— Ах вот зачем тебе танк! — сказал он. — Хитрец парень. Не-ет, меня не обманешь. Ладно, иди, ужин я тебе сберегу. Одумаешься — приходи… Да имей в виду, что многие самоходки заминированы, копайся там осторожнее… Пошли, Вепрь. Он догонит.
– Почему не понравится, госпожа Тисальвер? – удивился Селдон. – Нет, нам очень даже интересно взглянуть на термарии. Мы будем рады, если и вы к нам присоединитесь, и дочка ваша, если, конечно, захочет.
– На термарии? – возмущенно воскликнула госпожа Тисальвер. – Там не место благовоспитанным женщинам.
Вепрь хотел ещё что-то сказать, но Максим уже поднялся и зашагал к просеке. Он больше не хотел разговоров. Он шёл быстро, не оборачиваясь, держа гранатомёт под мышкой. Теперь, когда он принял решение, ему сделалось легче, и предстоящее дело зависело только от его умения и от его сноровки.
– Не обижайтесь, – вмешался Тисальвер. – Касилия считает, что это ниже нашего достоинства, и это правда, но поскольку я там не работаю, ничего страшного в том, чтобы пойти туда и показать термарии гостям для меня нет. Но только… это довольно неприятно, и я ни за что не смогу заставить Касилию… подобающе одеться.
Все общество встало. Дальские «стулья» представляли собой высокие табуретки на колесиках. Селдон уже успел их возненавидеть: край табуретки врезался под колени, да еще она и ерзала по полу при каждом движении. Тисальверы, правда, как-то ухитрялись усидеть на своих табуретках и вставали с них ловко, не придерживаясь, как Селдон. руками за сиденье. Дорс тоже поднялась весьма изящно, и Селдон в который раз восхитился ее природной грацией.
Прежде чем разойтись по комнатам, Селдон сказал Дорс:
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
– Ты действительно ничего не знаешь про эти их термарии? Послушать госпожу Тисальвер, так это просто отвратительное местечко.
– Не думаю, что оно такое уж отвратительное, иначе господин Тисальвер не согласился бы повести нас на эту экскурсию. Давай приготовимся к тому, что нас там ждет что-то удивительное.
Под утро Максим вывел самоходную баллисту на шоссе и развернул носом на юг. Можно было ехать, но он вылез из отсека управления, спрыгнул на изломанный бетон и присел на краю кювета, вытирая травой запачканные руки. Ржавая громадина мирно клокотала рядом, уставя в мутное небо острую верхушку ракеты.
62
– Вам нужно подобающе одеться, – сказал утром господин Тисальвер.
Он проработал всю ночь, но усталости не чувствовал. Аборигены строили прочно, машина оказалась в неплохом состоянии. Никаких мин, конечно, не обнаружилось, а ручное управление, напротив, было. Если кто-нибудь и подрывался на таких машинах, то это могло произойти только из-за изношенности котла либо от полного технического невежества. Котёл, правда, давал не больше двадцати процентов нормальной мощности, и была порядком потрёпана ходовая часть, но Максим был доволен — вчера он не надеялся и на это.
Госпожа Тисальвер выразительно фыркнула. С ужасом вспомнив о кертлах, Селдон осторожно поинтересовался:
– Что вы имеете в виду под подобающей одеждой?
Было около шести часов утра, совсем рассвело. Обычно в это время каторжников строили в клетчатые колонны, наскоро кормили и выгоняли на работы. Отсутствие Максима было, конечно, уже замечено, и вполне возможно, что теперь он числился в бегах и был приговорён, а может быть, Зеф придумал какое-нибудь объяснение — подвернулась нога, ранен или ещё что-нибудь.
– Что-нибудь легкое, вроде моей одежды. Футболку с короткими рукавами, легкие брюки, тонкое нижнее белье, носки, сандалии. Все это у меня для вас найдется.
– Отлично. Ничего страшного, как будто.
В лесу стало тихо. «Собаки», перекликавшиеся всю ночь, угомонились, ушли, наверное, в подземелье и хихикают там, потирая лапы, вспоминая, как напугали вчера двуногих… Этими «собаками» надо будет основательно заняться, но сейчас придётся оставить их в тылу. Интересно, воспринимают они излучение или нет? Странные существа… Ночью, пока он копался в двигателе, двое всё время торчали за кустами, тихонько наблюдая за ним, а потом пришёл третий и забрался на дерево, чтобы лучше видеть. Максим, высунувшись из люка, помахал ему рукой, а потом, озорства ради, воспроизвёл как мог то четырёхсложное слово, которое вчера скандировал хор. Тот, что был на дереве, страшно рассердился, засверкал глазами, надул шерсть по всему телу и принялся выкрикивать какие-то гортанные оскорбления. Двое в кустах были, очевидно, этим шокированы, потому что немедленно ушли и больше не возвращались. А ругатель ещё долго не слезал и всё никак не мог успокоиться: шипел, плевался, делал вид, что хочет напасть, и скалил белые редкие клыки. Убрался он только под утро, поняв, что Максим не собирается вступать с ним в честную драку… Вряд ли они разумны в человеческом смысле, но существа занятные и, вероятно, представляют собой какую-то организованную силу, если сумели выжить из Крепости военный гарнизон во главе с принцем-герцогом… До чего же у них здесь мало информации, одни слухи и легенды… Хорошо бы помыться сейчас, весь извозился в ржавчине, да и котёл подтекает, кожа горит от радиации. Если Зеф и однорукий согласятся ехать, надо будет заслонить котёл тремя-четырьмя плитами, ободрать броню с бортов…
– И для госпожи Венабили тоже найдется такой комплект. Надеюсь, подойдет по размеру.
Все, что предложил господин Тисальвер, пришлось Дорс и Селдону впору. Ну, может быть, вещи оказались чуть-чуть тесноваты. Как только все были готовы, все трое попрощались с госпожой Тисальвер; та вздохнула, покачала головой и проводила их взглядом до дверей.
Далеко в лесу что-то бухнуло, отдалось эхом — сапёры-смертники начали рабочий день. Бессмыслица, бессмыслица… Снова бухнуло, застучал пулемёт, стучал долго, потом стих. Стало совсем светло, день выдавался ясный, небо было без туч, равномерно белое, как светящееся молоко. Бетон на шоссе блестел от росы, а вокруг танка росы не было — от брони шло нездоровое тепло.
