Она ждала, что я предприму дальше, но свет переменился, и мы поехали. На Восемьдесят девятой я подрулил к тротуару там, где она указала, вырубил двигатель и взял сумку.
— Ох, красивая женщина! — глухо рычал он сквозь подпиленные заостренные зубы, на толстых мясистых губах выступила беловатая пена.
- Надеюсь, ты не думаешь с ней удрать? - спросила она.
— Что, понравилась? А она и впрямь то, что надо! — цинично подзадоривал его молодой человек, которого заключенные почтили титулом Короля Каторги.
— Ах, до чего же хороша! До чего же красива!.. Я хочу ее!..
- Думал, но потом заинтересовался.
- Сумкой?
— Ну что ж, у тебя губа не дура… Я отдам ее тебе, когда придет подходящее время.
- Тобой.
— Да, да, ты можешь! Ведь ты же Король! — звериным рыком откликнулся негр.
Она сжала мою руку и мы поднялись в старую квартиру с высокими потолками. Стены были выкрашены в различные оттенки пастели. Мебель только выглядела неуклюжей, а на деле оказалась надежной и удобной.
— У меня к этим визитерам свой счет. Ну да ты сам увидишь…
— И я получу белую женщину?!
Когда я швырнул шляпу на лампу блондинка заметила:
- Может, представимся? Меня зовут Энн Минор.
— Получишь.
Она сняла пальто, глядя на меня со странным выражением.
В это время охранник вел посетителей в лазарет, рассказывая им о страшных событиях, происшедших два дня назад.
- Майк Хаммер, Энн. Я не из полиции, я частный детектив.
— Да, месье, гвоздь длиною почти в целый фут! Им пробили череп… И подвесили на столбе, зацепив за этот стержень… И углем написали всего два слова: «Смерть предателям!»
- Знаю. Я как раз думала, скажешь ты мне это или нет.
— О-о, — застонала женщина, — здесь же ад! Поедем прочь отсюда, меня все это пугает!..
Она с облегчением рассмеялась.
— Не бойтесь, мадам. Мы их хорошо приструнили, сейчас они не опасны.
- Кто тебя предупредил?
— Но они могут вырваться из-под стражи…
- Сама догадалась... Я заметила значок.
— Совершить побег очень трудно. А после принятых нами мер он, почитайте, и вовсе невозможен.
- И постаралась поскорее выставить меня из заведения?
Посетители пересекли внутренний двор исправительной тюрьмы и подошли к просторному бараку, через широкие окна которого виднелись больничные койки, забранные москитными сетками.
- Да.
Монахиня ордена святого Павла Шартрского, бледная от малокровия, но все же смиренная и самоотверженная, переходила от койки к койке, тут отирая пот со лба, там смачивая долькой апельсина потрескавшиеся от жара губы, находя для каждого слово утешения и надежды, усмиряя нежно, по-женски, крики злобы и стоны боли.
- Почему?
- Мюррей не в восторге от сыщиков, пусть даже частных.
Среди больных были и африканцы-идолопоклонники, прижимавшие к груди бесполезные амулеты, и арабы, извергавшие грубую ругань на своем гортанном наречии, и несколько аннамитов с их загадочными, женственными лицами гермафродитов, и представители белой расы, на чьих осунувшихся лицах читалась порой холодная решимость и ненависть.
Они тоже провожали посетителей взглядами, в которых светились ярость, любопытство и изумление при виде этой изящной, грациозной молодой женщины, такой красивой на фоне окружающего ее уродства.
- Чего бояться честному бизнесмену?
- Повтори это снова и выброси одно слово.
В самом конце барака, на предпоследней койке, сидел, скрестив руки на груди, мужчина в расстегнутой на груди рубахе. Восковая бледность покрывала его лицо, он вперил в пришельцев взгляд, в котором можно было прочесть интерес, стыд, страдание… Словно какая-то непреодолимая сила заставила его поднять голову и глядеть прямо в лицо посетителям, не скрываясь под своей москитной сеткой.
Я не стал этого делать, сел на подлокотник кресла и уставился на нее. Энн повесила пальто в гардеробе сняла мою шляпу с лампы, положила на полку и закрыла дверцы. Затем круто повернулась и подошла ко мне.
Несмотря на коротко, почти наголо остриженные волосы, отсутствие бороды, несмотря на предписываемое всем каторжанам единообразие, он резко отличался от прочих правильностью и благородством черт, всем обликом, носящим печать страдания, даже усиливавшего это благоприятное впечатление.
- Я не ребенок, - сказала она. - Мне кажется, я никогда им не была. В клуб ты пришел не развлекаться. Стоило тебе упомянуть про Нэнси, как я похолодела от мысли, чем это пахнет. Покажи мне, на что ты способен.
