– Потому что только в-в-военные трудности з-з-заставят какого-нибудь сенатора назначить Цезаря в-в-военным трибуном. Войны сейчас идут далеко, в Испании и на Востоке, а не в Италии. А что касается г-г-государственных дел, я уверен, что он не станет участвовать в выборах. Для этого есть важная причина, о которой ты, Марк, п-п-похоже, забываешь.

– Что за причина? – спросил Цицерон.

– С-с-семья Цезаря разорена из-за п-п-проскрипций Суллы. Гай Юлий Цезарь, которого ты так боишься, мой друг, п-п-попросту не имеет денег. А без денег, как тебе известно, победить на выборах в Риме н-н-невозможно.

Это была непреложная истина.

Цицерон молчал. Он не видел препятствий для возвращения Цезаря, кроме собственных дурных предчувствий. У него не осталось доводов. Метелл был прав: без денег и серьезных военных трудностей в Италии участие Цезаря в общественной жизни не могло быть хоть сколько-нибудь заметным, даже если бы он вернулся в Рим.

– Т-т-так какое дело з-з-заставило т-т-тебя д-д-дождаться окончания моего разговора с Аврелией? – спросил Метелл.

Цицерон улыбнулся:

– Это был предлог. Я просто хотел присутствовать при вашей встрече.

Метелл удивленно посмотрел на него, однако признание Цицерона после напряженной беседы рассмешило его.

Цицерон засмеялся в ответ, но несколько принужденно.

Между тем оба сенатора кое о ком забыли.

О Спартаке.

XL

Письмо с новостями

Родос

Конец 72 г. до н. э.

Письмо от Корнелии доставили в разгар урока ораторского мастерства. Посыльный сразу направился из гавани к Цезарю и подал ему свиток, запечатанный сургучом.

– Извините, учитель, – сказал Цезарь Аполлонию, поскольку тот был вынужден прервать урок. – Я велел, чтобы письма из Рима доставляли мне сразу же, где бы я ни был.

Аполлоний кивнул, не выказав ни малейшего раздражения.

Цезарь развернул папирус. Послание оказалось необычайно длинным.

– Это от жены, – пояснил он.

– Она всегда пишет тебе такие пространные письма? – удивился Аполлоний.

– По правде говоря, нет, – ответил Цезарь, тоже очень удивленный.

– Надеюсь, это хорошие новости, – заметил Аполлоний. – Когда новости плохие, любимый человек не станет слишком распространяться. Оставляю тебя одного, чтобы ты спокойно прочитал письмо. Эта терраса – хорошее место. Ветер приходит сюда с запада, из Рима.

И старик удалился в дом.

Будут ли новости хорошими?

Цезарь уселся на один из солиумов, расставленных на просторной террасе, и принялся жадно читать.


Дорогой Гай!
Расстояние и время, которые разделяют нас, нисколько не уменьшили ни моей любви к тебе, ни желания тебя обнять, но я знаю, что ты с нетерпением ждешь новостей обо всем, что здесь происходит, как и я, когда получаю твое письмо из дальних далей. Я бы очень хотела, чтобы ты был в Риме, но иногда мне кажется, что твое пребывание на Родосе in aeternum – лучший способ сохранить тебе жизнь, самое дорогое мое достояние вместе с нашей маленькой Юлией. Девочка, кстати, растет крепкой и шустрой. Она читает и пишет, больше всего ее притягивают знания. Ей хотелось бы родиться мужчиной, чтобы в будущем помогать отцу. Боги, отвечаю я, еще устроят так, что отец сможет гордиться ею, и она успокаивается – по крайней мере на несколько часов.
Но я отвлеклась. Спешу сообщить тебе новости.
Первая новость ужасна: Серторий мертв.


Цезарь на мгновение поднял глаза. Известие о смерти вождя популяров в Испании уже дошло до него. Оптиматы позаботились о том, чтобы оно облетело все Средиземноморье и каждый сочувствующий популярам понял, что отныне никто не станет отстаивать их идеи с оружием в руках, а всякий дерзец, который потребует справедливого распределения земель и прав между сенаторами и простыми римскими гражданами, в конце концов погибнет, подобно Серторию.

Цезарь вернулся к письму: Корнелия рассказывала о предательстве Перперны, и Цезарь стал вникать в подробности его гибели, поскольку об этом Сенат ничего не сообщал. Цезарь поспешно пробежал глазами часть письма – читать о предателях было тягостно, – пока речь не зашла о другом: о Спартаке.