На улице было еще светло – ранний вечер, и небо светилось красками искусственного заката. По всей вероятности, скоро должны были зажечься фонари. Было тепло, и на улицах не было почти никакого транспорта, все шли пешком. Издалека доносился извечный шум экспресса, время от времени вспыхивали его огоньки.
Потом из-за кустов, наползших на дорогу, появились Зеф и Вепрь, увидели танк и зашагали быстрее. Максим поднялся и пошёл навстречу.
Селдон обратил внимание на то, что пешеходы никуда не спешат, а просто гуляют. Наверное, раз Даль – небогатый сектор, то с развлечениями тут не густо, и, будучи не в силах позволить себе ничего более роскошного, по вечерам люди тут предаются простым радостям вроде пеших прогулок.
— Жив! — сказал Зеф вместо приветствия. — Так я и думал. Кашку твою я, брат, того… не в чём нести, А хлеб принёс, лопай.
Селдон сам не заметил, как перешел на ленивый прогулочный шаг и погрузился в тепло и дружелюбие уличной атмосферы. Пешеходы здоровались друг с другом, обменивались парой-тройкой вежливых фраз. Почти у всех мужчин физиономии украшали черные усы разнообразной длины и фасонов. Похоже, усы здесь были столь же неотъемлемой частью облика мужской половины населения, как лысые головы у микогенских Братьев.
— Спасибо, — сказал Максим, принимая краюху.
Прогулка напоминала вечерний ритуал, означавший, что день прошел хорошо и у тебя самого, и у твоих друзей и знакомых. Вскоре Селдон заметил, что почти все встречные удивленно посматривают на Дорс. В сумерках ее рыжие волосы казались темнее, но все равно разительно выделялись на фоне целого моря черноволосых голов (не считая изредка встречавшихся седых). Ее головка проплывала по этим волнам, словно золотая монетка, катившаяся по куче угля.
Вепрь стоял, опершись на миноискатель, и смотрел на него.
– Послушайте, мне ужасно нравится эта прогулка, – сказал. Селдон.
— Лопай и удирай, — сказал Зеф. — Там, брат, за тобой приехали.
– Я тоже очень люблю гулять по вечерам, – признался Тисальвер. – Обычно я гуляю с женой, а она так просто обожает этот вечерний променад. Она знает всех по именам на целый километр в округе, знает, кто чем занимается, кто чей родственник, и так далее. А я никак не могу всех упомнить. Ну, вы же видели, сколько человек уже успели со мной поздороваться, а я половину из них по имени не знаю. Но вообще-то нам надо поторопиться. Нужно поскорее добраться до лифта. Внизу народу побольше.
Когда лифт вез всю троицу вниз, Дорс сказала:
— Кто? — спросил Максим, перестав жевать.
– Если я ошибаюсь, господин Тисальвер, поправьте меня. Я так понимаю, что термарии – это такое место, где внутреннее тепло Трентора используется для производства пара, который должен вращать турбины, которые, в свою очередь, производят электричество.
– О нет! Там стоят мощные термоэлементы, которые напрямую производят электричество. Только не спрашивайте у меня о подробностях, прошу вас. Я всего-навсего программист-головизионщик. И вообще не советую никого тут, внизу, расспрашивать о подробностях. Тут все вроде большого такого черного ящика. Все работают, но никто не знает как.
— Нам не доложился, — сказал Зеф. — Какой-то долдон в пуговицах с ног до головы. Орал на весь лес, почему тебя нет, меня чуть не застрелил… А я знай глаза таращу и докладываю: так, мол, и так, погиб на минном поле, тело не найдено…
– А если что-то сломается?
– Как правило, ничего такого не происходит, но если и случается, откуда-то вызывают эксперта. Того, кто разбирается в компьютерах. Тут все компьютеризировано, конечно.
Он обошёл танк вокруг, сказал: «Экая пакость…», сел на обочину и стал свёртывать цигарку.
Кабина лифта остановилась, они вышли и сразу почувствовали, как по ним ударила плотная волна жара.
– Жарко тут, – заметил Селдон, хотя это и так было ясно.
Бигмэн беспокойно задвигался в кресле.
— Странно, — сказал Максим, задумчиво откусывая от краюхи. — Зачем? На доследование?..
– Да, жарко, – согласился Тисальвер. – Потому-то Даль и является таким ценным источником энергии. Слой магмы залегает здесь ближе к поверхности, чем в любом другом месте. Приходится работать в такой жаре.
— Марсианские пески, пусть только попробуют. Пусть только попробуют, вот все, что я скажу.
— Может быть, это Фанк? — негромко спросил Вепрь.
– А как насчет кондиционеров? – спросила Дорс.
— Именно это они и сделают, когда хорошо подготовятся, — ответил Певераль, — и, если только мы срочно не предпримем какие-нибудь меры, чтобы предотвратить опасность, они могут выиграть. Чем мы можем противостоять им? Да, у нас есть биллионы населения, но многие ли умеют жить в космосе? Мы — шесть биллионов кроликов, а они — миллион волков. Земля беспомощна, и с каждым годом становится все беспомощней. Мы питаемся зерном с Марса и дрожжами с Венеры. Мы добываем минералы на астероидах, а раньше добывали их на Меркурии, когда тут еще вели разработки в шахтах.
— Фанк? Среднего роста, квадратное лицо, кожа шелушится?..
– Кондиционеры тут есть, но они ужасно дороги. Тут есть вентиляция, увлажнители и охладители, но если пользоваться всем этим чересчур широко, то на потребление энергии уйдут слишком большие затраты и все предприятие станет нерентабельным.
Видите ли, Старр, если программа «Свет» осуществится, Земля будет зависеть от космических станций, потому что она через них будет получать солнечный свет. Неужели вы не понимаете, насколько легко уязвимыми мы окажемся? Сирианские налетчики захватят передовые посты Системы, вызовут панику и голод на Земле, даже не утруждаясь атаковать нас впрямую.
Тисальвер остановился у какой-то двери и позвонил. Дверь открылась, из проема хлынул более прохладный воздух, и Тисальвер пробормотал:
И чем мы можем на это ответить? Не важно, скольких из них мы убьем, но уцелевшие сирианцы будут всегда независимы и самодостаточны. Любой из них сможет продолжить войну.
– Нужно разыскать кого-нибудь, кто бы нас здесь поводил. Вы уж извините, но нашему провожатому придется оградить госпожу Венабили от всяких неприятных замечаний, на которые тут способны некоторые мужчины.
