— Обыкновенно. Прежде всего не говорите ничего, что может быть использовано против вас и ваших товарищей. Не надо, к примеру, рассказывать под видом анекдота, как бандит ударил чернильницей агента Шумейко, который его допрашивал: во-первых, это не смешно, во-вторых, подрывает доверие к угрозыску. Ваш доктор спрашивал о собаках — отлично, расскажите ему о них, упомяните пару ярких случаев, как Бер или Дези находили воров по следу. И еще: держите в уме, что вообще-то ваш знакомый является источником информации. В дружеской беседе постарайтесь его разговорить, только аккуратно. Не исключено: он знает то, что может быть для нас интересно.

— О Колоскове?

— И о нем, и о том, что вообще происходит в редакции. Простите меня, но невозможно украсть 55 тысяч так, чтобы никто ничего не заметил. Наворованное всегда жжет карманы — вы человек достаточно опытный и уже должны были это понять…

Опалин, услышав столь лестное признание своих способностей, расправил плечи, и его настроение разом улучшилось. Теперь он готов был не то что вытащить Колоскова из норы, в которой тот затаился, но и горы своротить.

— Кстати, то есть не кстати, а на всякий случай, — продолжал Филимонов. — Сверху мне спустили очередной циркуляр о том, что сотрудники угрозыска должны ходить в установленной форме. Из года в год одно и то же… притом что эти умельцы все время выдумывают новые типы обмундирования и никак не могут остановиться. Моя точка зрения вам известна: удобно — ходите в форме, считаете, что она привлекает излишнее внимание, — в штатском. Меня не форма интересует, а дело. Единственно, пока вы общаетесь с товарищем из газеты, имеет смысл носить форму. Но, как я вижу, вы тоже пришли к такому мнению, — добавил он, скользнув взглядом по гимнастерке Опалина.

— Я… ну, да… — пробормотал Иван. — Форма, как вы говорите, не всегда уместна… Увидит какой-нибудь бандит, лицо запомнит, а потом из-за этого операция сорвется…

Терентий Иванович помолчал. То, что он собирался спросить, шло вразрез с его принципами невмешательства в частную жизнь сотрудников, но он наблюдал Опалина уже некоторое время и решил говорить начистоту:

— Скажите, вы чем-нибудь занимаетесь в свободное время?

— В свободное? — переспросил Иван, не понимая.

— Вне работы. Потому что я вас вижу чаще остальных, и вы никогда ни от чего не отказываетесь. Слежка там, или засада, или поехать в губернию, найти и допросить свидетеля… Ну а для себя вы когда-нибудь живете?

— Ну… да… конечно… — ответил собеседник, но как-то не слишком уверенно.

— Прошу меня извинить, с моей стороны это был лишний вопрос, — чопорно промолвил Филимонов. Он и сам теперь не рад был, что затронул эту тему. — Можете идти.

Он вернул Опалину протокол, и юный сыщик отправился в свой кабинет, в закуток за шкафом. Там он перечитал материалы дела об исчезновении Колоскова, приобщил к бумагам донос Тепляковой, запер документы в несгораемый шкаф высотой в человеческий рост, нахлобучил на голову фуражку и покинул здание.

Глава 9

Конец романа

Он дошел до дома Моссовета, расположенного в том же Большом Гнездниковском переулке — самое высокое здание в Москве, прошу заметить, целых 11 этажей. На крыше небоскреба 1912 года постройки помещались кинотеатр, кафетерий и смотровая площадка. Опалин предпочел кафе. Правда, цены там были не так чтобы гуманные, в общем, кусались они, как советские критики, но у Ивана было некоторым образом привилегированное положение — в заведении работал человек, кое-чем ему обязанный.

Опалину освободили столик на свежем воздухе. Помощник агента угрозыска сел и снял фуражку. Москва расстилалась перед ним, плоская, как блин, кое-где дымили трубы заводов, вдали золотились купола храма Христа Спасителя. Иван собирался съесть пирожное и выпить кофе, но знакомый настоял на полноценном обеде, и Опалин внезапно понял, что ему не хочется возражать. Он питался кое-как, от случая к случаю, а сил ему требовалось много.

Две барышни с подведенными глазами за соседним столиком пошептались, косясь в его сторону, и ушли. Походка выдавала их ремесло даже больше, чем специфическое выражение лиц, присущее профессиональным проституткам. Опалин, казалось, не заметил их исчезновения — отвлекся на воробья, который прыгал по карнизу, задорно чирикая. На самом деле Иван, конечно, все видел, и такая реакция на его форму была одной из причин, почему он старался особо в ней не светиться.

Принесли суп, потом второе с настоящим мясом, которого не пожалели. Жизнь хорошела на глазах. Пирожное таяло во рту. Кофе явился прямиком из райских кущ. \"И почему он спросил, живу ли я для себя? — мелькнуло в голове у Опалина. — Вот, пожалуйста: сижу в красивом месте, пью кофе, ем пирожное с кре-е-емом\". Мысленно он растянул слово \"крем\", словно это могло продлить удовольствие, которое он испытывал. Знакомый посмотрел на его лицо и, обернувшись к официанту, вполголоса отдал распоряжение принести еще одно пирожное.

Счет оказался на 86 копеек — сумма, за которую любому другому посетителю позволили бы разве что подышать воздухом и полюбоваться видом. Опалин оставил на столе рубль, попрощался со своим знакомым и стал спускаться с небес.

