– Возможно, неправильно, но эта роль мне очень даже по вкусу. Поверьте, миссис Шарп, я не планировал делать это целенаправленно, чтобы сэкономить ваши средства. Вчера вечером, возвращаясь домой, я так радовался своим успехам и вдруг понял, что мне ужасно не хочется передавать это дело кому-то другому. Это стало чем-то вроде личной охоты. Пожалуйста, позвольте мне…

— Но вы были заняты…

– Если мистер Блэр желает и дальше этим заниматься, – перебила Марион, – думаю, нам стоит от всей души поблагодарить его и принять его предложение. Я знаю, что он чувствует. Я бы и сама хотела поохотиться.

— Чепуха! — художник притопнул ногой. — Даже на том свете, в адском котле я буду черкаться в своем блокноте. И не смейте сомневаться в этом! Настоящего художника не способны отвлечь жизненные пустяки. День без карандаша и без кисти — это странно. Более того — это настораживающий нонсенс!

– Не сомневаюсь, что рано или поздно мне все равно придется передать дело профессиональному сыщику, неважно, хочу я того или нет. Например, если след выйдет далеко за пределы Ларборо. У меня слишком много дел, чтобы оставлять их. Но пока поиск ведется в нашей округе, я хочу вести дело сам.

— Согласен, — поддакнул я.

– Как вы думаете его вести? – поинтересовалась Марион.

— Словом, я тут же ринулся в мастерскую и сел за холст. И вот… Я вдруг понял, что разучился рисовать. Совершенно! Фантастическое ощущение! Словно потерял в себе что-то объемное и привычное. Пестрый пласт навыков… Можете себе представить, что я тогда пережил. Кое-как довел злосчастную выставку до конца. А после бросился по врачам.

– Ну, я подумывал начать с кофеен. В Ларборо, я имею в виду. Во-первых, их не так много. А во‑вторых, мы знаем, что она там бывала. По крайней мере, поначалу.

— И в результате? — торжественно спросил я.

– Почему вы говорите «поначалу»? – спросила Марион.

— И в результате я прозрел, — художник опустил голову, как опускает голову трагик, дочитав последнюю строку. — Я оставил позади подготовительную часть своей жизни и на виток вознесся вверх.

— Значит, эти палочки и кругляшочки вас вполне устраивают?

– Когда она познакомилась с нашим гипотетическим мистером Икс, то могла начать обедать в других местах. Но до этого она сама платила за обед. Девочки ее возраста, как правило, предпочитают выпить чашечку кофе и съесть булочку, даже если у них есть деньги на обед из двух блюд. Поэтому я сосредоточусь на кофейнях. Буду показывать официанткам «Эк-Эмму» и тактично, как умеет только провинциальный юрист, попробую вызнать, видели они эту девочку у себя в заведении или нет. Ну что, звучит разумно?

— Ну конечно же! — художник сладострастно зарычал и, подобрав с пола длинную кисть, переломил об колено. Я так и не понял, что издало столь громкий треск. Ноги у него были страшно худые. Возможно треснула кость, но в счастливом порыве он мог этого и не заметить.

— А знаете что! — вскричал художник. — Пожалуй, я подарю вам что-нибудь, — он протянул мне рисунок с рожицей какого-то головастика. Уверяю вас, скоро за этим будут гоняться. Не упускайте момент.

– Вполне, – сказала Марион.

— Не упущу, — я благодарно прижал руку к груди. Подарок пришлось запихать во внутренний карман, отчего бумажнику и другим документам стало немного тесновато. Но я не в состоянии был отказать художнику. Он мог бы убить меня. Посредством того же пылающего камина.

* * *

Роберт повернулся к миссис Шарп:

Пустующие столы с дисплеями, кутерьма солнечных бликов и воробьи-горлодерики за окном. Симфонии Ажахяна — одного из восьмерых потерпевших и охлажденный кондиционерами воздух — шесть тысяч ионов на кубический сантиметр…

– Но если вы считаете, что от профессионала будет больше пользы – а это вполне вероятно, – то я готов уступить…

«Цыпочка была грудаста и длиннонога. Она подмигнула мне левым глазом и чуть вильнула правым бедром. Но я на такие штучки не клевал, я был парнем крепким. А главное — я знал, что мафия, которая подослала ко мне эту девицу…» — я тупо уставился в окно. Подослала ко мне эту девицу… Вот ведь странная штука. Зачем им понадобилось подсылать мне эту девицу? Может, я что-то такое знал, чего они не знали? Знал, но не хотел говорить?..

– Не думаю, что нам от кого-то будет больше пользы, чем от вас, – ответила миссис Шарп. – Я уже говорила, как благодарна за все те усилия, что вы ради нас прилагаете. Если вам действительно доставит удовольствие вывести на чистую воду эту… эту…

Размашисто я перечеркнул страницу черным крестом и начал снова:

– Куколку, – весело подсказал Роберт.

«— Эй, приятель! — окликнул меня гориллоподобный громила. — Обожди чуток. Имеется крупный разговор. Дело в том, что я брат твоей невесты. И как старший брат я публично клянусь отомстить тебе за поруганную честь сестры, пусть даже на это потратится вся моя долгая и оставшаяся жизнь.

– Вертихвостку, – решила миссис Шарп, – мы можем лишь согласиться и вновь благодарить вас. Хотя мне кажется, что поиски займут много времени.

— Проспись, амиго, — я презрительно усмехнулся и сунул в зубы ковбойскую сигару. От этих мексиканских бандитов можно было ждать чего угодно, поэтому незаметным движением я перевесил плащ с левой руки на правую и, одновременно оглянувшись, и сосчитал количество притаившихся за спиной злодеев. Их было никак не менее дюжины, но додумать эту мысль я не успел. Правый кулак громилы просвистел в паре миллиметров от моего правого уха. В следующее мгновение я выставил блок и, с ухмылкой небрежности сказав „йаа!“, вонзил левую пятку в солнечное сплетение негодяя. Он, мученически застонав, присел на пол, опрокинув по пути пару столиков, три стула и несколько тарелок с дымящимися на них бифштексами с соусом и кровавым гарниром на чесноке. Затесалась схватка, перешедшая постепенно в полный разгар…»

– Почему?

Я перечел написанное и остался недоволен. Какая-то чертова путаница: громила-горилла, голые пятки, чеснок… Все вроде бы раскручивалось как надо, но чего-то при этом явно не хватало — или же наоборот было чуточку чересчур. Со вздохом украсив листок очередным крестом, я вернулся к своим баранам.

– Я бы сказала, что от встречи с неким мистером Икс в Ларборо до появления в Эйлсбери в одном платье и башмаках и с кучей синяков нужно пройти долгий путь. Марион, по-моему, у нас еще остался амонтильядо.

Было скучно и жарко, но долг обязывал повиноваться и, обосновавшись в информатории города Знойного, я занимался тем, что нарушал старинную заповедь, советующую не гоняться за двумя, а уж тем более за тремя зайцами одновременно. Но кто не хочет походить на Юлия Цезаря! Пытаясь завершить главу из детективного романа, я раскачивался на ножках стула и, поскрипывая извилинами, гадал о странной подсказке шефа. Попутно слух мой внимал через вставленный в ухо музыкальный кристалл симфониям Ажахяна, а пальцы лениво мусолили подшивки с результатами медицинских освидетельствований всех восьмерых потерпевших. По сути дела я уже влез в тайну личности — и влез по самую маковку. Осознавать это было не очень приятно, но, увы, иного пути я просто не видел. После бурного свидания с художником мозг мой рассудил, что уж лучше занырнуть в святая святых моих подопечных, нежели встретиться с каждым из них тет-а-тет.

После того как Марион ушла за хересом, воцарилось молчание, подчеркнувшее необычайную тишину в доме. Во дворе не было деревьев, которые шелестели бы от ветра, не было щебечущих птиц. Тишина была столь же нерушима, как полночная тишина в маленьком городке. Возможно, подумал Роберт, после жизни в переполненном пансионе тишина успокаивала? Или же, напротив, угнетала и немного пугала?

