14. Вспоминаю случай, когда мною было предложено департаменту полиции сделать обыск и домашний арест г-жи Марии Дерфельден. Приказ об этом я получил от б. царицы; передала мне это по телефону Вырубова; основанием для обыска являлось заявление о том, что на ее, Дерфельден, квартире происходили совещания по поводу убийства Распутина, а также замышлялось подобное против б. царицы. Обыск результатов не дал, арест же был снят в течение суток; перед Дерфельден извинился, и она у меня была для личных объяснений. По этому случаю я познакомился с ее братом — Пистолькорс, женатом на Ал. Ал. (Танеевой).

Они же отправились к месту проведенных здесь много лет назад археологических изысканий. Читая надписи на древних стенах, Абульурд старался отвлечься от своих невеселых мыслей.

15. Б. царица мне переслала письмо полковника Бильдерлинга с надписью, разобрать дело, не вмешивая в него ни ее, ни Вырубову. В исполнение надписи я видел полк. Бильдерлинга, объяснившего мне, что в Луцке, по его мнению, есть кружок офицеров, поставивших себе политическую цель, — какую он не знает. Он получил печатное приглашение, за номером, прибыть, если он желает, в Луцк, причем было сказано: «номер вам известен». Был ли это, действительно, заговор, он объяснить не мог, передавал лишь факт и свое о нем мнение. Дело мною было передано в департамент полиции Васильеву А. Т., который навел справки и, послав расследовать это дело, довел до моего сведения, что никакой организации среди офицеров в Луцке не найдено. Об этом письме и разговоре моем с полк. Бильдерлингом я докладывал б. царю. Он сказал, что там находится вел. кн. Павел Александрович и что вполне верит его надзору. Письмо Бильдерлинга с надписью б. царицы находится в папке, которую в числе других бумаг я отдал Павлу Савельеву, уходя из дома и надеясь вернуться и разобрать их.

— Это место когда-то населяли буддисламисты. Потом они освободились от векового рабства и улетели основывать новые поселения на несоюзных планетах.

16. Вспоминаю, что в декабре (конце) Замысловскому было дано из сумм департамента полиции 12 тысяч рублей на поддержку монархических газет в Ростове на Дону и тамошнего отдела монархистов, но точного расхода этих денег не знаю. Дал их ему Курлов с моего ведома и согласия.

17. В дополнение показаний о наших разговорах с Марковым вспоминаю его слова, что народ будет защищать царя дубьем. Это он говорил и в Думе. Жаловался, что субсидия мала. «Скажите царю, чтобы он взял полмиллиарда из военного фонда, и тогда можно будет что-нибудь сделать». Я ему ответил, что денег более дать не могу, что это дается на поддержание кадров (бюро) союза: «позже поговорим». Докладывать б. царю о его предложениях я отказался. Субсидии, которые получал Марков, шли через него на поддержку всего союза, он же должен был давать деньги Дубровину и другим. Их я не видел. Отчета в деньгах не спрашивал и не получал, только в феврале намеревался спросить, но не успел. Марков говорил об охране, установленной в Костроме и Киеве[*], и об оружии, предоставленном этой охране от союза, полученном последним, через какое ведомство — не знаю. Он упомянул вскользь о необходимости и теперь иметь оружие, но я не знаю от кого могло быть и было ли получено союзом оружие. Ни о средствах союза, ни о их сношениях с другими членами бывшего правительства я не знаю.

— Вот твой отец уже никогда не освободится из рабства, — проворчал Вориан, и это замечание закончилось долгим молчанием. Как кимек Квентин никогда не сможет вернуться домой.

18. На новогоднем приеме в Царском Селе у меня произошел инцидент с председателем Государственной Думы М. В. Родзянко. На мой поклон ему при встрече, когда б. царь уже шел в комнату, он, повернувшись ко мне, сказал: «нигде и никогда». На мои слова о том, что я принужден буду послать к нему своих друзей, он ответил: «хорошо, как хотите». Зная, что вызов без разрешения царя я послать не могу, я составил письмо, в котором довожу до сведения Родзянко, что принужден отложить дуэль до того времени, когда оставлю свое место. Настоящее же письмо прошу считать за вызов. Это письмо я показал б. царю; он против его не возражал, но в тот же день Голицын воспротивился отсылке этого письма и пожелал вновь доложить дело царю. Я согласился. Дубликат письма был засвидетельствован Куколем и еще не помню кем, с обозначением, что подлинник находится у председателя совета министров. Через дня два Голицын мне сказал, что б. царь, после его доклада, высказался против отсылки письма, которое осталось непосланным; по утверждению моих секундантов, причина была уважительная, и я сохранял право послать это письмо после выхода в отставку (говорил я по этому поводу с Радкевичем, Ознобишиным и Куколем).

Они внимательно рассматривали седые от древности руины некогда стоявшего здесь города, и Абульурд, не особенно стараясь, пытался читать древние письмена, постоянно спотыкаясь, когда чувство горя и растерянности проникало сквозь показное спокойствие.

19. Кн. Андроникова за несколько дней до моего назначения направил ко мне Белецкий. При моем назначении Андроников прислал мне икону. Желая его лично видеть и иметь о нем понятие, я просил свою двоюродную сестру кн. Мышецкую позвать его к себе для свидания со мною. Этих свиданий он всячески добивался. Впечатление он производил благоприятное. Деятельность его была мне известна понаслышке (шантажист). Разговоры касались его отношений к другим министрам и ко двору. Я советывался с ним о редакции поздравительной депеши б. царю, так как он был хорошим составителем таковых (он издавал свою газету). Редакция его депеши однако меня не удовлетворила, и я ее переделал по-своему. Видел я его раза 3–4. В его квартире случилось воровство, сделанное какими-то людьми, коим он позволил у себя переночевать, кажется, без прописки. Подробностей не знаю. Слышал предположения, что Андроников был причастен к убийству Распутина, но кто это говорил — не помню. Царь, царица и Вырубова его не любили, о чем сами мне говорили.

В связи со всеми слухами об Андроникове я спросил царя, как с ним поступить и не следует ли его выслать? Царь согласился, и Андроников был выслан в Рязань по ордеру военных властей, коим я передал приказ царя. На вопрос Андроникова по телефону о причине его высылки ответил, что «не знаю, — это приказ сверху», так как не желал сообщать ему подробностей, сопровождавших это распоряжение. Андроников имел преданных людей в ведомстве и в доме министра: Драгомирецкий, коего после его удаления я постарался устроить, и Балашов, остававшийся все время при мне и помогавший, не обижая Андроникова, не допускать его посещений ведомства и меня. Однажды Анроников все-таки был в департаменте общих дел, где, как мне говорил Волконский, позволил себе неосторожные речи про б. царицу. Я просил кн. Волконского составить показание, но показания этого, несмотря на свои просьбы, я не получил, и дело заглохло.

— После того как дзенсунниты и дзеншииты повернулись спиной к нашей цивилизации, они вступили в свои темные века; сейчас большинство из них ведет жизнь первобытных дикарей на самых отдаленных планетах. — Он указал на темное блюдо, стоявшее рядом со стеной. — Здесь были найдены образцы гончарного искусства муадру.

В Рязань я послал Андроникову 1.000 р. со своим служащим Павлом Савельевым (вручить без росписки — из моих денег), — боясь Андроникова и одновременно жалея его. Макаров обращал мое внимание на необходимость его не раздражать. Курлов считал Андроникова человеком вредным.

20. После моего возвращения из путешествия заграницу в Петроград, дня через два-три ко мне приехал Л. М. Поллак[*] и привез мне для исправления наш разговор с Варбургом (по-немецки). Я плохо знаю этот язык и прочесть его не мог. Поллак предложил мне сделать перевод и принес его на следующий день. Я, отказавшись исправлять перевод, обратил внимание Поллака на то, что ему иметь какие-либо сношения с Варбургом не годится и что я категорически отказываюсь от этого; перевод остался у него. Про этот случай я не говорил до сих пор, не желая бросать тень на названное лицо за легкомысленный его поступок, тем более опасный для него, что он еврей, и считая его хорошим человеком. Теперь рассказываю это на случай, если это надо знать Следственной Комиссии.

— Когиторы когда-то водили близкое знакомство с муадру, — сказал Вориан. — Теперь из всех когиторов в живых остался один Видад.

21. В то время, когда я был членом совещания по обороне, я много знал и слышал о недочетах в деле снабжения наших войск. В частности, вспоминаю, что пушки, заказанные на заводе Крезо во Франции, опоздали, и наши корпуса пошли в бой с неполным количеством орудий. Слышал также, что часть патронов, доставленных из заграницы (до войны), была плохого качества. Русские заказы заграницею и во время войны очень опаздывали, и совещание принимало все меры к исправлению этого зла и к увеличению русского производства. Слышал также, что русские не употребляют разрывных пуль. Набор немецких пуль видел, — не помню где, кажется, у военного министра Сухомлинова или Поливанова. Разрывные пули на гильзе имели черный ободок.

Упоминание о Видаде заставило Вориана подумать о Серене и ее смерти.

22. Член Гос. Думы Ознобишин составил описание нашего путешествия заграницу (делегации законодательных учреждений). Я ему дал письмо в главное управление по делам печати, чтобы помочь издать эту книгу. Издана ли эта книга — мне неизвестно. Помнится, на издание была определена сумма не более 3.000 р., а может быть гораздо меньше.

23. Митрополита Питирима я видел впервые при его назначении, когда был товарищем председателя Гос. Думы. По его приезде я сделал ему визит. Он отдал его Родзянко, так как я был у него официально. Я слышал позже от Родзянко, что он говорил митрополиту о невозможности его знакомства с Распутиным, о коем идет слух, на что митрополит ответил уклончиво. После своего назначения я видел его довольно часто и любил бывать у него. Он тоже ко мне приезжал, относился очень ласково. Раньше он пользовался влиянием при дворе, и я слышал, что А. Н. Хвостов и Штюрмер часто бывали у него вместе с Распутиным. В мое время на царя имел влияние Шавельский (протопресвитер), а влияние митрополита, по неизвестным мне причинам, упало. Митрополит был защитником начала выборного духовенства от прихода и обеспечения такового от казны; эта реформа и мне казалась полезной. Она разрабатывалась в особой комиссии при синоде. Б. царь был согласен на обеспечение духовенства, но установление выборного духовенства находил несвоевременным (это было влияние Распутина). Предположения синодской комиссии в жизнь не прошли и в совете министров не рассматривались. Способ их проведения в жизнь по 87 ст. или 86 ст. также решон не был. В Гос. Думе я слышал, что митрополит был хорош с Распутиным и что это обусловило его выбор в петроградские митрополиты. До этого он был экзархом Грузии, свою епархию очень любил и там его любили. Вызов его секретаря (Осипенко, кажется) свидетелем по делу Мануйлова беспокоил митрополита. Он советовался со мною по этому делу. Я дать ему решительного совета не мог и ссылался на статьи закона, напечатанные на повестке. Был ли его секретарь на суде — не знаю, но более разговоров у меня с митрополитом по этому поводу не было. Причину своих опасений по случаю вызова его секретаря в суд митрополит объяснил нежелательностью разговоров о нем на суде. «Будут лишние разговоры», — как он говорил. Я слышал, что Осипенко был дружен с Мануйловым, когда он был при Распутине, и они вместе кутили; я слышал также, что он берет взятки. Я ему подарил 100 рублей. Митрополита беспокоили газетные статьи против него. По его просьбе я говорил об этом с Плеве. Подобные статьи оказались запрещенными перечнем, которым и руководствовалась цензура. Я также находил, что бранных статей против старого члена синода[*] помещать нельзя без цензуры. Незадолго до процесса Мануйлова я был у митрополита вместе с Н. А. Добровольским. Митрополит и ему высказывал беспокойство по поводу того, что присутствие на суде его секретаря поведет за собою разговоры в обществе и печати. Добровольский успокоил его, говоря, что неприятных последствий из-за явки свидетелем его секретаря митрополиту не будет. Видел у митрополита Раева. Разговор тогда шел о реформе прихода, которой Раев был сторонником.

Никто не помнил историю титанов так живо, как Вориан Атрейдес, и никто не испытывал к ним большей ненависти, чем он. Агамемнон воспитывал и учил его, преподал ему основы тактики и стратегии — все для того, чтобы Вориан смог позднее эффективно угнетать людей. Но он обратил свои навыки и умения против мыслящих машин, побеждая за счет знания их природы и устройства их сообщества. Теперь Вориан кое-что знал и об Агамемноне и намеревался по-своему использовать это знание.

24. По делу ареста рабочих секций военно-промышленного Комитета я забыл показать, что не все депутаты были сразу арестованы (Гвоздев по болезни, других не нашли). После мне говорил Васильев, что Онисимов[*] (кажется) выразил согласие отсидеть положенный срок и что надо будет принять меры, как это обыкновенно делается, для облегчения его участи (допустить побег или просить о помиловании). Сведения о движении будут доставляться департаменту, как прежде.

25. В связи с показаниями моими по делу Хвостова и моими предположениями, что оно находится в связи с распространением фальшивых денег в России и вспоминая отчет в расходовании 325 тысяч (кажется), который я видел при допросе своем, у меня является мысль, что на расходы по рабочему движению в его время тратились фальшивые деньги (там, помнится, показана цифра 130 тысяч руб.). В папке бумаг, переданной мною моему служащему Павлу Савельеву, о которой показываю в п. 16-м, находятся мои доклады царю, черновики моих писем к нему и к царице, письма Вырубовой и другие бумаги, а также несколько фотографий, снятых с Распутина после его убийства. Между ними есть мое письмо к царю — ответ или, вернее, разбор письма Г. Клопова, данного мне царем для прочтения и отзыва; главные положения моего письма составлены при помощи Гурлянда и пополнены мною; письмо касается своевременности экономических, а не политических реформ, отношений к Гос. Думе, оценки политического настроения в государстве, несвоевременности собраний, совещаний под председательством царя, говорится также об аресте рабочих депутатов военно-промышленного комитета и суде над ними, говорится, что жизнь укажет правильность этого шага; имеются также заключения о тогдашнем правительстве.

Мужчины сидели на куче строительного щебня и закусывали местными сандвичами с острым, обильно приправленным мясом, запивая их холодным салусанским пивом. Вориан был немногословен, ум его был занят важными и невеселыми мыслями. Он содрогнулся, вспомнив об ужасной «награде», обещанной ему отцом, генералом Агамемноном. Если бы я тогда не бежал с Земли с Сереной и Иблисом, то Агамемнон превратил бы меня в кимека. Каков отец, таков и сын.

26. Список вновь назначенных членов гос. совета я видел раз у Вырубовой; этот список, предполагаю, был прислан царем царице для ее отзыва; я его не рассматривал и кандидатов царя, там поименованных, не знаю. Б. царь иногда советовался со мною относительно замещения вакантных министерских мест: так, я по его спросу и по совету Щегловитова, назвал Кульчицкого; знал о предполагаемом назначении от Беляева и Щегловитова.

27. В Петрограде товарищем городского головы был избран Демкин. Его долго не утверждали, так как он был в подозрении по какому-то делу, — кажется, Французского банка; по предложению Анциферова, находившего его утверждение нужным для ведения городского дела, я на него согласился; последовало ли утверждение не помню.

Находясь на посту военачальника, Вориан сделал для Лиги все, что от него зависело. Истощенное человечество не имело ни сил, ни желания продолжать борьбу. Спустя годы после прошлого кризиса многие политические лидеры продолжали ужасаться тому, что было сделано во время Великой Чистки, ядерного холокоста, устроенного в империи Синхронизированного Мира. Они и сейчас стыдились того, что сделали тогда. Большинство людей не помнили того ужаса, той сумятицы и паники, которые творились в то время, накануне неизбежного, как казалось, вторжения мыслящих машин. Люди помнили только то, что были убиты миллионы непричастных людей, рабов машин, попавших под удар во время ликвидации Омниуса. Они не помнили того, что миллиарды людей погибли бы, если бы мыслящие машины добились успеха. Вориан на собственном опыте неоднократно убеждался, насколько капризна и изменчива история.

28. При замещении вакантной должности крымского кади эскера[*] было два кандидата — хан Карачайский[*] и К… (фамилии не помню). За первого ходатайствовал губернатор Княжевич и по справке департамента духовных дел он имел больше прав; за второго просила б. императрица, Вырубова и муфти Заде. После справок кадием был назначен государем Карачайский[*] по моему представлению.[*]

29. С Мануйловым я познакомился либо у Белецкого, к которому ездил после его отставки, жалея его и предполагая, в случае его бедственного положения, устроить его в один из банков, — либо у Штюрмера, когда он при нем состоял. Предполагая издавать газету по совету М. М. Горелова, Мануйлову, как будущему сотруднику газеты, послал 3.000 р. аванса, о чем с ним лично условился. При его посредстве, М. М. Горелов предполагал купить машину, печатавшую казенную газету «Россия», но машина эта почему-то куплена не была. На его квартире был раз с визитом. Зная его близость к Штюрмеру, думал через него узнать о предстоящих переменах в правительстве, — в частности, в министерстве торговли, которым особо интересовался. Возвращаясь из заграницы, я был в Торнео встречен А. А. Стембо, одним из деятельных тогда работников по подготовке дела издания новой газеты. Он меня поставил в курс дела, как оно складывалось в мое отсутствие. Вскоре после ареста Рубинштейна, арестован был и Стембо, он сидел в псковской тюрьме и выпущен через 6 недель; причины ареста не знаю; после его ареста он более участия в подготовительных к изданию газеты работах не принимал, и я его видел, кажется, только раз.

И вот на горизонте снова появился Агамемнон, готовый на новые преступления и убийства. Вориан чувствовал, что это будет его личная битва — он один проведет ее, без посторонних советов и подсказок.

30. а) Жандармский офицер севастопольского управления сообщил депешами министру внутренних дел и департаменту происходящие в этом городе события. Получив депешу об аварии с броненосцем «Императрица Мария», я эту депешу передал Григоровичу. Позже я узнал, что адмирал Колчак сместил нашего офицера за сообщение этого сведения, считавшегося секретным. Офицера мы перевели в другое место, в Севастополь же назначен был другой, по соглашению с адмиралом Колчаком. После этого случая получение сведений из Севастополя затруднилось, и они, хотя и поступали, но с опазданием, — например, сведение о несчастии с броненосцем «Екатерина II».

б) Телеграфная линия, соединяющая нас с Англией, и станция (не в Архангельске, а в другом месте — названия не помню) находились в заведывании военных властей. На станции случился пожар, и линия оказалась поврежденною. Сообщение с заграницею было прервано. Чинами ведомства, вызванными для исправления, оно было произведено быстро, и через 3 дня телеграф мог передавать 25.000 слов в день (раньше передавал 50.000, и после полного исправления это было достигнуто). Я узнал об этом деле от Похвиснева, просившего разрешения наградить работавших там чинов ведомства. Причину несчастия не знаю; было предположено и злоумышление. Расследование вело военное ведомство и считало его секретным.

Скрипнув зубами, Вориан посмотрел на Абульурда и сказал:

в) Государь вручил мне для разбора прошение, переданное ему его матерью (императрицей Марией Федоровной) и полученное ею от датских подданных, служивших в России на телеграфной сети датского общества в Петрограде. Они были удалены вследствие предупреждения, полученного от английского правительства. Они просили о возвращении их на службу или возмещения убытков. Прошение я передал Похвисневу. По разборе им дела доложил его царю. В просьбе датчан было отказано, исполнить ее оказалось нельзя.

г) Городской голова Москвы Челноков входил в совет министров и имел со мною разговор о передаче городу электрических освещения и энергии Общества 1886 г. в Москве. В совете министров явилась мысль сделать и казну участницею в предприятии, а не один город. Мысль эту поддерживали кн. Шаховской и я. Дело все же решения не получило.

— Я знаю, что надо делать. Мне нужна твоя помощь и твое молчание.

д) Из Архангельска департамент полиции и министр получали сведения, но с опозданием и были не в курсе дел, а только происходящих событий; я получал донесения оттуда изредка; так, причина пожара, возникшего в Архангельске на пристани, где было много военных припасов и всякого рода товаров, была мне сообщена депешею, в которой говорилось, что предполагаемая причина пожара заключалась в особом составе, коим были натерты разгружаемые бочки, воспламенившемся при разгрузке. Так ли это — не знаю; сведения эти военное и морское ведомства считали секретными и вели расследование сами. В совете министров о нем докладов не было. Показания мои, изложенные в настоящем под № 30 пункте и литерами а, б, в, г и д, мне помнится, я представлял уже в письменном показании комиссии. Опасаясь все же допустить пропуска, я решаюсь их, может быть, и повторить, насколько они сохранились у меня в памяти.