Путь его лежал в Крестовоздвиженский переулок, где проживал бесследно исчезнувший Колосков вместе со своей семьей, покамест никуда не пропавшей. Агент угрозыска, который начал дело, уже беседовал с Ксенией Александровной Колосковой, и ее показания Опалин читал, но решил, что нелишне будет познакомиться с ней лично, а затем опросить соседей по коммуналке.

Дверь открыла домработница — обширная словоохотливая женщина лет 50. Тут же выяснилось, что Колосков проживал в отдельной квартире, и соседи отпадали.

\"Так вот почему в деле ничего о них не было… Надо будет все-таки поговорить с жильцами дома. Но как же скверно, что он жил буржуем… Уж в коммуналке-то соседи выдали бы его подноготную вплоть до того, как именно он страдал от геморроя…\"

Домработница проводила его в гостиную и удалилась быстрым шагом. Насупившись, Опалин разглядывал красивую французскую мебель с аппликациями и картины на стенах. Он ровным счетом ничего не понимал ни в мебели, ни в живописи, но инстинкт упорно нашептывал ему, что здесь все дореволюционное, непростое и с претензией. В то же время от него не укрылось, что кресла в комнате от другого гарнитура, рамы кричаще безвкусны и вообще вся эта роскошь выглядит неестественно, словно ею завладели граждане, только недавно выбившиеся в люди.

— Ксения Александровна сейчас будет, — доложила вернувшаяся домработница. — Она переодевается.

Опалин задумчиво посмотрел на нее.

— С вами мне тоже придется побеседовать, — уронил он. — Потом.

Но реакция домработницы оказалась не такой, на какую он рассчитывал.

— Ой, да пожалуйста! — фыркнула она, поводя плечом. — Мне скрывать нечего… Этот, который до вас приходил, тоже все расспрашивал, а толку-то?

Где-то хлопнула дверь. Твердые шаги — да, определенно поступь уверенного в себе человека. И через несколько мгновений перед Опалиным предстала хозяйка дома, крупная широколицая блондинка с маленьким подбородком и сочными губами. На вид — лет 40, но глаза испытующие, полные недоверия и добавляют возраста. Волосы короткие, тщательно подвиты, на шее — жемчужное ожерелье, платье же словно шили из чичиковского фрака — того самого, брусничного с искрой. Впрочем, так подумать может только завистник, потому что платье было на самом деле весьма пристойное и к лицу его обладательнице.

— Иван Григорьевич Опалин, из уголовного розыска… Меня прислали прояснить кое-какие детали.

— Я на кухню пойду, Ксения Александровна? — спросила домработница, переводя взгляд с гостя на хозяйку.

— Иди, Надя, иди. Понадобишься — позовем.

Надя удалилась, прикрыв за собой дверь. Колоскова предложила Опалину сесть, и он погрузился в одно из кресел. Оно оказалось такое мягкое, что ему сразу же расхотелось вставать. \"А губы-то накрашены, — подумал он, изучая хозяйку дома. — И припудрилась… Ну и что это значит? Да ничего…\"

Несмотря на молодость, Опалин служил в угрозыске не первый год и знал, что все свидетели похожи на длинный роман, интересные детали которого погребены под грузом бессодержательных, косноязычных страниц — добираться до того, что нужно читателю, приходится через тома ненужной информации. Было бы чудесно, если бы допрос можно было вести в таком стиле:

— Скажите, гражданка, а это правда, что ваш муж спер 55 тысяч казенных рублей?

— Правда, сущая правда!

— А правда ли, что он сбежал с любовницей?

— Конечно, сбежал, тварина! Вы уж найдите его, пожалуйста, а я позабочусь о том, чтобы оторвать ему голову… или еще какие-нибудь части тела…

Увы, вести разговор в подобном духе было решительно невозможно, и мысленно Иван приготовился к тому, что ему придется задавать десятки вопросов, прощупывать Колоскову так и этак, и не исключено, в итоге ему придется удалиться ни с чем. Он еще не обменялся с ней и десятком фраз, но отлично видел, что перед ним цепкая, неглупая баба, которая своего не упустит, — и подловить ее будет весьма непросто.

— Честно говоря, я удивлена медлительностью вашего угрозыска… — Колоскова не стала тратить времени зря, а сразу решила взять быка за рога. — Когда муж не приехал, я забила тревогу, прервала отдых, примчалась в Москву…

Ну, положим, ты не сразу примчалась, а через несколько дней, голубушка. Отдых-то денег стоит, и немаленьких.

— Скажите, у вас есть новости о моем муже? — требовательно спросила Ксения Александровна, подавшись вперед.

— Вы не все нам сказали. — Опалин решил перехватить инициативу, не дав свидетелю слишком широко развернуться в своих претензиях.

— То есть?

— Когда ваш муж исчез, — продолжал Иван, стараясь говорить очень спокойным, почти равнодушным тоном, — вы должны были сказать нам все, понимаете? И ничего от нас не скрывать.

— Постойте. Я не понимаю…

Опалин покачал головой. Хороший сыщик должен знать, когда надо говорить, а когда лучше промолчать — теперь он решил молчать и предоставил собеседнице самой заполнять паузу.

