Робинсон, и то только потому, что прошлой ночью он оставил его дома.
— У тебя странные представления о величии фермеров.
— Я всегда знаю, когда передо мной человек науки. А еще я понял, что ты великодушен.
— Я великодушен?
— Это было в прозекторской, когда Чарлз превратил старика ирландца в кровавое месиво. Все мы прекрасно знаем, что одна осечка — и Чарли могут выгнать из колледжа. Но ты вышел и заступился за него, хотя ни Эдвард, ни я этого не сделали.
— Вряд ли это можно назвать великодушием. Просто мне была невыносима даже мысль о том, что взрослый мужчина может расплакаться.
— Норрис, ты отличаешься от большей части наших студентов. У тебя есть призвание. Неужели ты думаешь, что
Чарли Лакауэю есть дело до анатомии, до materia medical? Он здесь только потому, что этого хочет его дядя.
Потому что его отец и дед были врачами, а у него самого не хватает духу восстать против родных. А Эдвард? Он даже не старается скрыть равнодушие. Половина студентов занимаются лишь для того, чтобы порадовать родителей, другие же в большинстве своем хотят выучиться какому-нибудь ремеслу, которое обеспечило бы им безбедное существование.
— А почему же здесь ты? Потому что у тебя тоже призвание?
— Признаюсь, медицина — не первая наука, на которую пал мой выбор. Но поэт вряд ли может заработать себе на жизнь. Хотя меня и публиковали в «Дейли эдвертайзере».
Норрис с трудом сдержал смешок. Вот уж действительно никчемная профессия, такая подходит только обеспеченным счастливчикам, тем, кто может с легкостью тратить драгоценное время, пописывая стишки.
— Боюсь, я не знаком с твоими сочинениями, — дипломатично признался он.
Венделл вздохнул.
— Тогда ты, верно, понимаешь, почему я решил не посвящать всю свою жизнь поэзии. К изучению права я тоже оказался непригоден.
— Так значит, к медицине ты обратился в последнюю очередь. Не очень-то это похоже на призвание.
— Но медицина стала моим призванием. Я знаю, что создан для этого.
Норрис протянул руку к пальто и на секунду замешкался, глядя на кровавые пятна. Но все-таки надел его.
Всего одного взгляда на улицу, на иней, который покрывал траву, хватило, чтобы понять: сегодня понадобится вся теплая одежда, какую можно найти в его жалком гардеробе.
— Прошу меня простить, но я должен успеть хоть что-то сделать сегодня. Мне нужно объяснить свое отсутствие доктору Краучу. Он еще в больнице?
— Норрис, если ты в больницу, я должен предупредить тебя кое о чем.
Норрис повернулся лицом к Венделлу.
— О чем?
— Видишь ли, пациенты и служащие судачат о всяком. Ты вызываешь у них сомнения. Они боятся.
— Считают, что это я убил ее?
— Попечители разговаривали с господином Праттом.
— Надеюсь, они не стали слушать этот вздор?
— Им пришлось слушать, у них не было выбора. Они в ответе за поддержание порядка в больнице. Они могут наказать любого доктора. И уж конечно способны запретить начинающему студенту-медику приходить в палаты.
— И как же я тогда буду учиться? Как мне продолжать занятия?
— Доктор Крауч пытается их урезонить. Доктор Гренвилл тоже выступает против этого запрета. Но есть и другое…
— Другое?
— Слухи, которые поползли среди родственников больных. И на улицах тоже.
— И что же говорят?
— Некоторые убеждены: раз ей отрезали язык, значит, убийца — студент-медик.
— Или тот, кто забивал животных, — добавил Норрис. — И то, и то обо мне.
— Я просто пришел сказать, как обстоят дела. Что есть люди, которые… э-э… боятся тебя.
— А почему же ты меня не боишься? Почему ты полагаешь, что я невиновен?
— Я ничего не полагаю.
Норрис горько усмехнулся.
— О, действительно верный друг!
— Черт возьми, любой друг поступил бы так же! Сказал бы тебе правду: твое будущее в опасности. — Венделл направился к двери. Затем, остановившись, посмотрел на Норриса. — Такой упрямой гордости я не встречал ни в одном богатом сынке, из-за нее ты видишь мир в мрачных красках. Мне не нужен такой друг, как ты. Я не хочу иметь такого друга.
Он резко открыл дверь.
— Венделл.
— Было бы разумно поговорить с доктором Краучем. И поблагодарить его за то, что он тебя защищал. Потому что он заслужил по крайней мере благодарность.