31. В виду происходивших случаев неправильного распределения пленных в губерниях для сельских работ министерство внутренних дел старалось, насколько возможно, проводить в это дело порядок. Вспоминаю, что Н. Н. Анциферов мне сказал, что председатель управы, кажется, Харьковской губернии, удерживает пленных на работах земства не отпуская их на сельские работы и возводит дорого стоящие постройки. Я послал туда на ревизию кн. Андрея Ширинского-Шихматова, который, вернувшись, доложил мне, что там, действительно, происходит задержка пленных на строительных работах вместо сельских; эти неправильности были им указаны председателю управы, обещавшему изменить распределение. Отчет о ревизии Ширинского был направлен в главное управление по местному хозяйству. За короткое время до моего ухода пленные отпускались и в крестьянские хозяйства при снятии их, по постановлению совета министров, для надобностей министерств — торговли, путей сообщения или военного; брали пленных не от помещиков и крестьян пропорционально поровну, а раньше с крестьянских хозяйств, несмотря на заявленный со стороны представителей министерства внутренних дел протест и не различая мест, где урожай снят и где еще не убран.

— Слушаю, верховный башар.

32. Незадолго до революции государь, по представлению, кажется, Голицына, согласился назначить особо полномочного ревизора для проверки правильности отсрочек, даваемых лицам, подлежащим призыву, ибо почти все учреждения, частные и общественные организации и союзы допускали незаконные отсрочки. В разговоре с государем я высказал, что подобная поверка полезна. Ревизором был назначен Алексей Ширинский-Шихматов, не успевший начать своего дела в виду происшедшего переворота.

Вориан принялся рассказывать Абульурду о том, как он намеревается раз и навсегда избавиться от Агамемнона.

33. По делу снабжения Петрограда продовольствием и фуражом ко мне обратился Виткун, его направил ко мне Распутин. Виткун заявил, что у него закуплено много провианта и фуража, но что отправка его затрудняется отсутствием вагонов. Я предложил ему составить список станций, с коих он желает отправить товар, наименование такового и количество вагонов, говоря, что все необходимое будет у него куплено уполномоченным по продовольствию, если качество товара удовлетворительно. Я передал дело Виткуна Ковалевскому (заведующему продовольственной частью министерства внутренних дел), который с ним вел переговоры; позднее мы направили его в министерство земледелия. Виткун говорил, что, при приходе и разгрузке вагонов, в городе происходят злоупотребления: берут взятки; в потверждение своих слов он передал мне несколько ярлычков, выдаваемых, кажется, при назначении разгрузочных очередей. Дело это я передал Курлову, прося назначить дознание. Таковое было поручено Гагарину из департамента полиции, который и вел его, обнаружив виновность одного из членов комиссии по продовольствию, кажется, при градоначальстве. Дело при мне закончено не было, и продолжалось расследование. К Виткуну я посылал своего служащего Павла Савельева за списком товаров и за сведениями о их количестве по отдельным станциям; от последнего я слышал, что Распутин бывает у Виткуна, обедает иногда у него, и что Виткун человек богатый. Посылал, желая ускорить дело закупки нужных городу товаров. Теперь у меня является мысль, — не причастен ли Виткун к шпионажу. Прежде я этого, конечно, не думал, и оснований утверждать что-либо подобное не имею; мысли эти явились у меня под влиянием узнанного уже в крепости. Мне также приходит в голову — не изменник ли Симонович[*] и не был ли таковым Распутин? Подозреваю А. Н. Хвостова, Татищева, кн. Тарханову, Мануйлова (п. 9 настоящего показания), Мануса, Штюрмера, прежде этого не подозревал, а теперь невольно думается, — подозреваю фрейлину Никитину, кн. Андроникова (п. 20 настоящего показания), полковника Рязанова, — хотя положительных тому оснований не имею, также думается, — не знала ли Мануйлова Софья Лунц (п. 11 настоящего показания) и не видалась ли она в Копенгагене с Перреном, или кем другим, причастным к шпионажу, — хотя и это есть лишь предположение, здесь пришедшее мне на мысль.

34. А. И. Гучков считался человеком влиятельным в военной среде и сторонником перемены бывшего государственного строя. Царь особенно его не любил и общение с ним считал предосудительным. За Гучковым департамент полиции следил и о посещавших его лицах велся список. Донесение о посещении его генералом Гурко, полученное через агентуру департамента, было мною представлено царю; с царем же я имел разговор по поводу писем Алексеева к Гучкову и его ответов. Эти факты (письма Алексеева) были известны царю из другого неизвестного мне источника; знал ли он и о посещениях Гурко, не знаю; но царь, помимо департаментских сведений, имел сообщения, что я ранее также замечал. А. И. Гучков, по сведениям департамента полиции, ранее делал собрания военных (на Сергиевской, дом не знаю) и членов Думы; это было до меня, и я докладов царю по этому поводу не делал, но, как я предполагаю из его разговоров о Гучкове, он был в курсе дела.

35. От жандармского генерала Попова, временно командированного мною в распоряжение дворцовой охраны, лежавшей на ген. Гротене (в отсутствии Воейкова, помнится), я слышал, что среди офицеров и солдат стрелков императорской фамилии и, помнится, сводного батальона, стоявших в Царском Селе, существует возбуждение против б. царицы. Это я говорил ген. Воейкову и б. царице; не помню говорил ли я про это царю, но, кажется, говорил.

36. Когда стала предвидеться возможность революционного движения в Петрограде, согласно сведениям департамента полиции, я спросил градоначальника Балка, выработаны ли меры, которые надо принять для сохранения порядка (это было в декабре прошлого года или январе). Эти меры были двух родов: доставка продовольствия (шло через министерство земледелия), как мера предупредительная, и борьба с движением, если оно возникнет, помощью полицейской и военной охраны. Балк мне сказал, чтобы я не беспокоился по этому поводу, что у него на дому происходят совещания под председательством Хабалова, где вырабатывается план распределения полиции и войск по полициймейстерствам с тем, что в каждом будет особый начальник военных частей. В основание плана принято распределение охраны, действовавшее в 1905 году, но, конечно, тогда войск было больше, теперь же приходится полагаться более на полицию, конную стражу, жандармов и учебные команды запасных батальонов. Всего около 12 тысяч человек, а в 1905 г. было более 60 тысяч, как я слышал. По поводу охраны я говорил также с ген. Вендорфом, пережившим движение 1905 года и, помнится, просил Курлова быть на совещании у Балка. Курлов там был, кажется, раз и больше не ездил, сказав мне, что там он лишний, и дело обойдется без его участия. От Балка я получил дислокацию полиции и войск на случай беспорядков; она предполагала меры сначала полицейские, затем войсковые. Составлена была на четыре дня, кажется. Эту дислокацию я представил царю, который ее у себя оставил. Позже я слышал от царя, что он приказал ген. Гурко прислать в Петроград части гвардейской кавалерии (помнится, улан) и казаков, но что Гурко выслал не указанные части, а другие, в том числе моряков (кажется, 2-го гвардейского экипажа), считавшихся менее надежными (пополнялись из фабричного и мастерового контингента). Царь был этим недоволен; я ему выразил удавление, как Гурко осмелился не исполнить его приказа? Настаивал ли государь далее на исполнении своего приказа — не знаю. Знаю, что, по приказу Хабалова, в Петроград прибыли казаки и какие-то военные части из окрестностей; кажется, была вызвана и артиллерия, в последний или предпоследний день революции, т.-е. 26 или 27 числа февраля. Каким образом была исполнена дислокация и меры, предпринимавшиеся для прекращения беспорядков, я знал только по телефонным сообщениям градоначальника или по своим справкам у ген. Хабалова. На прибывших моряков не надеялись; запасной батальон Литовского полка самовольно оставил казарму, отказываясь от стрельбы, и вернулся в казарму, уговоренный священником, вышедшим с крестом в руках к солдатам этого батальона, стоявшим на Марсовом поле. После 25 февраля военный министр Беляев тоже принимал участие, вместе с Хабаловым, в распоряжении действиями войск. О возникновении революционного движения и введения в действие войск я послал, через ген. Воейкова, телеграмму царю — в ставку. Я указал на позднюю выпечку хлеба и ложные слухи об отсутствии муки в Петрограде как на повод возникновения движения, сообщил, что полицейские и войска верно исполняют свой долг и что есть надежда, что движение прекратится. Царь ответил депешею ген. Хабалову (тоже известившему царя о революционном движении в городе), приказывая всеми мерами прекратить беспорядки, недопустимые во время войны. Депешу царя ген. Хабалов мне показал.

Всегда помни о неизбежности конца жизненного пути. Только смирившись с фактом будущей неотвратимой смерти, сможешь ты достичь величия и снискать высочайший почет. Мастер меча Истиан Госс
Думая о предстоящей после войны демобилизации, я предполагал, что ее надо проводить постепенно, чтобы в деревнях не скопился сразу недовольный элемент. По сообщению департамента полиции, в Австрии и Германии наших пленных нарочито революционизировали в особых школах. О возвращении их тоже думал с опасением, предвидя неизбежность беспорядков после войны. Думал о необходимости принятия мер, — одних, направленных к облегчению крестьянского хозяйства, как-то: волостное земство, мелкий кредит, раздача земельного банковского фонда и фонда земель, бывших у немецких подданных и колонистов, пенсии раненым и увечным; других, — направленных к прекращению беспорядков в случае возникновения таковых: думал о необходимости иметь в уездах, кроме стражников, еще особые команды из бывших на войне солдат под начальством таких же офицеров; производить обучение новобранцев, если таковые будут призваны, в местных уездных городах. Разработанного плана по этому вопросу не имел, о нем особо не задумывался и разработку его никому не поручал. Царю о необходимости осторожной и постепенной демобилизации говорил.



Штюрмер испросил в свое распоряжение у царя особый фонд в сумме 5 милл. рублей. В них он должен был отчитаться перед контролем. Слышал это от бывшего министра земледелия Наумова. На какую цель предназначался этот фонд — не знаю; знаю только, что он был в распоряжении председателя совета министров. Я слышал от В. В. Граве, что Штюрмер, когда был министром внутренних дел, временно затерял военный шрифт[*], потом он нашел его, но все же военному министерству пришлось изменить шрифт[*]. Рубинштейн мне говорил, что Штюрмер проводит члена гос. совета Охотникова в министры финансов или земледелия и что Охотников будто бы готов заплатить за это Штюрмеру миллион рублей. Последнее я считаю сплетнею. О кандидатуре же Охотникова на его место я говорил Барку. От Рубинштейна или Гурлянда я слышал, что фрейлина Никитина будто бы роется в столе Штюрмера и читает находящиеся там бумаги. Гурлянд находил, что Штюрмер напрасно приближает к себе Никитину. Никитина приезжала ко мне один раз; знал я ее только по встречам у Штюрмера. Самойлова, чиновника особых поручений при нем, после ухода Штюрмера, я поместил вице-директором департамента общих дел.[*] Я и Куколь находили его вполне достойным этого назначения. Куколь знал Самойлова по его службе в управлении по воинской повинности, я же оценил его, как большого работника и дельного человека за время, когда он вел производство по совещанию о дороговизне. Елизавета Владимировна Штюрмер предупреждала меня, что среди лакеев в доме министра внутренних дел есть сыщики департамента полиции, советовала их удалить. Я никого из прислуги не переменил. Я слышал, будто бы чиновник особых поручений Андро ежедневно ездил к Штюрмеру передавать кто у меня бывает и сведения о делах, кои он мог узнать. Я не придал этому веры и значения и, считая его полезным, оставил на занимаемом им месте.

В связи с новым пониманием мною значения дела о растрате А. Н. Хвостовым 1.300.000 р., а следовательно, и значения документов по этому делу, надпись Штюрмера на одном из отчетов этим суммам заставляет меня думать, что он в равной с Хвостовым мере причастен к этому делу.

Абульурд Харконнен сидел в первом ряду среди гостей, приглашенных в величественный зал заседаний Парламента Лиги, горделиво красуясь нашивками и погонами башара. Вокруг, негромко переговариваясь и не проявляя особого энтузиазма, сидели другие гости — высшее военное и политическое руководство Лиги Благородных.

Отчеты, которые были мне предъявлены следователем, мне кажутся теперь отчетами в расходовании фальшивых денег (об обращении таковых в стране я узнал уже будучи в крепости, как говорил в своих показаниях, ранее же я этого не подозревал). Отношения Штюрмера и Хвостова мне неизвестны, но я знаю, что Гурлянд был близок к обоим и, может быть, знает это. У меня является также подозрение, что занятые мною у графа Татищева под векселя 50.000 р. могут оказаться фальшивыми. Пачку денег, завернутую в бумагу и им мне переданную, я не развертывал.

После ухода Сухомлинова из министров я несколько раз был у него. Он жил на Торговой ул. № 12 потом на Офицерской № 53; я хотел оказать ему внимание, не веря в его виновность и памятуя его доброе отношение ко мне в бытность его министром. Я знал его и его брата еще во время моего пребывания в кавалерийском училище. Я всегда считал его человеком бедным и слышал, что деньги, которые широко тратила его жена, даны ей Манташевым. После своей отставки он жил скромно, но обстановка его квартиры была очень хорошая. Он сказал мне, что за долгую службу, успел скопить 50.000 р., которые были им даны Утину, игравшему для него удачно на бирже, и что теперь у него есть обеспечение на старость. Позже от С. Т. Варун-Секрета я узнал, что у Сухомлинова всего денег оказалось 600.000 р.

Я слышал от своего брата С. Д. Протопопова, что член продовольственной комиссии при градоначальнике — Фомин[*] принимает муку от Г. Черяка (фамилии точно не помню) затхлую, дает ему, преимущественно перед другими, вагоны под груз и другие льготы. Действия комиссии, вообще, вызывали нарекания. Я говорил кн. Оболенскому по поводу нареканий на Фомина[*]. Он за него заступался; я ему поверил, но не вполне; все же в то время я не распорядился расследовать это дело. Действия комиссии подверглись расследованию только по делу Виткуна, случившемуся вскоре после сообщения моего брата о действиях Фомина[*], — уже после ухода Оболенского. Расследование велось Гагариным и обнаружило виновность одного из членов комиссии, дело которого передано было следователю.

Верховный башар попросил разрешения выступить перед ассамблеей, пообещав сделать важное заявление — так же как он не разделал в прошлом. Однако, зная, какие мрачные предостережения и пессимистические прогнозы высказывал он прежде, высокопоставленные аристократы не проявляли никакого интереса к тому, о чем собирался говорить Вориан Атрейдес. Они знали о новых захватах кимеков, атака пираний показала им, что Омниус все еще опасен; очевидно, старый ветеран собирается снова укорять их за бездеятельность и недальновидность.



А. Протопопов.


27 июля 1917 г.

Абульурд, единственный среди всех присутствующих, точно знал, о чем собирается говорить верховный башар на этот раз. Он с трудом сдерживал волнение, но сидел смирно, соблюдая этикет и приличия.

VIII.

В Чрезвычайную Следственную Комиссию.

Дополнительное показание.



Большую часть сегодняшнего утра Абульурд провел в лабораториях, расположенных близ администрации Великого Патриарха. Следуя указаниям, полученным от верховного башара, он продолжал руководить работами по изучению конструкций смертоносных мелких пираний, присланных в Зимию Омниусом. Некоторые из них — под строжайшим, разумеется, контролем — были активированы. Ученые не сомневались, что нащупали способ создания надежной защиты от подобного оружия, на случай, если Омниус решит снова им воспользоваться. Два конструктора уже разработали модель эффективного блокатора, отличного по устройству от импульсного генератора Хольцмана, но более простого маяка, который своим излучением нарушал бы работу программ мелких пожирателей.

[Иностранные займы на железнодорожное дело. (31 июля.)]



На заседание Парламента Абульурд, сменив рабочую одежду, переоделся в парадный армейский мундир. Хотя по этикету в данном случае ношение парадной формы не предусматривалось, он сделал это из уважения к верховному башару.

При предположениях о заключении американского займа в 1913 году гр. Коковцовым был условлен особый французский заем по 500 милл. фр. ежегодно, в течение 5 лет для нужд русского железнодорожного хозяйства. Первый взнос 500 милл. фр. был получен от французского правительства и распределен между обществами частных и казенных ж. д. На эти деньги были начаты работы по расширению сети, и даны заказы на улучшение подвижного состава, в расчете на дальнейшее получение денег по заключенному займу. С объявлением войны Франция не могла уже внести последующие обусловленные взносы, и начатые работы остановились за неимением денег. Частные железные дороги воспользовались своими кредитами в частных банках и исчерпали их. Оказался недостаток в деньгах и в банках, и в кассах правлений железных дорог. Возникла мысль: выпустить 4½% золотой облигационный заем, обеспеченный имуществом частных железных дорог, гарантированный правительством, и передать облигации в частные банки на покрытие таковых долгов частных железнодорожных обществ. Частные банки заложат облигации в государственном банке в сумме выданных под эти облигации ссуд частным дорогам, и таким образом вернут себе выданные деньги; у железных дорог окажутся свободные кредиты в частных банках, а в этих последних накопятся деньги, и понизится учетный процент, что повлияет на курс рубля. Заложенные облигации в. государственном банке будут числиться на счету частных банков. Синдикат таковых выдаст обязательства на определенную сумму американскому банковому синдикату и в обеспечение этого обязательства передадут свидетельства государственного банка на нахождение на их счетах в нем 4½% золотых облигаций железнодорожного займа в распоряжение американского синдиката. Полученная банками американская валюта передастся в распоряжение правительства; частные банки получают условный за эту операцию комиссионный процент.



А. Протопопов.


Когда высокая дверь открылась и было объявлено о прибытии Вориана Атрейдеса, Абульурд встал и отсалютовал верховному башару. Увидев это, другие офицеры последовали его примеру. После этого все остальные присутствующие, сначала по одиночке, а потом все вместе встали, чтобы приветствовать заслуженного героя Джихада.

IX.

Господину Председателю Чрезвычайной Следственной Комиссии.

Прошение.

Сохраняя на лице непроницаемое выражение, Вориан прошел к трибуне. Он тоже был одет в парадную форму, украшенную орденами, лентами и медалями, заслуженными за время доблестной и многолетней службы в рядах армии Джихада и Армии Человечества. Медали и ордена издавали мелодичный звон в такт шагам верховного башара, и создавалось впечатление, что ткань кителя вот-вот порвется под тяжестью всех регалий и знаков отличия. Мундир был вычищен и выглажен, но казалось, что в складках его видна кровь и грязь былых походов, словно ткань, как и душу, нельзя очистить от старых ран.



[Неспособность к связному изложению. Просьба указать требования комиссии. (12 августа.)]

Он посмотрел на то место, где должен был сидеть Абульурд, и глаза обоих встретились. Абульурд чувствовал, что сердце его вот-вот выпрыгнет из груди.



С того времени, как вам угодно было предложить мне письменно изложить свои показания, я старался это исполнить. Мне это не удалось. Понимаю теперь, что ведал делом, которого не знаю. Устройство и задачи частей министерства мне известны лишь самым поверхностным образом. Изложив случившийся факт, я после вспоминаю подробности, о которых забыл упомянуть. Излагая данное мною указание бывшим своим сотрудникам, я вспоминаю их слова, вдумываюсь в них и невольно впадаю в область предположений, совершенно меняющих смысл происходившего. Не знаю, верны ли мои предположения; скрывать их все же считаю для себя не вправе. Прихожу к выводу, что письменно изложить все свои показания связно я не могу.

Расправив плечи и высоко подняв голову, верховный башар направился к столу президиума, за которым сидели вице-король Фейкан Батлер и Великий Патриарх. Повседневный костюм Ксандера Боро-Гинджо был украшен массой ненужных побрякушек.

Опасаясь дальнейшим промедлением возбудить ваше неудовольствие, я решаюсь обратиться к вам с усердною просьбою указать мне, что сделать.



А. Протопопов.


— Верховный башар Вориан Атрейдес, мы приветствуем вас а нашем заседании, — сказал Фейкан. — Вы призвали нас сюда, тобы сделать важное заявление. Мы с большим интересом выслушаем ваше обращение к нам.

X

Господину Председателю Чрезвычайной Следственной Комиссии.

Прошение.

— Думаю, вы все будете благодарны мне, если я буду краток, — сказал Вориан Атрейдес. Несколько депутатов в переднем ряду тихо рассмеялись. — В этом месяце исполняется сто тринадцать лет моей военной службы человечеству. — Он помолчал, чтобы до присутствующих дошла величина этого срока. — Это больше века сражений с врагами и защиты Лиги Благородных. Хотя внешне я кажусь молодым и сильным и действительно сохранил здоровье и силы, я все же сомневаюсь, что в зале найдется человек, который будет оспаривать мое право на некоторое время вашего внимания.



[Просьба о дополнительном допросе по делу А. Н. Хвостова. (14 августа.)]



