Он вдруг заметил пристальный взгляд Спецци и сконфуженно запнулся. Потом нарочито поспешно продолжил:

– Сев в кресло, я укутался одеялом и, честно признаться, потерял всякий интерес к окружающему до того момента, как оказался наверху. Поэтому я вообще не заметил, что бедняга едет вниз.

– Полагаю, вы не слышали выстрела?

Полковник покачал головой.

– Я вообще ничего не слышал, кроме чертова скрежета… – прошу прощения, миссис Тиббет, я забыл о вашем присутствии – …скрежета, который производит кресло, проезжая мимо пилона. Но если на пистолете был глушитель, а я предполагаю, что он был, то не думаю, что кто бы то ни было услышал выстрел. Расстояние между креслами довольно большое, как вы знаете. Вы когда-нибудь пытались докричаться до того, кто едет впереди или сзади?

– Да-да, это мне известно, – подтвердил Генри. – Кстати, вы знали, что у Хозера есть пистолет?

– Думаю, здесь все это знали, он выставлял его напоказ, – раздраженно ответил полковник. – Для моей жены было шоком, когда тем вечером он бросил свой пистолет на пол в баре. Дурная манера, учитывая присутствие дам.

– Бросил?

– Ну почти. Во всяком случае, он сделал это нарочно – и дураку все было ясно. Мою жену это просто потрясло.

Возвратившись к подъему по канатной дороге, полковник сумел вспомнить лишь то, что ехал позади Джимми и Роджера, но перед Каро, хотя и в этом уверен не был. Во всяком случае, повторил Бакфаст, он не заметил никакого движения в кресле, располагавшемся перед ним; было ведь очень темно, и – в конце концов признался он – «я почти заснул».

На этом вклад полковника в расследование исчерпал себя. Поскольку было уже пять часов, Генри предложил сделать перерыв на чай.

– А потом, – предложил Спецци, – я поговорю с этими Книпферами, после чего хотел бы изучить все, что мы услышали, и подготовить доклад.

– А как же миссис Бакфаст? – спросил Генри. – Мы ведь с ней еще не поговорили.

– Не думаю, что она может сообщить нам что-нибудь важное, – ответил капитан. – На подъемнике ее не было, так что она никак не может иметь отношения ко всему этому. Но если желаете, поговорите с ней сами, а потом сообщите мне, если всплывет что-нибудь интересное.

– Догадываюсь, что вы по-прежнему ставите на фройляйн Герду, – сказал Генри.

Спецци медленно кивнул.

– Взрывоопасный мистер Стейнз заслуживает дальнейшего расследования, – заговорил он, – но я не представляю себе его в роли убийцы. Нет, это она, девушка, – такая красивая и такая опасная. Она из тех, кто ни перед чем не остановится, я уверен.

И мужественный капитан тяжело вздохнул.

Глава 10

Герр Книпфер решительным шагом вошел в кабинет, щелкнул каблуками, коротко кивнув, поприветствовал Эмми, Генри и Спецци и опустился на стул резким и точным движением. Не успел капитан произнести и слова, как он начал сам:

– Боюсь, я не смогу быть вам полезен. Больше всего на свете я желаю, чтобы это преступление было раскрыто, поскольку Хозер был нашим другом; но, как вы знаете, я не катаюсь на лыжах, и вчера мы с женой выходили из отеля только для того, чтобы совершить короткую прогулку. Так что мне нечего вам сказать.

– Это мне решать, герр Книпфер, – спокойно ответил Спецци, – можете вы быть нам полезны или нет.

На миг во взгляде Книпфера вспыхнул гнев.

– Тогда задавайте вопросы, капитан. Сами увидите.

Он неохотно подтвердил, что его зовут Зигфрид Книпфер, что он владеет в Гамбурге фирмой, занимающейся импортом-экспортом, и приехал в Санта-Кьяру на отдых. Герр Книпфер умудрился сообщить эти сведения таким тоном, чтобы ни у кого не оставалось сомнений, что он считает подобные распросы большой наглостью.

– Похоже, герр Хозер был особенно дружен с вашей дочерью, – вставил Генри.

Книпфер повернулся к нему с ледяной улыбкой.

– А вы весьма наблюдательны, герр Тиббет. От вас ничто не укроется. Да, Фриц Хозер был сильно увлечен Труди. Более того, могу вам сообщить, он хотел жениться на ней.

Брови Спецци поползли вверх.

– В самом деле? И вы одобряли этот брак?

Книпфер ответил осторожно:

– Разумеется, я намеревался хорошенько обдумать его предложение. В конце концов, мне было очень мало известно об этом человеке. Мы никогда прежде с ним не встречались. Похоже, он был состоятелен, и это хорошо, но я и сам не беден, так что Труди нет никакой нужды выходить замуж ради денег. С другой стороны, я должен был удостовериться, что будущий муж в состоянии достойно обеспечить ее. Лично я был скорее за этот этот союз. Моя дочь, увы, не красавица, и другого шанса у нее могло не оказаться.

Он помолчал.

