Видеть свирепую Гортину робко молящей о прощении было приятно само по себе, не говоря уже о ее блестящих глазах, белых обнаженных плечах и смуглых щеках.

— Простить тебя? — отозвался я. — Охотно. Подойди сюда, Гортина.

Девушка медленно шагнула вперед, не сводя с меня глаз, словно старалась прочитать мои мысли. Полупрозрачный хитон подчеркивал все линии ее гибкого тела; она двигалась с той непринужденной природной грацией, которая свойственна диким кошкам.

— Подойди, Гортина, не бойся меня. — Я усадил ее на скамью рядом с собой. — Я хочу поговорить с тобой. Скажи, у тебя есть любовник?

Она улыбнулась, сверкнув перламутровыми зубами, и просто ответила:

— Нет.

— Вот как? И ты думаешь, я этому поверю?

— Это правда. Я с детства принадлежу Елене Аргивской и никогда не смотрела благосклонно ни на одного мужчину, пока не увидела тебя.

— Но в этом нет надобности. Я твой господин.

— Да, но я заставила тебя взять меня к себе.

— Значит, ты не ненавидишь меня?

Гортина молча устремила на меня призывный взгляд из-под полуопущенных темных ресниц. Сам не знаю, как это произошло, но моя рука обвила ее плечи.

— Я твоя рабыня, — прошептала она. — Рабыня по доброй воле, Идей. Гортина не холодна — хочешь ощутить жар ее пламени? Ты ведь знаешь девушек Грей — недаром Елена, которая рождена для любви, выбрала меня из их числа.

Гортина склонилась ко мне, прижавшись щекой к моему плечу. Кровь закипела у меня в жилах, и я привлек ее к себе.

Не знаю, какое безумие овладело мной, заставив обратить взгляд на рабыню, словно она была царской дочерью. Было ли это безумием или слабостью? Те, кто знаком с обычаями Трои, едва ли станут осуждать меня, как бы я ни порицал себя сам. Даже Гектор, чьи моральные качества превозносились жрецами в качестве примера для молодых, развлекался с танцовщицами, покуда дома его ожидали объятия верной жены Андромахи.

Я тоже не искал в компании Гортины ничего, кроме развлечения. Что из того, что я обнял ее? Какой мужчина на моем месте поступил бы иначе? Если меня упрекнут в слабости, могу лишь ответить, что я вскоре сполна расплатился за нее. Повторяю — я искал всего лишь безобидного развлечения, но понял, что других в этом будет нелегко убедить.

«Другой» была Гекамеда, которая, вернувшись с прогулки и бесшумно войдя в комнату, увидела Гортину в моих объятиях. Не без смущения должен признать, что мои губы прижимались к губам грейской девушки.

Услышав шорох, я поднял взгляд в тот момент, когда Гекамеда повернулась с явным намерением молча удалиться. Оттолкнув Гортину, я вскочил на ноги, но Гекамеда не остановилась и даже не обернулась.

— Ты погубила меня, несчастная! — крикнул я Гортине и поспешил вслед за Гекамедой. Она ушла в свою комнату, закрыв за собой дверь.

Я постучал, сперва робко, затем более настойчиво.

Ответа не последовало.

— Гекамеда, — окликнул я ее, — я должен поговорить с тобой.

— О чем? — послышался голос девушки после долгой паузы. — Отправляйся к своей грейской рабыне.

Ничто не вызывает больший гнев у мужчины, чем сознание того, что он выставил себя дураком. Я начал колотить в дверь и кричать:

— Впусти меня, Гекамеда, я приказываю тебе! Неужели ты ослушаешься своего господина?

Сразу же послышались шаги, засовы отодвинулись, и дверь открылась. Когда я вошел, Гекамеда успела отойти в дальний конец комнаты, откуда смотрела на меня глазами полными презрения.

Я решил использовать метод откровенности.

— Гекамеда, — заговорил я, шагнув к ней с протянутой рукой, — я не сделал ничего дурного. Ты видела мою слабость — не более того. Гортина принесла мне прохладительный напиток, ее слова воспламенили меня, она подошла совсем близко…

— Зачем ты мне все это рассказываешь? — прервала Гекамеда.

— Я хочу, чтобы ты поняла…

— Я все понимаю. Меня нисколько не удивляет то, что Идей ищет удовольствия в объятиях пьяной девушки.

— Гекамеда…

— Возможно, ты думаешь, что я ревную? Ничего подобного. Я всего лишь презираю тебя и удивляюсь тому, зачем ты пытался убедить меня…

— Что я люблю тебя? Ты знаешь, что это правда. Не моя вина, что ты застала меня с Гортиной.

— Полагаю, это моя вина. Мне не следовало так рано возвращаться с прогулки.

— Значит… ты не простишь меня?

— Мне нечего тебе прощать. Меня все это не касается.

— По крайней мере, ты знаешь, что я люблю тебя?

— Конечно. — Гекамеда презрительно усмехнулась. — И Елену, и Гортину, и любую другую женщину. Неудивительно, что ты ненавидишь Париса. Ты хочешь превзойти его, но тебе это не удается.

Я льстил, умолял, но она оставалась непоколебимой. Сознание собственной неправоты усиливало мой гнев, заставив перейти к угрозам, но Гекамеда молчала, пока я не начал думать, что она в самом деле равнодушна ко мне.

