– Отлично! – Джулия опять заулыбалась, – За руку вас брать не буду, я вся грязная; нам лучше пройти здесь.

Она повела Хелен по Марилебон-роуд, но вскоре свернула на тихие улочки.

– Не та ли знаменитая мисс Чисхолм взяла мою записку? – спросила Джулия. – Понимаю, что вы имели в виду, когда говорили о поджатых губах. Она смотрела на меня так, словно я задумала взорвать вашу контору!

– Она и на меня так смотрит, – сказала Хелен.

Джулия засмеялась.

– Видела бы она это! – Из сумки Джулия достала огромную связку ключей, каждый с потрепанной биркой, и потрясла ими, словно тюремщик. – Как вам? Получила у местного караульного. Я побывала здесь в половине домов. У Марилебона не осталось от меня секретов. Думала, народ уже привык, что я тут шныряю, – ан нет. Пару дней назад какая-то тетка засекла, что я вожусь с замком, и вызвала полицию. Заявила: «явная иностранка» пытается проникнуть в дом. Не знаю, за кого она меня приняла – за фашистку или бродягу-беженку. Полицейские держались весьма пристойно. Что, я похожа на иностранку?

Джулия перебирала ключи, но теперь подняла голову. Хелен взглянула на нее и отвернулась.

– Наверное, смущает ваша смуглость.

– Пожалуй. Но с вами-то я в полной безопасности. По внешности вы цвет английской нации. Вас ни с кем не спутают, могут принять лишь за кого-нибудь из союзников... Вот и пришли. Вон дом, который нам нужен.

Джулия подвела Хелен к двери высокого, мрачного и ветхого дома и вставила в скважину ключ. С притолоки хлынул поток пыли, когда она толкнула створку. Хелен опасливо шагнула внутрь. Сразу шибануло горькой сыростью, похожей на запах старых посудных тряпок.

– Это из-за дождя. – Джулия закрыла дверь и возилась со щеколдой. – Крышу пробило, стекла вылетели. Извините за темноту. Электричество, конечно, не работает. Проходите в ту дверь, там немного светлее.

Хелен прошла через прихожую и очутилась перед входом в гостиную, куда проникал слабый сумеречный свет из неплотно закрытого ставнями окна. На мгновенье, пока глаза привыкали к полумраку, комната показалась неповрежденной, но вот стало виднее, и Хелен, шагнув вперед, охнула:

– Какая жалость! До чего красивая мебель!

Ковер на полу, прекрасный диван и стулья, скамеечка для ног – все было покрыто густой пылью, усыпано битым стеклом и обвалившейся штукатуркой; отсыревшее дерево разбухло и зацветало плесенью. Хелен взглянула вверх и тихо вскрикнула:

– Ой, какая люстра!

– Ступайте осторожнее. – Джулия подошла и коснулась ее руки. – Половина подвесок сорвалась и расколошматилась.

– Из ваших рассказов я поняла, что здесь совсем пусто. Почему же хозяева не вернутся, не починят все или хотя бы не вывезут вещи?

– Видимо, считают бессмысленным, ведь дом почти разрушен. Хозяйка, наверное, укрылась у родичей в деревне. Муж воюет, а то и погиб.

– Но такие хорошие вещи! – повторила Хелен. Она вспомнила мужчин и женщин, которые приходили в ее кабинет. – Ведь здесь могли бы жить другие люди. Я стольких встречаю, у кого вообще ничего нет.

– Дом ненадежен. – Джулия легонько постучала по стене. – Один близкий взрыв, и все может рухнуть. Наверное, и рухнет. Вот почему мы с отцом здесь ходим. По сути, регистрируем призраки.

Хелен прошла по комнате, переводя обескураженный взгляд с одной испорченной вещи на другую. Потом осторожно раздвинула створки высокой двери. Следующая комната была в столь же плачевном состоянии: окна разбиты, бархатные шторы в дождевых разводах, пол загажен птицами, усыпан золой и сажей, которые взрывной волной выбросило из камина. Хелен шагнула, и под ногой что-то хрустнуло – кусок прогоревшего угля. На ковре осталось черное пятно. Хелен оглянулась на Джулию и сказала:

– Мне страшно идти дальше. Кажется, это нехорошо.

– Ничего, обвыкнетесь. Я неделями мотаюсь вверх-вниз по лестницам и уже не задумываюсь.

– Вы точно знаете, что здесь никого? Вроде той старухи, о которой вы рассказывали. И никто сюда не придет?

– Никто. Позже лишь отец может заглянуть. Я оставила дверь незапертой. – Джулия поманила рукой. – Идемте вниз, посмотрите, чем мы с ним занимаемся.

Они вернулись в прихожую и неосвещенной лестницей спустились в подвальную комнату, где на раскладном столе под зарешеченным, но разбитым окном лежали всевозможные чертежи и проекции расположенных на площади домов. Джулия показала, как отмечаются повреждения, рассказала о значках, которые применяет, о системе измерений и прочем.

– Все это кажется очень техническим, – сказала впечатленная Хелен.

– Да нет, технического здесь, пожалуй, не больше, чем в вашей конторской работе, во всех этих балансовых книгах, формулярах и всяком таком. Вот уж где от меня никакого толку. Я бы не смогла заниматься людьми, которые ходят туда-сюда и чего-то от тебя хотят; не представляю, как вы терпите. Вот эта работа по мне, потому что столь уединенная и тихая.