– Меня совершенно не пугают никакие замечания, – улыбнулась Дорс.
— Какое там! — сказал Зеф. — Здоровенная жердь, весь в прыщах, дурак дураком — Легион.
Старый ученый почти задыхался от страсти. Его искренность не вызывала сомнений. Казалось, он наконец высказал все, что долгие годы не давало ему покоя.
– А меня могут напугать, – сказал Тисальвер.
– Хано Линдор, – представился молодой человек, вставший им навстречу из-за столика. Можно было подумать, что он – близкий родственник Тисальвера. Селдон понял, что еще долго в Дале ему предстоит вот так путаться, до того тут все были похожи друг на друга.
— Это не Фанк, — сказал Максим.
Лаки скользнул взглядом обратно на Хенли Кука, заместителя доктора Певераля. Тот спрятал лицо, опустив голову на руки, опершись локтями о стол. Лицо его было залито краской, однако Лаки показалось, что то была краска не гнева или негодования, но замешательства.
– Буду рад, – сказал Линдор, – показать вам все; что сумею. Зрелище, правда, не ахти… – Говорил он, вроде бы, обращаясь ко всем сразу, но взгляд его был прикован к Дорс. – И потом, вам будет не совсем удобно. Думаю, придется снять футболки.
Скотт Майндс скептически заметил:
– Но тут так хорошо, прохладно, – возразил Селдон.
— Может быть, по приказу Фанка? — спросил Вепрь.
– Конечно, но это в кабинете. Должность имеет свои привилегии. А за пределами кабинета мы не в силах поддерживать кондиционирование на таком же уровне, Поэтому рабочие получают больше, чем я. На самом деле, у них самая высокооплачиваемая работа в Дале: только деньгами сюда народ и заманиваем. И все равно, находить рабочих становится все труднее и труднее. Ну, ладно, – сказал он, глубоко вздохнув, – нырнем в кипяточек…
— Ну и что из этого, доктор Певераль? Живут они у своего Сириуса, зачем им лететь на Землю? Что они могут от нас получить? Допустим, они завоюют Землю, все равно им ведь придется поддерживать нас…
Максим пожал плечами и отправил в рот последнюю корку.
Он стянул с себя футболку через голову и, скомкав, засунул под поясной ремень. То же самое проделал и Тисальвер. Селдон последовал их примеру.
— Чепуха! — отрезал старый астроном. — Чего ради? Им нужны земные ресурсы, а не население. Подумайте об этом. Они уморят нас голодом. Это будет составной частью их политики.
— Не знаю, — сказал он. — Раньше я думал, что Фанк имеет какое-то отношение к подполью, а теперь не знаю, что и думать…
— Но, послушайте, — проговорил Гардома, — ведь это же невероятно.
Линдор взглянул на Дорс и пробормотал:
— Тогда вам, пожалуй, действительно лучше уехать, — проговорил Вепрь. — Хотя, честно говоря, я не знаю, что хуже — мутанты или этот жандармский чин…
– Вам же лучше будет, госпожа, но это необязательно.
— Они сделают это не потому, что жестоки, — объяснил доктор Певераль, — а из политических соображений. Они презирают нас. Для них мы по интеллекту не намного выше животных. У самих сирианцев очень развито расовое сознание. С тех пор, как земляне впервые колонизировали планеты системы Сириуса, они всегда берегли себя, и им удалось избежать болезней и различных нежелательных для них черт нашего характера.
– Все нормально, – улыбнулась Дорс и сняла футболку, оставшись в тоненьком белом бюстгальтере, который почти ничего не скрывал.
— Да ладно, пусть едет, — сказал Зеф. — Связным он у тебя работать всё равно не станет, а так, по крайней мере, хоть привезёт какую-нибудь информацию… если цел останется.
На вид они все одинаковые, тогда как земляне могут быть любого цвета, размера, формы, вида. Сирианцы считают нас низшей расой. Вот почему они не хотят, чтобы мы эмигрировали на их планеты. Они не пускали меня на съезд, пока правительство не приняло все мыслимые меры. Были допущены астрономы из любых систем, но не с Земли.
– Госпожа, – опустив глаза, промямлил Линдор, – это необя… Ну, ладно, – закончил он, пожав плечами, – пойдемте.
— Вы, конечно, со мной не поедете, — сказал Максим утвердительно.
Кроме того, человеческая жизнь, любая человеческая жизнь, не слишком много для них значит. Они машиноцентричны. Я видел, как они обращаются со своими металлическими людьми. Пожалуй, они заботятся о сирианском роботе больше, чем о сирианском человеке. Для них робот стоит сотни землян. Они ласкают этих роботов. Они их любят и ничего для них не жалеют.
Селдон смотрел во все глаза, но видел только компьютеры, какие-то машины, толстые трубы, мелькание огоньков да тускло светящиеся экраны.
Вепрь покачал головой.
Лаки пробормотал:
Общее освещение было ужасно тусклым, только панели приборов горели ярко. Вглядываясь в темноту, Селдон спросил:
— Нет, — сказал он. — Желаю удачи.
– Почему тут такая темнотища?
— Роботы дорогие. С ними надо бережно обращаться.
— Ракету сбрось, — посоветовал Зеф. — А то взорвёшься с нею… И вот что. Впереди у тебя будут две заставы. Ты их проскочишь легко, только не останавливайся. Они повёрнуты на юг. А вот дальше будет хуже. Радиация ужасная, жрать нечего, мутанты, а ещё дальше — пески, безводье.
– Освещение хорошее – там, где нужно, – ответил Линдор хорошо поставленным, но чуть хрипловатым голосом. – Общее освещение слабое, да, но для этого есть чисто психологические причины. Слишком яркий свет ассоциируется с жарой. Стоит только поярче включить свет, и тут же сыплются жалобы, даже если при этом понизить температуру.
— Спасибо, — сказал Максим. — До свидания.
— Может быть, и так, — ответил доктор Певераль, — но люди, привыкшие слишком беспокоиться о машинах, становятся бесчувственными по отношению друг к другу.
– Похоже, тут все у вас здорово компьютеризировано, – отметила Дорс. – Мне кажется, что и все тут могли бы делать компьютеры. Самое подходящее место для этого.
Он вспрыгнул на гусеницу, отвалил люк и залез в жаркую полутьму. Он уже положил руки на рычаги, когда вспомнил, что остался ещё один вопрос. Он высунулся.
