В больнице ее навестила Маргарет. Она очень похудела и по малейшему поводу начинала плакать. Филипп просиживал у кровати Фрэнсис столько, сколько ему разрешали. Пришел Джордж. На нем была униформа курсанта военной школы в Сандхёрсте, и Фрэнсис, блуждая в лихорадочных сновидениях, не узнала его. Он рассказал, что Элис отпустили из тюрьмы, но ее тоже принудительно кормили, и теперь у нее подорвана психика. Только позднее это известие дошло до сознания Фрэнсис. Она также не помнила, что постоянно звала мать, но Морин не пришла. Иногда видела над собой доброе, худое лицо седовласого мужчины — и тогда ей казалось на миг, полный радости, что это ее отец. Но, несмотря на постоянный туман, окутывавший ее, Фрэнсис все же поняла, что это был не Чарльз, а врач, который ее лечит.

Но он придет, скоро, подумала она с неизменной надеждой ребенка, который еще не знает, как редко бывает благосклонна жизнь к исполнению заветных желаний.



Ее отец действительно пришел, но это произошло не так, как она об этом мечтала. Он появился перед самым Рождеством, в тот день, когда Фрэнсис впервые позволили встать с постели и она, опираясь на руку медсестры, на ватных ногах сделала несколько первых шагов. За десять дней до этого ее состояние было настолько критическим, что врач сказал ей позже, что уже не верил в ее выздоровление. Фрэнсис невероятно похудела, под глазами залегли черные круги, а лицо было призрачно бледным. Она чувствовала себя слишком слабой, чтобы вставать, но сестра объяснила ей, что может быть опасно лежать так долго.

Фрэнсис плелась по длинному больничному коридору, потом возвращалась назад, и ей было очень плохо. Но она чувствовала, как к ней возвращаются силы. Снова пробуждалась ее воля к жизни, которую болезнь, кажется, почти сломила. Фрэнсис стискивала зубы. Она будет ходить. Она будет есть. Она станет здоровой. И тогда станет видно, что будет дальше.

Она подумала, что глаза обманывают ее, когда увидела Чарльза, идущего к ней по коридору. Она отпустила руку медсестры, на которую опиралась, и неуверенными шагами пошла к нему навстречу.

— Отец!

Он едва успел поймать дочь, прежде чем ее колени подкосились. Она лежала на его руках, вдыхая хорошо знакомый запах туалетной воды, сигарет и виски, и у нее было чувство, что после очень долгого отсутствия она опять вернулась домой.

— Мама тоже здесь? — наконец спросила Фрэнсис и подняла голову. Посмотрела ему в лицо — и испугалась чужого, отстраненного, почти враждебного выражения в его глазах. Невольно отступила на шаг назад — но тут же опять покачнулась от слабости. Отец снова подхватил ее под руку, успев удержать от падения.

— Я разговаривал с врачом, — сказал он. — Тебе разрешили уйти из больницы, считая, что в знакомой обстановке ты поправишься быстрее.

— Ты имеешь в виду, дома, на ферме Уэстхилл?

Чарльз покачал головой:

— Сейчас для тебя это будет слишком долгая поездка. Маргарет согласилась снова оставить тебя у себя — несмотря на все, что ты сделала. — Последнюю фразу отец произнес особенно резко, и Фрэнсис сразу заметила, как на его лице появилась обычная холодная сдержанность. На самом деле его переполнял гнев, и ему пришлось приложить немало усилий, чтобы по меньшей мере оставаться вежливым.

К ним подошла медсестра, все это время стоявшая в стороне. Она улыбалась.

— Я знала, что сегодня приедет ваш отец и заберет вас, — сказала она, — и мы хотели сделать вам сюрприз. Надеюсь, что нам это удалось…

Она продолжала улыбаться. Фрэнсис взяла себя в руки.

— Конечно, — ответила она, стараясь улыбнуться в ответ, — я на это не рассчитывала.

— Пойдемте, я помогу вам одеться и собрать вещи, — сказала медсестра и взяла ее под руку.

Чарльз, кажется, был рад отпустить дочь.

— Я подожду здесь. — Он даже не пытался изобразить на лице улыбку. — Не торопись.

Фрэнсис поплелась в палату и стала одеваться с помощью медсестры. Несколько дней тому назад Маргарет принесла ей кое-какую одежду на время выздоровления. Длинная шерстяная юбка болталась на Фрэнсис как мешок для картошки, а свитер висел на ее костлявых плечах словно костюм на огородном пугале.

— Берегите себя. Самое худшее позади, — сказала сестра, — сейчас вам нужно только как следует питаться, не так ли? Вскоре вы снова будете в порядке.

Фрэнсис оглядела себя в зеркале и подумала: как ужасно, что ее разгневанный отец увидел ее такой худой, как скелет, и бледной, как привидение… Если он считал, что она загубила свою жизнь, то ее нынешняя внешность могла только укрепить его мнение. Если б она могла добавить своему лицу хоть немного краски! В таком виде, как сейчас, Фрэнсис чувствовала себя безнадежно слабой и жалкой. Но у нее не было здесь ни помады, ни пудры; она ничем не могла изменить свое лицо. Пощипала себя за щеки, чтобы придать им налет свежести, но это не сильно изменило печальную картину.

— Я думаю, мы можем идти, — обратилась к ней сестра.

Нужно было еще попрощаться с другими сестрами и врачами. По тому, как все смотрели на нее, Фрэнсис поняла, что, должно быть, стала в больнице объектом всеобщей заботы. Все больше и больше понимала она, насколько серьезным было ее состояние.

Медсестра отнесла ее сумку вниз, к выходу, где уже ждал экипаж, заказаный Чарльзом. 19 декабря, шел дождь, и воздух был очень холодным. Над городом спустились сумерки. Фрэнсис знобило, и она обхватила руками свое исхудалое тело.

— Что за мрачный, серый день, — сказала она.

При этом и сама Фрэнсис, и ее отец понимали, что речь идет не только о погоде.

Больница осталась далеко позади. Фрэнсис, у которой от холода стучали зубы, глубоко вжалась в сиденье. Искоса взглянула на отца. Тот пристально смотрел вперед, его губы были плотно сжаты.

— Отец… — тихо произнесла Фрэнсис.

Он повернулся к ней. Его лицо выражало неприкрытый гнев.

— Да?

— Отец, я должна… должна потом вернуться в тюрьму? Ты знаешь, из-за…

— Из-за случая с полицейским. Да, я в курсе. Нет, — он опять отвернулся от нее, — ты можешь успокоиться. Обвинение снято.