Отчаявшись, я прекратил попытки объясниться и велел ей приготовиться сопровождать меня к Скейским башням. Гекамеда покачала головой.

— Ты отказываешься? — крикнул я вне себя от ярости.

— Да, — спокойно ответила она.

Несколько секунд мы стояли молча, глядя друг другу в глаза. Гекамеда, несомненно, прочитала мои мысли, повторив с явным вызовом:

— Я не пойду. Что бы ты ни сделал, ты не заставишь меня сопровождать тебя.

— Ты понимаешь, что это означает неповиновение хозяину? — Я чувствовал, что мое лицо побагровело от гнева.

Она молча кивнула, не отводя взгляд. Будучи не в силах выносить ее упрямство, дерзость и холодное презрение, я крикнул Ферейну, чтобы он принес мне мой охотничий хлыст.

Очевидно, Ферейн догадался о моих намерениях, ибо, когда он появился в дверях с хлыстом в руке, его лицо побелело от страха. Я решительно шагнул к Гекамеде, в ее глазах не было испуга — только ненависть, заставившая меня содрогнуться.

— Открой плечи! — приказал я хриплым голосом.

Она не шевельнулась. Я грубо сорвал с нее хитон, обнажив плечи и руки, и взмахнул хлыстом. Но моя рука безвольно опустилась, и хлыст упал на пол, слегка коснувшись Гекамеды.

Дрожа всем телом, я опустился на скамью. Она по-прежнему стояла, глядя на меня, но ее лицо стало смертельно бледным.

— Ты видишь… — запинаясь, промолвил я, протянув к ней руки.

— Вижу. — Гекамеда с презрением засмеялась. — Я вижу, что тебе не хватает храбрости ударить царскую дочь.

— Это ложь! — крикнул я. — Мою руку удерживает любовь, а не страх!

— Вот как? — Ее голос не дрогнул, и она не двинулась с места. — Ты обнажил мои плечи — подними хлыст и воспользуйся им или уходи.

Молча поднявшись и оставив хлыст лежать на полу, я повернулся и вышел из комнаты.

Глава 17

На поле сражения

Я много раз упрекал себя за свое поведение тем утром. Худшим из всех человеческих пороков я считаю нерешительность, возможно, потому, что это моя величайшая слабость. Разум говорил мне, что, если я поднял плеть, значит, должен был ее опустить. То, что меня подвело мое сердце, отнюдь не предмет для хвастовства, хотя это и пошло мне на пользу.

После сцены с Гекамедой я покинул свои покои, не дожидаясь завтрака, и задержался лишь для того, чтобы накинуть хламиду и дать указания Ферейну.

Идя по коридору, я внезапно оказался лицом к лицу с Гортиной.

— Ты недоволен мной? — вкрадчиво заговорила она, но я молча отодвинул ее в сторону и зашагал дальше. Она что-то кричала мне вслед, но я не обернулся.

Некоторое время я бродил по дворцовой территории, думая о Гекамеде. Я не знал, люблю я ее или ненавижу, но не мог выбросить ее из головы.

Наконец я почувствовал голод, но поклялся себе, что скорее умру, чем вернусь в свои покои. Во-первых, я не хотел видеть ни Гекамеду, ни Гортину, а во-вторых, дома не осталось ни капли приличного вина.

Решив позавтракать с Киссеем, я направился к дому друга и вскоре сидел с ним за столом. Он от всей души сожалел, что не мог вчера быть на башнях, так как занимался делами с отцом.

— Вот почему ты застал меня так рано поднявшимся с постели, — сказал Кисеей. — Я твердо решил сегодня ничего не пропускать, вот увидишь — что-то произойдет.

— Меня бы это очень удивило, — с презрением отозвался я. — Конечно, вчера было настоящее сражение, но теперь они будут отдыхать целый месяц.

— Я с тобой не согласен, — возразил Кисеей. — Ты забыл о гибели Патрокла. Он был лучшим другом Ахилла, который едва ли останется в шатре после того, как увидел его труп. Помяни мое слово: сегодня мы увидим Ахилла на поле боя, и ты знаешь, что произойдет тогда.

— Этого не знаю ни я, ни кто-либо другой, — улыбнулся я. — Но если твое предположение верно, на такое стоит посмотреть.

— Жаль только, что мы ничего не увидим.

— Как это? — Я удивленно посмотрел на него. — Разве мы не поднимемся на башни?

— С башен ничего не разглядишь, кроме облаков пыли, так что мы ничего не узнаем до прибытия гонцов. Что, если нам самим выйти сегодня на поле боя?

Моим первым побуждением было охотно согласиться. Участие в битве помогло бы мне выбросить из головы личные неприятности, а кроме того, я жаждал увидеть долгожданный поединок Гектора с Ахиллом.

Но внезапно я вспомнил о данном отцу обещании не покидать городских стен, за исключением тех случаев, когда меня вынуждают к этому обязанности вестника.

Я уже говорил Киссею о своем обещании и снова напомнил ему о нем.

— Знаю, — ответил он, — но ты пойдешь со мной, если я уговорю твоего отца освободить тебя от клятвы?

