Антон Павлович Чехов
Было без пяти двенадцать, когда трое мужчин встретились перед домом 116 на улице Монмартр, недалеко от ее пересечения с улицей Женер.
– Ребята, пустите с дороги, старшина с писарем идет!
— Пошли?
– Герасиму Алпатычу, с праздником! – гудит толпа навстречу старшине. – Дай бог, чтоб, значит, Герасим Алпатыч, не вам, не нам, а как богу угодно.
— Пропустим рюмочку и пойдем.
Они выпили аперитив у ближайшей стойки, потом, приподняв воротники пальто и засунув руки в карманы, так как было холодно, вошли во двор дома. Они долго искали подъезд С, наконец нашли его и поднялись на третий этаж. На каждой двери этого старого дома-лабиринта красовались эмалированные или медные таблички, извещавшие о том, что здесь находится мастерская искусственных цветов или контора кинокомпании. На третьем этаже в конце длинного темного коридора на табличке было написано: «Французская торговля». Бригадир Люкас толкнул дверь и вошел первым. Прикоснувшись в знак приветствия к полям шляпы, он спросил:
— Можно видеть Оскара Лаже?
Подгулявший старшина хочет что-то сказать, но не может. Он неопределенно шевелит пальцами, пучит глаза и надувает свои красные опухшие щеки с такой силой, как будто берет самую высокую ноту на большой трубе. Писарь, маленький, куцый человек с красным носиком и в жокейском картузе, придает своему лицу энергическое выражение и входит в толпу.
В приемной у стола, покрытого зеленым сукном, сидел человек лет пятидесяти и наклеивал марки на конверты. Вначале он отрицательно покачал головой, но затем что-то в поведении посетителей произвело на него впечатление, он взглянул на них внимательнее, видимо, все понял и встал.
— Хозяин никогда не бывает в конторе по утрам, — пояснил он. — Что вам от него нужно?
– Который тут утоп? – спрашивает он. – Где утоплый человек?
— У меня имеется постановление на арест, — ответил Люкас, показывая бумагу, торчавшую у него из кармана. — Где можно разыскать его в этот час?
— Вряд ли вам удастся его найти. Он или на Бирже, или где-нибудь в ресторане поблизости. Вернется часам к четырем.
– Вот этот самый!
Люкас переглянулся со спутниками.
— Покажи-ка нам его кабинет.
Конторщик послушно пошел вперед, провел их по узкому коридору и открыл дверь: кабинет в самом деле был пуст.
Длинный, тощий старик, в синей рубахе и лаптях, только что вытащенный мужиками из воды и мокрый с головы до пят, расставив руки и разбросав в стороны ноги, сидит у берега на луже и лепечет:
— Ладно! Мы вернемся к четырем.
– Святители угодники… братцы православные… Рязанской губернии, Зарайского уезда… Двух сынов поделил, а сам у Прохора Сергеева… в штукатурах. Таперича, это самое, стало быть, дает мне семь рублев и говорит: ты, говорит, Федя, должен тепереча, говорит, почитать меня заместо родителя. Ах, волк те заешь!
Если на сей раз Мегрэ ввязался в дело с самого начала, то это была чистая случайность. В три часа дня он сидел в своем кабинете на набережной Орфевр, когда ему сообщили по телефону, что у Итальянской заставы подрались несколько алжирцев, нанеся друг другу ножевые раны. Инциденты, связанные с алжирцами, входили в компетенцию бригадира Люкаса.
— Я не смогу пойти туда, шеф. Мне нужно в четыре часа быть на улице Монмартр, чтобы арестовать Лаже.
— Кого?
– Ты откеда? – спрашивает писарь.
— Лаже. Не помните? Из «Французской торговли». Постановление подписано финансовым отделом прокуратуры.
— Отправляйся к Итальянской заставе, а я возьму на себя улицу Монмартр.
– Заместо, говорит, родителя… Ах, волк те заешь! Это за семь-то рублев?
Мегрэ работал почти до четырех часов, потом, прихватив с собой двух полицейских инспекторов, вскочил в такси, прошел под аркой во двор и, увидев бесчисленные переплетения грязных лестниц, машинально спросил:
— Другого выхода здесь нет?
— Не думаю.
