В те времена Иоганн управлял дьявольским цирком, который в течение года курсировал по железной дороге, собирая по пути души недовольных. Все это творилось по прихоти заскучавшего, капризного Сатаны, который заключил с Кабалом пари: если за год с помощью цирка тот соберет урожай из ста душ и доставит в ад, Князь тьмы вернет ему его собственную.

Как же Кабал возненавидел тот год, хотя кроме себя винить за случившееся было некого. У него выдался отвратительный период, когда приходилось приговаривать людей к вечным мукам и заниматься всякой ерундой. Он прошел через многое, а удовольствия не получил. Тогда Кабал верил, что цель оправдывает средства, но достигнутая цель заставила его усомниться в средствах, из-за чего и без того небольшая победа казалась мелочной и позорной. Что за горькая ирония в череде других разочарований, что он испытал за тот год.

Мисс Бэрроу и ее отца Кабал повстречал уже под конец путешествия, когда ситуация внезапно стала совсем отчаянной. Фрэнк Бэрроу, отставной полицейский и двойная головная боль, выступил против него, словно заклятый враг, однако Леони Бэрроу оказалась куда более смышленым противником. Ту встречу едва ли можно было назвать счастливой, да и расстались они не при лучших обстоятельствах. Если бы мисс Бэрроу тогда убила Кабала, обвинению пришлось бы попотеть в поисках присяжных, которые согласились бы отправить ее на виселицу.

Кабал обернулся, дабы посмотреть ей прямо в лицо и убедиться. Леони по-прежнему была высокой, чертовски привлекательной (в прерафаэлитовском стиле) девушкой с короной золотистых волос, которые так подходили ее имени. И она была все так же зла на него. Кабал хотел заговорить, но его красноречие взяло на сегодня выходной.

– Агхх, – медленно проскрипел он, не сумев подобрать слов.

Большой палец Кабала дернулся и переломил ножку бокала, остатки шампанского пролились к ногам Леони.

Тут же возле них возник официант и принялся извиняться за бокалы плохого качества, уверяя, что компания обязательно подаст жалобу производителям этого ширпотреба.

– Принести вам другой бокал, герр Майсснер? – предложил он, подбирая остатки стекла.

– Майсснер? – одними губами прошептала мисс Бэрроу, глядя на Кабала.

Он ничего не ответил – его мозг оттаивал от шока, и шестеренки начинали усиленно вращаться. Если Леони раскроет его, корабль тут же повернут и отвезут его обратно в распростертые объятия графа Марша́ла. А он не мог этого допустить. Но и выхода из ситуации он не видел. Кабал стал просчитывать возможные схемы. План А заключался в том, чтобы ударить Леони в живот и выбросить в окно. Прямой и эффективный, этот подход, однако, имел целый ряд практических недостатков. А плана Б у него не было.

– Быть может, и вам еще шампанского, фройляйн Бэрроу? – поинтересовался стюард, кивая в сторону ее бокала.

– Нет, благодарю, – ответила Леони с улыбкой. – Пока мне хватит. Уверена, что, если захочу еще, герр Майсснер любезно принесет? – последняя реплика была обращена Кабалу, который едва ее не прослушал.

– Непременно, фройляйн. Почту за честь, – он кивнул и щелкнул каблуками, поскольку здесь этого, судя по всему, требовал этикет.

– Вы военный, сэр? – жест Кабала впечатлил стюарда.

Иоганн захлопал глазами. Похоже, он даже нос не мог утереть, не совершив какую-нибудь оплошность или не породив недоразумения.

– Вообще-то не совсем, – уклончиво ответил он. – В молодости я учился в академии, но моя лошадь…

«Какой вред может нанести лошадь своему наезднику?»

– …упала на меня.

Вроде бы звучало вполне правдоподобно, чтобы объяснить уход по состоянию здоровья. Кабал коснулся плеча, где якобы находилась травма, оставленная лошадью, и случайно задел рану, нанесенную саблей Марша́ла. Непритворная гримаса боли сделала свое дело. Стюард сочувственно кивнул и двинулся дальше.

Леони Бэрроу наблюдала за ним самим. Кабал облокотился на перила и с деланным спокойствием скользил взглядом по гостиной, но она прекрасно знала – он просто не хочет, чтобы еще кто-то подкрался к ним незаметно, особенно когда они заведут разговор о том, что обязаны были обсудить. Леони ждала. Наконец, Кабал подобрал слова.

– Почему вы меня не выдали? – спросил он, не глядя на нее.

Она улыбнулась, притворяясь, будто ведет светскую беседу, но, когда заговорила, тон ее был холоден.

– Тогда бы вас доставили обратно в Кренц и вздернули на виселице. Или выбросили за борт здесь и сейчас. Люди вашей профессии не слишком популярны у миркарвианцев…

Взгляд Кабала скользнул по Леони.

– …как, впрочем, и везде.

Его глаза сузились.

– То есть вы сохранили мне жизнь исключительно из человеколюбия. Как мило с вашей стороны. Я как будто уже получил прощение.

Во власти Леони было отправить его на смерть, но почему-то Кабалу такой поворот событий казался предпочтительнее ее снисхождения.

– Приберегите сарказм для других, Кабал. Когда мы прибудем в Сенцу, я лично прослежу, чтобы вас арестовали. У них людей вроде вас не приговаривают к смертной казни. Вам дадут пожизненный срок, но большего вы и не заслуживаете, – она вещала с холодной уверенностью.

Кабал уже жалел, что отказался от бокала – по крайней мере, так у него хотя бы были заняты руки. Сейчас они чесались привести в исполнение план А, и плевать на последствия.

– Вы вся в отца, – наконец, промолвил Кабал. – Кстати, как он?

– Сносно, учитывая, через что вы заставили его пройти.

– Полагаю, ваше мнение обо мне не изменится, если…

– Нет.

– …если я скажу, что действовал не по собственной воле. – Он взглянул на нее. – Да, едва ли это что-то меняет. Только не в вашем мире непоколебимых моральных стандартов.

– Вы действительно считаете, что вы выше всех?

– Не говорите глупостей, – возразил он, тщетно пытаясь вспомнить, кого считал образцом для себя. Но на ум никто не приходил.

Какое-то время они стояли в неловком молчании.