Он медленно оглядел собравшихся и наконец остановил свой взор на вице-короле.

После последнего допроса моего судебным следователем М. М. Завадским, по делу А. Н. Хвостова, я вспомнил серьезные обстоятельства, относящиеся к этому делу. Они составляют мою крупную служебную вину.

Покорно прошу вас, господин председатель, не найдете ли вы возможным сделать распоряжение допросить меня.



А. Протопопов.


— Я действительно буду краток. Я хочу просить о моей отставке и увольнении из рядов вооруженных сил. Джихад закончился девятнадцать лет назад, мой срок битв истек. Я хочу некоторое время посвятить моим личным делам, а потом поработать в комиссии по реабилитации Ксавьера Харконнена, комиссии, которую намереваюсь создать.

XI

Господину Председателю Чрезвычайной Следственной Комиссии.

Фейкан ответил быстро и без промедления, словно заранее знал, что собирается сказать Вориан:

Дополнительное показание.



[Ключи от министерского стола. Документы по делу А. Н. Хвостова. Заем 50.000 руб. у В. С. Татищева. Фальшивые деньги. Слухи о письмах Вырубовой и б. царицы. (14 августа.)]

— Я говорю сейчас от имени всех собравшихся в этом зале. Мы отдаем должное вашей безупречной многолетней службе. Перед нами встают новые вызовы, нам угрожают кимеки, не уничтожен Омниус, но работа никогда не кончается. Думается мне, что и в будущем нам придется не раз иметь дело с врагами человечества. Один человек не может решить всех проблем, как бы он ни старался это сделать. Вориан Атрейдес, вы имеете право уйти в отставку и отдыхать, делать все, что вам нравится, и предоставить нам, молодым, решать новые задачи. Мы благодарим вас за образцовую службу. Вы заслуживаете всех почестей и наград, какие мы только можем вам предложить.



А. А. Хвостов передал мне в кабинете дома министра внутренних дел военный шифр, документ по делу А. Н. Хвостова и 2.000 руб. Военный шифр и 2.000 руб. я запер в несгораемом шкафу. Документы по делу А. Н. Хвостова положил в правый ящик письменного стола, который запирался особым ключом. В левом ящике стола я оставил дубликаты ключей от несгораемого шкафа. Левый ящик запирался обыкновенным ключом. Ящики стола я запер. Ключ от несгораемого шкафа и письменного стола взял с собою на квартиру (Кирочная ул., д. № 43/13) и положил их в свой письменный стол, который я не запер. 22 или 23 сен-бря я приехал в дом министра внутренних дел. При приезде мой служащий, Павел Савельев, вместе с вещами с моего письменного стола из его ящика взял и ключи от несгораемого шкафа и письменного стола в кабинете министерского дома и уехал в дом министра. Я приехал несколькими часами позже. В. В. Граве передал мне ключи от левого ящика письменного стола, стоящего в кабинете министра, и сказал, что он там запер ключи, взятые им у Павла Савельева. В этом ящике ключи лежали все время, пока я занимал должность. Ключ от ящика я обыкновенно имел с собою, иногда забывал запирать ящик. А. А. Хвостов, передавая мне ключи, говорил, что он имел их всегда при себе, что до него бумаги и документы хранились небрежно, вследствие чего по его распоряжению у правого ящика сделан особый замок.

Вице-король начал аплодировать, и Великий Патриарх тоже послушно захлопал в ладоши. Вскоре поднялись все присутствующие, и зал разразился овацией. Абульурд во все глаза смотрел на своего наставника и его обуревали чувства гордости и печали одновременно. Великий Патриарх официально благословил Вориана.

Я не помню, чтобы А. А. Хвостов, передавая мне документы по делу А. Н. Хвостова, передал бы мне в их числе счет на 400 т. р. Я помню почти наверно, что было всего два документа: пол-листа писчей бумаги, сложенной пополам, наверху был написан заголовок: счет расхода 980 т. р. (точного текста не помню), сбоку была надпись «на подлинном рукою министра А. Н. Хвостова надписано: «доложено е. и. в.». Эта надпись была подписана В. В. Писаренковым[*]. Более на этом документе, кроме заголовка и надписи сбоку, написано ничего не было. Второй документ был отчет в израсходовании 320 т. р. Он был написан на целом листе писчей бумаги, содержал перечень фамилий с обозначением, сколько кому дано денег (из фамилий помню Замысловский, Марков, не наверно помню — Крупенский, Барач, Алексеев). Кажется, этот отчет не был никем подписан. Других документов, насколько помню, не было. 29 сентября 1916 года я был вызван в ставку, где доложил царю свое мнение о том, что дело о растрате денег А. Н. Хвостовым следовало бы не поднимать. Между 22 и 29 числом сентября, я говорил с Писаренковым по поводу документов А. Н. Хвостова, они были те же и лежали в левом ящике стола на том же месте. Писаренков сказал мне, что подлинные документы у А. Н. Хвостова, что он ничего по этому делу не знает; помнится, сказал, что деньги получены Хвостовым на подготовку выборов в Государственную Думу. Сказал, что других документов по этому делу у него нет.

Верховный башар коротко поклонился всем присутствующим, но только один Абульурд знал, что Вориан собирается продолжить борьбу, правда, таким способом, который Лига ни за что не одобрила бы и не утвердила. Когда Вориана, покидавшего огромный зал, сопровождали приветственные восклицания и продолжавшиеся аплодисменты, Абульурд встал и поспешил вслед за Атрейдесом, надеясь, что сможет попрощаться со своим любимым наставником, человеком, который так много для него сделал.

Документы я положил обратно в правый ящик стола, где они и лежали до тех пор, пока я не дал их гр. В. С. Татищеву. Ему я дал те же документы, которые получил от А. А. Хвостова и рассматривал с Писаренковым. Какие документы я от него получил, — я не рассматривал, никакого подозрения у меня не было. Помнится, я дал ему документы утром. Он мне их возвратил, либо в тот же день вечером, либо на следующий день утром. На мой вопрос «куда бы их положить», Татищев мне сказал: «Отдай их жене на хранение, я всегда так делаю». При этом разговоре, помнится, были Носович и Б. И. Григорьев, секретарь министра внутренних дел. Я подумал, что последую совету Татищева. Документы пока положил в левый ящик стола, запер ли я его — не помню. Отдавая документы жене, я вскользь заметил на первом листе подпись А. Н. Хвостова, чего на прежних документах не было, но тогда я не вдумался; теперь подозреваю, что гр. В. С. Татищев отдал мне не те документы, которые от меня получил. Говорил ли мне А. А. Хвостов, передавая документы по делу А. Н. Хвостова, что деньги взяты А. Н. Хвостовым для подготовки выборов в Государственную Думу — я не уверен, но, помнится, он это говорил.

В. С. Татищев был в Петрограде по случаю суда над И. Ф. Мануйловым. По окончании процесса В. С. Татищев уехал обратно в Москву, где жил постоянно. Незадолго до его отъезда я у него попросил взаймы 50 т. р. Говорил ли я Татищеву, что эти деньги мне нужны, чтобы дать их царице, согласно ее просьбе, в виду ее желания обеспечить семью Распутина, я не помню. Вскоре В. С. Татищев принес мне 50 т. р. и два векселя по 25 т. р. каждый; векселя я подписал. Я поблагодарил его за исполнение моей просьбы, он мне ответил, что я ему сделал великое одолжение, и что он неоплатный мой должник и что я ему могу уплатить эти 50 т. р. когда хочу — срока не назначает; векселя он передает на хранение своему сыну, который, в случае его графа В. С. Татищева, смерти, либо мне их вернет, либо сожжет. Я ответил, что этого не надо, что я, конечно, оплачу эти векселя, хотя, может быть, и не сразу; что я ничего особого для него не сделал; на это он сказал: «Ну, уж это я знаю, а может быть, и ты знаешь». Я тогда думал, что он благодарит меня за мои переговоры, по его просьбе, с Белецким о деле Мануйлова; теперь я думаю, что он благодарил меня за то, что я давал документы по делу А. Н. Хвостова. Я сказал В. С. Татищеву, что из 50 тысяч руб. «часть дам в Царское», а часть «истрачу на покупку хлеба для рабочих». (Я думал дать взаймы министерству на покупку муки для лавок т-ва Беляевой.) В. С. Татищев мне ответил: «Девай, куда хочешь; деньги твои». При этом он упомянул, что он дал первые 15 тысяч руб. на устройство Серафимовского лазарета (или «убежища» — не помню), «когда дело только начиналось, только еще строилось». Я слышал от гр. Татищева, что в Царском у него доверенным состоит Николай Иванович Решетников, что граф Я. С. Ростовцов[*] — его родственник.

Само заявление Вориана было сделано по всей форме и прощание было достойным и уважительным, но Абульурд был недоволен. После всего того, что Вориан Атрейдес сделал для Лиги, и несмотря на то, что его навыки и знания не были утрачены, ни один человек в зале даже не попытался отговорить верховного башара от решения об отставке. Они были рады, что он уходит.

Подозревая теперь, что Распутин возил бывшей царице и Вырубовой фальшивые деньги и что на фальшивые деньги содержался Серафимовский лазарет, мне приходит мысль, что 15 тысяч руб., о которых упомянул гр. Татищев, могли быть тоже даны фальшивыми деньгами; и не фальшивыми ли деньгами он дал мне те 50 тысяч руб., которые принес, получив их, как он мне сказал, со своего специального счета, под залог процентных бумаг. Кроме подозрений, у меня нет основания говорить о прикосновенности гр. Татищева к фальшивым деньгам.

По кулуарным слухам, А. Н. Хвостов говорил членам Государственной Думы, в бытность свою министром внутренних дел, что у него есть письмо А. А. Вырубовой, передавшей ему высочайшее повеление (какое, не знаю); что существует письмо царицы к принцу Генриху Прусскому; что Хвостов показывал фотографии Распутина в разных видах. Я говорил про эти слухи в присутствии М. М. Горелова и врача Евгении Ильинишны Дембо. На вопрос Дембо, что же я думаю делать, по поводу слухов о письме царицы к Генриху, я ответил: «Царица, может быть, и написала ему, неудивительно, — ведь он ей родственник». Про эти слухи я говорил А. А. Вырубовой и Б. В. Штюрмеру.

Введено между строк: «я», «всего», «и 29 числом», «Серафимовский», «даны», «правым».



А. Протопопов.


XII.

Смерть может быть другом, но только тогда, когда приходит вовремя. Навахристианский текст (в спорной редакции)


Господину Председателю Чрезвычайной Следственной Комиссии.



Дополнительное показание



[Сообщение о 50.000 руб., сделанное Протопоповым А. Ф. Керенскому при аресте. Письмо Мануйлова к Штюрмеру с проектом устройства особой разведки. Разговоры с Распутиным о политических событиях. Подготовка назначения Щегловитова председателем государственного совета. Просьба Маркова 2 об увеличении субсидии. Разговор с ним о равноправии евреев. Поездка С. Г. Лунц в Копенгаген. Уплата ей жалованья. Просьбы евреев о разрешении им права жительства в столице. Дело о продаже С. Г. Лианозову прав на каменноугольные земли. Шифлер. (16 августа)]

Погруженная в полузабытье, Ракелла видела странные сны — сны о грезах. Она видела смутные образы и переживала надежды своих предков — такие радужные и лучезарные в юности и потускневшие при столкновении с суровой реальностью. Она видела в своих видениях даже своего таинственного и загадочного деда Вориана Атрейдеса и Кариду Джулан, бабушку, которая когда-то любила Вориана… были тут и другие мужчины и женщины, герои, вожди, трусы, сторонники. Был здесь и Мохандас Сук.



1) 27 февраля с. г. я пришел в Государственную Думу, где был арестован А. Ф. Керенским. Я передал ему ключ от ящика от рабочего письменного стола в кабинете министерского дома и сказал, что в ящике лежит ключ от несгораемого шкафа, в котором находится военный шифр и 50.000 руб., принадлежащие В. С. Татищеву. Тогда я не подозревал, что Татищев, может быть, дал мне фальшивые деньги; при этом я оговорился, — следовало сказать: «которые я занял у Татищева», теперь, когда это подозрение у меня явилось, я считаю себя обязанным на свою оговорку обратить внимание г.г. членов Следственной Комиссии. Деньги, которые передал мне Татищев, были завернуты в газетную бумагу и перевязаны веревочкой, я их не развертывал и не считал. Судя по величине пакета, он мне принес 50 тысяч руб. не крупными ассигнациями.

Откуда-то извне доносился плеск падающих капель… это была вода или, быть может, какая-то другая жидкость. Ей казалось, что ее физическое тело растворяется и куда-то уплывает, сливаясь с причудливым миром этой странной планеты.

2) Разбирая бумаги, оставшиеся после А. А. Хвостова, я нашел в правом ящике рабочего письменного стола, в кабинете, письмо Мануйлова к Б. В. Штюрмеру и проект Мануйлова об устройстве особой разведки. В своем письме Мануйлов говорит, что Штюрмеру, как председателю совета министров, необходимо быть широко осведомленным во всем происходящем. Предлагает ему для этого устроить при председателе совета министров особую постоянную разведку, состоящую всецело в его распоряжении. Проект устройства таковой он предлагает на усмотрение Штюрмера; говорит о своей ему преданности, указывая, что представленный проект является следствием таковой. Самого проекта я не читал, письмо же прочел без особого внимания. И. Я. Гурлянд мне говорил, что Мануйлов представил Б. В. Штюрмеру проект особой при нем разведки, надеясь сам ею заведовать. Подробностей я не расспрашивал. Гурлянд бранил Мануйлова, называл его взяточником и мошенником, осуждал Штюрмера за его близость к Мануйлову. Проект Мануйлова и его письмо к Штюрмеру я оставил в правом ящике стола, где они находились все время, пока я был в министерстве. Я получил от Мануйлова письмо, в котором он просил меня во время следствия по его делу запретить печати бранить его. Письмо я оставил без ответа. Просьбу его не исполнил. Письмо положил в правый ящик стола.

3) Е. В. Сухомлинова обратилась ко мне по телефону с аналогичною просьбою. Я обратил внимание сенатора Н. В. Плеве, ведавшего вопросами цензуры, на нежелательность бранных газетных заметок про В. А. Сухомлинова.

Россак.

4) Я часто высказывал Распутину свое мнение по поводу происходящих политических событий. Я желал, чтобы через него мои слова доходили до царя и царицы. От Распутина я знал об их настроении, предстоящих переменах в составе правительства, получал и другие сведения, которые меня интересовали. В начале декабря я говорил ему про оппозиционное настроение в государственном совете. Около 10 декабря 1916 г. я слышал от Распутина, что И. Г. Щегловитов будет назначен председателем совета министров вместо А. Ф. Трепова, которого уволят. Я поехал к Щегловитову и сказал ему, что он скоро получит предложение быть либо председателем совета министров, либо председателем государственного совета. Спросил его, какое из двух назначений он бы предпочел? Поступил я так, чтобы знать, какой доклад сделать царю о Щегловитове и чтобы сблизиться с ним заранее, до его назначения. Щегловитов мне сказал, что в председатели совета министров он не пошел бы, но что быть председателем государственного совета — его мечта; что это будет его последняя служба царю и родине; указал на трудность предстоящей работы в виду охватившего совет либерального настроения, что для создания вновь правого большинства надо, по крайней мере, 15 голосов; я высказал ему надежду, что он получит желаемое им назначение. Дня через три Распутин говорил со Щегловитовым по телефону. Разговор, как мне сказал Щегловитов, касался его назначения. При докладе царю я сказал, что необходимо восстановить правое большинство в государственном совете, для чего правым надо прибавить 15 голосов; что блок большинства Государственной Думы и государственного совета фактически создаст однопалатную систему, что Куломзин болен и не умеет остановить резких выступлений некоторых членов в совете, что в переживаемое время нужны такие люди, как И. Г. Щегловитов. Царь ответил, что он уже думал о Щегловитове, который стал в последнее время мягче, чем был. Я сказал, что я тоже это заметил. Царице, которой я часто вкратце рассказывал свои доклады царю и полученные указания, я тоже сказал о Щегловитове. К январю 1917 г. он был назначен председателем государственного совета. Я советовал ему представиться царице и получить ее доверие, говорил, что он оценит ее ум и характер и ее влияние на царя, говорил, что она опора правых. Щегловитов моему совету последовал, царица отнеслась к нему хорошо. Я говорил ему, что надо бывать у Вырубовой. Был ли он у нее — не знаю. По моей просьбе, Щегловитов провел Куколь-Яснопольского в члены государственного совета. Куколь назвал Щегловитова головою «правого» дела, а про меня говорил, что я стал «сердцем» этого дела. Царь однажды спросил меня, с кем я чаще всего советуюсь о делах? Я ответил, что со Щегловитовым. Царь сказал: «Это хорошо, он человек опытный и большой государственной мудрости».

Она никогда не думала, что ей придется умирать в таких необычных и странных условиях. Ракелла родилась далеко отсюда, ее ничто и никогда не связывало с Россаком, она вообще никогда бы не прилетела сюда, если бы не повторная вспышка эпидемии Омниуса и не потребность людей в ее помощи.

5) Н. Е. Марков, говоря мне о недостаточности получаемой им субсидии, просил сказать царю, пусть он возьмет 500 тысяч из военного фонда, тогда можно будет что-нибудь сделать. Я отказался передавать царю этот совет. Увеличить субсидию я тоже сказал, что не могу. То, что дается, должно поддержать кадры монархического союза, а когда придет время и надо будет бросить деньги сразу в то или иное место, тогда посмотрим, — можно будет испросить новую ассигновку, даже в миллион рублей. Я сказал Маркову, что ни он, ни я прежде не думали, что настанет время, когда мы будем единомышленниками. Серьезно ни об ассигновке в миллион рублей, ни о своей крайней правизне я не думал, — сказал это, чтобы сказать Маркову приятное.

Марков говорил, что правых беспокоит мое желание дать евреям равноправие. Я ему сказал, что беспокоиться нечего, что я хочу сделать это постепенно, что пускать их теперь в деревню не считаю возможным, но что пересмотр еврейских законов считаю нужным, что дать им некоторые льготы тоже необходимо.

Она чувствовала, что ее несет по неведомому течению, она перестала ощущать свое тело и потеряла всякую способность двигаться. Ей казалось, что нечто плотное и тяжелое окутывает ее со всех сторон, и эта неимоверная тяжесть постепенно выдавливает из нее жизнь. Так действует сам ретровирус? Или это давит на нее груз страшной ответственности? С большим трудом она смогла сделать спасительный вдох.

6) К показанию своему о С. Г. Лунц должен добавить, что весною 1916 г. она обратилась к В. В. Лысогорскому с просьбой разрешить ей выезд заграницу. Она хотела ехать к своему мужу в Копенгаген, где он служил в коммерческой конторе (названия не знаю), разрешение ей дано не было. Она просила меня поддержать ее просьбу. Я это сделал. Лысогорский мне сказал, что он и сам думал выдать ей заграничный паспорт, а после моей просьбы сделает это с удовольствием. В марте или апреле С. Г. Лунц выехала заграницу. Она вернулась осенью вместе с мужем. Г-жа Лунц была знакома с Д. Л. Рубинштейном. Я познакомил ее с Карауловым, который, по моей просьбе, два раза отвозил ей по 250 руб. жалованья, которое я ей платил, как агентше по общественной разведке, хотя еще о своем намерении дать это поручение я ей не говорил. Говорил ли ей об этом П. Г. Курлов — я не знаю.

7) Около 20 февраля с. г. В. В. Лысогорский мне сказал, что, получая прошения евреев о разрешении им права жительства в Петрограде с моею надписью «разрешить», он им дает просимое разрешение, не сообщая, как он выразился: «туда». Я тогда же понял, что он намекает либо на особый отдел генерального штаба, либо на контр-разведку; точно не знаю и теперь, куда надо было сообщить, но ничего ему не сказал и не спросил объяснений.

Джиммак Теро куда-то отнес ее, в потайное место в странных и диковинных серебристо-пурпурных джунглях. Она в тот момент была почти без сознания и помнила только звуки и влажные одурманивающие запахи. Теперь она и вовсе не имела понятия, где находится.