Лаки Старр подался вперед и оперся локтями о стол. Его темные глаза были серьезны, как и все его красивое, еще чуть мальчишеское лицо. Он сказал:
– Совершенно верно, – кивнул Линдор. – Но мы должны быть застрахованы от любых ошибок. Если что-то сломается, нужны люди. Вышедший из строя компьютер может вызвать неполадки за две тысячи километров от места поломки.
— Доктор Певераль, если у сирианцев такое высокое расовое сознание и они добились полного единообразия представителей своей расы, то в конце концов они сами себя уничтожат. Прогресс человечества обеспечивается его разнообразием. Земля, а не сирианские планеты, стоит на передовом крае научных исследований. Это земляне поселились на планетах Сириуса, и мы, а не наши сирианские кузены, с каждым годом расширяем сферу своих научных исследований. Даже позитронные роботы, которых вы упомянули, были изобретены и разработаны землянами.
– Так же, как и ошибка человека, разве нет? – спросил Селдон.
— Да, — ответил астроном, — но земляне не пользуются этими роботами. Они перевернут всю нашу экономику, а для нас важнее комфорт и спокойствие сегодня, чем безопасность завтра. Своими научными достижениями мы сами себя ослабляем, тогда как у Сириуса с их помощью становятся сильнее. В этом разница и в этом опасность.
Доктор Певераль снова откинулся в кресле. Вид у него был мрачный. Механический разносчик подносов убрал со стола.
– Да, конечно, но, когда работают одновременно и люди, и компьютеры, ошибку компьютера выявить всегда гораздо проще, и наоборот, компьютер быстрее подметит ошибку человека. Главное, ничего ужасного не случится до тех пор, пока человек и компьютер не ошибутся одновременно. А такое не случается почти никогда.
Лаки указал на него:
– Почти никогда, но все-таки случается, а? – спросил Селдон.
— Это ведь тоже робот.
– Почти никогда, но все-таки случается, – подтвердил Линдор. – И компьютеры уже не те, и люди тоже.
Механический разносчик подносов тихо выполнял свою работу. Это был гладкий предмет, быстро двигавшийся в диамагнитном поле так, что его изогнутое основание практически никогда не касалось пола. Его гибкие щупальца аккуратно убирали со стола тарелки, некоторые ставили на верх аппарата, некоторые складывали в контейнер на боку.
– Так всегда говорили, во все времена, – Селдон тихо рассмеялся.
— Это обычный автомат, — ответил доктор Певераль, — у него нет позитронного мозга. Он не может сам адаптироваться к изменениям в своем задании.
– Нет-нет, я говорю не о прошедшем времени, не о старых добрых временах. Такова статистика.
— Итак, вы считаете, что работу над программой «Свет» срывают сирианцы? — спросил Лаки.
И снова Селдон вспомнил слова Челвика об упадке.
– Я вот о чем говорю, – сказал Линдор потише. – Посмотрите, вон там кучка рабочих, судя по виду, с уровня С-3. Они пьют. И все не на своих рабочих местах.
— Да. Я так считаю.
— Передайте ей, пожалуйста, что был Трубачевский.
– А что они такое пьют? – поинтересовалась Дорс.
— А зачем это им?
– Особые напитки для профилактики потери электролита. Фруктовые соки.
— Слушайте, — сказал он, — а почему истинное назначение башен скрывают от рядовых подпольщиков?
Доктор Певераль пожал плечами.
– Но разве можно их за это ругать? – возмутилась Дорс. – Как же тут не пить, в такой жаре?
Зеф сморщился и плюнул, а Вепрь грустно ответил:
Спускаясь по лестнице, он еще волновался. Но с каждой минутой на душе становилось легче. К своему удивлению, он был рад, что ее не оказалось дома. Когда он вышел на улицу, ему даже есть захотелось.
— Потому что большинство в штабе надеется когда-нибудь захватить власть и использовать башни по-старому, но для других целей.
– А знаете ли вы, как долго опытный рабочий уровня С-3 может тянуть свой напиток? А поделать ничего нельзя. Если давать им пятиминутные перерывы на питье и хронометрировать эти перерывы, да следить за тем, чтобы они не собирались компаниями… так и до забастовки недалеко.
— Возможно, это лишь часть большой программы. Я не знаю, происходят ли какие-нибудь неполадки еще где-нибудь в Солнечной системе. Может быть, это первые опыты по подготовке к крупному вторжению и завоеванию. Сама по себе программа «Свет» ничего не значит, тогда как сирианская угроза значит все. Мне хотелось бы довести это до сведения Совета Науки, правительства и народа.
— Для каких — других? — мрачно спросил Максим. Несколько секунд они смотрели друг другу в глаза.
В пивной на проспекте Володарского он съел бутерброд с сыром и выпил маленькую кружку портера. Равнодушный продавец бросил сдачу на мокрую жесть прилавка. Трубачевский выбрал гривенник и спросил, где автомат.
Хенли Кук прокашлялся и заговорил — впервые за этот вечер.
Вскоре они подошли поближе к группе рабочих. Среди них были и мужчины, и женщины, и все по пояс обнаженные. На женщинах, правда, были надеты какие-то тряпочки, отдаленно напоминавшие бюстгальтеры, но назначение у них было чисто функциональное. Они поддерживали грудь, впитывали пот, но ничего не прикрывали.
Зеф, отвернувшись, старательно заклеивал языком сигарету. Потом Максим сказал:
— Сирианцы, как и мы, люди. Если они на планете, то где же они?
Он нашел автомат в маленьком коридоре, который соединял уборную с кухней и вонял той и другой. Пьяные голоса доносились из общего зала, и он несколько раз ошибся, думая, что это отвечает станция.
– Знаешь, Гэри, – шепнула Дорс Селдону, – в этом что-то есть. Я уже взмокла.
Доктор Певераль холодно ответил:
— Желаю вам выжить, — и вернулся к рычагам.
Наконец он назвал номер.
– Сними, – шепнул Селдон. – Я не против.
Танк загремел, залязгал, хрустнул гусеницами и покатился вперёд.
— Это и должна выяснить поисковая экспедиция. Хорошо подготовленная, хорошо оснащенная экспедиция.
– Я так и думала, – кивнула Дорс, но бюстгальтер не сняла.