На это я с радостью согласился. Кисеей тут же вызвал рабов и начал отдавать им приказания: приготовить лучшую колесницу и самых резвых жеребцов к концу третьей клепсидры, начистить до блеска его доспехи, а также подать еще две колесницы — одну, чтобы доставить его к дому моего отца, а другую, чтобы отвезти меня во дворец.

— К чему такая спешка? — спросил я. — Воины еще не скоро покинут город.

— Лучше быть готовыми заранее, — отозвался Кисеей. — Эй, Павсин, мой плюмаж! Не это, болван, — это шлем моего брата! Займись доспехами. Пошли, Идей… хотя постой, ты сказал, что у тебя не осталось лемносского вина? Павсин! Климен! Принесите двенадцать кувшинов лучшего красного и погрузите их в колесницу Идея.

— Благодарю тебя, Кисеей, ты спасаешь мне жизнь!

— Мне этого ничего не стоит — у моего отца вина полон погреб. Он благоразумно запасся им в начале осады. А вот и колесницы!

Мы вышли на улицу.

— Напирай на «долг перед Троей», — посоветовал я, вскакивая в колесницу убедиться, что драгоценные кувшины надежно установлены. — На моего отца это хорошо действует.

— Знаю, — откликнулся Кисеей, прыгая в свою колесницу. — Не волнуйся — я добуду разрешение. Куда мне ехать потом — к твоим покоям?

Я немного подумал.

— Да. Мне придется зайти туда за доспехами. Я буду тебя ждать.

— Отлично. Жди меня к концу третьей клепсидры.

Вперед, Климен! — И его колесница тронулась.

Мы вскоре последовали за ней, но только до первого угла. Кисеей поехал к дому моего отца, а я свернул направо к дворцу. Прибыв туда, я спешился, позвал рабов и приказал им отнести кувшины в мои покои.

Оставив вино на попечение Ферейна, который сообщил мне, что Гекамеда после моего ухода не выходила из своей комнаты, я приготовился надеть доспехи.

Но в тот день все шло не так, как надо. Я нигде не мог найти чистый воинский хитон, и в итоге мне пришлось оторвать низ от одного из плащей. Потом я обнаружил, что доспехи потускнели, так как лежали под дождем у открытого окна. Ферейн и Гортина натерли немало мозолей, полируя их.

К концу третьей клепсидры все было готово. Пристегнув меч, наколенники, латный воротник и взяв под мышку шлем и щит, я подошел к двери Гекамеды и трижды громко постучал.

— Входи, — послышался ее голос после краткой паузы.

Я вошел, закрыв за собой дверь. Дочь Арсиноя сидела на скамье у окна с вышивкой на коленях. Лицо, с которым она приветствовала меня, было абсолютно бесстрастным. Хотя я этого ожидал, все же рассердился, видя, что мое присутствие значит для нее не более, чем присутствие ее хозяина.

Я направился в середину комнаты. На лице Гекамеды мелькнуло удивление, несомненно при виде моих доспехов.

— Прости, что беспокою тебя, — спокойно заговорил я, — но должен сообщить, что отправляюсь на поле боя и не вернусь до конца дня. Ты знаешь мой приказ не впускать никого во время моего отсутствия.

То же распоряжение я отдал Ферейну. К тому же я бы хотел, чтобы ты не выходила без его сопровождения, но это всего лишь просьба, и ты вправе ее не выполнять. До свидания.

Гекамеда склонила голову. Я вышел, не сомневаясь, что ровным счетом ничего для нее не значу. В противном случае она бы не простилась со мной молча, зная, что я могу никогда не вернуться. На языке у меня вертелась мольба о ласковом слове, но гордость помогла мне сдержаться.

Оставалось получить разрешение царя отсутствовать на совете. По пути в царские покои я встретил старого Антенора, и он, обрадованный моим решением отправиться на поле боя, пообещал договориться обо всем с Приамом.

— Ах, мой мальчик, — промолвил он, положив мне на плечо дрожащую руку, — сегодня ты увидишь славное зрелище.

Когда я спросил его, что он имеет в виду, Антенор повторил предположение Киссея о возможном поединке Гектора с Ахиллом. Но я сомневался, что даже смерть Патрокла заставит угрюмого грека покинуть шатер.

— Если бы я снова стал молодым! — вздохнул Антенор. — Увы, мое старческое тело более не может выдержать тяжести доспехов. Сражайся за Трою, Идей.

Ты не герой, но по крайней мере мужчина.

Расставшись с Антенором, я отправился на поиски Киссея, которого нашел ожидающим меня у ворот дворца в белоснежной колеснице, запряженной вороными фессалийскими конями. Мне это не понравилось, ибо люди вроде Киссея и меня, не претендующие на звание великих воинов, не должны блистать снаряжением — это дурной вкус и только вызывает насмешки. Я высказал эти соображения, но он только улыбнулся, преисполненный радостью по случаю предстоящего участия в битве.

Я взял поводья, а Кисеей сел в квадригу. Думаю, еще никогда улицы Трои не были такими переполненными, как в то утро. Мы были вынуждены ползти, как улитки, чтобы не раздавить ненароком женщин и детей. На лицах всех было написано нетерпеливое ожидание — все предвкушали одно и то же событие. Повсюду слышались имена Гектора и Ахилла, и по смыслу их замечаний было нетрудно догадаться, кому прочат победу троянцы.