Ни малейшего следа порока нельзя было увидеть на его энергичном лице. Молодой человек сразу же вызывал сочувствие. Казалось, обрушившееся на него несчастье громадно, и он все-таки не смирился с ним, а безнадежность положения только усиливает его стойкость.
Дуло моего револьвера ткнулось ей в живот, прежде чем она успела договорить. Дав ей им полюбоваться, я убрал револьвер в кобуру и стал ждать. Ее глаза расширились.
От жалости — один шаг до симпатии.
- Я ненавижу Мюррея. Не могу сказать, что люблю остальных, но его я ненавижу. Мюррея и его ребят.
И сколь бы неуместным ни представлялось такого рода чувство здесь, на каторге, именно симпатия пробуждалась в сердцах тех, кто знакомился с этим человеком, казавшимся добрым, энергичным, настойчивым, цельным, одним словом, незаурядным и порядочным.
- А что ты имеешь против них?
Так оно и бывает — первое впечатление никогда не обманывает.
- Не строй из себя пай-мальчика, Майк. Он крыса. Мне не нравится, что он делает с людьми.
Молодой посетитель ничуть не удивился, когда надзиратель, с долей бессознательного почтения в голосе, провозгласил:
- Что Мюррей тебе сделал?
— Вот этот заключенный утверждает, что он невиновен.
- Мне - ничего. Но я видела, что он делал с другими. Он платит мне зарплату и это все, но я не слепая. Мюррей гладко стелет, однако любыми путями добивается того, что хочет.
Юная чета приблизилась к постели больного. Тот не выказывал ни страха, ни недовольства.
Мне не терпелось добраться до сумки. Энн это поняла. Она улыбнулась и нащупала в моем внутреннем кармане бумажник.
— Ну как вы себя чувствуете, номер сто двадцать шесть? — с нотками искреннего интереса в голосе спросил надзиратель.
— Спасибо, начальник, немного лучше, — глухо ответил каторжник. Его голос был несколько странным — слова вылетали отрывисто, как у старых служак, привыкших отдавать команды.
- Принес деньги?
- Сколько смог достать.
— Ну что ж, тем лучше, — продолжал тюремщик. — Хотите, я дам вам хороший совет?
- Сколько же?
— Говорите, начальник, все ваши советы я приму с удовольствием и благодарностью, — произнес заключенный, пристально глядя на посетителя, который, в свою очередь, не мог оторвать от него глаз.
- Все зависит от содержимого. Как ты собираешься распорядиться деньгами?
— Здесь к вам неплохо относятся. Потому что вы славный парень… Дайте честное слово, что не будете больше убегать. И с вас сразу же снимут двойные кандалы.
- Уеду. Сделаю все, чтобы выбраться из этого города. Я устала от него.
При этих словах, казалось бы, неподобающих и неуместных на каторге, где не ценятся никакая клятва, никакое ручательство, при этих словах, свидетельствовавших о небывалом уважении к узнику, кровь бросилась в голову бедняге, но румянец тотчас же сменился мертвенной бледностью.
Я подошел и поднял не очень тяжелую сумку. Она была испачкана, по бокам виднелись грязные подтеки. Возможно, здесь находится ответ, таится причина смерти Рыжей... Сумка была закрыта на замочек.
— Вы очень добры ко мне, действительно добры… Благодарю вас. Но обещать подобное… Нет, я не смогу выдержать. Никогда, никогда не смогу…
- Я нашла ее сегодня утром. У нас есть маленький чуланчик, забитый всяким хламом. И вот сегодня, когда мне понадобилась какая-то мелочь, я натолкнулась на нее. На сумке был автобусный ярлык с именем Нэнси.
Он произнес последние слова очень напряженно, но чувство собственного достоинства не изменило ему ни на миг, а голос и выражение лица свидетельствовали о том, что отвечавший — человек свободный, хотя, возможно, на каторге ему суждено погибнуть.
- Как она туда попала?
Молодой посетитель пришел в крайнее замешательство. Он пытался вспомнить имя, когда-то дорогое, уважаемое, почитаемое имя… И вдруг его осенило:
- Недавно Мюррей делал ремонт. Когда убирали помещение, все ненужное сносили в чуланчик. Очевидно, Нэнси тогда не было, а потом она решила, что потеряла ее.
— Леон!.. Леон Ришар!.. Ты ли это?!
И узник закричал как раненый зверь, завыл, зарыдал и, ломая руки, воскликнул:
Энн вышла и вернулась с бутылкой и двумя бокалами. Мы молча выпили, затем она снова налила, села на край тахты и принялась за мной наблюдать. Ее поза напоминала кошку - совершенно свободная, но таившая мощь сжатой пружины. Она подтянула под себя ноги, и даже грубый нейлон не мог скрыть упругую округлость ее бедер. При каждом вдохе грудь наполняла складки платья, борясь с материей, и мне казалось, что схватка будет выиграна.