Вести машину было неудобно. Сиденья для водителя не было, а груда веток и травы, которую Максим набросал ночью, очень быстро расползалась. Обзор был отвратительный, разогнаться как следует не удавалось — на скорости тридцать километров в двигателе что-то начинало греметь и захлёбываться, горела смазка. Правда, проходимость у этого атомного одра всё ещё была прекрасная. Дорога или не дорога — ему было всё равно, кустов и неглубоких рытвин он не замечал вовсе, поваленные деревья давил в крошку. Молодые деревца, проросшие сквозь рассевшийся бетон, он с лёгкостью подминал под себя, а через глубокие ямы, наполненные чёрной водой, переползал, словно бы даже фыркая от удовольствия. И курс он держал прекрасно, повернуть его было весьма нелегко.
— Минуточку, — заговорил Майндс, глаза его сверкали от волнения, — я был на солнечной стороне, и клянусь…
В компании рабочих было около дюжины человек.
Двое пьяных прошли в уборную за его спиной. Он закрыл свободное ухо ладонью, «…вот ты на меня подожрение взял, ты меня с Октябрьского вокзала до Кирочной подожревал, что я без билета еду».
Шоссе было довольно прямое, в отсеке грязно и душно, и в конце концов Максим поставил ручной газ, вылез наружу и удобно устроился на краю люка под решётчатым лотком ракеты. Танк пёр вперёд, словно это и был его настоящий курс, заданный давней программой. Было в нём что-то самодовольное и простоватое, и Максим, любивший машины, даже похлопал его по броне, выражая одобрение.
– Если кто-то из них что-нибудь отчебучит в мой адрес, я переживу, – сказала Дорс.
— Хорошо подготовленная, хорошо оснащенная экспедиция, — твердо повторил старый астроном. — Ваши одиночные полеты ничего не дают, Майндс.
Мужской голос ответил наконец. Так шумно было, что Трубачевский не разобрал, кто говорит — старик или Дмитрий.
– Благодарю вас, – ответил Линдор. – Не могу пообещать, что они от этого удержатся. Но мне придется вас представить. Если им покажется, что вы – парочка инспекторов, расхаживающих здесь за компанию со мной, они не поверят. Инспекторы обычно шныряют в одиночку, без представителей руководства.
Инженер запнулся и смущенно замолчал.
Жить было можно. Справа и слева уползал назад лес, мерно клокотал двигатель, радиация наверху почти не чувствовалась, ветерок был сравнительно чистым и приятно охлаждал горящую кожу. Максим поднял голову и взглянул на качающийся нос ракеты. Пожалуй, её действительно нужно сбросить. Лишний вес. Взорваться она, конечно, не взорвётся, Давно «протухла», он ещё ночью обследовал её, но весит она тонн десять, зачем такое таскать? Танк полз себе вперёд, а Максим принялся лазить по лотку, отыскивая механизм крепления. Он нашёл механизм, но всё заржавело, и пришлось повозиться; и пока он возился, танк дважды съезжал на поворотах в лес и принимался, гневно завывая, ломать деревья, и Максиму приходилось спешить к рычагам, успокаивать железного дурака и выводить его снова на дорогу. Но в конце концов механизм сработал, ракета тяжело мотнулась и ухнула на бетон, а потом грузно откатилась в кювет. Танк подпрыгнул и пошёл легче, и тут Максим увидел впереди первую заставу.
Подняв обе руки в знак приветствия, Линдор обратился к рабочим.
— Можно Марию Сергеевну?
Вдруг Лаки сказал:
На опушке стояли две большие палатки и автофургон, дымила полевая кухня. Два легионера, голые до пояса, умывались — один сливал другому из манерки. Посередине шоссе стоял и глядел на танк часовой в чёрной накидке, а справа от шоссе торчали два столба, соединённые перекладной, и с этой перекладины что-то свисало, что-то длинное и белое, почти касаясь земли. Максим спустился в отсек, чтобы не было видно клетчатого балахона, и выставил голову. Часовой, с изумлением поглядывая на танк, отходил к обочине, потом растерянно оглянулся на фургон. Полуголые легионеры перестали умываться и тоже глядели на танк. На грохот гусениц из палаток и из фургона вышли ещё несколько человек, один — в мундире с офицерскими шнурами. Они были очень удивлены, но не встревожены; офицер показал на танк рукой и что-то сказал, и все засмеялись. Когда Максим поравнялся с часовым, тот крикнул ему неслышно за шумом двигателя, и Максим в ответ прокричал:
– Термальщики, – сказал он, – позвольте представить вам наших гостей. Они нездешние, ученые. Они прибыли из таких миров, где не хватает энергии, и сюда пришли для того, чтобы посмотреть, как обстоят дела в Дале. Они надеются кое-чему поучиться у нас.
— Похоже, вам все это не нравится, Уртейл. Каково ваше мнение относительно предположений доктора Певераля?
— Всё в порядке, стой где стоишь!..
– Мы их поучим, как потеть, – выкрикнул один из термальщиков, и вся компания громко расхохоталась.
Голос ответил, что можно, и он снова стал ждать, терпеливо и почти волнуясь. Вода лилась в уборной, пьяный голос говорил: «…подожрение, подожрение…»
Исследователь поднял глаза на Лаки и долго смотрел на него с ненавистью и явным пренебрежением. Было очевидно, что он не забыл и постарается не забыть и впредь разговор за столом.
Часовой тоже ничего не услышал, но на лице его выразилось удовлетворение. Пропустив танк, он снова вышел на середину шоссе и встал в прежней позе. Было ясно, что всё обошлось.
– А у этой-то, поди, уже пузо взопрело, – выкрикнула женщина-термальщица, – в таком-то наряде!
И вот, измененный телефоном, знакомый и милый голос донесся до Трубачевского через этот шум, потрескивание аппарата и далекое радио, выстукивавшее где-то в глубине сигналы по азбуке Морзе.
— Свое мнение я оставлю при себе. А скажу я вот что: я не дурак, чтобы принять за чистую монету все, что вы сейчас здесь наговорили.