— Я ничего от вас не скрывала, — нервно сказала Ксения Александровна. — У меня горе… муж исчез. Разве я бы стала… Что вы, собственно, имеете в виду? Какие-нибудь слухи? — Она пыталась прочесть хоть что-то по лицу Опалина, но он сидел с невозмутимым видом, который — как он отлично видел — выводит ее из себя. — Послушайте, это неправда. Алексей занимал высокое положение, его постоянно пытались оболгать. Выдумали, что он продавал налево еду, когда заведовал столовой…

А-а, стало быть, товарищ еще во время своего заведования столовой отличался находчивостью. Отлично, просто отлично.

— Но это все вздор — кому нужна паршивая солонина, — злобно добавила Колоскова. — Да у него из-за этой столовой было столько неприятностей… Люди, которые придумывают сплетни, понятия не имеют, что значит возглавлять точку питания. Это бесконечные нервы, комиссии всякие, которые постоянно приходят проверять…

— Я не о столовой говорю, — сказал Опалин.

— Тогда о чем?

— Сами знаете.

— Откуда же мне знать? — Она оскалилась, имитируя улыбку и не переставая изучать лицо своего собеседника. — Послушайте, у меня такое впечатление, что вы меня в чем-то обвиняете. Я не имею никакого отношения к тому, что мой муж исчез…

— Может быть, — ответил Иван и, не давая Колосковой вклинить свою реплику, быстро добавил: — Но вы обязаны были сообщить нам, что в его жизни имеется другая женщина.

И по глазам он понял, что хозяйка дома все знала. Отчего же не сказала? Из самолюбия? Гнала от себя до последнего мысль, что муж мог удрать с другой?

— Ну вы и…

Она осеклась, не доведя фразу до какого-нибудь оскорбительного выражения, которое сделало бы дальнейший контакт затруднительным. Очень неглупая женщина, подумал Опалин. И какое самообладание — остановиться в последний момент, успев взвесить все последствия.

— Я закурю? — спросила Колоскова после паузы.

— Конечно. Вы у себя дома.

Она встала, принялась искать папиросы, задвигать и выдвигать ящики, но производила больше шума и движений, чем требуется, и Опалин понял, что она крайне напряжена. Ничего, закурит, расслабится и все расскажет.

— Глупо, конечно, — пробормотала Ксения Александровна, щелкая зажигалкой (не используя спичку, как подавляющее большинство курящих москвичей). — А вы умеете работать. — Она заставила себя улыбнуться. — Это хорошо, но вы не там ищете. Я совершенно точно знаю, что Ванда не уезжала из Москвы.

Значит, любовницу Колоскова зовут Ванда. Полячка, вероятно, хотя возможны варианты. Имя — только полдела, вот человек, который его носит, — это все.

— Вы были у нее дома?

— Нет, — холодно ответила хозяйка, возвращаясь на свое место. Дым папиросы причудливой сизой лентой волочился за ней по комнате. — Я звонила ей и бросала трубку. Но отвечала мне она, можете не сомневаться.

— Ее телефон?

— 3-99-47. Она живет в Дегтярном переулке. Второй дом.

— Откуда вы все это знаете? Строго между нами, не для протокола.

Ксения Александровна усмехнулась:

— Алеша считал себя очень умным.

Вот как. Только что он был Алексей и вот пожалуйста — уже Алеша.

— Но я слишком хорошо его знала, — резко закончила хозяйка дома. — Мы прожили вместе 22 года. Я вышла замуж в 17 лет… Но как бы хорошо вы ни жили, всегда найдется кто-то, кто захочет влезть между вами.

Она застыла с папиросой в руке и, кривя рот, добавила:

— Конечно, она моложе меня…

— Чем она занимается? — спросил Опалин.

Собеседница метнула взгляд, сверкнувший ненавистью — не к нему, а к предмету разговора, иначе, по правде говоря, гость почувствовал бы себя очень неуютно.

— Она шлюха, — резко сказала Ксения Александровна. — Чем она может заниматься? Лежит на спине и ноги раздвигает.

— Он ей платил?

— Так это смысл ее существования. Конечно, он тратил на нее деньги. Покупал ей мебель, украшения. В театры водил, в рестораны. На такси катал.

— Вы так и не сказали, откуда все это знаете. Вы за ним следили?

— Нет. Он бы заметил. Надя наводила справки — по моей просьбе.

— Ваша домработница?

— Она моя двоюродная сестра. Я стараюсь не пускать в дом посторонних. — Ксения Александровна сухо улыбнулась. — Если уж брать кого-то к себе, то только того, в ком ты уверен.

— А в Наде вы уверены?

— Да. Абсолютно.

Она ни секунды не колебалась с ответом. Опалин почесал подбородок. По показаниям домработницы, 15 августа она помогла хозяину уложить чемоданы и отправилась в кино. Когда она вернулась, чемоданы были в квартире, а Колосков исчез. Она решила, что он куда-то отлучился, но когда он не вернулся на следующий день — а поезд меж тем уже ушел, — дала хозяйке длинную телеграмму, которая, конечно, пришла в перевранном виде. Какое-то время ушло на обмен телеграммами, и, когда ситуация прояснилась, Ксения Александровна встревожилась и засобиралась в Москву, но возник вопрос, на кого оставлять детей. Решение этого вопроса заняло еще несколько часов, а между тем…

А между тем то обстоятельство, что домработница отправилась в кино именно тогда, когда исчез Колосков, представлялось чрезвычайно подозрительным.