— Венделл, прости, — извинился Норрис. И вздохнул.
— Я не привык видеть в людях хорошее.
— Значит, ты видишь только плохое?
— И редко ошибаюсь.
— Тогда тебе стоит сменить круг общения.
Норрис рассмеялся. Усевшись на кровать, он потер лицо.
— Полагаю, ты прав.
Закрыв дверь, Венделл снова подошел к нему.
— Что ты собираешься делать?
— Со слухами? А что я могу сделать? Чем больше я настаиваю на своей невиновности, тем больше выгляжу виноватым.
— Но ты должен что-то предпринять. Это же твое будущее. И оно висит на волоске. Достаточно лишь нескольких подозрений, нескольких сплетен, и попечители больницы навсегда закроют ему доступ в палаты. Как просто подмочить репутацию, подумал Норрис. Подозрения повиснут на нем, словно заляпанный кровью плащ, отпугивая надежды на будущее и любые перспективы, и останется у него лишь один путь — вернуться на отцовскую ферму. В дом, где живет холодный суровый человек.
— Пока убийцу не поймают, — постановил Венделл, — все будут коситься на тебя.
Норрис взглянул на испачканное пальто и, похолодев, вспомнил существо, которое стояло на набережной и смотрело на него. «Я его не выдумал. Роза Коннели тоже видела его».
15
Если этот жуткий холод продержится еще хотя бы неделю, подумал Косой Джек, почва замерзнет, и копать будет невозможно. Скоро трупы начнут класть в надземные склепы и будут хранить там вплоть до весенней оттепели. Тогда, помимо дурной погоды, появится масса других забот — тяжелые замки и землекопы, которых придется подкупать. Для Джека смена времен года характеризовалась не цветущими яблонями и не осенним листопадом, а качеством земли. В апреле с почвой приходилось бороться — она казалась такой плотной и жадной, что стаскивала с ног сапоги. В августе темные сухие комья быстро становились теплой пылью в его руках, если не считать злобных комаров, облаком поднимавшихся в воздух с каждым движением лопаты, в это время копать удобно. Стоит вонзить лопату в замерзшую январскую землю, инструмент звякнет, словно колокол, и удар, пройдя по черенку, отзовется болью в руках. Даже если развести на могиле хороший костер, почва будет оттаивать несколько дней.
В январе хоронили немногих. Но в конце осени еще было чем поживиться.
Так что Джек вывел свою телегу в сумерки, и под деревянными колесами захрустела тонкая корка замерзшей земли. В этот час на пустынной дороге не было ни души. За кукурузным полем, покрытым побуревшими сломанными стеблями, в окнах фермерского дома он увидел сияние свечи, но никакого движения не заметил, да и звуков никаких не доносилось, если не считать стук лошадиных копыт и треск льда под колесами его телеги. Такой неприятной ночью ему совсем не хотелось отправляться в путь, но выбирать не приходилось. Нынче сторожа есть на всех кладбищах — и на том, что у Старого Амбара, и на том, что возле холма Коппа в Нортсайде. Даже заброшенное кладбище у перекрестка Роксбери теперь охранялось. Казалось, с каждым месяцем Джека все больше и больше вытесняют из города. А ведь было время, когда он не ездил дальше Центрального кладбища в Общинном парке. Безлунной ночью, с командой резвых помощников, он мог набрать сколько угодно нищих, папистов и старых солдат. Труп богатого или бедного — какая разница, труп он и есть труп, и за каждый платят одинаково.
Анатомам безразлично, какую плоть резать — упитанную или исхудавшую.
Но теперь студенты-медики, так неаккуратно копавшие и столь небрежно маскировавшие свои подвиги, перекрыли доступ к этому источнику, а вместе с ним и к другим кладбищам, что располагались по соседству. Они являлись на кладбища, разгоряченные крепкими напитками и напускной храбростью, и оставляли после себя изуродованные могилы, затоптанную землю — такие грубые следы осквернения, что даже нищие вскоре начали охранять своих мертвых. Эти чертовы студенты испортили жизнь настоящим мастерам своего дела. Когда-то он мог жить безбедно. Но нынче ночью легкой добычи не получится — Джек вынужден ехать по бесконечной проселочной дороге и с ужасом думать о том, что ему предстоит. А еще — ему придется управляться в одиночестве, сейчас, когда находок так немного, Джеку очень не хотелось оплачивать напарника. Нет, сегодня он будет работать один. Оставалось надеяться лишь на то, что свежая могила, которую ему удастся обнаружить, — дело рук ленивых землекопов, тех, что не станут рыть двухметровую яму.