– Итак, – начал Кабал; звучание слов раздражало его чуть меньше, чем их отсутствие. – Что привело вас в эту дыру, Миркарвию?

– Степень, – сурово ответила Леони, не вдаваясь в детали.

– Степень? О какой именно степени идет речь?

– По криминальной психологии, – пояснила она и посмотрела ему прямо в глаза.

Кабал вздохнул.

– Вы и правда вся в отца. И кем вы собираетесь стать? Трудолюбивым полицейским или владелицей психиатрической лечебницы для невменяемых преступников? Я бы рекомендовал второе – там рабочий день короче.

В ответ она лишь склонила голову набок и посмотрела на него пристальнее. Кабал вдруг понял, что этот взгляд напоминал его собственный, когда по пути ему попадался подходящий мертвяк. Как правило, это случалось в три часа утра и труп покоился под брезентом на тележке.

– Пфф, – фыркнул он. – Вы считаете меня преступником, верно? Мелким правонарушителем из проблемной семьи, который вершит бесчинства, потому что в детстве кузина сказала, будто у лошадей пять ног, чем напугала его на всю оставшуюся жизнь. Так ведь?

– Вы – преступник, Кабал. Но совершенно необычный. Знаете ли вы, что я решилась стать криминальным психологом именно после встречи с вами?

Кабал нахмурился.

– Если вы намерены завоевать мое расположение, то выбрали для этого странный способ.

– Вы поступаете как преступник, но ваши мотивы… Их я абсолютно не понимаю. Большинство ваших коллег…

– У меня нет коллег. В нашей профессии не организуют профсоюзы и клубы.

– …недалекие людишки, страдающие манией величия. Я запросто подмечаю этих психов, жаждущих власти и оживляющих трупы…

– А теперь вы пытаетесь привлечь меня жаргоном.

– Прекратите уже перебивать меня. Короче, я за версту чую этих жалких созданий.

– Похоже, вам пришлось много их повидать, – пробормотал Кабал.

– Доводилось, – ответила Леони.

Кабал удивленно взглянул на нее. Завладев его вниманием на какое-то время, Леони продолжила:

– Так уж получилось, что было это в психиатрической лечебнице для невменяемых преступников. Эти одинокие несчастные люди брались за некромантию, как сумасшедшие хватаются за нож, чтобы отомстить обществу, которого они не понимают и которое не пытается понять их. Но вы. Вы можете вписаться. Непросто сойти за одного из своих. – Она кивнула в сторону миркарвианцев. – Не представляю вас во главе армии зомби, что идет в бой.

– Зомби такая древность.

– Не шутите со мной, Кабал. Ваша жизнь в моих руках. Я хочу поступить правильно, но, боже мой, достаточно будет одной мелочи.

Кабал нахмурился.

– Это что, принудительный психоанализ? «Расскажите мне о вашем детстве» и тому подобное? Я и не знал, что психиатрия стала агрессивной. – Он улыбнулся ей для виду, но смотрел пристально и грозно. – Не думайте, будто сумеете проанализировать меня и включить в свою диссертацию. Приходили ко мне как-то в рамках переписи населения и пытались провернуть подобное. Я отдал их на съедение своему саду.

– Вашему саду?

Кабал наморщил нос.

– Вы же не думаете, что я буду лично проделывать грязную работу?

Глаза мисс Бэрроу стрельнули в сторону – внезапно она широко улыбнулась и стала сама веселость.

– Ах, вы сказали садовнику, что он может это съесть! Ох! Как трогательно! – Она рассмеялась во весь голос.

На мгновение Кабал растерялся. Он глянул в сторону и притворился, будто только заметил, что у них появилась компания.

– Ну что ж, – сказал он, разыгрывая радость. – В наше время невозможно найти достойных работников.

Пара, к которой он обратился, позволила себе на миг замешкаться, после чего оба вежливо рассмеялись.

– Да-да, вы правы, – произнес мужчина, гадая, с чем именно он соглашался.

Затем повисла натянутая пауза, во время которой Кабал все думал, почему же они не уходят, а пара отчаянно пыталась сообразить, как убраться и не показаться невежливыми.

– Роборовски, – представился мужчина, так ничего и не придумав. – Линус Роборовски. А это моя жена, Элизабет.

Они не слишком-то подходили друг другу. Ему было около сорока, а может больше. Изможденный, лысеющий потихоньку мужчина производил впечатление человека, которому постоянно что-то угрожает. На нем был добротный, но не слишком костюм, пошитый на заказ из зелено-коричневой саржи. Сидел костюм по плечам, но все равно казалось, что Роборовски насильно упихнули в него. Кабал решил, что тот, скорее всего, малый предприниматель, который внезапно преуспел и теперь не представлял, что делать с появившимися деньгами.

Его жена была на полголовы выше и значительно моложе – больше тридцати не дашь. Кожа ее была не просто бледной, а скорее тусклой, пшеничные кудри спускались по плечам, и явно докучали ей. Отвратительное платье горчичного цвета висело, ни капли не подчеркивая фигуру. Она стояла чуть позади супруга; оба выглядели так, будто их слепили из грязи. Они напомнили Кабалу – как будто ему вообще требовалось напоминание, – почему он не стремился к обществу: люди были кошмарными созданиями, на них не стоило тратить силы.

– Майсснер, – сказал он, пожимая руку Роборовски. – Герхард Майсснер.

Он еще не успел отпустить руку Роборовски, а его супруга уже протягивала свою ладонь. В надежде, что ему удалось подавить раздражительность, которая непременно прокралась бы в голос, не контролируй он себя, Кабал щелкнул каблуками и поцеловал ей руку.

– Enchanté, мадам, – добавил он, дабы придать себе солидности. Опыт подсказывал, что можно произнести любую чушь на иностранном языке и ты тут же становишься утонченным джентльменом.

Он уловил в ее взгляде блеск, который ему совершенно не понравился. Уж слишком расчетливый. А учитывая, что Кабал не представлял, что именно она просчитывает, включился инстинкт самосохранения. Однако блеск тут же пропал, и Роборовски вновь смотрела на него с пустым выражением, присущим мещанским домохозяйкам, ну или скотине.

Герр Роборовски тем временем испытующе разглядывал мисс Бэрроу.

– А ваша спутница?.. – спросил он Кабала.