– Вам не одиноко?

– Иногда. Но я привыкла. Писательский склад и все такое... – Джулия потянулась. – Перекусим? Пойдемте в соседнюю комнату. Там холодно, но не так сыро, как наверху.

Она взяла сумку и коридором прошла в кухню, посреди которой расположился старый дощатый стол, густо усыпанный хлопьями побелки.

– Кстати, у меня вправду сэндвичи с кроличьим мясом, – сказала Джулия, смахивая мусор. – Садовник нашего соседа ловит кроликов. Похоже, они заполонили весь Лондон. Говорит, этого поймал на Лестер-Сквер! Не знаю, можно ли верить.

– Подруга из пожарной дружины рассказывала, что как-то ночью видела кролика на платформе вокзала «Виктория»; так что, наверное, садовник не врет.

– Кролик на вокзале! Неужто ждал поезда?

– Ага. Наверное, поглядывал на карманные часы, из-за чего-то ужасно волнуясь.

Джулия рассмеялась. Смех отличался от того, который Хелен слышала прежде. Искренний и непринужденный, он походил на журчание родника; Хелен ему по-детски обрадовалась. «Господи боже мой! – сказала она себе. – Ты обмираешь, точно второклассница перед старостой школы!» Чтобы скрыть смущение, она прошлась по кухне, разглядывая на полках запыленные кружки и формы для пудинга, пока Джулия разгружала на стол сумку.

Вдоль стен старой викторианской кухни тянулись деревянные прилавки, в углу стояла щербатая каменная раковина. Прутья зарешеченных окон обвивал плющ, отчего освещение было мягким и зеленоватым.

– Представляю здесь кухарку и судомоек, – сказала Хелен.

– Ага, правда?

– И квартального, который на обходе заскочил выпить чашечку чая.

– «Никаких ухажеров»,³⁷ – улыбнулась Джулия. – Присаживайтесь, Хелен.

Она уже достала сэндвичи в пакете из вощеной бумаги и термос с чаем, какими пользуются ночные сторожа. Придвинула стулья, но с сомнением посмотрела на пыльные сиденья и приличное пальто Хелен.

– Можно подстелить бумагу, если хотите.

– Ничего, обойдусь, – сказала Хелен.

– Точно? Ну смотрите, ловлю на слове. Я не Кей.

– То есть?

– Не буду подстилать свое пальто и все такое, словно Уолтер Рэли.³⁸


Сегодня Кей упомянули впервые. Хелен промолчала. Да уж, Кей бы всполошилась, подумала она, интуитивно угадывая, что для Джулии подобные хлопоты из-за пыли – сплошная морока. Хелен еще острее осознала странность ситуации: она приняла любовь и внимание, которыми сначала воспользовалась, а потом отвергла Джулия...

Та развернула сэндвичи и выдернула пробку из пустившего пар термоса – он был укутан в пуловер, чтобы не остыл. Из серванта Джулия взяла две изящные чашки, плеснула в них на донышко чаю, погоняла его, согревая фарфор, затем опорожнила и вновь наполнила чашки.

В сладком чае было очень много сливок. Вероятно, Джулия вбухала весь свой рацион. Чувствуя себя неловко, Хелен сделала глоток и прикрыла глаза. Когда Джулия предложила сэндвич, она сказала:

– Я должна отдать вам деньги или как-то рассчитаться за угощение.

– Перестаньте.

– У меня есть талон на...

– Господи ты боже мой! Что с нами делает война! Ладно, как-нибудь угостите выпивкой, если уж вам так неймется.

Они принялись за еду. Хлеб был грубого помола, но мясо сладкое и очень нежное, с каким-то крепким, отчетливым привкусом. Чуть погодя Хелен догадалась, что это чеснок. В ресторанах она ела блюда с чесноком, но сама с ним ничего не готовила. Чеснок куплен в лавочке на Фрит-стрит в Сохо, за едой рассказывала Джулия. Еще у нее есть макароны, оливковое масло и засохший пармезан. Родственница из Америки присылает посылки с продуктами.

– В Чикаго итальянской еды больше, чем в самой Италии, – с набитым ртом говорила Джулия. – Джойс присылает оливки и черный уксус.

– Везет же вам! – сказала Хелен.

– Пожалуй. У вас за границей никого, кто бы так поддерживал?

– Ой, нет. У меня вся семья в Уэртинге, где я выросла.

– Вы из Уэртинга? – удивилась Джулия. – Я не знала. Хотя, если вдуматься, должны же вы были где-то расти... У нас есть дом близ Аранделя, иногда мы плавали в Уэртинг. Раз я объелась улиток – а может, глазурованных яблок или чего-то еще – и заблевала весь причал. Ну и как там рослось?

– Нормально, – ответила Хелен. – Моя семья... совсем обычная. Вы не знали? Не такая... как семья Кей. – Не как твоя, имела в виду Хелен. – Отец – оптик. И брат делает линзы для ВВС. Наш дом... – она огляделась, – совсем не похож на этот, ничего общего.