А вот его собственная могила ни за что не будет такой дрянной.
Косой Джек в точности знал, как его похоронят. Он все как следует продумал. Три метра глубины, тело в железной клетке, и еще сторож, который будет охранять его тридцать дней. Этого времени достаточно, чтобы плоть сгнила. Джек видел, что творят ножи анатомов. Ему платили за то, чтобы он сбывал останки, после того как резня и распиливание подходили к концу, и у него не было ни малейшего желания превращаться в охапку обрубленных конечностей. «Ни один врач не прикоснется к моему телу», — решил Джек. Он уже начал копить деньги на похороны — сокровище хранилось в ящике под полом спальни. Фанни знает, какая могила ему нужна, и сможет проследить за тем, чтобы все сделали правильно, как следует.
Если денег достаточно, можно купить все что угодно. Даже защиту от таких людей, как Джек.
Впереди виднелась низкая ограда кладбища. Он потянул лошадь за поводья и остановился на дороге, разглядывая тени. Луна скрылась за горизонтом, теперь могилы освещали только звезды. Достав лопату и фонарь,
Джек соскочил с телеги. Подернутая льдом земля захрустела под сапогами. За время долгой поездки ноги затекли.
Ощущая собственную неуклюжесть, Джек принялся карабкаться на каменную ограду, фонарь и лопата то и дело гремели, сталкиваясь друг с другом.
Ему не понадобилось много времени, чтобы обнаружить свежую могилу. Свет фонаря выхватил холмик перерытой земли, на которой еще не образовалась корка льда. Джек бросил взгляд на надгробия прилегающих могил, чтобы нанять, как лежит тело. Затем вонзил лопату в землю с той стороны, где должна была находиться голова. Уже после нескольких взмахов лопаты дышать стало тяжело, и Джеку пришлось приостановиться. С хрипом хватая ртом холодный воздух, он несколько секунд размышлял, правильно ли сделал, что не взял с собой юного Норриса Маршалла, но быстро опомнился. Черта с два он уступит кому-нибудь хоть один доллар, если может справиться с задачей самостоятельно!
Джек снова вонзил лопату в почву и уже собрался в очередной раз отбросить порцию земли, как вдруг раздался крик, заставивший гробокопателя замереть:
— Вон он! Хватай его!
Покачиваясь, на Джека надвигались три фонаря, да так быстро, что он не успел погасить свой. В ужасе Джек просто бросил свой светильник и помчался прочь с одной лопатой в руках. Тьма скрадывала путь, а надгробия, вдруг превратившись в препятствия, стремились задеть и удержать его, словно костлявые руки. Казалось, кладбище решило отомстить ему за все былые проступки. Споткнувшись, Джек упал на колени, на лед, хрустнувший, словно стекло.
— Он там! — раздался крик.
Прозвучал выстрел, и Джек почувствовал, как мимо щеки пролетела пуля. Пошатываясь, он стал забираться на каменную ограду, лопату пришлось бросить неизвестно куда. Когда он запрыгивал в телегу, мимо пролетела еще одна пуля, да так близко, что задела его волосы.
— Он удирает!
Взмах хлыста, и лошадь пустилась вскачь, таща за собой отчаянно громыхавшую телегу. Джек услышал еще один выстрел, но затем преследователи отстали, а свет их фонарей поблек вдали.
Когда он, потянув за поводья, наконец остановил лошадь, животное уже хрипело, и Джек понимал: если не дать ему отдыха, можно потерять и тягло, в придачу к лопате и фонарю. И что же тогда получится — сапожник без сапог?
Джек становился стар для своего ремесла.
Сегодня он потерпел полную неудачу. А что будет завтра и послезавтра? Он подумал о ящичке, спрятанном под полом спальни, о деньгах, которые скопил. Недостаточно, их всегда будет недостаточно. Нужно подумать о будущем — для него и для Фанни. Если они и дальше смогут держать таверну, то с голоду не помрут.
Как же уныл возраст, когда единственным утешением становится мысль: «во всяком случае, мы не будем голодать»!
Но и в этом нельзя быть уверенным. Голод может настигнуть внезапно. Огонь в дымоходе, случайно выскочивший из очага горящий уголек — и нет «Черной балки», заведения, которое оставил им отец Фанни. Вот тогда и придется Джеку обеспечивать им пропитание, хотя это бремя с годами становится все непосильнее. И не потому, что ноги уже не те и спина мучает болями, а потому, что вести дела становится все сложнее. Всюду открываются новые медицинские школы, и студентам нужны трупы. А раз спрос повысился — тут же появились новые похитители. Они моложе, живее, отчаяннее.