Однако мисс Бэрроу предпочитала говорить сама за себя, чего бы там ни требовал миркарвианский этикет.

– Леони Бэрроу, – представилась она и протянула руку. Оба Роборовски не обратили внимания, что ладонь она при этом держала большим пальцем вверх, с улыбками ответили на рукопожатие, а фрау Роборовски даже сделала книксен.

– Вы из Англии, верно? – спросила она у мисс Бэрроу. – Всегда хотела там побывать, но Линус вечно занят – похоже, у нас никогда не выдастся возможность съездить в отпуск.

– Оу? И чем же вы занимаетесь? – Леони адресовала вопрос напрямую герру Роборовски, но тот уставился на нее пустым взглядом, как актер театра, который вместо того, чтобы следить за репликами, думает о том, что будет есть на ужин. Спустя мгновение ответила фрау Роборовски:

– Он столяр-краснодеревщик.

Ее супруг слегка подпрыгнул, как актер, который, наконец, определился, что на ужин у него будут гренки с сыром по-валлийски, и вернулся на сцену, где все коллеги, оказывается, мечут молнии и готовы убить взглядами.

– Ах, да, – сказал он так, будто сей факт был столь шокирующим, что нуждался в подтверждении. – Я столяр.

– И у вас очень много работы? – уточнил Кабал, пытаясь увязать столярное дело, ужасную занятость и вояжи на роскошных аэросудах.

– Эм, угу. Да?

– Линус, – встряла его жена, добавив немного едких интонаций, как человек, который подозревает, что его высмеивают, но до конца не уверен в этом, – очень успешен. У него одна из самых уважаемых мастерских в стране! – В конце фразы миссис Роборовски резко кивнула, как бы напоминая: «И не забудьте, что он работает по красному дереву».

– Так значит, вы владеете столярной мастерской. – Кабал задействовал мышцы, которые, согласно его тщательным исследованиям, должны были выдать на лице улыбку превосходства. – Как захватывающе.

Герр Роборовски просиял – этакий счастливый хомяк. А вот его супруга не обрадовалась.

– А чем заняты вы, герр Майсснер?

– Я? Боюсь, я лишь винтик в госслужбе Миркарвии. Я не сею и не пожинаю плоды, разве что только в очень метафорическом смысле. А вот создавать вещи своими руками – этим действительно можно гордиться.

Чтобы проиллюстрировать сказанное, Кабал вытянул руки ладонями вверх. За последние четыре месяца они не знали физического труда. Раньше их покрывали мозоли – результат неофициальных ночных эксгумаций, после которых приходилось забивать упрямых ходячих мертвяков снова до состояния неодушевленности и производить столь же неофициальные ночные кремации. Сейчас руки Кабала выглядели как руки чиновника-крючкотворца, который разве что иногда высаживает цветочки в горшки.

Герр Роборовски неосознанно скопировал его жест и вытянул свои руки. Кабал заметил на ладонях следы труда, но, как и в его случае, руками Роборовски не работал уже какое-то время. Пока мозг делал выводы о том, что, увы, этот маленький человечек и его раздражающая супруга те, за кого себя выдают, Кабал отвлекся и добавил:

– Я про все премудрства со струбцинами, шеллаком, голубиными соединениями, токарными станками и прочим. Всегда здорово делать что-то своими руками.

– Верно, – согласился Роборовски, но как-то печально.

– Всему свое время, естественно. – Тусклая фрау Роборовски, судя по всему, выступала против всего, что не приносило прибыли. – Тебе нужно думать о своей компании. – И, видимо, решив, что ее супруг не способен продвигать себя сам, она пояснила Кабалу и мисс Бэрроу: – Мы надеемся расширить бизнес и начать вести дела в Катамении. Дизайн Линуса там пользуется большим спросом, но возить изделия через Сенцу, где эти варвары настаивают на том, чтобы разобрать все по кусочкам – как будто в комоде можно провезти пушку, – крайне затратно. Поэтому мы намерены открыть мастерскую в Катамении и окончательно забыть об идиотизме, что творится в Сенце.

– Но зачем… зачем кому-то может понадобиться прятать пушку в комоде? – спросила мисс Бэрроу.

– Военная помощь. Катаменцы, конечно, тоже варвары, но они исторически наши союзники. Сенцианцы боятся, что им придется вести войну на два фронта и аппелируют к дурацкому соглашению, по которому Катамения не имеет права перевооружаться.

– Перевооружаться? А как они утратили вооружение?

Чете Роборовски вдруг стало неуютно.

– Уверена, герр Майсснер может…

– Нет-нет, – заверил Кабал фрау Роборовски. – Вы прекрасно справляетесь.

Загнанная в угол, Роборовски призналась:

– Была война. Скорее даже, спор о границах…

Слушая ее, Кабал подумал о том, какое количество пустячных приграничных споров стали casus belli[9] и повлекли за собой вторжения.

– …который сенцианцы раздули. А в следующий момент катаменцы должны были демобилизовать военных и уничтожить оружейные запасы. Разрешили оставить лишь необходимый минимум для полиции. Подлое посягательство на национальный суверенитет! Они расчетливо пошли против древних военных традиций!

«Или же мудрый победитель вырвал клыки у бешеного пса», – довольно точно, пусть и безжалостно, оценил Кабал.

– Эти сенцианцы так много о себе мнят – ведут себя, словно им принадлежит весь регион! Они даже проверяют данные всех, кто проезжает по их территории, не являясь при этом сенцианцем по рождению, мол, чтобы гарантировать, что нет никакой угрозы национальной безопасности. Вы знаете, что, когда мы прибудем в Парилу, они обыщут корабль? Удостовериться, что мы не отчаянные анархисты, а члены экипажа не состоят на военной службе, потому что в соответствие с их правилами это тоже противозаконно! Ну а как же – естественно мы попытаемся вторгнуться в их страну на люксовом пассажирском корабле, на борту которого полно смертельно опасной взрывчатой картошки, которую мы сбросим на них. Они такие идиоты!

Кабал почувствовал, что просто обязан изогнуть брови.

– Картошки?

– Не волнуйтесь, мой дорогой, – вступил герр Роборовски, потрясенный вспышкой супруги. Она говорила с такой страстью, что на ее бледных щеках проступил едва заметный румянец, производивший впечатление яркой капли крови на льду.