– К сожалению, моя жена придерживалась иного мнения. Без какой бы то ни было внятной причины она относилась к Хозеру с неприязнью. Женщины в таких вопросах склонны к сентиментальности. – Немец смущенно посмотрел на Генри. – Откровенно признаться, она с излишней горячностью возражала и, когда разговор заходил об этом браке, просто впадала в истерику. Боюсь, именно поэтому ее первой реакцией на новость о смерти Хозера было чувство облегчения. Излишне говорить, что теперь супруга сожалеет об этом.

– Понятно, – кивнул Спецци. – Мне было бы интересно узнать, проводили ли вы какие-нибудь изыскания по поводу личности Хозера, и если да, то каковы их результаты?

Книпфер взглянул на него с холодным презрением.

– На будущего зятя детективов не натравливают, – заметил он. – Весной мы посетили Хозера в Риме. Я верил ему на слово, и мне этого было достаточно.

– Он вам нравился?

– Разумеется. Иначе я бы и обдумывать не стал его предложение.

– Обратимся к вчерашним событиям, – продолжил Спецци. – Поскольку вы весь день провели в отеле, вероятно, сможете сообщить нам что-нибудь о передвижениях Хозера.

Книпфер задумался.

– Мы завтракали, когда он заявил хозяину, что уезжает. Мы это уже знали. Хозер сказал нам позавчера вечером, что должен вернуться в Рим.

– Он объяснил – зачем?

– Только сказал, что, желая подольше побыть в обществе Труди, уже отложил свое возвращение, но больше не может пренебрегать интересами дела.

– Он уточнил, что за дело?

– Нет. Полагаю, это дело финансового свойства. Хозер был врачом, как вам, должно быть, известно, но, насколько я понимаю, медицинские исследования являлись для него чем-то вроде хобби. Деньги он делал на фондовой бирже, а подобные операции требуют неусыпного внимания и личного участия.

– Итак, вы виделись с ним во время завтрака. Что потом?

– Мы с женой, как обычно, пошли посидеть на террасе. Хозер присоединился к нам около половины одиннадцатого, сообщил, что собирает вещи. Мы вместе выпили кофе, потом он сказал, что должен сделать какой-то звонок, после чего отправится в Санта-Кьяру на ленч. Незадолго до полудня он прошел мимо нас по дороге к подъемнику, помахал нам на прощание, но сказал, что еще увидимся, так как он изменил свое решение и еще вернется в отель после ленча.

– Вы видели его по возвращении?

– Мы с женой после ленча немного погуляли, а потом отдыхали у себя в комнате. В шесть часов Хозер постучал к нам, чтобы попрощаться.

– Вы точно запомнили время?

– Да. Мы оба спали, его стук нас разбудил. Я еще сказал жене, что уже шесть и пора одеваться к обеду. Хозер повторил свое приглашение погостить у него в Риме, и мы обещали написать ему. Потом он ушел. Он уже был в куртке и шляпе, так что, полагаю, отправился прямо к подъемнику.

– И последний вопрос, герр Книпфер. – Спецци в некотором замешательстве вертел в руке карандаш. – Как относилась к этому брачному предложению ваша дочь?

– Труди? – холодно улыбнулся Книпфер. – Она, разумеется, была рада и польщена. А уж решать, принимать его или нет, – было моим делом.

После герра Книпфера в кабинет вошла его жена. Она осторожно пристроила свое тучное тело на маленький стул и нервно сцепила руки. Подтвердив показания мужа о том, как они провели предыдущий день, вдруг повернулась к Генри.

– Я должна извиниться за свое вчерашнее поведение после того, как вы сообщили нам, что Фриц Хозер умер, – сказала фрау Книпфер. Ее круглые голубые глаза наполнились слезами. – Мой муж, должно быть, рассказал вам о предполагавшейся женитьбе. Я мать, герр Тиббет… вы должны меня понять и простить.

Ее голос дрогнул, и Генри быстро пробормотал:

– Ну конечно, конечно…

– Я не хотела этого брака, – продолжила миссис Книпфер. – Хозер был слишком стар для Труди… слишком стар, герр Тиббет… и он бы увез ее от нас к себе в Рим. А она – мой единственный ребенок, моя деточка…

Снова нависла угроза слез, и Генри поспешно сказал:

– Полагаю, и сама она не хотела за него выходить?

Фрау Книпфер с готовностью ухватилась за эту фразу.

– О, вы такой понимающий человек. Вы способны заглянуть в материнское сердце… бедная моя девочка…

– Тем не менее ваш муж благосклонно относился к этому браку?

При этом замечании дама не смогла сдержать слез.

– Мужчины, – всхлипывала фрау Книпфер, промокая глаза крохотным кружевным платочком. – Что они понимают в подобных вещах? Разве остаться незамужней – это бесчестье?

Последний вопрос она выпалила со страстью, обращаясь к Эмми, которая покачала головой и неразборчиво пробормотала что-то утешительное.

Фрау Книпфер громко шмыгнула носом и уже спокойнее продолжила:

– Поэтому, услышав, что он умер, я не то чтобы не испытала жалости к бедняге, просто первой мыслью было: теперь моей Труди больше ничто не угрожает… девочка сможет вернуться в Гамбург со своей мамой…

– У вас были другие причины не жаловать Хозера, кроме того факта, что он слишком стар для вашей дочери? – спросил Генри.