У них сильные спины.
Неделю назад Джек заявился к доктору Сьюэллу с ужасно испорченным образцом — той ночью ему не удалось найти лучшего. Во дворе он заметил шесть! бочек с одинаковыми клеймами — «Соленья».
— Их только что привезли, — сообщил Сьюэлл, отсчитывая деньги. — Ив хорошем состоянии.
— Здесь всего пятнадцать долларов, — недовольно проворчал Джек, взглянув на деньги, полученные от Сьюэлла.
— Ваш образец уже начал гнить, господин Берк.
— Я надеялся на двадцать.
— Я плачу по двадцать за те, что в бочках, — объяснил Сьюэлл. — Состояние образцов гораздо лучше, да и поставляют их по шесть за раз. Из Нью-Йорка.
К черту Нью-Йорк, думал Джек, пока, дрожа и поеживаясь, правил повозкой. Где их найти в Бостоне\"? Не так много людей умирает. Хорошая чума — вот что им нужно, какая-нибудь болезнь, способная прочистить трущобы в
Южном Бостоне и Чарлзтауне. Тамошнего сброда никто не хватится. Вот и ирландцам нашлось бы применение. Он на них обогатился бы. А за богатство Джек Берк мог и душу продать.
Может быть даже, уже продал.
Добравшись до «Черной балки», Джек с трудом вылез из подводы — так одеревенели конечности. Он поставил лошадь в стойло, сбил с башмаков мерзлые комья земли и устало поплелся в таверну, мечтая лишь о том, чтобы согреться у огня и выпить стаканчик бренди. Опустившись в кресло, он почувствовал взгляд стоявшей за прилавком
Фанни. Однако сейчас и она, и все остальные были ему безразличны, Джек просто смотрел на огонь и ждал, когда к онемевшим от холода пальцам ног вернется чувствительность. Заведение было почти пустым — в такой холод сюда не пришли даже те немногие, что считались завсегдатаями, нынче вечером в «Черную балку» занесло только самых жалких скитальцев. Возле бара стоял человек, отчаянно пытавшийся отыскать грязные монеты в своих грязных карманах. Ничто не могло так смягчить колючий холод нынешней ночи, как несколько драгоценных капель рома. В углу приютился еще один человек. Положив голову на стол, он храпел так громко, что даже позвякивали пустые стаканы, беспорядочно расставленные вокруг.
— Ты сегодня рано.
Джек поднял глаза и увидел Фанни. Она стояла рядом и, сузив глаза, вопросительно смотрела на него.
— Неудачная ночь, — только и ответил он. И осушил свой стакан.
— Думаешь, у меня она удачная?
— Во всяком случае, у тебя здесь тепло.
— С этими? — Она фыркнула. — Не стоило и дверь отпирать.
— Еще один флип! — крикнул человек, стоявший у бара.
— Сначала покажи мне монеты, — бросила Фанни в ответ.
— Они здесь. Где-то в карманах.
— Не нашел еще?
— Пожалела бы ты меня, хозяйка. На улице-то холод.
— И ты прямиком отправишься туда, если не можешь оплатить выпивку. — Фанни перевела взгляд на Джека.
— Ты вернулся без ничего, верно? Он пожал плечами.
— У них там сторожа.
— А в другом месте искать не пытался?
— Не вышло. Пришлось бросить лопату. И фонарь.
— Ты даже собственные инструменты назад не принес? Джек грохнул стаканом по столу.
— Хватит!
Фанни нагнулась пониже. И тихо проговорила: — Джек, ты мог бы зарабатывать иным способом. Знаешь ведь.
Стоит мне замолвить словечко, и ты получишь работу.
— За которую меня повесят? — Он покачал головой.
— Нет уж, спасибо, лучше я буду заниматься своим делом.
— Последнее время ты все чаще возвращаешься с пустыми руками.
— Добыча невелика.
— Ты все время только об этом и говоришь.
— Потому что так и есть. С каждым днем все меньше.
— Думаешь, моя торговля идет лучше? — Она кивнула на почти безлюдное помещение. — Все они перебрались в «Русалку», в «Плуг и звезду» или к Кутану. Если и на будущий год ничего не изменится, мы не продержимся.