8) К своему показанию по делу продажи мною С. Г. Лианозову прав на каменноугольные земли, арендованные кн. М. М. Мышецким и К^о, я должен добавить следующее: А. Н. Кодзаев[*] был мною назначен начальником отделения в департамент духовных дел. Раньше он был директором реального училища в гор. Никольске, Вологодской губ. Он пять лет имеет мою доверенность и вел за меня переговоры по продаже дела кн. Мышецкого и К^о Лианозову. Дело это предполагалось акционизировать, я обещал Лианозову участвовать в деле и после его акционизации. Приняв назначение, я вышел из дела Мышецкого-Лианозова, поручив все расчеты за меня Кодзаеву. В декабре дело было куплено Лианозовым. Кн. Мышецкий и К^о получил с Лианозова 100.000 руб. Мою часть из этой суммы — около 28 тысяч — Кодзаев передал мне в декабре 1916 г. и январе с. г. Никаких договоров с Лианозовым у меня не заключено, и о моем отказе участвовать в деле Лианозов поставлен в известность через Кодзаева. Что сделано после получения мною своей части прибыли от продажи, — я не знаю. Судьба дела мне неизвестна. В том же показании я говорю о Шифлере, выступившем комиссионером в деле продажи прав на аренду кн. Мышецкого и К^о Лианозову. В. П. Носович мне сказал, когда в июле 1916 г. увидел Шифлера у меня, что он подозревается в шпионаже и причастен к делу В. А. Сухомлинова; советовал мне не быть с Шифлером в общении. Не желая расстроить дела, я все же допустил Шифлера комиссионерствовать. Видел его четыре или пять раз по этому делу. Будучи уже в министерстве внутренних дел, я видел у бывшего министра юстиции Н. А. Добровольского картограмму лиц, окружавших В. А. Сухомлинова и заподозренных в шпионстве. В их числе был и Шифлер.

Несмотря на сумятицу в мыслях и телесные страдания, Ракелла старалась успокоиться и взять себя в руки. Все хорошо. Я принесла несомненную пользу и делала добро. Мохандас и я по мере наших сил помогали жертвам новоявленной чумы. Ради блага этих людей стоило пожертвовать жизнью.



А. Протопопов.


XIII.

Прошло много лет с тех пор, как прилетевший на Пармантье Вориан Атрейдес сказал, что гордится своей внучкой; эти добрые слова врезались ей в душу, и каждый раз, вспоминая их, Ракелла чувствовала любовь, которую питал к ней этот незнакомец — ее родной дедушка. За прошедшие годы Вориан не раз приезжал к ней в гости и всегда проявлял искреннюю заботу и оказывал необходимую помощь и поддержку. Теперь, после того, как она узнала и полюбила деда, его уважение и гордость значили для нее больше, чем когда-либо прежде. Верховный башар Армии Человечества был значительной и прославленной фигурой. Он подверг себя большому риску, чтобы отыскать внучку, и наконец нашел ее, хотя и во время эпидемии новоявленной чумы.

Господину Председателю Чрезвычайной Следственной Комиссии.

Дополнительное показание.



Борясь с болью, которая неумолимыми волнами окатывала ее с ног до головы, Ракелла изо всех сил старалась сохранить дыхание. Она сосредоточилась на звуках падающей воды, приноровившись к этим ритмичным каплям, которые помогали ей сохранить сознание и жизнь. Кап. Вдох. Кап. Вдох.

[Возвращение из заграницы в 1916 г. и планы о занятии административного поста. Хлопоты перед Штюрмером. Собрания и беседы у Бадмаева. Вопрос о выборе в Гос. Думу. Совет Бадмаева Распутину провести Протопопова и Курлова в члены правительства. Первая аудиенция Протопопова у б. царя в Могилеве. Благоприятное впечатление, произведенное Протопоповым, и царская благодарность Распутину за рекомендацию Протопопова. Переговоры Протопопова с Курловым в ожидании назначения. Участие Распутина, его деловые советы в продовольственных вопросах. Знакомство с Андрониковым. Ежемесячные платежи денег Распутину. Беседа со Штюрмером о назначении Протопопова и подборе товарищей министра. Посещение Гос. Думы. Приказ о назначении Протопопова управляющим министерством внутренних дел. Отношение М. В. Родзянки к назначению Протопопова. Климович. Васильев. Вступление в управление министерством и начало работы Протопопова. Телеграмма по поводу реквизиций и секвестров. Ознакомление Протопопова с составом и задачами министерства внутренних дел. Земства. Положение губернаторов. Повышенное настроение населения. Заботы по поднятию значения министерства внутренних дел. Продовольственное дело и вопрос о передаче его в министерство внутренних дел. Содействие Распутина. Доклад Протопопова царю о вступлении в должность. Первый доклад у б. царя. Забота об укреплении власти губернаторов. Протопопову поручено заниматься продовольственным делом. Курлов. Растрата А. Н. Хвостова. Вопрос царя о Распутине. Знакомство с б. наследником. План А. Н. Хвостова об отравлении Распутина. Протопопов у Штюрмера по возвращении из ставки. Записка Протопопова об укреплении власти губернаторов. Циркуляр о правах губернаторов и о привлечении к ответственности за допущение и произнесение речей оппозиционного характера. (21 августа.)]



Ракелла погрузилась в воспоминания об оазисах счастья в океане сплошных бед и забот. Большую часть жизни она провела в работе, в поисках, в постижениях, и очень редко доставались ей минуты радости и покоя, когда капли этой радости, рассыпаемые Богом, случайно падали ей на голову. Но все же она познала счастье, и этого, пожалуй, достаточно для одного человека. Она чувствовала такую усталость, что была готова переступить тонкую грань, отделяющую жизнь от вечного небытия.

В начале июля 1916 г., после моего возвращения из заграницы, где я был в качестве члена делегации законодательных учреждений, посетившей союзные страны, я стал надеяться, что мое желание быть назначенным на административный пост близится к своему осуществлению. Я знал, что наши послы: в Лондоне — гр. Бенкендорф, в Париже — А. П. Извольский, в Риме — М. Н. Гирс — сообщают министру внутренних дел все подробности о пребывании делегации заграницей; не сомневался, что они упоминают о моей деятельности, которую, как они мне говорили, они считали полезной. Я надеялся, что благоприятные обо мне сведения дойдут и до царя, и тогда Распутину легче будет исполнить свое обещание провести меня в члены правительства. В возможности быть назначенным на пост председателя совета министров я очень сомневался, хотя Распутин и говорил, что он «постарается» этого «добиться»; надеялся, что может быть мне предложат министерство торговли, хотя я принял бы и должность товарища министра, если бы получил такое предложение. В Государственной Думе давно ходили слухи о том, что кн. Шаховской будет уволен и, как о кандидате на место Шаховского, М. В. Родзянко говорил царю обо мне. Генерал Шуваев также отозвался царю с похвалою о моей деятельности по комитету суконной промышленности. Я надеялся, что Б. В. Штюрмер согласится представить мою кандидатуру на пост министра торговли и хотел заручиться его расположением. Старался это сделать через И. Ф. Мануйлова и И. Я. Гурлянда, близость которых к Штюрмеру была мне известна. От Мануйлова я слышал, что Штюрмер не доволен кн. В. И. Шаховским[*] и думает обо мне, как о его заместителе. Я просил И. Ф. Мануйлова поддержать меня перед Б. В. Штюрмером и сообщить мне результат. Гурлянд не отрицал намерения Штюрмера провести меня в министры торговли, но не очень меня обнадеживал. Е. В. Штюрмер лично мне сказала: «Почему бы вам не быть министром торговли?» Я ей ответил: «Протекции у меня нет, может быть вы пожелаете мне помочь». Хотя она не продолжала разговора, но я подумал, что она сказала это по поручению своего мужа, чтобы узнать мой ответ. Я говорил Распутину о своем желании быть министром торговли, но заметил, что это ему не особенно нравится, позже я узнал об его дружбе с кн. Шаховским.

Звук от падения капель стал громче. Она почувствовала, как к ее лицу прикоснулось что-то мокрое и прохладное. Ракелла непроизвольно проглотила немного воды и вдруг поняла, что это не первый глоток. Давно ли она находится здесь? Где она? Кажется, вода как-то действовала на нее — или она на воду. Ощущение было неописуемо странным во всех отношениях.

У Бадмаева обыкновенно собирались П. Г. Курлов, Распутин и я. Иногда приезжали с его мызы и члены семьи П. А. Бадмаева. Разговор часто касался дороговизны и продовольственного кризиса, как причин растущего недовольства населения. Я высказывал свое мнение, что к борьбе с дороговизной и продовольственным кризисом должны быть призваны торговые люди и банки, что чрезмерный рост цен есть следствие малой производительности русской промышленности и отсутствия конкуренции, а не самостоятельное явление, находил вредным для дела применяемую в широких размерах и в отношении многих предметов торговли и промышленности систему реквизиции, секвестров и запрещений вывоза, которая убивает частную инициативу и озлобляет производителя и торговца. Разговор иногда касался и предстоящих выборов в Государственную Думу. Все высказывались за необходимость достигнуть выбора возможно наиболее благонадежного (консервативного) большинства Государственной Думы. Я находил, что в Государственной Думе и в государственном совете почти нет представителей торговли и промышленности и банков, что этот класс должен готовиться к предстоящим выборам и должен провести в законодательные учреждения человек 50–80 своих представителей, для этой цели я предполагал возможным устроить «центральное выборное бюро» в Петрограде, которое могло бы войти в переговоры и заключить соглашение с правительством. На расходы по выборам банки и торгово-промышленный класс могли бы предоставить в распоряжение бюро от 2-х до 3-х милл. руб. В точности назначения этих сумм я себе не представлял, думая о расходах на печать, агитацию, разъезды агентов, устройство собраний, покупку цензов, может быть на подготовку голосов. Опорными выборными ячейками служили бы отделения частных банков в провинции; их число, помнится, около 1.200; их сила — частный кредит и учетная вексельная операция. Представители купечества и банков могли бы заменить в Государственной Думе часть представителей от духовенства; я находил их число слишком значительным и думал, что его следует уменьшить.

Ракелла зашевелилась, открыла глаза и сразу увидела широкое невинное лицо Джиммака, который, стоя возле нее на коленях, обрызгивал водой щеки и лоб Ракеллы. Лицо его осветилось беспредельной радостью, когда он увидел, что женщина пришла в себя.

Бадмаев очень советовал Распутину провести меня и Курлова в члены правительства; говорил, что «это будет польза царю, хорошо и ему», что ему надо иметь в правительстве людей, которые его любят, как я и Курлов. Распутин ответил: «я это понимаю; как-нибудь устроим». Бадмаев также указывал, что царь не сделает ошибки, если назначит меня председателем совета министров; что моя привычка вести собрания и мой характер дадут мне возможность объединить совет; участие в будущей газете создаст опору в прессе, а звание члена Государственной Думы — возможность совместной с нею работы; что за мною пойдут коммерческий мир и банки, и я сумею правильно направить борьбу с продовольственным кризисом и дороговизною. Распутин соглашался. Я говорил Бадмаеву, что все же не верю в возможность своего назначения на пост председателя совета министров. Бадмаев ответил, что верит в силу и влияние Распутина на царицу и царя и раз он этого желает, то и добьется. Распутин все наши разговоры передавал царице и царю, — что нам и говорил.

— Я — настоящий мальчик-доктор. Я неплохо поработал. Ракелла поняла, что лежит на мягкой глинистой земле возле тихого зеркального пруда. Торчащие из стен корни, грязный потолок подсказали ей, что она находится в тускло освещенной землянке. Сквозь прорехи в накате проникали косые лучи света, в которых плавала пыль. От потолка до пола свисали корни, паутина и толстые стебли каких-то растений.

Каменные основания стен заросли синеватыми фосфоресцирующими грибами. С потолка в пруд, не нарушая его зеркальной глади, капала вода. Одновременно Ракелла услышала голоса и заметила двух странных людей на другой стороне маленького водоема. У обоих были причудливо искаженные тела. Высокая, тонкая как тростинка девушка показала собеседнику на Ракеллу.

19 июля 1916 г. я был первый раз принят царем в особой аудиенции, которая была мне испрошена С. Д. Сазоновым и Б. В. Штюрмером. Я представлялся царю в г. Могилеве, в царской ставке. Доложил ему про прием, оказанный делегации от законодательных учреждений в Англии, Франции и Италии, а также свой разговор в Стокгольме с Варбургом и общее впечатление о настроении и силах наших союзников. Доклад длился около 2-х часов. После доклада царь пригласил меня к обеду. Я чувствовал, что он остался доволен моим докладом. После моего возвращения из Могилева я был у Бадмаева, которому рассказал про ласковый прием, оказанный мне царем. Он мне сказал, что уже знает это от Распутина, что царь сообщил царице о благоприятном впечатлении, которое я на него произвел; говорит, что я вовсе не октябрист, а свой — правый, и приказал царице благодарить Распутина за то, что он меня рекомендовал. Распутин говорил также и мне, что теперь я скоро получу назначение, что сразу председателем совета министров я не буду, что временно я получу министерство, — какое он мне сказать не мог. Я предполагал, что получу министерство торговли или земледелия или министерство внутренних дел. Говоря об этом с П. Г. Курловым, я высказал нежелание итти в министерство внутр. дел. Он ответил: «Напрасно, почему бы тебе отказываться». Я сказал, что чувствую себя неподготовленным, и пойду только, если он будет моим товарищем и обещает мне помогать. Он ответил согласием, добавив, что его желание быть командиром отдельного корпуса жандармов, который также имеет права товарища министра. Я обещал Курлову устроить его назначение, если буду иметь возможность. Курлов говорил, и я тоже думал, что председатель совета министров должен одновременно быть и министром внутренних дел или иметь на этом месте своего друга, иначе положение председателя совета министров будет непрочно. Я говорил Курлову, что, если я не пройду в председатели совета министров, то проведу его в министры внутренних дел. Я предвидел, что назначение Курлова будет встречено враждебно Государственной Думой, понимал это и Курлов, однако мы оба надеялись, что Дума примирится с ним, когда ближе его узнает и увидит, что он честно и усердно работает. В конце августа я уехал из Петрограда, прося Курлова: «побереги мои интересы, которые стали близки и тебе». Курлов понял, что я прошу его продолжать хлопоты, через Бадмаева и Распутина, о моем назначении, в котором мы оба стали заинтересованы. Я просил Курлова известить меня, если мне надо будет приехать. В начале сентября я получил две телеграммы: одну от Курлова П. Г. — «приезжай скорее», другую от кн. М. М. Мышецкой — «будешь назначен, не на торговлю, а внутренние дела». Приехав в Петроград, я узнал, что Курлов послал мне телеграмму по поручению Распутина, а кн. Мышецкая предположение о моем назначении узнала от кн. Тархановой; думаю, что последней сообщил Симонович[*], который вел дела Распутина и часто бывал у него. Распутин мне сказал, что министр внутренних дел А. А. Хвостов уходит и что я буду назначен на его место, что я должен обратить особое внимание на продовольственный вопрос, главное в Петрограде, где народ волнуется; что я должен успокоить царя, сказать ему, что постараюсь это дело исправить. Я поблагодарил Распутина за то, что он для меня сделал, сказал, что для Петрограда надо достать большое количество продуктов, о чем я войду в переговоры с банками и хлеботорговцами, и обещал подумать, как улучшить способы распределения продуктов. Распутин сказал, что надо принять меры к уменьшению «хвостов» перед лавками, т.-е. достичь уменьшения количества людей, ожидающих очереди, советовал устроить в лавках сквозные проходы и заранее развешивать и подготовлять продукты для отпуска покупателям. Я сказал, что эти распоряжения надо будет сделать, что это лежит на обязанности градоначальника, — кн. Оболенский же мало распорядителен. Ко мне приехал С. П. Белецкий, чтобы поздравить с ожидаемым назначением. Он просил позволения прислать ко мне кн. М. М. Андроникова, который желает со мною познакомиться; советовал принять его; говорил, что если я его обижу отказом, Андроников непременно сделает мне вред: «наклевещет в Царском»; если же немного приласкать его, он может быть «очень полезен». Я просил Белецкого передать Андроникову, что я буду ожидать его посещения. Он был у меня на следующий день. Говорил о своих добрых отношениях к А. А. Макарову и другим министрам, о том, что пишет царю письмо, доводя до его сведения то, что ему другие не скажут; посылает ему свою газету (кажется: «Русский Гражданин»), в которой пишет правду про министров и сильных мира сего, ничуть не стесняясь, что он ничего не ищет и ни от кого не зависит. Просил позволения, после моего назначения, поднести мне икону, как он делает, обыкновенно, при назначении министров. (После моего назначения, он мне прислал икону спасителя.) Андроников производил впечатление человека умного, очень приятного собеседника, но чувствовалось его желание ослепить, запугать, забрать в руки. Он пробыл у меня часа два. Уехал очень довольный. Позднее, уже будучи министром, я, по просьбе Андроникова, дал ему свою фотографию с надписью; пометил ее: «15 сентября 1916 г.», сделав это из боязни отказать Андроникову в его просьбе и, в то же время, не желая показывать свое знакомство с ним, которое я вел после своего назначения. Я поехал к С. П. Белецкому и спросил его, сколько он платил Распутину, когда был товарищем министра внутренних дел. Белецкий мне ответил, что платил 1.000 р. ежемесячно. Кажется, я сказал Белецкому, что буду платить столько же. Через несколько дней, я сказал Распутину, что буду давать ему 1.000 р. в месяц на его расходы. Он мне ответил: «Ну, это все равно; это неважно». 1-го и 15-го числа каждого месяца я платил ему по 500 р., либо лично, либо посылал со своим служащим Павлом Савельевым. Всего я дал Распутину 3.500 р. из собственных моих средств.

— Думаю, что госпожа доктор исцелилась, — медленно выдавливая из себя слова, сказал Джиммак. — Лихорадка прошла, но вы продолжали спать. Я стал лить на вас больше минеральной воды. Вы даже немного попили, и это помогло.

Кажется, 16 сентября, Б. В. Штюрмер, приехав из ставки, пригласил меня вечером к себе. Он сказал мне, что в числе кандидатов на пост министра внутренних дел он назвал и мою фамилию, что государь на ней остановился, затем Штюрмер спросил меня, согласен ли я принять назначение. Я ответил, что ослушаться царя не могу, но опасаюсь, сумею ли справиться с делом; спросил Б. В. Штюрмера, будет ли он помогать мне и имеет ли он ко мне доверие. Штюрмер ответил, что, конечно, всегда готов помочь мне и дать совет, что питает ко мне доверие и что к делу я привыкну; надо только подобрать хороших товарищей, так как ни кн. Волконский, ни Степанов не годны. Первый годен лишь для представительства, второму же верить нельзя — подведет, а кроме того выпивает. Штюрмер очень советовал мне его заменить: рекомендовал на его место кн. Оболенского (бывшего харьковского губернатора, назначенного мною позже в Ярославль; затем он заведывал делами «совещания о дороговизне» при Б. В. Штюрмере), говорил, что я, вероятно, слышал, как Климович и Степанов его подвели, даже не предупредив с арестом Мануйлова, что Климовича, как совершенно не терпимого человека, он уже убрал, при чем настоятельно советовал заменить и Степанова. Я понял слова Б. В. Штюрмера так, что если я не уволю Степанова, то Штюрмер сам примет меры. Я ответил, что очень ценю его советы, послушаюсь, но прошу меня не торопить, раз он имеет ко мне доверие, — выбор ближайших сотрудников просил предоставить мне, на что Штюрмер не возражал. Я сказал ему, что, по примеру А. Н. Хвостова, я желал бы сохранить звание члена Гос. Думы. Штюрмер нехотя согласился. Он кончил разговор, сказав мне, что о моем согласии принять назначение он донесет царю и что, если я буду назначен, то сначала управляющим министерством, о чем на-днях, вероятно, получу приказ.

Ракелла задрожала, внезапно поняв, что вся ее больничная одежда насквозь промокла. Заметила она и плавающие носилки, которые болтались в воздухе в том же гроте, там, где бросил их Джиммак, доставив ее сюда. Когда-то она читала о таких известковых вымоинах, о таких — она долго вспоминала слово — склепах…

Я был после своего разговора со Штюрмером в Государственной Думе; слух о моем назначении там уже был известен и некоторые члены Думы поздравляли меня; поздравил и М. В. Родзянко, другие смотрели на меня вопросительно; я был доволен, но все же мне было неловко. В. М. Пуришкевич спросил меня: «Зачем вы идете, все равно вылетите через месяц». Я ответил: «Что же, в движении — жизнь».