Заниматься делом следовало, конечно, там, где это дело свершилось. Поэтому, покинув художника, уже в 12–00 посредством репликатора я переместился в Знойный — эпицентр событий. Кроме маузера, набора испанских стилетов я прихватил с собой еще кое-какой инструментарий оперативника, но пока главным моим инструментом был ум — и в 12–30 я сидел в информатории, положив себе задачей не выходить из зала до тех пора, пока что-нибудь не проясниться. Кажется, я всерьез рисковал застрять здесь навечно. Стрелка на моих часах приближалась к шести, а желанным прояснением по-прежнему не пахло. Трижды я обращался к медкартам клиентов и трижды начинал закипать от всех этих терминов, психотестов и фигограмм энного рода. В ухе надрывно звучали фанфары, и вихляющимися созданиями мысли дергались и изгибались под музыку Ажахяна. Им было плевать на диагностические таблицы и на тонусные показатели моих пациентов. Единственное, что я усвоил, это то, что все мои гении с точки зрения медицины были совершенно здоровы. Отклонения в ту или иную сторону не превышали известных пределов, меланхолия, флегма и раздражительность присутствовали, как и должно присутствовать подобным качествам у всякого нормального гения. Словом, я буксовал — и буксовал абсолютно во всем, включая и написание любимого романа. Разумнее всего было встать и уйти, но я сделал это только тогда, когда стрелка достигла шестичасовой отметки. Что поделать, моя слабость — круглые цифры. Я ухожу и прихожу только под бой часов, и, глядя на мои отчеты, шеф прицокивает языком, начиная ерзать в своем троноподобном кресле. Он не верит в мою скрупулезность. Бесконечная вереница нулей приводит его в ярость. Мой шеф — и в ярости! Вообразите себе эту картинку и вы поймете мой восторг!.. Впрочем, я, кажется, отвлекся.

В пятницу утром в кабинете Роберта старая миссис Шарп сказала, что они ценят уединение. Но так ли уж хороша жизнь за высокими стенами, в непрерывной тишине?

– Мне кажется, – проговорила миссис Шарп, – девочка сильно рисковала, выбрав «Франчайз». Она же ничего не знала ни о доме, ни о нашем укладе.

Итак, в 6-00 я покинул здание информатория и оказался на остывающей после жаркого дня улице. Рассерженно шипел перегретый мозг, внутренний голос, к которому я тщетно взывал, позорно помалкивал. К слову сказать, я перечитал массу детективной литературы. Несколько тонн — наверняка. Однако для меня по-прежнему загадка — каким образом распутывали свои дела все знаменитые сыщики. Во всяком случае — подавляющее их большинство. Треть книги они ухмыляются и костерят тупоголовое начальство, еще треть — пьют виски и дерутся с кем ни попадя, однако в конце последней трети все вдруг раскручивается само собой и шальная волна выбрасывает ухмыляющихся пьянчуг к переполненному пальбой финишу. Все главные противники словно по сигналу вылезают из своих берлог, и единственное, что требуется от нашего героя, это с должной скоростью и в должном направлении поливать пространство смертоносным свинцом. Далее наступает блаженная тишина, приводящая за руку благодарную красотку, которая тут же бросается нашему герою в объятия. Вот такие вот пироги — без малейшего намека на какой-либо анализ, мысленное напряжение и психическую усталость. И, сказать по правде, несмотря на все мои потуги, логика этих суперменов по сию пору остается вне моего понимания, а их стремительность мне попросту не по зубам. То есть, я мечтал бы работать подобным образом, но заранее знаю, что ничего путного из этого не выйдет, и потому действую по собственному рецепту. А именно — пихаю и пихаю в себя все без разбора, читаю, расспрашиваю и запоминаю. Меня интересует все, мало-мальски касающееся дела. Это длится до тех пор, пока не наступает момент, когда я чувствую, что еще немного — и проглоченное разорвет меня на части. И тогда я останавливаюсь, замирая в ожидании. Всякой пище требуется время для добротного усвоения. Главное — чтобы среди проглоченного не оказалось откровенной отравы. Чем доброкачественнее информация, тем быстрее можно ожидать результата. И чудо свершается! В конце концов просыпается то, что я называю внутренним голосом. Этот самый голос и выдает мне пару-тройку неплохих идеек. Вот, в сущности, и все — куцая методика, описывать которую не возьмется ни один из литераторов. Потому что — утомительно, тоскливо и, кстати говоря, не столь уж и эффективно…

– Конечно, рисковала, – подтвердил Роберт. – Ей пришлось пойти на риск. Но вряд ли такой большой, как вы думаете.

Сунув в зубы сигару, я побрел вниз по улице. По дороге забрел в кафе и попросил порцию виски. На меня взглянули, как на сумасшедшего. Тогда я нахмурился и потребовал бифштекс с кровью. Добрые толстяки в фартуках, обслуживающие заведение, жалобно заморгали. Они не могли понять меня. Не не хотели, а не могли. Мне стало грустно. Конечно, эти буфетчики не прочли за жизнь ни одного стоящего детектива. Достань я свой маузер, они и тогда бы ничего не поняли. Прелести минувших реалий безвозвратно отошли в прошлое. Я мог любоваться ими только мысленно и издалека. Эх, буйное времечко, отчего же и в каком таком месте мы с тобой разбежались? Где тот проказливый полустанок, что рассылает людей по столетиям и эпохам?..

– Правда?

Сжалившись, я произнес слово «сок», и толстяки в фартуках обрадованно засуетились. Мне принесли шесть или семь стаканов, в каждом из которых плескалось что-то свое, отличное от содержимого соседей. Может быть, эти доброхоты полагали, что я стану копаться и выбирать, но они ошиблись. Ей богу, им стоило прочитать хотя бы Дойля или По. Я махом выдул все принесенное и с заметно округлившимся животом вышел на улицу.

– Да. Вы считаете, что девочка могла ошибиться: мало ли, вдруг у вас тут полон дом народу и три горничные?

Усевшись на первую подвернувшуюся скамеечку и прислушиваясь к бульканью в желудке, я попытался еще раз проанализировать ситуацию. Итак, что я знал и что давали мне мои знания? А знал я, что все восемь случаев произошли в городе Знойном или поблизости от него. Что начались они в разное время с разрывом от двух недель до двух дней без всякой видимой связи. Что только один из потерпевших перепугался всерьез, решив обратиться в отдел расследований. Требовалось выяснить, кто за этим всем стоял и для каких таких целей все это затевалось. А может, в самом деле какие-нибудь инопланетяне из соседней галактики? Или все-таки шайка завистников?..

– Да.

Выпитое позывало встать и отправиться на поиски укромного уголка, но я мужественно продолжал сидеть. В голове царила форменная несусветица. Одни мысли вытеснялись другими, а внутренний голос по-прежнему предпочитал помалкивать. Вместо него в мозгу похрюкивали фанфары и злорадно бухал ударник. Свирепо посмотрев в сторону кафе, за широкими стеклами которого сновали пухлолицые официанты, я грузно поднялся.

– Ну а я склонен думать, что она прекрасно знала о положении дел в доме.

Что ж… Значит, первым быть Ажахяну с его безумными симфониями.

– Откуда же?

Билета на симфонический концерт я не достал. Поскольку Ажахян слыл гением, зал оказался набит битком. Кроме того, концерт давно начался. Но нам ли, олененогим, смущаться столь вздорным препятствием!..

– Либо посплетничала с кондуктором автобуса, либо – что, на мой взгляд, более вероятно – слышала разговоры других пассажиров. Ну, знаете, как это бывает? «Вон Шарпы. Только представьте себе, живут одни в таком большом доме. И горничные не хотят работать так далеко от всего: и от магазинов, и от кино…» Ну и так далее. Автобус ходит между Ларборо и Милфордом, пассажиры все местные. Шоссе пустынное, нет ни домов у дороги, ни деревень, кроме Хэм-Грин. «Франчайз» – единственное интересное место на много миль вокруг. Проехать мимо и не посплетничать о доме, о его обитателях и их машине – это противоречит человеческой природе.