- Ты не собираешься открывать ее?
— Бобино!.. Ты Бобино, Жорж де Мондье?!
В голосе Энн сквозила насмешка.
— Да, это я! — отвечал тот, утирая слезы. — Я тот, что был твоим другом… И есть… И всегда буду…
- Мне нужна булавка... спица. Что-нибудь...
— Бедняга, ты называешь себя другом каторжника…
Слова давались мне с трудом.
— Какое мне до этого дело, раз ты невиновен…
Энн поставила бокал на край стола и соскользнула с тахты. Она прошла слишком близко. Я потянулся и остановил ее, но мне не нужно было тратить усилий, потому что ее рот жадно приник к моему, а сама она оказалась в моих объятиях, прижимаясь ко мне так тесно, что я чувствовал каждую частицу ее восхитительного тела. Я запустил пальцы в волосы Энн и запрокинул ее голову, чтобы целовать шею и плечи, а она страстно стонала...
— Так ты веришь мне… Спасибо. Но ты же ничего не знаешь…
Когда я отпустил ее, глаза Энн тлели темными угольками, готовыми немедленно воспламениться. Улыбнувшись, она вышла, и я услышал шум выдвигаемого ящика и возню с инструментами. Шум стих, но Энн вернулась не сразу. А когда вошла, то платья на ней не было: его и все нижнее белье заменил прозрачный халатик. Она намеренно прошла перед лампой, чтобы подтвердить мои догадки.
— Мне кое-что рассказали… Этот славный малый, надзиратель… В глубине души он верит в то, что ты невиновен…
- Нравится? - спросила Энн.
Потрясенный происходящим, караульный молчал, будто язык проглотил.
- На тебе - да.
Потрясенная молодая женщина с глазами, полными слез, подошла к заключенному и, протянув тонкую изящную ручку, произнесла нежным голоском, срывающимся от волнения:
- А если бы не на мне?
— Все слова и поступки моего супруга представляются мне не просто правильными, но — священными… Отныне я тоже считаю себя вашим другом. И я думаю — вы страдаете, будучи в отдалении от тех, кого любите… Вам выпала тяжкая доля… И это так несправедливо.
- Все равно нравилось бы.
— Как хорошо ты говоришь, моя милая жена! — воскликнул Жорж де Мондье. — Я ничего другого от тебя и не ожидал. Этот человек был моим другом, когда я, бедный типографский рабочий, трудом зарабатывал себе на хлеб. Он — честный человек, у него щедрое сердце. Все во мне кричит — он невиновен, он ничем не мог себя запятнать!
Она протянула мне одну из тех патентованных штучек, которые якобы разрешают все механические трудности, возникающие в домашнем хозяйстве; потом вытащила из моего кармана сигарету и прикурила от настольной зажигалки. Выдохнув дым мне в лицо, она спросила:
В это время заключенный кончиками пальцев, растроганно и нежно, прикоснулся к руке молодой женщины.
- Это не может подождать?
Тут нервный припадок потряс его мощное тело атлета, слезы ручьем полились из глаз.
Я поцеловал ее в кончик носа.
— Друзья мои, милые мои друзья, — не помня себя рыдал он. — Наконец-то я могу пролить слезы, душившие меня… С того проклятого дня… когда судьи, мерзавцы… признали, что я виновен… Вы протянули мне руку помощи… Слова привета, слетевшие с ваших уст, вернули меня к жизни… Да благословен будет случай, приведший вас ко мне!
- Нет, милая, не может.
— Да, — раздумчиво подтвердил Жорж де Мондье, чью странную кличку «Бобино», надеюсь, не забыли читатели «Секрета Жермены», — да, случай странный… Мы с женой путешествуем уже полтора года после того, как совершили печальное паломничество к могиле моего отца, которого я при жизни не знал… Мы побывали в Индии, на островах Малезии
[106], в Австралии, пересекли Тихий океан, посмотрели Соединенные Штаты, Мексику, Британскую Гвиану, и, уже вознамерившись вернуться во Францию, вдруг надумали заехать и сюда… Видишь ли, Леон, дружище, мы совсем не читали французских газет, следовавших за нами по пятам… и понятия не имели о том, в какую беду ты попал.
Когда я повернулся и засунул приспособленьице в замок Энн отошла в сторону. Хитрая штуковина скрипела и проворачивалась и, наконец, погнулась. Я повернул инструмент другой стороной. На этот раз мне повезло: раздался щелчок, и замочек открылся. Но не успел я шевельнуться, как верхний свет погас, и сквозь пелену ночи и табачного дыма лишь слабо пробивался свет настольной лампы.