Фрау Книпфер снова уткнулась лицом в платок и энергично затрясла головой.

– Нет, нет… – сквозь рыдания заверила она. – Абсолютно никаких… никаких причин… вот почему мне так стыдно за то, что я там сказала…

Эмми пришлось помочь ей встать, она проводила немку в ее комнату, где фрау рухнула на кровать, обуреваемая чувствами.

Труди, напротив, сохраняла полное самообладание.

Генри хорошо рассмотрел девушку, пока та усаживалась и скромно расправляла на пухлых коленях совершенно не идущую ей широкую присборенную юбку. Он вдруг понял, что никогда прежде, в сущности, не замечал ее лица, таким расплывчатым и невыразительным оно ему казалось. Но теперь он видел твердую линию подбородка, круглые румяные щеки, а в кукольных голубых глазах – на первый взгляд, так напоминающих глаза ее матери, – отцовскую холодную решительность.

Труди отвечала на вопросы капитана Спецци низким грудным голосом. Утром у нее было занятие по лыжам с персональным тренером. Потом – ленч с родителями. После ленча она сидела на террасе и ела шоколад.

– Вы кого-нибудь видели? Разговаривали с кем-нибудь?

– Там была фрау Бакфаст, – ответила Труди. – Я угостила ее шоколадом. Потом пошла спать. Незадолго до четырех часов я увидела, как герр Хозер поднимается по тропе от канатной дороги, и вошла в дом.

– Почему?

– Я начала замерзать.

– Вы говорили с герром Хозером?

– Да. Он остановил меня в холле. Я сказала ему, что думала, будто он уже уехал из отеля насовсем, а он ответил, что у него изменились планы. Потом он… настоял, чтобы я выпила с ним чаю в баре. И снова говорил о женитьбе.

– Мы все глубоко сочувствуем вам, фройляйн Книпфер, – сказал Спецци, слегка покраснев. – До настоящего времени никто из нас не отдавал себе отчета в том, что вы потеряли жениха при столь трагических обстоятельствах. Вы, должно быть, переживаете страшное горе.

Труди безмятежно посмотрела на него и ответила:

– Да.

– Простите, что ступаю на столь деликатную почву, но, насколько я понимаю, вы любили герра Хозера и собирались за него замуж.

– Конечно, – подтвердила девушка. Она смотрела Спецци прямо в глаза, с вызовом, словно говорила: ну возразите мне, если сможете. Капитан, заметно смущенный, предпочел отступить на более безопасную почву.

– Расскажите, пожалуйста, что было после чая.

– Мы попрощались с герром Хозером в холле. Это было приблизительно в двадцать минут пятого. Потом я поднялась к себе. Позже я видела, как он выходит из отеля. Моя комната находится на верхнем этаже, над входной дверью. Было довольно темно, но над крыльцом горит фонарь, и дорожка освещена. Я видела, как он направлялся к подъемнику. Шел довольно сильный снег. Мне и в голову не пришло, что я вижу его в последний раз.

– Вы случайно не запомнили время, фройляйн Книпфер? – оживившись, спросил Спецци.

– Нет, – ответила Труди. – Полагаю, это было вскоре после шести, но не уверена.

– А теперь, фройляйн… простите, я должен спросить: герр Хозер когда-нибудь говорил с вами о своем бизнесе или о жизни в Риме?

Губы Труди медленно растянулись в улыбке – улыбке тайного удовольствия, которая показалась Генри весьма зловещей.

– Он много говорил о Риме, – сказала она, – о той жизни, которую я буду там вести. О его бизнесе я не знаю ничего.

– Он никогда не упоминал в вашем присутствии о том, что у него есть враги?

– Враги? – Труди снова улыбнулась. – Мой отец говорит, что хорошего бизнесмена можно отличить по количеству и качеству его врагов. Думаю, герр Хозер был хорошим бизнесменом.

Спецци ухватился за этот ответ.

– То есть вы знали, что у него есть враги? И кто они?

Девушка немного помедлила, потом сказала:

– Понятия не имею. Вы слишком буквально восприняли мои слова. Я рассказала лишь о своем впечатлении.

Было очевидно, что из Труди больше ничего не вытянешь, несмотря на все наводящие вопросы Спецци. Наконец, приуныв, он отпустил ее, прочитав напоследок короткую нотацию о неразумности попыток скрыть какую бы то ни было информацию от зоркого ока итальянской полиции. Труди снова улыбнулась, согласилась и отбыла, оставив Спецци в смутном ощущении, что над ним посмеялись, его обыграли и в конечном счете сделали из него дурака. Гордось была уязвлена.

– Девчонка дура, – в сердцах сказал он. – Знает больше, чем говорит, и воображает, будто провела нас.

Капитан сардонически усмехнулся, резко захлопнул свой блокнот и отложил его в сторону.