Восстание рабов приобрело непредвиденный размах: Спартак разгромил войско, посланное, чтобы остановить его продвижение на север. Первой была центурия, вышедшая из Капуи, затем три тысячи римских легионеров под началом Глабра, далее – два легиона претора Вариния, отправленных после разгрома Глабра. Вариний также потерпел сокрушительную неудачу, пытаясь справиться с восставшими рабами. Следует благодарить богов за то, что в намерения рабов по какой-то причине не входит нападение на Рим: сомневаюсь, что старые городские стены выдержали бы их напор. Вообще-то, немалая часть бунтовщиков действительно решила напасть на Рим по приказу одного из своих вождей, некоего Крикса, который отделился от Спартака и повел за собой около двадцати тысяч вооруженных рабов. Пропретор Аррий, получив немногие имевшиеся силы, разгромил его войско и убил самого Крикса на горе Гарган – одна из немногих побед, одержанных над рабами с начала восстания. Кажется, Аррий потерпел поражение в первом бою против Крикса и его войска, те подумали, что одержали решительную победу над пропретором, и напились, чтобы отпраздновать это событие, рассчитывая через несколько дней двинуться на Рим. Но Аррий перестроил свои войска и, воспользовавшись тем, что враги не могли сражаться, напал на них и перебил всех до единого.
Однако поражение Крикса не остановило Спартака и тех, кто следует за ним. После победы Аррия Сенат направил против него консулов Лентула и Геллия, но по пути на север, в Цизальпийскую Галлию, они также были разбиты фракийским вождем. При этом Спартак не просто разгромил консулов, но, как говорят, заставил около трехсот пленных легионеров сражаться насмерть, как гладиаторы, на потеху рабам. Похоже, он хотел отомстить за смерть своего товарища Крикса. Видно, что, когда фракиец сам не ведет в бой рабов, они сражаются кое-как, а когда он лично отдает приказы, они действуют гораздо разумнее и успешнее.
Но на этом новости о восстании рабов не заканчиваются: Спартак прибыл в Цизальпийскую Галлию и сразился на реке Пад с наместником Гаем Кассием Лонгином, который пытался остановить фракийца, не дать ему уйти из Италии. Говорят, что по дороге к Спартаку примкнуло еще больше рабов, и он смог восполнить потери, понесенные после ухода Крикса. В долине Пада его войско, сильное как никогда, одержало нелегкую победу над Кассием Лонгином.
Войска Помпея все еще находятся в далекой Испании, где подавляют последние очаги сопротивления популяров, Лукулл продолжает сражаться против союзников Митридата в Азии, так что в распоряжении Спартака оказался весь север, где никто не в силах помешать ему уйти в Галлию. Для Рима это не просто унизительно: кое-кто опасается, что предводитель рабов поступит еще более ужасным образом – по примеру Ганнибала попытается объединиться с галлами и напасть на нас, подобно его товарищу Криксу. Однако его войско будет куда могущественнее и сильнее, поскольку к нему примкнут полчища северных варваров.
О действиях Спартака к северу от Пада известий пока нет, зато здесь, в Риме, произошли важные события, которые прямо касаются тебя: в разгар всех этих бедствий твоя мать говорила с Метеллом о твоем возвращении в город. Как ты знаешь, твой дядя Котта несколько месяцев назад скончался, но твоя мать до сих пор не сообщала религиозным властям его просьбу о том, чтобы ты заменил его в должности жреца. И она этого добилась: получила согласие Метелла и Сената на твое возвращение в Рим. Разумеется, с немалыми ограничениями, которые воспрепятствуют достижению твоих целей, насколько я их знаю: ты не сможешь стать военным трибуном или участвовать в выборах. Конечно, это повредит твоей будущности, ведь ты не сможешь избраться в Сенат, но я невероятно рада тому, что твое возвращение близко. Считаю дни, которые потребуются для того, чтобы это письмо дошло до тебя, а также те, которые уйдут на твое возвращение.
Мы все ждем тебя с нетерпением. Особенно твоя мать, сестры, наша дочь Юлия и я сама. Возвращайся в Рим, любовь моя. И поскорее.
Любящая жена
Корнелия.


Цезарь опустил письмо и устремил взгляд на море. В это мгновение на террасе Аполлония появился Лабиен.

– Мне сказали, что ты получил письмо от жены, – сказал он.

– Именно так, – ответил Цезарь с ослепительной улыбкой. – Клянусь Геркулесом, Тит, мы возвращаемся в Рим!

XLI

Встреча на севере

Тавразия[52], у реки Пад

71 г. до н. э

Дивикон, вождь гельветов, явился на встречу со Спартаком, движимый отчасти любопытством, отчасти желанием защитить свой народ от вторжения. Спартак предложил для переговоров Тавразию: она находилась неподалеку от подступов к Альпам, обитавшие в пограничной области таврины подпали под влияние римлян и не отличались воинственностью, а значит, Дивикон мог их не бояться – особенно после того, как Спартак уничтожил войско Лонгина, наместника в Цизальпийской Галлии, которое могло поставить вождя гельветов в затруднительное положение. Они договорились встретиться перед воротами Тавразии один на один, всего лишь с сотней всадников при каждом.

И все обсудить.

Осторожный галльский царь приказал нескольким тысячам своих солдат сопровождать себя до самой долины Пада, где теперь хозяйничало войско рабов, а основную часть своих сил расположил в нескольких милях от Тавразии, разбив там лагерь. И только затем отправился к городу, прихватив с собой оговоренную сотню всадников.

Спартак поступил приблизительно так же: расположив войско в нескольких милях от Тавразии, он оставил его на попечение Каста и Ганника, а сам отправился к месту встречи с небольшим конным отрядом, согласно уговору.

Прибыв на место, Дивикон увидел палатку, установленную в миле от города, а перед ней – высокого, сильного человека; шагах в двухстах застыли в ожидании несколько десятков конников.

Дивикон нахмурился и недоверчиво осмотрелся, но больше никого не заметил.

– В этой палатке могли притаиться воины, мой господин, – сказал один из всадников, сопровождавших Дивикона.

Царь гельветов кивнул.

Они продвигались вперед, пока тоже не оказались шагах в двухстах от Спартака; тот стоял перед палаткой, поджидая Дивикона, и возле него никого не было.

– Ждите здесь, – приказал Дивикон своим людям, спешился и направился к Спартаку. Шагах в пятидесяти от палатки он остановился и знаком предложил предводителю рабов подойти к нему.

Спартак заметил это и на мгновение засомневался, но внезапно понял, что палатка, которую он установил с лучшими намерениями, сочтя ее удобным местом для беседы, могла встревожить галльского царя: тот наверняка заподозрил, что внутри нее прячутся вооруженные люди, и опасался засады.

Спартак кивнул и зашагал к галльскому царю.

Два вождя встретились посреди равнины к северу от Пада. Всадники ожидали поодаль.

– Приветствую тебя, царь гельветов, – почтительно произнес Спартак на несложной латыни. – Я благодарен тебе за то, что ты согласился на эту встречу.

– Приветствую и я тебя, – отозвался Дивикон. Его латынь была грубой, но понятной. – Правда, не знаю, как к тебе обращаться.