Ей понадобилось несколько секунд, чтобы осознать это.

— О, — воскликнула она изумленно. Чарльз молчал. — Это была не я, отец. Я бы тебе в этом призналась. Но это действительно была не я.

— У тебя почти не было шансов, — сказал Чарльз, — надеюсь, тебе это понятно. Ты заодно с этими… с этими суфражетками. Ты была в центре этого столпотворения. Камень прилетел точно с твоей стороны. Полицейский был очень тяжело ранен, и все указывало на тебя.

Фрэнсис понимала, что отец прав. Ее положение было отчаянным. Было?..

— Отец, почему тогда они не предъявили обвинение?

Чарльз все еще не смотрел на нее.

— Не всё ли равно, — возразил он.

— Нет, не всё равно. Я хочу знать.

Он немного помолчал, потом резко повернулся к ней:

— Это твой дед, благодари его. Тебе этого достаточно?

Из-за давнишнего семейного конфликта Фрэнсис никогда не видела своего деда в лицо. Для нее он был туманной фигурой из ее фантазий, древним стариком с седыми волосами и свирепым лицом, который сидел с недовольной физиономией в кресле в своем загородном поместье, будучи в разладе с собой и со всем миром. Фрэнсис задавалась вопросом, почему он вступился за внучку, которую не знал и которая к тому же являлась дочерью ирландской католички.

— Как он вообще узнал об этом? — спросила она растерянно.

— Я сказал ему, — ответил коротко Чарльз.

— Ты? Но я думала, что вы уже двадцать лет…

— Правильно. За последние двадцать лет мы не сказали друг другу ни слова. И я гордился этим. Гордился, что не нуждаюсь в нем. Гордился тем, что с легким сердцем отказался от всего. И он считал, что глубоко ранит меня, если лишит всего этого. Клянусь богом, я не хотел никогда больше его видеть. У меня не было отца.

Фрэнсис провела рукой по лбу; тот был влажным и холодным.

— Ты поехал к нему? — прошептала она.

— Поехал? У меня было ощущение, что я пополз. Я был вынужден стучать в его дверь и просить о помощи. Он мог торжествовать. И дал мне почувствовать свой триумф. Он наслаждался.

Что она могла сказать? Не было ничего, что сейчас не прозвучало бы глупо и скучно.

— Он был единственным, кто мог помочь, — продолжал Чарльз. — Граф Лэнгфилд из Палаты лордов. У него есть влияние и власть. Твоя мать и бабушка очень настойчиво просили, чтобы я к нему поехал. Для него было несложно доказать, что его внучка не могла бросить тот злосчастный камень и что она, пребывая в юношеском заблуждении, была втянута в историю, к которой в принципе не имеет никакого отношения. Он успешно справился со своей миссией. С тебя быстро сняли все подозрения.

В юношеском заблуждении…

История, к которой она не имеет никакого отношения…

Этого я не хотела, подумала Фрэнсис; но она была слишком больна, слишком разбита, чтобы затевать спор — как выяснилось позже, совершенно бессмысленный.

— Не знаю, что я сделал не так, — сказал Чарльз, — если двое из моих детей так ко мне относятся. Сначала Джордж, который связался с этой ужасной особой и даже решился привести ее в мой дом, теперь — ты… Ты присоединилась к этому движению, участвуешь ночами в уличных боях с полицией, попала под подозрение в причинении телесных повреждений и…

— Я его не…

— Я, кажется, сказал под подозрение. Не строй из себя невинную жертву. Даже если ты действительно не бросала камень, под подозрение попала именно ты, потому что связалась с соответствующим сбродом. И кто бы ни был преступником, ты ничем не лучше его!

Нет смысла с ним говорить, подумала Фрэнсис. Он вынес свой приговор — окончательный и не подлежащий обжалованию.

— Раз ты так ко мне относишься, — повторил Чарльз. Фрэнсис охотно объяснила бы ему, что борьба за избирательное право для женщин не представляет собой посягательство на его личность. Ей казалось, что ее отец и многие мужчины, однако, воспринимают это именно так.

— Раз ты так относишься к твоей стране! — продолжал Чарльз. — Ты и твои… сподвижницы! И именно сейчас, когда Англия переживает тяжелые времена… Беспорядки на каждом углу. Бесконечные забастовки. Социалистические идеи. К тому же беспокойство из-за опасности, которая грозит извне. Вызывающая тревогу германская политика гонки вооружений. Все на пороге перемен. У каждого из нас должна быть обязанность… — Он сделал паузу. — Да что я говорю? Зачем пытаюсь это тебе объяснить?

«Каким усталым он выглядит, — подумала Фрэнсис, — и каким старым!»

С болью в сердце она поняла, какая пропасть разделяет их, как велика ее рана. Вспомнила тот день, когда Джон пришел к ней в тюрьму. Вспомнила, как подумала тогда, что отрезана от всех, кого любит…

Фрэнсис протянула руку над сиденьем и чуть коснулась руки отца, мысленно поблагодарив его за то, что он не отдернул ее.

— Отец, — произнесла она с мольбой в голосе.

Чарльз посмотрел на нее. Он был серьезен и говорил сдержанно, несмотря на то что волновался и с трудом подбирал слова.

— Я никогда тебе этого не прощу, Фрэнсис. Даже если б хотел — не смог бы. Возможно, я мог бы еще простить тебе участие в демонстрациях, хотя мне трудно понять, как ты могла так поступить. Но никогда не смирюсь с тем, что из-за этого был вынужден обратиться к своему отцу.

— Понимаю, — сказала Фрэнсис так же спокойно, как и он. Она почувствовала ком в горле, но задавила в себе слабость. Никаких слез! Не сейчас! Не здесь! Может быть, потом, когда она будет одна…

Экипаж остановился перед домом Маргарет на Беркли-сквер. Все окна в доме были ярко освещены, глядя тепло и гостеприимно через окутывающую все вокруг темноту. Извозчик вышел из экипажа и подергал ручку звонка рядом с дверью. Сейчас ее услужливо откроет мистер Уилсон…

— Будет лучше, — сказал Чарльз, — если ты пока не будешь приезжать в Уэстхилл. Я договорился с Маргарет; можешь жить у нее сколько захочешь.

— Понимаю, — повторила Фрэнсис. Ком в горле ощущался все больше. «Не плакать, не плакать», — стучало в ее голове…

Через окошко экипажа, в луче света, падающем из дома, она увидела мистера Уилсона. Извозчик передал ему дорожную сумку Фрэнсис. Вслед за ним появился Филипп.