– Мартелли, иди скажи гостям, что на данный момент допросы закончены. Завтра они могут возвращаться к своим лыжным упражнениям, но напомни всем, что катание по Имменфельдскому спуску категорически запрещено. И любой, кто соберется покинуть отель насовсем, обязан оповестить меня об этом заранее, не позднее чем за двадцать четыре часа. После этого распечатай стенограмму и принеси мне в мою комнату.

Молодой карабинер встал со своего жесткого стула, молодцевато отдал честь и энергично зашагал в холл с очевидным предвкушением удовольствия младшего должностного лица, коему ненадолго начальством дано приятное поручение продемонстрировать свою власть над простыми смертными.

Эмми тоже встала, потянулась, подняв руки над головой, и закурила.

Генри повернулся к капитану.

– Каковы ваши дальнейшие действия? – спросил он.

– Изучу расшифровку всех этих бесед, составлю хронологическую таблицу событий и подготовлю доклад. Буду вам чрезвычайно признателен, если вы как можно скорее сделаете перевод протоколов опроса англичан.

– Он будет у вас к утру, – пообещал Генри. – Собираетесь ли вы и дальше оставаться в «Белла Висте»?

– Думаю, нет. Только один-два дня. Потом переберусь в деревню и буду ждать ваших отчетов о том, что здесь происходит.

Генри кивнул.

– Я надеялся, что вы поступите именно так. При виде вашего мундира гости захлопываются, как моллюски в своей раковине, а со мной чувствуют себя более свободно.

– Согласен, – кивнул Спецци. – Он закурил одну из своих темных, устрашающе выглядевших сигарет. – Думаю, излишне напоминать вам, чтобы вы глаз не спускали с фройляйн Браун.

– Разумеется, я буду за ней наблюдать, – подтвердил Генри. – Кстати, вы не против, если я немного поразнюхаю здесь кое-что? Поговорю с людьми и тому подобное.

– Все что угодно, друг мой, – горячо поддержал его Спецци. – А теперь я вас покину и…

Фраза осталась незаконченной. Ее прервал громовой раскат голосов, разразившийся в холле. Пронзительный крик миссис Бакфаст перекрывал все остальные звуки, возвышаясь над ними словно солирующая виолончель над оркестром.

– Никогда еще не слышала подобного бреда, – гудела она угрожающе. – Я настаиваю!

Мартелли тоненьким голоском возражал на чудовищном английском:

– Синьора, капитано, он сказал, нельзя…

– Чушь! – зычно рявкнула миссис Бакфаст. – С дороги, глупец вы эдакий!

– Розамунда, ты не думаешь, что… – рокочущий бас полковника был сметен, как осенний лист штормовым ветром.

– Дайте мне пройти в кабинет!

Спорный и чисто теоретический вопрос – смог ли бы Ганнибал или Атилла устоять перед таким натиском, но у менее могущественных людей, калибра Мартелли и полковника, не было ни малейшего шанса. Спецци едва успел загасить сигарету и встать, как дверь распахнулась настежь, явив присутствующим миссис Бакфаст – Геру в бархате цвета фуксии; по бокам, словно стражи, маячили ее муж и Мартелли с лицами, преисполненными благоговейного страха.

– Мадам… – начал было Спецци, судорожно цепляясь за фалды своего удирающего без оглядки достоинства.

Миссис Бакфаст решительно шагнула в комнату, уставившись на итальянца взглядом, каким боевой бык мог бы смотреть на неумелого матадора.

– Раз вы не соизволили пригласить меня, капитан Спецци, – протрубила она, – пришлось силой прокладывать себе путь в ваш кабинет.

Она сделала паузу и возмущенно фыркнула, потом продвинулась еще на шаг и весьма театрально сменила трубный глас на спокойный разговорный тон.

– Я пришла, – заявила Розамунда Бакфаст, – чтобы сделать признание.

В разразившемся ревущем хаосе только миссис Бакфаст оставалась абсолютно спокойной – скала посреди бушующего моря. Полковник, пребывающий на грани апоплексического удара, непрерывно кричал, что у его жены истерика и она не понимает, что говорит; Спецци вопил, чтобы Мартелли очистил комнату от посторонних, вторично за этот день поминал черта и исступленно кричал, призывая всех к тишине; даже Генри поймал себя на том, что настоятельно умоляет миссис Бакфаст хорошо подумать, прежде чем делать подобные заявления, между тем как Эмми внесла свою лепту во всеобщую суматоху тем, что, опустившись на четвереньки, принялась собирать бумаги, выпорхнувшие из портфеля Спецци. Бешеный шум, естественно, привлек внимание всех остальных обитателей отеля. Чашки с чаем и бокалы с аперитивами были брошены в баре, по кухне раскатилась нечищеная картошка – гости и персонал бросились наблюдать за представлением, творившимся в холле.

В конце концов миссис Бакфаст лично очистила кабинет от несанкционированной толпы; последним в комнате оставался полковник, но и он был удален безапелляционно указующим перстом и суровым приказанием: «Артур!» После этого миссис Бакфаст уселась на стул, сложила руки и стала ждать.

Спецци, багровый от возбуждения, снова водворился за столом и умоляюще воззвал к Генри:

– Спросите эту сумасшедшую, что она имела в виду. Она ведь даже близко к подъемнику не подходила, а теперь хочет сделать признание. Безумие какое-то.