\"Допустим, верная Надя узнала, что он везет с собой украденные 55 тысяч… Соблазн слишком велик — она убила его, тело куда-то спрятала… куда? Деньги забрала, вещи не тронула… Может быть, она вдобавок ко всему сочувствовала сестре и верила, что делает благое дело, избавляя ее от мужа-изменника…\"

— Не трогайте Надю, — неожиданно проговорила Колоскова. — Она ни при чем! Если вы арестуете ее, я буду жаловаться…

— За что мне ее арестовывать?

— Ну, так очевидно же. Алеша исчез, когда ее не было дома. Кто виноват? А давайте-ка повесим вину на нее. Но я вам говорю: Надя ни — при — чем!

Последние слова она отчеканила с расстановкой, подчеркивая голосом каждый слог.

— И оставьте ее в покое, — добавила Ксения Александровна уже с нескрываемым раздражением. — Я лично говорила с ней, и не раз. Если бы я заметила что-то… такое, я бы вам обязательно сказала…

— Мне все же придется с ней побеседовать, — буркнул Опалин, поднимаясь с места. Но тут его планы нарушило появление нового лица.

Глава 10

Маша и медведица

Она вошла, решительным движением забросила русые косы за спину и спросила:

— Мама, где мой учебник?

— К нам тут из угрозыска пришли, — проворчала хозяйка дома, кивком головы указывая на Ивана.

По тому, как потеплел ее голос, Опалин догадался, что дочь — любимая и, наверное, избалованная. Девушка повернулась в его сторону, сказала что-то вроде \"Ах вот как!\" и очень мило порозовела. У нее были длинные ресницы и ямочки на щеках — пленительные, самые замечательные ямочки на свете. Какими-то неуловимыми черточками она походила на мать, но в сильно облагороженном и омоложенном варианте, от отца (которого художник Окладский нарисовал как самодовольного борова на ножках) в ней не было почти ничего, кроме, может быть, формы ушей. Вообще про ее отца Опалин сейчас забыл, другое занимало его — ощущение, что его сердце словно смазали маслом. В его мучительно тяжелой жизни, когда постоянно приходилось соприкасаться со всевозможной грязью, он и ждал этого особенного сердцебиения и опасался его, потому что привык быть сам себе хозяином и ни от кого не зависеть, а чувство как раз означает, что ты больше не принадлежишь себе.

Но все же, несмотря на обстоятельства, он нашел в себе достаточно сил для того, чтобы откашляться и невнятно пробормотать \"Здрассь\". Во взгляде девушки вспыхнула тревога.

— О папе есть новости? — спросила она, обращаясь больше к матери, чем к гостю.

— Нет, — сказала Ксения Александровна.

— Нет, — эхом откликнулся Опалин, но тут профессиональный инстинкт пришел ему на выручку. — А вы… простите, вы не назвались…

— Это Маша, моя дочь, — сказала хозяйка дома. — Вы и с ней собираетесь говорить?

— Почему бы и нет? — довольно обидчиво ответил Опалин. Он учуял в тоне собеседницы нечто вроде снисхождения, которое ему не понравилось. — Я… э… должен себе уяснить все обстоятельства.

— Да какие обстоятельства — она была за сотни верст, когда он исчез, — напомнила Ксения Александровна, однако же не поколебала решимости гостя.

— Это ничего не значит, и вообще, тут речь не о подозрениях, а о том, что ваша дочь может что-то знать, — объявил он.

В переводе на человеческий язык это означало: Машу не подозревают в том, что она причастна к исчезновению своего отца, и не нужно так напирать на ее алиби, но тем не менее ей могут быть известны какие-то факты, которые Опалину было бы интересно услышать.

Маша посерьезнела.

— Я все время думаю, что могло случиться и почему папа… почему он так неожиданно пропал, — призналась она, и ее голос дрогнул.

— Неожиданно? — машинально переспросил гость.

— Конечно.

— Может быть, он упоминал о каких-то трудностях? Казался… ну… не таким, как обычно…

Маша покачала головой.

— Когда мы уезжали, он был такой же, как всегда… И проводил нас на вокзал. Обещал скоро приехать…

— Может быть, он кому-то мешал? Ему угрожали? У него были враги?

Девушка посмотрела на него с укоризной.

— Ну что вы, какие враги… Слово-то какое! — Не сдержавшись, она прыснула. — Враги — у папы…

— А с друзьями он не ссорился? — вырвалось у Опалина.

— С какими друзьями? — быстро спросила Ксения Александровна.

— Со Склянским, например.

Хозяйка дома нахмурилась.

— Вы задаете странные вопросы, товарищ…

— Опалин.

— Ссорился, не ссорился… — Она явно занервничала. — Послушайте, вам, может быть, лучше об этом у Склянского спросить? Но вообще, они с Алешей прекрасно ладили. Мой муж никогда не был скандалистом…

Маша, насупившись, исподлобья смотрела на Опалина.

— Вы ничего не знаете, — внезапно выпалила она.

— Маша! — Мать сделала страшные глаза.

— Ходите, задаете такие же глупые вопросы, как и этот… который был до вас… А мы все извелись! Мама измучилась… и Шура тоже…

С опозданием Опалин припомнил, что у Колоскова был сын по имени Александр, которому исполнилось 15 лет.

— Все больницы обзвонили и морги, — продолжала Маша с ожесточением, — и куда только не звонили. А вы ничего не говорите! Только \"мы работаем\" да \"мы ищем\"… Человек пропал, понимаете? Мы места себе не находим! Должно же быть… что-то… объяснение какое-то…

— Маша, вот твой учебник, — неожиданно проговорила Ксения Александровна, протягивая дочери потрепанную книжку. — Выйди, пожалуйста.