Вероятно, Джулия заметила ее смущение и тихо сказала:

– Теперь это уже совсем не важно, правда? В нынешние-то времена. Когда все одеты как пугала и разговаривают, точно американцы или уборщицы. «Вот твоя жрачка, голуба», – на днях сказала мне официантка в кафе, хотя, могу поклясться, училась в Роудине.³⁹


– Наверное, так людям легче, – улыбнулась Хелен. – Своего рода униформа.

Джулия сморщилась.

– Мне противна эта страсть к униформе. Мундиры, нарукавные повязки, кокарды. Я-то думала, мы как раз против всей этой военщины, что родом из Германии. – Она прихлебнула чай и слегка зевнула. – Может, я слишком серьезно все воспринимаю. – Через край чашки Джулия взглянула на Хелен. – Надо, как вы. Приноровиться, и вперед.

Хелен удивило, что у Джулии сложилось о ней хоть какое-то мнение, даже столь невысокое.

– Значит, вот такой я кажусь? – спросила она. – Я себя ощущаю иначе. «Приноровиться». Не знаю, понимаю ли я, что под этим подразумевается.

– Ну, вы производите впечатление человека вдумчивого и вполне уравновешенного. Вот что я имела в виду. Говорите мало, и кажется, что к вашим словам стоит прислушаться. Ведь это редкое свойство.

– Простая уловка, – беспечно сказала Хелен. – Молчишь и выглядишь невероятно глубокой. А сама в это время думаешь... ну, не знаю... что лифчик жмет, или там, хочется ли тебе в туалет.

– Так, по-моему, это и есть отличное умение приноровиться! Думать о себе, а не о том, какое впечатление производишь на других. И все эти... – Джулия замялась, – ну, пресловутые дела на букву «л». Понимаете, о чем я... Похоже, вы так хладнокровно с этим управляетесь.

Хелен смотрела в чашку и не отвечала.

– Ужасно бестактно с моей стороны, – тихо сказала Джулия. – Простите.

– Ничего, все нормально, – поспешно сказала Хелен, подняв взгляд. – Просто я не очень привыкла говорить на эту тему. И еще, знаете, я никогда не думала об этом как о делах. Просто так само сложилось. Сказать по правде, в юности я вообще о том не думала. Ну если и случалось, то в обычной манере: мол, это удел старых дев-училок и заумных девиц...

– В Уэртинге у вас никого не было?

– Нет, там были мужчины, – Хелен засмеялась. – Звучит так, словно я девушка по вызову, да? По правде, был лишь один мальчик. Я и в Лондон переехала, чтоб быть ближе к нему, но у нас ничего не вышло. А потом я встретила Кей.

– Да-да. – Джулия вновь прихлебнула чай. – А потом вы встретили Кей. Да еще в столь невероятно романтичных обстоятельствах.

Хелен пыталась понять ее тон и выражение лица.

– Романтичным это не выглядело, – смущенно сказала она. – Кей довольно обаятельная, правда? По крайней мере, на мой взгляд. Таких людей я еще не встречала. К тому времени я прожила в Лондоне меньше полугода. Она так... суетилась из-за меня. И так твердо знала, чего хочет. Это невероятно волновало. Так или иначе, устоять было трудно. Это вовсе не показалось странным, как, наверное, должно бы... И потом, в то время столько всего невозможного стало обычным. – Она чуть вздрогнула, вспомнив ночь, когда они с Кей встретились. – По-моему, среди происходящих невероятностей моя жизнь с Кей выглядит весьма скромно.

Хелен вдруг поняла, что говорит почти извиняющимся тоном, ибо все-таки не может избавиться от внутренней неловкости и сознает, что сама-то Джулия легко противостояла всей неотразимости Кей, которую она тут расписывает. Хотелось заступиться за Кей и в то же время повериться Джулии, ну вроде как женщина женщине. Еще ни с кем она так не говорила. Переехав к Кей, она разошлась со своими друзьями или прятала ее от них. Подруги Кей все были вроде Микки – то есть такие, как она сама. Хотелось спросить, как все было у Джулии. Не возникала ли виноватая мысль, на которой иногда она себя ловила: беспрестанная суета Кей, некогда столь привлекательная и возбуждающая, вместе с тем несколько обременительна; не казалось ли, что Кей творит из тебя какую-то нелепую героиню, а ее страсть так велика, что порой кажется нереальной, и соответствовать ей абсолютно невозможно...

Ничего этого Хелен не спросила. Снова уткнулась взглядом в чашку и молчала.

– А что будет, когда война закончится? – спросила Джулия. – Когда все придет в норму?

Прячась за бесшабашностью, Хелен качнула головой:

– Что толку загадывать? – Это был универсальный ответ на любой вопрос. – Может, завтра нас разнесет в куски. А пока... Я вовсе не собираюсь это афишировать. Например, и мысли не было рассказать матери! Да и зачем? Это касается меня и Кей. Мы обе взрослые женщины. Кому от этого плохо?

Секунду Джулия ее разглядывала, затем подлила чаю из фляги и сказала:

– Вы таки приноровились. – В голосе слышался легкий сарказм.

Хелен вновь смутилась и подумала: «Я чересчур разболталась и надоела ей. Я нравилась больше, когда молчала и казалась глубокой...»