Капитан энергично промокнул лоб платком.

Генри, потрясенный больше, чем хотел в этом признаться даже себе, изо всех сил постарался вспомнить о принятых в Скотленд-Ярде манерах и произнес:

– Насколько я понимаю, миссис Бакфаст, вы хотите признаться в убийстве Фрица Хозера?

Миссис Бакфаст посмотрела на него с жалостью.

– Разумеется, нет, – сказала она. – Я полагала, что даже вы, Генри Тиббет, сообразите: я никак не могла его убить.

Чувствуя себя мальчиком, которого отчитала няня, Генри вцепился в край стола, чтобы не потерять равновесия.

– Тогда, может быть, вы объясните нам, что имели в виду?

– С удовольствием.

Миссис Бакфаст обвела комнату взглядом, чтобы убедиться, что все ее внимательно слушают, и сообщила:

– Артур во многих отношениях не идеальный муж.

Повисла неловкая пауза, нарушаемая лишь невнятным бормотанием капитана, повторявшего: «Чокнутая… чокнутая…»

– Например, – продолжила дама в стиле светской беседы, – мне совершенно непонятны его увлечения. Он отказывается научиться играть в бридж, а я очень люблю эту игру. Вместо этого он страстно собирает марки, а я этой страсти не разделяю. Но вы, вероятно, об этом не знали.

– Нет, не знал, – слабым голосом подтвердил Генри.

– Однако хуже всего, – рассказывала миссис Бакфаст, – его безумная любовь к горным лыжам. Год за годом все праздники, все отпуска он тратит на лыжи. Конечно, он старается отговаривать меня от поездок с ним. Но после печального инцидента, случившегося в Париже несколько лет тому назад, – не стану утомлять вас подробностями, их не назовешь поучительными, – я решила больше никогда не отпускать его за границу одного. Так что, как вы можете догадаться, – добавила она с обезоруживающим простодушием, – много лет я изнывала от скуки.

Сквозь туман, царивший в голове Генри, начал с трудом пробиваться свет.

– Вы изнывали, – повторил он, – пока не приехали в Санта-Кьяру?

Розамунда Бакфаст поощрила его за сообразительность скупой улыбкой.

– Когда мы прибыли сюда в первый раз, я чуть не умерла от полной изоляции и злости и решила, что ноги моей здесь больше не будет, хотя Артур твердил, что именно тут он нашел то, что любит называть своей Шангри-Ла.

Она замолчала и ободряюще посмотрела на Генри, как школьная учительница смотрит на блестящего ученика, побуждая его самого продолжить цепь начатых ею рассуждений. Тиббет решил не разочаровывать свидетельницу и сказал:

– А потом, во время вашего первого приезда сюда, вы познакомились с герром Хозером.

Миссис Бакфаст одобрительно кивнула.

– Вы оба не катались на лыжах, – продолжил Генри, набирая уверенность, – и проводили много времени вместе, сидя на террасе и беседуя. Вы доверительно рассказали ему о своей скуке, а он предложил средство разогнать ее. Догадываюсь, что поначалу это было представлено вам как некая безобидная игра.

Миссис Бакфаст просияла.

– А вы умнее, чем кажетесь, – снисходительно сказала она.

Спецци издал грудной стон.

– В чем дело? Я не понимаю. О чем вы? – жалобно сказал он.

– Контрабанда, – объяснил Генри. – Безобидная игра. И маленькая дополнительная сумма – на шпильки. Глоток настоящей жизни в беспросветно унылом существовании. На первых порах, конечно, это было нечто, абсолютно никому не причиняющее вреда. Что он предложил вам для начала?

– В первый год это было всего несколько бутылок бренди, – призналась миссис Бакфаст. – Из моего дома их забрал посыльный с почты, который вручил мне конверт с наличными. На следующий год это были часы. Хозер подал гениальную идею спрятать их под клетчатую подкладку моей вязальной сумки. На часах я заработала больше ста фунтов. Не отрицаю, это было нарушением закона, – рассудительно добавила миссис Бакфаст, – но не стану лукавить: мне это доставляло удовольствие.

– А что вы должны были привозить из Англии?

Лицо миссис Бакфаст помрачнело.

– В этом-то и есть начало беды… Мне было велено привезти, не открывая, пакет, который я получу в Лондоне. Это был маленький холщовый мешочек, его, как обычно, доставил посыльный с почты. Но мне захотелось узнать, что же именно я делаю, тем более незаконно. Вопреки приказанию Хозера я открыла мешочек. Я не из тех женщин, которых легко запугать, – без особой необходимости добавила она.

– И что оказалось в мешочке?

– Бриллианты.

Голос миссис Бакфаст звучал сурово и осуждающе.

– Должна вам сказать, это мне не понравилось. Одно дело бренди, совсем другое – бриллианты. Так я и заявила – очень твердо – Хозеру, когда приехала сюда в очередной раз. Я сказала ему, что ни на что подобное согласия не давала и продолжать участвовать в этом не буду. Мне, разумеется, следовало догадаться, что у этой скотины нет никакой совести. Он недвусмысленно дал мне понять, что, если я не буду делать так, как он велит, он сообщит о моей деятельности в полицию. Я не могла рисковать, поэтому мне ничего не оставалось, как продолжить.