Максим повернул голову и увидел вблизи то, что свисало с перекладины. Секунду он смотрел, потом быстро присел, зажмурился и без всякой нужды ухватился за рычаги. «Не надо было смотреть, — подумал он. — Чёрт меня дёрнул поворачивать голову, ехал бы и ехал, ничего бы не знал… — Он заставил себя раскрыть глаза. — Нет, — подумал он, — смотреть надо. Надо привыкать. И надо узнавать. Нечего отворачиваться. Я не имею права отворачиваться, раз уж я взялся за это дело. Наверное, это был мутант, смерть не может так изуродовать человека. Вот жизнь уродует. Она и меня изуродует, и никуда от этого не денешься, и не надо сопротивляться, надо привыкать. Может быть, впереди у меня сотни километров дорог, уставленных виселицами…»
Дорс не ударила лицом в грязь:
Он замолчал; Лаки подождал, не скажет ли он что-нибудь еще, и, увидев, что тот закончил, повернулся к Певералю:
— Мария Сергеевна, это Трубачевский. — Он повторил по слогам: — Тру-ба-чевский. Вы сегодня свободны? Пойдемте в кино. В «Солейле» идет «Парижанка».
– Я готова раздеться, да только боюсь, мне до тебя далеко.
— Я не уверен, что нужна очень основательная экспедиция, сэр. Если предположить, что сирианцы находятся на Меркурии, то, может быть, нам удастся логически определить их местопребывание?
Смех рабочих на сей раз был вполне дружелюбным.
Когда он снова высунулся из люка и поглядел назад, заставы уже не было видно — ни заставы, ни одинокой виселицы у дороги. Хорошо бы сейчас ехать домой… Так вот ехать, ехать, ехать, а в конце — дом, мама, отец, ребята… Приехать, проснуться, умыться и рассказать им страшный сон про обитаемый остров… Он попытался представить себе Землю, но у него ничего не получилось, только было странно думать, что где-то есть чистые весёлые города, много добрых, умных людей, все друг другу доверяют… «Ты искал себе дела, — подумал он. — Ну вот, у тебя теперь есть дело — трудное дело, грязное дело, но вряд ли ты найдёшь где-нибудь когда-нибудь другое дело, столь же важное…»
Он выслушал в ответ длинную речь, из которой с трудом разобрал две-три фразы: завтра зачет по сопротивлению материалов, придется сидеть всю ночь, и самое печальное, что одной, потому что Танька заболела. Прошла ли у него меланхолия? Правда ли, что в «Парижанке» играет Чаплин? Дима видел и говорил, что нет. Очень хочется посмотреть, но завтра на зачете она пролетит, как пуля.
Но тут вперед выступил молодой человек. Уставившись на Селдона в упор глубоко посаженными глазами, он весело улыбнулся и сказал:
— Валяй, Лаки, — тут же выпалил Бигмэн. — Покажи им!
– Я вас знаю. Вы математик.
— Ну, пожалуйста, приходите, — грустно сказал Трубачевский.
Впереди на шоссе показался какой-то механизм, медленно ползущий в ту же сторону — на юг. Это был небольшой гусеничный трактор, тянувший за собой прицеп с металлической решётчатой фермой. В открытой кабине сидел человек в клетчатом балахоне и курил трубку; он равнодушно посмотрел на танк, на Максима и отвернулся. «Что это за ферма? — подумал Максим. — Какие знакомые очертания… — Потом он вдруг понял, что это секция башни. — Столкнуть бы её сейчас в канаву, — подумал он, — и проехаться по ней раза два взад-вперёд…» Он оглянулся, и выражение его лица, видимо, очень не понравилось водителю трактора — водитель вдруг затормозил и спустил одну ногу на гусеницу, как бы готовясь выпрыгнуть. Максим отвернулся.
Доктор Певераль заметил:
Быстро подойдя поближе, он принялся бесцеремонно разглядывать Селдона. Дорс автоматически шагнула вперед и встала между ним и Селдоном, а Линдор заслонил ее собой и крикнул:
Три минуты кончились, он позвонил снова. И они сговорились наконец: в половине одиннадцатого, у левой билетерши.
— Я не совсем понимаю вас.
– Назад, термальщик! Веди себя, как подобает!
Минут через десять он увидел вторую заставу. Это был аванпост огромной армии клетчатых рабов, а может быть, и не рабов как раз, а самых свободных людей в стране, — два временных домика с блестящими цинковыми крышами, невысокий искусственный холм, на нём серый приземистый капонир с чёрными щелями амбразур. Над капониром уже поднимались первые секции башни, а вокруг холма стояли автокраны, тракторы, валялись в беспорядке железные фермы. Лес на несколько сотен метров вправо и влево от шоссе был уничтожен, по открытому пространству кое-где копошились люди в клетчатой одежде. За домиками виднелся длинный низкий барак. Перед бараком сохло на верёвках серое тряпьё. Немного дальше у шоссе торчала деревянная вышка с площадкой; по площадке прохаживался часовой в серой форме, в глубокой каске, и стоял пулемёт на треноге. Под вышкой толпились ещё солдаты; у них был вид людей, изнемогающих от комаров и скуки. Все курили.
До половины одиннадцатого был еще целый час.
— Я хочу сказать, что мы должны подумать, как могли бы вести себя сирианцы в данной ситуации. Если они регулярно в течение нескольких месяцев срывают работу по программе «Свет», для них удобнее всего иметь базу недалеко от места, где осуществляют исследования. В то же время эта база должна располагаться так, чтобы ее было нелегко обнаружить. Во всяком случае, это последнее условие им удалось осуществить. Так вот, где может быть это близкое, но укромное местечко? Где они устроили свою базу?
– Погодите! – вмешался Селдон. – Дайте ему сказать. Что это вы все выстроились впереди меня?
Трубачевский почистил ботинки и поговорил с чистильщиком насчет заработка и погоды. Погода была хорошая, заработок плохой.
«Ну, здесь я тоже проеду без хлопот, — подумал Максим, — здесь конец света и всем на всё наплевать». Но он ошибся. Солдаты перестали отмахиваться от комаров и уставились на танк. Потом один, тощий, на кого-то очень похожий, поправил на голове каску, вышел на середину шоссе и поднял руку. «Это ты зря, — подумал Максим с сожалением, — это тебе ни к чему. Я решил здесь проехать, и я проеду…» Он соскользнул вниз, к рычагам, устроился поудобнее и поставил ногу на акселератор. Солдат на шоссе продолжал стоять с поднятой рукой. «Сейчас я дам газ, — подумал Максим, — взреву как следует, и он отскочит… А если не отскочит, — подумал он с внезапным ожесточением, — то что же — на войне как на войне…»
– Если кто-то из них подойдет поближе, – вполголоса объяснил Линдор, – вам сразу станет ясно, что пахнут они не как тепличные цветочки.