Спартак наморщил лоб, но не обиделся. В словах гельвета не чувствовалось пренебрежения, они не были произнесены из желания унизить собеседника: галл действительно не знал, как обращаться к вождю, который, не будучи царем, начальствовал над силами численностью в сто двадцать тысяч человек и вот уже два года громил римские войска, возглавляемые преторами и консулами. Ничего подобного Италия не видела со времен легендарного Ганнибала. В словах Дивикона звучало скорее удивление, нежели презрение.

– Меня зовут Спартаком, и я считаю себя свободным человеком.

– У Рима другое мнение на этот счет.

– Да, у нас возникли разногласия по этому вопросу. Теперь римляне подсчитывают убитых, в то время как я, свободный человек, собираюсь покинуть земли, на которых хозяйничают малочисленные легионы, оставшиеся в Италии.

Спартак сказал это без малейшего тщеславия – он лишь хотел показать, что не собирается пасовать перед галлом, даже если тот возглавляет великий народ и в прошлом также громил римлян.

Дивикон сделал глубокий вдох.

– Ты хорошо говоришь на латыни, – заметил монарх.

– Ты тоже.

– С врагом следует говорить на одном языке, – ответил Дивикон, у которого было время, чтобы обдумать следующий шаг. – Что же до твоего намерения покинуть римские земли… Есть одна трудность, которой ты не учел.

– Что за трудность?

– Я.

Предводители двух могущественных войск молча смотрели друг на друга, и ни один не опускал глаз.

– Я это прекрасно понимаю. Вот почему я предложил встретиться, – наконец объяснил Спартак. Они вплотную подошли к главному вопросу. – Мы не собираемся враждовать ни с твоим народом, ни с каким-либо другим племенем к северу от Пада. Я всего лишь хочу, чтобы ты позволил нам спокойно пройти через Альпы. Я не воюю и никогда не воевал с гельветами. На самом деле у нас один и тот же враг, чинящий нам препятствия: Рим.

– Ты не против, если мы присядем, Спартак? – предложил галльский царь, указывая на крупные валуны в нескольких шагах от них.

Фракийский вождь согласился. Каждый нашел себе камень и устроился на нем.

– Я не могу позволить тебе пересечь мои земли, Спартак, – ответил Дивикон. – Пожалуй, я мог бы сделать исключение для тебя и твоей семьи, если она у тебя имеется. Ты искусный полководец. Я бы взял тебя в советники.

– Заманчивое предложение, но я разбил столько римских отрядов не для того, чтобы служить кому-нибудь еще. Я хочу действовать самостоятельно. Вот и все.

– Нет, я не могу допустить, чтобы здесь оказались сто двадцать тысяч воинов и неизвестно сколько стариков, женщин и детей. Неужели ты думаешь, что мои советники или дружественные племена – тулинги, скажем, или бойи – согласятся на то, чтобы в наши края вторглось столько переселенцев? Даже если бы я разрешил, аллоброги и эдуи, союзники римлян, не станут сидеть сложа руки, пока твой народ занимает их земли. Большое войско позволило тебе успешно противостоять римлянам, Спартак, но разместить его в чужой стране весьма сложно.

Фракиец молча впился взглядом в галльского царя и наконец ответил:

– Это значит, что ты не собираешься открывать нам проход на север.

– Это значит, что, если ты двинешься в Альпы, я брошу против тебя все свое войско и ко мне наверняка присоединятся тулинги, бойи и другие племена, так что от тебя останется мокрое место.

Спартак облизнул верхнюю губу, опустил глаза и, как следует все обдумав, снова посмотрел на Дивикона:

– Что же ты мне предлагаешь?

– Вернуться, – отозвался монарх. – Ты сумеешь победить римлян. Разрушь Рим или захвати.

Спартак покачал головой и едва заметно улыбнулся.

– Многие из моих людей думают так же, – сказал он, глянув на своих всадников. – Но даже раненый Рим все еще слишком силен для меня. Я не справлюсь. – Он повернулся и снова устремил взгляд на галльского царя. – Но если ты присоединишься ко мне, мы сможем покончить с Римом. Ты мог бы оставить себе все земли вдоль Пада, а я бы обосновался в Италии. Это выгодно нам обоим. Главное – объединить наши силы.

– Рим мне не нужен, фракиец. Рим – твоя беда, – быстро возразил Дивикон, даже не обдумав это предложение.

Спартак вздохнул.

– Боюсь, царь гельветов ошибается, – осмелился заметить он. И быстро добавил, желая смягчить свою резкость: – Но в одном ты прав. Сейчас Рим – моя беда. Но Рим разрастается. А ты не задумывался о том, что рано или поздно консульское войско вторгнется в Альпы и Галлию и захватит твои земли? Они уже совершают вылазки к Данубию. Запад в их руках. Сейчас они сражаются за то, чтобы свергнуть Митридата на востоке. Закончив гражданскую войну в Испании и убрав понтийского царя, они обратят взор на север.

– Верно, фракиец, Рим растет. Но ты сам сказал, куда направлены его устремления: на запад, в Иберию, и на восток, в Грецию, Македонию, Фракию, к островам и берегам Азии. Рим сражается с кельтиберскими царями и посылает одно войско за другим против могущественного Митридата, но связаться с Галлией он не посмеет. Римляне поспешно бегут из этих мест, преследуемые нашими племенами, как недавно сделал Помпей. Стоит им войти в Галлию, как они сразу же стремятся ее покинуть. Нет, римляне не посмеют напасть на нас, а значит, я могу не думать о Риме. Я не желаю испытывать судьбу и нападать на римские владения, но и они не собираются нападать на мои. По мне, пусть они властвуют над всей Италией и заберут себе те земли на востоке или западе, которые завоюют. А мне оставят Альпы и Галлию. Таков наш негласный уговор, и они ему следуют.

– Не так давно Марий, римский консул, победил тевтонов, амбронов и кимвров…

– Которые по глупости угрожали самому Риму, – перебил его Дивикон; беседа начинала его утомлять. – Некогда я изгнал их из Галлии, победив при Агене самого консула Луция Кассия. Они не посмеют связываться со мной. От моей руки пало много римлян, и они понимают, что я перебью их снова.