Когда толпа в очередной раз задержала нас на углу, я слышал, как один человек убеждал другого:

— Все дело в том, что этого парня, Ахилла, здорово переоценили. Я никогда не видел его в бою, но дядя моего друга был неподалеку от Тенедоса, когда греки взяли город, и он говорит, что Ахилл всего лишь хороший бегун. Он может блеснуть на олимпийских играх, но подожди, пока Гектор не погонится за ним.

Подобные разговоры, какими бы нелепыми они ни выглядели, были типичны для настроений, господствовавших тогда в Трое. Все троянцы просто помешались на своем великом Гекторе. Я не хочу умалять его славу — несомненно, он был отличным воином, — но нельзя отрицать, что в определенных кругах его считали тюфяком и занудой.

Гектор не любил танцы, не принадлежал ни к одному из модных тайных обществ и пил вино, только когда испытывал жажду.

Наконец с величайшим трудом нам удалось добраться до ворот. Там собралось столько людей, что мне пришлось сойти с квадриги и вести лошадей, расчищая дорогу древком моего копья. Всюду царило возбуждение.

По какой-то причине все вбили себе в голову, что сегодняшний день положит конец осаде.

За воротами нас ожидало разочарование. Нам сразу же сообщили, что Гектор не появился и что войска поведет Эней. Никто толком не мог объяснить отсутствие Гектора. Одни говорили, что он ожидает новых доспехов, обещанных ему Аполлоном; другие — что Андромаха и Гекуба заперли его в детской и отказываются выпустить, пока он не даст слово не выходить на поле боя.

И по сей день я не знаю правды.

Не желая просить милости у Энея, с которым я никогда не был в дружеских отношениях, я разыскал Эвена и потребовал места рядом с ним во главе фракийцев. Он согласился, но весьма неохотно, очевидно желая, чтобы вся слава досталась ему. Когда я вывел вперед наших коней, воины разразились приветственными криками — они не возражали, чтобы еще одна колесница расчищала для них путь через вражеские ряды.

Наконец прозвучала команда, и армия двинулась вперед. Поднялся невыносимый гвалт — мы подняли головы и увидели, что на Скейских башнях толпа машет краями плащей, а воздух сотрясается от оглушительных криков, издаваемых двумя сотнями глоток.

— Сегодня лучше всего находиться там, — заметил я Киссею, указывая свободной рукой на башни, — если Ахилл выйдет в поле и не обнаружит там Гектора, чтобы обрушить на него свою месть.

Единственным его ответом было: «Вперед!» Я часто обращал внимание, что, если дать Киссею хорошее копье и место в квадриге, он напрочь забывает об осмотрительности.

Мы медленно пересекали равнину, чтобы не утомлять пехотинцев. Эта предосторожность казалась мне абсолютно излишней, ибо, как только мы достигли поля, Эней развернул войска полукругом, велев им не двигаться с места до дальнейших распоряжений. Это означало, что день пройдет в бездействии и что наши с Киссеем хлопоты были напрасными.

Греки покинули свои шатры и заняли позиции перед нами — хороший лучник с крепким луком легко мог бы достать их стрелой. Лица стоящих впереди были четко видны. В центре находилась группа колесниц — вожди спешились и оживленно переговаривались. Аякса было легко узнать по его огромному росту; Кисеей уверял, что разглядел и Агамемнона, но я не был в этом уверен.

Внезапно появился вестник с сообщением, что Эней вызывает к себе всех командующих и Эвен позволил нам сопровождать его. Когда собрались все троянские вожди, Эней спросил их мнения относительно разумности атаки.

Полит высказался в пользу наступления; Гитрацид советовал повременить. Затем поднялся Пилей[84]] и разразился такой зажигательной речью, что все тотчас же возжаждали славы. Я подтолкнул Киссея, давая понять, что еще не все потеряно, но он не обратил внимания, устремив взгляд на ряды греков.

— Что там такое? — с любопытством спросил я, повернувшись.

Ответ не понадобился. Греческие вожди возбужденно жестикулировали, указывая в сторону лагеря, и я увидел колесницу, которая приближалась к ним, сверкая на солнце и поднимая за собой тучи пыли; лошади тянули ее без всяких усилий, двигаясь легко и быстро, словно кентавры.

Великолепные животные сразу же привлекли мое внимание. Где я видел их раньше?

Внезапно меня осенило. Это были Ксанф и Балий, дети гарпии — кони Ахилла[85]]!

Я повернулся, чтобы позвать Эвена, но мой голос утонул в оглушительных криках, донесшихся из рядов греков. Они узнали своего героя и приветствовали его. Наш военный совет прекратился сам по себе — все уставились на колесницу. Она остановилась, и Ахилл спрыгнул на землю. Греки устремились к нему, оглашая воздух радостными возгласами.

Мы не могли оторвать взгляд от Ахилла. Слух оказался верным — смерть Патрокла побудила Ахилла покинуть шатер. Но среди нас не было Гектора, чтобы достойно его встретить. Мы не были трусами — по крайней мере, большинство из нас, — но на лице каждого троянца явственно читалась мысль: «Кого первым поразит это ужасное копье?»

Несмотря на мою неприязнь к Энею, я искренне восхищаюсь им, благодаря его действиям в тот день.

Покуда мы все стояли, не зная, как себя вести, он уже принял решение.