Извиняющимся тоном Джиммак сказал:

18 сентября я получил приказ о своем назначении управляющим министерством внутренних дел. Когда приказ мне был только что подан, М. В. Родзянко по телефону мне сказал: «Что вы делаете, одумайтесь». Я спросил: «Почему вы так говорите?» — «Вы погибнете, идите в какое хотите другое министерство, только не в министерство внутренних дел». Я ответил М. В. Родзянко, что уже поздно отказываться, что приказ о назначении лежит у меня на столе. «Ну, делайте, как хотите», — сказал М. В. Родзянко и положил трубку. Я думал тогда, что его слова вызваны завистью. В тот же день у меня был Е. К. Климович. Он назначался в сенат и оставлял службу по министерству внутренних дел. Мне было жаль, что он уходит; я знал его еще, когда он был московским градоначальником, и был хорошего о нем мнения. Все же удержать Е. К. Климовича я, против желания Штюрмера, не решался; я спросил его, знаком ли он с Распутиным. У меня была мысль: нельзя ли хоть временно удержать его; заручившись поддержкою Распутина, которого Штюрмер послушается. Не помню, что мне ответил Климович; кажется, сказал, что он только что познакомился с Распутиным, или, что он собирается в этот день у него быть. Я отказался от мысли защищать Е. К. Климовича и вследствие слов П. Г. Курлова, — он мне сказал, что просил П. А. Столыпина назначить Е. К. Климовича (бывшего в то время, кажется, начальником охранного отделения департамента полиции[*]) градоначальником, в Керчь, в виду того, что он «не любит подчиненных умнее себя». Курлов высказал также свое мнение о том, что Е. К. Климович «заведет провокацию». На мой вопрос, кто бы мог заменить уходящего Климовича, Курлов указал мне на А. Т. Васильева, сказав, что при А. Т. Васильеве он будет все знать и будет руководить Васильевым, как я его просил; что самостоятельно Васильев не справился бы с делом директора департамента полиции, но что под руководством Курлова он может быть терпим. Позднее я узнал А. Т. Васильева лично, любил его, считаю честным человеком и очень верил ему. Свое вступление в управление министерством я решил начать с распоряжения, которое было бы популярно и вызвало бы чувство удовлетворения в обществе и печати. Я знал, сколько людей недовольно реквизициями и секвестрами, часто налагаемыми на принадлежащие им товары и продукты. Особенно стеснительными являлись запрещения вывоза из губерний хозяйственных продуктов и скота. Я пригласил к себе В. В. Ковалевского и поручил ему составить телеграмму губернаторам и уполномоченным председателя совещания по продовольствию, в которой указывалось бы: 1) на необходимость руководствоваться впредь точным смыслом закона 17-го августа 1915 г., который применение принудительных к продаже мер в каждом отдельном случае ставит в зависимость от утверждения председателя совещания по продовольствию и 2) делалось бы распоряжение о снятии не по закону наложенных принудительных мер. Телеграмма была составлена. Я ее подписал и свез к графу А. А. Бобринскому, который обещал мне тоже подписать телеграмму и ее отослать. О согласии Бобринского я сообщил В. В. Ковалевскому. Через несколько часов В. В. Ковалевский мне сказал, что А. А. Бобринский уехал в Ставку с докладом к царю и что за министра остался его товарищ А. Н. Неверов, который нашу телеграмму задержал, возражая против ее содержания. Я просил В. В. Ковалевского и А. Н. Неверова приехать ко мне — сговориться. После переговоров я согласился на предложение Неверова оставить за уполномоченными председателя совещания по продовольствию право, по их усмотрению, в необходимых случаях налагать реквизицию и секвестры. Запрещения вывоза, наложенные ими без утверждения председателя совещания по продовольствию, снимались, и впредь указывалось налагать их не иначе, как руководствуясь точным смыслом закона 17 августа 1915 года. Кажется, в депеше упоминалось и о снятии тех наложенных до получения ее реквизиций и секвестров, которые оказалось бы возможным снять без особого ущерба делу. В такой редакции депеша была послана за подписью моей и А. Н. Неверова. Распоряжение это было встречено с удовольствием. К сожалению, оно не было осуществлено, несмотря на мои неоднократные о том напоминания.

— Мы с друзьями положили вас в целебную воду. Вы пролежали в ней целый день, и вода смыла лихорадку.

Приняв управление министерством, я ознакомился самым поверхностным образом с его личным составом, с перечнем входящих в него учреждений и с кругом их деятельности. Я узнал, что за последние годы многие части, прежде входившие в его состав, от министерства теперь отошли. Так, министерство финансов держало в своих руках распоряжение банковским и земельным фондом; выбор покупщиков принадлежал крестьянскому банку, следовательно, он распоряжался фактически распределением земли крестьянам; вновь образованное главное управление здравоохранения отстраняло министерство внутренних дел от обязанности заботиться о врачебном и санитарном благополучии населения; в министерство путей сообщения отошел общеимперский дорожный капитал, распределяя доходы с которого министерство внутренних дел прежде могло итти навстречу требованиям земств в деле улучшения грунтовых дорог; к министерству земледелия отошла работа по земельному устройству крестьян, причем это министерство имело в своем распоряжении крупные суммы, специально назначенные на дела улучшения крестьянского хозяйства и обработки земли, и могло удовлетворять ходатайства земских собраний, направленные к этой цели. Влияние этого министерства на население и земства быстро росло. Передача ему продовольственного дела давала ему особую силу и ставила в ближайшее соприкосновение с земством и населением. Политика министра земледелия в этом деле влияла на настроение всей страны. Одновременно, многие земства вошли в земский союз и встали на путь оппозиционной политики, которая не умерялась министерством земледелия. Положение губернаторов тоже очень изменилось; они перестали быть хозяевами в своих губерниях и не могли отвечать за настроение в них. Уполномоченные совещаний по продовольствию и топливу принимали меры по порученному им делу и часто даже без ведома губернаторов. Действия военных чинов, присылаемых в губернии с большими полномочиями от совещания по обороне, особенно часто не подходили к местным условиям и шли вразрез мнению губернаторов, которые были бессильны что-либо сделать. Влияние министерства внутренних дел на местную жизнь очень упало, между тем обстоятельства времени требовали его влияния; самостоятельно министерство оказать его не могло и, лишь путем сношений с другими министерствами, достигало иногда нужных результатов. Вследствие получаемых от губернаторов телеграмм с жалобами на неудачные распоряжения уполномоченных по топливу или продовольствию, или чинов военного ведомства и на результаты этих распоряжений, мне приходилось ежедневно сноситься с подлежащими министрами и часто безрезультатно. О повышенном вследствие тягот войны настроении населения министерство было осведомлено сетью чинов губернской и уездной администрации, но влиять на это настроение, регулировать его министерство не имело средств. Министерство внутренних дел было на пути к превращению в министерство полиции. Я это считал недопустимым. Мне хотелось вернуть ему хоть часть прежнего влияния на местную жизнь и, главное, — земства. Заботу о правильной постановке дела продовольствия армии и населения и проведение консервативной политики в этом деле я считал важным и хотел вернуть их в министерство внутренних дел. Это вновь и быстро поставило бы министра и его сотрудников в контакт с земством и населением. Распределение же значительных средств, которых требовало это дело, давало бы возможность бороться с объединением земств в общеземский союз, политику которого во время войны я считал опасной. В. В. Ковалевский, который мне объяснял существующую постановку продовольственного дела, с которым я постоянно занимался и готовился к своим докладам у царя, был горячим сторонником передачи продовольственной заботы министерству внутренних дел. Я имел в виду, в случае если эта передача состоится, поручить Ковалевскому ведение дела, самому же быть только в его курсе; доклады царю я бы иногда тоже поручал Ковалевскому. Я говорил Распутину о своем намерении взять продовольственное дело из министерства земледелия, он, повидимому, прежде думал, что я буду влиять на это дело, как председатель совета министров, через министров земледелия и внутренних дел, хотя вряд ли отдавал себе отчет, насколько это исполнимо. Распутин против моего предложения не возражал, напротив, позже старался, чтобы дело было мне всецело передано. Я хотел хоть немного освоиться в новом для меня положении управляющего министерством и не спешил представиться царю по случаю своего назначения. Я лишь донес ему письменно о вступлении в должность. Царь мне вернул донесение, положив резолюцию: «Дай бог, в час добрый».

— Целебная вода? — Только сейчас Ракелла поняла, что сил нее действительно прибавилось.

— Это особое место, — улыбнулся Джиммак, — о нем знаем только мы — Уроды.

26 сентября я получил от царя записку: «Желаю вас видеть, прошу приехать в ставку 29 сентября в 6 час. дня». В назначенное время я был у царя и сделал ему свой первый доклад. Я сказал, что считаю продовольственный кризис главною причиной возможных волнений, — если бы удалось поставить правильно снабжение армии и населения продовольствием, и бог послал победу, то за спокойствие во время войны можно было бы поручиться, так как недовольство растет на почве явлений характера экономического. Царь сказал, что это совершенно верно. Я доложил царю, что, хотя на губернаторах лежит обязанность всеми мерами не допускать возникновения беспорядков в губерниях, они лишены возможности это исполнить. Они перестали быть хозяевами в губерниях. Их ставит в затруднение получение от разных министров распоряжений, часто противоречащих одно другому. Уполномоченные председателей совещаний по топливу и продовольствию принимают меры по собственному усмотрению, не только без согласия, но даже без ведома губернаторов. Я предложил царю привлечь губернаторов к непременному участию в обсуждении мер, принимаемых уполномоченными председателей совещаний по топливу и продовольствию, дать возможность губернаторам проводить в губернии, по всем отраслям управления, свою единообразную политику, вернуть губернаторам их прежнее положение, укрепить их власть. Тогда они будут иметь возможность отвечать за спокойствие в губернии, а министерство будет вправе, в случае возникновения беспорядков, привлекать губернаторов к ответу, требовать от них объяснений. Царь поручил мне принять меры, чтобы укрепить власть губернаторов. Я выразил сожаление, что продовольственное дело находится не в министерстве внутренних дел, царь сказал с неудовольствием: «Да, оно передано в министерство земледелия при Кривошеине». Спросил меня, — надеюсь ли я справиться с этим делом. После моего ответа, что я сделаю все, что сумею для пользы дела, царь поручил мне усердно заниматься вопросом продовольствия, сказав, что он намерен поручить мне это дело. Я просил у царя разрешения прикомандировать П. Г. Курлова к себе для особых поручений. Царь согласился, сказав: «Хорошо, я на него сердился два года за Столыпина, теперь перестал». Я ответил, что ген. Курлов ему верный слуга. В конце доклада, кажется, я сказал царю, что А. Н. Хвостов, будучи министром, произвел растрату свыше миллиона рубл. Царь сделал гримасу и сказал: «Какая гадость». Смотрел на меня вопросительно. Я ответил, что это, действительно, гадость, но что теперь вряд ли время заводить скандальный процесс; что старик А. А. Хвостов очень огорчен поступком племянника и что от царя зависит махнуть рукою на это дело. Царь согласился дела не поднимать. Тогда я предложил назначить за А. Н. Хвостовым негласный надзор. Царь ответил: «Хорошо, назначьте». О кулуарных слухах о том, что А. Н. Хвостов показывал в Государственной Думе портреты Распутина, имеет письмо А. А. Вырубовой, передавшей ему «повеление», и говорил о существовании письма царицы к принцу Генриху Прусскому, — я царю не докладывал. Возвращаясь в Петроград, в вагоне, в присутствии полковника Пиринга[*] и секретаря министра внутренних дел Граве, я говорил про эти кулуарные слухи. Во время доклада царь спросил меня, знаю ли я Распутина. Я ответил, что знаю, что я был сначала против него, теперь же привык. Царь сказал: «Это хорошо, часто знакомства, которые начинаются со ссоры, бывают прочнее»; говорил, что он не понимает, почему сделали из Распутина «притчу во языцех». Я сказал царю, что Распутин ему предан; пожалел, что он бывает невоздержан (выпивает). Не помню, ответил ли на это царь.

— Ты очень умен, Джиммак, — ей с трудом удалось выговорить эти слова, но сил и правда стало больше. — Ты знал, как помочь мне. Я не надеялась выжить.

С царем в ставке был и наследник. Царь позволял сыну играть в саду с кадетами, которые туда приходили, и держать себя просто. Царь так его и воспитывал. Когда я шел к царю с докладом, я услышал детский хохот и сквозь стеклянную дверь увидел, что большого роста матрос уносит на подносе чайный прибор и остатки молока в стакане. Одной ногой он перешагнул порог двери, по ту сторону двери, за другую ногу его держал наследник и хохотал. Матрос старался не уронить поднос и полусерьезно говорил: «Алеша, оставь, не шали!» Наследник в это время увидел меня, перестал хохотать и отпустил матроса. В конце доклада в кабинет вбежал наследник; царь сказал сыну, чтобы он поздоровался со мною, что он и сделал, и вышел из комнаты, после слов отца: «Ну, Алеша, иди!» Я сказал царю: «Какой большой стал наследник, и какой красивый мальчик!». «Уж очень шалун», — ответил царь и рассказал мне, что наследник долго был болен вследствие того, что, стоя на бильярде одной ногой, другой шагнул на пол и растянул связку, причем лопнул кровеносный сосуд. Ногу свело. Болезнь длилась долго. Сведенная нога выпрямлялась не сразу. Теперь все прошло. Помолчав немного, царь сказал: «Вы можете себе представить, какое здесь для меня утешение этот мальчик; я так не хочу отпускать его туда». Я понял, что царь намекнул про Царское Село; в голосе его была слышна грусть; будто он чего-то не досказал, предоставив мне догадаться.

— У меня есть сухая одежда и одеяла, — сказал Джиммак. — Для вас.

— Спасибо. Я думаю… что мне действительно будет лучше в сухой одежде. — Ее форма была насквозь мокрой и противно липла к телу.

Мне рассказывал С. П. Белецкий, что одно время А. Н. Хвостов думал отравить Распутина, достал яду и пробовал его действие на кошках: отравил одну или две, смотрел, как они умирали, и смеялся. С. П. Белецкий назвал А. Н. Хвостова дегенератом. Убийству, задуманному Хвостовым, он не сочувствовал, говорил: «правительство не может становиться на путь маффии». Вернувшись после своего доклада царю в Петроград, я был у Штюрмера. О доложенном мною царю я передал Штюрмеру лишь в общих чертах и сказал ему, что царь поручил мне изучать положение продовольственного дела и намерен мне его передать. Я не сказал Штюрмеру, что доложил царю про растрату А. Н. Хвостова, что это дело царь согласился не поднимать и что за А. Н. Хвостова назначен негласный надзор.[*] Я слышал, будто Штюрмер сам прежде пользовался казенными деньгами, и не знал, верить этому или нет, но все же стеснялся говорить ему о растрате А. Н. Хвостова. О прикосновенности Б. В. Штюрмера к этому делу я тогда не знал.

С помощью нескольких женщин Уродов, которые были разительно не похожи на ледяных в своем совершенстве Колдуний, Ракелла перебралась в сумрачный боковой ход и переоделась в свободное чистое черное платье. Мокрую одежду она сложила в ящик, прикрепленный к плавающим носилкам. Потом она вернулась в землянку и присела на корточки на холодный каменный пол рядом с верным Джиммаком. Для тепла Ракелла завернулась в одеяло.

Я, кажется, сказал Штюрмеру, что доложил царю о необходимости укрепить власть губернаторов и что получил приказание принять нужные для этого меры. Это приказание царя, а также и некоторые его указания — какие именно, теперь не помню, — я изложил в памятной записке, которую передал Штюрмеру перед заседанием совета министров. В конце заседания Штюрмер огласил мою записку. Я почувствовал, что сделал неловкость, так как следовало до доклада царю представить свои предположения совету министров. Записка произвела неблагоприятное впечатление. Никаких мер, направленных к осуществлению своего предположения об укреплении власти губернаторов, я не указал. Штюрмер, чтобы выйти из неловкого положения, предложил мне войти в сношение с министрами и просить их, не сочтут ли они возможным извещать меня о своих распоряжениях губернаторам. Вопрос остался нерешенным. Сношения с министрами я не делал. Мер к укреплению власти губернаторов не вырабатывал.

Она взглянула на группу смущенно жавшихся у входа некрасивых людей, проявлявших явное любопытство.

Позже я разослал губернаторам циркуляр с указанием, что ст. 102, т. 3-й учр. губ. не отменена, и с предложением пользоваться всеми правами, которые она им предоставляет, при этом выразил надежду, что они примут все меры, чтобы не допустить возможного влияния[*] в губерниях. Обещал, в случаях затруднений, свое содействие. Я думал, что ст. 102, т. 3-й учр. губ. по своему смыслу дает губернаторам положение хозяина губернии. Кажется, в этом же циркуляре я предлагал губернаторам привлекать к ответственности председателей земских собраний и собраний городских дум, допустивших произнесение речей оппозиционного характера, и самих ораторов.

— Кто это, Джиммак? Почему они живут здесь?



А. Протопопов.


XIV.

— Колдуньи вышвырнули нас в джунгли. Надеются, что чудовища съедят нас. — Он усмехнулся. — Но мы знаем потайные места. Такие, как это.

Господину Председателю Чрезвычайной Следственной Комиссии.

Дополнительное показание.

Вертикальные лучи света плясали на поверхности маленького пруда, создавая в землянке удивительную атмосферу покоя и безмятежности, так не похожую на мир ненависти и презрения, в котором жили обладавшие телепатическими способностями совершенные россакские женщины.



[Подготовка передачи продовольственного дела в министерство внутренних дел. Предположения о привлечении к делу банков и торговых фирм. Роль земств в организации дела на местах. Опасение оппозиционных настроений земских работников. Собрание представителей банков и хлебных фирм. План Протопопова о постановке продовольственного дела. План организации дела, выработанный В. В. Ковалевским, и обсуждение его в совете министров. Посещение собраний думского прогрессивного блока представителями совещания по продовольствию и возмущение Протопопова по этому поводу. Взгляд бюджетной комиссии Гос. Думы на передачу продовольственного дела в министерство внутренних дел. Голосование этого вопроса в совете министров. Протопопов у Бадмаева и телеграмма Распутина царю. Угроза роспуска Гос. Думы. Проект учреждения совещания для надзора за продовольственным делом. Совет Протопопова Штюрмеру «заболеть». Совещание Протопопова с Распутиным. Доклад б. царице и б. царю. Боязнь Протопопова принимать продовольственное дело перед началом думской сессии. Оставление этого дела в ведении министерства земледелия. Местные продовольственные комитеты. Открытие сессии Гос. Думы. Речь Милюкова. Выступления Шуваева и Григоровича. Протопопов желает ухода Шуваева. Беляев. Заботы Протопопова о материальном положении полиции и увеличение ее штатов. (28 августа.)]

— Колдуньи сюда не ходят. Сюда не заходят даже люди «ВенКи», которые собирают растения и грибы. — Джиммак встал во весь рост. — Это особенная вода. Колдуньи умрут, но Уроды останутся жить.



После выраженного царем во время моего доклада намерения поручить мне продовольственное дело я считал, что вопрос о передаче этого дела из министерства земледелия в министерство внутренних дел почти решон. Я сообщил это В. В. Ковалевскому. Мы оба были довольны. Я думал, что делаю первый серьезный шаг к возвращению министерству внутренних дел его почти утраченного влияния на земства. Заведуя продовольственным делом, министерство могло начать борьбу с возрастающем влиянием земского союза на земства и на местную жизнь. Я считал, что министерство земледелия поставило продовольственное дело неправильно. Мне казалось необходимым к закупке и доставке хлеба и других продуктов привлечь банки и торговые фирмы. Их опытность в деле торгового оборота и имеющиеся у них готовые организации для закупок обеспечивали бы скорую и успешную работу. Министерство земледелия вело дело почти исключительно при помощи своей организации и мало привлекало к делу торговые фирмы и банки. Это казалось мне ошибкою. Я слышал, что у банков есть запасы хлеба, продуктов и товаров; предполагал, что есть таковые и у крупных торговых фирм. Поставить их в такое положение, при котором они по доброй воле выпустили бы эти запасы на рынок, мне казалось полезным. Я думал, что их помощь наиболее нужна в деле снабжения товарами и продовольствием городов и, в особенности, Петрограда.

Ракелла не могла отрицать, что какое-то средство действительно вылечило ее. И вероятно, этим лекарством действительно была вода кенотафа. Ракелла наблюдала множество больных, хорошо знала стадии течения болезни и ни разу не видела, чтобы выживали люди, у которых заболевание доходило до той стадии, какая была у нее самой. Ретровирус довел болезнь за черту, из-за которой не было возврата, и именно в это время Джиммак вынес ее из пещерного города. Иначе она бы несомненно умерла.