– Когда это было? – спросил Генри.

– В прошлом году.

– А в этом?

– Опять бриллианты из Англии. А обратно…

Она открыла свою объемистую сумку, достала из нее маленький белый пакет и сказала:

– У меня наверху их две дюжины. То же, что пришлось провезти домой в прошлом году. Я не знаю, что это за гадость, потому что, слава богу, никогда не имела дела с такими вещами, но догадываюсь, что там, скорее всего, кокаин.

Она вручила пакет Генри.

– Это зашло слишком далеко, – продолжила миссис Бакфаст. – Я уже приняла решение пойти к властям в Англии, как только вернусь домой, и снять с себя этот груз. Если бы вы не скрыли от нас, что вы полицейский, – она бросила на Генри обвиняющий взгляд, – мы все могли бы избежать многих неприятностей. Но как есть, так есть. Хозер начал сомневаться в моей надежности. Он не был дураком. Вот почему он начал мне угрожать.

– Угрожать вам?

– Пистолет. Пистолет! – нетерпеливо сказала миссис Бакфаст. – В среду вечером, в баре. Это маленькое представление было устроено для меня. Должна признать, сначала я испугалась. Бедный Артур – он, конечно же, понятия не имел, чем я так расстроена. Лично я не сомневаюсь: если бы Хозер остался жив, то попытался бы убить меня, прежде чем я уеду. Он так нарочито – чтобы слышали все и каждый – объявил о своем отъезде, что, уверена, на самом деле не собирался отлучаться далеко. Он планировал проскользнуть обратно и убить меня. Весьма типично для мужчины.

– О, послушайте, миссис Бакфаст… – начал было Генри, но та не дала договорить.

– Вы его не знали, – лаконично сказала она. – А я знала.

– Значит, вы испытали облегчение, когда он был убит?

– Я была в восторге, – подтвердила миссис Бакфаст, – и с удовольствием поздравила бы того, кто это сделал, кем бы он ни был. Ведь он убрал с дороги Хозера и дал мне возможность рассказать все офицеру английской полиции, а не кучке галдящих итальянцев.

Она бросила испепеляющий взгляд на Спецци.

– Видите ли, я решительно настроилась первым делом сегодня утром идти в полицию – это представлялось мне предпочтительней, чем быть убитой, хотя, должна признаться, приходилось выбирать из двух зол.

Миссис Бакфаст помолчала.

– Ну вот и все. Этот неуравновешенный тип собирается меня арестовать?

Генри не смог сдержать улыбку.

– Не думаю, что есть такая необходимость, миссис Бакфаст, – ответил он. – Властям, конечно, придется решить, какие меры предпринять, но, учитывая то, что вы пришли к нам добровольно и дали столь ценную информацию…

Миссис Бакфаст одобрительно кивнула.

– Я чувствовала, что вы как англичанин отнесетесь к этому разумно, – великодушно изрекла она.

– Разумеется, нам потребуется от вас подробное официальное заявление, включая любую информацию, какой вы располагаете, о лондонских партнерах Хозера.

– С удовольствием, мистер Тиббет. Когда пожелаете. Однако в настоящий момент мне действительно нужно пойти и объяснить все мужу. Боюсь, у Артура могут возникнуть всякие глупые мысли на этот счет. Впрочем, чего еще от него ожидать? Я принесу вам остальные пакетики перед обедом.

Договорив, она с достоинством поднялась и вышла за дверь. Генри даже не пытался остановить ее, просто сказал вслед:

– Надеюсь, вы отдаете себе отчет в том, что все, только что вами изложенное, представляет собой самый вероятный из возможных мотивов убийства Хозера и делает вас главной подозреваемой.

Розамунда Бакфаст задержалась в дверях и произнесла:

– Естественно, я понимаю это, но мы ведь уже решили, что подобное невероятно, не так ли?

И вышла в холл, аккуратно закрыв за собой дверь.

Глава 11

Следующий день выдался безоблачным, солнечным, и перспектива приятного катания на лыжах всем подняла настроение. На первый взгляд, жизнь возвращалась к своему нормальному беззаботному течению, хотя ученики класса для начинающих нашли Пьетро не таким веселым, как обычно. Инструктор выглядел удрученным, озабоченным и наотрез отказался обсуждать убийство – лишь коротко заметил, что вся деревня восприняла проишествие как страшное несчастье.

– Полагаю, старина, вы отдаете себе отчет в том, что имеете дело с целым классом подозреваемых. Так что будьте осмотрительны.

Теперь, когда бремя предстоящего допроса осталось позади, к Джимми вернулось его непобедимое благодушие.

Пьетро хмуро посмотрел на него.

– Если бы я думал, что убийца Фрица Хозера находится среди моих учеников… – начал он, но передумал и, не закончив фразу, исполнил блестящий поворот прыжком без опоры на палки.

– Ладно. Сегодня начнем с чего-нибудь простенького: с поворота упором на скоростном спуске. За мной!