Подозвав глашатая, Эней велел ему поднять пурпурное полотнище, а потом, не останавливаясь, чтобы сообщить нам свои намерения или спросить нашего совета, надел шлем, поднял копье и шагнул в открытое пространство между двумя армиями. Это означало прямой вызов на единоборство великому Ахиллу и было поистине отважным поступком!

На вызов ответили без промедления. Мы видели, как Аякс спорил с товарищами, желая выторговать эту привилегию для себя, но тщеславный хвастун должен был знать, что они не позволят проявить такое пренебрежение к его великому кузену[86]] в момент возвращения последнего. Греки удержали Аякса, и Ахилл в сверкающем шлеме и с мощным знаменитым копьем в руке, которое не мог поднять ни один из греков, шагнул навстречу Энею.

Затаив дыхание, мы смотрели, как грек и троянец идут друг на друга, грозно потрясая оружием. Я ожидал немедленной схватки, но мне следовало знать, что Ахилл долго не бросал никому свой знаменитый вызов и не станет упускать такую возможность.

Они остановились на расстоянии пятидесяти шагов, и Ахилл заговорил:

— Почему ты стоишь здесь один, о сын Афродиты? Неужели тебе хватит смелости сразиться со мной?

Или тебе пообещали за это всю Трою, включая трон Приама? В таком случае тебе придется здорово потрудиться, чтобы получить награду. Однажды мое копье уже обратило тебя в бегство с поля боя — помнишь тот день на горе Ида, когда ты убежал, бросив своих быков? Тогда тебя спасли Зевс и другие боги, но сегодня они, я уверен, не станут тебе помогать. Советую тебе бежать со всех ног, пока тебя не опередила твоя душа. Дураки умнеют слишком поздно!

Но Ахилл ошибался, если думал, что способен перещеголять Энея в этой игре. Троянец не знал себе равных в искусстве произносить речи, что он не замедлил доказать:

— Неужели ты думаешь, что меня, словно младенца, можно напугать ехидными словами, Ахилл? Я мог бы ответить тебе в том же духе, как и мой кузен Гектор, но эта глупая болтовня недостойна знатных людей, таких, как мы с тобой. Ты — сын знаменитого Пелея, мои родители — великодушный Анхиз и сама Афродита. К чему бросаться словами, уподобляясь женщинам? Пусть твоя сталь, божественный Эакид[87]], докажет твою правоту, а моя — мою.

В тот же миг Эней метнул копье. Застигнутый врасплох Ахилл едва успел прикрыться щитом; острие застряло между пластинами, а сила удара заставила грека пасть на колени.

Он тут же поднялся и бросил копье в противника.

Эней держал перед собой щит, не двигаясь с места, но безрассудная смелость чуть не погубила его. Копье пронзило щит и упало вместе с ним на землю, поцарапав плечо Энея и оставив его беззащитным.

Ахилл выхватил меч и устремился вперед, рыча, как лев. Отскочив в сторону, словно пантера, Эней поднял с земли камень размером больше человеческой головы и швырнул его в грека.

Пытаясь увернуться, Ахилл поскользнулся и упал, но при этом в слепой ярости бросил свой меч в противника. Эней поймал меч в воздухе. Теперь Ахилл был безоружен — ему оставалось только сдаться или отступить. Выбрав последнее, он повернулся и побежал назад к грекам, крича, чтобы ему подали колесницу. Не утруждая себя бессмысленным преследованием, Эней подал сигнал к атаке.

Как только пурпурное полотнище опустилось, мы быстро заняли наши позиции. Воины застыли с оружием в руках. Кисеей вскочил на место возницы в нашей квадриге; я последовал за ним, держа копье и меч наготове. Эвен уже был в колеснице. По команде Энея мы ослабили поводья, и лошади рванулись вперед.

Мы столкнулись с воинами из Эфира и Симы. Справа от нас находился греческий центр, возглавляемый Ахиллом и Агамемноном, которые, казалось, забыли о вражде ради общего дела. Я не боялся Нерея и его эфирцев — их длинные копья были неуклюжими, и они не успели приготовиться.

Кисеей гнал лошадей, а я, наклоняясь с квадриги, рубил мечом направо и налево. Неожиданная атака не дала эфирцам опомниться.

Внезапно я почувствовал, что колесница накренилась вправо. Подняв взгляд, я с ужасом обнаружил, что Кисеей направил лошадей к центру греческой армии. Я кричал ему, чтобы он опомнился, но мои слова тонули в грохоте битвы. Кисеей вел нас навстречу гибели, а мне оставалось только покрепче схватиться за копье и надеяться на удачу.

Кони мчались вперед, сметая все на своем пути.

Троянцы с проклятиями отскакивали в сторону, а греки прыгали к поводьям, но в результате оказывались под копытами.

Один смог ухватиться за стремя, но тут же упал с моим дротиком в груди. Меткий удар придал мне уверенности.

Греки швыряли в нас копья, но ни одно не попало в цель.

Наконец Кисеей добрался до желанной цели. От представшего нам зрелища душа могла уйти в пятки и у человека посмелее меня. Ахилл и Агамемнон, возглавлявшие отряд воинов из Эвбеи[88]], теснили троянцев, которые под командованием Энея, Ифитиона, троих сыновей Приама и других героев из последних сил удерживали свои позиции. Давка была настолько сильной, что наша колесница остановилась.