— Да, Жорж, я попал в ужасную беду… Позволь мне задать тебе один вопрос.
- Майк... - прошептала Энн.
— Десять вопросов! Сто! Сколько угодно.
Я обернулся, чтобы запустить в нее чем-нибудь, и застыл - она сбросила халат и живой статуей в чулках стояла посреди комнаты, куря сигарету, которая оранжевым огоньком отражалась в ее глазах. Энн широко расставила ноги, держа руку на бедре, и каждая мышца этого дерзкого тела разжигала во мне страсть. У моей блондинки оказалась основа брюнетки, но это делало ее только более интригующей, соблазнительной - достаточно, чтобы заставить меня забыть о сумке, избиениях и убийствах.
— Ты пробудешь здесь еще какое-то время?
Я схватил ее в объятья, и она тяжело задышала мне в плечо, затем куснула меня в плечо и выскользнула из моих рук на тахту, куда я вынужден был за ней последовать, и мерцающий свет лампы, струившийся по комнате, словно шептал вместе с нашим дыханием, пока не раздался вскрик...
— Мы собирались послезавтра отбыть на пакетботе…
Моя рука дрожала, когда я потянулся за сигаретой. Энн улыбнулась мне и мягко проговорила:
— Послезавтра? — переспросил в неописуемой тоске заключенный…
- А я уж сомневалась, что могу еще быть интересна.
— Но мы свободно располагаем собой и своим временем… и… Какого ты мнения, Берта?
Я поцеловал ее снова.
— Я думаю, раз ты решил прийти на помощь твоему другу… нашему другу. Значит, мы конечно же останемся здесь!
- Не кокетничай. Довольна, что сбила меня?
— Вот именно!
- Да.
— Будьте благословенны, мадам, до конца дней своих за это благодеяние! Знайте, что вы имеете дело с человеком, способным испытывать признательность! Отныне вся жизнь моя, весь остаток моих сил — все это принадлежит вам.
Она не произнесла ни слова, когда я встал и вернулся к столу, но следила за мной неотрывно. Я отложил сигарету, дым которой застревал у меня в груди, и взялся за сумку.
— Но послушай, Леон, ты вот только что спрашивал, когда мы уезжаем…
Я присвистнул сквозь зубы. Сумка была набита детской одеждой, совершенно новой. Я медленно ощупывал ее - крошечные свитера, ботиночки, чепчики, другие вещицы, названия которых были мне даже неизвестны. На дне лежали два аккуратно сложенных шерстяных одеяльца.
— Я спрашивал потому, что ты можешь поднять в библиотеке подшивку газет… Узнать из них о моем несчастье… И тут ты все поймешь — и как пристрастны были судьи, и какой вес имел поклеп, возведенный на меня негодяем, оставшимся со своими миллионами безнаказанным… Я поведаю тебе всю подоплеку, всю подноготную этой истории, ты поймешь.
Десятки предположений носились в моей голове, но только одно имело какой-то смысл. Рыжая была матерью; кто-то был отцом. Изумительная, прекрасная ситуация для шантажа. И причина для убийства... И еще факт: все вещи совершенно новые, с иголочки, на некоторых даже сохранились ценники.
— Да, пойму. И сделаю все возможное, чтобы облегчить твою участь… Попытаюсь добиться пересмотра дела. Я хочу всем объявить о твоей невиновности, и я это сделаю!
Я открыл молнию бокового отделения: набор булавок губная помада и карманное зеркальце. В маленьком карманчике лежало несколько фотографий. Я разглядывал их и видел совсем другую Нэнси - молодую девушку лет шестнадцати. Вот она на пляже с юношей, а вот - уже с другим. Снимки, очевидно, были сделаны на загородной прогулке или пикнике. Ребят было много, но Нэнси, казалось, никому из них не отдавала предпочтения.
— Жорж, дорогой мой!
Да, тогда она был иной - свежей, как едва распустившийся цветок. Ее глаза улыбались мне, словно зная, что в один день эти карточки окажутся здесь, передо мной. На двух фотографиях были ясно видны ее руки; Нэнси носила кольцо.
— Не благодари меня. Кроме чисто дружеской заинтересованности, это еще вопрос справедливости, порядочности, чести! Дай мне руку на прощание! Выздоравливай скорее. Не теряй надежды и положись на меня. До свидания!
Я внимательно вглядывался в фон в надежде понять, где делались снимки, но видел только воду и песок. На обратной стороне тоже не было никаких пометок... Проход оканчивался тупиком. Высокой крепкой стеной, которую я не мог одолеть без лестницы
Ничего больше не слушая, не желая терять ни минуты, молодой человек подхватил супругу под руку и, обогнав охранника, вышел из госпиталя.
