— Служители! — хохотнул Аваллах. — Здравствуйте, служители. Надеюсь, ваш Бог не запрещает вам есть мясо и пить вино?

— Нет, господин, — отвечал Давид. — Не запрещает.

— Тогда пусть мои слуги отведут вам комнаты, чтобы вы могли помыться с дороги. Встретимся за столом. — Он поднял руку, подошел прислужник.

Странники поклонились и направились вслед за провожатым.

— Где ты их нашла? — спросил Аваллах, когда дверь за ними затворилась.

— Это они меня нашли, — отвечала Харита. — В разрушенном доме, куда я иногда наведываюсь. Они его разыскивали, говорят, что это святилище их Бога. А меня приняли за богиню. — Она рассмеялась.

— Вот и славно. — Аваллах поднял темные брови. — Самое время мне позабавиться.

— Тебе больно? — Харита нагнулась, положила ему на бок ладонь.

Он похлопал ее по руке.

— Ничего, терплю, — сказал он. — Нет, мне лучше. Через день-два буду на ногах. Пусть скажут поварам, что у нас гости. Таких важных послов надо принять с почетом.

Глава вторая

Зима выдалась суровая, весна — дождливая и холодная. Лето не принесло желанного тепла; зерно не уродилось, хотя травы было вдоволь и скот успел нагулять жирок. С приближением осени задули сильные ветры, возвещая приход еще одной тяжелой зимы: на бледном севере собиралась буря, которую мало кто на юге предвидел.

Эльфин вернулся из летнего дозора раньше обычного. Его мучили тяжелые предчувствия. Талиесин не ездил с ним в этот год. Он провел лето с Блезом, помогая Хафгану наставлять в науках немногочисленную, но бойкую ватагу мальчишек — сыновей окрестной знати. Когда дружина, насчитывающая уже почти три сотни лучших ратников со всех концов Гвинедда, звеня оружием, въехала в Каердиви, Талиесин и его подопечные вместе с остальными жителями встречали их у ворот.

Он увидел суровую улыбку отца, напряженную посадку в седле и понял — что-то не так. Однако затем началось обычное празднество, и прошло немало времени, прежде чем Талиесин узнал, что тревожит короля.

— В чем дело? — спросил юноша, когда смог наконец отвести Эльфина в сторону. Он налил сладкого меда в два больших рога, один протянул отцу.

Эльфин криво улыбнулся.

— Я что, виден насквозь всем и каждому?

— Не всем и не каждому, но уж мне точно. — Талиесин поднял кубок. — Твое здоровье, отец.

Они выпили и вытерли усы тыльной стороной ладони.

— Что случилось этим летом? — спросил Талиесин.

— Ничего особенного. За все лето встретили лишь три бродячих племени. — Король пожал плечами и снова уставился на кубок.

— И все же?

Из открытой двери вырвался взрыв смеха — там начинался пир.

— И все же у меня на сердце лежит тяжесть, которую мудрые советчики не могут ни объяснить, ни развеять.

— Что тебя гнетет?

Король поднял руку и прижал ладонь к сердцу.

— Мой собственный мудрый советчик говорит, что зреют худые дела. Да, к северу от Вала все тихо, но мне сдается, что наши враги выжидают и копят силы.

— Ты говорил об этом с Максимом?

— Пытался. На обратном пути мы проезжали Каерсегойнт, но Максим снова в Лондоне. Римляне! Если б они рубились с пиктами и аттакоттами так же рьяно, как между собой! — Эльфин вздохнул. — Да это и неважно. Легионеров осталось всего ничего — пять сотен в Лугуваллии, в Эбораке и Дэве и того меньше. Вал теперь охраняет Фуллофауд, и надо отдать ему должное — он бдительный военачальник. Однако он слишком доверяет своим разведчикам. Разведчикам, я сказал? Эти головорезы не лучше того зверья, за которым должны следить.

— Ты мог бы поехать в Лондон, — предположил Талиесин. — Взял бы с собой меня и кого-нибудь из вождей. Поговорили бы с легатом.

— Будь в этом хоть какой-то прок, я бы тут же прыгнул в седло. Легат считает, что главная опасность — на юго-востоке. Последних людей он отправил строить там крепости — обороняться против саксов с их рыбачьими лодками. И это после резни на севере!

— С тех пор прошло семь лет, — мягко напомнил Талиесин.

Эльфин задумался, потом медленно улыбнулся и покачал головой.

— Да. Но такое же, если не хуже, может случиться вновь. Оно надвигается, Талиесин. Темное время. Ты скажешь, я полжизни его жду, но, клянусь, времен темнее еще не бывало. Думаю, Максим видит это не хуже меня, поэтому и поехал в Лондон — хочет до них докричаться. Нельзя забирать от нас всех людей на юг.

— Что будешь делать ты?

— А что мне остается, кроме как самому о нас позаботиться?