Потом Трубачевский прошелся по улице Белинского, чтобы у цирка проверить часы. Часы у цирка стояли, но зато минут двадцать он убил, рассматривая рекламу. Гипнотизер Торама, в индусской чалме, в европейском платье, держал в руке орла с распростертыми крыльями. У ног гипнотизера лежал крокодил. Дружелюбно улыбаясь, волк подавал лапу теленку…
— Давайте разделим Меркурий на две части, солнечную и темную стороны. Мне кажется, было бы глупо с их стороны устраивать базу на солнечной стороне. Слишком жарко, высокая радиация, и вообще крайне негостеприимно.
И вдруг он узнал этого солдата. Перед ним был Гай — похудевший, осунувшийся, заросший щетиной, в мешковатом солдатском комбинезоне.
– Переживу, – отрезал Селдон. – Молодой человек, кто вы такой и что вам угодно?
Когда в начале одиннадцатого Трубачевский подошел к «Солейлю», ему казалось, что он ждет уже очень давно, и не может быть, чтобы она пришла и чтобы все случилось так, как он раз двадцать представлял себе за эти полтора часа ожидания.
— Гай… — пробормотал Максим. — Дружище… Как же я теперь?
– Меня зовут Амариль. Юго Амариль. А вас я видел в головизионной передаче.
— Не более негостеприимно, чем на темной стороне, — заметил Кук.
Он снял ногу с газа, выключил сцепление, танк замедлил ход и остановился. Гай опустил руку и неторопливо пошёл навстречу. И тут Максим даже засмеялся от радости. Всё получалось очень хорошо. Он снова включил сцепление и приготовился.
– Может быть. И что из этого?
Но все случилось именно так: не прошло и пяти минут, как через стеклянную дверь он увидел ее, поднимающуюся по ступеням.
— Эй! — начальственно крикнул Гай и постучал прикладом по броне. — Кто такой?
– Забыл, как вас зовут.
— Нет, нет, — сразу возразил Лаки, — здесь вы ошибаетесь. Солнечная сторона, с ее средой, для человека действительно абсолютно непривычна. Вот темная сторона — это нечто очень знакомое. Это просто поверхность, обращенная к космосу, а условия космоса вполне привычны. На темной стороне холодно, но не холодней, чем в космосе. Здесь темно и нет воздуха, но не темней, чем в любой части космоса, не освещенной Солнцем непосредственно. И уж конечно, не меньше воздуха. Раз люди научились жить в космосе, да еще с комфортом, они вполне могут жить и на темной стороне.
Она была в сером простом пальто — шелковый цветок, чуть светлее, приколот в петлице — и в белом берете, памятном с первой встречи. Он прежде не замечал, как она выросла и изменилась за этот год: плечи стали шире, грудь выше. Она заговорила, и его удивил странный контраст, которого он прежде не понимал: между этой манерой говорить почти не задумываясь и спокойной прямотой лица, скорее свойственной молчаливым людям. Этот контраст и был главной ее прелестью, и он вдруг с радостью догадался об этом.
Максим молчал, тихонько посмеиваясь.
Машенька говорила что-то и смеялась. Все-таки это очень хорошо, что он вытащил ее в кино, она совсем погибла над своими чертежами. Правда, завтра зачет, а она еще и вполовину не готова. Но без Таньки она как без рук, и в крайнем случае, если она срежется — зачет можно будет пересдать в начале июня.
— Продолжайте, — сказал доктор Певераль, его старые глаза сияли от интереса. — Продолжайте, мистер Старр.
– Не стоит вспоминать.
— Есть там кто? — В голосе Гая появилась некоторая неуверенность.
— Но я не сержусь, — сказала она и опять засмеялась.
– Вы говорили о чем-то под названием «психоистория».
— Однако устройство базы, которая должна работать несколько месяцев, дело не простое. Где-то должен быть корабль или корабли, которым в один прекрасный день надо будет вернуться к Сириусу. Если же их заберет отсюда какой-то другой корабль, у них должны быть большие запасы пищи и воды, а также источники энергии. Все это требует места, и в то же время должно быть надежно укрыто. Таким образом, остается только одно место, где все это можно спрятать.
Потом его подкованные каблуки загремели по броне, люк слева распахнулся, и Гай просунулся в отсек. Увидев Максима, он открыл рот, и в ту же секунду Максим схватил его за комбинезон, рванул к себе, повалил на ветки под ногами и прижал… Танк взревел ужасным рёвом и рванулся вперёд. «Разобью двигатель», — подумал Максим. Гай дёргался и ворочался, каска съехала ему на лицо, он ничего не видел и только брыкался вслепую, пытаясь вытащить из-под себя автомат. Отсек вдруг наполнился громом и лязгом — по-видимому, в тыл танку ударили автоматы и пулемёт. Это было безопасно, но неприятно, и Максим с нетерпением следил, как надвигается стена леса, всё ближе… ближе… И вот первые кусты… Кто-то клетчатый шарахнулся с дороги… И вот уже вокруг лес, и пули уже не стучат по броне, и шоссе впереди свободно на много сотен километров.
– Вы не представляете, как я об этом жалею.
Когда она смеялась, был виден неправильный зуб, такой же ровный и белый, как и все остальные, но выросший где-то сбоку, не там, где ему полагалось. Трубачевский слушал ее, изредка вставляя одно-два слова; на этот зуб он смотрел с нежностью.
Гай наконец вытащил из-под себя автомат, но Максим содрал с него каску и увидел его потное оскаленное лицо и засмеялся, когда ярость, ужас и жажда убивать сменились на этом лице выражением сначала растерянности, потом изумления и, наконец, радости. Гай пошевелил губами — видимо, сказал: «Массаракш!» Максим бросил рычаги, притянул его к себе, мокрого, тощего, заросшего, обнял, прижал от избытка чувств, потом отпустил и, держа его за плечи, сказал:
— Где, Лаки? — спросил Бигмэн, почти подпрыгивая от нетерпения. Уж он-то ни минуты не сомневался в словах Лаки. — Где?
– Что вы сказали?
Потом они пошли в зрительный зал, и места оказались плохие, в последнем ряду балкона, под самой будкой. Трубачевский рассердился и сказал, что пойдет скандалить. Машенька не пустила его, да и все равно уже поздно было: свет погас.
— Гай, дружище, как я рад!
– Ничего. Что вам угодно?