– Да-да. Конечно. – Она уняла нарастающий гнев и теперь лишь слегка раздраженно пофыркивала. Желая сменить тему, она обратилась к мисс Бэрроу:

– Из какой части Англии вы родом, мисс Бэрроу? С севера?

– Да, – Леони рассмеялась. – Знаю, у меня очень заметный акцент. Если быть точной, то я из северо-восточной Англии.

Лед треснул, четверо завели светскую беседу (строго говоря, разговаривали трое, а Кабал лишь изредка издавал смешок) и болтали, пока Роборовски, извинившись, не отправились заводить другие знакомства.

Кабал наблюдал за тем, как они удаляются; улыбка, которую он одной лишь силой воли удерживал на лице, перетекла в оскал. Заметив это, мисс Бэрроу пробормотала:

– Вот это уже больше походит на Иоганна Кабала, которого я знаю.

– Скрывая от миркарвианцев мое истинное я, вы, скорее всего, совершаете чудовищное преступление согласно смешному документу, которое они зовут уголовным кодексом.

– Что я слышу? Неужто вы беспокоитесь о моем благополучии?

– Нет. Просто хочу отметить, что, коль скоро нам обоим есть, что терять в случае, если всплывет мое настоящее имя, было бы неплохо, если бы вы перестали упоминать его каждые несколько минут.

Леони уязвленно взглянула на него.

– Ну почему вы не могли выбрать себе профессию, которая не причиняет столько беспокойств, герр Майсснер? Стали бы мясником или доктором…

– А есть разница?

– …или развлекали бы детишек, или… да все, что угодно. Ради бога, герр Майсснер, объясните, почему вы занимаетесь тем, чем занимаетесь?

– А это уже мое личное дело, – ответил Кабал.

В этот момент раздался пронзительный звук гонга – объявили ужин.

Глава ПЯТАЯ

В которой подают ужин и завязываются знакомства

Тот же стюард, что убирал разбитый бокал, провожал Кабала к его месту за столом. Ужин подавали в столовой на носу корабля – именно в это помещение Кабал попал, когда только взошел на корабль.

– Джентльменов на борту больше, чем леди, – признался стюард. – Боюсь, придется сажать по двое мужчин рядом, но, по крайней мере, у каждого будет дама, с которой можно побеседовать.

Кабал, к своему ужасу, вдруг понял, что его разместили рядом с Леони Бэрроу. Он молча сел и намеренно уставился вдаль. Однако стюард не выполнил квоту неприятностей на сегодня. Наливая вино в бокал Кабала, он тихо прошептал:

– Я взял на себя смелость посадить вас рядом с этой юной леди.

Кабал посмотрел на него. Фраза «если бы взглядом можно было убить» даже близко не описывала выражение разъедающего отвращения, которое запечатлелось на его лице. Куда лучше подошла бы картина, на которой стюарда прибивают гвоздями к церковной колокольне, пока в округе бушует дикая гроза.

Заговорщицки подмигнув, стюард двинулся дальше, довольный проделанной работой. Кабал нехотя повернулся к мисс Бэрроу, которая тоже не слишком приветливо улыбалась ему.

– Полагаю, на этом судне мы теперь официально влюбленные голубки, – пробормотала она.

С каменным выражением Кабал взял салфетку и положил ее на колени.

– Представьте себе мой восторг, – сказал он, обращаясь к своим столовым приборам.

Мисс Бэрроу тронула его за локоть и тайком указала на остальных гостей. Оглядевшись, Кабал заметил, что все остальные мужчины цепляли салфетку за воротник. Стараясь не привлекать к себе внимания, он аккуратным движением поднял свою с колен и последовал примеру остальных.

– И не нужно благодарностей, – прошептала Леони.

Кабал тихонько рыкнул и проигнорировал ее замечание. Мысленно он отвесил себе пинок – он ведь узнал об этом правиле этикета, пока был в Кренце, еще до того, как попытался ограбить библиотеку, а в итоге оказался в собачьих слюнях и испытал разочарование. Он позволил себе разнервничаться и совсем о нем забыл. Иоганн Кабал терпеть не мог терять самообладание. Это было так по-… человечески.

На первое подали суп. Миркарвианцы вполне предсказуемо склонялись в сторону мужской еды, а не каких-то там жиденьких бульончиков. Мисс Бэрроу опустила ложку в тарелку, но не смогла найти в себе силы поднести ее ко рту, потому как содержимое вызывало рвотные позывы разной степени тяжести.

– Что это за гадость? – спросила она Кабала. – Бычий хвост?

– Не уверен. – Кабал осторожно принюхался. Похоже, одними бычьими хвостами не обошлось. – Возможно, вареная бычья кровь. – Он поводил ложкой в тарелке, перемешивая содержимое. – С гренками.

Следующее блюдо оказалось более съедобным – припущенная рыба. Кабал воспользовался возможностью и решил изучить остальных пассажиров. «Капитанский» стол представлял собой конструкцию, состоящую из всех столов, которые предварительно отвинтили от палубы, составили в форме приплюснутого овала и привинтили снова. Капитан Штен восседал в центре длинной стороны и, судя по его виду, в роли хозяина вечера чувствовал себя некомфортно. Кабал, сидящий справа от Леони Бэрроу, оказался почти напротив него. Он безо всякого сочувствия наблюдал за тем, как капитан пытался изобразить заинтересованность, слушая бизнесмена, который сам всего добился, был безумно доволен собой и на все лады возвеличивал себя любимого, пока рассказывал о том, что шкварки Биркеллера – перекус будущего.

Справа от Кабала сидел мужчина под пятьдесят. Его лицо было настолько усталым, что создавалось впечатление, будто оно дважды или трижды перекуплено. Мужчина лихорадочно тыкал рыбу ножом – сложно было сказать, кто в сложившейся ситуации был несчастнее. Мужчина заметил, что Кабал наблюдает за ним.

– Припущенная, – сказал он с чувством огромного отвращения. – Черт возьми, почему припущенная? Я-то думал: «О, ну вот тебе и повезло, Алексей, старина. Рыба». – Он похлопал себя по животу. – Я жертва своих кишок. Нужно открыть институт, посвященный изучению моих внутренностей. Мемориальный институт имени Алексея Алоисия Кэкона.