Талиесин не ответил. Он редко видел отца в таком смятении. Да, Эльфин порою ярился да поносил страшными словами близорукую тупость императора, наместников, командующих легионами, особенно после страшной резни семь весен назад. Однако сейчас он, вернейший и преданнейший из подданных, окончательно махнул рукою на римлян — это была новость, и она встревожила Талиесина.

Он сам видел, как год от года увеличивается дистанция между кимрами и их защитниками-римлянами. Народ постепенно возвращался к своим обычаям, к образу жизни своих предков-бриттов.

— Кельт возродится, — сказал Талиесин.

— А?

— Так сказал Хафган, и, боюсь, пророчество его исполнится.

— Да, и еще как. Жаль, Гвиддно нет с нами, — грустно сказал Эльфин. — Мне его не хватает. — Он поднял рог. — За крепкую руку, острое железо и быстрых коней! — Он одним глотком осушил рог. — Пойдем, повеселимся. Мы оба знаем, что это может быть последний пир на долгое-долгое время. И возьми с собой арфу, сынок. Эти месяцы мне так недоставало твоего пения.

Они уже вставали, когда вошла Ронвен.

— Твои люди зовут тебя, муженек.

— Пусть зовут, — сказал Эльфин, заключая ее в крепкое медвежье объятие. — Первым делом — ты.

— Ну-ка прекрати! — крикнула Ронвен, вырываясь из его рук — не настолько, впрочем, сильно, чтобы и впрямь высвободиться. — Успеем еще намиловаться.

Эльфин ухмыльнулся.

— Вот тут ты и ошиблась, женщина. Намиловаться никогда не успеваешь. Надо торопиться, пока есть время.

Он смачно поцеловал ее в губы, она так же пылко ответила.

— Ах, Талиесин, найди себе отраду-женушку и будешь счастлив до конца жизни.

— Постараюсь, — рассмеялся Талиесин.

— Люби ее всем сердцем, — сказала Ронвен, увлекая Эльфина к дверям (рука его по-прежнему лежала у нее на талии), — и в доме твоем будет вечно царить благо.

Они присоединились к празднеству, которое продолжалось два дня. Эльфин оказался пророком: это был последний пир в этом году и в следующие тоже. А для многих — последний в жизни.



Золотые осенние деньки осыпались один за другим, и земля приготовилась к зимней спячке. Хафган, все такой же статный, с острым орлиным взором — хотя в длинных темно-русых волосах заметно прибавилось седины — сидел перед своей избушкой и смотрел, как длинная, тонкая струйка дыма уходит в холодное синее небо. Он долго наблюдал, как дымок завивается и распластывается на ветру, потом подобрал синее одеяние и заспешил к жилищу Эльфина.

— Позови мне господина, — сказал он молодому воину, без дела подпиравшему дверь.

Юноша потянул себя за ус. Хафган отступил на шаг и пнул его в голень. Парень чуть не рухнул.

— Давай, поторапливайся, — распорядился друид.

Через мгновение Эльфин уже стоял перед своим главным советчиком, моргая от яркого света.

— Не рановато поднялся, Хафган? — спросил он.

— Скорее слишком поздно.

— А в чем дело? Что ты увидел?

— Они идут.

— Пикты?

— С этого дня мы не будем больше говорить об ирландских пиктах или саксах, только о варварах.

— Ты хочешь сказать, они все идут?

— Чему так удивляться? Не ты ли сам говорил о грядущей тьме?

— Я надеялся, что у нас есть еще несколько лет, — сознался Эльфин.

— Годом больше, годом меньше, какая разница? Встречай день, когда он приходит.

— Видишь ли ты нашу победу?

— Спроси лучше своего сына. Он куда зорче меня.

— Талиесин уже три дня как куда-то запропастился. Где он, когда он нам всем нужен?

— Там, где он нужнее всего.

Чуть позже, когда дружина снова собралась выехать, от старого дуба донесся набатный звон.

Эльфин и его ближайшие советчики — Киалл, Рединвар и Херидд — поспешили к дереву. Талиесин ждал их с железным билом в руках.

— Я мог бы прийти к вам, но время не ждет, — объяснил юноша. — За Моном видели ирландские корабли. Захватчики дошли до Дибр Дуиу. Диганви в осаде.

Талиесин почти ждал, что сейчас его отец, как древние кельтские воители, придет в боевое исступление. Однако король был спокоен и решителен.

— Сколько кораблей? — спросил он.

— Не меньше тридцати. А то и больше. Те, что пристали к берегу, выкрашены в цвет моря — борта, паруса, мачты, — чтобы не отличаться от волн. Трудно их сосчитать.

— Так там и тысяча человек наберется! — воскликнул Херидд.

Киалл, уже застегивавший кожаный нагрудный доспех, сухо заметил:

— Их тысяча против наших трех сотен — им недостает еще двух тысяч, чтобы сразиться на равных!

— Перехватим их на побережье или будем дожидаться здесь? — спросил Рединвар.

— Если им приглянулась наша земля, пусть придут и попробуют ее захватить, — отвечал Херидд.