Не хуже заправского ниньдзя я вскарабкался по фигурной лепнине на второй этаж и, ступая по широкому карнизу, очень скоро обнаружил незапертое окно. Уже в коридоре, прижавшись к стене, проверил на всякий случай обойму пистолета, помешкав, двинулся в сторону знакомого скрежета фанфар. Судя по всему Ажахян обожал фанфары. Без них свои симфонии он просто не мыслил.

– Ясно. Да, весьма правдоподобно.

Я успел вовремя. Стоило мне войти в зал, как грянули заключительные аккорды, рояль зарыдал, выдавая прощальную руладу и ряды справа и слева от меня стали подниматься, молотя изо всех сил в ладоши. Я ошеломленно завертел головой. Фаны были еще те. Во всяком случае визжать и хлопать они умели. От истерических «брависимо» хотелось зажать уши. Размахивая букетами, как пращами, самые нетерпеливые из зрителей уже пробирались к сцене. Ей-ей, какой-то массовый психоз!

– Я бы предпочел, чтобы она узнала о вас от кондуктора. Тогда он, вероятно, запомнил бы ее. Девочка утверждает, что никогда не бывала в Милфорде и не знает, где он находится. Если бы кондуктор ее запомнил, мы могли бы доказать, что хотя бы об этом она лжет.

Неожиданно я сообразил главное. Если Ажахян снова в ударе и преспокойно играет, то при чем здесь я, мой шеф и все наше многотрудное следствие? Ведь мы-то полагали, что дарование свое он утерял, а, стало быть, каким образом происходит то, что происходит?..

– Если я хоть что-то понимаю в этом юном создании, то она, скорее всего, широко раскроет свои детские глазки и скажет: «Ах, это был Милфорд? Я просто прокатилась до конечной и обратно».

– Да. Это нам мало даст. Но если мне удастся напасть на ее след в Ларборо, я покажу ее фотографию местным кондукторам. Как жаль, что у нее не слишком яркая внешность.

Я протиснулся чуть вперед и приподнялся на цыпочках. Шумливые обстоятельства не очень способствовали аналитическому процессу. Кроме того я заметил, что плотный человечек, оставив рояль и оркестрик на растерзание поклонников и поклонниц, осторожно пятится со сцены. Он явно намеревался удрать, и это мне не понравилось. Размышлять было некогда. Взрезав плечом толпу, я устремился за композитором. Теперь он уже не пятился, а откровенно бежал. Несчастный! Он знать не знал, с кем имеет дело. Возможно, я слабо разбираюсь в музыке и ничегошеньки не смыслю в живописи, но бегал я превосходно. И даже шесть стаканов выпитого сока не представляли серьезной помехи. В несколько прыжков обставив наиболее прытких из конкурентов, я помчался за жертвой скачками гепарда. Он уже вырвался в фойе и с нотами под мышкой семенил впереди. Я понял, куда он стремится, и поднажал. Дверце суждено было захлопнуться перед лавиной приближающихся букетов, но в кабинке репликатора мы оказались с маленьким гением одновременно. Обнаружив меня за своей спиной, композитор задохнулся от возмущения.

Пока они размышляли о неприметности Бетти Кейн, вновь наступила тишина.

— Ну, знаете! Это уже слишком!..

Они сидели в гостиной у окна, выходившего на зеленый квадрат двора и блекло-розовую кирпичную стену. Вдруг распахнулись ворота, и появилась небольшая группа из семи-восьми человек. Они держались легко и непринужденно, указывали друг другу на достопримечательности, из которых круглое чердачное окно было, очевидно, наиболее интересным. Если прошлым вечером «Франчайз» стал источником развлечения местной молодежи, то сегодня утром, похоже, вызвал интерес у обитателей Ларборо. За воротами их, несомненно, ожидала пара машин, коль скоро женщины надели лишь легкие туфельки и простенькие домашние платья.

Жестом достойным английского лорда я продемонстрировал ему свой жетон и торопливо произнес:

Роберт покосился на миссис Шарп, но та не шевельнулась, лишь поджала и без того суровые на вид губы.

— Сожалею, мсье композитор, но дело коснулось множества судеб. Именно поэтому мы осмелились обратиться к вам. Вы ведь тоже одна из жертв…

— Жертв? — он нахмурился. — Что вы имеете в виду?

– Наши туристы, – наконец кисло произнесла она.

— Да, я не оговорился. Именно жертв. Ради них я и решился на столь бесцеремонную попытку завязать беседу. Если можно, скажите, не происходило ли с вашим дарованием каких-либо странных перемен? Я имею в виду последние недели.

– Не следует ли мне их прогнать? – спросил Роберт. – Это я виноват, что не вставил на место деревянный брусок, который вы ради меня сняли.

— Ага, вон, значит, откуда ветер дует, — композитор продолжал хмуриться, но голос его звучал уже более миролюбиво. — Вообще-то обычно меня называют маэстро, так что если вас не затруднит…

— Разумеется, маэстро! Тысяча извинений! — мысленно я чертыхнулся. Снова начинались причуды, а с ними и мои муки.

– Оставьте, – сказала она. – Они скоро уйдут. Королевская семья подобное каждый день терпит; вот и мы немного потерпим.

— Стало быть, вы из отдела расследований?

— Вы проницательны!

Но гости уходить не собирались. Одна группа начала обходить дом, чтобы взглянуть на хозяйственные постройки, а остальные так и продолжали стоять во дворе, когда вернулась Марион с хересом. Роберт вновь извинился за то, что не запер ворота. Он чувствовал себя ничтожеством. Нельзя же просто так стоять и ничего не предпринимать, пока незнакомцы шныряют вокруг, будто дом принадлежит им или они как минимум намерены его купить. Но если выйти и попросить их уйти, а они откажутся, чем он сможет им пригрозить? И как он будет выглядеть в глазах Шарпов, если придется отступить, оставив наглых зевак во дворе?

— Да, но каким образом вы узнали?.. Хотя верно. Для вас это должно было быть, не слишком трудно. Но… Хорошо… Так… — Он о чем-то думал, размеренно кивая своим мыслям. — Что ж, короткий разговор не отнимет у нас слишком много времени.

— Короткий — нет, — я добродушно развел руками. — Тут вы абсолютно правы. Две минуты — не два часа. Все, что нам потребуется, это сердечная беседа, обмен до предела сжатыми лаконизмами. Признаюсь, маэстро, на ваш концерт мне пришлось пробираться в окно. Билеты невозможно было достать. Жуткий аншлаг! И потом эти ваши фанфары — это что-то неописуемое! Признаться, я понимаю людей, которые гнались за вами…

Обойдя вокруг дома, группа исследователей вернулась и, смеясь и жестикулируя, принялась описывать увиденное товарищам. Роберт услышал, как Марион что-то пробормотала себе под нос. Наверное, выругалась. Она относилась к тому типу женщин, которые умеют превосходно ругаться. Она поставила поднос с хересом на стол и как будто забыла о нем; ей стало не до гостеприимства. Роберт сгорал от желания порадовать ее каким-нибудь решительным и дерзким поступком, как в пятнадцать лет мечтал спасти возлюбленную из горящего здания. К несчастью, он ничего не мог поделать с осознанием того, что теперь, когда ему уже за сорок, разумнее было бы дождаться приезда пожарных.

Продолжая молоть подобную чушь, я бегло набрал на пульте код первой попавшейся гостиницы. В самом деле, — не разговаривать же нам в тесной кабинке! Уже минуты через три-четыре мы сидели в просторном зале среди пальм и кактусов, облепленных живыми скорпионами. Вероятно, нас занесло в Антарктиду. Только там без ума от всей этой колюче-ядовитой экзотики.

Пока он медлил и злился на себя и на тех хамоватых созданий во дворе, объявились пожарные в лице высокого молодого человека в достойном сожаления твидовом костюме.

— Не ожидал такого переполоха, честно сказать, не ожидал… Конечно, лестно, но с другой стороны — случай вполне объяснимый. Обыкновенный упадок сил. У меня, знаете ли, это бывает.

– Невил! – прошептала Марион, наблюдая за развитием событий.

— Вот как! Значит, подобное с вами происходит не впервые?

Невил окинул группу взглядом, полным невыносимого превосходства, и гости будто бы слегка поникли, но явно намеревались стоять до конца. Мужчина в спортивной куртке и полосатых брюках, очевидно, готовился устроить сцену.