— Мама…

— Я сказала: выйди.

— Мы потом поговорим, — сказал Опалин девушке. — Попозже.

Он и сам хорошенько не знал, о чем собирается с ней говорить. Маша тяжело вздохнула, взяла книгу, откинула косы за спину и вышла.

После ее ухода комната стала скучной, пыльной и душной. Находящиеся в ней вещи давили — своим прошлым, несоответствием этому месту. Опалину захотелось уйти, но он пересилил себя и спросил:

— А где учится ваша дочь?

— В Первом МГУ, — ответила хозяйка дома. — На физико-математическом факультете.

И хотя она старалась говорить равнодушно, как о чем-то само собой разумеющемся, в ее голосе прорезались нотки гордости. Положительно, она даже начала нравиться Ивану.

— У вашего мужа были ценные вещи? — спросил он.

— Конечно.

— Вы их проверяли? Может быть, что-нибудь пропало?

— Только то, что было при нем: золотые часы, обручальное кольцо и еще одно, печатка. Послушайте, ну я уже говорила вашему коллеге… Номера часов не помню, но на внутренней крышке надпись \"Алексею от Ксении, с любовью\". Я сразу их узнаю, как только увижу…

А ведь все может быть очень просто, подумал Опалин — убили его из-за твоих часов, как вчерашнего беднягу из-за сапог и нескольких рублей, которые при нем были. Просто убили и ограбили, а ты, Иван Григорьевич, мечись, рой землю носом, дергай за ниточки — растрата? Другая баба? Неизвестные ненавистники? Сбежал или убит? Тайны мадридского двора, черт возьми. Как только найдут где-нибудь полусгнивший труп, все и прояснится…

— Несколько минут назад вы назвали сожительницу вашего мужа шлюхой, — начал он, понизив голос, чтобы Маша невзначай их не услышала. — Раз уж вы столько о ней знаете, ответьте на вопрос. Ваш муж был у этой Ванды единственным клиентом?

— С какой целью интересуетесь? — пробормотала хозяйка дома, меряя его неприязненным взглядом.

— С такой, что у нас нередки случаи, когда двое мужчин начинают драку из-за женщины и один из них становится трупом. Может, ваш муж зашел попрощаться к этой Ванде и застукал у нее другого?

— Алеша не был дураком, — холодно ответила Ксения Александровна. — Он бы не стал драться, а отомстил куда эффективнее — снял эту тварь с довольствия. Ясно?

У нее сделалось такое выражение лица, что Опалину совершенно расхотелось с ней общаться. Попрощавшись, он шагнул к дверям, но услышал голос хозяйки дома и остановился.

— Вы к Маше? Не надо ей о Ванде говорить. Она ничего не знает. Для нее отец — лучший на свете…

Маша нашлась в соседней комнате, где читала свой учебник, но по ее напряженному взгляду, по тому, как она обхватила себя руками, Опалин понял, что на самом деле ей не до чтения. Тени легли на ее лицо, серые глаза потемнели, и он подумал, что она просто милая девушка, а то ощущение, которое он испытал несколько минут назад — просто мираж, призрак, отражение его тоски по любви.

— Опять будете вопросы задавать? — спросила Маша.

— Ваш брат где сейчас? — Опалин не стал унижаться до разъяснений, что вопросы вообще-то — часть его работы и он делает ее как умеет.

— На футболе, наверное. — Маша вздохнула. — Вы и с ним будете говорить?

— Может быть. Вы Надю хорошо знаете?

— Домработницу? Ну да. Она у нас много лет.

— Она не ссорилась с вашим отцом?

— Зачем ей ссориться? Он ей жизнь спас. На работу ее в голодное время взял, паек хороший назначил. — Тут Маша не выдержала и все-таки решила задать вопрос, который жег ей губы: — Послушайте, сколько вам лет?

— Много, — проворчал собеседник, насупившись.

Маша поняла, что для него это больная тема, и не стала настаивать.

— Мама мне обещала бросить курить. Прихожу — а она курит. Вы ее расстроили. Я понимаю, у вас работа, но так же нельзя…

— А как можно? — спросил Опалин, в котором взыграл дух противоречия.

Девушка жалобно посмотрела на него, и ему стало стыдно из-за своей вспышки.

— Мне кажется, — несмело проговорила она, — вам бы стоило поверить, что никто из нас не имеет отношения к тому, что папа исчез. Ни домработница, ни мама… никто.

— С чего вы взяли, что я подозреваю вашу мать? — Как хороший сыщик, Опалин сразу же увидел, к чему можно прицепиться, — и не упустил своего.

— Ну, так это же очевидно, — пробормотала Маша, очевидно жалея о том, что проговорилась. — Другая женщина…

— Из Дегтярного переулка?

Маша рассеянно водила пальцем по странице. Опалин, устав стоять, сел. С противоположной стены на него хмуро взирал фотографический портрет гражданина средних лет с залысинами, умными глазами и недобрым тонким ртом. Это был Алексей Константинович Колосков собственной персоной. Иван поймал себя на мысли, что хозяин квартиры выглядит как человек, который вряд ли даст себя провести. И то, что о нем стало известно в последние дни — денежные махинации, тайный роман, умение дружить с нужными людьми, — тоже доказывало, что Колосков был весьма непрост.