— Нет, — твердо произнес Эльфин. — Это годится нам, но многие мелкие поселения ждут нашей защиты. Встретим супостатов там, где они сойдут на берег. Скачем немедленно.

Больше можно было ничего не говорить. Так вышколены были его люди, что одно слово военачальника пресекало всякие споры.

Хафган подошел, когда трое сподвижников Эльфина уже разошлись заниматься сборами. Сам король задержался поговорить с бардами.

— Видишь ли ты победу для нас, сынок?

Талиесин нахмурился.

— Вижу много смертей и горя с обеих сторон. Победу? Скажу по чести, отец, нет среди живущих ни одного, кто увидит конец этой войны, не то что победу.

Эльфин подтянул пояс.

— Значит, надо браться за дело и показать грядущим поколениям достойный пример. Ты с нами?

— Я поехал бы, даже если б ты меня не позвал, — сказал Талиесин.

— А я вот останусь, — заметил Хафган. — Стар я больно. Лучше попробую призвать проклятье на головы врагов.

— Всенепременно. — Губы Эльфина скривила злая усмешка. — И пусть их вонючая свора спасается, если сможет!

Закончились короткие проводы, и дружина выехала из деревни. Тремя колоннами скакали ратники по побережью, выглядывая вражеские корабли. Уже смеркалось, когда вернулся разведчик с вестью: «Ладьи, государь, числом двадцать. Пока далеко. Похоже, не собираются подходить к берегу».

— Поздно уже. Наверное, хотят проскочить под покровом тьмы, — предположил Киалл.

— Где они скорее всего высадятся? — спросил Эльфин.

— В песчаной бухте милях в двух к северу отсюда. Мне кажется, они направляются туда.

— Знаю это место. Будем поджидать там. Возьми с собой двоих и скачите в Каерсегойнт. Скажите трибуну, мы отобьем врага, а потом поспешим соединиться с легионом.

Первые ночные часы прошли без всяких событий. Дружина тихо и настороженно ждала. Воины поели и легли спать в доспехах, с оружием в руках. На море не было заметно никакого движения, хотя луна, встав, озарила все двадцать лодок.

— Чего они ждут? — дивился Киалл. Они с Эльфином сидели рядом на краю каменистого обрыва, над самой бухтой. Перевалило за полночь, а лодки так и не двинулись.

— Погляди на север, — произнес голос у него за спиной.

— А, Талиесин, иди сюда, — откликнулся Киалл. — На север, говоришь? Чего там на севере? Ничего не вижу.

— Туча! Видишь, тоненькая полоска над самой водой? Это луна серебрит ее край. Они дожидаются полной тьмы.

— И дождутся ведь, — буркнул Эльфин. — Клянусь Ллеу, умно! У кого они научились таким хитростям?

— Это ты их научил, отец. Ты и римляне. Они знают, что о них известно и что их могут поджидать. Поэтому ждут и копят силы.

— Что ж, пусть попытаются, — засопел Киалл.

— Мы можем поспать, — предложил Талиесин. — Туча ползет медленно. Пока она не закроет луну, ладьи не пристанут.

Эльфин выставил на обрыве часовых и заснул. Было еще темно, когда его разбудил хриплый шепот:

— Огонь зажегся, государь. Сдается мне, это условный знак. Вроде бы ладьи двинулись.

Король был на ногах раньше, чем дозорный договорил.

— Буди старших, — распорядился он. — Скажи, пусть идут сюда.

Они подошли: Киалл, Херидд, Торингад, Рединвар, Нерт, Мабон. Каждый из них командовал пятьюдесятью воинами — эту систему Эльфин перенял у римлян.

— Ладьи подходят к берегу, — сообщил он. — Поначалу их будет не разглядеть, но пусть высадятся и чуть отойдут от берега. Подожжем лодки, тогда они не смогут скрыться. Не хватало, чтобы они отплыли и на заре высадились в другом месте. — Король оглядел испытанных товарищей — каждого он много раз видел в деле, на каждого мог положиться. — Ллеу да придаст вашим мечам быстроту, а вашим копьям меткость, — закончил он.

— Смерть супостатам! — отвечали они и поспешили к своим отрядам.

Двенадцать лодок пристали в бухте, остальные десять направились на север, к устью Тремадока.

— Киалл! — крикнул Эльфин, заметив этот маневр. Его помощник подбежал, сверкая глазами. — Десять ушли на север. Скачите туда с Рединваром и Хериддом.

Киалл хлопнул ладонью по нагрудным латам и умчался прочь. Через мгновение сто пятьдесят человек уже скакали по дюнам.

Эльфин выждал, пока ирландцы вытащат ладьи на песок и немного отойдут от берега. Он ударил прежде, чем они успели построиться. Только что дюны безмолвно чернели на фоне ночного неба, в следующий миг их огласили леденящие душу вопли. Огненные стрелы рассекли тьму. Ирландцы рассыпались по берегу, с двух сторон на них налетели невидимые всадники. Варвары кинулись к лодкам, но паруса и доски уже пылали.