Генри отпросился с занятий и провел час, закрывшись в комнате со Спецци, после чего на подъемнике спустился в деревню, где сел в автобус до Монтелунги. В почтовом отделении, как он и надеялся, его ждала длинная телеграмма из Лондона. Тиббет внимательнейшим образом изучил ее, сидя за чашкой кофе в солнечной траттории, и, сделав кое-какие заметки в своем ежедневнике, поднес к телеграмме зажженную спичку. Когда послание сгорело, он тщательно размешал пепел, пока тот не превратился в порошок. В Санта-Кьяру Генри вернулся уже после полудня.

Его следующим объектом был магазин розничных товаров синьоры Веспи. Он купил новый запас американских сигарет и как бы невзначай заметил по-итальянски:

– Плохое дело – это убийство на подъемнике.

– Ужасное, синьор, ужасное. – Синьора Веспи издала несколько сейсмической мощности вздохов. – Мой бедный муж в отчаянии. Вы же знаете, что это он помогал бедному Фрицу сесть в подъемник. Полиция весь вчерашний день допрашивала его, а мой Марио невинен, как новорожденное дитя. Разве это справедливо?

Генри согласился, что это ужасно, и добавил:

– Вы знали герра Хозера лично?

Синьора Веспи энергично закивала.

– Ну конечно. Он родился здесь, в деревне. Я помню его еще мальчиком…

Тиббет переждал поток воспоминаний о юном Хозере, его незаурядных способностях, невероятной развитости еще в детстве и последующем совершенно заслуженном успехе в жизни.

– Такой добрый, такой великодушный человек… такой вежливый и чуткий…

Из всех, с кем Генри успел поговорить до сих пор, похоже, только Роза Веспи искренне горевала о нем.

– Да… трагическим выдался нынешний год для вашей семьи, – сказал он. – Сначала ваш сын…

– О Джулио! Бедный мой Джулио… он был помешан на лыжах, как все Веспи. Что может поделать женщина с такими мужчинами, синьор? Когда Марио так серьезно покалечился, я сказала ему в больнице… – Она отлучилась, чтобы продать две красочные открытки и плитку шоколада коренастому немцу в лиловых форлагерах, и продолжила, как будто и не прерывалась: – «Марио, – сказала я ему, – я рада, что это случилось… да, рада. Потому что иначе ты бы погубил себя – точно как твой отец». И он бы на самом деле погубил себя. Все Веспи одинаковы. Мой Джулио был лучшим лыжником во всей долине, но совершенно безрассудным… не знал страха…

– Джулио, наверное, был дружен с Хозером – с дальним прицелом заметил Генри.

– Мы все были с ним дружны. – Синьора Веспи снова вздохнула. – Когда вспоминаю, как он бывало приходил и делил с нами нашу скромную трапезу, притом что был богат и знаменит… И почему только…

Внимание хозяйки снова отвлек покупатель – на сей раз элегантная молодая француженка, которой были нужны солнечные очки. Правда, синьоре Веспи не удалось ей ничего продать: то, что она предложила покупательнице, было тою отметено как безнадежно лишенное шика. Не успела дверь закрыться за француженкой, как синьора Веспи продолжила:

– Дорогой бедный Фриц. Сколько раз он мне говорил: «Роза, вы должны гордиться своими сыновьями. Они остались в долине, но они умнее меня». Это, конечно, было неправдой, но мне были так приятны его слова. И, конечно же, Джулио действительно был умен, очень умен. Вы знали моего Джулио, синьор?

– Увы, нет, – ответил Генри. – И очень об этом сожалею. Я столько наслышан о нем.

– О, вы molto simpatico[25]. Хотите посмотреть фотографию Джулио? Пойдемте, я вам покажу. Мария!

В ответ на зов синьоры Веспи из внутренних семейных покоев по лестнице, стуча каблучками, спустилась хорошенькая светловолосая девушка.

– Моя дочь, – представила ее Роза. – Она приглядит за магазином, пока меня не будет.

Мария робко улыбнулась инстуктору, которого синьора Веспи уже вела во внутреннее помещение. Генри, как от него ожидали, восторженно высказался о выдающейся красоте и благородном характере, которым наверняка обладал молодой человек, уверенно смотревшими с фотографии в задрапированном черным крепом алтаре на каминной доске. Потом сделал комплимент хозяйке по поводу ее захламленной гостиной и в конце восхитился великолепием новой радиолы.

– Это радиола Джулио, – с печальной гордостью объяснила Роза Веспи. – Ему ее прислали аж из Милана. Да, мальчик был очень умен и зарабатывал много денег на туристах. Машину мы отдали Пьетро, потому что сами слишком стары для таких вещей. А радиола… она потрясающая, правда? И очень дорогая. Марио не разрешает ею пользоваться. Когда он вернется, я заставлю его показать ее вам…

Она положила ладонь на крышку радиолы, когда из двери раздался резкий окрик: «Роза!»

Генри обернулся и увидел Марио. У себя дома старик обрел достоинство и властность, каких Тиббет в нем не подозревал. Он выглядел усталым и озабоченным, но заставил себя улыбнуться и сказал:

– Добро пожаловать в мой дом, синьор. Надеюсь, моя жена не утомила вас своей болтовней.