Филипп… В этот ужасный момент он был неким утешением.

— Ты не пойдешь со мной? — спросила Фрэнсис, хотя знала ответ заранее.

Чарльз покачал головой.

— Я хочу успеть на последний поезд в Йоркшир. Маргарет в курсе дел.

Он протянул дочери руку, и она в ответ подала свою. Их руки были ледяными.

— До свидания, — сказал отец.

Мистер Уилсон открыл дверь экипажа. Подошел Филипп, готовый помочь Фрэнсис выйти. Внутрь ворвался влажный, холодный воздух.

— Передай привет маме, — попросила Фрэнсис, — и бабушке. И Виктории. Ах да, и Аделине. — Это было опасно — произносить все эти имена. Слезы были готовы вот-вот брызнуть из ее глаз.

Она облокотилась на руку Филиппа. Проклятая слабость в ногах! Неужели отец не может помочь ей дойти до дома? Теперь она будет вынуждена плестись с помощью чужого человека… Злость моментальна высушила ее слезы, и Фрэнсис нашла в себе силы добавить:

— Еще передай, пожалуйста, привет Джону.

— Да, кстати, — сказал Чарльз, — ты ведь еще не знаешь… Джон получил большинство голосов в нашем избирательном округе и наконец-то попал в нижнюю палату парламента. Говорят, что его ожидает блестящая карьера.

Январь — июнь 1911 года

Фрэнсис говорила, что где-то она прочитала, будто каждый человек хоть раз в жизни должен пройти через тяжелый кризис. И речь идет не просто о трудных временах, неудачах и провалах, а о глубоком потрясении, которое ставит под сомнение все, что до сих пор составляло его жизнь. Конец стабильности.

Фрэнсис пережила такой кризис в 17 лет. 1910 год, серый и безотрадный, закончился. 1911-й не принес никаких перемен к лучшему. Здоровье ее до сих пор не восстановилось. Она была бледной и худой, и нередко чувствовала такую слабость, что это доводило ее до слез. У нее наступила глубокая депрессия; она часто погружалась в длившиеся часами раздумья и по ночам не могла уснуть. Она так плохо выглядела, что Маргарет постоянно приглашала врача, который всякий раз обследовал Фрэнсис с головы до ног, диагностировал малокровие и истощение и прописывал ей рыбий жир.

— Это ваша душа, не так ли? — спросил он и, положив палец под подбородок Фрэнсис, поднял ее голову, заставив ее посмотреть на него. — Вы мучаетесь, у вас нет сил. В этом нет ничего удивительного — после такой тяжелой болезни… Вы были на волоске от смерти. В борьбе с ней вы совершенно обессилели. У вас больше нет никаких резервов. На это потребуется время, моя дорогая.

Он отпустил ее и улыбнулся.

— На все требуется время. Иногда кажется, что определенное состояние длится вечно, но это не так. Все изменяется. И в то время как мы еще полагаем, что все ужасно, и отчаиваемся из-за этого, изменение уже начинается. Поверьте мне, пока вы здесь сидите и не чувствуете ничего, кроме слабости и отчаяния, в вас уже зарождаются новые силы, и в один прекрасный день, к своему большому удивлению, вы их почувствуете.

Ее навещал Джордж. Он был поражен, что Чарльз порвал отношения и с ней.

— Боже мой, что за отец! — с негодованием воскликнул брат. — Он действительно ничем не лучше, чем его собственный. Если мы делаем что-то, что его не устраивает, он захлопывает все двери… Не мучай себя из-за этого. Делай как я. Живи своей жизнью.

Время от времени заходила Элис, для которой тюрьма на сей раз не прошла бесследно. Она курила больше, чем прежде, и казалась нервной и возбужденной. Фрэнсис попыталась извиниться перед ней; ей все еще казалось, что она предала других, когда дед вытащил ее из тюрьмы.

Но Элис сказала, что ей нечего стыдиться.

— Ты очень мужественно себя вела, Фрэнсис. Но теперь тебе нужно восстановить силы. Надеюсь, ты не обидишься, если я скажу тебе, что ты и в самом деле выглядишь ужасно? Ты, кажется, способна упасть от малейшего ветерка!

Ни Джордж, ни Элис, ни Маргарет не могли ее взбодрить или достучаться до нее уговорами. Фрэнсис казалось, что после каждого такого разговора она чувствует себя еще более уставшей, и вдобавок к этому — еще более виноватой, потому что не может отблагодарить близких за их старания и заботу. Единственным человеком, с которым она чувствовала себя лучше в это время, был Филипп.

— Расскажи мне что-нибудь, — просила она его иногда, — или почитай. У тебя очень красивый голос.

Филипп был рядом с ней с утра до вечера, и казалось, что его депрессия уменьшалась в такой же степени, в какой она увеличивалась у Фрэнсис. Позднее та поняла, что с ним происходило: он никогда не был в такой ситуации, когда какой-то человек нуждался в нем и ему было необходимо, чтобы он был рядом. К тому же речь шла о женщине, в которую он был влюблен. Филипп часто сталкивался с тем, что женщин привлекала его яркая внешность, и они знакомились с ним ближе, но в конце концов наступал момент, когда они начинали понимать, что имеют дело с больным человеком, и тогда постепенно отдалялись от него.

Фрэнсис же воспринимала его таким, какой он был. Она отдавала себе отчет, что находится в исключительной ситуации, в которой цеплялась за каждого, кто проявлял к ней дружеское расположение и участие. Филипп, с его глубоко израненной душой и тяжелыми воспоминаниями о детстве и юности, как никто другой умел найти для нее утешение. И это определяло его значимость для Фрэнсис. Его эйфория в отношении того, что он внезапно стал сильным, основывалась на заблуждении. Филипп не стал сильнее — он всего лишь нашел человека, который был слабее, чем он, и таким образом соотношение сил изменилось. Он не задумывался над тем, что это всего лишь вопрос времени, пока Фрэнсис не поправится окончательно.

Как Филипп написал ей позже в письме, в то время он уже строил планы на дальнейшее совместное будущее. Он видел ее своей женой и матерью своих детей. Они станут делить друг с другом все тревоги и заботы, которые не казались ему такими уж серьезными. Он всегда будет рядом с ней, а она — рядом с ним. Где-то далеко, позади, лежала широкая черная полоса, в которой остались все тревоги прошлого. Перед ними брезжил яркий свет.

На ее восемнадцатый день рождения, 4 марта, Филипп подарил Фрэнсис золотой медальон со своей фотографией внутри и на прилагаемой открытке написал цитату из «Мечты мира»: «…и в следующий момент он держал в своих объятиях мечту мира, и горечь долгих лет отпала от них и была забыта».