Это был короткий, жестокий бой. Эльфин хладнокровно разделался с врагом и, убедившись, что мертвыми и ранеными займутся, повел своих воинов к реке, на помощь товарищам.

Когда они добрались до места, уже светало. Из-за деревьев серыми змейками выползал дым, слышались крики и звон оружия. Однако, когда бойцы выехали из густого подлеска, они застали странную тишину. В бледном утреннем свете тихо догорали ирландские ладьи, полуголые тела захватчиков бесшумно качались на заалевшей воде. Их было столько, что можно было бы перейти реку, не замочив ног. На берегу тоже лежали мертвецы, пронзенные стрелами или копьями. Лишь на немногих были кимрские доспехи.

— Куда они запропали? — подивился Эльфин.

— Слушай! — прошептал Талиесин.

Через мгновение захрустел кустарник — кто-то ломился через лес. Эльфин бесшумно подал знак, и воины залегли. Через мгновение появился Киалл со своим отрядом. Он был мрачнее тучи.

— Что случилось? — спросил Эльфин, бросаясь ему навстречу.

— Ушли, собаки, — выговорил Киалл, как будто слова обжигали ему глотку.

Король обвел взглядом мертвецов.

— Немного же их ушло, как я погляжу.

— Верно! Но их было больше, чем мы думали. В каждой ладье человек пятьдесят, не меньше! Мы напали, как только они начали высадку.

Талиесин изумлялся бесшабашной отваге бойцов. Он знал их смелость и выучку, про которые сам же сложил не одну песню. И все-таки сейчас он испытывал восторженный трепет: сто пятьдесят человек наголову разбили втрое превосходящего противника и еще горюют, что кто-то сумел уйти.

— Мы за ними гнались, — сказал Киалл, — но в лесу они оторвались.

— Пусть их. Скачем в Каерсегойнт.

Они двинулись в путь и к полудню добрались до крепости. Эльфин послал вперед разведчиков — выяснить, что там и как.

— Мне это не нравится, — пробормотал Киалл, пока они ждали и, чтобы даром не терять времени, перекусывали, и поили у брода коней. До холма, на котором стояла крепость, было рукой подать, и кимры видели над деревьями клубы дыма, слышали звуки яростной битвы, далеко разносившиеся в недвижном осеннем воздухе.

— Максим в беде, — отвечал Эльфин, — но не будет ему прока, коли мы ввяжемся в бой, не разобравшись, что к чему.

Вернулись разведчики, и король собрал своих командиров, чтобы всем вместе выслушать донесение.

— Крепость окружена, но главный бой идет у ворот, и они охвачены пламенем. В крепости тоже кое-где горит, — сообщил один из посланных.

— Много ли врагов? — спросил Эльфин.

— Тысяча, — осторожно отвечал второй разведчик. — Может, больше. Однако сзади они не защищены.

— Тысяча! — подивился Рединвар. — Откуда они взялись?

— Не все ли равно, — отозвался Киалл. — Они здесь! И эта трапеза про нашу пасть!

— Нападем на главные силы у ворот, — решил Эльфин. — Сперва выступает одна колонна с поддержкой по флангам. Херидд и Нерт, будете закрывать нас с тыла. Нам может понадобиться свежее подкрепление.

Определив стратегию боя, они снова вскочили на коней и двинулись к укреплению.

Все было, как рассказали посланные: не менее пятисот нападающих рубились перед главными воротами, еще пять или шесть сотен рассредоточились вдоль стен, отвлекая на себя внимание защитников. Стрелы и камни свистели в воздухе, ударяли в длинные, узкие щиты атакующих.

— Гляньте на них, — в изумлении выговорил Эльфин. Он никогда раньше не видел нападения на римскую крепость. Ирландцы метались туда-сюда, забрасывая стоящих на стенах длинными копьями, голые пикты и круитни, синие от сока вайды, выплясывали на месте, выпуская тучи коротких и острых стрел; аттакотты бросались на створки ворот, вооруженные лишь одними железными топорами, их гибкие смуглые тела блестели на солнце.

— Эти верзилы… — Киалл указал на задние ряды, состоящие сплошь из рослых, плечистых воинов, одетых в шкуры и кожу. Все они были светловолосыми, с длинными толстыми косами за спиной.

— Саксы, — сказал Талиесин. — Как я и говорил, они тоже здесь.

— Не по душе мне это. — Король обернулся в седле. — Колонна, приготовились! — гаркнул он.

По рядам пронесся шум — это воины взяли копья наизготовку.

— Пожелай нам победы, Талиесин, — сказал Эльфин, берясь за поводья.

— Я вас поддержу, — пообещал Талиесин.

Колонна устремилась на холм, на полном скаку перестраиваясь в острый клин. Она летела прямо к воротам, где кипел самый жаркий бой. Слишком поздно враги заслышали гром копыт. На них неслась смерть. Они обернулись к нападающим, но их смели и прижали к горящим воротам, к стене, которую они пытались взять штурмом.