Спартак задумался: он слышал рассказы легионеров об ужасном поражении при Агене, случившемся три десятилетия назад, за несколько лет до того, как Марий принял начало над легионами, но не знал, что во главе кельтских войск стоял Дивикон.

– Римлянам известно, – продолжил галльский царь, – что, если они ступят на мою землю, это обернется для них большой бедой. В Альпах и Галлии я сильнее всех. Это знают и римляне, и остальные галльские племена. Или ты хочешь встретиться с моим войском, чтобы испытать мою силу? Я уважаю тебя, Спартак, но тебе придется нелегко. Подумай хорошенько, стоит ли это затевать.

Спартака удивила враждебность Дивикона. Он не рассчитывал, что царь примет его с распростертыми объятиями, но полагал, что им удастся договориться о свободном проходе через Альпы; теперь он видел, что из этого ничего не выйдет. Он не собирался воевать с гельветами и их союзниками в горах, которые те знали как свои пять пальцев, – в горах, где ни он, ни его люди не бывали ни разу в жизни.

Он вздохнул и встал с валуна.

– Хорошо, – кивнул он, – я согласен. Я пойду со всем своим войском обратно на юг и, поскольку выбора у меня нет, последую совету кое-кого из моих людей и нападу на Рим. Но если я одержу победу, забудь о том, что я говорил о землях вдоль Пада. Если я завоюю Рим, мне будет принадлежать вся Италия – и я не потерплю на этой равнине ни единого гельвета.

– Ты мне угрожаешь? – осведомился Дивикон.

В его голосе прозвучало любопытство. Слова Спартака показались ему слишком дерзкими даже для полководца, одержавшего столько побед за такой короткий срок.

– Понимай как хочешь, но, если я одолею римлян, ты выиграешь. Если они разобьют меня, то почувствуют, что стали еще сильнее, и вскоре поведут свои войска на тебя. Когда ты окажешься в гуще битвы и для тебя и твоих людей все обернется как нельзя хуже, ты обязательно вспомнишь обо мне, об этом разговоре, об этих проклятых камнях, на которых мы сидели, и пожалеешь, что не послушал меня. Но прошлого не вернуть. Я к тому времени окажусь в могиле, но и для тебя будет поздно, слишком поздно.

Не сказав больше ни слова, Спартак развернулся и зашагал к своим всадникам.

Дивикон сидел на валуне, наблюдая, как удаляется предводитель рабов, и думал о том, что, будучи отличным полководцем, тот рассуждает о будущем как надменный и заносчивый выскочка. Подумать только, римские легионы вторгнутся в Галлию! Немыслимо. Пусть только попробуют: он, Дивикон, действуя вместе с союзными племенами, окружит их и уничтожит. Он позаботится об этом. Лично.

XLII

Децимация

Здание Сената, Рим

71 г. до н. э.

– Красс.

– Красс.

– Красс.

Каждый сенатор вставал и повторял одно и то же имя. По причинам, которых в Риме никто не понимал, Спартак отказался следовать своему изначальному замыслу и, вместо того чтобы двигаться на север, в Галлию, развернул свое огромное войско и пошел на юг, прямо на Рим. Видя, какой оборот принимают события, patres conscripti согласились передать единоличное начальство над всеми легионами Италии сенатору, вызывавшему наибольшее доверие. Помпей еще не вернулся из Испании, Лукулл воевал на Востоке, а Метелл был слишком стар, чтобы взять начало на себя. Таким образом, его выбрали единогласно.

– Красс.

– Красс.

– Красс…

Сидевший в середине передней скамьи Красс молча кивнул.

Самний[53], срединная часть Италии

71 г. до н. э

Войско рабов

К немалому разочарованию Каста, Ганника и других военачальников, Спартак продвигался к Риму медленнее, чем ожидалось. Однако фракийский вождь все просчитал: несмотря на одержанные победы и изначальное желание многих рабов напасть на Рим, он по-прежнему с осторожностью относился к этому великому начинанию. Если бы войско рабов направилось к сердцу империи, римляне защищались бы изо всех сил; даже после поражений в Италии у них оставалось достаточно легионов для защиты столицы. Нет, он полагал, что двигаться следует медленно, отправляя послания в италийские города, которые были союзниками римлян, но несколько лет назад восстали против Рима, неохотно признававшего их права и только после кровопролитной войны выразившего готовность пойти на некоторые уступки. Спартак обещал предоставить союзникам намного больше свободы и власти над их землями в надежде, что какой-нибудь из городов поддержит его в борьбе с Римом. Не зря фракийский вождь говорил Дивикону, что Рим можно победить лишь благодаря сплоченности его врагов, которые нападут одновременно. Дивикон, вождь гельветов, отказался присоединиться к его войску; оставались только союзники. У Рима имелось гораздо больше врагов, но все они были далеко. Однако, хотя Спартак продвигался медленно, давая союзникам время хорошенько подумать, ни один из городов его не поддержал.

Дело в том, что в этих городах также существовало рабовладение, и присоединение к его войску подрывало весь уклад местного общества. К тому же несколько лет назад они сами подняли восстание против Рима, которое было жестоко подавлено, и не горели желанием восставать повторно, да еще так скоро. Да, они могли победить, но, если бы проиграли, Рим стал бы уничтожать город за городом, как некогда поступал с другими непримиримыми врагами, такими как Карфаген или Нуманция.

Итак, Спартак с огромным войском – более ста тысяч вооруженных мужчин – оказался в окрестностях Рима, в Самнии, но никто из союзников не обещал ему поддержку. Тем временем на них уже надвигались италийские легионы, которые Рим передал под начало нового вождя, Марка Лициния Красса; о нем отзывались совершенно иначе, нежели о преторах или консулах, с которыми ранее сражался Спартак. Красс, похоже, был первым, у кого имелся настоящий боевой опыт, приобретенный в войне против союзников. Способный полководец, требовательный начальник и первый по-настоящему опасный враг. Об этом фракийский вождь не забывал.