— Мне Надя все рассказала, — неожиданно сказала Маша. — Ее Ванда зовут, но на самом деле она никакая не полячка, просто имя сменила. Так-то она обычная Люся.

— Думаете, она как-то связана с исчезновением вашего отца?

— Я не знаю. Не знаю, — повторила Маша, и вид у нее стал совсем потерянный. — Я вижу только, что своим поступком он испортил жизнь маме, всем нам. И, может быть, себе.

— Вы ее видели? — спросил Опалин.

Маша помотала головой, но он почему-то сразу же решил, что она лжет.

— Ваш отец много на нее тратил?

— Почему вы спрашиваете? — насторожилась девушка.

— Хочу понять.

У нее загорелись щеки, а на глазах выступили слезы. Опалин увидел это, и ему захотелось провалиться под землю.

— Мне надо заниматься, — проговорила Маша срывающимся голосом. — Вы… вы мне мешаете.

Она отвернулась и демонстративно уткнулась в книгу. \"Вечно я всем мешаю\", — подумал Опалин и, встав с места, отправился на поиски домработницы. Она резала мясо на кухне — очень хорошую говядину, вырезку, как сразу же понял гость.

— Садись. — Надя махнула в его сторону рукой с ножом. — Опять будешь спрашивать, как прежний, на какой фильм я ходила, да почему, да как все было? Могу повторить. Мне не сложно…

— Отличное мясо, — пробормотал Опалин словно про себя. — Много он получал?

Домработница фыркнула.

— На жизнь хватало. — Но собеседник молчал, и она пустилась в объяснения: — Конечно, а ты как думаешь? Алексей не из тех, кто станет за копеечку малую трудиться. Он всегда умел в жизни устроиться…

— Вспомни, может быть, он казался в последние дни взволнованным? Жаловался на кого-нибудь?

— Да не было ничего такого, — отозвалась собеседница Опалина. — Жаловался он на эту… как ее… курегию…

— Редколлегию? — догадался Опалин.

— Ну. Понимаешь, он хотел, чтобы каждую неделю выходило два номера по шесть страниц. А в курегии ему говорили, что бумаги и так в обрез и хорошо, если хоть иногда удается шесть страниц выпускать, а не четыре.

— Ясно, а с чем он приходил с работы? В чем бумаги приносил — ему же, наверное, приходилось с ними заниматься дома?

— Портфель у него был. Большой такой, коричневый. Хороший портфель. А зачем тебе? — запоздало спохватилась Надя. — Он 15 августа на работу не ездил, уже несколько дней как в отпуске был.

— Где его портфель сейчас? — спросил Опалин. — Мне надо на него взглянуть.

Домработница поглядела на него, включила воду, вымыла руки, вытерла их о фартук и сказала:

— Портфель в его комнате. Но без разрешения хозяйки я тебе его не дам. Жди здесь, я ей скажу.

Тут Ивану полагалось возмутиться, затопать ногами и напомнить, что он вообще-то должностное лицо, помощник агента МУУРа при исполнении и с ним нельзя так разговаривать. Однако факт остается фактом — Опалин, которому прежде случалось вспыхивать из-за меньшего, не стал протестовать. Домработница удалилась (она немного косолапила и вообще чем-то смахивала на медведицу), а он прошелся по кухне, разглядывая попадавшиеся там и сям ножи. А что, если Надя все же убила хозяина? Расчленила тело, раскидала куски в разных местах. Он только что видел, как она орудовала ножом, разделывая мясо, — любо-дорого поглядеть. И Ксения Александровна стала бы не первой, кто полагал, будто знает свою прислугу как облупленную, и жестоко в этом смысле просчитался.

— Идем. — Домработница уже вернулась и стояла на пороге. — Портфель посмотри, только ничего оттуда не бери. Она за него цепляется, как за память. Он все время с ним ходил.

Удивительно, но вспыльчивый Опалин проглотил и это. Они переместились в спальню хозяина (черт знает сколько комнат было в квартире у Колоскова, который жил как форменный буржуй). Вот, пожалуйста. Хороший кожаный портфель, малоношеный, для бумаг — самое оно.

\"А 55 тысяч рублей сюда влезут? Похоже, что нет… Или он частями их переносил и где-то прятал? У любовницы в Дегтярном?\"

Опалин стал разбирать бумаги в портфеле, почти сразу же запутался и растерялся. Их было слишком много. Какие-то счета, письма, проекты рекламы, черновик выступления, в котором Колосков предлагал поднять расценки для частных объявлений в \"Красном рабочем\"… Еще один черновик, или записка — понимай как знаешь. Опалин стал читать, и брови его поползли вверх.

В этой записке некий Максим Александрович Басаргин трактовался как \"белогвардейское охвостье\", абсолютно излишнее в столь пролетарской газете, как \"Красный рабочий\". Колосков предлагал уволить его, как только появится возможность, и клялся, что, редакция не заметит потери столь незначительного сотрудника, потому что, даже если на страницах после увольнения Басаргина освободится место, он, Колосков, обязуется незамедлительно заполнить его рекламой. Покопавшись в оставшихся бумагах, Опалин нашел еще два черновика, посвященных той же персоне. В них Колосков уже не напирал на рекламную сторону, а ультимативно требовал устроить чистку сотрудников с тем, чтобы выкинуть Басаргина, но ему надо было как-то замаскировать личную неприязнь, и он заодно прицепил Ракицкого, \"работавшего до революции в кадетской газете\", и Должанского, который ничем не провинился, но слишком часто общается с Басаргиным и вообще выглядит крайне подозрительно.