– По традиции сперва требуется умереть, и только потом институт могут назвать в вашу честь, – заметил Кабал.

– Долго ждать не придется. Мои внутренности меня прикончат.

Кабал подумал, что им придется вернуться к самому началу.

– Если они отправят меня на тот свет, возможно, медики, изучив их, сумеют найти лекарство от моих болезней, и последующие поколения скажут: «Его жертва оказалась не напрасной».

Кабал внимательно разглядывал Кэкона, но не заметил никаких признаков иронии.

– Болезней?

– Именно так. Во множественном числе. – Кэкон снова ткнул рыбу. – Ей не помешало бы немного кляра. О, да. У меня целый перечень жалоб. Мой доктор просто в шоке, просто в шоке. Я говорю «доктор», но на деле прихожу к нему, а он отправляет меня домой, прописав взвесь магнезии, и велит ни о чем не беспокоиться. – Мужчина тяжело вздохнул и скривил губы, выражая отвращение к тому, как устроен мир. – Шарлатан.

Кабал удивился, чего за ним раньше не водилось. Никогда прежде ему не встречался человек, который бы настолько глубоко… заблуждался.

– У меня было впечатление, что припущенная рыба полезна для пищеварения.

– Ну да, – Кэкон принял усталый и в то же время надменный вид человека, который уже неоднократно высказывался против этого аргумента. – Они заставляют вас так думать, верно? – Никакого дальнейшего разъяснения, относительно того, кто же эти загадочные они, не последовало.

Женщина, сидящая рядом с Кэконом начала рассуждать о том, как прекрасно оказаться вдали от домашних проблем – у Кэкона на этот счет тоже имелось мнение. Кабал не слишком удивился, обнаружив, что в молодости Кэкон служил сержантом в гренадерском полку. Он все повторял «клик-щелк», изображая, как чеку выдергивают из гранаты, и отходит спусковой рычаг. Кабалу эта вера в себя показалась почти милой – он даже ощутил легкие позывы к сочувствию. Судя по всему, Кэкон обитал в своем собственном маленьком мирке, и когда тот сталкивался с реальностью, это всегда вызывало… разочарование.

Кабал огляделся в поисках того, на что бы отвлечься. Как и говорил стюард, мужчин оказалось больше, чем женщин, в соотношении два к одному. Он по часовой стрелке переводил взгляд с одного гостя на другого.

Слева от него сидела Леони Бэрроу – Кабал на несколько секунд задержал на ней взор – внешне он казался абсолютно спокойным, но внутри ворочалось раздражение. Затем двинулся дальше.

Слева от мисс Бэрроу расположился старый солдат – к такому гениальному заключению Кабал пришел на основании того, что мужчина выглядел далеко не молодо, а нагрудный карман его смокинга украшала лента с внушительным количеством медалей. Помогло еще и то, что капитан обратился к нему «Полковник Константин». Его смокинг был довольно старомодным, с высоким воротником – теперь, во времена галстуков и неудачно подобранных запонок, такие встречались лишь на картинках в учебнике по военной истории. Манеры полковника также не отличались современностью: он был очень внимателен к дамам и холоден по отношению к джентльменам. Он неторопливо потягивал вино, снова и снова отмахивался от официанта, который почитал свою обязанность пополнять бокалы почти священной и с каждым разом огорчался все больше. Кабала порадовало, что Константин не начал рассказывать про войну, и заинтриговало то, что он не упоминал нынешнее положение дел.

– Впервые летите, полковник? – спросил его капитан Штен.

– На аэросудне – да. Правда несколько раз мне доводилось летать на энтомоптере в качестве летчика-наблюдателя. – Он сделал неясный жест вилкой. – Но здесь куда уютнее, капитан. Отличный корабль.

– Вы летали на энтомоптере? – переспросила мисс Бэрроу. Константин обернулся к ней и в то же мгновение его выражение изменилось – он выключил профессионала, который обращается к профессионалу, и заговорил покровительственным тоном:

– Все верно, фройляйн, и можете мне верить, когда я говорю, что это судно куда более удобный способ передвижения. Несколько раз для разведывательных миссий мне приходилось подниматься в небо и обозревать территории – энтомоптер в таких ситуациях верное средство. Но я пехотинец до мозга костей – какое это было облегчение снова оказаться на твердой земле.

– Герр Майсснер в прошлом кавалерист, – сказала мисс Бэрроу.

Вилка замерла в воздухе – Кабал так и не донес ее до рта.

– Действительно? – Константин спокойно рассматривал его. Затем улыбнулся. – Вы бы обломали свои копья о наши каре, сэр, позвольте вас заверить.

Кабал тоже улыбнулся – исключительно механически.

– Не сомневаюсь, полковник, – ответил он, не имея ни малейшего понятия, о чем тот.

Рядом с полковником сидел юнец с небрежно уложенными волосами – ну, как юнец, лет на пять младше Кабала. Однако Кабал так старался впихнуть в свой день гротескное количество обязанностей, дел, учебы – как теоретической, так и практической, – что у него, как у собаки, год шел за семь. На вопрос полковника этот юнец пробормотал что-то себе под нос, и Кабал разобрал, наконец, что зовут молодого человека Габриэль Зорук. Он то выглядел угрюмым, то вдруг ни с того ни с сего смотрел на всех с чувством высокого морального превосходства – все зависело от того, насколько он понимал шедшую за столом беседу. Кабалу он мгновенно не понравился: в нем чувствовался человек, который до сих пор является жертвой гормонов, в то время как его интеллект мельтешит где-то на заднем плане, словно смущенный родитель. Одет Зорук, судя по крою смокинга, был просто, но дорого; можно было спокойно предположить, что в какой-то момент он решил стать политическим активистом, несмотря на то, что ему явно чертовски не хватало знаний, компетенции и сообразительности. Похоже, прическа и ангельские глазки привлекли внимание к его персоне, а Зорук счел, что причина тому его политические воззрения. В чем сильно заблуждался, но такое случается сплошь и рядом среди миллионеров, считающих себя харизматичными.