В первый раз Фрэнсис охватило чувство, будто к ней приближается что-то, с чем ей следует поскорее покончить, пока еще не поздно. Но именно в тот день ей показалось, что у нее осталось еще меньше сил, чем раньше. Она праздновала свой восемнадцатый день рождения и чувствовала себя обессиленной, словно была старой женщиной. От бабушки Кейт пришло письмо, но от Чарльза и Морин не было ничего.

Четвертое марта выпало на субботу. Маргарет пригласила Элис и Джорджа на чай, и Джордж, у которого был выходной, с удовольствием принял приглашение. Кухарка испекла торт, пирог и печенье — достаточно, чтобы накормить целую армию. Из напитков были чай, кофе и горячий шоколад со взбитыми сливками.

Почти все осталось нетронутым. У Фрэнсис и так не появилось аппетита, а Филипп никогда не был любителем поесть. Элис и Джордж явно поссорились. Они едва обменивались отдельными словами, делая маленькие глотки из своих чашек и нехотя ковыряясь в тарелках. Фрэнсис предположила, что дело было в вечной теме, касающейся женитьбы. Она не понимала, почему Элис так настойчиво отказывается выйти за Джорджа замуж, и сочувствовала своему брату, который явно страдал.

Одна лишь Маргарет радовалась всему этому великолепию. Но в какой-то момент она заметила, что никто, кроме нее, не наслаждается прекрасной едой, и, отложив ложку в сторону, огорченно спросила:

— Вам не нравится?

— Что вы, тетя Маргарет! Конечно, нравится, — вежливо уверил ее Джордж. По нему было видно, что он уже сломал голову, ища объяснение своей сдержанности. — Я еще должен влезть в свой мундир, — вяло добавил он.

— Мы все переживаем тяжелые времена, — честно сказала Элис. — Не принимайте это на свой счет, Маргарет. Я знаю, вы потратили немало усилий.

— Если б я могла хоть немного вас взбодрить!.. — Маргарет вздохнула. — Фрэнсис, душа моя, ты ведь не собираешься навсегда остаться такой худющей, как сейчас? Давай я положу тебе великолепный кусок шоколадного пирога…

— Спасибо. Я правда не могу больше ничего есть, — ответила Фрэнсис сдавленным голосом, посмотрев в окно. Шел дождь, по улицам Лондона носился холодный ветер.

«Как хочется, чтобы наконец опять настало лето», — подумала она, не будучи уверенной в том, что что-то изменится к лучшему. Но, может быть, ее хотя бы перестанет знобить… Фрэнсис постоянно мерзла, даже если, как сейчас, находилась в непосредственной близости от большого камина. Озноб, как вирус, поселился в ее теле, и его ничем нельзя было изгнать.

Никого не удивило, что Джордж довольно рано сказал, что ему пора идти. Элис тут же отставила свою чашку с кофе, чтобы присоединиться к нему. Для всех присутствующих было очевидно, что оба все это время горели желанием продолжить ссору и что они непременно это сделают.

Элис обняла Фрэнсис и рассеянно произнесла:

— Пока, малышка. Постарайся наконец поправить здоровье!

Это была фраза, которую Фрэнсис уже несколько месяцев говорили все, и прозвучала она как-то механически. На минуту девушка задумалась, стали бы люди произносить это свое «постарайся наконец поправить здоровье!», если б она вдруг стала толстой матроной с розовыми щеками, сидела бы в кресле-качалке и прекрасно себя чувствовала. Но эта мысль не вызвала у нее улыбки.

— Скоро увидимся, — пообещал Джордж. — Береги себя!

Ей удалось ответить что-то подходящее и поблагодарить за визит. Затем она сказала Маргарет, что это был действительно замечательный день, но она хотела бы подняться наверх и лечь, потому что у нее болит голова. Ее неудержимо тянуло в свою комнату — в покой и темноту. Побыть одной, думала она, только побыть одной. Подальше от всех этих обеспокоенных взглядов и мучительных вопросов…

Фрэнсис поднялась к себе в комнату и энергично закрыла за собой дверь. Снова посмотрела в окно на небо. Уже смеркалось, но оно было еще зеленовато-голубым. Дождь перестал, ветер разорвал пелену облаков. На западе вспыхнул последний красный отблеск заката.

Она пристально смотрела на плывущие облака, потом решительно подошла к окну и задернула гардины. Неспокойный вечер и будто стеклянное небо очень напоминали ей Уэнслидейл, и это было больше, чем она могла сейчас вынести. Иногда ей казалось, что ее здоровье подтачивается в том числе и тоской по дому.

Фрэнсис легла на кровать в чем была, даже не сняв обувь. Она чувствовала себя такой измученной, что уже через несколько минут уснула. Когда же проснулась, в комнате было совершенно темно; исчезла даже узкая полоска света, пробивавшаяся в комнату между гардинами. Ощущая себя разбитой, Фрэнсис села в кровати. Ей показалось, будто ее что-то разбудило, но она не поняла, что именно. И только когда раздался осторожный стук в дверь, осознала, что именно этот звук проник в ее сны.

— Войдите, — сказала Фрэнсис.

Дверь открылась, и в комнату вошел Филипп.

Сначала она увидела лишь черную тень, которая резко выделялась на фоне освещенного коридора. Молодой человек остановился, не решаясь войти.

— Фрэнсис? — позвал он ее наконец.

Она включила ночник, который распространял приглушенный свет под сиреневым шелковым абажуром.

— О, Филипп!.. Который сейчас час?

— Уже полночь. — Он говорил вполголоса. — Я хотел только… я хотел только еще раз увидеть вас. Мне показалось, что вы весь день не очень хорошо себя чувствовали.

Фрэнсис смахнула волосы со лба.

— А когда я чувствовала себя хорошо? — спросила она со смирением в голосе. — Иногда мне кажется, что это несчастное бессилие не кончится никогда.

Филипп вошел в комнату, осторожно закрыв за собой дверь.

— Я боюсь разбудить Маргарет, — объяснил он.

Тетя никогда не одобрила бы его присутствие в комнате своей племянницы в такой час, Фрэнсис это знала, но нормы приличия ей самой с некоторых пор были безразличны.

Она кивнула.

— Да, я тоже не хотела бы нарушить ее сон. Она и так уже много натерпелась со мной.

— Вы не должны это так воспринимать. Она любит вас и не считает обузой.

— Н-да, — процедила Фрэнсис.