– Лагерь разобьем здесь, – сказал Спартак посреди одной из обширных самнийских долин. – Основная часть войска встанет в середине долины, но мне нужно… кое-что еще. Следуйте за мной в палатку, – приказал он Касту, Ганнику и другим начальникам.

Войско Красса

Стоя на вершине холма, проконсул, начальствовавший над всеми легионами Италии, наблюдал за войском рабов, расположившимся в долине.

– Мы могли бы напасть, – предложил один из военных трибунов.

Красс покачал головой:

– Не думаю, что все так просто. Лучше напасть внезапно, посреди долины. Прежде чем мы нанесем удар, я хочу встать в более надежном месте. – Он посмотрел на одного из легатов. – Муммий, возьми два легиона и ступай к дальней оконечности долины. Обогнешь холмы и расположишься с другой стороны, чтобы завтра с рассветом мы ринулись на врага с двух сторон. Это место вселяет в меня уверенность в победе. Восход солнца станет сигналом для одновременного натиска; сейчас шестой час, у тебя достаточно времени, но, даже если доберешься туда засветло, не вздумай нападать до рассвета. Понял?

Муммий кивнул, ничего не ответив.

Красс был уверен, что легат не подведет. Некоторые его легионеры состояли в отрядах, потерпевших поражение от Спартака, – предводитель рабов обратил их в бегство; не все начальники были, мягко говоря, людьми великого ума. Иногда Крассу казалось, что вокруг одни болваны: именно по их вине в войне со Спартаком было допущено много нелепых ошибок. Пришло время положить конец оплошностям и подойти к делу с умом – третье восстание рабов слишком затянулось. Красс был уверен, что замысел хорош: вряд ли им удастся перебить всех рабов, но, по крайней мере, они нанесут им тяжелое поражение, которое подорвет веру противника в победу и укрепит дух его собственного войска.

– Пока Муммий окружает холмы, сделайте так, чтобы остальные легионы в этой части долины были готовы к нападению, – продолжил Красс. – За дело, ради всех богов!

Легионы Муммия

Девятый час

Муммий быстро отвел два вверенных ему легиона за холмы и к часу ночи был уже на другом конце долины, как и приказывал проконсул Красс.

Времени для нападения оставалось много, рассвет должен был наступить лишь через несколько часов, указания Красса были предельно ясными: ждать зари. И все же…

Муммий озирал долину. Рабы разбили лагерь и теперь отдыхали, выставив лишь несколько часовых и не возведя укреплений. Было очевидно, что натиск основных сил Красса ожидался лишь завтра, и всю вторую половину дня рабы спокойно ужинали и восстанавливали силы.

Это была превосходная возможность. Рабы будут застигнуты врасплох, неожиданная атака римлян станет для них роковой. Муммий полагал, что поражения римлян в войне со Спартаком объяснялись, с одной стороны, отсутствием отваги у предыдущих вождей, а с другой – тем обстоятельством, что почин всегда принадлежал врагу. Новый проконсул явно желал продолжать в том же духе…

Муммий смотрел на долину и видел все предельно ясно. Он слышал рассказы о молодых римских военачальниках, которые иной раз действовали на свой страх и риск, не подчинялись вышестоящим и в итоге побеждали. Так, племянник Мария, Юлий Цезарь Младший, ныне изгнанный за свои убеждения, захватил восточный город Митилену благодаря своей смелости и во многом благодаря тому, что проявил почин: пошел на приступ, не дожидаясь Лукулла, руководившего военными действиями против Митридата. Цезарь взял город и был вознагражден.

Муммий видел немалое сходство между тем, что произошло у стен Митилены, и тем, что он мог бы совершить сейчас в этой самнитской долине. К тому же в Митилене у Цезаря было всего около пятисот человек, а он, Муммий, начальствовал над двумя полными легионами. Какая блестящая победа ожидала его! А все, что ему грозило, – задержание за неповиновение Крассу.

Стоя на вершине венчавшего долину холма, сложив руки на груди, Муммий размышлял. Возможно, все не так просто и есть некий риск… но победа выглядела неминуемой. Разумеется, он не разгромит рабов начисто, но они в любом случае понесут огромные потери. А затем он упорядоченно отступит. На рассвете войско рабов будет сильно ослаблено, удача перейдет на сторону Рима… и все это – благодаря его решимости.

– Готовимся к нападению, – сказал Муммий военным трибунам.

– Но, проконсул… – робко начал один из них.

– Всем приготовиться, трибун! – перебил его Муммий. – Обоим легионам! – в ярости выпалил он, взбешенный при виде этой трусости, этого бездействия, этого страха.

Но Муммий не учел, что между событиями, происходившими в этой самнитской долине и у стен Митилены, было не только сходство, но и два важных различия: Спартак не был Анаксагором, а главное, он, Муммий, не был Юлием Цезарем.

Преторий Красса

Южная оконечность долины

– Неужели нападает? – удивился Красс, поднимаясь на ноги и не веря своим ушам.

Проконсул вышел из палатки, стоявшей на возвышенности, и увидел, что Муммий, вопреки его приказам, напал на рабов с севера долины, бросив в бой два вверенных ему легиона.

– Что будем делать? – спросил другой начальник.

– Как это «что», трибун? – Вопрос показался Крассу почти таким же несуразным, как поведение Муммия. Его окружали никчемные люди. С ними не победишь. Никого и никогда. Это по их вине римляне терпят поражение за поражением. – Разумеется, нападать! Либо на противника идут все, либо никто! Будьте вы прокляты! Построение triplex acies, живо! Стройте войска, во имя Юпитера!