— Хозяйка! — снова крикнул стоявший у бара посетитель. — У меня есть деньги, я это знаю. Еще один стаканчик!
Обещаю — я заплачу в другой раз.
Разъяренная Фанни обернулась к нему:
— Не нужны мне твои обещания! Не можешь платить пора уходить. Вон отсюда. — Грозно топая, она подошла к посетителю и схватила его за куртку. — Ну-ка убирайся! — прорычала Фанни.
— Но вы ведь можете налить всего один стаканчик.
— Проклятье! Ты не получишь ни капли!
Оттащив посетителя в другой конец зала, Фанни резко распахнула дверь и вытолкнула его на холод. Потом захлопнула створку и повернулась — лицо у нее покраснело, а дыхание участилось. В ярости Фанни являла собой страшное зрелище, даже ее муж невольно вжался в кресло, с ужасом ожидая продолжения. Взгляд Фанни упал на единственного посетителя, по-прежнему сидевшего в таверне, — того, что спал за угловым столом.
— К тебе это тоже относится. Пора уходить! Посетитель не двинулся с места.
На нее не обращают внимания! Этого оскорбления Фанни уже не мота вынести, лицо ее побагровело, на пухлых руках выступили жилы.
— Мы закрыты! Вон!
Приблизившись к посетителю, она со всей силы стукнула его кулаком по плечу. Но, вместо того чтобы проснуться, человек, перекатившись набок, свалился со стула и оказался на полу.
Некоторое время Фанни с отвращением смотрела на его открытый рот и высунутый язык. Затем наморщила лоб и нагнулась пониже, поднеся лицо совсем близко — Джек даже подумал, что она решила поцеловать мужчину.
— Джек, он не дышит, — сообщила Фанни.
— Что?
Она подняла глаза.
— Взгляни-ка.
Джек с трудом поднялся из кресла и, шумно вздохнув, опустился на колени возле посетителя.
— Ты повидал много трупов, — проговорила Фанни. — Должен в этом понимать.
Джек глянул в открытые глаза упавшего человека. На багровых губах посетителя блестела слюна. Когда он перестал храпеть? Когда над угловым столом повисла тишина? Смерть проскользнула сюда тайком, а они даже не заметили ее появления.
— Как его зовут? — спросил Джек.
— Не знаю.
— И кто он — тоже не знаешь?
— Да какой-то пришлый, с верфи. Один сюда явился. Джек поднялся, чувствуя боль в спине, и посмотрел на
Фанни.
— Сними с него одежду. Я запрягу лошадь.
Ему не пришлось ничего объяснять — поймав его взгляд, Фанни кивнула, и в ее тазах сверкнул хитрый огонек.
— Все-таки мы получим свои двадцать долларов, — заметил Джек.
16
НАШИ ДНИ
— Гробокрадец, — объяснил Генри, — старое слово, его больше никто не использует. Большинству современных людей его значение незнакомо, а ведь речь идет о человеке, который обкрадывал могилы или воровал трупы.
— И Норрис Маршалл был гробокрадцем, — догадалась Джулия.
— Только по необходимости. Постоянно он этим не занимался.
Они сидели за обеденным столом, страницы только что обнаруженного письма Оливера Венделла Холмса были разложены между чашками с кофе и кексами с сыром и яйцами. Утро постепенно становилось днем, но туман за выходившими на море окнами по-прежнему не рассеивался, и, чтобы осветить мрачную комнату, Генри включил весь свет.
— В то время свежие трупы пользовались большим спросом. Таким большим, что торговля покойниками цвела буйным цветом. Нужно было снабжать ими медицинские школы, постоянно возникавшие по всей стране. — Генри прошаркал к одному из книжных шкафов. Он достал с полки какой-то том с пожелтевшими страницами и перенес его на обеденный стол, за которым они с Джулией завтракали. — Нужно понимать, каково это — быть американским студентом-медиком в тысяча восемьсот тридцатом году. Никаких стандартов не существовало, и медицинские школы тогда никто не сертифицировал. Некоторые были вполне приличными, деятельность других сводилась практически к одному — высасыванию денег из студентов.
— А колледж, в котором учились доктор Холмс и Норрис Маршалл?
— Бостонский медицинский колледж был одним из лучших. Тем не менее даже его студентам приходилось бороться за трупы. Заплатив гробокрадцу, богатый студент мог приобрести тело для изучения. Но бедным, таким, как господин Маршалл, приходилось идти и копать самостоятельно. Похоже, для него это был еще и способ платить за обучение.
Джулия вздрогнула.