Он быстро взглянул на меня и задумался. Я с облегчением перевел дух. Его реакции приближались к чисто человеческим. Во всяком случае с ним можно было беседовать на нормальном языке, что уже само по себе обнадеживало.

— А знаете, пожалуй, вы правы, — глубокомысленно изрек он. — В этот раз все действительно обстояло несколько не так. Я бы сказал: значительно хуже.

Невил еще несколько секунд мерил их молчаливым взглядом, затем что-то достал из внутреннего кармана. При первом же движении его руки гостей охватило странное смятение. Те, кто стоял ближе к воротам, отделились от группы и тихо скрылись из виду; остальные утратили решительно-хамоватый вид и притихли. Наконец мужчина в спортивной куртке жестами выразил капитуляцию и вслед за товарищами убрался восвояси.

— Но началось это сразу по приезду в Знойный, ведь так?

— Кажется, так. То есть, это не первый мой визит в Знойный. Я выступал здесь и раньше, но тот концерт… Понимаете, я вышел к роялю и вдруг с ужасом понял, что не умею играть. Совсем! А ноты… Я смотрел в них и чувствовал себя годовалым ребенком. Вы не поверите, но я чуть было не шлепнулся в обморок. Представляете? В зале тысячи зрителей, оркестранты готовы и ждут сигнала, а я…

Невил захлопнул за ними ворота, поставил на место деревянный засов и прогулочным шагом направился к двери, брезгливо вытирая руки ужасного вида платком. Марион поспешила встретить его.

— А вы, если можно так выразиться, не совсем в ударе.

— Да нет. Пожалуй, что хуже. Когда нет настроения играть — это одно, а то что я испытал в те минуты… Впрочем, вам этого не понять.

– Невил! – услышал Роберт ее голос. – Как вам это удалось?

— Почему же? — я чуточку обиделся. — Что ж тут непонятного? Творческая анемия, провал в памяти и как следствие — эмоциональный шок. Интереснее другое, маэстро, когда все снова вернулось к вам. Или вы этого не помните?

– Что именно? – спросил Невил.

— Отчего же… Недели две тому назад. Я как раз переехал в Царицын, там у меня знакомый врач. Мы провели сеанс медиосна, и через пару часов я уже работал за роялем.

– Избавиться от этих существ.

«Чушь!» — мысленно сформулировал я. — «Медиосон еще никому и никогда не помогал…» Скосив взгляд в сторону скорпионов, я обнаружил, что они явно заинтересовались нашей беседой. Привстав на своих многочисленных ножках, они глазели в нашу сторону и что-то явно про себя прикидывали. Я удивленно шевельнул бровью. «Нет, братцы-отравители, так мы не договаривались!..» На всякий пожарный я окинул внимательным взором диван, на котором мы сидели, и пушистый ковер на полу. Ни один из насекомых-диверсантов в поле зрения мое не угодил.

— Значит, я так понимаю: теперь у вас все в порядке?

– О, я просто поинтересовался их именами и адресами, – сказал Невил. – Вы даже не представляете, какими неразговорчивыми становятся люди, когда достаешь записную книжку и начинаешь спрашивать их адреса. Это как сказать: «Беги, все открылось!» Они даже не уточняют, имеете ли вы на это право. Вдруг имеете! Привет, Роберт. Доброе утро, миссис Шарп. Я вообще-то еду в Ларборо, но вот увидел, что у открытых ворот стоят эти два жутких автомобиля, и решил разобраться. Не знал, что Роберт здесь.

— В полном! Играю лучше прежнего. И даже затрудняюсь предположить, что же все-таки произошло в тот раз.

— Скажите… А может, вы кому-то крепко насолили? — я с надеждой прищурился. — Ну, вы понимаете меня — какие-нибудь конкуренты, завистники? Или брат вашей невесты публично поклялся отомстить вам за поруганную честь сестры…

Этот вполне невинный намек на то, что Роберт мог бы и сам прекрасно разрешить ситуацию, был чрезвычайно неприятен Роберту, и ему ужасно захотелось размозжить кузену голову.

— Что? — от изумления он даже подпрыгнул на диване. — Брат моей невесты? О ком это вы?

— Вот и мне бы хотелось это выяснить. В конце концов вам могли чего-нибудь подсыпать в питье.

– Ну, раз уж вы здесь и так ловко избавили нас от этой кутерьмы, вы просто обязаны остаться и выпить стаканчик хереса, – сказала миссис Шарп.

— Какое питье?

– Не могу ли я выпить его вечером по дороге домой? – осведомился Невил. – Видите ли, я еду на обед с будущим тестем, это уже стало воскресным ритуалом. Это необходимая подготовка к будущему.

— Ну, например, виски. Двойное и с содовой. Или коктейль…

Он неожиданно хрюкнул и залился щебечущим смехом. Версия моя не прошла, это было ясно. Я глядел на него с нескрываемой досадой, и отчего-то мне казалось, что я снова слышу звучание фанфар. Скорпионы на кактусах обеспокоенно зашевелились и неуверенно двинулись к нам. Скрежет фанфар был ими воспринят, как вызов. Отсмеявшись, композитор ткнул в меня пухлым пальцем.

– Ну, разумеется, заезжайте по пути домой, – сказала Марион. – Будем рады. Как мы узнаем, что это вы? Ну… чтобы открыть ворота. – Она налила стакан хереса и протянула его Роберту.

— А вы, я вижу, любите детективы! — он улыбался. — И не пытайтесь отпираться!

– Вы знаете азбуку Морзе?

— Что ж, люблю, — честно подтвердил я.

— Правильно, — он радостно закивал. — Иначе ни за что не стали бы говорить об отравителях и конкурентах. Очнитесь, молодой человек! На дворе двадцать первый век, не за горами двадцать второй. Какие в наше время завистники?

– Да, но не говорите, что вы ее знаете.

— Но что-то ведь с вами стряслось! — упрямо пробурчал я.

– Почему?

Композитор озадаченно заморгал. Зажмурившись, вдруг выбросил вперед руки и с немыслимой скоростью пробежался пальцами по невидимым клавишам. Я невольно залюбовался. Это показалось мне интереснее его симфоний. Вихрь точных беззвучных ударов… Успокоенно распахнув глаза, он виновато улыбнулся.

— Извините. После того случая иной раз накатывает. Кажется, что вот-вот все повторится.

– Вы совсем не похожи на поклонника азбуки Морзе.

– О, в четырнадцать лет я хотел уйти в море и в пылу страсти выучил множество всяких глупостей. В том числе азбуку Морзе. По приезде я просигналю автомобильным гудком инициалы вашего прелестного имени. Два длинных гудка и три коротких. Мне пора. Мысль о предстоящей вечерней беседе с вами придаст мне сил во время обеда в «Паласе».

— Понимаю, — я, нахмурившись, уставился на распахнутую дверь репликационной кабины. Мысль не успевала за подсознанием, мчась по темному извилистому тоннелю интуиции. Кажется, ожил мой внутренний голос. Я не был еще уверен, — свет маячил далеко впереди. Бутылка, яйцо, горсть скорлупы…

– А Розмари тебя не поддержит? – поддавшись низшим инстинктам, спросил Роберт.

— Скажите, вы всегда пользуетесь репликаторами?

— То есть? — он даже удивился. — А чем еще прикажете пользоваться? Сегодня у меня Знойный, завтра Свердловск, Мадрид, Вашингтон… Не по железной же дороге мне кататься!

– Вряд ли. По воскресеньям Розмари – дочь своего отца. Эта роль ей не к лицу. Au revoir[8], миссис Шарп. Не позволяйте Роберту прикончить весь херес.

— Но есть еще флаеры.

– А когда, – донесся до Роберта вопрос Марион, которая пошла проводить Невила к двери, – вы передумали уходить в море?

— Благодарю покорно! Все эти взлеты, падения, посадки, может быть, подходят более юным дарованиям, но только не мне.

– Когда мне было пятнадцать. Вместо этого я увлекся воздушными шарами.

— Значит и в Знойный, и в Царицын вы перемещались одним и тем же способом? — я уже поднимался.

— Разумеется!