Закупку, прием, хранение и отправку хлебов и продуктов в губерниях я считал правильным поручить земствам. Они завели бы нужную на местах организацию; средства давало бы им министерство внутренних дел. Я считал нужным надзор за ходом всей операции в губерниях возложить на губернаторов. Параллельно с земством, в помощь ему, даже под его контролем, я думал образовать торговые товарищества, которые, закупив продукты, могли бы сдавать их земству или лицу, назначенному губернатором. Я хотел поручить продовольственное дело в губерниях земствам еще и потому, что эта серьезная работа отвлекала бы земских деятелей от политики. Я был противником объединения земств в союз. Находил, что земский союз и союз городов захватили слишком много власти, оставив правительству второстепенную роль, и ведут агитацию, направленную против правительства. Министерство земледелия не препятствовало земствам, которым оно поручило продовольственное дело, входить в земский союз. В таких земствах служащие по найму тоже были из оппозиционно-настроенных людей. Местные продовольственные комитеты, в состав которых вошли местные оппозиционные элементы, могли начать агитацию в деревне. Таким образом, организация продовольственного дела министерством земледелия в губерниях, вошедших в союз земств, сливалась с организацией союза. Я считал, что для правительственной организации это недопустимо. По желанию распорядителей союза или по собственному почину, мелкие служащие на местах (приказчики, ключники, подрядчики извоза, весовщики на железных дорогах и др.) могли забастовать. Тогда министерство земледелия было бы поставлено в невозможность снабдить армию и население продовольствием; произошли бы беспорядки, за которыми последовала бы перемена, может быть, строя, но уж наверное — перемена правительства и исполнение требования оппозиции о назначении нового состава правительства из лиц, пользующихся общественным доверием (забастовка мелких служащих начиналась в феврале, перед революцией; об этом говорил мне А. А. Риттих, который назвал эту забастовку «бисерной»).

Но пока не было никакой возможности определить, какие именно примеси делали воду этого подземного пруда целительной. Она не могла обратиться к Джиммаку за такими чисто техническими разъяснениями. Но не было ничего удивительного в том, что сочетание каких-то ядов и неорганических веществ могли оказывать губительное действие на ретровирус — возбудитель болезни.

Вскоре после моего приезда из ставки я пригласил к себе представителей банков и торговых хлебных фирм. Я хотел узнать их настроение; считал это собрание предварительным. Приехали представители: Международного банка — Е. Г. Шайкевич, А. А. Блок[*], К. И. Савич[*]; Азиатского — А. И. Путилов; Азовско-донского — Б. А. Каменка; Русского торгово-промышленного банка — В. И. Коншин[*]; представители хлеботорговцев были от фирм Бугрова, Башкирова, кажется, Дрейфуса; кто был еще — не помню. Я сказал приехавшим, что продовольственное дело переходит в мои руки; просил их помощи; сказал, что хотелось бы скорее достичь облегчения существующего положения, хотя бы в Петрограде. Они не отрицали возможности помочь делу, но определенно не высказывались; говорили, что надо подумать; я видел все же, что дело их интересует; высказал, что считаю полезным привлечь банки и торговые фирмы в помощь мне; спросил, как это сделать. К. И. Савич вызвался составить по этому вопросу записку, которую мне и принес. Я ее не читал. Собраний тоже не делал более. Не нашел свободного времени, а главное, по мере того, как выяснялось, что дело продовольствия мне передано не будет, интерес у меня к этому вопросу падал.

Ключ к ответу содержался в самой воде. Мохандас и его люди без отдыха работают в лаборатории на борту «Исцеления», но пока все их попытки найти средство лечения оказывались безуспешными. Если бы удалось выделить из воды этого склепа нужные соединения, а потом начать лечить им больных пещерного города, то сколько жизней удалось бы спасти.

Я ежедневно видел В. В. Ковалевского. Он мне объяснял продовольственное дело; говорил про его постановку министерством земледелия; критиковал ее, делая предположения о постановке этого дела, когда оно перейдет в наши руки. Я обменивался взглядами и с другими лицами: А. Ф. Треповым, А. А. Макаровым, Н. А. Маклаковым, А. Т. Васильевым, Куколь-Яснопольским и др. У меня сложилось предположение поставить дело следующим образом: количество хлеба, потребное для армии, городов и населения губерний потребляющих, т.-е. таких, где урожай не покрывал нужды населения и хлеб надо было привозить, было исчислено министерством земледелия. Для того, чтобы собрать это количество хлеба, я предполагал ввести хлебную повинность, т.-е. обязать каждого хозяина продать министерству по твердой цене известную часть своего урожая. Твердая цена определялась совещанием по продовольствию. Все количество хлеба, которое надо было купить, я думал разложить по губерниям, пропорционально урожаю в каждой, и купить в губернии то количество хлеба, которое на нее приходится по раскладке. Сведения об урожае имелись в статистической части министерства внутренних дел. Покупку хлеба я думал возложить на губернаторов. Они должны были бы отвечать за ход дела в губернии перед министерством. Губернатор поручал бы дело покупки земству, если оно не входит в земский союз; если земство входило в союз, он старался бы убедить земское собрание выйти из союза; в случае неудачи он поручал бы покупку губернскому присутствию. Я предполагал дать губернаторам право образовывать по своему усмотрению товарищества хлеботорговцев и давать им те поручения по покупке хлеба которые они найдут полезными для дела.

От внезапно нахлынувшей надежды у Ракеллы закружилась голова, ослабший организм с трудом выдерживал даже радость. Неуверенными шагами Ракелла подошла к водоему.

Свои предположения я изложил В. В. Ковалевскому. Он с ними не согласился. Выработал другую организацию, которую я и доложил в начале октября совету министров. Я предлагал вернуть заведывание продовольствием министерству внутренних дел, потому что это министерство имеет уже готовую организацию, дважды проводившую продовольственную помощь населению в голодные годы, имеет опыт в этом деле, заведует земством, на котором лежит главная работа, а также чинами губернской и уездной администрации, которых обяжет помогать земству в его работе. Я предлагал, к количеству хлебов, нужному для армии, прибавить запас в 100 милл. пудов; все это количество разложить по губерниям производящим, т.-е. таким, где урожай хлебов превышает потребности населения, пропорционально свободному остатку хлебов в этих губерниях. Губернские земства должны были разложить количество хлебов, падающее на губернию, по уездам. Распоряжением уездных земств производилась бы раскладка количества хлебов, которое надо собрать с уезда, по волостям. Оно распорядилось бы покупкою по твердой цене хлебов у владельцев и крестьян, приемом, хранением и отправкою хлебов. Когда все количество хлебов, назначенное к раскладке, было бы куплено, я думал твердые цены уничтожить и допустить свободную торговлю хлебами по вольной цене, сняв запрещения вывоза хлебов из губерний. 100 милл. пуд. хлеба, собранного по раскладке, и 60 милл. пуд. хлеба, засыпанного в крестьянских хлебных магазинах, образовали бы в руках правительства запас на случай чрезмерного роста цен. Вся организация на местах, существовавшая при министерстве земледелия, перешла бы в ведение земств. В предположенной В. В. Ковалевским организации продовольственного дела, которую я докладывал совету министров, о праве губернатора иметь надзор за ходом продовольственного дела не упоминалось. Совет министров, по предложению А. Ф. Трепова, мне указал на это, как на пропуск. Совет министров всеми голосами против графа П. Н. Игнатьева (граф А. А. Бобринский не голосовал) признал передачу продовольственного дела из министерства земледелия в министерство внутренних дел принципиально желательною, но окончательное решение предложено было принять, после представления мною письменного доклада о предположенной организации. О голосовании совета я доложил царю, который этим голосованием был доволен.

Я узнал, что главноуполномоченный председателя совещания по продовольствию А. Н. Неверов и его помощник Гаврилов ездят в Гос. Думу на собрания прогрессивного блока давать объяснения и получать указания по продовольственному делу. Я считал это недопустимым. Сказал об этом Б. В. Штюрмеру и гр. А. А. Бобринскому. А. А. Бобринский мне ответил, что это случилось всего один раз и с его ведома; он был смущен. О поездках в собрания прогрессивного блока А. Н. Неверова и Гаврилова я доложил царю и предложил Гаврилова уволить, а А. Н. Неверова уволить из товарищей министра, с назначением его сенатором. Царь согласился. Я передал приказание царя Б. В. Штюрмеру и А. А. Бобринскому, который испросил срок на приискание заместителя А. Н. Неверову. Кажется, А. Н. Неверов оставался товарищем министра до половины января 1917 г. и, по представлению А. А. Риттиха, сменившего гр. А. А. Бобринского, был назначен в сенат. Около 15 октября я давал объяснения в бюджетной комиссии Государственной Думы при рассмотрении сметы министерства земледелия; комиссия уже знала о предположенной передаче продовольственного дела из министерства земледелия в министерство внутренних дел. Она высказалась против этой передачи. После голосования бюджетной комиссии и совет министров изменил свое решение, и за передачу, по рассмотрении представленного мною доклада, высказалось всего 6 голосов, а против передачи — 8 голосов. Я был опечален. Б. В. Штюрмер, голосовавший за передачу, высказывал уверенность, что царь согласится с меньшинством. Я поехал к П. А. Бадмаеву, где были П. Г. Курлов и Распутин. Сообщил им о голосовании в бюджетной комиссии и совете министров; указал, что передача продовольственного дела в министерство внутренних дел затягивается в совете министров, что журналы совета умышленно долго не составляются, высказал опасения, что если передача не состоится до открытия занятий в Государственной Думе, то продовольственное дело останется в министерстве земледелия, что хотя я знаю, насколько трудно будет вести дело при создавшемся настроении, но отказываться от него не хочу; просил Распутина ускорить передачу. Распутин обещал помочь; я написал, под его диктовку, телеграмму царю. Она начиналась: «Все вместе ласково беседуем» и конец был: «Дай скорее Калинину власть, ему мешают, он накормит народ, все будет хорошо» (всей телеграммы не помню). Телеграмму я послал В. Б. Похвисневу для отправки в ставку. Я думал, что А. Ф. Трепов считал меня неспособным вести продовольственное дело; он не верил также и В. В. Ковалевскому, которого я хотел назначить главноуполномоченным. Некоторые другие министры тоже были против передачи дела в министерство внутренних дел. Для того, чтобы эта передача состоялась, мне пришла мысль образовать для надзора за ведением дела и решения общих вопросов после передачи дела министерству внутренних дел совещание из нескольких министров, под председательством А. Ф. Трепова, по примеру существовавшего под председательством Б. В. Штюрмера совещания по дороговизне. Свою мысль я сообщил А. Ф. Трепову. Он ее одобрил. Сказал мне, что о пользе такого совещания он уже говорил с Б. В. Штюрмером, который с ним согласен. Я передал А. Ф. Трепову сведения, полученные мною от правых членов Государственной Думы и департамента полиции о том, что крестьянские депутаты и священники боятся роспуска Думы и могут уговорить других членов Гос. Думы прекратить всякую критику правительства и выпады против «темных сил», что не следует обнаруживать решение правительства прибегнуть в случае, если повышенное настроение Думы будет продолжаться, лишь к перерыву занятий Гос. Думы, а пригрозить ее роспуском. Кажется, А. Ф. Трепов мне сказал, что имеет те же сведения.

— Мы можем привезти сюда других больных и вылечить их. Спасибо, что ты показал мне это место, Джиммак.

После своего разговора, с А. Ф. Треповым я составил проект совещания для надзора за продовольственным делом, о котором с ним говорил. Я предполагал совещание из трех министров: путей сообщения, торговли и внутренних дел. Председатель, в случае надобности, приглашал бы и других министров. Я считал необходимым иметь в составе совещания министра торговли, предполагая привлечь к делу крупные торговые фирмы и банки. Я решил представить этот проект царю. Б. В. Штюрмеру, одобрившему, по словам А. Ф. Трепова, мысль о совещании, о своем проекте я не говорил. В день своего разговора с А. Ф. Треповым я видел Распутина; передал ему сведения, полученные мною от департамента полиции, о настроении в Государственной Думе; сказал, что распустить ее нельзя, — надо постараться ее успокоить; что удаление Б. В. Штюрмера могло бы внести некоторое успокоение, но не советую давать ему отставку, которая была бы истолкована Думою, как уступка ее требованиям; советовал Б. В. Штюрмеру «заболеть» и уехать на юг месяца на три; эта «болезнь» будет истолкована Думою, как шаг к его отставке; наступит успокоение, достигнутое без уступок Государственной Думе. (Я сообщил бы членам Думы, что способствовал удалению Б. В. Штюрмера; тогда они еще не настойчиво требовали моей отставки; я надеялся, что со мною примирятся.) Распутин внимательно меня выслушал; посоветовал мне рассказать это царице; позвонил по телефону А. А. Вырубовой; что он ей говорил, я не слышал. На следующий день я был приглашен к царице в 6 ч. вечера. Зная, что царица расположена к Штюрмеру, я, желая узнать, одобрит ли она мой план, решил, до своего разговора с царем, рассказать ей свои соображения. К назначенному часу я был у царицы; свой проект о совещании министров для надзора за продовольствием я взял с собою; хотел просить царицу передать мой проект царю; думал, что, может быть, и я его случайно увижу и тогда передам проект лично. Я рассказал царице про настроение Государственной Думы, про опасность ее роспуска; подробно передал свои соображения о необходимости Б. В. Штюрмеру «заболеть». Царица выслушала меня внимательно; она не отклоняла моего совета, но жалела Б. В. Штюрмера; назвала его «добрым стариком». В это время пришел царь. Я повторил ему доклад, сделанный царице, и добавил, что А. Ф. Трепов, как заместитель председателя совета министров, а Нератов, как старший товарищ министра иностранные дел, временно заменят Штюрмера и что это даст возможность царю спокойно обдумать положение. Царь смотрел на царицу немного смущенно; несколько раз улыбнулся. Она молчала и казалась не совсем довольною. Решения принято не было, все же я чувствовал, что слова мои будут приняты в соображение. Затем я представил царю свой проект, сказал, что без помощи министра путей сообщения и торговли я не могу справиться с продовольственным делом, и просил утвердить мое предположение. Царь несколько удивился моей просьбе. Объяснения мои были неясны, я тогда же заметил, что мало вдумался в проект совещания. Я сказал царю, что А. Ф. Трепов и Б. В. Штюрмер находят такое совещание полезным. После короткого колебания царь надписал на проекте: «Согласен». Проект с подписью царя я передал Б. В. Штюрмеру, который упрекнул меня за то, что я сделал этот доклад царю, не посоветовавшись с ним. Я ответил Б. В. Штюрмеру, что его согласие на мой проект я слышал от А. Ф. Трепова и не ожидал его упрека. Штюрмер сказал, что про этот проект он слышит впервые и о предположенном в нем совещании не говорил с А. Ф. Треповым.

Урод пришел в ужас от такого предложения. Он спрятался в тень и начал что-то шептать, одновременно испуская тихие стоны. Потом он яростно затряс головой.

Вскоре я видел Распутина, который мне сказал, что царь и царица моею нерешительностью недовольны, что я не должен, уже заявив царю о своем согласии вести продовольственное дело, выказывать колебание. Журнал совета министров с мнением большинства о нежелательности передачи продовольственного дела в министерство внутренних дел был послан царю в ставку. 30-го октября я узнал, что царь согласился с меньшинством. Сессия Государственной Думы началась 1-го ноября, принять продовольственное дело по закону, проведенному по 87 ст., несмотря на голосование бюджетной комиссии, и перед самым началом занятий Думы я считал невозможным, поэтому я составил телеграмму царю, прося разрешения отсрочить исполнение утвержденного им постановления совета министров. Телеграмму я передал царице с просьбою отослать ее царю. Царица мне сказала: «Было трудно заставить государя решиться, не следует его сбивать, раз он принял решение». Она была недовольна. Все же мою просьбу исполнила. Б. В. Штюрмер обещал передать продовольственное дело министерству внутренних дел в ближайший перерыв занятий Государственной Думы. Во время этого перерыва (кажется 6-го ноября) он был уволен. Председателем совета министров был назначен А. Ф. Трепов. По его представлению, уволенного гр. А. А. Бобринского заменил А. А. Риттих; считая Риттиха более способным вести продовольственное дело, чем меня, А. Ф. Трепов оставил это дело в министерстве земледелия. Вспоминая теперь свое намерение взяться за продовольственное дело, я должен признаться, что недостаточно обдумал это дело и ознакомился с ним. В статистической части министерства внутренних дел я даже не был, и какие есть данные, касающиеся продовольствия населения, — я не знаю; не знаю также, как исчисляется количество продовольствия для армии, хотя тогда думал, что это количество было исчислено неправильно и преувеличено. Пользы делу я бы не принес.

— О нет. Вы не можете этого сделать. Это наше тайное место для исцеления.

Ракелла нахмурилась.

В начале ноября я обратил внимание Б. В. Штюрмера на ст. 20–21 инструкции, составленной совещанием по продовольствию и утвержденной гр. А. А. Бобринским. Эти статьи содержали перечень лиц, входящих в состав местных продовольственных комитетов (или попечительств — не помню названия). Инструкция напечатана в № 283 собр. расп. правит. (кажется, 14 октября 1916 г.). Я находил, что в состав комитетов входят слишком оппозиционные элементы; думал, что на местах они сорганизуются в революционные ячейки и поведут агитацию в населении. Б. В. Штюрмер пригласил министров на частное совещание; прочел ст. 20 и 21 инструкции; сказал, что я не нахожу возможным разрешить комитетам действовать, и поддержал мое мнение. А. А. Макаров признался, что он этой инструкции не читал. После обмена мнений по этому вопросу гр. А. А. Бобринский заявил, что он приостановит организацию местных комитетов. Царю я это дело, кажется, докладывал. Первого ноября 1916 г. началась сессия Государственной Думы. При своем открытии Дума сразу обнаружила отрицательное отношение к правительству; ораторы в своих речах резко критиковали его действия. Член Думы П. Н. Милюков в своей речи допустил выпад личного характера против председателя совета министров. Б. В. Штюрмер считал что, при создавшемся настроении в Думе совместная работа правительства и Думы едва ли возможна. Он собрал совет министров, сказал, что считает себя лично оскорбленным речью П. Н. Милюкова, будет искать защиты суда, о случившемся доложит царю. Он говорил, что стесняется поднимать вопрос о роспуске Государственной Думы, не желая давать повода к упреку за то, что возбуждает этот вопрос из личных чувств; предложил обсудить положение. Мысль о роспуске была отклонена. Тогда Штюрмер предложил сделать попытку склонить Думу к более спокойному настроению и уверить ее, что правительство искренно желает работать совместно с нею. Сделать такое заявление в Думе от имени правительства было поручено военному и морскому министрам (кажется, по мысли А. Ф. Трепова). Совету министров казалось, что Д. С. Шуваев и И. К. Григорович скорее других затронут патриотические чувства членов Государственной Думы и достигнут желаемого результата. Военный и морской министры произнесли в Государственной Думе речи, в которых указывали, что они считают себя обязанными, особенно в переживаемую войну, работать совместно с Думой. Их речи имели успех, и им была устроена овация. Член Думы П. Н. Милюков после речи Д. С. Шуваева жал ему руку и обратился к нему с просьбой: «Убедите скорее Штюрмера». Говорят, будто Шуваев ему ответил: «А вы берегите военного министра». К сожалению, Д. С. Шуваев упомянул лишь вскользь, а И. К. Григорович вовсе не упомянул о том, что они говорят от имени всего правительства, и создалось впечатление, что они говорят по собственному почину, даже, как будто отделились от прочих членов правительства, которые по принятому заранее решению в Государственной Думе не присутствовали (кроме, кажется, гр. П. Н. Игнатьева и кн. Шаховского). Правая фракция Думы поняла их выступление, как заявление, сделанное главами военного и морского министерств, о солидарности их личной и ведомственной с оппозиционной политикой Думы, в противоположность прочим членам совета министров, которые являлись почти все противниками этой политики. Эти выступления военного и морского министров цели своей не достигли, настроение Думы не упало, и, наоборот, речи ораторов в последующих заседаниях указали, что рознь между правительством и Государственной Думой стала еще глубже. Некоторые члены совета министров, в том числе и я, склонны были в этом настроении винить военного и отчасти морского министров, которые своими речами как будто бы обещали, от имени войска и флота, оказать поддержку думской оппозиции.

— Прости меня, Джиммак, но те люди умирают. Если мы принесем их сюда, то у них появится шанс на выздоровление. Я врач и не могу игнорировать такую возможность.

О выступлении военного и морского министров в Государственной Думе я говорил царице и царю. Царю я особенно подчеркнул ошибку Д. С. Шуваева, — его ответ П. Н. Милюкову. Царице я сказал, что следовало бы скорее заменить Шуваева и назвал ей М. А. Беляева, которого знал и Распутин. Царица была подготовлена, не возражала, сказала: «Да, знаю». Я хотел скорейшего ухода Шуваева, с которым не ладил. В ставке, во время завтрака в офицерском собрании, я говорил с М. А. Беляевым о своем желании вместе работать и о надежде его видеть военным министром. По странной случайности, М. А. Беляева и меня доставили первого марта в Петропавловскую крепость вместе в автомобиле.