Копья кимров разили вновь и вновь, древки их обагрились кровью. Тут и там кого-то из нападающих стаскивали с седла, и он исчезал под ударами мечей и дубинок. Передовые всадники повернули коней, пропуская товарищей, которые, сомкнув ряды, вновь атаковали все вместе.

Талиесин, оставшийся с Хериддом, Нертом и их отрядами, наблюдал за боем и ждал знака от короля. Кони вновь и вновь бросались в атаку. Копья разили, копыта взлетали, враги падали десятками. Однако на место одного убитого вставали трое живых. Видя, что его люди выдохлись, Эльфин скомандовал отступать, чтобы в бой вступили свежие силы.

— Стройтесь по двое! — выкрикнул король, подлетая к своим воинам. — Придерживайте коней! Пусть каждый закрывает соседа! — Он махнул рукой, давая знак к атаке. По лицу его градом катился пот.

— Дела хуже, чем я ожидал, — когда они умчались, сказал Эльфин Талиесину, отирая со лба кровь и грязь. Вокруг его спутники в изнеможении поникли в седлах, тяжело и часто дыша. Король говорил тихо, чтобы никто не слышал. — Они бьются, как сумасшедшие, не жалея жизни. — Он покачал головой. — К тому же их так много.

Без единого слова Талиесин развернул коня и поехал сквозь лиственную сень, через ручей, на холм, соседний с тем, на котором стояла крепость. На голой вершине он остановился. Поле боя лежало перед ним, как на ладони. Юноша отпустил поводья, соскочил с седла, вытащил дубовый посох и синее одеяние. Набросив одежду на плечи, он прошел несколько шагов и воткнул посох в землю.

Затем он принялся ходить, разыскивая крупные камни и сваливая их в кучу возле посоха. С помощью остальных наметил большую окружность, укладывая по камню через каждые три шага. Потом вырвал посох из земли, воздел его, закрыл глаза и начал произносить заклинание.

Пока он бормотал, дым, и без того закрывавший свет, сгустился, солнце померкло и тьма заволокла небо. С противоположного холма донеслись страшные звуки битвы; звон мечей, испуганное конское ржание, яростные выкрики, громкие стоны раненых.

Талиесин открыл глаза и увидел, что отцовская дружина, окруженная врагами, тщетно пытается прорваться к воротам. Сам Эльфин во главе своих людей рубил направо и налево коротким римским мечом.

Талиесин дважды повторил заклятье, а когда снова открыл глаза, враги обступили дружину еще более плотным кольцом, а под стеной вспыхивали алые отблески — это озаренные пламенем взлетали над рогатыми шлемами яростные топоры нападавших.

Варвары, пользуясь численным превосходством, остановили атаку и теперь теснили кимров от крепости. Талиесин, чувствуя, как к горлу подступает отчаяние, дико озирался вокруг. Внезапно взгляд его упал на коня. Подбежав, он ухватил поводья, ввел вороного в каменный круг и, забравшись ему на спину, выпрямился во весь рост.

Воздев над головой посох, он вновь повторил заклинание. На этот раз вдохновение сошло, как лучезарный плащ, воздух наполнился мерцанием. Талиесин заговорил и почувствовал, как ветер наполняется мощью его слов. Теперь это были уже не слова, а сам ветер и та сила, что побуждает его дуть. Слова сами слетали с губ. Ледяной порыв закружил и понесся вниз по склону холма. Внезапный холодный ток пробежал по долине туда, где шел самый яростный бой.

Соратники короля Эльфина ощутили на лицах холодное дуновение и подняли глаза. Они увидели на вершине соседнего холма высокого стройного юношу на вороном коне. Над головой он держал длинный посох. «Талиесин! — крикнул кто-то. — Наш бард прислал на подмогу ветер!».

Враги тоже почувствовали холодный ветер и увидели темное небо. Они обратили изумленные взоры на странного всадника, и натиск их ослабел.

Дружине лишь этого и надо было. Увидев, что длинноволосые саксы и их сподручные замедлились, Эльфин перешел в наступление. Холодный ветер с воем пронесся над полем битвы, и в следующий миг враг уже бежал под укрытие деревьев. Легионеры на стенах разразились оглушительными возгласами. Ворота распахнулись, защитники города бросились преследовать нападавших.

Вскоре Эльфин стоял перед смертельно уставшим Магном Максимом. Лицо римлянина было в поту и копоти.

— Не думал я, что настанет день, когда римский легион спасет туземная конница. — Он помолчал и добавил: — Но я, как всегда, благодарен тебе за помощь, король Эльфин.

— Мы поспели бы раньше, когда б не пришлось прежде разделаться с двадцатью ладьями таких же врагов.

Подбежал слуга с кувшином вина и кубком для трибуна. Максим протянул кубок Эльфину и сам наполнил его со словами:

— Скверный денек, и до вечера еще далеко. Однако тебе надлежит пить первым, из нас двоих ты сегодня потрудился больше.

Эльфин отпил молодого красного вина.

— Откуда они все взялись? — спросил он, возвращая кубок Максиму. — Ни разу не видел их столько в одном месте, да еще чтобы всем скопом.