- Это тебе помогло? - внезапно произнесла Энн.
— Месье, — обратился к нему охранник, добрый малый. — Послушайте мой совет. Никого не посвящайте в ваши планы.
— Почему это?
Я кивнул, вырвал из чековой книжки листок, подписал его и положил на стол. Я уже определил сумму, но все-таки спросил:
- Сколько ты хочешь?
— Потому, — пробормотал он, понижая голос, — что вы можете восстановить против себя начальство тюрьмы…
Энн не ответила, и я оглянулся: Энн, все еще обнаженная, лежала на тахте и улыбалась. Наконец она сказала:
— Быть того не может!
- Нисколько. Ты уже заплатил.
— Тем не менее это так… Оно не любит признавать ошибки, ему хотелось бы, чтобы его мнение всегда совпадало с мнением правосудия…
Я захлопнул сумку, взял с полки шляпу и открыл дверь. Мистер Берин все равно должен мне пятьсот долларов; Энн получит свою поездку.
Я подмигнул ей, она подмигнула мне, и дверь захлопнулась.
ГЛАВА 7
8
Минуло два месяца с тех пор, как на сцене появился юный граф Жорж де Мондье, которого читатели «Секрета Жермены» сразу же вспомнили как Бобино. Дитя, найденное на ступеньках театра «Бобино».
Ночью я не спал - выложил содержимое сумки перед собой на стол и курил одну сигарету за другой, пытаясь понять, какой все это имеет смысл. Детская одежда, несколько фотокарточек, грязная сумка... Вещи Рыжей.
Малыша подобрали рабочие и воспитали его порядочным, трудолюбивым человеком, обучив ремеслу наборщика, делу не только почтенному и уважаемому, но и требующему развитого интеллекта и смекалки. Корпорация наборщиков всегда считалась элитной среди рабочих, а между ними попадалось много светлых голов.
Когда это было?
Где?
В свое время, набирая газету «Молодая республика», Бобино познакомился с семьей, на долю которой выпали немалые испытания — с мамашей Роллен, вдовствовавшей в течение многих лет, и тремя ее дочерьми: Жерменой, Бертой и младшей, Марией.
В холодильнике стояло пиво, и я медленно потягивал его, размышляя, перебирая в уме все факты.
В Жермену, необыкновенно красивую, но столь же необыкновенно строгих правил девушку, до безумия влюбился парижский гуляка, граф де Мондье. Исчерпав все средства — посулы, подкуп, обещания жениться и тому подобное, он силой увез бедняжку.
Лучи солнца пробились сквозь оконные занавески, тщетно пытающиеся удержать ночь, и я вспомнил, что обещал позвонить мистеру Берину. Он сам поднял трубку, и на этот раз сонливость звучала в моем голосе.
В то же время матушка Роллен, став жертвой несчастного случая, умерла. Безутешные Берта и Мария остались одни-одинешеньки, а похищенная графом де Мондье Жермена безуспешно пыталась наложить на себя руки, чтобы прекратить страдания.
- Это снова Майк.
Бобино, влюбленный в Берту, не в силах был, при всем своем желании, спасти Жермену. Он едва не погиб и лишь чудом вырвался от бандитов графа де Мондье, в частности от Бамбоша.
- Доброе утро. Вы рано на ногах.
Жермену спас русский князь Березов, влюбившийся в нее. Она разделила его чувство, и вскоре они поженились.
- Я еще не ложился.
Случилось так, что Жермена, во время своего краткого заточения в доме умалишенных, встретилась там с несчастной женщиной, с Марией Анной Корник, по прозвищу Маркизетта, проведшей в этом доме скорби восемнадцать лет.
- В преклонные годы вам придется расплачиваться за отсутствие самодисциплины, молодой человек.
Когда-то она была любовницей юного графа де Мондье, и в результате этой связи у них родился сын. Граф признал ребенка своим и ожидал только одного — когда Мария-Анна достигнет совершеннолетия, чтобы одновременно дать ей не только свое имя, но и состояние.
- Возможно, - произнес я невыразительно, - но сегодня платите вы. Я оставил моему другу чек па пятьсот монет.
Но отец его, старый граф де Мондье, и слышать не хотел о браке между сыном и дочерью одного из своих фермеров. Он отослал сына в кругосветное путешествие, приставив к нему Лорана Шалопена, сына одного из своих охотничих. Матушку Лорана, кстати сказать, истинную красотку, любвеобильный старикан когда-то соблазнил.
- Отлично, Майк; сейчас же позабочусь об этом. Вы узнали что-нибудь от вашего... мм... источника?
Дети росли вместе. Кроме того, они были очень похожи, что заставляло окружающих утверждать, что Лоран Шалопен — незаконный старший брат Гастона де Мондье.