Филипп беспомощно стоял посередине комнаты.

— Вы уже… я имею в виду… открытку… Вы ее уже прочитали?

— Конечно. — Она попыталась вспомнить, что он ей написал. Что-то о мечте мира и о двух людях, которые нашли друг друга…

— Марло, — сказал Филипп. — У него изумительный язык, вы не находите? Я особенно люблю тот фрагмент, который я вам написал. Менелай блуждает по пылающей Трое и наконец встречает Елену. Их чувства противоречивы и сбивчивы. Десять лет… что знает он о том, что у нее в душе? Возможно, она любит другого. Может быть, она любит Париса, который ее похитил…

Фрэнсис стала перебирать свои скудные знания в области греческой мифологи и в итоге поняла, что со школьных времен мало что осталось в ее памяти.

— Но потом, — продолжал Филипп, — он видит, что это его Елена. Что бы ни было, важен только момент, когда ты вновь обретаешь потерянное. Они оба пережили несчастье, и вокруг них бушует ад. Но они одержат победу.

Фрэнсис задавалась вопросом, почему он ей это рассказывает. На ее взгляд, его рассказ звучал слишком романтично и был оторван от реальной жизни. Она попыталась вспомнить, чем закончилась история Менелая и Елены, но ей ничего не пришло в голову. Да и шла ли вообще об этом речь?

Филипп задумался над своими словами, но потом вернулся в реальность. Он, кажется, снова увидел Фрэнсис и комнату, окутанную слабым светом, полную теней и тайн, где ощущался запах лаванды, которую Фрэнсис в знак воспоминаний о Кейт хранила в шкафу в маленьких ароматических подушечках. В его глазах было своеобразное выражение, которое Фрэнсис не могла понять.

Неожиданно Филипп подошел к ней, сел на край постели и взял ее руки.

— Я мог бы тебе помочь, — сказал он, — я мог бы тебе помочь со всем справиться. Ты пережила самое страшное. Я знаю, что ты чувствуешь. Поэтому я могу…

— Ты этого не знаешь, — перебила его Фрэнсис. Она хотела освободить свои руки, но он крепко держал их в своих. — Ты не можешь этого знать. Никто не может.

Она невольно тихо застонала, вернувшись к воспоминаниям. Мрачный подвал. Стул. Люди, которые крепко держат ее, которые всем своим весом давят на нее, чтобы удержать. Веревка вокруг тела. Грубые руки, схватившие ее за челюсть, чтобы открыть ей рот. Ужасный шланг, который они проталкивают ей в горло. Фрэнсис снова почувствовала, как ее душат тошнота и панический страх.

— О боже, — прошептала она. Слезы выступили у нее на глазах и побежали по щекам. — Это было так страшно… Так больно…

Филипп притянул ее к себе.

— Знаю.

— Я думала, что умру.

— Да. Я понимаю тебя.

— Думала, они меня убьют, и никто мне не поможет… Никто мне не поможет!

Успокаивая, он гладил ее по волосам. Его руки были мягкими, несущими утешение.

— Я чувствовала себя такой беззащитной… Я не могла пошевельнуться. Пыталась бороться, не хотела просто смириться. Но ничего не могла сделать. Вообще ничего не могла сделать!

Слезы текли ручьем. Впервые с того дня Фрэнсис по-настоящему плакала. Это была не просто пара беспомощных слезинок из-за скверного самочувствия. Это были настоящие рыдания, идущие из глубины. То оцепенение, что сжимало ее, ослабло. Словно вскрылась рана и из нее вытек яд, пожирающий тело.

— Но самым худшим была не боль, даже не страх смерти и тошнота. Самым страшным было то, что они делали. Что они меня держали и… Это было подобно насилию. Так я себя чувствовала. Так я чувствую себя сейчас. Облитой грязью и униженной.

Филипп обнимал ее. Она намочила слезами его рубашку, но ее тело уже не так сотрясалось под его руками, нежно гладившими ее.

— Уже все хорошо, — сказал он мягко. — Все хорошо.

— Я никогда не смогу это забыть… Наверное, я никогда не смогу стереть это из своей памяти…

— Ты это забудешь. Я буду рядом. Я буду всегда рядом с тобой.

Где-то глубоко внутри ее раздался тревожный звонок. «Что он имеет в виду? Он — хороший друг, но не более того, и я должна ему об этом сказать…»

Но тут же Фрэнсис почувствовала себя глупо, так как, возможно, он тоже подумал всего лишь о дружбе, к тому же ей совсем не хотелось говорить об этом сейчас. В последние месяцы она чувствовала себя больным, одиноким ребенком. Она наслаждалась, когда ее кто-то обнимал, гладил и утешал.

— Я принадлежу тебе, — шептал Филипп, плотно прижавшись губами к ее уху. Фрэнсис ощущала на лице его дыхание. Впоследствии она не могла объяснить себе, как случилось, что их губы встретились. Она почувствовала соленый вкус своих собственных слез.

Как это приятно, подумала она.

Его руки скользнули ей под свитер, и Фрэнсис очнулась от своих мыслей. Она отпрянула назад.

— Филипп…

Он часто дышал. Потом прижался головой к ее груди.

— Я люблю тебя, Фрэнсис, — пробормотал он, — я хочу… я хочу тебя, Фрэнсис!

Фрэнсис довольно четко представляла себе, что он хочет, поскольку выросла в деревне и видела многое. Последние пробелы в знаниях она восполнила, начитавшись эротической литературы из книжных собраний Маргарет. Девушка понимала, что должна остановить Филиппа от дальнейших действий.

— Филипп, пожалуйста, оставь меня! — сказала она.

Что-то в ее голосе привело его в чувство. Он резко поднял голову и убрал руки. Его щеки раскраснелись.

— Боже мой, Фрэнсис, прости меня, пожалуйста. Я…

— Ничего, — ответила она. Встала, подошла к комоду и достала носовой платок, потом вытерла лицо и высморкалась. — Я должна извиниться, сесть и плакать…

Он стоял с опущенными руками посреди комнаты.

— Ты наверняка думаешь, что я хотел воспользоваться ситуацией…

— Глупости. В самом деле, всё в порядке.

— Я не хотел бы, чтобы ты думала, будто я… всего лишь искал мимолетного приключения.

Фрэнсис слегка улыбнулась. Мысль о том, что именно Филипп мог искать мимолетного приключения, казалась слишком абсурдной.

— Я вовсе так не думаю. Пожалуйста, не беспокойся.

— Я… — Он, похоже, хотел сказать что-то еще, но, очевидно, не решился. — Тогда я пойду. Спокойной ночи, Фрэнсис.