— Собачье отродье! — Максим прополоскал рот вином и сплюнул на землю. — Крепость решили взять! Рехнулись, наверное!

Они все еще беседовали, когда появился всадник на взмыленном коне — несчастное животное спотыкалось от усталости.

— Какого… — начал Максим, увидел значок на уздечке и воскликнул: — Клянусь Цезарем! Лугуваллий!

Всадник покачнулся в седле и рухнул бы на землю, если бы его не подхватили двое конюхов. Максим с Эльфином поспешили к нему. Максим плеснул в кубок остатки вина и поднес к губам вестника.

— Пей, — приказал он.

Вестник глотнул и поперхнулся, забрызгав вином наряд.

— Трибун, — прохрипел он, вскидывая руку в слабом приветствии. — Я от… от…

— От Фуллофауда, — нетерпеливо произнес Максим. — Давай дальше.

— Вал, — выговорил вестник. — Вал взят. Лугуваллий в руках врагов.

Максим медленно встал.

— Лугуваллий в руках врагов.

— Мы поскачем с вами, — сказал Эльфин, тоже поднимаясь на ноги. — Если мы поедим и отдохнем, то сможем скоро тронуться в путь.

Трибун взглянул на Эльфина и покачал головой.

— Ты сегодня выдержал уже две битвы.

— Мы вам понадобимся, — настаивал Эльфин.

— Твоим родичам вы понадобитесь еще больше. Возвращайся, друг, защищай свой дом.

Эльфин собирался было снова возразить, но в это время подъехал Талиесин. Он спрыгнул с коня и двинулся легкой быстрой походкой, хотя лицо его осунулось от усталости. Заметив лежащего вестника, мрачные лица Максима и отца, он спросил:

— Дурные вести с севера?

— Да, — отвечал Эльфин. — Лугуваллий в руках врагов. Вал взят.

— Раз так, мы должны возвращаться в Каердиви, — просто сказал Талиесин. — Пока не поздно.

— Мои слова, — произнес Максим.

Талиесин повернулся и снова пошел к коню. Эльфин двинулся было за ним, оглянулся, вскинул руку в прощальном римском приветствии и тоже вскочил в седло. Трижды протрубив в рог, король собрал свою дружину у подножия холма. Перевязав раны и подобрав мертвых товарищей, кимры двинулись к дому.

Глава третья

Странники прожили у Аваллаха несколько дней, затем вернулись в разрушенную постройку. Через несколько дней, когда стало ясно, что они и впрямь намерены восстанавливать храм, царь послал им еды, поскольку успел за это недолгое время заинтересоваться и добрыми братьями, и их необычным Богом.

Харите это было с руки. Ей нравился Коллен, смотревший на нее с боязливым почтением и прилежно осваивающий наречие бриттов. Привязалась она и к Давиду, мягкому, проницательному и остроумному. Он был всецело предан Богу любви и света, и чувство это пронизывало все, за что бы он ни брался. Царевна радовалась, что пришельцы рядом, и, если восстановление храма их задержит, тем лучше.

Мокрая зима надолго замедлила работу, но с весной строительство возобновилось. Харита часто ездила навещать священников и смотрела, как продвигается их труд. Иногда она привозила с собой еду и питье, тогда они садились трапезничать вместе, а Давид рассказывал о жизни Иисуса, Сына Бога Вышнего, Который, если слова Давида содержали хоть долю правды, был, несомненно, самым выдающимся из людей.

Харите было все равно, правду ли говорит священник, — его веры хватило бы на троих. Ей просто нравилось общество этого славного человека, особенно же то благотворное действие, которое он оказывал на ее отца. Она с первого вечера заметила, как легко Аваллаху в обществе странника. Через день-два царь сам сознался, что в присутствии гостя боль ослабевает. Одного этого Харите хватило бы, чтобы проникнуться самыми теплыми чувствами и к доброму Давиду.

Поэтому она ничуть не удивилась, когда Аваллах попросил Давида наставить его в новой вере. Царевна сочла это безобидным времяпрепровождением, однако Лиле, которая постоянно присутствовала рядом с царем, рассердилась и объявила, что от погони за чужими богами ничего путного не будет.

— Что будет, когда они уйдут? — спросила она как-то Хариту. Давид только что пришел для очередной беседы с царем, и девушка шла к ним.

Лиле подстерегла ее у входа в зал.

— Кто уйдет?

— Святые эти, служители, или странники, или кто они там! Что будет, когда они уйдут?

— Они разве сказали, что уходят? — подивилась Харита.

— Нет, но это ясно. Как только они вытянут из царя довольно денег и достроят свое святилище, они подадутся в другое место.

— Тебе-то что? Ты только обрадуешься.

— Мне-то ничего. Я о царе беспокоюсь.

— Разумеется.

— Думаешь, я слепая? Не вижу, что с этим священником царю становится легче? — Лиле в отчаянии сжала Харитин рукав.