Потом, повернувшись к Розе, добавил:

– Незачем надоедать джентльмену в такой момент какими-то радиолами. Он хочет поговорить об убийстве, да?

– Я надеялся перекинуться с вами словечком, Марио, – подтвердил Генри. – Давайте выпьем вместе.

– Роза! – повелительно сказал жене Марио, – Вермут… вино… быстро!

– Нет-нет, – запротестовал инспектор. – Я вас приглашаю. Может быть, мы могли бы пропустить по стаканчику в баре «Шмидт»?

Марио внимательно посмотрел на Генри.

– Как пожелаете, синьор. С удовольствием.

Бар «Шмидт» был забит местными, по обыкновению собравшимися выпить в середине дня. Застоявшийся запах чеснока, черного табака и вермута облаком висел над обшарпанным залом с деревянными стенами, окна которого, по предположению Тиббета, не открывали с предыдущего лета, если открывали вообще. В смешанном гуле голосов в равных пропорциях различались итальянский, немецкий и диалект местных горцев – ладино[26].

Марио был встречен завсегдатаями с явным дружелюбием, но не без примеси любопытства, которое сменилось уважительным смущением, когда в его спутнике узнали инспектора. Для вновь пришедших освободили место на одной из сильно потертых скамей, и Генри заказал два стакана сладкого темного вермута.

Когда они обменялись положенным «Salute»[27] и чокнулись, Тиббет сказал:

– Я хотел поболтать с вами, Марио, потому что, уверен, вы можете помочь мне понять, что на самом деле представлял собой Фриц Хозер. Как я выяснил со слов вашей жены, вы хорошо его знали. Расскажите мне о нем.

В тот же миг, как по команде, в зале наступила мертвая тишина. Генри понял, что все, затаив дыхание, ждут ответа Марио. Старик медленно покрутил свой стакан, потом ответил:

– Думаю, все женщины слишком много болтают, синьор. Хозер заходил к нам изредка – наши отцы дружили когда-то, и он навещал нас в память о прошлом. Моя жена очень гордилась этим, и теперь ей нравится думать, будто мы были большими друзьями. Но это не так.

Группа мужчин в другом конце зала заговорила приглушенными голосами, а один из них рассмеялся и сплюнул.

– В любом случае вы могли бы сказать, каким он был человеком, – заметил Генри.

И снова зал замер в неловком ожидании ответа.

По некотором размышлении Марио сказал:

– Он был очень умным человеком, а по отношению к нам – всегда вежлив и добр.

– И щедр?

– Щедр? Не понимаю.

– Я подумал: раз он был богат, может быть, делал вам подарки – вам и вашим сыновьям, – предположил Тиббет.

Марио решительно тряхнул головой и коротко ответил:

– Никогда.

А потом прибавил:

– Хозер был не тем человеком, который раздает подарки.

Генри не стал углубляться в эту тему.

– Надеюсь, это происшествие не скажется на деревне отрицательно – я имею в виду, с точки зрения притока туристов.

Бар расслабился, как будто все с облегчением выдохнули. Разговоры возобновились, сначала тихо, но постепенно набирая силу и сопровождаясь жестикуляцией.

– Думаю, туристов станет больше, чем прежде, – сказал Марио. – В конце концов, единственное, что им нужно, – это кататься на лыжах, а убийство снега не портит. – Старик мрачновато улыбнулся.

– Поломка подъемника или сход лавины – вот что обернулось бы для нас разорением. А это – нет.

– Рад слышать, – бодро произнес Генри. – Полагаю, большая часть деревни кормится туризмом.

– Да, – лаконично подтвердил Марио.

– Должно быть, в сезон здесь хорошо зарабатывают – особенно инструкторы по горным лыжам.

– Туристы сорят деньгами, – заметил Марио. Потом, неожиданно взяв инициативу в свои руки, добавил: – Я знаю, что вы думаете, синьор Тиббет. Слышал, как моя жена хвалилась радиолой и машиной. Вы спрашиваете себя: как лыжный инструктор может заработать столько, сколько зарабатывал Джулио.

– Да, – признался Тиббет, – спрашиваю.

Четверо мужчин-картежников за соседним столом, вдруг потеряли интерес к игре; бармен, разливавший напитки, тихо поставил бутылку вермута на стойку и занял позицию, откуда было лучше слышно.

– Сюда приезжает много богатых, но глупых женщин – американок. Мне это не нравилось, и я стыдился того, как вел себя с ними мой сын. Но что я мог сделать? Вы же знаете американцев…

Картежники расплылись в широких ухмылках, и один из них, склонившись к Генри и дохнув ему в лицо чесноком, потер пальцами, изобразив освященный веками жест, означавший: деньги!

– Американцы, – произнес он с сильным деревенским акцентом. – Все мы их видали – разве не так?

Гул общего согласия взвился над залом. Кто, мол, виноват, если американцы как безумные сорят деньгами? Если у женщины денег больше, чем мозгов? Хотят – пусть тратят, деревне от этого только польза…