Они сидели молча, потом Джулия поежилась и растерла руки.

– Да уж, ничего себе развлекла вас, а? В подвале разрушенного дома устроила допрос с пристрастием! Прямо какой-то ланч в гестапо!

Хелен рассмеялась, ее смущение растаяло.

– Да нет, все хорошо.

– Точно? Что ж... Могу провести по всему дому, если хотите.

– Да, конечно.

Прикончили сэндвичи, допили чай; Джулия убрала термос и пакет, сполоснула чашки. Они поднялись наверх и, минуя дверь в гостиную со смежной комнатой, полутемной лестницей поднялись на второй этаж.

Шли тихо, иногда шепотом переговаривались о какой-нибудь разбитой вещи, но больше молчали. Здесь комнаты выглядели еще унылее, чем внизу. В спальнях стояли кровати и шкафы, отсыревшие из-за разбитых окон, в гардеробах висела старая, изъеденная молью и покрывшаяся плесенью одежда. Местами обвалился потолок. Валялись порванные книги, разбитые безделушки. В ванной висело странно слепое зеркало: расколовшееся стекло сотней серебристых осколков усыпало раковину.

Они поднялись в мансарду и услышали непонятный шум: словно кто-то зашебаршил и драпанул.

– Голуби или мыши, – обернувшись, тихо сказала Джулия. – Не боитесь?

– Не крысы? – испуганно спросила Хелен.

– Нет-нет. Во всяком случае, я их не видела.

Джулия открыла дверь. Звук переменился, став похожим на хлопки в ладоши. Заглянув через плечо Джулии, Хелен увидела взлетевшую птицу, которая, словно по волшебству, исчезла. В покатом потолке была дыра, прожженная зажигалкой. Свалившись на перину, бомба прожгла в ней воронку, отчего постель стала похожей на изъязвленную ногу. До сих пор ощущалась острая вонь горелых сырых перьев.

Здесь жила экономка или горничная. На прикроватной тумбочке стояла рамка с фотографией девочки. На полу валялась узкая кожаная перчатка, сильно обгрызенная мышами.

Хелен ее подняла и постаралась разгладить. Затем аккуратно положила рядом с фотографией. Секунду постояла, сквозь дыру глядя на низкое стальное небо. Затем они с Джулией подошли к окну и посмотрели на задний двор.

И здесь все было в руинах: развороченная брусчатка, излохмаченные кусты, обломки столбика от солнечных часов, выдернутого взрывом.

– Грустное зрелище, – тихо сказала Джулия. – Взгляните на фигу.

– Да, столько плодов.

Дерево свесило перебитые ветви, землю под ним густо устилали гниющие фиги, не собранные с прошлого лета.

Хелен достала сигареты, Джулия придвинулась и одну взяла. Они курили, чуть касаясь друг друга плечами; когда Джулия подносила сигарету к губам, рукав ее куртки чиркал по пальто Хелен. На руке Джулии еще виднелись ссадины, и Хелен вспомнила, как неделю назад непринужденно их коснулась. Тогда они стояли рядом, просто стояли, вот как сейчас. Вроде ничего не изменилось. Но теперь невозможно представить, чтобы она так беззаботно дотронулась до Джулии.

Эта мысль будоражила и пугала. Они поговорили о домах, примыкавших к Брайанстон-Сквер, Джулия показала, в каких она побывала, рассказала, что в них увидела. Однако внимание Хелен было приковано не столько к рассказу, сколько к шороху ткани, когда Джулия задевала ее рукавом; наконец стало казаться, что кожа на руке дыбится, словно Джулия своей близостью притягивает ее к себе...

Хелен вздрогнула и отошла от окна, сделав вид, что хочет загасить почти догоревшую сигарету. Она огляделась в поисках пепельницы.

– Бросьте на пол и растопчите, – сказала Джулия.

– Неудобно.

– Хуже не будет.

– Я понимаю, но...

Хелен раздавила окурок в камине и так же поступила с окурком Джулии. Не желая мусорить в пустом очаге, она помахала рукой, остужая окурки, и спрятала их в сигаретную пачку.

Заметив ошарашенный взгляд Джулии, Хелен сказала:

– Вдруг хозяева вернутся? Им будет неприятно, что чужие люди здесь ходили и разглядывали их вещи.

– Вам не кажется, что чуть больше их обеспокоят дождь, разбитые окна и бомба в кровати?

– Дождь, бомбы, окна – не живые. Они безлики, не то что люди... Считаете меня глупой?

Не сводя с Хелен взгляда, Джулия покачала головой.

– Наоборот. – Она улыбнулась, но голос был грустный. – Думаю, что вы... ужасно милая.

Секунду они смотрели друг на друга, потом Хелен опустила глаза. Она спрятала пачку и отошла к прожженному матрасу. Комната вдруг показалась тесной; здесь, в мансарде промозглого тихого дома Хелен остро ощутила, насколько они с Джулией теплые, живые и целые по сравнению с царившим разрушением. Руки вновь покрылись мурашками. Сердце билось в горле, груди, кончиках пальцев...

– Мне надо вернуться на работу, – не оборачиваясь, сказала Хелен.

Джулия рассмеялась:

– Теперь вы просто невозможно милая. – В голосе по-прежнему слышалась какая-то печаль, – Ладно, идемте вниз.