— Спокойной ночи, Филипп. — Она посмотрела ему вслед, наблюдая, как он вышел из комнаты и закрыл за собой дверь, и глубоко вздохнула.

«Настанет время, — сказала она себе, — действительно настанет время, и ты оправишься от болезни».



Менее чем через неделю они завершили то, что начали в тот вечер. Фрэнсис впоследствии так отчетливо помнила этот день еще и потому, что в стране произошли волнения. Газеты пестрели экстренными сообщениями. Министр иностранных дел Англии сообщил, что нет никакого соглашения, которое вынуждало бы Англию к военной поддержке Франции. После этого встревоженное французское правительство вспомнило о договоренности, согласно которой Англия брала на себя обязательство прийти на помощь Франции в случае нападения Германии. В связи с этим немецкое правительство сочло необходимым подтвердить свое миролюбие и заявить о том, что Германия не имеет никаких агрессивных намерений в отношении кого-либо. Но из-за всей суматохи возможность наступательной войны со стороны Германии однажды опять стала злободневной темой, и на каждом углу в панике обсуждалось, что в таком случае произойдет и насколько в это будет втянута Англия.

Маргарет каждый день после обеда уезжала к кому-то на неизменный бридж, сопровождаемый чаепитием, хотя первоначально она объявила, что в такие тяжелые времена ей не до общения, потому что существует угроза войны…

— Тетя Маргарет, война начнется определенно не сегодня, — сказала Фрэнсис, успокаивая ее. — И точно не завтра. Если ты так беспокоишься, будет лучше, если ты выйдешь в общество, чтобы немного отвлечься.

Тетя еще немного посетовала, но в конце концов, конечно, победил ее вкус к жизни, и она уехала.

Фрэнсис и Филипп вместе пили в салоне чай, и хотя горничная подала к столу свежеиспеченный пирог, ни один из них к нему не притронулся. Между ними возникло некое напряжение, которое день ото дня росло и которое они не могли больше игнорировать. Они не чувствовали себя больше как брат и сестра и не были просто молодыми людьми, которые волею случая вынуждены жить в одном доме; теперь они были мужчиной и женщиной.

Для оторванной от жизни Маргарет было вполне типично, что она задумывалась и беспокоилась обо всем и каждом, но при этом совершенно упустила из виду щекотливую ситуацию, которая могла сложиться из совместного проживания в ее доме молодого человека и юной девушки.

В этот вечер они опять целовались, а потом отправились наверх, в комнату Фрэнсис, и когда оказались друг напротив друга, глаза Филиппа загорелись от любви, а Фрэнсис рассудительно задавалась вопросом, как это все бывает и заставит ли это ее почувствовать, что она действительно наконец повзрослела.

Фрэнсис считала это неприятным и неэстетичным и растерянно спрашивала себя, и что только люди в этом находят. Данная тема всегда была покрыта тайной, молодых людей настойчиво от этого предостерегали. Говоря об этом, некоторые шептались и хихикали.

Фрэнсис пришла в возбуждение от рук и губ Филиппа, но очень нервничала, а Филипп был слишком неопытен, чтобы продлить это возбуждение. И постепенно оно полностью исчезло. Вместо этого каждый мускул в теле Фрэнсис судорожно сжался. Она была очень напряжена, но решила выдержать испытание до конца. Девушка с удивлением рассматривала лицо Филиппа, которое очень изменилось и стало не таким привлекательным, как обычно; оно блестело от пота, а в его глазах она увидела выражение пустоты. Фрэнсис было любопытно, все ли мужчины выглядят так в подобной ситуации — отстраненными и глуповатыми. Неужели и Джон тоже?

Мысль о нем неожиданно причинила ей сильную боль. Внезапно она поняла, что совершила что-то совершенно бессмысленное, и надеялась лишь на то, что скоро все закончится. Единственное, что ей действительно понравилось — это лежать в объятиях Филиппа, ощущать его теплое тело, прижавшееся к ее спине, и его равномерное дыхание на ее волосах. Он сразу уснул, но Фрэнсис была этому только рада, так как могла спокойно предаться своим мыслям.

Неожиданно Филипп проснулся и, очевидно, внезапно понял, что произошло. Он испуганно вздохнул, и его руки еще крепче обняли Фрэнсис.

— Мы, конечно, поженимся, — прошептал он. — Я люблю тебя, Фрэнсис. Я хочу, чтобы ты стала моей женой.

Она надеялась, что ее молчание не будет воспринято им как согласие.

В последующие недели Фрэнсис стремительно поправлялась — с каждым днем ей становилось все лучше. Это заметили все. У нее опять появился аппетит, она хорошо спала и совершала длительные прогулки. Бледные щеки порозовели, а глаза обрели прежний блеск. Она стала чаще улыбаться, а иногда даже смеялась от всего сердца. Маргарет отмечала это со все большим удовлетворением. Как-то утром, в конце мая, когда они вместе с Фрэнсис вдвоем сидели за завтраком, она посмотрела на племянницу сияющими глазами и подмигнула ей.

— Я знаю, почему ты стала поправляться!

— Почему же? — спросила Фрэнсис, ни о чем не подозревая.

Маргарет понизила голос, хотя вблизи никого не было.

— Филипп мне вчера открылся. Он сказал, что вы поженитесь. О, Фрэнсис, я так рада за тебя!

Фрэнсис быстро подняла свою чашку с чаем и стала пить большими глотками, стараясь выиграть время. Ситуация становилась острой. От ухаживаний Филиппа в последние недели она упорно уклонялась и переводила разговор на другую тему, если тот начинал мечтать о будущем. Фрэнсис поняла, что не сможет бесконечно продолжать свою тактику — закрывать глаза и уши. Она переспала с ним, и он воспринял это как обещание. Теперь настало время искренне сказать ему правду. В конце концов, он уже начал говорить об этом с другими людьми — при этом тот факт, что об этом узнала именно Маргарет, было равносильно публичному оглашению.

— Все это еще неопределенно, — сказала Фрэнсис, допив чай, после чего не могла уже спрятаться за чашку. — Мне бы хотелось, чтобы ты об этом пока никому не говорила, тетя Маргарет.

— Я буду нема как могила, — заверила ее сразу Маргарет, — можешь быть уверена!

Фрэнсис вздохнула. Если она в чем-то и была уверена, так это в том, что Маргарет не будет молчать.

— Я так горжусь тем, что вы встретили друг друга в моем доме, — продолжала тетя. — Я стала, так сказать, свахой, не правда ли? После этих всех страшных событий… наконец произошло что-то, чему можно порадоваться!