– Полагаю, в теории?

Склонившись над толстеньким композитором, я с чувством пожал ему руку.

– Мой энтузиазм невозможно было сдуть.

— Кажется, вы действительно мне помогли!

Роберт не мог понять, почему они так подружились, почему им так легко друг с другом. Как будто они уже давно знакомы. Почему ей нравится этот легкомысленный Невил?

Он проводил меня до кабины непонимающим взглядом. Прежде чем шагнуть в репликатор, я сердечно улыбнулся сочинителю симфоний.

– А когда вам было шестнадцать?

— Помните, я сказал, что ваши фанфары — это нечто неописуемое? Так вот — знайте, я сказал вам правду!

— Спасибо, — он просиял. — Удивительно, что вам с вашей профессией это настолько понравилось…

Если бы она знала, сколько увлечений Невил в свое время бросил, ей бы вряд ли понравилось, что она стала очередным из них.

— Не думайте о нас плохо! Сыщики тоже люди, — я проследил за маневрами скорпионов. — Кстати, не задерживайтесь здесь. Похоже, эти таракашки тоже питают к вам симпатию.

Репликация!..

– Херес суховат, мистер Блэр? – спросила миссис Шарп.

Слово сияло и переливалось в моем мозгу всеми цветами радуги. Вот, что заставляет яйцо выскакивать из бутылки! Содержимое пропадает, остается скорлупа, блеклая оболочка…

Одно было непонятно. Неужели шеф догадывался обо всем с самого начала? Хорош же он гусь после этого! Да и я хорош! Конкуренты, химия, отравители… Да чтоб все это было, нужно лет этак на сто, а то и поболе вернуться в прошлое. Сегодняшний криминал в дефиците, и мы ревниво рвем его на части, не взирая на то, что в основном он глуп, безобиден и скучен. Кто-то за чем-то не уследил, где-то над кем-то подшутили — и шутка оказалась неудачной… Тем не менее это являлось нашим хлебом, и чья в том вина, что из-за отсутствия серьезных дел мы порядком поглупели и обленились? Ажахян был прав на все сто, утверждая, что мы любим детективы. А что нам еще любить? Это наш главный и по сути единственный способ накопления следственно-криминальных знаний — опыт, без которого никуда. Что тут еще можно сказать? Увы, и трижды увы…

– Нет, о нет, благодарю, херес превосходный.

Только что я расстрелял все до последнего патрона в какой-то безобидный пень. От волнения не попал ни разу. Вот что значит — нервишки! А спустя пару минут, я уже мчался в сторону диспетчерской, находясь в полной уверенности, что наконец-то ухватился за нить, ведущую к разгадке всех восьми обезличиваний. Полчаса назад с помощью всемогущего жетона я повторно вклинился в тайну личности, разузнав все последние новости наших пациентов. Выяснилась прелюбопытнейшая картинка. Так или иначе семеро из потерпевших покинули пределы Знойного, воспользовавшись городскими репликаторами. И семеро из восьмерых пребывали в добром здравии, вернув утерянные способности. Утерянные или украденные… В Знойном оставался лишь мой знакомый художник, терпеливо выводящий на ватмане каракули и радующийся своему новому жанру, как ребенок. Скатиться из традиционалистов в аляповатый авангард — то же для кого-то счастье. Так или иначе, но изостудии он не покидал и выезжать за пределы города, похоже, не собирался.

Неужели его физиономия выглядит настолько кислой? Какой кошмар!

Репликатор… Эту штуку я знал с самого детства. Знал и пользовался, совершенно не замечая ее, привыкнув, как привыкают к зубным щеткам, ложкам и вилкам. Это стало такой же повседневностью, как солнце и ветер на улице, как потолок в комнате. Да и никто уже, собственно, не задумывался, что же происходит в маленькой кабинке после нажатия набора кнопок. Чего проще — набрать кодовую комбинацию — и уже через секунду разглядывать пейзажи, которые ту же секунду назад были отдаленны от вас на тысячи и тысячи километров. Рим, Шанхай, Киев, Токио — все было рядышком, под рукой. Дети могли играть в пятнашки, запросто бегая по всему миру. Так они зачастую и делали. Но телевидением можно пользоваться и при этом ничегошеньки не знать ни о радиоволнах, ни о строчной развертке. То же наблюдалось и здесь. Бородатой идее репликатора перевалило за седьмой десяток, однако суть ее укладывалась в голове десятком довольно общих фраз. Особый эхограф прощупывал и просвечивал клиента с нескольких позиций, дробя на атомы, выдавая объемную матрицу и зашифровывая полученную информацию в довольно пространный код. По нажатию адресной клавиатуры код посылался в конечный пункт прибытия. Дематериализация и материализация. Кажется, энергии на это расходовалось смехотворно мало. Человек сам превращался в овеществленную энергию, скользя световым сгустком по стекловолокну, не испытывая при этом ни малейшего неудобства. Кроме того, благодаря репликации, человек стал наконец-то доживать до положенных ему природой лет. На определенных жизненных этапах посредством той же репликационной аппаратуры полный биокод личности высылался для перезаписи в местные архивы, где и хранился сколь угодно долго. Таким образом у нас у всех всегда оставалась про запас свеженькая копия, оставался резерв времени для предотвращения болезней и трагических случайностей. Вот, пожалуй, и все, чем мог я похвастаться на сегодняшний день. Репликационные процессы охватывали высшие разделы физики и биофизики, — я же был обычным детективом.

Он искоса глянул на пожилую даму, и ему показалось, что ее что-то забавляет. Выражение веселья на лице старой миссис Шарп могло напугать кого угодно.

Устроившись в жестковатом, не располагающим к длительным беседам кресле, я улыбнулся главному диспетчеру. Впрочем, мне тут же подумалось, что одной улыбки тут явно недостаточно, и я помахал перед носом начальника дерзко сияющим жетоном.

– Думаю, мне стоит уйти, пока мисс Шарп не заперла за Невилом ворота, – сказал он. – Иначе ей потом придется и меня провожать.

— Расслабьтесь и не пугайтесь раньше времени. Я хочу всего-навсего поговорить. И ради бога не вздумайте рухнуть в обморок. У вас тут кругом мрамор.

– Но разве вы не останетесь на обед? Во «Франчайзе» это событие неформальное.

— При чем тут мрамор?

Но Роберт принес свои извинения. Ему не нравился тот Роберт Блэр, в которого он превращался. Мелочный, по-детски вспыльчивый и неадекватный. Он поедет домой, пообедает, как обычно, с тетей Лин и снова станет Робертом Блэром из фирмы «Блэр, Хэйуорд и Беннет», невозмутимым, спокойным и добродушным.

— При том, что твердо, — я многозначительно подмигнул диспетчеру, и это ему явно не понравилось. Судя по всему, не понравилась ему и моя вступительная речь. Вероятно, потому, что он был главным диспетчером. Слово «главный» портит, как и слово «умный». Называть себя тем и другим попросту опасно. Уверен, что какого-нибудь неглавного здешнего труженика уже через пяток-другой минут я бы с фамильярностью похлопывал по плечу, попивая на брудершафт чай с лимоном и обходясь без отчества или словесных пристежок вроде «мистера» или «сэра». С главными же всегда сложнее. Положение усугублялось тем, что главный диспетчер фактически являлся моим ровесником. Если он и был старше меня, то месяца на полтора-два не больше. Вдобавок ко всему он даже и внешне немного походил на меня, отличаясь разве что большей серьезностью и начальственно-снисходительными манерами. Такой вальяжной неторопливости надо было специально где-то учиться. В моей же биографии подобные колледжи отсутствовали. Словом, за столом сошлись два своеобразных антипода. Как между двумя разнополярно заряженными пластинами воздух между нами потрескивал от электрической напряженности. Но внешне мы сохраняли спокойствие и даже способны были улыбаться.

Когда он вышел к воротам, грохот отъезда Невила уже нарушил воскресный покой, а Марион собиралась закрывать ворота.

— Что ж… Не буду ходить вокруг да около, тем более что насчет обморока я вас уже предупредил, — я поиграл бровями. Мне казалось, что у меня это выходит красиво и загадочно. — Так вот, у нас есть все основания предполагать серьезнейший сбой в работе репликаторов Знойного. Что вы можете сказать на это?