Девушка внимательней взглянула на мачеху. Несомненно, Лиле чем-то расстроена, на лице ее смешались беспомощность и гнев. Голос злой и умоляющий одновременно.

— В чем дело, Лиле?

— Со мной ничего. Не хочу, чтобы моему супругу причинили вред.

— Ты считаешь, ему станет хуже, как только Давид уйдет?

Лиле замялась:

— Может статься.

Харита улыбнулась.

— Так попросим его не уходить.

— Нет! — выкрикнула Лиле.

Она искренне страдала, и Харита посерьезнела.

— Лиле, — сказала она мягко, — не злись. Хорошо, что Аваллаху с ним легче. Что с того, что царь полюбил нового Бога, — он не станет меньше любить тебя.

Она сама сказала это и похолодела. Неужто ее отец полюбил нового Бога и Его чудесного Сына? А она?

Что привело ее в разрушенный храм? Любовь? Любовь ли заставляет сердце учащенно биться от слов Давида? Любовь ли — странное чувство, которое приходит, когда она шепчет имя Иисуса?

— Я злюсь? — услышала она голос Лиле.

— Что? — переспросила Харита, приходя в себя.

— Ты сказала, я злюсь оттого, что Аваллаху лучше. Это неправда! — выкрикнула царица и жалобно заскулила: — Лучше бы они не приходили…

— Странники желают нам добра… — начала Харита.

— А теперь навели к нам целое племя бриттов. — Лиле указала на дверь. — И все у Аваллаха. Кто знает, что они замышляют?

Тут дверь отворилась, и появился распорядитель. Склонив голову, он обратился к обеим:

— Если вам будет благоугодно, царь желает вас видеть. — И, отступив на шаг, распахнул перед ними дверь.

Харита подошла к паланкину и взглянула на гостей — человек восемьдесят, успела она прикинуть, или чуть больше, — стоящих перед царем. Взгляд ее скользнул по необычному сборищу и задержался на высокой, стройной фигуре белокурого юноши. Царевна на миг замерла, потом, опустив глаза, встала по левую руку от Аваллаха, в то время как Лиле заняла место по правую.

— …моя дочь, царевна Харита, — говорил царь, и до Хариты дошло, что ее представляют гостям. Она смущенно улыбнулась и кивнула.

Давид выступил вперед и указал на остальных:

— Царь Аваллах, здесь со мной Эльфин ап Гвиддно, король Гвинедда и… э-э… его родичи.

Похоже, священник не знал точно, кто они такие, но тем не менее начал называть имена.

Харита воспользовалась случаем рассмотреть незнакомцев. Они были одеты по обычаю бриттов, но пестрее и диковиннее, чем керниуи или думнонии, которых она видела прежде. Шею короля украшал тяжелый золотой ошейник — гривна, такие же блестели на нескольких его спутниках. Плечи их покрывали яркие плащи — красные, синие, оранжевые, желтые, зеленые, заколотые большими причудливо изукрашенными серебряными или медными пряжками. Мужчины — пышноусые, но безбородые — носили просторные штаны в яркую полосу или клетку, ноги их до середины бедра были крест-накрест обмотаны полосками яркой ткани, длинные темные волосы перехвачены кожаными шнурками. Многие щеголяли тяжелыми медными или бронзовыми браслетами, отделанными золотом. Одни держали копья с железными наконечниками, другие — обоюдоострые мечи.

Женский наряд составляли длинные яркие рубахи и плащи, богато расшитые по подолу, вороту и краю рукавов, и широкие узорные кушаки. Волосы, тщательно заплетенные в косы, были уложены на голове и подколоты драгоценными бронзовыми булавками, украшенными янтарем, гранатом и жемчугом. Ожерелья, цепи, браслеты, золотые, серебряные, медные, бронзовые позвякивали при ходьбе, в ушах раскачивались серьги. У одной из них — статной, рыжеволосой — была на шее тонкая серебряная гривна и большая, серебряная же спиральная пряжка с блестящим рубином в центре.

В облике гостей сквозила спокойная царственность и в то же время проглядывало что-то пугающе чужое. Харита поняла, что видит знать, очень похожую на ту, к которой относила себя, — людей, гордых своим рождением, сознающих себя избранниками, но иного, более примитивного рода.

Разглядывая чужаков, Харита внезапно почувствовала на себе чей-то взгляд. Белокурый юноша, которого она заприметила, входя, не отрываясь смотрел на нее. Глаза их встретились.

В этот краткий миг Харита почувствовала родство с незнакомцем, как будто встретила брата, долго странствовавшего на чужбине. Ощущение накатило, как мимолетная дрожь, и тут же прошло. Девушка отвела глаза.

Король пришельцев, довольный тем, как его представили, медленно выступил вперед.

— Я Эльфин, — просто сказал он, — правитель и воевода Гвинедда, пришел засвидетельствовать почтение владыке, через чьи земли пролегла наша дорога.

Аваллах склонил голову, принимая оказанную ему честь.