Следом за Зоруком сидела фрау Роборовски – мужа ее разместили в другом месте, вероятно, в соответствии с этикетом, который требовал сажать людей вперемешку. Герр Роборовски оказался по правую руку от Кабала через два стула и, похоже, вовсе не наслаждался свободой и возможностью пообщаться с незнакомыми людьми. Возможно, причина крылась в собственнических взглядах, которые его супруга бросала, стоило только герру Роборовски выбраться из своей раковины. Из всех институтов, их брак больше всего тянул на тюрьму или психушку.

Капитану Штену удалось завести куда более интересный разговор с джентльменом, сидящим рядом. Мужчине было за шестьдесят, от его одежды тянуло нафталином, но глаза горели и вел он себя вполне оживленно.

– Прекрасное судно, капитан, – сказал он; кусок рыбы, незамеченный им, упал обратно на тарелку. – Замечательный корабль. Я какое-то время не работал в этой сфере, но всегда продолжал интересоваться.

– Вам не впервой путешествовать на аэросудне? – уточнил Штен, кладя себе добавку картошки.

– О да. – Мужчина снисходительно засмеялся, как человек, который вот-вот откроет тайну. – Я разрабатывал такие корабли.

– Серьезно? Вы меня удивили, герр ДеГарр.

– О, прошу вас, месье ДеГарр, если вас не затруднит. Герр ДеГарр звучит почти как шарманка.

– Шарм-?

– Ужасная коробка, которую англичане считают музыкальным инструментом. Да, я занимался строительством аэрокораблей, но вышел на пенсию – лет семь назад. Слыхали о суднах класса «Боевой конь»? Моя разработка.

– «Боевой конь»? – неуверенно повторил Штен. – Но разве это был не военный корабль, месье?

– Да, – ДеГарр глотнул вина. – Построили три. «Буцефала»[10] продали пять лет назад на металлолом, «Маренго»[11] сейчас в какой-то отдаленной крохотной республике в тропиках – составляет весь ее аэрофлот. Ну а сам «Боевой конь» попал в шторм в горах.

Несколько человек, прислушивавшихся к беседе, вдруг стали проявлять беспокойство – малоприятно слушать истории о кораблекрушениях, когда сам путешествуешь на судне.

– Я предупреждал их не использовать тот тип альтиметра, но вы же знаете военных подрядчиков – они на все готовы, лишь бы сэкономить пару франков. – ДеГарр покачал головой и снова подцепил кусок рыбы.

– Все три корабля были задействованы при подавлении восстания Дезоле, не так ли, месье? – отчетливый голос перекрыл остальной гомон. Все повернулись в сторону, откуда прозвучала фраза. Произнес ее Габриэль Зорук – темноволосый, идеально выбритый красавчик, который сам рыл себе яму. Кабал подумал и решил, что Зорук из тех, кто совершает неправильные поступки во имя благородных целей.

Он откинулся на стуле и, наклонив голову к мисс Бэрроу, спросил ее:

– Что за подавление восстания Дезоле?

Она подозрительно глянула на него, не веря своим ушам.

– Шутите?

– В данный момент, нет.

– Вы никогда не слышали о Дезоле?

Кабал закусил губу и постарался не сорваться.

– Если бы знал, не стал бы спрашивать, верно?

Никакого полезного ответа он не получил. Леони уже не слушала его, а переключилась на беседу между ДеГарром и Зоруком.

– Расскажу вам позже, – небрежно бросила она, оставив Кабала один на один с рагу.

– Да, – спокойно, без всякой злобы, произнес ДеГарр. – Они участвовали в подавлении мятежа.

– Ваши сверкающие машины для убийства, – продолжил юноша, проявив инстинктивную любовь к мелодраматическим фразам – еще один признак его породы. – Против женщин и детей. Гордитесь собой?

– Мой дорогой, – капитан начинал закипать от подобной грубости. ДеГарр прервал его:

– Месье, вы – романтик, не так ли?

Зорук нахмурился, не понимая, чего от него ждут.

– Я тоже когда-то был молодым, – продолжил ДеГарр. – Мир делится на черное и белое, не так ли? Мораль – вопрос уверенности.

Кабал многозначительно взглянул на мисс Бэрроу, но она внимательно вслушивалась в разговор.

– Построенные мной корабли предназначались для ведения военных действие в небе. Это видно в каждой детали. Военный корабль против военного корабля. Подавление мятежа было решением командира воздушной флотилии, который сильно отклонился от данных ему приказов, о чем неоднократно говорилось. Когда он атаковал деревни в долине Гасуар с небольшой высоты, он действовал, поддавшись ярости и разочарованию. Его отправили бороться с партизанами. Но те – вот незадача – не носили униформу. Они не просто растворились среди местного населения. Они и были жителями деревень. Вырезали патрули, а затем укрывались у родни. Чертовски сложная ситуация – нельзя было поручать ее воздушной флотилии. Стоило отправить пехоту. Если бы вон Фалькс подрядил морпехов – они нашли бы доказательства, доложили вышестоящему начальству. Но, как мы знаем, он этого, увы, не сделал.

– Увы? – выплюнул Зорук, но ДеГарр еще не закончил.

– «Боевой конь» и его собратья строились для того, чтобы вести войну по всем правилам и понятиям чести. Командор вон Фалькс попрал эти правила, замарал репутацию своей семьи и, к моему сожалению, моих кораблей. Так что направьте свой гнев в другое русло, месье. Здесь ваше красноречие пропадает втуне. – ДеГарр потянулся за бокалом вина и сделал небольшой глоток под легкие аплодисменты других пассажиров, которые предпочитали не обсуждать за столом военные преступления. Зорук одарил собеседника яростным взглядом, взялся за вилку, будто собирался вернуться в трапезе, но спустя мгновение швырнул ее на тарелку, поднялся и вышел с куда меньшим достоинством, чем сам ожидал. Кабал одобрительно проводил его взглядом: все, что отвлекало внимание от беглого некроманта, путешествующего под личиной апатичного чиновника, стоило поощрять.

– Во дает, ну и кретин, – заметил Кэкон. – В моем детстве все было иначе. Старших уважали, о да. Хотя ничего не меняется, верно? Когда я был молод, нас учили проявлять уважение к старшим – в противном случае тебе хорошо намылили бы шею. Теперь я стал старшим и должен проявлять деликатность к современной молодежи, иначе они зададут мне взбучку. На какой бы стороне я ни оказывался, она всегда неверная. – Кэкон набрал полную грудь воздуха, чтобы издать глубокий вздох. – Типично, черт подери. Совершенно типично. – Он отпихнул тарелку с расковырянной рыбой. – Эй, гарсон! Отдай это кошке. Что там у нас на десерт?