— Молодой человек, — сомнительную разницу в возрасте этот вальяжный тип, по всей видимости, счел вполне достаточной для подобного обращения. Мне даже не хочется изображать удивление. Очевидно вы плохо знакомы с процессами теледублирования. Ответственно заявляю, что на Земле не найдется другой такой системы, где сосредоточилось бы такое количество тестирующих программ. Создатели сознательно пошли на усложнение во имя безопасности. И конечно же, случись что, мы узнали бы об этом первые.

– Сомневаюсь, чтобы епископ одобрил транспортное средство будущего зятя, – сказала она, глядя вслед летевшему по дороге ревущему объекту.

— Вот незадача, — пробормотал я, — а узнали вторыми. Как же быть?

– Хлопушка, – едко ответил Роберт.

— По-видимому, источники, из которых вы почерпнули свои сведения, недостоверны. Могу вам только посочувствовать.

— Спасибо, — я кивнул. — И что же, у вас ни разу еще не было прецедента?

Она улыбнулась.

— Почему же, дважды, — каменные черточки лица моего собеседника ничуть не смягчились. — Но это за семьдесят с лишним лет! И в том, и в другом случае система вовремя заблокировалась. Кстати сказать, оба раза происходил обрыв световых волноводов. Но ничего страшного не произошло. Информация была многократно зарезервирована, и адресат оказался чуть-чуть в ином месте и с некоторой вполне объяснимой задержкой. Только и всего. Повторяю: это сверхнадежнейшая система, и мы стараемся предусмотреть все. Не забывайте, мы имеем дело с живыми людьми.

– По-моему, это первый остроумный каламбур, который я слышала в жизни, – сказала она. – Я надеялась, вы останетесь на обед, но в некотором роде я даже рада, что этого не случилось.

— Вот именно! — подчеркнул я. — Не с мебелью и не тарой для перевозки овощей.

– Неужели?

— То есть? — он нахмурился.

– Я сделала тесто, но оно не поднялось. Повар из меня ужасный. Я четко следую рецептам, но хорошо получается крайне редко. Меня даже шокирует, когда что-то получается. Так что лучше вам отведать яблочного пирога вашей тети Лин.

— То есть… Я хочу сказать, что не верю в сверхнадежнейшие системы. Таковых попросту не существует в природе.

И Роберт внезапно и вопреки логике пожалел, что не останется, чтобы разделить с ней «тесто», которое не поднялось, и стать наряду с готовкой предметом ее мягких насмешек.

Развязным движением я взял со стола деревянное пресс-папье, с любопытством покрутил перед глазами. Мне удивительно хотелось поставить этого типчика на место, а кроме того — штучка действительно была забавной. Дерево, раритет боевых эпох. В книгах подобными пресс-папье иные взбалмошные субъекты колотили по головам своих недругов. Я прикинул вес канцелярского старичка и в некотором недоумении возвратил владельцу. Раскатать им по столу муху было вполне возможно, но оглушить какого-нибудь злодея — навряд ли.

– Завтра вечером я сообщу вам, как обстоят дела в Ларборо, – небрежно сказал он. Коль скоро разговор с ней не дошел до обсуждения кур и Мопассана, придется ограничиться делом. – И позвоню инспектору Хэлламу, справлюсь, не сможет ли кто-то из его людей периодически заглядывать во «Франчайз». Просто чтобы, так сказать, выставить напоказ форму и отбить охоту сюда лезть.

— Вырежьте здесь восемь меток. На память. Перочинный ножик я могу вам одолжить.

– Вы очень добры, мистер Блэр, – сказала она. – Представить не могу, что было бы, если бы мы не могли на вас опереться.

— Не понимаю вас, — он поправил на шее галстук и ладонью нервно провел по безукоризненно уложенным волосам.

Что ж, раз он не молод и не поэт, так хоть костылем побудет. Унылая штука, к которой прибегают только в чрезвычайных обстоятельствах, но штука полезная; все-таки полезная.

— Да не волнуйтесь вы так. Было бы с чего. Вы ведь совершенно точно высказались насчет живых людей, но все же — кое-что имею вам возразить.

— Что-что вы имеете?

Игнорируя его ернические интонации, я выставил пятерню и еще три пальца.

— Пока их только восемь. Четыре плюс четыре и девять минус один. Может быть, не очень убедительно, потому как почти в миллиард раз меньше населения Земли. И все же это аргумент. И боюсь, он запросто перевесит всю вашу убежденность.

Глава 11

Я таки допек главного диспетчера. Мне пришлось вскочить, иначе я просто не успел бы его подхватить. Этот упрямец оказался туговат на ухо. Он не внял моему совету насчет обморока, и, особенно не церемонясь, я привалил его к спинке кресла и вылил на его прическу половину воды из графина. Оплеухи и нашатырь не понадобились. Захлопав глазами, он пошарил руками по груди и беспомощно произнес:

В понедельник, в половине одиннадцатого утра, Роберт сидел перед дымящейся чашкой кофе в кафе «Карина». Он начал с «Карины», потому что стоит подумать о кофе, как на ум приходит именно «Карина», где в лавке на первом этаже витает аромат обжаривающихся бобов, а наверху за маленьким столиком можно отведать сам напиток. Коль скоро сегодня ему предстоит не единожды пить кофе, лучше начать с хорошо сваренного, пока он в состоянии различать его вкус.

— Вода?..

Я хотел сказать «компот», но он бы наверняка не понял меня. Юмору я предпочел правду:

В руке он держал газету «Эк-Эмма», открытую на фотографии девочки, смутно надеясь, что кто-нибудь из официанток обратит на нее внимание и скажет: «Эта девочка приходила сюда каждое утро». К его изумлению, кто-то аккуратно забрал у него газету. Роберт поднял голову и увидел официантку, смотревшую на него с доброй улыбкой.

— Она самая, дружище, — я подмигнул лежащему. — Вы чуть было не утонули, но, к счастью, поблизости оказался я. А вот и медаль за спасение утопающих, — я снова показал ему жетон. Ему пришлось вспомнить все. Вид жетона порой действует отрезвляюще. Предусмотрительно я пощупал чиновничью кисть. Она была теплой, как и положено, пульс не вызывал нареканий. Сердце главного администратора не собиралось отлынивать от работы.

– Это пятничный номер, – сказала она. – Вот возьмите новый. – И она протянула утренний выпуск «Эк-Эммы».

Он поблагодарил ее и сказал, что с радостью прочтет свежий номер, но и пятничный предпочтет оставить себе. Эта девочка, та, что на первой полосе пятничного номера, когда-нибудь приходила сюда выпить кофе?

— Одна маленькая просьба: во время нашей работы воздержитесь от повторных обмороков. Воды в графине было ровно на один раз.

– О нет, мы бы ее вспомнили. В пятницу мы все обсуждали это дело. Надо же, как ее избили.

Он пообещал. А через пять минут мы уже погружались в рутину диспетчерской деятельности. Для начала мне терпеливо объяснили принцип репликации, которого я снова не понял. Затем познакомили с основными зонами Знойного, с сетью репликационных кабин и электронным управлением всем этим хозяйством. Я гуттаперчиво кивал, мотая на ус и по мере сил пытаясь просеивать информацию сквозь ветхое ситечко своего разума. Толик, так звали диспетчера, отныне не скрывал ничего. Он явно преобразился к лучшему, и даже его всклоченные, непросохшие волосы вызывали во мне самый теплый отклик. В разгар нашей лекции в кабинет сунулся было старичок с бородой и дипломатом, но Толик немедленно назвал его «молодым человеком» и вполне интеллигентно выпроводил за дверь. Стоило ему вернуться ко мне, и тон его чудесным образом изменился. Людям нельзя быть главными — вот что я уяснил в процессе этой беседы. Уже хотя бы потому, что это неестественно, а неестественно потому, что это неправда. Главных нет, так как нет неглавных. Все люди — братья. Чуть реже — сестры. И можно делить их по таланту, по уму, по энергетике, но о главенстве лучше забыть с самого начала. В качестве «брата», на мой взгляд, Толик несомненно выигрывал. Он был бледен, мягок и разговорчив. Мои вопросы заставляли его вполне по-человечески хмуриться, а шутки вызывали задорный смех. В общем на господина Павлова, здешнего уникума и акселерата, работающего непосредственно с программами декодера, мы вышли в каких-нибудь полчаса. Толик не был твердым орешком. Он тоже любил искусство и людей. Первая трещина решила все, и сейчас я лишь по крупинкам отколупывал частицы диспетчерской правды. Чтобы лучше переварить ее, пришлось включить вентилятор. Правда была сурова и абсолютно неженственна…

– Думаете, избили?