— Я… — попыталась что-то сказать подавленная Фрэнсис, но Маргарет отмахнулась.

— Тебе не надо мне ничего объяснять. Я рада, что ты благодаря ему опять ожила.

С осознанием своей вины Фрэнсис подумала, что это действительно так, только взаимосвязь была иной, нежели это представляли себе Филипп и Маргарет. Оба считали, что именно любовь Филиппа вырвала ее из депрессии. Но все было значительно сложнее. Филипп привык в ходе бесконечных монологов придумывать трагические истории из прошлого, при этом представляя их обоих одинокими детьми, жертвами враждебного окружающего мира, потерпевшими крушение, которые ухватились друг за друга, чтобы вместе выжить… Фрэнсис, которой все больше становился противен этот ее образ, однажды набросилась на него:

— Прекрати же наконец говорить всякую чепуху! Нечего нас сравнивать!

Он посмотрел на нее совершенно обескураженно.

— Я только хотел сказать…

— Ничего не хочу об этом слышать, — недовольно перебила его Фрэнсис. Она видела: он упрекал себя за то, что невольно напомнил ей о том, что она, очевидно, хотела забыть.

Но, парадоксальным образом, одно ему действительно удалось: он ее растормошил. Постоянно подчеркивая, что она такая же, как он, Филипп в то же время понимал ее стремление любой ценой избежать его участи. Разве она не была опасно близка к тому, чтобы стать таким же унылым человеком, как он? Пребывать в смятении, не испытывать ни по какому поводу радости, бояться мира и кроющихся в нем опасностей?

Фрэнсис не хотела идти по жизни с выражением лица, как у робкого ребенка. Не хотела проводить свои дни, стоя у окна в ожидании чего-то, что никогда не придет. Она этого не хотела — и никогда этого не допустит. Она что есть мочи боролась с темной силой, стремящейся захватить ее в клещи, — и с каждым днем все больше освобождалась от этой силы.

Но с Филиппом она вела злую игру, Фрэнсис это понимала. Она знала о его чувствах, и это была ее обязанность — сказать ему чистую правду о своих чувствах.

После разговора с Маргарет Фрэнсис предприняла две попытки поговорить с ним, но каждый раз видела, как он смотрит на нее, — и тогда прерывала разговор или просто не решалась его начать, потому что чувствовала себя монстром. Ночами она часто не могла уснуть и проклинала тот час, когда легла с Филиппом в постель. Ей это ничего не принесло, но поставило в затруднительное положение, потому что когда-то она должна будет сказать Филиппу, что ее согласие вступить с ним в интимные отношения не означает, что она согласна выйти за него замуж.

Она была в достаточной степени ребенком своего времени, чтобы при одной мысли о том, что ей придется говорить такие фривольности, на щеках у нее появлялся румянец. Женщина не позволяла себе никаких интимных отношений с мужчиной до замужества, и если это все же происходило, то старалась потом как можно быстрее выйти за него замуж. В любом случае, она не ложилась в постель с мужчиной, которого не любила. Для того, что сделала Фрэнсис, единственным приемлемым оправданием могла быть только сильная страсть, но при всем желании она не могла на полном основании убедить себя в том, что чувствовала хотя бы искру таковой. Как в свое время в тюрьме, когда с изумлением наблюдала, с какой фанатичной самоотверженностью добивалась Памела своих целей, она и сейчас с удивлением задавалась вопросом, почему сама не была способна проникнуться чувством опьяняющей силы. Что бы она ни делала, у нее всегда возникало ощущение, что какая-то часть ее самой находится рядом и анализирует ее действия с холодным рассудком и полным отсутствием эмоций.

«Может быть, мне не хватает чего-то, — думала она, — что есть у других людей…»

В конце концов — и это была пугающая мысль — она никогда не узнает, чего именно ей не хватает; потому что какое определение, в конечном счете, она могла дать тому, чего не чувствовала?



Однажды светлой, теплой июньской ночью, когда Фрэнсис лежала без сна в своей постели, она вдруг поняла, что ей делать, что решит ее проблемы и вернет ей ее мир: она должна вернуться домой. Домой, в Дейл-Ли, в Уэстхилл, к своей семье. Ко всему, что она любит и что ей близко.

Фрэнсис села в постели, сердце ее колотилось. Тоска по холмам и долинам, по прозрачным ручьям и высокому небу Уэнслидейла вновь захватила ее. Прочь из Лондона с его переполненными улицами, шумом повозок и автомобилей, гнилостным запахом с берегов Темзы и мрачным небом над фабричными дымовыми трубами на востоке города. Прочь от Филиппа со всеми его ожиданиями и умоляющими взглядами. Прочь от осознания вины, с которым она думала о женском движении.

Домой. К Чарльзу. К Морин. К Кейт.

— Я должна была сделать это уже давно, — сказала она вслух, — давно!

Конечно, ее отец был тогда на нее очень зол. Он сказал, что никогда ее не простит. Но многие люди со зла говорят такие вещи, которые на самом деле никогда не сделают.

Фрэнсис старалась забыть о том эпизоде, так как чувствовала: для ее отца было очень важно, чтобы он не принимал решений и не заявлял о них импульсивно и сгоряча. Она просто забыла это, потому что хотела забыть. Вместо этого в ней проснулся здоровый юношеский оптимизм: он ее любил. И снова будет ее любить. И Джона она также вернет. Как и отец, тот тоже любил ее с самого детства. И наверняка уже давно забыл происшествие в тюрьме.

Так она сидела и строила планы, и только к утру ей удалось заснуть на пару часов.

Фрэнсис никогда в жизни не была трусливой, вплоть до этого дня, да и в будущем ей будет это несвойственно. Но в данной ситуации ей не хватало мужества поговорить с Филиппом. Она села и написала ему письмо; после пятой попытки осталась наконец довольна, хотя и содрогнулась при мысли о том, что он испытает, когда прочтет его.

Вечером следующего дня Фрэнсис тайком упаковала чемодан; брала с собой лишь самое необходимое, остальное Маргарет пришлет ей как-нибудь позже. Тете она также написала письмо, в котором благодарила ее за помощь и просила прощения за свой ночной отъезд. Поскольку Филипп, без сомнения, посвятил Маргарет в свои планы относительно женитьбы, то Фрэнсис могла открыто объяснить, что хочет избежать этого недоразумения и предоставить Филиппу возможность заново строить свою жизнь без нее.