Кисеей спрыгнул наземь с копьем в руке; я устремился за ним. В следующий момент мы оказались в самой гуще битвы, кипевшей вокруг Ахилла. Я увидел, как Ифитион упал с раздробленным копьем черепом.

Дюжина троянцев бросилась на могучего грека, но он мигом пронзил дротиком Полидора, любимого младшего сына Приама, чьи горячая кровь и неопытность привели его к смерти.

— Вперед! — взревел Кисеей, придя в ярость при виде гибели Полидора.

Но никто не мог противостоять Ахиллу или заставить его отступить хотя бы на дюйм. Демолеон, сын старого Антенора, стал его следующей жертвой, сраженный сокрушительным ударом меча по голове.

Какой-то миг троянцы колебались, и Ахилл рванулся вперед. Казалось, его быстро вращающийся меч описывает в воздухе огненные круги.

Офрионей, возлюбленный Кассандры, рухнул наземь, разрубленный надвое. Демох, сын Филетора, и Дриоп полегли рядом. Перепрыгнув через тело Дриопа, я оказался лицом к лицу с грозным греком.

Могучий и неуязвимый Ахилл стоял в пяти шагах от меня. Он отбросил щит, сжимая в правой руке свой сверкающий меч. Глаза мрачно поблескивали на покрытом грязью и потом лице; доспехи покраснели от крови врагов.

«Мое время пришло», — подумал я.

Охваченный гневом и страхом, ибо, как уже было сказано, я отнюдь не герой, я устремился вперед, моля богов даровать мне силу.

Глава 18

Я получаю свое

Но Кисеей опередил меня, взмахнув копьем. Он был вдвое сильнее меня, однако Ахилл с легкостью парировал удар. Один взмах грозного меча — и мой друг упал мне на руки с головой, держащейся на клочке кожи, забрызгав меня кровью.

Меч сверкнул вновь, но тяжесть тела Киссея притянула меня к земле, и он просвистел у меня над головой.

С меня было довольно. Кроме того, мне следовало исполнить долг перед покойным другом. Сверхчеловеческим усилием я отскочил назад, волоча за собой Киссея; еще одно усилие — и я был вне опасности.

Я не видел гибели Мулия, Эхекла, Девкалиона, Ригма, Арейфоя — обо всем этом мне рассказали впоследствии. Держа под мышкой голову Киссея и таща его тело другой рукой, я смог добраться до нашей колесницы, которая чудом осталась там же, где мы ее покинули.

Слыша вокруг шум битвы и бросив последний взгляд на моих товарищей, все еще яростно атакующих Ахилла, я бросил в квадригу мою кровавую ношу, вскочил на место возницы, подобрал поводья и погнал лошадей к Трое.

Я ни разу не останавливался, пока не оказался перед входом в большой мраморный дом на улице Иды, где всего несколько часов назад завтракал с моим другом. Меня попытались задержать у ворот, а когда я ехал по городу, тысячи голосов требовали у меня новостей о сражении, женщины и дети со всех сторон бросались ко мне, едва избегая лошадиных копыт. Но я не слушал ничьих просьб.

Когда я спрыгнул с колесницы, дверь дома распахнулась и Лимет, престарелый отец Киссея, появился на пороге, поддерживаемый Клименом. Увидев, что я один, и поняв все по моему искаженному горем лицу и окровавленным доспехам, он воздел руки к небу с криком «Кисеей! Сын мой!» и упал без чувств на мраморный пол.

Вдвоем с Клименом мы отнесли его в дом, поручив заботам рабов, а потом вернулись к колеснице за телом Киссея. Я вспомнил тот день, когда возвращался с поля битвы, оставив труп моего брата Фегея на милость Диомеда, и мои глаза обожгли слезы.

В то же время я был благодарен за собственное спасение — впервые мне пришло в голову, что моя жизнь находится под особой защитой. Не богов — я не верил в эту чушь, — а судьбы.

Пообещав Климену, что приду сам или пришлю кого-нибудь из моих друзей позаботиться о Лимете и организовать похороны Киссея, я отправился во дворец. Колесницу я оставил на попечение Климена — она была сплошь забрызгана кровью и грязью, так что я предпочел идти пешком.

Прибыв во дворец, я стал подниматься в свои покои на втором этаже. Но в главном коридоре меня остановил начальник стражи, сообщив, что царь Приам, услышав о моем возвращении с поля, требует моего присутствия на Скейских башнях. Я отправился туда, не снимая окровавленных доспехов.

Мое появление вызвало сенсацию. Все окружили меня, требуя новостей. Но я двинулся прямо к трону царя Приама:

— Я вернулся с поля битвы, о царь…

Он прервал меня:

— Ахилл появился на поле?

— Да.

В толпе послышались возбужденные голоса; на лицах людей было написано выражение напряженного ожидания. По приказу царя я поведал об утренних событиях, но не сумел заставить себя упомянуть о гибели Полидора, младшего сына Приама. Эту тяжкую задачу я предоставил другим устам.

Когда царь покончил с расспросами, меня атаковали другие — утолить их любопытство было невозможно. Все аплодировали Энею за вызов, брошенный им Ахиллу, и благодарили богов за его спасение.