— Ну, так вот, — продолжал Лаки, — когда я только прилетел сюда, доктор Майндс упомянул о заброшенных шахтах на Меркурии. Несколько секунд назад доктор Певераль тоже говорил о бывших шахтах. Из этого я делаю вывод, что где-то на планете есть пустые шахтные стволы и коридоры, и они должны быть расположены либо здесь, либо на южном полюсе, так как только в полярных районах температурные колебания не очень велики. Все правильно?
Ничего решительно не было слышно. Он глянул в смотровую щель: шоссе было прямое по-прежнему, и он снова поставил ручной газ, а сам вылез наверх и вытащил Гая за собой.
– Я хочу поговорить с вами. Совсем немного. Прямо сейчас.
Перед «Парижанкой» шла кинохроника, и они еще продолжали говорить шепотом. Рассеивающаяся голубая полоса выходила из окошечка над их головами, он видел ее лицо, вдруг ставшее темно-отчетливым, не очень знакомым. И вся обстановка кино, голоса, становившиеся громче, когда музыка утихала, упавшая на экран тень человека, прошедшего в переднем ряду, узенькие полоски света от фонарика билетерши, которым она водила по рядам, усаживая опоздавших, — все, что он видел тысячу раз, было полно сегодня загадочности и уюта. Трубачевский знал и чувствовал, что Машенька была этой загадочностью и уютом, но ничего не менялось оттого, что он это знал, и даже наоборот — становилось еще необыкновенней.
Кук неуверенно сказал:
— Массаракш! — сказал помятый Гай. — Это опять ты!
Селдон посмотрел на Линдора. Тот резко покачал головой.
Деревянная ручка кресла разделяла их, он чувствовал ее плечо и боялся пошевелиться. Все время, пока шла кинохроника, ему хотелось взять ее за руку, и один раз он уже совсем решился, но ничего не вышло, потому что в эту минуту она поправила волосы, а потом положила руку на колени.
: — А ты не рад? Я вот ужасно рад! — Максим только сейчас понял, как ему всегда не хотелось ехать на Юг в одиночку.
— Да, здесь есть шахты. До того, как здесь устроили обсерваторию, Дом под Куполом был центральной шахтой.
– Только в нерабочее время.
— Что всё это значит? — крикнул Гай. Первая радость у него уже прошла, он с беспокойством оглядывался по сторонам. — Куда?! Зачем?!
Но когда началась «Парижанка» и двое молодых людей медленно прошли по ночному городу, и прошли так, как будто никто на них не смотрел, кроме Машеньки и Трубачевского, он собрался с духом. Пальцы ее немного вздрогнули. Не отрываясь она смотрела на экран.
– Когда вы приступаете к работе, мистер Амариль? – спросил Селдон.
— Значит, мы сидим наверху громадной норы в Меркурии. Если сирианцам удается так удачно спрятать крупную базу, где же еще ей быть? Вот откуда грозит опасность.
— На Юг! — крикнул Максим. — Хватит с меня твоего гостеприимного отечества!
Все было таким на экране, каким бывает в маленьком городе и в девятнадцать лет. Они стояли у подъезда старомодного дома, все спали, только одно окно было освещено. Они стояли у подъезда и прощались.
Шепот удовлетворения послышался за столом, но все замолчали при звуке гортанного голоса Уртейла:
— Побег?!
– В шестнадцать ноль-ноль.
Трубачевский давно уже перестал смотреть на экран, а все только на Машеньку, на ее лицо, становившееся то светлым, то отчетливо-темным, и смотрел до тех пор, пока она не сказала лукаво:
— Все это очень хорошо, — сказал он, — но к чему вы клоните? Что вы собираетесь делать?
— Да!
– Можете встретиться со мной в четырнадцать ноль-ноль?
— Мы с Бигмэном, — ответил Лаки, — собираемся войти в шахту, как только будем к этому готовы. Если там хоть что-нибудь есть, мы найдем это.
— Читайте же, опять надпись пропустили.
— Ты с ума сошёл! Тебе подарили жизнь!
– Конечно. Где?
Он повиновался, но минуту спустя снова принялся за свое.
Селдон обернулся к Тисальверу.
— Кто это подарил мне жизнь? Жизнь моя! Принадлежит мне!
– Вы позволите мне принять этого молодого человека у вас?
– Это не принято, – пробормотал Тисальвер. – Ведь он простой термальщик.
Разговаривать было трудно, приходилось кричать, и как-то невольно вместо дружеской беседы получалась ссора. Максим соскочил в люк и уменьшил обороты. Танк пошёл медленнее, но больше не ревел и не лязгал так громко. Когда Максим вылез обратно, Гай сидел насупленный и решительный.
Он не помнил потом, когда пришло ему в голову, что можно поцеловать ее руку, но он помнил очень ясно, что мысль эта сперва показалась ему невозможной. Прошло несколько секунд, темный кадр все сделал темнее, и Трубачевский решился. Она отняла руку, но он снова поцеловал, и больше она не отнимала.
– Но он узнал меня. Он что-то обо мне знает, – возразил Селдон. – Не может быть, что он простой термальщик. В общем, я приму его у себя в комнате. Моя комната, – добавил он, заметив, что Тисальвер состроил гримасу, – это то, за что вам заплачено. Да тем более мы встретимся тогда, когда вы будете на работе.
Парижанка была теперь на вокзале и ждала своего друга. Трубачевский все пропустил и все понимал, как будто это с ним происходило когда-то. Маленький носильщик в падающих штанах появился на перроне и ничего не сделал, только прошел и смешно сбросил с плеча огромный ящик. Все рассмеялись, и Трубачевский догадался, что это был Чаплин.
— Я обязан тебя вернуть, — объявил он.
– Не во мне дело, господин Селдон, – вполголоса проговорил Тисальвер. – Моя жена, Касилия, Она этого не переживет.
Теперь и Трубачевский увлекся картиной и, крепко держа, иногда целуя Машенькину руку, не отрывал глаз от экрана. То чувство грустного восторга, которое он испытал на мосту, читая пушкинское стихотворение, снова вернулось к нему, но теперь уже другим, полным какой-то печальной простоты, в которой все смешалось, — и Машенька, которая вдруг посмотрела на него, и эта девушка парижанка, взволнованно бродившая по перрону, и то, что она ждала, а он не приходил, и то, что все в зрительном зале знали, почему он не может прийти, и только она не знала.
— А я обязан тебя отсюда утащить, — объявил Максим.
– Я поговорю с ней, – вздохнул Селдон. – Поговорю и уговорю.
Стрелка, вздрагивая, передвигается на круглых вокзальных часах. Еще одна, две минуты.