Она легла спать рано, но не могла уснуть и лишь смотрела в темноту, прислушиваясь к биению своего сердца. В четыре часа утра встала, оделась, взяла чемодан и на цыпочках спустилась вниз по лестнице. Как тихо ни шла Фрэнсис, видимо, она чем-то нарушила тишину, потому что неожиданно, как из-под земли, перед ней вырос мистер Уилсон, который в своем сером шлафроке и в носках ручной вязки выглядел очень забавно. Он держал в руках свечу и, оказавшись перед Фрэнсис, поднес ее прямо к лицу девушки.

— Мисс Грей! — воскликнул он удивленно. — Что вы делаете здесь, внизу, в такое время? — Потом заметил, что на ней было пальто, а в руке чемодан. — Боже мой!..

Фрэнсис едва подавила в себе желание закрыть ему рот.

— Мистер Уилсон, пожалуйста, говорите потише! — прошептала она. — Вы разбудите весь дом!

— Но куда вы собрались? — спросил шепотом Уилсон.

— Я еду домой. В Йоркшир. Вот здесь мои объяснения леди Грей и мистеру Миддлтону. — Фрэнсис сунула в руку ошеломленному дворецкому оба письма. Вообще-то она собиралась положить их на стол в столовой, но теперь с таким же успехом могла озадачить этим Уилсона. — Будьте добры, передайте им эти письма, когда они встанут.

— Но…

— Мистер Уилсон, пожалуйста, не создавайте мне сейчас проблем. Я хочу успеть на ранний поезд на Йоркшир.

— Вы не можете вот так просто… Я не знаю… — Бедный мистер Уилсон совершенно не понимал, что ему делать.

Фрэнсис положила руку ему на плечо.

— Никто не будет вас ни в чем винить. Я же не сбегаю куда попало. Я еду домой, а причины этого отъезда подробно описала в этих письмах.

— Как вы доберетесь до вокзала?

Она вздохнула. Мистер Уилсон такой старомодный, такой церемонный…

— В худшем случае найду экипаж на Гросвенор-стрит. Не беспокойтесь!

Фрэнсис видела, что дворецкий очень взволнован. Ей оставалось только надеяться, что тот не разбудит Маргарет, едва она выйдет из дома. Тетя, конечно же, сразу прочтет письмо, поймет истинную причину и попытается остановить свою племянницу.

Фрэнсис вышла из дома. Ночь была облачной и темной, но дул теплый ветер, и она внушила себе, что он пахнет цветущим жасмином. Прошел почти год с тех пор, как Фрэнсис приехала в Лондон. Она чувствовала, что утолила безудержный голод, выгнавший ее из дома. Набралась некоторого опыта, пережила горькие времена — но снова встала на ноги и идет по жизни с высоко поднятой головой.

Когда-то, где-то, в течение минувшего года она перестала быть девочкой, которую всегда лелеяли и от всего оберегали.

Этим она добилась того, чего хотела добиться.



Словно высокая стройная свеча с филигранным орнаментом сверху донизу, возвышался над городом в ясном небе воскресного утра Йоркский собор. Солнце осветило его ярким светом, разлившимся далеко вокруг, в то время как дома и переулки у его подножия еще лежали в тени. Для Фрэнсис, которая лишь ненадолго, проездом оказалась в Йорке и использовала оставшееся время для посещения собора, это напоминало торжественный прием. Храм своим спокойствием и красотой немного напоминал мать, которая радушно встретила свое дитя. Еще никогда Фрэнсис не рассматривала это роскошное сооружение во всем его совершенстве с такой теплотой.

Какой-то господин, который стоял рядом с ней и также восхищался собором, посмотрел на нее.

— Настоящее чудо! — сказал он. — Вы видите его впервые?

Фрэнсис покачала головой:

— Нет, я выросла в Йоркшире. Но провела целый год в Лондоне и…

Она не закончила фразу, но мужчина понял, что имелось в виду, и с пониманием кивнул.

— На юге! — произнес он пренебрежительно.

«Юг» для каждого истинного жителя Йоркшира являлся почти бранным словом, и самого юга Англии как будто принципиально не существовало: по меньшей мере, о нем или не говорили вовсе, или говорили исключительно в отрицательных тонах. Собственно говоря, так или иначе существовал только Йоркшир; остальная же Англия каким-то образом была разбросана вокруг него.

— Да, — продолжил мужчина, — тогда вам самое время снова почувствовать под ногами родную землю, не правда ли? Целый год в Лондоне! С трудом верится…

Последний отрезок пути все больше наполнял Фрэнсис нетерпением. Она ощущала себя лошадью, которая бьет копытом, чуя родную конюшню. Несколько раз вспоминала о Филиппе, который наверняка уже давно прочитал письмо, — и сразу пыталась перевести мысли на что-то другое.

Был полдень, когда поезд прибыл на станцию Уэнсли. Хорошо знакомый небольшой вокзал лежал под горячим солнцем. Фрэнсис заметила, насколько иным по сравнению с Лондоном был здесь воздух — более свежим и пряным. Ветер нес с собой запах трав и цветов, редких ольховых рощ и холодных источников.

Фрэнсис надо было найти какую-то возможность, чтобы добраться до дома. Это оказалось совсем непростой задачей. Кроме нее, из поезда вышли лишь несколько селян, но никого из них не ждал автомобиль или повозка. Фрэнсис уже прошла приличный отрезок пути по проселочной дороге, когда возле нее остановился автомобиль, в котором сидела пожилая пара.

— Вас подвезти? — спросила дама. — Чемодан у вас, похоже, довольно тяжелый…

— Мне нужно в Дейл-Ли. Это примерно…

— Мы знаем Дейл-Ли. Нам это по дороге. Если хотите, можете поехать с нами.

Фрэнсис с облегчением их поблагодарила. Мужчина и женщина ехали на дорогом лимузине и были празднично одеты. «Какое счастье, — подумала она, — что именно сегодня недалеко от Дейл-Ли состоится какое-то торжество, иначе я точно не нашла бы никого, кто ехал бы туда!»

Оба незнакомца были немногословны. Фрэнсис, трясшаяся на небольшом сиденье позади них, погрузилась в свои мысли. Она смотрела по сторонам; над ней проплывало прозрачное голубое небо с длинными перисто-слоистыми облаками, а впереди простирались долины и голые плоскогорья. Повсюду царила почти болезненная уединенность, которую сохраняла эта местность. То и дело мелькали заливные луга, колыхавшиеся на ветру и блестевшие серебром под солнечным светом.

Как я все это люблю, подумала Фрэнсис почти с изумлением.