- Все только запуталось. Но я узнаю. Клянусь.
Надо признать: Лоран обожал Марию-Анну и смертельно ненавидел Гастона, обвиняя его в том, что тот завладел его именем, положением в обществе и любимой женщиной. Опасаясь, как бы Лорану не пригрозили тюрьмой, молодая женщина никому не жаловалась на преследования любовника.
- Тогда я могу считать, что деньги потрачены с пользой. Но, пожалуйста, будьте осторожны, я вовсе не желаю, чтобы вы опять попали в какую-нибудь переделку.
Гастон и Лоран вместе уехали и провели в путешествиях два года. Лоран вернулся один и попытался, ввиду семейного сходства, выдать себя за Гастона.
- Это обычная вещь в моей профессии, мистер Берин. Теперь, кажется, я выхожу на след.
Мария-Анна разгадала подмену и, опознав сына охотничьего, обвинила его в убийстве.
- Прекрасно. Вы меня заинтриговали. Секрет?
Лоран доказывал, что Гастон умер в лесах Бомбея от желтой лихорадки, а сам он решил занять место покойного исключительно из любви к Марии-Анне.
Шалопен вызывал у молодой женщины глубочайшее отвращение и омерзение, зиждившееся еще и на подозрении, что он убил ее любимого.
- Никаких секретов. Я достал сумку, набитую детской одеждой. И несколько фотографий.
- Детской одеждой?
К несчастью, Мария-Анна, которой претили любовные объяснения Лорана, пригрозила, что обратится к прокурору. Испугавшись, он похитил ее ребенка, а мать упрятал в клинику для душевнобольных, предупредив о том, что ребенка беспощадно уничтожат, если она вздумает бежать.
- Вещи Рыжей... или ее ребенка.
Таким образом, устранив опасного свидетеля, а также присвоив документы покойного, он завладел состоянием старого графа.
Он поразмыслил над этим и признался: это головоломка, просто головоломка.
Лоран жил на широкую ногу, прославился как один из самых неугомонных кутил и чуть ли не два десятилетия оставался модным прожигателем жизни.
- Теперь немедленно отправляйтесь спать. Звоните, когда понадобится.
Для того чтобы поддерживать свой достаток на привычном уровне, он придумал ежегодные поездки в Италию, где, как заправский разбойник, занимался вооруженным грабежом на больших дорогах. Его промысел долго процветал, давая возможность поживиться и более мелкой сошке — бандитам, которых он держал в качестве своих подручных. К этой категории принадлежал и Бамбош, лжеграф был его первым наставником.
Глаза горели, выпитое пиво мешало думать. Я в последний раз затянулся и отбросил окурок, потом рухнул на диван и тут же провалился в сон, прекрасный, благословенный сон, отгораживающий от злых безобразных вещей бытия и оставляющий только туманную мечту...
Так бы оно дальше и шло, если бы негодяй, по-прежнему по уши влюбленный в Жермену, не только не прекратил ее преследовать, но и продолжал атаковать также князя Березова, Бобино и юных сестер Роллен — Берту и Марию.
Колокол. Он звонил и звонил, я пытался отмахнуться от звона как от назойливой мухи, но безуспешно. Наконец я очнулся. У головы надрывался телефон, и я едва сдержал желание швырнуть его в стену.
С энергией и смелостью, редко присущими женщине, Жермена, видя, что близким ее угрожает опасность, приняла решение разоблачить мерзавца. После целого ряда драматических приключений ей удалось выявить, что граф и бандит — одно и то же лицо. Она добыла доказательства гибели истинного графа де Мондье и установила, что человек, узурпировавший его права — Лоран Шалопен, — по всей вероятности, является и его убийцей.
Это была Вельда.
Одновременно, по счастливому стечению обстоятельств, обнаружилась та женщина, чьему попечению был вверен сын Марии-Анны Корник, и эта женщина рассказала, что оставила бедного малютку на ступенях театра «Бобино». Все обстоятельства совпадали — стало очевидно, что это тот самый подкидыш, которого подобрали и воспитали рабочие-типографы.
- Майк... ты? Майк, отвечай мне!
- Я, дорогуша, я. Чего ты хочешь?
Бобино не только нашел мать, но и обрел фамилию и вступил в права на принадлежащее ему наследство. Он женился на Берте Роллен, Жермена вышла замуж за князя Березова.
В ее голосе прозвучало облегчение.
Проведя счастливый и безоблачный медовый месяц, граф де Мондье решил осуществить мечту всей жизни — совершить кругосветное путешествие, доступное, увы, лишь богачам, при котором комфорт удваивает прелесть поездки, усиливает впечатление от увиденного, погружает душу в сладостную пьянящую негу, высвобождая ее из тенет всего будничного и обыденного.