Еще лет десять назад наш нежно любимый Толик был школьным приятелем Павлова. Не то чтобы они дружили, но и особой неприязни друг к другу не испытывали. Уже тогда этот самый Павлов подавал надежды, поражая преподавателей удивительно емкой памятью. Как объяснил Толик, истинный программист обязан быть талантливым и памятливым. И то и другое наличествовало у Павлова в избытке. Юный же Толик, не имел ни первого, ни второго. Он располагал талантами в иной области — он был деятелен и тщеславен. Благодаря этим качествам он и сумел стать Главным в каких-нибудь три-четыре года, а, возвысившись, немедленно вспомнил о Павлове. В принципе он рассуждал верно. Смесь из памяти, таланта и тщеславия — штука гремучая. Объединившись, юные ученые не стали терять время. Не мелочась, они взялись за истинно глобальную тему — тему дешифрирования биокода. Павлов верил в свою звезду, Толик верил в Павлова. Вот почему, будучи главным диспетчером Знойного, он допустил приятеля в святая святых — в здание центрального декодера города. Они старались действовать осторожно и если бы могли предвидеть, что эксперимент приведет к подобным результатам, разумеется, прекратили бы работы незамедлительно…

Она озадаченно посмотрела на него:

— Минуточку! — я поднял руку, как ученик на уроке. — Маленький и безобидный вопрос. Вы упомянули о дешифрировании человеческого биокода, верно? Но репликационные системы действуют повсеместно уже более семидесяти лет. Я-то считал, что белых пятен здесь давно не осталось.

– В газете так написано.

— Боюсь, вы не до конца себе представляете, что такое биокод, диспетчер грустно улыбнулся. Протянув руку, поиграл на пульте тонкими пальцами. По экрану настольного дисплея побежали колонки цифр и символов.

— Что это?

– Нет, в газете написано то, что сказала сама девочка.

— То самое, что называют биокодом. Я только хотел продемонстрировать… Дело в том, что не все, чем пользуется человечество, понятно и объяснимо. Мы сеем хлеб веками, но не ведаем как он растет. Мы до сих пор ломаем головы над трением скольжения, над организационными ухищрениями пчел или муравьев. Мы вторглись в мир хромосомной наследственности, но по-прежнему уподобляемся слону, танцующему в посудной лавке. С каждым новым шагом науки мир предстает все более сложным и запутанным. Все наши победы — это только многоточия в конце предложений. И книгу жизни мы только начали перелистывать. Тем не менее это не повод для отчаяния, и незнание отнюдь не мешает нам выпекать хлеб и летать на самолетах. То же самое и с репликаторами. Мы открыли явление и заставили его служить себе, но оно так и осталось для нас загадкой. Это что-то вроде информационного тупика. Имеющейся теоретической базы пока явно недостаточно, чтобы двигаться дальше. Так как, погружаясь в глубины, мы попросту теряем из виду общую картину. Согласитесь, считать до миллиона единичками — занятие не самое разумное. Куда проще умножить тысячу на тысячу. Но, увы, тысячными порядками мы пока не располагаем, да и умножать, по правде сказать, тоже не умеем.

Официантка явно не понимала, к чему он клонит. Вот и демократия, которую все обожествляли.

— По-моему, вы чересчур принизили человечество, — усомнился я. Послушать вас, — мир — заковырист и недоступен.

– Они бы не стали печатать эту историю, будь она неправдой. Потом проблем не оберешься. Вы сыщик?

— Так оно и есть, — Толик погасил экран и дважды энергично дернул себя за нос. Ему, вероятно, хотелось чихнуть, но он сдерживался. Уж не простыл ли он от моей воды?

— Нам не следует обманываться насчет своих возможностей, — он печально сморгнул. — Мы расковыряли ранку на теле Вселенной и, увидев вытекающую кровь, решили, что знаем все обо всем. А это далеко не так. Мы не знаем ничего даже о простейших формах жизни. Разрежьте обыкновенную гидру на триста частей, и из каждой вырастет взрослая особь. Крохотный кусочек плоти содержит в себе полную информацию о целостной биологической структуре. Память на клеточном уровне — это нечто такое, что нам пока недоступно. И репликационное зондирование — это, грубо говоря, человеческий снимок в фас, в профиль и в глубину. От макушки и до пят. Сложнейшая информационная последовательность, которой мы пользуемся совершенно вслепую.

– Иногда, – ответил Роберт.

— Вы меня даже не огорошили, — пробормотал я, — вы меня застрелили наповал. Теперь в эти ваши кабины меня и калачом не заманишь.

– Много вам платят в час?

— Нормальная реакция, — Толик кивнул. — Стоит показать человеку пузырьки легких, и ему сразу становится трудно дышать.

– Меньше, чем хотелось бы.

— Уже чувствую, — я сипло вздохнул. — Однако мы отвлекаемся. Вы ведь собирались рассказать об успехах вашего друга. Насколько я могу судить, кое-чего он добился. Не так ли?

Диспетчер густо покраснел.

– Так я и думала. Наверное, это потому, что у вас нет профсоюза. Если нет профсоюза, нет и возможности отстоять свои права.

— Вы имеете ввиду… — Он запнулся. — Видите ли, в подробности вас может посвятить только сам Павлов. Я знаю лишь то, что он пытался разбить код по качественным показателям. Уже само по себе это было бы переворотом в бионике. В подробности же он меня не посвящал. Все-таки по складу ума я больше администратор…

— И это прекрасно! — перебил я его. — Не всем же, черт побери, быть гениями!

– Совершенно верно, – сказал Роберт. – Посчитайте, пожалуйста.

— Да, конечно, — Толик еще более стушевался. — Вы, должно быть, уже поняли, почему мы влезли в это дело. Главная беда современных институтов заключается в том, что они не располагают таким статистическим материалом, каким располагаем мы. Центральный декодер контролирует все репликационные системы Знойного. Если расширить основную программу и позволить проводить статистический анализ самой машине, результаты рано или поздно дадут о себе знать.

– Хорошо, сейчас принесу счет.

— О, да! Я не сомневаюсь!

В «Паласе», новейшем и самом большом из кинотеатров, ресторан находился на том же этаже, что и балкон, ковры там были такие толстые, что о них можно было споткнуться, а свет таким приглушенным, что все вокруг выглядело грязным. Скучающая официантка – крашеная блондинка с неровным подолом юбки и жвачкой за правой щекой – приняла заказ, не глядя на него, и пятнадцать минут спустя поставила перед ним чашку водянистой жидкости, по-прежнему не позволяя себе удостоить его хотя бы взглядом. Поскольку за проведенные здесь четверть часа Роберт установил, что подобная манера поведения характерна для всего местного обслуживающего персонала – очевидно, все они планировали в скором времени стать звездами кино и считали ниже своего достоинства обращать внимание на провинциальных клиентов, – он заплатил за невыпитую жижу и ушел.

— Павлов уверял, что все совершенно безопасно. Да так оно и было до недавнего времени. За несколько лет ни одного сбоя, ни одной жалобы.

— И вы, конечно же, успокоились?

В другом крупном кинотеатре – «Касл» – ресторан открывался не раньше второй половины дня.

— Не забывайте, передоверяя машине основную часть анализа, мы руководствовались чисто этическими мотивами. Вы же знаете, вторгаться в тайну личности запрещено. Другое дело, если этим будет заниматься электронный мозг. Анонимность таким образом полностью обеспечена.

В «Фиалке» – повсюду пурпур и желтые занавески – никто девочку не видел. Роберт, отринув условности, спросил напрямую.