— Нашли что-то интересное?

Он так увлекся чтением, что даже не заметил, как вошла хозяйка дома. Ксения Александровна сделала знак домработнице, и та удалилась.

— Вы это видели? — спросил Опалин, показывая черновики.

— Видела.

— Ваш муж не говорил, за что так ненавидит Басаргина?

— Говорил. Тот позволял себе некрасивые выходки. Перед другими сотрудниками изображал моего мужа, передразнивал его. Смеялся над тем, что Алексей раньше не работал в прессе и…

— Продолжайте.

— Ну, говорил, что его навязал Склянский. А между прочим, мой муж повысил чистую прибыль газеты, потому что додумался давать больше рекламы. Конечно, всяким бездельникам это не нравится…

— Он всерьез собирался выставить Басаргина на улицу?

— Конечно. Алеша вообще был серьезный человек. Во всем.

Интересно, подумал Опалин, почему она так уверенно говорит сейчас о муже в прошедшем времени. Знает, что он мертв? Когда он пропал в Москве, она с детьми находилась в Пятигорске, что подтверждалось всеми свидетельствами. Стопроцентное алиби. А между тем…

Уж не договорилась ли она с верной Надей, чтобы та избавила ее от любимого мужа? Коварного изменника больше нет, 55 тысяч прибрала к рукам, поделилась с домработницей… Чем не вариант?

— Ваш муж заведовал рекламой, он часто приносил домой деньги с работы?

— Какие деньги?

Врет. По интонации сразу чувствуется — врет.

— Он зарплату получал, как все совслужащие. Приносил домой, да. До копеечки.

— Тогда что же он тратил на Ванду? — спросил Опалин, не удержавшись. И, увидев выражение лица собеседницы, тотчас же об этом пожалел.

— Спросите у нее, — посоветовала Ксения Александровна с таким смешком, что у Ивана, хоть он был и не робкого десятка, поползли мурашки. — Вы же все равно будете ее допрашивать, да? Только я вам вот что скажу: не верьте ни одному ее слову.

Опалин подумал, что на сегодня с него хватит, и поднялся с места.

— Бумаги оставьте, я их сама сложу, — сказала хозяйка дома нетерпеливо, протягивая руку за портфелем.

Но Иван не торопился.

— Здесь все? Вы ничего отсюда не брали?

— Нет, конечно.

Кажется, не врет. А впрочем, черт их разберет, этих буржуев, засевших в отдельной квартире.

Он положил портфель и бумаги на стол, забрал свою фуражку и двинулся к дверям, стараясь шагать не слишком быстро, чтобы его отступление не походило на бегство. Домработница закрыла за ним входную дверь.

— Ушел, — доложила Надя хозяйке, которая в комнате Колоскова собирала бумаги в портфель.

— Из вещей ничего с собой не прихватил? — подозрительно спросила Ксения Александровна.

— Я стояла, следила. Да он на вещи не смотрел даже.

Маша вошла, остановилась на пороге, услышав последние слова:

— Мама, ну нехорошо же…

— Что нехорошо? — вскинулась мать. — Ты на всем готовом живешь, Надя по хозяйству хлопочет, я из сил выбиваюсь… ты что, не видишь, как другие мыкаются? Да у большинства и сотой доли нет того, что у нас! Отец твой тяжелым трудом все это вырвал… ты-то маленькая была, не помнишь, как мы выкручивались, дрова не достанешь, сахарин за счастье, военный коммунизм, чтоб его… А еще угрозыск! Прислали… сопляка какого-то… вынюхивать… Что он мне звонил сегодня? На что намекал, скотина…

— Опалин тебе звонил? — удивилась Маша.

— Да не он, а редактор! Оксюкович! — Она бросила портфель на стол и заметалась по комнате. Надя отступила к дверям, из опыта зная, что вот-вот последует взрыв, последствия которого могут быть непредсказуемыми. — Что он все твердил о деньгах? Что ему нужно? Я ему сказала, что ничего не знаю, в дела мужа не вникала, пусть обращается к Склянскому, может, ему что-то известно…

— Мама, сядь, пожалуйста, — заговорила Маша, волнуясь. — Сядь… я должна тебе сказать…

— Меня словами с ног не свалишь, — отрезала мать. — Что случилось? Говори!

— Склянский застрелился. Я это знаю от его племянника, он у нас учится на другом курсе… Он… он еще жив, его в больницу отвезли, но врачи говорят… Говорят, ничего сделать нельзя.

Посерев лицом, Ксения Александровна медленно опустилась на кровать.

— А-а… Вот так, значит… А я говорила! Говорила, что зря он столько болтает! Ездил на охоту вместе с Троцким, хвастал на весь свет, мужу моему тоже все уши прожужжал! \"Товарищ Троцкий, товарищ Троцкий\", — злобно передразнила она, — ну и где он теперь?

— Говорят, там в растрате дело… — заикнулась Маша.

— И из-за этого Склянский застрелился? Да растрата — отсидел несколько месяцев и вышел по амнистии! Не о чем говорить! Можно подумать, он один такой, который ворует… Все воруют! Только умные не попадаются!