Они вышли на площадку и стали спускаться по лестнице. Обе шли так тихо, что услышали, как где-то внизу хлопнула дверь. Они остановились. Сердце Хелен почему-то не заскакало, но засбоило.

– Что это? – прошептала она, испуганно вцепившись в перила.

– Не знаю, – нахмурилась Джулия, но лицо ее прояснилось, когда снизу донесся беззаботный мужской голос:

– Джулия! Ты там?

– Это отец! – Джулия перегнулась через перила и радостно крикнула в лестничный проем: – Я здесь, пап! Наверху! – Она повернулась к Хелен и, стиснув ее пальцы, сказала: – Пошли знакомиться.

Джулия побежала по ступенькам. Хелен спускалась медленно. Когда она появилась в прихожей, Джулия отряхивала пыль с отцовских плеч и волос.

– Папахен, ты весь измазался! – смеялась она.

– Разве?

– А то! Хелен, посмотрите, в каком виде мой отец. Он рыл ходы в угольных погребах... Папа, это моя приятельница мисс Хелен Джинивер. Не суй свою грязную лапу! Знаешь, она считает нас семейством золотарей.

Мистер Стэндинг улыбнулся. Он был в грязной синей спецовке; на груди замызганные орденские планки, в руке мятая кепка. Приглаживая взъерошенные Джулией волосы, мистер Стэндинг сказал:

– Здравствуйте, мисс Джинивер. Боюсь, Джулия права насчет моей руки. Решили совершить экскурсию?

– Да.

– Странная у нас работа, правда? Сплошная пыль. Не то что в прошлую войну – тогда была сплошная грязь. Задумываешься, что же будет в следующий раз? Наверное, пепел... Конечно, хотелось бы строить новые дома, а не копошиться в старых развалинах. Но все ж таки дело. И Джулии некогда колобродить. – Он подмигнул. Из-под нависших век смотрели темные, как у дочери, глаза. Седые волосы от пыли потемнели, на лбу и висках налипла грязь, а может, это веснушки – не разглядишь. Взгляд его привычно обегал фигуру Хелен. – Рад, что вы проявили интерес. Может, останетесь и поможете?

– Не ерунди, пап, – сказала Джулия. – У Хелен уже есть чрезвычайно важная работа. Она служит в управлении по выплате пособий.

– Вот как? – Мистер Стэндинг взглянул на Хелен внимательнее. – У лорда Стэнли?

– Нет, я в районном отделении, – сказала Хелен.

– Ах так. Жаль. Мы с лордом Стэнли давнишние друзья.

Поболтав еще пару минут, мистер Стэндинг сказал:

– Что ж, отлично. Пойду в подвал, нужно взглянуть на чертежи. Прошу прощения, мисс... э-э...

Направляясь к лестнице, он вышел из тени, и Хелен разглядела его лицо: то, что она приняла за грязь или веснушки, было рубцами от давнишних ожогов.

– Правда, он милый? – сказала Джулия, когда отец ушел. – Только ужасный баламут. – Она открыла дверь, и они вышли на крыльцо. Джулия поежилась. – Похоже, дождь собирается. Вам надо торопиться. Дорогу найдете? Я бы вас проводила, но... Ой, погодите!

Внезапно она взяла Хелен за плечо, и та испугалась, решив, что Джулия собирается ее поцеловать, обнять или что-то в этом роде. Оказалось, она хотела лишь отряхнуть ее рукав.

– Ну вот, – улыбнулась Джулия. – Повернитесь-ка, я посмотрю сзади. Ага, вот тут еще чуть-чуть. Теперь другим боком. Какая вы послушная! Нельзя давать мисс Чисхолм никаких поводов к недовольству. – Она приподняла бровь. – А заодно и Кей... Вот так. Прекрасно.

Они распрощались.

– Как-нибудь заходите в обеденный перерыв! – вслед крикнула Джулия. – Я буду здесь еще две недели. Сходим в пивную. Поставите мне выпивку!

Хелен обещала зайти.

Она двинулась шагом, но, когда дверь закрылась, глянула на часы и побежала. На месте была в одну минуту третьего.

– Первый посетитель уже ждет, мисс Джинивер, – сказала мисс Чисхолм, скосившись на стенные часы.

Хелен даже не успела заскочить в туалет и причесаться.

Часа полтора она трудилась без продыху. Нынешняя работа утомляла. Последнее время к ним обращались люди, каких она привыкла видеть три года назад, когда накатил первый огромный вал войны. Некоторые приходили, едва выбравшись из-под развалин своего дома, грязные, в порезах и бинтах. Сидевшая напротив женщина плакала и говорила, что ее разбомбило уже в третий раз.

– Дело-то не в доме, переезды замучили, – жаловалась она. – Чувствую себя гнилушкой, мисс. Как все это началось, не могу спать. У сынишки слабое здоровье. Муж в Бирме, я совсем одна.

– Ужасно тяжело, – вздохнула Хелен.

Она дала женщине форму и терпеливо показала, как заполнять. Женщина смотрела и не понимала.

– Вот это все?

– К сожалению, да.

– Да мне бы просто маленько денег...