Поликсена не давала мне покоя:

— Как выглядел Ахилл? Он бы убил Энея, если бы не поскользнулся и не упал, верно? Никто бы не смог его удержать? Он был великолепен, как бог, не так ли?

Мне показалось или он носит на рукаве доспехов розовую ленту?

Я думал, что она никогда не умолкнет.

Потом меня окружили Елена и ее служанки, жаждущие новостей о спартанцах. Но я не видел никого из них — даже Менелая. Услышав это, Елена подала знак Эфре и Климене отойти, подошла ко мне с таинственным видом и осведомилась вполголоса:

— Парис был на поле?

Удивленный, я ответил отрицательно, добавив, что думал встретить его здесь.

— Нет, — отозвалась Елена. — Сегодня он не был на башнях. Он рано облачился в доспехи и сказал, что отправится на поле. Ты уверен, что его там не было?

— Да. Ты ведь знаешь — его туда калачом не заманишь.

— Да, но он сказал…

Поступки Париса меня не слишком волновали, и я выбросил его из головы, решив про себя, что он проводит время с какой-нибудь девкой. Кроме того, мне не терпелось вернуться в свои покои, поэтому я скоро простился с Еленой и попросил у Приама позволения удалиться.

Не теряя времени, я пробился сквозь толпу к проходу Семи колонн, спустился по винтовой лестнице и пошел назад во дворец.

В ответ на мой стук Ферейн отпер дверь. Сначала меня удивил испуг на его лице, но, решив, что он вызван моими окровавленными доспехами, я направился в свою комнату.

Я уже приготовился снять доспехи, когда мне пришло в голову, что было бы недурно показаться Гекамеде покрытым кровью сражения. Возможно, это глупая мысль, но мне не стыдно в ней признаться.

— Дочь Арсиноя в своей комнате? — спросил я Ферейна. Вопрос был задан исключительно для проформы, ибо я не сомневался, что она там. Но, к моему удивлению, он ответил:

— Нет, господин.

Я бросил на него быстрый взгляд. В его голосе мне послышались страх и неуверенность.

— Где же она тогда? — осведомился я.

— Не знаю, — ответил Ферейн после паузы.

— Как это не знаешь? Что ты имеешь в виду?

Ферейн отвел взгляд:

— Она уже давно ушла с мужчиной. Я не знаю, куда они направились.

В голове у меня мелькнуло, страшное подозрение.

Я схватил Ферейна за плечо, но, поняв, что угрозы не помогут, отпустил его и попытался говорить спокойно:

— А где Гортина?

— В кухне.

— Она видела мужчину, с которым ушла Гекамеда?

— Нет.

— А ты?

— Да.

— Давно он был здесь?

— Примерно в середине второго часа.

Ферейн отвечал достаточно охотно, и я начал сомневаться в моих подозрениях.

— Говоришь, ты видел его?

— Да.

— Кто он?

Ферейн колебался — его глаза бегали из стороны в сторону.

— Не знаю.

На его лице было написано, что он лжет. У меня не было времени уговаривать слугу — дорога была каждая минута. Я взял со стола меч и поднял его.

— Кто был этот человек?

— Не знаю… клянусь Аполлоном… — Ферейн упал на колени.

Я опустил меч плашмя на его плечо.

— Кто он?

— Клянусь Аполлоном… Афродитой… всеми богами Олимпа… я не лгу!

— Глупец! — крикнул я. — Оставь себе золото или то, чем он тебя подкупил, но скажи мне, кто он, или ты умрешь! — Я ударил его по плечу, повалив на пол.

— Сжальтесь, господин! — взмолился Ферейн, хватая ртом воздух. — Это… это был Парис!

— Наконец-то ты развязал язык! Ты не лжешь?

— Нет, господин, Ферейн не лжет вам. Это был Парис.

Судя по голосу, он говорил правду. Я спрятал меч в ножны. Больше расспрашивать было не о чем. Я знал, что произошло, так же хорошо, как если бы видел все собственными глазами.

И тем не менее, я утешал себя сомнениями.

— Она ушла с ним по своей воле? — спросил я, повернувшись к Ферейну.

— Да, — сразу же ответил он. — Парис пришел, я проводил его в ее комнату, и вскоре они ушли вместе.

Она держала его под руку.

Это спокойное признание в измене вывело меня из себя. Я взмахнул мечом, но ударил только воздух. Ферейн, вовремя увернувшись, выбежал в коридор.

Я сел на скамью и попытался сосредоточиться. Мысли путались у меня в голове. Что делать? Самый разумный и практичный ответ — ничего.

Обычно, если один мужчина отбирает у другого рабыню, это заканчивается поединком, но не когда речь идет о сыне Приама. Уведи он Гекамеду силой, тогда я мог бы потребовать правосудия у самого царя и добиться его. Но она ушла добровольно,..

Я стал думать о Гекамеде. Она занимала все мои мысли с тех пор, как я впервые увидел ее в шатре Нестора. Тогда Гекамеда дала мне повод считать, что я ей небезразличен, а позже она подвергла себя величайшей опасности ради моего спасения.

Когда я представил себе ее в объятиях Париса, прижимающейся своими алыми губками к его губам и ласково шепчущей ему на ухо, у меня потемнело в глазах, и я вскочил на ноги, взревев, словно бык. Сын Приама или нет, он дорого заплатит за это похищение! Что касается Гекамеды, то, раз она наградила меня титулом «хозяин», пусть поймет, что значит быть рабыней!