Он повернулся к калонам, которые мгновенно все поняли без слов и побежали за панцирем и оружием. Как ни странно, их проворство еще больше взбесило Красса: что и когда нужно делать, в его войске понимали только рабы.

Он вздохнул. Ему застегнули панцирь.

Он знал, что натиск был ошибкой, и даже если поначалу все идет неплохо, через три часа наступит ночь, что помешает одержать полную победу, – а все из-за нетерпеливого болвана Муммия. Но он также понимал, что не имеет права оставлять без помощи эти два легиона: Спартак бросит все свои силы, чтобы покончить с ними. Так или иначе, на закате он был вынужден ударить по врагу…

Войско рабов

Фракиец наблюдал за тем, как легионы Муммия пересекают северную часть долины.

– Пусть их остановят тридцать тысяч самых опытных наших воинов, – приказал он Касту.

Тот кивнул. По выражению его лица Спартак понял, что Каст сам возглавит ветеранов и быстро разгромит оба римских легиона.

– И пошлите гонцов к людям, притаившимся между холмами, пусть они нападут на легионы с боков, – прибавил Спартак. – Это посеет среди римлян хаос. Они решат, что окружены, и начнется смятение. Многие из этих легионеров изведали нашу мощь на собственной шкуре. Они разбегутся.

Каст снова кивнул и, не обсуждая полученные приказы, отправился на север долины, сопровождаемый своими помощниками-кельтами. Спартак обратился к Ганнику:

– Основную часть войска мы бросим на Красса. – Он посмотрел на запад, где заходило солнце. – Через несколько часов стемнеет. Они не готовы к ночному сражению, мы не видели у них ни факелов, ни костров. Битва будет недолгой. Я уверен… – Он поколебался, но в конце концов поделился своими мыслями с Ганником, слушавшим его с предельным вниманием: – Я уверен, что этот безрассудный легат действует на свой страх и риск.

Кельт проследил за взглядом Спартака.

– Пожалуй, – согласился он.

– Это неожиданное преимущество, и мы им воспользуемся. В любом случае битва с Крассом будет тяжелой: на юге долины у него много легионов. Но я рассчитываю, что к ночи бедствие на севере заставит его отступить. Посмотрим, как пойдет битва.

Легионы Муммия

Сначала казалось, что все идет хорошо.

Рабы поспешили изготовиться для отпора, но первые римские шеренги успели нанести значительный урон мятежникам, застигнутым врасплох. Тем не менее вскоре все изменилось: с боков появились рабы, которых Муммий не заметил, потому что они прятались среди деревьев, окаймлявших долину. Вскоре рабы перестроились и сразу же образовали мощный боевой порядок. То были не невольники, бежавшие в недавнем прошлом, а воины, неустанно сражавшиеся два года подряд, закаленные в десятках смертельных рукопашных. Когда легионеры Муммия увидели, как яростно противостоят им рабы, надвигаясь и спереди, и с боков, чего никто не предвидел, они испугались, что попадут в окружение, и начали отступать.

– Стоять! Стоять! – безостановочно вопил Муммий.

Он держался не в первых рядах, как Цезарь у стен Митилены, а в замыкающем отряде, опасаясь копий, которые умело метали рабы. Громогласные призывы легата, доносившиеся из тыла, не слишком раззадорили его солдат.

Кроме того, Муммий не мог послать сплоченные когорты для защиты крыльев своего войска.

Это усиливало у легионеров ощущение, будто на них навалились со всех сторон.

Отступление легионов Муммия превратилось в отчаянное бегство. Легионеры бежали куда глаза глядят, не слушая приказов.

Боевой порядок в середине долины

Спартак сражался между первой и второй шеренгами, вовремя заменял уставших и, подражая римским приемам ведения боя, двигался прямиком на легионы, которыми руководил Красс. Фракиец постоянно оказывался в передовом отряде, подавая пример остальным: все видели, что он сменяет других, как простой воин.

Кровь забрызгала все вокруг. Завязался яростный ближний бой. Сражение в середине долины пока не складывалось ни в чью пользу.

Красс не сходил с места.

Спартак тоже.

Солнце окрасилось в алый цвет.

Близилась ночь.

Фракиец первым отдал приказ о небольшом отступлении до того, как спустится тьма, и ждал, как поведет себя новый римский проконсул.

Красс тоже приказал отвести войска.

Битва была ожесточенной. Обе стороны понесли множество потерь.

Сражение временно прекратилось.

Спартак посмотрел на север.

– Есть новости от Каста? – спросил он.

– Он их разбил, – ответил гонец, прискакавший с северного края поля боя, где дрался кельт.

Спартак улыбнулся. В конце концов, они находились в лучшем положении, нежели враг. Как бы то ни было, решил Спартак, к рассвету он как следует подготовится ко всему.

Войско Красса на юге долины

Рассвет

Дозорные доставляли новости о передвижениях покидавшего долину Спартака, но Красса все это как будто не волновало. Он отдал приказ об отводе войск. Однако все его пять чувств, все внимание были сосредоточены на другом. Самым неотложным делом было собрать остатки легионов Муммия, бежавших после битвы с рабами на севере долины. Несколько тысяч легионеров всю ночь бесцельно скитались по холмам, прилегавшим к полю битвы, где Спартак в очередной раз нанес поражение Риму. Битва на юге долины между Крассом и Спартаком закончилась вничью, но победа Каста над Муммием на севере была сокрушительной.

– Оставшиеся в живых легионеры Муммия построены, – объявил один из военных трибунов. – Готовы к смотру.

– Пусть остальные легионы строятся вокруг них, – приказал Красс странно-холодным голосом.

Вскоре все было готово, и восемь легионов Красса окружили два легиона, обратившиеся в бегство.

Тем утром в огромном римском лагере царила гробовая тишина. Не было слышно ни единого звука; с трудом верилось, что там собралось около девяноста тысяч человек. Все ожидали суровой речи, обращенной к побежденным, никто не переговаривался и даже не перешептывался.