Мы уже узнали, как и при каких обстоятельствах молодожены по прихоти, внезапно пришедшей им в голову, очутились в одной из французских экваториальных колоний.
- Где тебя черти носили? Я обзвонила каждый салун в городе!
- Здесь был.
Мы узнали также, как, по велению своего доброго и чуткого сердца, Бобино, рвавшийся домой, во Францию, решил прервать путешествие, чтобы прийти на выручку другу.
- Я звонила четыре раза!
Однако надо оговорить особо — друг этот был для него не просто приятелем, нет, их связывали и сердечная приязнь, и, главное, глубочайшее взаимное уважение, являющееся фундаментом истинной дружбы.
- Спал.
Бобино готов был что угодно совершить для того, чтобы добиться правды по делу Леона, невинно осужденного на каторжные работы. А в невиновности друга он не сомневался, потому что верил тому на слово.
Для тех, кто знал этого молодого человека, было очевидно: для достижения своей благородной цели он сделает все, что в его силах, не пожалеет ни времени, ни денег, а быть может, и жизни.
- А, снова гулял всю ночь... Кто она?
- Зеленые глаза, голубые волосы, пурпурная кожа. Ты чего пристаешь? Кто из нас начальник?!
Жена обожала его и целиком и полностью поддерживала. К тому же у нее была щедрая душа, она не торговалась, когда речь шла о любви или дружеских чувствах.
- Рано утром звонил Пат. Что-то насчет Финнея Ласта. Перезвони ему.
Итак, молодые супруги первым делом поехали на корабль, чтобы сообщить о своем твердом намерении остаться в Кайенне — не объясняя, правда, его мотивации — капитану «Сальвадора».
- Так бы сразу и сказала!..
Капитан, знавший во всех мельчайших подробностях жизнь столицы Французской Гвианы, дал им добрый совет: поселиться в меблированных комнатах или даже снять отдельный домик.
Я быстро дал отбой, набрал номер полиции, и дежурный объяснил мне, что капитан Чамберс на работе, но сейчас его нет: ушел по служебному делу. Желаете что-нибудь передать?... Я желал только выругаться, но попросил не беспокоиться и бросил трубу.
Что касается квартиры, то лучше всего выбрать роскошно обставленные апартаменты со всеми удобствами в том доме, где держит модный магазин мадемуазель Журдэн. Там им будет хорошо. Сама мадемуазель Журдэн приехала из Европы. Женщина она молодая, но безупречного поведения, репутация у нее выше всякой критики. Словом, это как раз то, что им было нужно.
Было пять минут двенадцатого, день наполовину убит. Я собрал детскую одежду в сумку, положил в боковое отделение фотографии, затем пошел в ванную и принял душ.
Бобино рассыпался в пылких благодарностях и, разумеется, согласился на предложение любезного офицера пообедать вместе и провести еще одну ночь на борту пакетбота — «Сальвадор» собирался отчалить только завтра до начала прилива.
Снова зазвонил телефон, и мне, мокрому, пришлось шлепать в комнату.
Затем граф де Мондье сел и написал письмо свояку и свояченице Березовым, дабы сообщить о том, что они с Бертой задержатся и их возвращение откладывается на неопределенный срок.
Пат рассмеялся.
На следующее утро супруги, приказав выгрузить на берег багаж и оставив его на таможне, первым делом отправились к мадемуазель Журдэн.
- Как проводишь время, приятель!?
Встретила их маленькая негритяночка, мелодичным голоском сообщившая, что госпожа завтракает.
- Если бы ты знал, то захотел бы поменяться со мной работой. Вельда сказала, что у тебя новости о Финнее.
— Мамзеля, — доложила она хозяйке, — тута приходить белый господин и белый мадамка. Они сейчас ожидать в ваш дом.
Он сразу перешел к делу.
Модистка вышла из столовой, полагая, что явились какие-нибудь клиенты.
- Утром я получил сообщение с Побережья. Похоже, на Финнея Ласта падает подозрение в убийстве. Но дело в том, что парень, который мог бы его распознать, мертв, есть только описание.
При виде мадам де Мондье вопль ужаса застрял у нее в горле. Побелев как мел, она зашаталась и рухнула на пол, шепча:
- Это уже кое-что. Финнея Ласта не трудно описать - Масляная голова. Что ты собираешься делать?
— Сестра княгини Березовой… Я погибла…
- Я дал запрос. Если описание сойдется, то... У меня имеются копии его Фотографии - взял с разрешения на оружие - и я отправил их туда.
Завидя ее, Берта в свою очередь отшатнулась так резко, как будто перед ней встала на хвост и приготовилась к удару одна из жутких ядовитых змей, обитающих в тропической зоне.