Ее лицо пошло красными пятнами, глаза сверкали. Маша смотрела на нее с внутренним трепетом. Ксения Александровна провела рукой по лицу и заговорила, стараясь сохранить спокойствие:

— Вот что: если нам будут вопросы задавать — или этот, из угрозыска, или в ГПУ вызовут насчет Склянского, что мы о нем знаем, что можем сказать, — ничего не знаем! Понятно? Отец с ним не дружил, а просто общался. И вообще, Склянский ему навязывался, считал себя важной шишкой, думал, что ему никто не может отказать, а отец не хотел конфликта. Вам все ясно? Никакой дружбы не было, и вообще… Не было ничего! Надя, если его вдова будет звонить, говори, что меня нет дома…

— Хорошо, — вздохнула домработница. — Да ты не переживай так. Все обойдется…

— Я не могу понять, куда Алексей пропал, — сказала Ксения Александровна, не слушая ее. — Вот что меня тревожит…

— Да все ясно — сбежал он, чтобы вас не втягивать, — грубовато ответила Надя. — Понял, что за Склянского взялись всерьез, а потом сюда придут, ну и… Решил пожертвовать собой, чтобы вас не затронуло. Он ведь только о вас и заботился. Ты вспомни, сколько он из-за этой квартиры унижался…

Ксения Александровна как-то странно взглянула на двоюродную сестру.

— Я помню, — ответила она, недобро кривя рот. — Но и Ванду помню тоже…

— А что Ванда? Дырка, она дырка и есть. Для того он и держал ее, а больше она ему ни для чего нужна не была. Не к ней же он сбежал…

— Ты уверена?

— Да конечно. Она же не делась никуда. Живет там же, изредка выходит, морда обескураженная стала. Еще бы — деньги-то небось вышли уже, а новый никто на содержание не берет.

С некоторым опозданием хозяйка дома вспомнила, что дочь находится здесь же, и повернулась к ней. Но, судя по лицу Маши, новость о наличии у отца любовницы вовсе не стала для нее сюрпризом. Правда, в глазах читалась странная растерянность, однако в тот момент мать не придала ей значения.

— Видишь, как жизнь устроена, — сказала Ксения Александровна со смешком. Но чувства дочери все же заботили ее меньше, чем дела мужа, и она снова обратилась к Наде: — Как же он вернется, когда все уляжется? Или не вернется? Как ты думаешь?

— Я думаю, он как-нибудь даст знать о себе, — уверенно ответила домработница и погладила ее по руке. — Весточку пришлет, а может, позвонит… Но не сразу. Сразу ему нельзя: найдут. Ты, главное, не переживай… Он человек умный, если решил исчезнуть, значит, у него другого выхода не было…

— Он должен был меня предупредить, — упрямо проговорила хозяйка дома. — Должен!

— И ты бы его отпустила? Нет, ну сама подумай. О Склянском ведь совсем недавно говорили, что он в Политбюро может попасть… А теперь видишь, как все обернулось…

В комнату ворвались нетерпеливые трели дверного звонка. Ксения Александровна вздохнула и двумя руками помассировала виски.

— Это Шура… Иди открой ему, — велела она своим обычным голосом.

И домработница, немного косолапя, направилась к двери, чтобы впустить младшего брата Маши.

Глава 11

Неутомимые борцы

Пока Опалин в Крестовоздвиженском общался с домочадцами Колоскова, Максим Александрович Басаргин во Дворце труда развил бурную деятельность. Он выкурил полпачки папирос, сходил в столовую, обсудил с Ракицким шансы лошадей, которые его совершенно не интересовали, выслушал от Лапина лекцию о международных событиях и даже успел повздорить с писателем Вениамином Летаевым, который явился в редакцию с претензией — почему на фото, которое сопровождало рубрику \"Что я пишу\", он вышел похожим на уголовника.

— Не удивлюсь, если милиционеры у меня документы спрашивать начнут, — обидчиво заметил Летаев.

— Я тоже, представьте, — поддел его Басаргин. — Скорее уж удивлюсь, если они не будут спрашивать документы…

Летаев был знаменит. Его пьеса шла в столичном театре, повесть опубликовал журнал \"Красная новь\", а сейчас он вовсю сочинял роман о Гражданской войне, о чем добросовестно отчитался читателям \"Красного рабочего\". Но с внешностью Летаеву не повезло, и если бы вы встретили его поздно вечером в темном переулке, то как минимум стали присматривать хороший кирпич, чтобы в случае чего отбиться. Как считал Басаргин, фото в газете вполне соответствовало оригиналу. С точки зрения Летаева, против него в газете состряпали заговор и нарочно так заретушировали фотографию, что…

— Поздравляю, — хладнокровно сказал Должанский, выслушав юмористический рассказ Басаргина о том, как он поставил Летаева на место. — Вы нажили себе еще одного врага.

Басаргин сделал несколько кругов по кабинету.

— Послушайте, Петр Яковлевич, но когда я вижу всех этих самозванцев, которые величают себя писателями и назначают в гении… Какого черта? — внезапно вспылил он. — Почему им непременно нужно примазаться к великой русской литературе? Они же просто бездари, косноязычные и зачастую просто малограмотные…

— Да, но их много, а вы один. Не думали о том, что ваше противостояние может плохо кончиться?

— Противостояние? — Плечи Басаргина поникли. — Я такая же бездарь, как и они. Битый час возился с очерком на сто строк — и даже первую фразу не смог придумать…