Однако до десерта было еще далеко. Следующим подали основное блюдо – стейк, приготовленный в очень миркарвианском духе: лишь слегка прожаренный, чтобы держал форму. Мисс Бэрроу глядела, как из мяса на тарелку вытекает красный сок.

– И что мне с этим делать? – спросила она у Кабала. – Есть или воскрешать?

– Благодарите звезды, что вы попросили хорошо прожаренный, – отвечал он. Кабал заказал стейк средней прожарки: по законам миркарвианской кухни это означало, что мясу на секунду показали плиту, а после подали. Можно даже сказать, на долю секунды.

Пока собравшиеся полностью сосредоточились на содержимом своих тарелок и с трудом пилили стейки – изысканными манерами здесь и не пахло, они атаковали мясо вилкой как солдат противника штыком, – Кабал продолжил внимательно их изучать. Слева от капитана сидела молодая девушка, одетая в дорогое и довольно красивое (что для миркарвианцев было необычно) платье из шелка и вельвета цвета бордо. Как выяснилось, то была леди Нинука, еще одна из рядов миркарвианского дворянства. Она занимала довольно высокое положение, если учитывать, где ее разместили за столом и с каким трепетом и манерами к ней обращался Штен. Со своей стороны, леди Нинука отвечала вежливо, но отстраненно. Герр Харльманн, бизнесмен, совершивший прорыв в барных закусках сидел слева от нее и говорил с ней через Штена. Леди Нинука игнорировала его как мелкую мошку – что было непросто, особенно, когда Харльманн завел речь о тонкостях производственного процесса.

Леди Нинуке было чуть за двадцать – «безупречный цвет кожи, идеальная фигура, блестящие карие глаза, рубиновые локоны». Однако уголки рта чуть подернулись вниз, выдавая недовольство жизнью. Создавалось впечатление, будто она слегка дует губы, но Кабал сомневался, что в ней еще осталось что-то детское. Взгляд леди Нинуки блуждал по столу и не раз останавливался на нем самом – она смотрела то на него, то на мисс Бэрроу, как будто замеряла уровень отношений между ними, прежде чем двинуться дальше. Когда их взгляды встретились, леди Нинука не стала торопливо опускать глаза или многозначительно таращиться. На лице ее не отражалось никаких эмоций, как будто перед ней была статуя или животное в зоопарке. Кабал также заметил, что временами леди Нинука поглядывала на дверь, за которой скрылся Габриэль Зорук, этот ни на что не годный возмутитель спокойствия. Как будто ждала, что юноша вернется. То, что он не возвращался, похоже, сильно ее беспокоило.

Сидящая подле Кабала мисс Бэрроу устала возиться с ножом и отложила его в сторону.

– Это не еда, – пробурчала она. – Это вскрытие коровы. Пожалуй, я остановлюсь на картошке и морковке.

Она подала знак официанту и попросила еще овощей.

Женщина по другую сторону от Кэкона услышала Леони и отреагировала:

– Ах, в них недостатка в пути не будет, моя дорогая, – она странно рассмеялась, издав звук наподобие «Мух’хех!» «Мух» прозвучало гулко и чуть печально, как будто выражало плохое самочувствие, зато «хех!» получилось высоким и девчачьим. В целом фраза производила эффект: «Мух, мне что-то нехорошо… Хех! Обманула!»

Кабал обернулся чисто из любопытства, чтобы посмотреть, какая женщина в состоянии издать такой звук. Ей было примерно около сорока, решил он, и она представляла собой интересную комбинацию: под суровым и хмурым выражением скрывалась легкомысленность, не подходящая для женщины ее возраста и выдающая выпускницу английской публичной школы. Подобные заведения начали развивать в своих подопечных эксцентричность с того момента, когда стало ясно, что на самом деле они вовсе не предназначены для публики, а название вводит в заблуждение. В любой другой стране подобное учреждение назвали бы частным, но как же тогда повеселиться? Большинство людей прошлого поколения сочли бы ее наряд безвкусным – коричневое платье выдавало старую деву. Волосы ее были почти того же оттенка, уложены жесткими завитками вокруг заостренного бледного лица. Она попыталась сделать макияж, но румяна смотрелись на ее щеках как красная краска на белой стене.

– И почему же? – спросил он.

– А вы не знаете? – встрял Кэкон, чьи байки о воинской ярости вдруг показались более правдоподобными в свете того, какие жуткие раны он наносил еде. – Черт возьми, приятель, ты что с луны свалился? Это миссия милосердия.

Кабал ничего не сказал, но выражение его лица говорило о том, что в жизни ему доводилось встречать людей, куда больше походивших на ангелов, чем Кэкон.

– Голод в Катамении, герр Майсснер, – подсказала мисс Бэрроу. – Неурожай.

У Кабала хватало недостатков, но трудности с быстрым усвоением, анализом и экстраполяцией данных к ним не относились.

– Конечно, – спокойно произнес он. – Наше министерство работает над программами помощи и их логистикой, но я не знал, что это судно в них тоже участвует.

– Именно поэтому на борту так мало пассажиров, сэр, – добавила женщина со смешком огорчения. – Герр… Майсснер, верно?

Кэкон замер, так и не донеся вилку с мясом и картофелиной до рта. Не самая приятная картина.

– Мисс Амберслей, это герр Майсснер из гражданской службы Миркарвии. Герр Майсснер, мисс Амберслей – компаньонка ее светлости.

Складывалось впечатление, будто он представляет друг другу мясо и картошку. Поразмыслив, Кэкон наклонился к Кабалу и заговорщицки прошептал:

– Она – англичанка. – Сбросив сию бомбу, Кэкон запихал еду в рот с изяществом кочегара, забрасывающего уголь в топку паравоза.

Внимание Кабала переключилось на мисс Амберслей, лишь бы не наблюдать за тем, как Кэкон жует.

– Простите, мисс Амберслей, вы говорили о. – подстегнул он ее к диалогу.