— В этих стенах всегда рады путникам, — отвечал он. — Прошу вас, если можете, задержитесь, дабы мне разделить с вами изобилие нашего стола.

Не колеблясь. Эльфин вытащил из-за пояса кинжал и протянул Аваллаху со словами:

— Благодарю за щедрое приглашение. Прими это в залог нашей признательности. — Он протянул кинжал Аваллаху. Харита разглядела оружие, пока отец вертел его в руках. Лезвие было стальное, обоюдоострое, рукоять — из полированного гагата, инкрустированная жемчугом, с тем же затейливым, переплетающимся рисунком, что на украшениях и одежде королевских спутников. Красивый кинжал, но явно не парадный, не из тех, что приносят в дар. Очевидно, Эльфин сам пользовался этим кинжалом, это его личное оружие.

«Что это значит?» — подумала Харита. Разве что ему нечего больше дарить? Ну да, конечно. Он отдал последнюю ценную вещь, если не считать гривны на шее. И вместе с тем подарок сделан от чистого сердца — Харита знала, что отец оценил этот жест.

— Благодарю за честь, лорд Эльфин, — отвечал Аваллах, убирая кинжал за пояс. — Надеюсь, твое пребывание в замке будет нам обоим ко благу. Побеседуем позже. А сейчас наступает время легкой трапезы, так что прошу присоединяться.

По знаку Аваллаха распорядитель выбежал из зала. Через мгновение двери отворились, десятки слуг внесли на подносах чаши и кубки. Они обнесли гостей, и, когда каждый взял по кубку, Эльфин поднял свой и громко возгласил:

— Здрав будь, Аваллах, король-рыболов Инис Гутрина. И да будут здравы недруги твоих врагов!

На это Аваллах рассмеялся, запрокинув голову. Смех его гулко прокатился по огромному залу. Царь медленно встал с носилок, держась за шест балдахина, и поднял кубок.

— Пейте, друзья мои, — сказал он. — С вами мне куда веселее.

Харита некоторое время смотрела, а потом, когда все увлеклись едой и питьем, выскользнула из зала, поманив Давида за собой. Тот догнал ее в переходе.

— Ты хотела что-то сказать, царевна?

— Кто они? — спросила Харита, увлекая священника дальше по коридору.

— Как я и сказал, король и его народ. Насколько я понял, они бежали из своей земли — Гвинедда, что в кимрских землях на севере.

— Бежали? Почему?

— Из-за войны. Из-за распрей, которые не прекращаются там никогда. Их родину захватили варвары. Они спаслись сами, но лишились всего имущества. — Помолчав, священник добавил: — И если то, что я слышал, правда, жар войны вскоре опалит и нас.

— Спасибо, Давид, — сказала Харита, глядя сквозь открытую дверь в зал. — Спасибо…

И она, глубоко задумавшись, медленно пошла прочь.

В этот вечер Аваллах угощал кимров за своим столом. Лиле сидела рядом с супругом. Харита выйти отказалась и ела в своих покоях. Она сидела одна и вслушивалась в звуки пиршества. В какой-то миг все смолкло. Она напрягала слух, пытаясь различить хоть какой-нибудь шум, но тщетно. Что это может значить?

Движимая любопытством, она подошла к двери, выглянула в коридор… Тишина.

Дальше терпеть не было сил. Она подкралась к незапертой двери в зал. В этот самый миг зазвенела струна арфы, а еще через мгновение раздался сильный, мелодичный голос певца. Кимры, кто на скамьях, кто, скрестив ноги, на полу, сидели вокруг своего соотечественника, озаренного трепетным светом факелов, — золотоволосого юноши.

Хотя многих слов Харита не понимала, она догадалась, что поет он про прекрасную долину, ее деревья, травы и зверей. Мелодия, простая и выразительная, притягивала. Девушка переступила порог и остановилась, наполовину скрытая одной из колонн.

Юноша стоял прямой, высокий и стройный, вскинув голову, закрыв глаза, арфа упиралась в его плечо, пальцы привычно скользили по струнам, вырывая серебряные звуки из самого сердца арфы. Губы шевелились, но музыка лилась откуда-то извне; он был лишь посредником, через которого она проникала в этот мир, струясь, подобно ручью, из скрытых глубин его души и разбегаясь вокруг мерцающими кругами. Харита слушала, не смея дышать, чтобы не разрушить дивную красоту мгновенья.

Это была печальная песня, она надрывала душу, она была яростная и гордая — песнь об утраченной долине, об оставленной земле, обо всех потерях, что помнит человеческое сердце. Песня растекалась, и Харита полностью отдалась ее чарам, скорбь о собственной утрате нахлынула темным, сладким, уже не сдерживаемым потоком. Когда отзвучали последние ноты, она увидела, что на щеках у юноши блестят слезы.

«Мы похожи, ты и я, — думала она, — бездомные путники в чужом краю».

Вновь зазвенели струны, и юноша начал новую песню. Харита не стала дожидаться: оттолкнувшись от колонны, она бросилась бежать в тот миг, как медвяный голос снова поплыл в воздухе.