- Значит, когда понадобится, его можно задержать по подозрению... если сумеем его найти.
- Ну вот и все, просто решил держать тебя в курсе. А я сейчас занят. Смерть. Нужно писать рапорт.
Затем, чувствуя удушье, побледнев так, что казалось, она тоже сейчас упадет в обморок, Берта залепетала:
- Кто-нибудь из наших знакомых? - спросил я.
— Фанни!.. Сообщница бандита, из-за которого мы все едва не погибли!.. О, несчастная! Откуда вы здесь? Как вы здесь оказались?!
- \"Хозяйка\" из клуба \"Зеро-Зеро\".
Фанни понемногу пришла в себя. Она вперила взгляд в пораженных этой встречей супругов, понимая, что при виде нее в них тотчас же проснулись жуткие воспоминания обо всех семейных горестях, и тихо, робко, но не без некоторого достоинства молвила:
Моя рука сжала трубку.
— Как оказалась?.. Уж если оказалась, то это значит — и он здесь… В этом позорном застенке, где все — безнадежность, ненависть, проклятие…
- Как она выглядит, Пат?
— Бамбош?! Бамбош — здесь?! — вскричал граф и, хоть он был человек неробкого десятка, по спине у него пробежал холодок. — Я думал, он в Новой Каледонии!..
- Крашеная блондинка, около тридцати. Патологоанатом считает, что это самоубийство. Была найдена прощальная записка.
— Если б он был там, то и я была бы там же… Разве найдется хоть одна живая душа в мире, кроме меня, чтоб утешить его… пожалеть?.. Кто же, как не я, его приласкает?.. Знаю, знаю, что вы думаете… В ваших глазах он зверь, не человек… Еще бы, бандит, уголовник, заключенный… Но ведь он несчастен. Пусть он каторжник, пусть! Но как же мне его, бедного каторжника, не любить? Я люблю его, слышите вы!..
Мне не не надо было спрашивать ее имя. В \"Зеро-Зеро\", возможно, дюжина крашеных блондинок, но я не сомневался.
— Пойдем отсюда, пойдем же скорее, любимый! — заклинала Берта.
- Самоубийство, Пат?
Но лицо ее побледнело еще больше. У нее тоже подкосились ноги, и она упала в кресло.
Ему не понравился мой тон.
- Самоубийство, безусловно!
— Я внушаю вам ужас, не правда ли? — с горечью продолжала Фанни. — Невиданно, неслыханно — любить каторжника! Одного из тех, в кого здесь последний кули
[107] считает себя вправе бросить камень… А мне… мне все равно! Разве любовь выбирает?.. Эта любовь — как расплавленный металл у меня в крови… Она меня иссушает… Прожигает всю душу до дна… Она привела меня в этот ад, чтобы я могла подстерегать взгляд, жест, ловить улыбку проходящего мимо в позорном одеянии арестанта… И я, не имея никакой надежды, упиваюсь этой любовью… Я живу ею… Живу в ожидании часа, когда она же меня и погубит…
- Ее имя Энн Минор?
Потрясенные ее вдохновенной речью и горящим взглядом, совершенно преобразившим девушку, Жорж и Берта молча слушали, не находя в себе сил утешить ту, кто была в сговоре со злодеем, злым гением их семьи, но не в силах были и проклинать ее.
- Да... ты... как ты?..
Фанни по-своему истолковала их молчание.
- Тело в морге?
— А теперь, — в отчаянии проговорила она, — судьбе угодно, чтобы вы узнали мою тайну… Секрет, который я здесь уже полтора года так ревностно берегу. А ведь в этой тайне заключена вся радость жизни для меня, затворницы, отшельницы… И в ней же заключен и весь мой позор… Теперь я человек конченый… Кто я? Отщепенка, подстилка каторжника…
- Да.
— Мадемуазель, — с достоинством прервал ее излияния Бобино. — Человек, которого вы защищаете, жестоко обошелся с нами. Мы — жертвы, но не доносчики. Живите себе с Богом. Наша честь — порука неприкосновенности вашего секрета, он будет сохранен, даю вам честное слово.
- Жди меня там через двадцать минут слышишь?
— Вы говорите правду, месье? — недоверчиво воскликнула девушка.
Я приехал через сорок минут. Пат нетерпеливо расхаживал снаружи. Увидев мое лицо, он покачал головой.
— Мое слово свято, мадемуазель. И моя жена со своей стороны дает вам такое же обещание. Не правда ли, Берта?
— Да, клянусь вам. Кроме того, вы были добры к нашему племяннику Жану, когда его держал взаперти похититель.
- Ты только что отсюда? - поинтересовался он. - Я видел более приятных на вид покойников.