– Извините, я не могу дать вам денег. Понимаете, процедура довольно долгая. Прежде чем выдать аванс, мы должны направить оценщика, который определит ущерб. Кто-нибудь из нашего департамента осмотрит ваш старый дом и представит отчет. Я постараюсь прислать к вам сотрудников как можно скорее, но из-за этих налетов...

Женщина уставилась на листы бумаги в своей руке.

– Точно как гнилушка, – повторила она и провела рукой по глазам. – Ну просто гнилушка.

Секунду Хелен на нее смотрела, потом забрала форму. Сама ее заполнила, проставив число месяцем раньше; в графу, где требовалось указать дату осмотра и регистрационный номер отчета оценщика, вписала какие-то правдоподобные, но слегка неразборчивые цифры. Прикрепила к бумагам записку с пометкой «срочно» и положила в лоток с маркировкой «Одобрено», готовый к отправке на первый этаж к мисс Стедман.

Для следующего и других посетителей ничего подобного она не делала. Просто ее поразило, что женщина сравнивает себя с гнилушкой. В первую военную волну она пыталась помочь каждому и порой давала деньги из своего кошелька. Но война притупляет чуткость. Вначале воображаешь себя этакой героиней, печально думала Хелен, а заканчиваешь тем, что думаешь лишь о себе.

Весь день на задворках сознания жила мысль о Джулии. Хелен думала о ней, даже когда утешала плачущую женщину и говорила «ужасно тяжело». Вспоминала прикосновение ее рукава, ее близость в той маленькой мансарде.

В четверть пятого зазвонил телефон.

– Мисс Джинивер? – спросила телефонистка. – Городской звонок. От мисс Хепбёрн.⁴⁰ Соединить?

«Мисс Хепбёрн?» – растерянно подумала Хелен. Потом сообразила, и в животе трепыхнулось виноватое беспокойство.

– Пожалуйста, пусть абонент подождет. – Хелен положила трубку и выглянула в приемную: – Мисс Чисхолм, одну минутку без просителей! У меня на линии отдел в Кэмден-Тауне. – Потом вернулась за стол и приказала себе успокоиться. – Привет, мисс Хепберн, – тихо сказала она, когда их соединили.

– Приветик, – ответила Кей. У них была такая игра с именами. – Наверное, я не вовремя. – Вялый голос звучал глухо. Кей курила и отодвинула трубку, выдыхая дым. – Как там дела в конторе?

– Вообще-то, лихорадит. – Хелен взглянула на дверь. – Долго говорить не могу.

– Да? Зря я позвонила?

– Нет, ничего.

– А я вот ошиваюсь дома. Я... секунду...

Трубка зашуршала и умерла – Кей ладонью прикрыла микрофон, чтобы откашляться. Хелен представила ее набухшие слезами глаза, побагровевшее лицо; вот она согнулась пополам и заходится в кашле, рвущем забитые гарью и кирпичной пылью легкие.

– Кей! Ты как там?

– Я здесь. Оклемалась.

– Бросай курить.

– Курево помогает. Твой голос тоже.

Хелен промолчала. Она думала о телефонистке на коммутаторе. Любовница Микки лишилась работы, когда барышня подслушала их разговор.

– Хочется, чтоб ты была дома, – сказала Кей. – Там без тебя не справятся?

– Ведь знаешь, что нет.

– Тебе уже пора?

– Честно, да.

По голосу Хелен слышала, что Кей улыбается.

– Ладно. Новостей никаких? Никто не пытался штурмовать контору? Мистер Холмс за тобой зрит?

– Нет, – улыбнулась в ответ Хелен. В животе снова затрепыхалось, она задержала дыхание. – Вообще-то...

– Погоди. – Кей отвела трубку и снова закашлялась. Было слышно, как она отирает рот. – Пора тебя отпускать, – сказала она, вернувшись.

– Да, – вяло ответила Хелен.

– Увидимся. Ты прямо домой? Приезжай скорее, ладно?

– Да, конечно.

– Умничка... До свиданья, мисс Джинивер.

– Всего доброго, Кей.

Хелен опустила трубку и замерла. Она живо представила, как Кей встает, докуривает сигарету, неприкаянно бродит по квартире и, наверное, опять кашляет. Вот встала у окна, засунув руки в карманы. Насвистывает или мычит старые варьетешные песенки – «Маргаритка, маргаритка» или что-нибудь этакое. Вот в гостиной постелила на стол газету и чистит ботинки. Или достала забавный матросский наборчик и штопает носки. Она не знает, что пару часов назад Хелен стояла у окна мансарды и от близости Джулии кожа на ее руке дыбилась, словно лепестки цветка, тянущегося к солнцу. Она не знает, что Хелен отвернулась от взгляда Джулии, потому что испугалась бешеного тока своей крови...

Хелен подняла трубку и назвала телефонистке номер. Прошло два гудка.

– Привет, – сказала Кей, удивившись голосу Хелен. – Что-нибудь забыла?

– Ничего. Просто... захотелось снова тебя услышать. Что ты делаешь?

– Была в ванной. Только начала подстригаться. Повсюду набросала волос. Ты меня заругаешь.

– Нет, Кей. Я только хотела сказать... Ты знаешь, то самое.