Вскоре после моего назначения градоначальник кн. Оболенский мне говорил, что в Петрограде большой некомплект городовых. В Москве они бастовали вследствие недостаточности получаемого ими жалования. П. Г. Курлов и А. Т. Васильев мне говорили, что материальное положение чинов полиции неудовлетворительно, и надо его улучшить, что это привлечет на службу более высокий, по своему уровню, элемент и что проведение закона об увеличении штата полиции, которым увеличивалось бы также и получаемое полицейскими чинами содержание, является необходимою мерою для поддержания спокойствия во всей стране. Я согласился с ними; считал этот закон нужным и спешным; знал, что по 86 ст. он в Государственной Думе либо вовсе не пройдет, либо пройдет очень урезанным; во всяком случае, на его проведение через Думу потребуется много времени. Внес его по 87 ст. в совет министров. После принятия мною поправок, предложенных министром финансов, законопроект был принят единогласно, он стоил бы казначейству около 50 милл. рублей ежегодно. Проект, принятый советом министров, был утвержден царем и введен в действие. В установленный срок я внес этот закон на одобрение Государственной Думы; я понимал, что отменить его будет трудно; А. Т. Васильев мне сказал, что, несмотря на несочувствие к этому закону, для его рассмотрения в Государственной Думе будет избрана особая комиссия. (Закон был проведен в редакции, принятой комиссией Государственной Думы 3-го созыва.)



А. Протопопов.


Джиммак покраснел, стараясь взять себя в руки и обрести дар речи.

XV.

— Колдуньи украдут нашу воду и убьют нас за то, что мы ее прячем.

Господину Председателю Чрезвычайной Следственной Комиссии.

— Нет, Джиммак, они не сделают этого…

Дополнительное показание.



— Колдуньи всегда хотят убить нас. Они хотят очистить… — Он с трудом вспомнил слово, которым мать постоянно попрекала его: — Они хотят очистить генофонд.

[Самостоятельная роль полиции. Боязнь Протопопова беспорядков. Намерение завести агентов в войсках. Недовольство в войсках. Доклад по этому вопросу б. царю. Политические кружки в столице. Кюрц. Уездная полицейская стража. Мысли о демобилизации. Волостное земство и предположения о мерах к улучшению крестьянского хозяйства и обеспечения возвращающихся с войны. Курлов и пулеметы. Забастовка в январе 1917 г. 181 запасн. батальон. Агенты департамента полиции. Надзор и наблюдение. «Сотрудники». Борьба с возникновением беспорядков и забастовок. Доклады департамента полиции Протопопову. Рабочая секция военно-промышленного комитета. «Оппозиция». Аресты в январе-феврале 1917 г. Меры к предупреждению забастовки. Арест рабочей секции военно-промышленного комитета и рабочих депутатов. А. И. Гучков. Собрание после ареста, устроенное Милюковым. Доклад Протопопова б. царю. Продовольственные лавки при заводах. Порядок исполнения постановлений военных властей о высылках. Градоначальники Оболенский и Балк. Опасения Трепова за безопасность министров в Гос. Думе. Повышенное настроение в столице и стране. Обострение вопросов продовольствия и дороговизны. План охраны. Проект прекращения беспорядков в четыре дня. Доклад этого плана б. царю. Выделение петроградского военного округа в особую армию. Ген. Гурко и присылка военной силы. Деятельность ген. Батюшина. Доклад Протопопова б. царю о замене Батюшина Белецким. Прекращение дела сахарозаводчиков. (31 августа.)]



Ракелла хотела возразить, но, вспомнив холодную жестокость Тиции Ценвы, прикусила язык. Если это тайное место с живой водой будет раскрыто, сюда тучами слетятся, как стервятники, Колдуньи и сотрудники «ВенКи» и уничтожат то единственное место, где Уроды могут жить в мире и покое. Целебное место.

Закон об увеличении штатов полиции прибавлял ей содержание; это должно было убавить, если не уничтожить, существовавшие некомплекты; он увеличивал количество полиции; необходимость вызова войск в помощь полиции для прекращения беспорядков делалась более редкой; уменьшалась зависимость от военного начальства; полиция получала возможность действовать более самостоятельно. Я всего более боялся возникновения беспорядков в Петрограде; надеялся, что сильного революционного движения среди рабочих не будет до конца войны; небольшое же забастовочное движение, думал, будет прекращено действиями одной полиции. В разговорах с П. Г. Курловым и А. Т. Васильевым я все же высказывал, что, в случае возникновения беспорядков в Петрограде и невозможности остановить их действиями одной полиции, может представиться необходимость вызвать войска; что надо знать их настроение; сведений же о настроении в войсках я от департамента полиции почти не имел и указал А. Т. Васильеву на желательность получать их более часто. А. Т. Васильев мне ответил, что прежде департамент полиции знал настроение войск; теперь же получает лишь случайные сведения от бывших своих служащих, попавших в солдаты, но что он постарается восстановить получение сведений из войска. Я докладывал царю о своем намерении иметь агентов в войсках и от них узнавать о настроении солдат; сказал, что не доверяю сведениям о том контр-разведке, что он будет лучше осведомлен мною, что агентов департамента полиции в войсках не существует со времени ген. В. Ф. Джунковского. Царь одобрил мое предположение. Несмотря на мой разговор с А. Т. Васильевым, департамент полиции постоянных сотрудников в войсках не имел, и я продолжал получать о их настроении лишь случайные сведения. До меня доходили слухи, что настроение и там повышается. Я знал, что в войсках читаются газеты преимущественно левого направления, распространяются воззвания и прокламации; слышал, что служащие земского и городского союзов агитируют среди солдат; что ген. М. С. Алексеев[*] сказал царю: «войска уже не те стали», намекая на растущее в них оппозиционное настроение. Меня это беспокоило. Я хотел знать правду; напомнил А. Т. Васильеву о необходимости иметь полные сведения о настроении в войсках. Он ответил мне что: «меры к этому принимаются». Однако, постоянных сотрудников, пока я был в министерстве внутренних дел, департамент полиции в войсках не имел, и я не получал сведений, которых желал. Думаю, агенты департамента полиции или не успели найти, или среди солдат и офицеров не нашлось лиц, желавших за деньги выдавать намерения и настроение своих товарищей. Я несколько раз вспоминал о необходимости знать настроение войск, но определенного распоряжения директору департамента полиции относительно постоянных сотрудников в войсках не давал: к решению этого вопроса отнесся легкомысленно и опасался возможного столкновения с военным министром. В предыдущем своем показании я докладывал Комиссии о сообщении полковника Бильдерлинга относительно существования офицерского заговора в гор. Луцке. После данного мною А. Т. Васильеву поручения расследовать дело, в гор. Луцк с этою целью было послано несколько жандармских офицеров; они собирали сведения и в других частях войск. А. Т. Васильев мне сказал, что в их сообщениях о настроении в войсковых частях на фронте тревожного не содержится. Приезжавшие из армии офицеры, — с некоторыми я говорил, — или не знали, или стеснялись мне сказать, что недовольство в войсках растет. У меня сложилось впечатление, что оппозиционное настроение среди солдат и офицеров еще глубоких корней не пустило. Я думал, что настроение запасных батальонов и других войск, стоявших в Петрограде, мне более известно; считал благонадежными учебные команды запасных батальонов и все войска за исключением частей, пополняемых из рабочей и мастеровой среды; жизнь показала, что я и тут был неосведомлен. От знакомых офицеров и от приходивших ко мне солдат я имел разноречивые сведения; я чувствовал, что в войсках есть брожение; однако, сильных революционных течений в военной среде я не ожидал; я был уверен, что, в случае рабочего движения, правительство найдет опору в войсках; думал, что придется избегать вызова некоторых частей на помощь полиции, но в верности царю общей массы войск я не сомневался. Я это докладывал царю. Говорил, что оппозиционно настроены высший командный состав и низший; что в прапорщики произведены многие из учащейся молодежи; но что остальные офицеры — консервативны; что в вНедовольство Ракеллы ясно читалось на ее лице.

ойсках, конечно, есть агитация и, я думаю, процентов пять революционно настроенных солдат; что этот контингент дают рабочие, но что я верю в преданность ему остальных; что офицеры генерального штаба полевели: наделав за эту войну столько ошибок, они должны были покраснеть и чувствовать, что после войны у них отнимутся привилегии по службе; что оппозиция для осуществления своей программы не искала бы опоры в рабочем классе, если бы само войско было революционно настроено. Царь, повидимому, был доволен моим докладом, — он слушал меня внимательно. Многие доклады, полученные мною из департамента полиции, остались в правом ящике рабочего письменного стола в кабинете министра внутренних дел; из них видно, что сведений о настроении войск на фронте я не имел.

В половине января А. Т. Васильев принес мне доклад, в котором сообщались сведения о двух политических кружках, существовавших в Петрограде: салон графини Н. С. Шереметевой[*], где собираются оппозиционно настроенные гвардейские офицеры, и салон графини С. С. Игнатьевой, где собираются правые. В докладе сообщалось, что в одной из гвардейских частей настроение очень повышенное: офицеры собираются вместе с солдатами, произносятся революционные речи, бранят царя (что было еще в докладе — не помню). А. Т. Васильев сказал мне, что доклад он получил от лица, очень осведомленного о происходящем движении в высшем обществе и в офицерской среде. Это лицо соглашалось сделаться постоянным сотрудником департамента полиции. П. Г. Курлов, присутствовавший при этом разговоре с А. Т. Васильевым, высказал предположение, что сведения дал Кюрц. А. Т. Васильев ответил Курлову, что он ошибается, но имени сотрудника не назвал. О Кюрце я слышал раньше от В. П. Литвинова-Фалинского, который говорил, что Кюрц, учитель французского языка, бывает у И. Л. Горемыкина и других сановников, очень осведомлен о происходящем в высшем обществе. П. Г. Курлова и А. Т. Васильева о Кюрце я не расспрашивал; я понял, что он и раньше был сотрудником департамента полиции. Доклад я принял к сведению, царю о нем не говорил: не хотел передавать ему неприятного; не послал доклада ни военному министру, ни председателю совета министров, потому что не любил Д. С. Шуваева, а кн. Голицыну не давал всех сведений, которые получал: хотел быть более осведомленным, нежели он, при докладах царю. У графини С. С. Игнатьевой я был два раза: хотел узнать какие собрания у нее происходят. Она мне сказала, что она оставила политическую деятельность, и собраний у нее более не бывает.

— Десятки тысяч людей гибнут от болезни, и это не только Колдуньи, но и обыкновенные люди. Все население Россака без исключения. Ты же видел это своими глазами, Джиммак. Мы не знаем, как спасти их — но в этой воде есть нечто такое, что оказывает фармакологическое действие. — Она тяжко вздохнула. — Ну, хорошо. Мне надо только взять пробу воды для доктора Сука. Тогда не придется никого приводить к вашему священному склепу.

Я находил, что стражники, которые во многих губерниях были расставлены по одному в селах и деревнях, перестают быть солдатами, часто портятся, начинают брать взятки, пьянствовать и притеснять население; уезды же остаются без охраны на случай возникновения беспорядков. Таким образом, цель, которая намечалась при введении уездной полицейской стражи, не достигается. Я решил повсеместно в уездах свести стражников в отряды, образовав, в зависимости от возможности их расквартировать и надобности иметь охрану, только в уездном городе, или еще в другом пункте уезда, — один или два отряда в каждом уезде. В начале октября 1916 г. я поручил П. Г. Курлову сообщить губернаторам мое предложение о сведении стражников в отряды.

Думая о предстоящей после войны демобилизации, я предполагал, что ее надо будет проводить медленно и постепенно, чтобы не скопился сразу в деревнях и городах недовольный элемент, и не произошли бы беспорядки, как в 1905 году. По сведениям департамента полиции, в Австрии, некоторых из наших пленных нарочно революционизировали в особых школах; я опасался возвращения этих пленных, имел в виду необходимость особого за ними наблюдения или их ареста. Я говорил А. Т. Васильеву: нельзя ли как-нибудь узнать, кто прошел эти школы. А. Т. Васильев мне ответил, что это может быть и удастся узнать. Ко времени демобилизации я предполагал образовать, кроме отрядов стражников в уездах, команды (роты) из бывших на войне солдат, под начальством отставных офицеров, или производить обучение новобранцев, если будет призыв в уездных городах.

Из воды Мохандас сумеет извлечь нужные компоненты и выделить из них лекарственное вещество, которое затем можно будет вводить россакским больным. Тогда ей не придется никому рассказывать, где находится источник целебной воды. Она никогда не раскроет эту тайну — хотя бы ради Джиммака.

Думал также о необходимости скорее провести волостное земство; подготовить план раздачи земель из банковского фонда и фонда земель, отобранных у немецких колонистов, георгиевским кавалерам и лицам, отличившимся на войне; облегчить крестьянам кредит на улучшение их хозяйств; провести реформу церковного прихода, выдачу пенсий увечным и раненым и других мер, направленных к удовлетворению возвращающихся с войны солдат и крестьянского населения вообще. О таких предположениях говорил со своими сотрудниками; начал проводить волостное земство, старался ускорить проведение закона о реформе прихода, предложил образовать отряды из стражников. Царю о своих предположениях о демобилизации я не говорил; обратил лишь его внимание на необходимость проводить ее медленно и постепенно и предупредил, что неосторожно проведенная демобилизация повлечет за собою беспорядки, как в 1905 году. Мне вспоминается, что, когда я говорил П. Г. Курлову о своем предложении образовать в уездах, перед демобилизацией, команды из бывших на войне солдат или когда я ему предложил передать губернаторам мое распоряжение об образовании отрядов из стражников, он мельком сказал: «хорошо бы достать для них пулеметы». Я ему не возражал, даже, помнится, ответил: «разве ты думаешь, что это возможно?» Я не ясно помню свой разговор с П. Г. Курловым точно ли я его передаю — ручаться не могу. После я ни от кого не слышал о рассылке пулеметов в отряды стражников и о получении их не делал никаких сношений.

Приходя во все больше возбуждение, Джиммак закричал:

Кажется, в половине января на заводах Айваз и другом соседнем заводе (названия не знаю) произошла забастовка рабочих. Они вышли на шоссе, около казарм 181-го запасного батальона с пением революционных песен. Человек 8 городовых стали их разгонять. Солдаты перелезли через ограду вокруг казармы, смяли и избили одного городового и другого ранили пулей, остальные бежали. Небольшой отряд конных стражников с полк. Шалфеевым (кажется) прибыл на место происшествия, пытался собрать бежавших городовых и произвести аресты зачинщиков. Это не удалось, так как солдаты увели с собою рабочих в казарму. О происшедшем мне рассказал А. Т. Васильев, сообщивший о том же, по моему предложению, С. С. Хабалову. Я распорядился, чтобы дознание произвел ген. Никольский; это оказалось невозможным: военные власти сами произвели дознание; ген. Никольский на дознании присутствовал. Он представил мне письменный доклад и устно подтвердил рассказ А. Т. Васильева. Его письменный доклад я не помню кому отдал, — мог отдать А. Т. Васильеву, А. А. Вырубовой или В. Н. Воейкову. Я говорил командующему войсками округа С. С. Хабалову о необходимости вывести из Петрограда 181-й зап. батальон. С. С. Хабалов отказывался, говоря, что некуда, нет свободных казарм. Только после настояний кн. Н. Д. Голицына, которому я рассказал дело, прося поддержать меня, С. С. Хабалов, указывавший кн. Н. Д. Голицыну на недостаток перевозочных средств, после предложения И. К. Григоровича помочь перевозке батальона, согласился перевести 181-й зап. батальон в Кронштадт. О происшедшем я докладывал царю. Раненому городовому было дано пособие в 100 руб.

— Вы никому об этом не скажете! Они все равно захотят узнать, откуда эта вода. Нет!

Организации департамента полиции я не знаю, поэтому и не могу изложить, как устроена его агентура. Знаю, что департамент имел агентов и сотрудников и получал сведения от тех и других. Агенты исполняли поручения своего начальства по охране, наблюдению и сыску. Агентов посылали охранять некоторых министров и других лиц: Б. В. Штюрмера, И. Г. Щегловитова, А. Ф. Трепова и др. Министр внутренних дел был охраняем особо тщательно, за ним было и наблюдение. Охраняли и Распутина, о чем я спрашивал А. Т. Васильева. За лицами, известными своею оппозиционною деятельностью, или теми действиями, которых у министра внутренних дел или департамента полиции имелись и другие поводы интересоваться, устанавливался надзор или наблюдение. Наблюдение было установлено за А. И. Гучковым, В. М. Пуришкевичем, П. Н. Милюковым, генералом Гурко, английским посольством. «Сотрудники» департамента полиции были случайные и постоянные. Последние получали определенное жалование, случайные сотрудники — вознаграждение, смотря по важности сообщенного ими сведения. Имена своих сотрудников, и места, где они у него имелись, департамент полиции держал в секрете: он их имел в рабочей среде, на фабриках и заводах, общественных организациях и всюду, где это представлялось ему нужным и где можно было найти подходящих людей, желавших сообщать сведения за плату. В войсках, я думаю, департамент полиции имел лишь случайных сотрудников.

В глазах его сверкала отчаянная решимость. Ракелла посмотрела в невинное круглое лицо Джиммака, на его всклокоченные волосы. Она понимала, что ни за что на свете не сможет переубедить его. Кроме того, она была обязана жизнью этому молодому человеку. Но, однако, было еще столько жертв…

Желая предупредить рабочие беспорядки и забастовки, я говорил, что нельзя давать рабочим сорганизоваться и допускать в их среде брожение. Департамент полиции приводил мое указание в исполнение, старался арестовать и выслать «главарей» и «зачинщиков» движения, не допуская их сорганизовать и возбуждать рабочих. Считались опасными три политические группы: социалисты-демократы, которые были более сорганизованы; социалисты-революционеры считались не сорганизованными, как и анархисты. Анархистов числилось в Петрограде около 40 человек. Среди лиц, принадлежащих к этим партиям, главным образом, и производились обыски, аресты и высылки, причем исключение делалось для членов Государственной Думы, так как опасались недовольства Думы, которое было бы этим вызвано; за этими лицами только следили. Раз в неделю все сведения департамента полиции сводились в письменный доклад, объяснения которому мне давал А. Т. Васильев; иногда я звал П. Г. Курлова, ген. Глобачева и других лиц, объяснения которых считал полезными. Я составил заметки обыкновенно на самом же докладе, по этим заметкам устно докладывал царю. Из полученных докладов и других случайных сведений, у меня сложилось убеждение, что петроградские рабочие готовы решиться на забастовку и на шествие к Государственной Думе 14 февраля, только еще не сорганизованы. Лица, могущие их сорганизовать, «главари» и «зачинщики» движения, были известны в полиции, — в том числе были и члены рабочей секции военно-промышленного комитета. Я считал опасным введение рабочих секций в состав центрального комитета и военно-промышленных комитетов, образованных на местах. Я видел в этом организацию рабочих по всей России, центральный орган которой находится в Петрограде. Я находил эту организацию повторением организации Хрусталева-«Носаря» в 1905 году. Говорил об этом царю. Секция рабочих депутатов центрального военно-промышленного комитета, по моему мнению, служила связующим звеном между революционно настроенным рабочим населением и оппозицией. Оппозицией я считал партии, входившие в прогрессивный блок Государственной Думы (с конституционно-демократической партией во главе). Оппозиция считала необходимым немедленное проведение в жизнь назначения в правительство лиц, пользующихся общественным доверием, что являлось по моему мнению скрытою формою ответственного перед Думою министерства. Для достижения этой цели оппозиция должна была опереться на рабочих, могущих произвести забастовку и демонстрацию перед Государственною Думою, что заставило бы царя уступить и дать требуемую реформу. Мне казалось, что надо прервать связь между оппозицией и рабочими, т.-е. арестовать членов рабочей секции военно-промышленного комитета. Также казалось нужным не дать возможности рабочим сорганизоваться далее и согласиться на аресты «зачинщиков» и «главарей» рабочего движения; я так и сделал. Всего за время с половины января и до половины февраля было арестовано около 130 человек. Поводом для ареста рабочей секции были сообщенные сотрудниками департаменту полиции сведения о присутствии на собраниях секции посторонних лиц, произносимые рабочими депутатами речи и постановленные резолюции.

— Обещайте, госпожа доктор! Обещайте, что вы не сделаете этого.

Другие Уроды нервно поглядывали на нее, глаза некоторых загорелись злобой. Вероятно, они думали, не убить ли врача, прежде чем она выдаст их. Если она не убедит их, что не сделает этого, она не выйдет отсюда. Но тогда она не сможет рассказать Мохандасу о своем открытии.