— Да уж, в такой программе «учеба — работа» я бы совсем не хотела принимать участие.
— Но зато бедняк мог стать доктором. В любом случае, это был непростой путь. Для поступления в медицинскую школу степень бакалавра не требовалась, зато требовалось знакомство с латынью и физикой. Наверняка Норрис
Маршалл самостоятельно изучил эти предметы — нелегкое дело для фермерского сына, у которого нет доступа к библиотеке.
— Вероятно, он был очень умным.
— И непреклонным. Но преимущества налицо. Получить звание доктора — один из способов подняться по социальной лестнице. Врачей уважали. Хотя к студентам-медикам, проходившим обучение, многие испытывали отвращение или даже страх.
— Почему?
— Потому что их считали хищниками, ворующими тела мертвецов. Мерзавцами, которые откапывали и расчленяли трупы. Порой они сами навлекали на себя осуждение нелепыми выходками и розыгрышами, устраиваемыми при помощи различных частей тела. Например, махали из окон обрубленными руками.
— Они такое делали?
— Не забывайте — это молодые люди, им было по двадцать с небольшим. Юноши в таком возрасте не отличаются особой рассудительностью. — Генри пододвинул к Джулии книгу. — Здесь немало написано о подобных делах.
— Вы уже это прочитали?
— О, я немало знаю об этом. Мои отец и дед были врачами, и такого рода истории я слышал еще ребенком.
Почти в каждом поколении нашей семьи был какой-нибудь врач. Боюсь, на мне природа отдохнула, зато внучатый племянник продолжил традицию. В детстве дед рассказывал мне историю об одном студенте, который тайком вынес из анатомички труп женщины и разыграл своего соседа по комнате, положив тело ему в кровать. Они сочли эту шутку достаточно смешной.
— Отвратительно!
— Многие, наверное, согласились бы с вами. Видимо, поэтому и случались беспорядки, во время которых разъяренные толпы штурмовали школы. Это было в Филадельфии, Балтиморе и Нью-Йорке. Любую медицинскую школу в любом городе могли спалить дотла. Страх и подозрения общественности были настолько серьезными, что даже одно-единственное неприятное происшествие могло привести к беспорядкам.
— А мне кажется, их подозрения не были безосновательными.
— Но что было бы сейчас, если бы тогдашние врачи не имели возможности анатомировать трупы? Уж коли верите в медицину, вам придется признать, что анатомию изучать необходимо.
Вдалеке раздался гудок парома. Взглянув на свои часики, Джулия встала.
— Генри, мне пора. Иначе я опоздаю на следующий корабль.
— Когда приедете снова, вы поможете мне принести коробки из погреба.
— Это что, приглашение?
Он с раздражением стукнул по полу палкой.
— Я думал, это само собой разумеется!
Взглянув на штабель еще не открытых коробок, Джулия подумала о том, сколько в них неизученных сокровищ, непрочитанных писем. Она не была уверена, что содержимое этих коробок поможет опознать скелет, обнаруженный в ее саду, но знала наверняка: история о Норрисе Маршалле и Вестэндском Потрошителе увлекла и очаровала ее, и ей ужасно хотелось продолжения.
— Вы ведь еще приедете, верно? — спросил Генри.
— Мне нужно заглянуть в ежедневник.
В Вестон она вернулась лишь к ужину. К счастью, там светило солнце, и Джулия с удовольствием подумала о том, что можно будет раскочегарить барбекюшницу и выпить бокал вина на заднем дворе. Но, оказавшись на своей подъездной аллее и увидев уже припаркованный там серебристый «БМВ», Джулия почувствовала, как сжался желудок, — теперь ее тошнило от одной лишь мысли о вине. Что здесь понадобилось Ричарду?
Выбравшись из машины, Джулия осмотрелась, но Ричарда не увидела. И только выйдя из кухни на задний двор, она заметила — он стоит недалеко от склона и разглядывает участок.
— Ричард!
Бывший муж обернулся. Джулия двинулась по двору ему навстречу. Последний раз они виделись пять месяцев назад, с тех пор Ричард еще больше загорел и теперь выглядел прекрасно. Обидно было видеть, насколько хорошо повлиял на него развод. А может, всему причиной загородные клубы, куда его так часто таскает Тифания?
— Я пробовал звонить, но ты не брала трубку, — объяснил он. — Я подумал, что ты, наверное, не хочешь со мной разговаривать.
— Я ездила на выходные в Мэн.