Это означало: «Я тебя люблю». Кей секунду молчала, затем произнесла:

– То самое. – Голос ее стал хриплым. – И я хотела тебе это сказать...

«Я полная идиотка!» – подумала Хелен, опустив трубку. Казалось, сердце разбухает и поднимается к горлу, словно тесто. Слегка потряхивало. Хелен поискала в сумочке сигареты. Нашла и открыла пачку.

Внутри лежали два окурка. Она про них забыла. Оба в помаде, от ее и Джулиных губ.

Хелен положила окурки в пепельницу на столе. Но они все время притягивали взгляд. В конце концов Хелен вышла из комнаты и в приемной мисс Чисхолм опорожнила пепельницу в проволочную корзину для мусора.

*

В половине седьмого Вив была в министерской раздевалке. Ее рвало в кабинке уборной, где она согнулась над унитазом. Вывернуло трижды; она выпрямилась, закрыла глаза и на минуту почувствовала себя удивительно хорошо и спокойно. Но потом увидела свою бурую комковатую рвоту – мешанину из чая и бисквита с изюмом – и вновь срыгнула. Вив брела к умывальнику сполоснуть рот, когда в раздевалку вошла девушка по имени Каролина Грэм, тоже служившая в машбюро.

– Эй, как дела? – спросила она. – Гибсон велела тебя разыскать. Чего такое? Выглядишь паршиво.

Краем полотенца на ролике Вив опасливо вытерла лицо.

– Все нормально.

– По виду не скажешь, честно. Хочешь, провожу к медсестре?

– Пустяки, – сказала Вив. – Просто... похмелье.

Каролина вмиг преобразилась. Бедром навалившись на край раковины, устроилась удобнее и достала жевательную резинку.

– О, уж это мне знакомо, – сказала она, отправляя жвачку в рот. – Крепко же ты поддала, если до сих пор выворачивает! Надеюсь, парень того стоил. По опыту знаю: если славно провела времечко, утром не так погано. Хуже нет, когда мужик козел и ты накачиваешься в надежде, что тогда он будет выглядеть маленько лучше. Тебе надо выпить сырое яйцо и чего-нибудь пожевать.

Живот опять свело. Вив отвернулась, чтобы не видеть кувырканья серой жвачки во рту Каролины.

– Вряд ли смогу, – Вив посмотрелась в зеркало. – Господи, ну и видок! У тебя с собой пудры нет?

– Имеется, – сказала Каролина.

Она передала Вив пудреницу и после нее припудрилась сама. Затем на секунду перестала жевать и, стоя перед зеркалом, взбила кудряшки; глядя на ее розовый язычок, высунувшийся меж накрашенных губ, и гладкую пухлую мордашку, которая светилась молодостью, здоровьем и беззаботностью, Вив с горечью подумала: «Мне бы так. До чего же подла и несправедлива сволочная жизнь!»

Каролина перехватила ее взгляд.

– Ты вправду хреново выглядишь. – Она вновь принялась жевать. – Ладно уж, сиди здесь. Мое дело маленькое. Да и осталось-то всего полчаса. Гибсон скажу, что не нашла тебя. А ты наври, мол, мистер Брайтмен захомутал. Он вечно гоняет девушек за мятной содовой.

– Спасибо, но я сейчас буду в норме.

– Точно?

– Да.

Поправляя пояс юбки, Вив нагнула голову и потом слишком резко выпрямилась, отчего ее вновь замутило. Ухватившись за раковину, она закрыла глаза и сглатывала, сглатывала, пытаясь удержать поднимавшуюся из желудка дурноту... Тошнота прихлынула волной. Вив метнулась к унитазу. В тесной кабинке звуки сухой рвоты казались еще ужаснее. Чтобы их заглушить, Вив дернула цепочку слива. Вернувшись к умывальникам, она заметила встревоженный взгляд Каролины.

– Вив, давай все же отведу к медсестре.

– Я не могу заявиться к ней с похмельем.

– Надо же чего-то делать. Ты жутко выглядишь.

– Через минуту все будет в порядке.

Вив представила обратную дорогу в машбюро: неодолимые лестничные марши, коридоры. Еще где-нибудь вырвет на отполированный мраморный пол. Вообразила саму комнату: сгрудившиеся столы и стулья, поднятая светомаскировка, отчего духота только сильнее, невыносимый запах чернил, завивки и косметики.

– Мне бы домой, – жалобно сказала Вив.

– Ну и валяй, чего ты? Теперь уже двадцать минут осталось.

– Думаешь? А как же Гибсон?

– Скажу, ты расхворалась. Это же правда, нет что ли? Слушай, а как же ты пойдешь? Вдруг на улице в обморок грохнешься или еще чего?

– Думаю, не грохнусь.

Но ведь женщины падают в обморок, когда они... Господи! Вив отвернулась, вдруг испугавшись, что по ее виду Каролина догадается, в чем, собственно, дело. Она посмотрела на часы и с потугой на беспечную оживленность сказала:

– Лучше я дождусь Бетти Лоренс, и она проводит меня домой. Будь другом – наври Гибсон, а потом скажи Бетти, что я жду ее здесь.