Прицепив меч и даже не сняв окровавленные доспехи, я поспешил во дворец.

«Глупо идти одному — лучше позвать Киссея», — подумал я и сразу же вспомнил, что мой верный друг мертв. Именно тогда я начал испытывать к грекам — и в особенности к Ахиллу — глубокую жгучую ненависть, хотя в тот момент я не осознавал этого, будучи занятым другими мыслями.

Приходилось решать свою задачу в одиночку, ибо я ни на кого не мог положиться так, как полагался на Киссея. Я толком не знал, куда мне идти. У Париса были холостяцкие покои на Троадской улице, но я сомневался, что он сможет уговорить Гекамеду отправиться с ним туда, несмотря на все ее бесстыдство.

Сам же Парис был достаточно дерзок в делах подобного рода, чтобы пойти на любой риск.

Я свернул в сторону дворца, решив заняться холостяцкими апартаментами в том случае, если потерплю фиаско.

Пройдя по широкой мраморной аллее за дворцовыми стенами, я оказался у входа в дом Париса.

На мой громкий стук отозвался раб, который осведомился о причине моего визита. Поколебавшись, я решительно ответил:

— Мне нужно поговорить с Еленой Аргивской.

Раб удивленно посмотрел на меня:

— Ведь ты — Идей, вестник царя Приама? Ты должен знать, что моя госпожа на Скейских башнях.

— Да, я видел ее там час назад, и она сказала, что скоро вернется сюда. Мне необходимо посоветоваться с ней насчет жертвоприношений. Я буду ждать Елену в ее покоях. Проводи меня туда.

— Но я… я не уверен…

— Болван! — крикнул я. — Ты хочешь оскорбить царя? Впусти меня!

Раб неохотно отодвинул засовы. Дверь распахнулась, и я зашагал по длинному коридору. Позади я слышал звук задвигаемых засовов и быстрый топот ног догонявшего меня слуги.

— Я покажу тебе дорогу, — вежливо предложил он.

Я не мог против этого возражать, но вежливость казалась преувеличенной, и я думал, что нахожусь на верном пути, следуя за рабом вверх по лестнице — той самой, откуда я скатился вниз вместе с Гортиной, вцепившейся мне в волосы, — и еще одному коридору к входу в покои Елены.

Здесь слуга покинул меня, объяснив, что должен предупредить свою госпожу о моем присутствии, как только она вернется, и покосившись на мои грязные доспехи.

Несомненно, он боялся, что я испачкаю ковры.

Я шагнул в комнату и, подождав, когда слуга спустится на первый этаж, подошел к двери и прислушался.

Ниоткуда не доносилось ни звука — коридор был пуст.

Стараясь двигаться бесшумно, насколько это было возможно в тяжелых доспехах, я двинулся по коридору в противоположную сторону от комнат Елены.

Я никогда не был в покоях Париса, но знал, — где они находятся, так как их окна были напротив моих. Согласно моим расчетам, коридор должен был привести меня прямо к входу.

Я хорошо понимал, что пускаюсь в опасное предприятие. Если меня поймают крадущимся в покоях царского сына… Но я выбросил эти мысли из головы.

Какая разница, если я найду Гекамеду? А я поклялся ее найти.

Мне казалось, что, несмотря на все мои старания, мои сапоги громко стучат по мраморному полу. Наклонившись, я снял их и, пройдя еще несколько шагов, очутился перед дверью с правой стороны. Но она была закрыта и казалась слишком плотной, чтобы можно было различить за ней какие-либо звуки.

Я стоял в нерешительности. Допустим, мне удастся открыть дверь, но приведет ли это меня к тем, кого ищу?

Когда я уже протянул руку, чтобы попробовать, заперта ли дверь, она внезапно открылась изнутри. Я бесшумно шагнул в сторону. На пороге появился человек в одежде раба царского семейства.

Прежде чем он успел меня заметить, я прыгнул вперед и стиснул его горло со всей силой отчаяния. Издав булькающий звук, бедняга рухнул на пол. В следующий момент я оттащил его в комнату и бесшумно закрыл дверь. Используя пояс и края хитона слуги, я связал его, заткнул ему кляп в рот и отнес в альков за занавесом.

Оглядевшись вокруг, я сразу понял, что нахожусь в покоях Париса. Занавеси из дорогих тканей, золотые сосуды и украшения, столы и скамьи из черного дерева и яшмы не оставляли никаких сомнений на этот счет.

Быстро осмотрев слугу в алькове и убедившись, что он мне не помешает, я осторожно двинулся дальше.

Некоторое время я ничего не слышал и уже начал бояться, что застал гнездо пустым. Войдя в соседнюю комнату, я застыл, пораженный окружающим меня великолепием. Огромные золотые сосуды стояли на подставках из халцедона и слоновой кости; рисунки на шелковых тканях, которыми были увешаны стены, казались почти рельефными. Впрочем, отделанное черным мрамором помещение выглядело чересчур роскошным для мужчины.

Внезапно занавеси находящегося справа алькова раздвинулись, и я увидел Париса. Он стоял, зевая и потягиваясь. Я спокойно ожидал, пока он меня заметит, хотя при виде его задрожал от возбуждения и невольно потянулся к рукоятке меча.