Красс прошел между когортами и оказался перед людьми Муммия. Сам легат, не подчинившийся его приказу, находился во главе тех, кому удалось выжить.

На этот раз он действительно стоял во главе своего войска.

Красс остановился напротив и плюнул ему под ноги в знак величайшего презрения. До проконсула дошли слухи о том, что Муммий пытался вернуть бежавших легионеров, оставаясь при этом в глубоком тылу. Тем бо́льшим позором было видеть его сейчас в первых рядах, где он должен был находиться во время битвы – проигранной им битвы.

И все же Красс ничего не сказал. Муммий был недостоин слов. Как и оба его легиона. Крассу нужно было войско, которое не отступает, убоявшись врага. Но он собирался прибегнуть к крайней мере, а объяснить ее можно было только при помощи слов. А затем казнь. Которая будет длиться не один час. Понадобится казнить многих, чтобы в дальнейшем одержать множество побед. Красс был убежден, что путь к триумфу иногда требует жертв.

Он взошел на помост, который велел возвести перед двумя побежденными легионами, набрал полную грудь воздуха и заговорил.

– Порядок и подчинение! – воскликнул он и замолк.

Все затаили дыхание, ожидая, что он скажет дальше.

– Порядок и подчинение! – повторил он.

Еще несколько секунд молчания.

И затем он начал свою речь:

– Без порядка и подчинения войско – ничто. Рабы, едва прошедшие обучение и боевую подготовку, беспрекословно подчиняются приказам своего вождя. Судя по тому, что я видел, – он посмотрел на Муммия, – одно это дает им преимущество. И, несмотря на их низкое положение, должен признать, что прислужники… храбры. Они не бегут от неприятеля. Это дает им еще одно преимущество. Горько сознавать, сколько преимуществ имеет наш враг. – Он опустил глаза, сжал губы, снова сделал глубокий вдох, поднял взгляд и продолжил: – Но все его преимущества исчезнут сегодня, здесь и сейчас: отныне ни один мой воин не отступит перед врагом и не посмеет ослушаться моего приказа.

Он помолчал, чтобы все обдумали услышанное.

– В этом месте, неподалеку от Самния, – продолжил проконсул, – несколько римских легионов бежали от населявших эти земли вольсков, враждебных Риму. И здесь же четыреста лет назад консул, которого звали Красс, как и меня[54], решил применить образцовое наказание к бежавшим солдатам и начальникам – наказание, призванное предотвратить новое бесчестье. С тех пор Рим одержал великие победы и потерпел несколько поражений, но трусость не заражала легионеров до сего дня. В войне с Ганнибалом римляне терпели поражения, но сражались. Неуспех порой грозил им изгнанием, но они не трусили. К бесчестью поражения не добавлялось бесчестье трусости. Что совершенно недопустимо, так это бегство, когда с поля боя уходят целые легионы. Четыреста лет назад консул Красс велел устроить децимацию для воинов, проявивших трусость в сражении с вольсками. По его приказу был казнен каждый десятый. Именно это произойдет сегодня. Здесь. И сейчас. Утром, днем, вечером, до самого заката.

Красс умолк, пристально, не мигая, глядя им в глаза.

Молчание затягивалось.

Он хотел, чтобы его слова подействовали на легионеров: в лучах встающего из-за холмов солнца было видно, как они потеют, сглатывают, стискивают зубы.

– Что сейчас будет? Очень просто. Я спущусь с помоста и остановлюсь перед кем-нибудь из вас. Далее каждый десятый, независимо от своей должности, будет казнен предыдущими девятью. Этим девятерым мои трибуны и ликторы дадут дубинки, которыми они до смерти забьют легионера, опция, центуриона, трибуна или… – Он снова посмотрел на Муммия, начальствовавшего над двумя бежавшими легионами. – Или легата. И если кто-либо из вас покинет строй, попытается сбежать или откажется казнить товарища… восемь легионов, окружившие вас, перебьют всех до единого.

Тишина сделалась гробовой.

Красс вызывающе посмотрел на струсивших легионеров.

– Оружие на землю! – приказал он. – Отныне вы его недостойны!

Большинство легионеров не спешили бросать гладии и пилумы. Подчинились лишь немногие.

– Клянусь Юпитером, вчера вы без колебаний кинули оружие и щиты, бросившись наутек! – в ярости возопил Красс. – К трусости вы решили добавить неподчинение приказу! Может быть, следует распорядиться о казни не одного из десяти, а двоих, троих, четверых… или же всех разом?

Больше ничего не потребовалось. По долине пронесся звон мечей, копий и щитов.

Красс кивнул.

– Вот, оказывается, как вы умеете слушаться! – рявкнул он. – Порядок и подчинение!

Он вновь прокричал слова, с которых начались его речь, суд и приговор: все это было единым целым.

Проконсул спустился с помоста и двинулся к легионерам. Ликторы со своими дубинками последовали за ним. Он молча шагал перед первой шеренгой провинившихся солдат, подлежавших децимации согласно безжалостному древнему закону, который проконсул готов был воскресить этим утром.

Марк Лициний Красс, единолично командовавший десятью легионами, назначенными для подавления восстания Спартака, шел медленно, сея панику в каждом, с кем встречался взглядом, пока не остановился перед старшим начальником обоих легионов – самим Муммием.

– Первый! – воскликнул консул и, понизив голос, обратился к ликторам: – Отсчитайте десятого, начиная с него. А он будет казнен первым.

Мумий собрался было возразить, но Красс не дал ему сказать ни слова:

– Я же сказал, децимация производится, несмотря на должности.

Ликторы схватили Муммия и выволокли из строя. Затем раздали дубинки следующим девяти легионерам.

– Убейте его, – приказали они.

Солдаты колебались, но опцион, успевший проклясть тот день, когда болван Муммий ослушался Красса, оказался хладнокровнее. Сделав три шага вперед, он с сокрушительной силой ударил легата дубиной, попав ему в бок.