— Возможно, суд учтет этот нюанс.

На втором этаже универмага «Гриффон и Уолдрон» был час пик, и официантка рявкнула: «Не мешайте работать!» А администраторша, окинув его рассеянным и подозрительным взглядом, сказала: «Мы никогда не даем сведений о наших посетителях».

— Суд?..

В «Старом дубе», маленьком, темном, уютном кафе, пожилые официантки с интересом обсудили с ним это дело.

— Ну, это еще не скоро, — успокоил я Толика. — А пока займемся Павловым. Я еще не услышал от вас маленького пустяка: где мне этого гения найти? Или, может, вы его вызовете прямо сюда, в кабинет?

– Бедняжечка, – говорили они. – Какой ужас она пережила. А какое милое личико. Совсем еще ребенок. Бедненькая.

— Но он… Он в отпуске, — диспетчер виновато захлопал ресницами. — На Сахалине. Уже второй месяц.

В «Алансоне» – кремовые стены и темно-розовые диваны у стен – ему ясно дали понять, что ничего не знают об «Эк-Эмме» и никто из их посетителей никак не мог бы появиться в подобной публикации.

— Второй месяц? — я внутренне поперхнулся. Великолепно! Замечательно! И это на десерт столь плодотворного разговора.

В «Раз-два-взяли!» – настенная роспись на морскую тематику и официантки в расклешенных брюках – обслуга хором заявила, что любая девушка, согласившаяся, чтобы ее подвезли, вполне ожидаемо пришла бы домой пешком.

— Может вы что-нибудь путаете? — я сам не узнал своего голоса.

В «Примуле» – старые полированные столики с плетеными ковриками и худенькие непрофессиональные официантки в цветастых платьях – обсудили социальные последствия отсутствия домашней прислуги и причуды подросткового возраста.

— Да нет же. Я ведь администратор и просто обязан знать о таких вещах…

Это походило на переброшенный поперек тротуара трос. Мысли разогнавшимся стадом спотыкались о преграду и валились друг на дружку, визжа, работая локтями и чертыхаясь. Если бы я грохнулся в этом кабинете, думаю, Толик с удовольствием воспользовался бы оставшейся водой из графина. Но я не грохнулся. Черт его знает почему…

В «Чайнике» не оказалось ни свободного столика, ни официантки, готовой обслужить Роберта, но одного взгляда на обсиженное мухами местечко хватило, чтобы понять: если у Бетти Кейн был выбор, сюда бы она ни за что не пришла.

Прошла ночь. Как и положено — черная, в звездную крапинку. Спал я превосходнейшим образом, только отчего-то во сне мне явился знакомый художник. Дьявольски хохоча. он взобрался на табурет и принялся разбрасывать рисунки с плоскими рожицами. Я обратил внимание на то, что одна щека у него повязана платком. Флюс, — метко определил я. И тут же поежился от страшных подозрений. В прошлую встречу этого флюса у художника не было. К чему такой маскарад?.. Художник тем временем разметал последние из своих шедевров и дирижерским взмахом сорвал повязку. Я удивленно вскрикнул. Флюс был совершенно ни при чем. У художника отсутствовало ухо!.. Господи, да не Ван Гог ли это?!.. Я по-старушечьи перекрестился. Или мой знакомый намеренно пошел на операцию, дабы приблизиться к таинствам великого покойника?

— Фигушки! — взревел живописец. — Не там ищите, милостивый государь! Не там-с!..

— Павлов? — упавшим голосом спросил я. — Это он сделал?

В половине первого Роберт ввалился в ресторан отеля «Мидленд» и заказал выпить. Насколько ему было известно, он обошел все наиболее вероятные места в центре Ларборо, и ни в одном из них девочку не помнили. Хуже того: все утверждали, что, если бы она там бывала, ее бы непременно запомнили. Когда Роберт выразил на сей счет сомнение, ему заявили, что большая часть клиентуры – завсегдатаи, поэтому случайно забежавших людей замечали и запоминали автоматически.

Вместо ответа художник прорычал что-то неразборчивое и погрозил мне пальцем.

Когда Альберт, низенький, плотный официант, поставил на стол аперитив, Роберт спросил скорее по привычке:

— Скажите только, он или не он?! — заорал я.

Гордо и угрюмо живописец провалился сквозь пол, даже не сделав попытку спастись. Он ушел в землю, как уходят под воду несдавшиеся корабли. А я, опустившись на четвереньки, превратился в поисковую собачку и немедленно бросился по следу Павлова. На Сахалин. Где-то на полпути, вблизи Комсомольска-на-Амуре, я, должно быть, проснулся. Потом опять уснул и снов больше не видел. Амурские волны омыли мой бред излечивающей влагой…

– Наверное, вы никогда не видели здесь эту девочку, Альберт?

Это утро я собирался дольше обычного. Черный огромный кольт под мышку, пару кинжалов за пояс и пластиковые нунчаки за спину. В коляску мотоцикла я уложил капроновый альпинистский шнур, пакет со взрывчаткой и несколько дымовых шашек. Наручники, инфракрасные очки и дубинка с шипами, как обычно, покоились в дорожном кейсе. Собственно говоря, для того-то и понадобился мне мотоцикл. В кабину репликатора все это добро могло не поместиться. С десятой или двенадцатой попытки я завел железного монстра и, обдавая улицы бензиновым перегаром, помчался к зданию, где размещался центральный декодер. А минут через двадцать я уже подкатывал к искомой цели.

Альберт посмотрел на передовицу «Эк-Эммы» и покачал головой.

– Нет, сэр. Не припомню. Если позволите, сэр, она для отеля «Мидленд», должно быть, слишком юна.

Это был старый крепкий особняк, украшенный ангелочками и гипсовыми колоннами. Всего-навсего три этажа. Я с сожалением поглядел на альпинистский шнур и слез с мотоцикла. Похоже не придется пользоваться и взрывчаткой. Дверь оказалась закрытой, но замок был чистой фикцией. Просунув в щель между косяком и дверью все тот же всемогущий жетон, я надавил плечом, и металлический язычок, крякнув, вышел из гнезда. Как я и думал никакой сигнализации здесь не наблюдалось. Скучное дело!.. На кой черт, интересно, я прихватил с собой нунчаки? Или надеялся, что Павлов притаился где-нибудь здесь — с ножом в зубах и лассо наготове?.. Нет, все-таки я неисправимый романтик!

– В шляпке она не выглядела бы такой юной, – предположил Роберт.

Поднявшись по винтовой лестнице на второй этаж, я шагнул в прохладный полумрак и включил все до единой люстры. Обожаю, когда много света. По крайней мере теперь я мог воочию убедиться, что прятаться неведомому злодею негде.

– В шляпке… – Альберт помолчал. – Постойте-ка. В шляпке… – Альберт поставил поднос, взял газету и всмотрелся. – Да, конечно, это же девушка в зеленой шляпке!

Обойдя круглый, с высоким потолком зал, я потрогал на всякий случай стены. Обычный звукоизолирующий пластик. Главный декодер города стоял в центре зала и мое воображение он отнюдь не поражал. Широкий экран монитора, подковообразная размером в два рояля стойка. Здесь, видимо, и химичил на протяжении последних лет наш непризнанный гений. Я шагнул вперед и оказался внутри этой подковы. Пестрая панель вызвала у меня некоторую неуверенность. Она была усеяна перемигивающимися индикаторами, как сливовый пирог мухами. Господи, что же я буду с ней делать!.. Но все решилось само собой. Усевшись за цветастый пульт, я с облегчением рассмотрел клавиши тройного алфавита. Это меня взбодрило. Уж с чем-чем, а с родным алфавитом я был знаком! Все-таки не латынь и не иероглифы. Машина наверняка реагировала на устную речь, но сболтнуть я мог что угодно. Мне казалось, что легче беседовать письменно.

Собравшись с духом, я включил монитор и скрюченным пальцем я отбил на экране первый вопрос:

– Хотите сказать, она приходила сюда пить кофе?

— Как работается, дорогуша?

– Нет, чай.

Она отозвалась мгновенно. Увы, старые времена, когда нестандартные вопросы загоняли электронику в тупик, бесследно миновали.