Он даже не стал спрашивать, зачем, — как обычно, Ричард не слишком-то интересовался ее делами. Вместо этого он жестом указал на заросший двор.
— Хороший участок. Здесь можно многое сделать. Даже для бассейна место найдется.
— Бассейн я себе позволить не могу.
— Ну тогда террасу. Нужно выкорчевать весь этот кустарник у речки.
— Ричард, что ты здесь делаешь?
— Был тут недалеко. Решил заехать и посмотреть на твой новый дом.
— Вот он.
— Похоже, с ним придется как следует поработать.
— Я постепенно ремонтирую его.
— И кто тебе помогает?
— Никто. — Она гордо вздернула подбородок. — Я сама выложила плиткой пол в ванной.
И снова Ричард, казалось, не заметил ее слов. Обычная для них игра в одни ворота. Говорили оба, а слушала только она. Джулия поняла это лишь теперь.
— Слушай, я долго ехала и очень устала, — проговорила она, направляясь к дому. — Сейчас у меня нет настроения беседовать.
— Зачем ты сплетничаешь за моей спиной? Она остановилась и взглянула на Ричарда:
— Что?
— Если честно, Джулия, я потрясен. Ты никогда не казалась мне злюкой. Но, видимо, развод помогает понять истинный характер человека.
Джулия впервые услышала в его голосе неприятные гневные нотки. И как она раньше их не замечала? Даже его поза говорила о многом — широко расставленные ноги и кулаки в карманах.
— Понятия не имею, о чем ты, — сказала она.
— Разве ты не рассказываешь людям, будто я был с тобой жесток? Будто спал с кем попало, пока мы были женаты?
— Я никому об этом не рассказывала! Хотя, возможно, все это правда.
— Что за бред ты городишь?!
— Но ты ведь действительно бегал на сторону, верно? Она знала, что ты женат, когда вы впервые переспали?
— Но сплетничать с кем-нибудь об этом…
— То есть говорить правду? Развод еще не вступил в силу, а вы уже выбирали новый фарфор! Все об этом знают.
Джулия замолкла и задумалась о смысле этого разговора. «Возможно, все-таки не все…»
— Наш брак закончился задолго до развода, — выпалил он.
— Так вот о чем ты всем рассказываешь! Лично для меня это новость.
— Ты хочешь услышать суровую правду о том, что произошло между нами? О том, как ты не давала мне добиться того, чего можно было?
Джулия вздохнула.
— Нет, Ричард, я ничего не хочу слышать. Мне это уже неинтересно.
— Тогда какого черта ты пытаешься сорвать мою свадьбу? Зачем распускаешь обо мне слухи?
— И кто прислушивается к этим слухам? Твоя невеста? Или ее папочка? Боишься, что он узнает всю правду о зяте?
— Пообещай, что ты прекратишь это делать.
— Я никому ничего не говорила. Я понятия не имела, что ты женишься, пока Вики не рассказала мне об этом.
Ричард пристально поглядел на нее. И вдруг проговорил:
— Вики. Эта сучка!
— Езжай домой, — сказала Джулия и пошла прочь.
— Немедленно позвони Вики. И передай, чтобы она заткнулась.
— Это ее дело. Я не могу держать ее за язык.
— Немедленно позвони своей долбаной сестре! — заорал Ричард.
Услышав громкий собачий лай, Джулия резко остановилась. И, обернувшись, увидела Тома — тот стоял на краю сада и держал натянутый поводок, на котором беспокойно скакал его пес Маккой.
— Джулия, у вас все нормально? — крикнул Том.
— Нормально, — ответила она.
Том стал приближаться — нетерпеливый Маккой потащил его вверх по склону. И вскоре они оказались в нескольких шагах от Джулии и Ричарда.
— Вы уверены? — переспросил Том.
— Видите ли, — резко отозвался Ричард, — у нас конфиденциальная беседа.
Том продолжал смотреть на Джулию:
— Не такая уж она и конфиденциальная.
— Все хорошо, Том, — заверила его Джулия. — Ричард как раз собрался уезжать.
Том подождал еще немного, видимо, решив удостовериться, что ничего страшного не происходит. Потом развернулся и, волоча за собой пса, пошел прочь по дорожке, тянувшейся вдоль речки.
— А это еще кто, черт возьми? — осведомился Ричард.
— Он живет неподалеку.
Губы Ричарда исказила отвратительная улыбка:
— Ты из-за него, что ли, купила этот дом?