– А-а-а! – вскричал Муммий, согнулся и упал на колени.

Вперед вышли двое других легионеров и тоже ударили легата – один в плечо, другой по голове. Опцион еще раз ударил его дубинкой, тоже по голове. Раздался треск, и Муммий рухнул на землю. Остальные легионеры, вооруженные дубинками, столпились вокруг упавшего легата и обрушили на него град ударов: они не просто следовали приказу проконсула, но вымещали на Муммии весь свой ужас, всю свою ярость.

Удары стихли, только когда все убедились, что Муммий мертв. Подошли ликторы, отобрали дубинки и приказали легионерам вернуться в строй, собираясь повторить все это и продолжить жуткую игру, в которой ставкой была жизнь, а невезение означало смерть.

Красс присутствовал при каждой казни. Окруженный дюжиной трибунов, он стоял так близко к истязуемым, что до него долетали брызги крови. Его одеяние, руки и лицо постепенно окрасились в алый, но Красс не отходил ни от одного казнимого, пока тот не оказывался мертв. Все это продолжалось бесконечно.

Наступил полдень, а конца казни было не видать.

Проконсул снова поднялся на помост и попросил принести воды, сыра и хлеба. Он ел и пил на глазах своего войска. Казни продолжали совершаться в напряженном молчании. Слышались лишь крики избиваемых и тех, кто, глядя туда, откуда являлись ликторы, считали и понимали, что им суждено подвергнуться децимации.

Некоторые падали на колени, рыдали, молили о пощаде. Под ударами одни лгали, другие говорили правду:

– Я не у… я не убегал!

Но проконсул не делал никаких различий, не принимая во внимание ни должность человека, ни его поведение, ни слезы. Жалость, милосердие и справедливость были отброшены.

Децимация длилась одиннадцать с лишним часов.

Солнце опускалось за горизонт, посылая последние лучи в долину, заполненную казнимыми легионерами. Оставалось еще несколько центурий.

– Зажгите факелы, – приказал Красс с помоста, откуда продолжал наблюдать за жестоким зрелищем.

Последние несчастные получили свою порцию ударов среди дрожащих теней, отбрасываемых факелами.

– Закончили, – доложил проконсулу один из ликторов.

Красс поднялся с места и снова взял слово. На этот раз он был краток:

– Тот, кто струсит в следующей битве, может убежать от Спартака, но пусть знает, что ни он, ни его товарищи не убегут от меня! Если вы видите легионера, бегущего с поля боя, убейте его на месте, чтобы не понести наказания за чужую трусость! Децимация окончена! От вас, и только от вас зависит, чтобы в ближайшие четыреста лет она не повторилась!

XLIII

Двое влюбленных

Domus Юлиев, Субура, Рим

71 г. до н. э.

Цезарь вошел в свой субурский дом. Дальше были сплошные объятия, смех и счастье. Сначала он поприветствовал сестер и их мужей, которые сопровождали жен в столь важную для семьи минуту. Затем настала очередь одиннадцатилетней Юлии; когда они расстались, ей было шесть, и девочка с тех пор сильно выросла.

– Клянусь всеми богами! – воскликнул Цезарь, положив руки ей на плечи. – Да ты уже настоящая женщина!

– Пока нет, отец… Я еще не готова к луперкалиям, – покраснела Юлия.

Она имела в виду праздники плодородия, когда девушек, впервые переживших месячные, стегали хлыстом молодые луперки, – древний обычай, который якобы способствовал плодовитости молодых римских дев. Луперкалии отмечались в феврале. У девочки еще не начались ежемесячные кровотечения, а значит, она не могла участвовать в обряде.

– Конечно нет, малышка. Нет никакой спешки. – Он обнял дочь и шепнул ей на ухо: – Как здорово ты усвоила нашу тайнопись.

Девочка почувствовала себя соучастницей сговора, в котором участвовали всего двое – она и отец: только они могли разгадать тайнопись, которой он научил ее перед отъездом.

Цезарь оторвался от дочери и в первый раз посмотрел на Корнелию.

Молодая жена взирала на него со сдержанным восхищением, и по ее горячим от волнения щекам беззвучно катились слезы.

Они ничего не сказали друг другу.

Не прикоснулись друг к другу.

Лишь молча обменялись взглядами.

Все отступили на несколько шагов, словно не желали мешать чудесной встрече. Даже Юлия отошла в сторонку к бабушке.

– Ты вернулся, – сказала Корнелия.

– Я вернулся, – ответил Цезарь.

– Это похоже на сон.

– Я настоящий, Корнелия, из плоти и крови, и отныне я здесь.

– Ни морские бури, ни пираты, ни войны не смогли тебя удержать.

– Ни бури, ни пираты, ни войны не могут разлучить меня с тобой, – подтвердил он.

Они по-прежнему не касались друг друга.

Цезарь повернул голову и покосился на мать. Корнелия закрыла глаза и кивнула. Она могла позволить свекрови похитить у нее несколько счастливых мгновений. Кроме того, их настоящая встреча состоится не в атриуме, перед всеми, а в полнейшем уединении. Именно Аврелия устроила возвращение Цезаря; пусть сын поприветствует ее так, как она заслуживает.

Корнелия отступила и встала позади свекрови.

Цезарь направился к матери:

– Здравствуй, матушка.

– Сынок! Как верно заметила Корнелия, ничто не смогло тебя удержать.

– Это правда, но все мы знаем… – Он огляделся, обвел рукой сестер, зятьев, жену и дочь, затем снова повернулся к матери. – Все мы знаем, что только благодаря тебе я вернулся в Рим и вошел в свой дом. Одним богам известно, какие слова ты нашла для Метелла Пия и других сенаторов, чтобы те позволили мне вернуться. Я очень благодарен твоему брату Котте за то, что он передал мне жречество. Но за всем этим, как и всегда, стоишь ты, матушка.