– Легко. – Каролина выпрямилась, собираясь уйти. – Не забудь про сырое яйцо. Конечно, грешно так переводить паек, но однажды у меня было жуткое похмелье – на вечеринке хахаль намешал всякой мерзости, и яйцо, ты не поверишь, просто сотворило чудо. Кажется, Минти Брюстер где-то хапнула пару яиц, спроси у нее.

– Спрошу. – Вив пыталась улыбаться. – Спасибо, Каролина. Да, и если Гибсон полезет с расспросами, не говори, что меня тошнило, ладно? А то она догадается... в смысле, про похмелье.

Каролина засмеялась и выдула из жвачки серый пузырек, который со щелчком лопнул.

– Не волнуйся. Напущу бабьей таинственности, пускай думает, это сглаз. Годится?

Вив кивнула и тоже рассмеялась.

Но смех ее угас, едва она осталась одна. Лицо отяжелело, будто вся кожа на нем обвисла. В раздевалке, где проходили трубы отопления, было сухо и душно, словно в отсеке субмарины. Ужасно хотелось распахнуть окно и подставить лицо ветерку. Но горел свет, и маскировку уже спустили; можно было лишь пристроиться сбоку, чтобы, накинув на голову, точно капюшон, пыльную колючую штору, втягивать крохи прохладного вечернего воздуха, сочившегося сквозь щели оконной рамы.

Окно выходило во двор. С верхних этажей доносились треск печатных машинок и звонки телефонов. Если прислушаться, за ними можно было различить привычный шум Уигмор-стрит и Портмен-Сквер: гул машин, клаксоны такси, голоса людей, которые, возвращаясь с работы домой, заглядывали в магазины. Все эти звуки, думала Вив, слышишь тысячу раз, но не замечаешь, как не задумываешься о здоровье, пока все хорошо; ты понимаешь, что значит быть здоровой, лишь когда на минутку отпустит тошнота. А вот когда тошнит, ты становишься чужаком, иноземцем в родном краю. Тебе враждебно все, что для других обычно и просто. Даже собственное тело превращается в твоего врага, который строит козни и расставляет ловушки...

С этими мыслями Вив стояла у окна до тех пор, когда незадолго до семи стук печатных машинок во всем здании сменился скрежетом стульев по голому полу. Минуту спустя в раздевалке появились первые сотрудницы, а вскоре они уже вкатывались одна за другой, заскакивали в кабинки, начинали одеваться. Вив прошла к своему ящику и очень медленно надела пальто, шляпку и перчатки. Точно призрак, она слонялась среди женщин и с какой-то бешеной завистью разглядывала самых блеклых и некрасивых очкастых толстушек, чувствуя себя невероятно одинокой и отделенной от них. Прислушиваясь к их ясным самоуверенным голосам, она думала: «Вот что случается с людьми вроде меня. Значит, я совсем как Дункан. Пытаешься что-то из себя сотворить, но жизнь не позволяет и ставит подножку...»

Появилась Бетти. Нахмурившись, она повертела головой, взглядом отыскала Вив и подошла.

– Что случилось? Каролина Грэм сказала, что ты не можешь подняться. С три короба наплела чего-то Гибсон – мол, на тебя накатило. Разнесся слух, что у тебя понос. – Она оглядела подругу. – Эй, ты в самом деле скверно выглядишь.

Вив пыталась укрыться от ее глаз, как перед тем – от взгляда Каролины.

– Просто меня немного затошнило.

– Бедная девочка! Тебе нужно встряхнуться. Как раз есть средство. Джин из отдела перевозок трепалась о вечеринке в министерстве информации. Там один парень сегодня оформил развод, требуются девушки. Ребята давно запасались к событию, так что сабантуй будет отменный. Мы еще успеем переодеться, двинули.

Вив испугалась:

– Ты что! Я не сдюжу. Да и выгляжу страшилищем.

– Ой, пара мазков «Макс Фактора», и парнишки ничего не заметят, – отмахнулась Бетти, влезая в пальто.

Она подхватила Вив под руку, вывела из раздевалки, и они пустились в поход к вестибюлю. Подъем по лестнице был сродни ужасной морской качке, но рука Бетти приносила успокоение, обещая помощь и поддержку. Вот добрались до конторки и расписались об уходе. На улице еще не вполне стемнело, фонарики включать не пришлось. Но вечер был холодный. Бетти приостановилась, чтобы достать перчатки.

Увидев кого-то, она вскинула руку и замахала:

– Джин! Иди сюда! Расскажи-ка о сегодняшней вечеринке. Надо уговорить Вив.

Девушка но имени Джин пристроилась рядом.

– Будет грандиозно! – на ходу говорила она. – Велено привести всех подружек, кого только найду.

Вив покачала головой:

– Извини, Джин, сегодня не смогу.

– Да ну, Вив!

– Не слушай ее, Джин, – сказала Бетти. – Она не в себе.

– Уж точно не в себе! Ребята столько времени все запасали...

– Я ей говорила.

– Не могу, – повторила Вив. – Честно, я просто не в состоянии.

– Да какое там состояние? Все, что ребятам нужно, это классные девчонки в свитерах в обтяжку.

– Нет, правда.

– Все-таки не каждый день парень разводится.

– Нет, честно. – Голос Вив задрожал. – Не могу. Никак! Я...

Она остановилась, закрыла рукой глаза и прямо посреди Уигмор-стрит расплакалась.