— Убирайся отсюда, — отозвалась Джулия, направляясь к дому. Уже на кухне она услышала телефонный звонок, но отвечать не спешила. Ее внимание по-прежнему было сосредоточено на Ричарде. Глядя в окно, она проследила, как он наконец-то вышел со двора. Включился автоответчик:
— Джулия, я только что обнаружил кое-что. Позвоните мне, когда приедете, и я…
Она взяла трубку:
— Генри?
— О! Вы уже прибыли!
— Я только что вошла. Пауза.
— Что-то случилось?
Удивительное дело: Генри, которому не хватало элементарных навыков общения, обладал феноменальной способностью распознавать ее настроение. Услышав, что завелся двигатель, Джулия перенесла телефон на окно гостиной и удостоверилась, что «БМВ» Ричарда двинулся прочь.
— Ничего не случилось, — ответила она, добавив мысленно: «Пока ничего».
— Оно лежало в шестой коробке, — сообщил Генри.
— Что — оно?
— Завещание Маргарет Тейт-Пейдж, ее последняя воля. Датировано тысяча восемьсот девяностым годом, тогда ей было шестьдесят. Она завещала свое имущество нескольким внукам. Одну из внучек звали Арния.
— Арния?
— Необычное имя, правда? Думаю, теперь сомнений не остается: Маргарет Тейт-Педж — это наша повзрослевшая малышка Мегги.
— Значит, тетушка, о которой Холмс упоминал в своем первом письме…
— …это Роза Коннелли.
Джулия вернулась на кухню и посмотрела в сад, на то самое место, которое когда-то привлекало взгляд другой, давно умершей женщины. «Кто же был похоронен в моем саду? Может, Роза?»
17
1830 год
Свет, проникавший сквозь покрытое сажей окно, приобрел темно-свинцовый оттенок. В мастерской всегда недоставало свечей, и Роза, вдевая иголку с ниткой в белую кисею и снова выдергивая их, едва видела получавшиеся стежки. Она уже закончила основу из бледно-розового атласа, и теперь на рабочем столе остались шелковые розы и ленты, которые нужно было закрепить на рукавах и талии. Это изящное платье предназначалось для бала. Продолжая шитье, Роза представляла себе, как зашуршит юбка, когда хозяйка платья окажется в бальном зале, как атласные ленты будут переливаться в свете свечей, когда она сядет за стол. Там подадут винный пунш в хрустальных бокалах, устрицы в сливочном coyсе и имбирный пирог — можно будет наесться досыта, никого не оставят голодным. Пусть Роза никогда не окажется на таком вечере, зато это платье туда обязательно попадет, в каждый его стежок девушка вложила частичку себя, и след Розы Коннелли, навсегда запечатленный в складках атласа и кисеи, будет вместе с ними кружиться по залу.
Теперь в окно поступал лишь слабый отблеск света, и Розе с трудом удавалось разглядеть нитку. Когда-нибудь она станет похожа на других швей, работающих в этой комнате, — глаза окосеют, а пальцы покроются мозолями и шрамами от постоянных уколов. Когда в конце дня эти женщины поднимаются со своих мест, их спины так и остаются сутулыми, будто бы они уже не способны выпрямиться.
Иголка пронзила Розе палец, и девушка, охнув, уронила кисею на стол. Она поднесла пульсирующий палец к губам и ощутила вкус крови, однако боль ее не смущала — она боялась поставить пятно на белую кисею.
Приподняв ткань повыше, чтобы получше рассмотреть ее в слабом свете, Роза с трудом различила темное пятнышко на сгибе — такое малюсенькое, что его вряд ли кто-нибудь заметит. На этом платье я оставила не только стежки, но и свою кровь, подумала девушка.
— На сегодня достаточно, дамы, — объявил мастер.
Свернув детали, над которыми она работала, и оставив их на столе для завтрашних трудов. Роза встала в очередь вместе с другими женщинами — сегодня выдавали недельное жалованье. Когда женщины, готовясь выйти на холод, надевали плащи и шали, некоторые из них на прощание махали Розе рукой, а одна даже сдержанно кивнула. Они были почти незнакомы с ней и пока не представляли, долго ли она пробудет среди них. Слишком много других деву иге к появлялось и исчезало, слишком много раз попытки подружиться оказывались напрасными. Так что эта женщины пока только наблюдали за Розой и ждали — возможно, чувствовали, что она продержится недолго.
— Эй вы, мисс! Роза, верно? Мне нужно поговорить с вами.
Роза обернулась к мастеру, сердце ее ушло в пятки. Какие замечания появились у господина Смайбарта?