Для предупреждения забастовки в департаменте полиции (не знаю кем) было составлено письмо, призывающее рабочих к спокойствию и убеждающее их оставить мысль о забастовке. Письмо при помощи сотрудников было проведено через рабочую секцию военно-промышленного комитета и ею подписано. Цензура сначала запретила его печатать. Оно появилось в газетах в несколько измененной редакции лишь после переговоров А. Т. Васильева (кажется) с Н. В. Плеве. А. Т. Васильев, показавший мне напечатанное в газете письмо, сказал, что оно «происходит от нас», что цензура изменила немногое в редакции письма, после переговоров с нею и что это не имеет значения. Позже кн. Н. Д. Голицын мне сказал, что, арестовав рабочих депутатов после появления этого письма в газетах, я сделал ошибку. Мне было доставлено несколько прокламаций, где рабочие призывались к ниспровержению существовавшего строя, забастовке и устройству шествия к Государственной Думе. Они были подписаны или: «Русская социал-революционная рабочая партия», или: «Русская социал-демократическая рабочая партия». Я поехал к ген. С. С. Хабалову и спросил его, как он думает остановить начинающееся забастовочное движение и попытки сорганизовать рабочих для шествия к Государственной Думе 14-го февраля? Не следует ли арестовать рабочую секцию? Он мне ответил, что арестовать придется, вероятно, но напишет раньше письмо А. И. Гучкову, что он в курсе дела. Через несколько дней он прочел это письмо в заседании совета министров. Оно содержало указание на то, что в собраниях секций рабочих депутатов участвуют посторонние лица; что произносятся революционные речи; запрещалось секции собираться без предварительного извещения о том полиции. Срок для ответа был поставлен трехдневный. Через три дня я спросил А. Т. Васильева, получен ли Хабаловым ответ от А. И. Гучкова. А. Т. Васильев мне сказал, что ответа еще нет. Собрания секции без предварительного извещения полиции продолжались, посторонние лица на собраниях присутствовали, произносились революционные речи. Я решился секцию арестовать. А. Т. Васильев сказал мне, что следует произвести арест по ордеру военного начальства. На следующий день А. Т. Васильев приехал ко мне с ген. Глобачевым и ген. Поповым. У меня был С. А. Куколь. А. Т. Васильев привез с собою журнал заседания рабочей секции военно-промышленного комитета, составленный приблизительно в декабре 1915 года, с надписью на первом листе рукою С. П. Белецкого. Написано было неразборчиво; я сам прочесть не мог; помнится, смысл надписи был (объяснял мне ее А. Т. Васильев), что надо обождать арестом секции до большего выяснения ее деятельности. Я ехал к царю с докладом. Отложил распоряжение об аресте до своего возвращения. Царю рассказал обстоятельства дела. Сказал, что можно опасаться забастовки, вследствие ареста секции, — высказал также и свое мнение, что арест все же произвести надо. Царь сказал: «Что же делать? Арестуйте». Возвратясь в Петроград, я сказал А. Т. Васильеву произвести арест. Он ответил, что ордер ген. С. С. Хабалова у него имеется, и он исполнит мое приказание. Ген. Глобачев, бывший тут же, просил позволения произвести и другие, намеченные аресты. Я согласился. В эту ночь, всех арестованных, кажется, было 40 человек, в том числе и рабочие депутаты. Больной Гвоздев был арестован на дому; члены секции были арестованы не все: сотрудник департамента полиции Обросимов[*] и еще 2 человека, кажется, остались на свободе; они были арестованы позже. А. Т. Васильев сказал мне, что Обросимов[*] выразил согласие отбыть наказание, которое на него наложит суд, но что департамент полиции либо испрашивает сотрудникам помилование, либо устраивает им возможность бежать; после побега сотрудник делается нелегальным. Я бы испросил у царя сотруднику помилование, и против устройства побега я бы тоже не возражал. После ареста сотрудника Обросимова[*], я спросил А. Т. Васильева: «будем ли мы так же в курсе движения среди рабочих, как были раньше?» Он мне ответил, что я буду получать подробные сведения: «такие же, как и прежде». Очевидно, что постоянных сотрудников в рабочей среде департамент полиции имел достаточное число. Следствие по делу рабочих депутатов велось под наблюдением бывшего начальника особого отдела департамента полиции Смирнова[*]. А. И. Гучков разослал по фабрикам и заводам извещение рабочим об аресте их представителей; экземпляр этого извещения был доставлен Смирнову. Царь боялся А. И. Гучкова. Я считал А. И. Гучкова одним из главных де— Хорошо, Джиммак, я обещаю. Я не приведу сюда людей. Но это было большое испытание ее убеждений: что важнее — спасать больных и умирающих или хранить верность вынужденно данному слову? Слишком много жизней висит на волоске. Она не хотела навеки опозорить свое имя… поэтому не может быть никаких сомнений в том, как следует поступить. Даже если ей придется обмануть Джиммака, она не может отказать больным в шансе на спасение.

ятелей оппозиции и хотел узнать, насколько он причастен к делу рабочих депутатов. Я спросил о том А. Т. Васильева, который мне ответил, что, по мнению Смирнова, причастность А. И. Гучкова к делу несомненна, однако поводов для привлечения его к суду не имеется. Мнение Смирнова я докладывал царю. Сказал, что арест А. И. Гучкова только увеличил бы его популярность, что в военно-промышленном комитете происходят, как говорят, злоупотребления и, если они обнаружатся, то репутация А. И. Гучкова будет подорвана; правительство же будет в стороне. Царь понимал, что я ему доложил правду. После ареста рабочих депутатов в помещении военно-промышленного комитета членом Государственной Думы П. Н. Милюковым было устроено собрание. Присутствовали: член Гос. Думы Аджемов, члены государственного совета А. И. Гучков и другой, которого называли «князь», представитель рабочих, приехавший из Москвы, оставшиеся на свободе члены рабочей секции (в том числе Обросимов[*]) и другие лица. Речи произносили П. Н. Милюков, Аджемов и «князь». Резко высказал свое мнение один из представителей рабочих. В своих речах ораторы обсуждали создавшееся положение и предлагали различные способы помочь арестованным. Некоторые ораторы высказывали надежду добиться их освобождения. (Содержание речей не помню, ход заседания излагаю, насколько могу вспомнить.) Я получил от А. Т. Васильева подробный отчет о заседании; сведения о нем сообщил в департамент полиции, вероятно, Обросимов. Экземпляр этого отчета был мне предъявлен во время моего опроса в Верховной Следственной Комиссии.

Мне казалось, что после ареста рабочих депутатов наступило некоторое успокоение. Я хотел довести об этом до сведения царицы, — не сомневался, что она передаст царю. Я написал письмо А. А. Вырубовой, уведомляя ее, что «настроение понизилось». Я знал, что она письмо покажет царице. К своему письму я, кажется, приложил отчет о заседании, устроенном П. Н. Милюковым. Дня через три после отсылки мною письма А. А. Вырубовой я делал царю доклад; показывал ему отчет заседания; он им интересовался, читал его сам. После доклада царю я рассказал царице свои впечатления о создавшемся положении. Царь и царица были довольны моими действиями. Вскоре я получил от Е. В. Сухомлиновой письмо, в котором она меня извещает, что в «Царском Селе, за арест секции, мне поставлен плюс». (Копии отчета заседания, устроенного П. Н. Милюковым, я послал В. Н. Воейкову, Н. Д. Голицыну и И. Г. Щегловитову.)

Естественно, потребности больного населения перевешивают чаяния горстки Уродов. Она, конечно, попробует защитить Джиммака и его друзей, насколько это окажется в ее силах, но ни в коем случае нельзя лишать Мохандаса этой ниточки. Надо взять пробу воды — это самое меньшее, что она обязана сделать.

Для удобства рабочих и, чтобы предупредить среди них волнения, вызываемые недостатком продовольствия и дороговизною, при заводах были устроены лавки, в которых продавались хлеб, чай, сахар и другие предметы, нужные рабочим. Лавки принадлежали товариществу Беляевой[*], устроены они были С. П. Белецким, давшим этому тов-ву из сумм департамента полиции ссуду в 150 тысяч рублей. В бытность его товарищем министра департамент полиции оставил за собою надзор за делом, до выплаты ссуды; долгу к февралю оставалось 60 тысяч руб. Заведывал лавками, в качестве члена правления товарищества Беляевой, чиновник департамента полиции Кушнырь-Кушнарев. Всех лавок было, кажется, 16. Я считал это дело полезным и думал увеличить их число. Когда муки в городе было мало, на закупку таковой в запас для лавок я дал Кушнырю 100 тысяч руб., которые я занял у Мануса (через Н. Ф. Бурдукова, как показывал в Верховной Следственной Комиссии). Кушнарев мне сказал, что рабочие сами «производят торговлю в лавках и имеют за нею надзор» и что эти рабочие «выбираются самими рабочими поочереди». Я тогда не обратил внимание на эти слова. Теперь думаю, что Кушнырь-Кушнарев находил между рабочими «сотрудников» для департамента полиции и им поручал торговлю в лавках; что эти сотрудники устанавливали между собою очередь. Думаю, что те благодарственные письма, которые Кушнырь-Кушнарев мне показывал, говоря, что они получены от рабочих, написаны «сотрудниками» и что вся организация лавок имела целью успокоить рабочих, доставляя им некоторые удобства, показать им, что правительство о них заботится и получать через «сотрудников» точные сведения о предположениях и настроении рабочих.

Это было самое верное решение.

По желанию С. П. Белецкого, когда он был товарищем министра внутренних дел, и его соглашению с военным начальством был установлен особый порядок, которым департамент полиции приводил в исполнение постановления военного начальства о высылках. Эти постановления вписывались в журнал особого совещания, которое не могло их изменять; определяло лишь место высылки в России или Сибири, согласно ст. 17 или 19 инструкции особого совещания, указанной в постановлении военного начальства, и назначало высылаемому срок выезда. О существовании этого порядка мне сказал А. Т. Васильев; я его не расспросил и с этим порядком не ознакомился. Военное начальство часто прибегало к высылкам; около 80% всех высылок, проведенных по журналу особого совещания, падало, по словам А. Т. Васильева, на высылки по постановлению военного начальства.

Урод хищно наблюдал за ней, не пуская к воде, словно опасался, что она сможет каким-то образом набрать воду в бутылку и спрятать. Ракелла вздохнула, улеглась на подвесные плавающие носилки и сказала мальчику, что готова. Джиммак надел ей на глаза черную повязку, и она почувствовала, что он вывез ее из подземного грота.

Петроградского градоначальника кн. А. Н. Оболенского я не любил и находил его самоуверенным и нераспорядительным. Слышал, что в продовольственной комиссии, где он председательствовал, все дело вел член комиссии Фомин[*], которого называли нечестным человеком. Дознание я хотя и не назначил и не сообщил и министру земледелия, но стал не совсем доверять кн. А. Н. Оболенскому. Царица его тоже не любила; она была сердита на его сестру, свою фрейлину, упрекавшую царицу за ее близость к Распутину. Все вышеизложенное заставило меня желать ухода кн. А. Н. Оболенского. Я ему сказал: «В Царском Селе вами недовольны, не знаю удастся ли нам служить вместе». Ему уходить не хотелось. Я ему посоветовал съездить к царице «помириться» Он последовал моему совету. Это облегчило мне получение согласия царя на зачисление кн. Оболенского в свиту, о чем я ходатайствовал. Около первого ноября кн. А. Н. Оболенский оставил место градоначальника. Я слышал, что перед уходом он ездил к Распутину, но это ему не помогло: мне хотелось с ним расстаться. Распутин же за него не просил. На его место я предложил на усмотрение царя и царицы 4-х кандидатов: Миллера[*] — градоначальника в Ростове на-Дону, Спиридовича — градоначальника Ялты (за них просил меня П. Г. Курлов), Хогондокова — наказного атамана, кажется амурского казачьего войска (за него просил меня кн. В. М. Волконский) и А. П. Балка, помощника варшавского обер-полициймейстера. Он был мой товарищ по 1-му кадетскому корпусу, и я его считал наиболее подходящим кандидатом; за него просил П. А. Бадмаев; Распутин знал А. П. Балка. Царь отклонил кандидатуру Миллера, сказав: «немецкая фамилия, не надо». Царица, к которой по моему совету ездил ген. Хогондоков, но ей не понравился, отклонила кандидатуру его и ген. Спиридовича, про которого сказала: «пусть остается, где он есть». Я сказал про А. П. Балка: «Он хороший человек и будет свой», и просил его назначить. Царь согласился; царица не возражала. Доклад мой царю произошел в этот день случайно: я был вызван к царице, разговаривал с нею в гостиной, куда пришел царь. Я говорил А. П. Балку, что надо подготовить план охраны Петрограда на случай возникновения серьезных беспорядков, предвидя возможность вызова войск на помощь полиции. Он ответил, что прекращал революционное движение в Варшаве и имеет уже опыт. Приблизительно в это время А. Ф. Трепов был назначен председателем совета министров. Раздражение Государственной Думы против правительства, обнаружившееся с первых ее заседаний, заставило А. Ф. Трепова думать об охране министров, бывавших в Думе. Он допускал возможность нападения отдельных несдержанных депутатов на членов правительства во время бурных заседаний и в совете министров поднял вопрос об усилении и даже удвоении караула при Гос. Думе, как это было во времена 2-й Думы. Он справлялся и об исправности звонка, проведенного от его места в Думе на гауптвахту. Вызывал Куманина, заведывающего министерским павильоном, и помощн. начальника охраны Таврического дворца полк. Бертхольда[*]. Мысль увеличить караул была оставлена А. Ф. Треповым, решившим, что эта мера обострила бы еще более отношения Думы и правительства. При открытии Думы после перерыва были приняты особые меры охраны: у застав стояли отряды конных стражников, чтобы не пустить в город толпы рабочих, если бы они туда двинулись; в улицах, прилегающих к Государственной Думе, были сосредоточены усиленные наряды полиции. По городу ездили отряды жандармов и конной стражи. Меры были приняты А. П. Балком по моему поручению; о его распоряжениях я подробно его не расспрашивал.

Начиная с ноября, настроение в столице и во всей стране стало подниматься. Обострялись вопросы продовольствия и дороговизна. Меры, принимаемые правительством, были неудачны. Резкая критика его действий в речах членов Государственной Думы, разносимая печатью, находила отклик всюду. В Петрограде влияние Думы было особо заметно; умеренные люди переходили на сторону оппозиции, резкие речи членов Думы повторялись и обсуждались в частных домах и собраниях; их размножали на гектографах и в типографиях, рассылали в войска и распространяли среди рабочих; забастовки, временно стихнувшие, стали чаще повторяться; сведения департамента полиции указывали на возможность рабочего движения в столице.

— Обещайте, что вы никому не расскажете об этом месте, — попросил он, так сильно приблизив свои губы к ее уху, что Ракелла ощутила его теплое дыхание.

— Я дала слово и сдержу его, — сказала она в темноту.

У меня снова явилась мысль о необходимости иметь наготове план охраны не только полицейской, но и войсковой. Я спросил А. П. Балка, в каком положении находится выработка этого плана? Он мне ответил, чтобы я не беспокоился, что у него на квартире ежедневно происходят заседания по этому делу под председательством ген. С. С. Хабалова, что план вырабатывается. Вырабатывался ли план по распоряжению ген. С. С. Хабалова, или по инициативе А. П. Балка, которому я, при его вступлении в должность, дал распоряжение подготовить этот план, — мне неизвестно. В половине января А. П. Балк мне передал план охраны. Я его не изучал и плохо помню. По плану предполагалось прекратить беспорядки в четыре дня; если это не удастся, командующий войсками округа продолжал давать указания, соответственно обстоятельствам. Предполагалось сначала действовать одной полицией; в случае нужды — вызвать казаков с нагайками; при необходимости — вызывались войска. Предполагалось вызвать те части войск, которые «благонадежны», т.-е. не откажутся стрелять; они были поименованы и разделены между шестью полициймейстерами города. В каждом полициймейстерстве был особый начальник военных частей. Численность всех вызываемых войск, жандармов и полиции была 1.200 человек. Ген. Чебыкин командовал войсками охраны, его помощником был полк. Назаров. План я представил царю. Доложил ему, что в 1905 году прекращали беспорядки 60 тысяч человек солдат; что теперь, хотя общая численность всех благонадежных частей только 12.000 человек — все же, надеюсь, беспорядки будут прекращены; что ген. С. С. Хабалов — верный ему слуга и исполнит свой долг. Царь оставил план у себя и поблагодарил меня. После царя я был у царицы; рассказал ей вкратце про план охраны, хвалил С. С. Хабалова, сказал, что ему следует дать больше самостоятельности и выделить петроградский военный округ из состава Северного фронта, иначе ген. Н. В. Рузский уволит ген. Хабалова; просил царицу его принять. С. С. Хабалов был принят царем и царицей. Через неделю я жаловался царю на генералов Рузского и Савича[*], притеснявших ген. С. С. Хабалова; напомнил, что прежде петроградский округ составлял особую, шестую армию, и предложил царю, не пожелает ли он восстановить старый порядок. Указал, что ген. С. С. Хабалов будет иметь больше самостоятельности при подавлении революционного движения среди рабочих. Царь выслушал мой доклад и поручил мне передать С. С. Хабалову явиться к нему. В конце января царь сказал мне, что петроградский округ выделен в особую армию.

В половине февраля царь с неудовольствием сообщил мне, что он приказал ген. В. И. Гурко прислать в Петроград петергофский уланский полк и казаков, но Гурко не выслал указанных частей, а командировал другие, в том числе моряков 2-го гвардейского экипажа (моряки считались революционно настроенными; они при призыве пополнялись из фабричной и мастеровой среды). Я ответил царю, что моряки, действительно, присланы неудачно и я считаю полезным увеличение числа лишь благонадежных частей войск в Петрограде, но не удивлен ослушанием ген. Гурко; думаю, что царь пожелает настоять на исполнении своего приказа. Царь сказал: «Да конечно!». Сделал ли он ген. Гурко выговор и повторил ли свое распоряжение, я не знаю.

Когда Ракелла вернулась в переполненный больными госпиталь в пещерном городе, вокруг нее тотчас собрались пораженные до глубины души Колдуньи. Даже Тиция Ценва не стала скрывать свое удивление тем, что Ракелла все еще жива.

Я много раз говорил царю, что считаю деятельность ген. Батюшина вредною. Он часто производил недостаточно обоснованные обыски и аресты среди лиц торгово-промышленного мира и делал выемки и обыски в банках. Его деятельность уменьшала русское производство, пугала капитал и откидывала в оппозицию торгово-промышленный мир и банки. Я считал, что он плохо исполняет свою прямую обязанность — знать настроение войск и дозволяет своим помощникам полк. Рязанову[*] и прапорщику Логвинскому брать взятки и вымогать деньги. Я мало знал Батюшина; стеснялся обращаться в нему с ходатайством по просьбам царицы, А. А. Вырубовой и своих знакомых (царица и Вырубова просили меня переговорить с Батюшиным об освобождении Д. Л. Рубинштейна); мне хотелось заменить его человеком, которого я бы поставил на это место; с которым бы не стеснялся. С. П. Белецкий очень желал занять ответственное место; я считал его умным, правых убеждений и очень способным к сыску человеком. Знал, что он был нечист в денежных делах, но надеялся, что он исправится и будет честно исполнять свой служебный долг; в этом я взял с него клятву перед иконою. Я решил его назвать царю, как кандидата на пост ген. Батюшина. Мне очень советовал это и Н. Ф. Бурдуков; Белецкий часто у него бывал, и они были дружны. Н. Ф.Бурдуков мне говорил, что Белецкий будет полезен на месте Батюшина, но не советовал доверяться ему: «предаст». В половине февраля царь уезжал в ставку. Я хотел, чтобы он приказал ген. Гурко уволить Батюшина и назначить С. П. Белецкого на его место; напомнил царю о вредной деятельности ген. Батюшина и сказал, что считал бы полезным его заменить С. П. Белецким. Царь мне ответил, что он знает дурную репутацию Белецкого, но согласен со мною относительно его выдающихся способностей к делу сыска и подумает о его кандидатуре. За два дня до своего отъезда царь мне сказал, что он думает назначить С. П. Белецкого на место Батюшина, был со мною очень ласков, простился и приказал беречь царицу. Больше я в Царском Селе не был. Полковник Рязанов[*] был послан командовать батальоном в Хабаровск, прапорщик Логвинский отдан под суд.

— Вы вернулись, вырвавшись из лап смерти — и вы исцелились! — Юная Кари Маркес не скрывала от других своей радости. — Но как вам это удалось?

За несколько дней до своего отъезда царь помиловал сахарозаводчиков по моему представлению (Цехановского, Доброго, Гепнера и еще двух, фамилии которых не помню). Он согласился поставить резолюцию, мною ему представленную: «Дело сахарозаводчиков прекратить; водворить их на место постоянного их жительства; пусть усердною работою на пользу родины они искупят свою вину, если таковая за ними и была».



А. Протопопов.


— Это не имеет значения, — ответила Ракелла, заметив холодное неодобрение в глазах Тиции. — Я нашла ключ к спасению всех вас.

XVI.

Господину Председателю Чрезвычайной Следственной Комиссии.

Дополнительное показание