– Я отметила, что именно по этой причине на борту так мало пассажиров. Мы занимаем лишь эту палубу. Как мне сообщили, над нами располагается хранилище, а еще выше палуба второго класса, и она совершенно свободна – все каюты заполнены едой. В основном, овощами. Только представьте! Тонны картошки, моркови, репы – и все это над нашими головами! – Ее глаза блестели, воображая такое количество корнеплодов. Интересной беседой тут не пахло. По крайней мере, слова мисс Амберслей объясняли ремарку фрау Роборовски о взрывающихся картофелинах.

– То есть кроме палубы первого класса остальные не заселены? Ну и еще палуба экипажа.

Харльманн поднял руку в вопрошающем жесте.

– Палуба экипажа ведь находится на самом верху? Как и инженерная палуба, и прочие рабочие помещения? Не слишком ли наша птичка… тяжела в верхней части?

Штену, судя по всему, уже приходилось отвечать на подобные вопросы. Однако он в этот момент поднес к губам бокал, а к тому моменту, как завершил глоток, ДеГарр уже радостно отвечал за него.

– Да, месье, верно – наше судно гораздо тяжелее в верхней части, но, видите ли, так специально задумывалось. Очень распространено заблуждение, что аэросудно во многом похоже на морской корабль, особенно в том, что касается хода и управления. – Он развернул запястье, так что пальцы свисали вниз. – На самом деле, аэросудно висит в небесах как люстра. Таким образом, если, не приведи Господь, один из левитаторов сломается, корабль лишь слегка накренится. Если бы они располагались внизу и произошла подобная ситуация. – ДеГарр пожал плечами, – мы бы рухнули вниз. Пуф!

Кабалу еще ни разу не доводилось слышать, чтобы достойную апокалипсиса катастрофу, которая приведет к ужасам и смертям, характеризовали словом «Пуф!». Он и сам любил прибегать к преуменьшениям, так что слова ДеГарра вызвали у него симпатию.

Капитан Штен добродушно кивнул.

– Я бы не выразился лучше.

Вполне возможно, в его словах была правда.

– Сколько левитаторов несет судно данного класса, капитан? – поинтересовался ДеГарр.

– А действительно, сколько левитаторов несут судно такого класса? – Довольный своим остроумием Штен вновь потянулся к стакану.

– Как пожелаете, – на лице ДеГарра проскользнула улыбка, с какой разговаривают с тупыми детьми. – Так сколько?

Штен замер, не донеся бокал до губ.

– Эм? – Зрачки капитана вращались, пока он пытался сфокусироваться на разговоре. – Левитаторов? Две батареи по восемь штук.

– Параллельное или перекрестное подключение?

– Эм… перекрестное. Так гораздо надежнее.

– Но в то же время гораздо дороже.

Штен развел руки в сторону, желая жестом показать масштаб и при этом не задеть ДеГарра и леди Нинуку.

– Это вам не баржа, сэр.

ДеГарр кивнул.

– Корабль производит впечатление. Мог бы я увидеть больше, прошу вас?

– Простите?

– Позволите мне заглянуть за двери с надписью «Только для персонала»?

Штен замер в нерешительности.

– Политика компании не предусматривает экскурсии по кораблю. Мостик довольно узкий…

– Прошу, капитан. Я был бы вам безмерно признателен. Что же до мостика, то не стоит об этом беспокоиться. Все они похожи друг на друга. Я бы с гораздо большим интересом заглянул в инженерный отсек, если разрешите. Просто чтобы посмотреть, насколько искусство продвинулось с тех пор, как я ушел в отставку.

Штен колебался. Внутри него требования корпоративной политики боролись с рациональным поведением. К принятию решения его неожиданно подстегнул Кэкон.

– Вы вполне можете, капитан, – сказал он, преследуя по тарелке последнюю горошину. – Да эти вшивые сенцианцы скоро облапают каждый сантиметр нашей лодки, и уж они-то, поверьте, не будут просить у вас разрешения. Герр ДеГарр, по крайней мере, джентльмен. Почему сенцианцам дозволено все, а он не может даже пять минут полюбоваться на эти ваши вращающиеся штуковины наверху?

Штен пропустил мимо ушей тот факт, что Кэкон назвал его корабль лодкой, и ответил:

– Боюсь, все не так просто, герр Кэкон. Мне не хотелось бы создавать прецедент.

– Да устройте же ему экскурсию, капитан, – вмешалась леди Нинука. Голос ее звучал, как будто был дарован ей Лорелеей и хорошим учителем риторики. – Лично я даю вам слово, что не стану просить о подобной привилегии.

– Как и я, – вторила ей мисс Амберслей, чем заслужила презрительный взгляд от леди Нинуки, говоривший: «Как будто это возможно».

– И я, – подал голос Кэкон, наконец зажав в угол последние горошины и нанизав их на вилку под пронзительное пиццикато столового серебра о фарфор.

В зале гости согласно зашептались. Капитан Штен с достоинством уступил, и все было подготовлено для того, чтобы провести экскурсию на следующий день. Со своей стороны, Кабал слегка сожалел о том, что ему не представится возможности побывать на инженерной палубе. Его интересовали механизмы действия не только плоти, но и различных металлических приспособлений.

Подали так ожидаемый Кэконом пуддинг – назвать его десертом не поворачивался язык, уж слишком женским было слово. Выбор был не слишком велик: знаменитый миркарвианский пчун, который не только звучал как насморк, но и выглядел соответствующе, и сыр с печеньем. Практически все, даже миркарвианцы, сделали выбор в пользу сыра и печенья. Сыр оказался настолько ядреным, что кожа слезала с неба, но даже так оставался предпочтительнее альтернативы. Однако Кабалу представилась нежданная возможность глянуть на пчун вблизи, когда его заказал Кэкон – единственный из всех присутствующих. Его подали на длинном неглубоком блюде; внешне пчун напоминал кисломолочный продукт, да и пах схоже. В центре этой массы высился островок из зерен, слишком крупных, чтобы быть саго. Островок украшали красные пятна – смесь корицы и красного перца. Кэкон набросился на дессерт с энтузиазмом и принялся громко поглощать.

– Вот что сделает из тебя настоящего мужчину, сынок! – заметил он Кабалу. Тот никак не мог взять в толк, каким образом подобное заявление служило рекламой блюду, особенно для дам.