– Вот этак лопочет и сам не знает по-каковски, – кричит сотский Анисим не своим голосом, мокрый по пояс и, видимо, встревоженный происшествием. – Дай я тебе объясню, Егор Макарыч! Ребята, постой, не галди! Я желаю всё как есть Егору Макарычу… Идет он, значит, из Курнева… Да погоди, ребята, не болтай зря! Идет он, значит, из Курнева, и понесла его нелегкая бродом. Человек, значит, выпивши, не в своем уме, полез сдуру в воду, а его с ног сшибло и зачало вертеть, как щепку. Кричит благим матом, а тут я с Ляксандрой… Чего такое? По какому случаю человек кричит? Видим, тонет… Что тут делать? Бросай, кричу, Ляксандра, к шуту гармонию, мужика спасать! Лезем прямо, как есть, а там вертит и крутит, вертит и крутит – спаси, царица небесная! Попали в самую вертячую… Он его за рубаху, я за волосья. Тут прочий народ, который увидел, бежит на берег, крик подняли… каждому спасать душу желается… Замучились, Егор Макарыч! Не подоспей мы вовремя, совсем бы утоп ради праздника…
Впрочем, это не имело значения. Дело будничное — арест сомнительного мелкого дельца.
— На третий этаж, шеф. Направо.
Обычная работенка. Человек лет пятидесяти, Эрнест Дешарно по-прежнему сидел за своим столом, но сейчас он уже не наклеивал марки, а надписывал адреса на конвертах. Тут же сидели и ждали приема человек пять.
– Как тебя звать? – спрашивает писарь утопленника. – Какого происхождения?
— Пришел ли Оскар Лаже? — спросил Мегрэ, не выпуская изо рта трубки.
— Нет еще. Должен быть с минуты на минуту. Вот эти господа тоже явились к нему.
Тот бессмысленно поводит глазами и молчит.
Он бросил взгляд на «этих господ», по-видимому мелких кредиторов, которые томились уже часа два в надежде вырвать у Лаже хоть какие-нибудь гроши. Выбив золу из трубки на грязный пол, Мегрэ набил новую.
— Ну и сквозняк у вас, — проворчал он, поднимая воротник пальто.
Эрнест Дешарно наклонил голову набок, прислушался и сказал вполголоса:
– Очумел! – говорит Анисим. – И как не очуметь? Почитай, полное брюхо воды. Милый человек, как тебя знать? Молчит! Какая в нем жизнь? Видимость одна, а душа небось наполовину вышла… Экое горе ради праздника! Что тут прикажешь делать? Помрет, чего доброго… Погляди, как рожа-то посинела!
— Кажется, это он идет…
— Как так? Разве он входит не через эту дверь?
– Послушай, ты! – кричит писарь, трепля утопленника за плечо. – Ты! Отвечай, тебе говорю! Какого ты происхождения? Молчишь, словно тебе весь мозух в голове водой залило. Ты!
— Он всегда пользуется черным ходом. Сейчас я доложу ему.
Он поднялся и не успел договорить, как со стороны кабинета Лаже раздался выстрел. Дешарно бросился было туда, но Мегрэ отстранил его и прошел первым.
– Это за семь-то рублей? – бормочет утопленник. – Поди ты, говорю, к псу… Мы не желаем…
Коридор поворачивал под углом. В глубине его виднелось открытое окно, то самое, из которого сильно дуло. Оно выходило в маленький дворик. Мегрэ, вечно зябнувший, притворил его на ходу. Он ожидал, что кабинет Лаже будет заперт изнутри, но дверь оказалась открытой. За столом сидел, откинувшись назад, коренастый толстяк. На правом виске его зияла рана, а на ковре под свисающей рукой валялся револьвер.
— Никому не входить — рявкнул Мегрэ, оборачиваясь.
– Чего ты не желаешь? Отвечай явственно!
И с этого момента он смутно почувствовал что-то фальшивое, неправдоподобное во всей ситуации, но не мог понять, в чем тут дело. Засунув руки в карманы, сдвинув шляпу на затылок — словом, приняв привычную позу, он напряженно изучал обстановку, принюхивался; наконец взгляд его остановился на женских туфлях, выглядывавших из-под оконной шторы.
— Эй вы, что вы тут делаете? — сердито бросил он.
Утопленник молчит и, дрожа всем телом от холода, стучит зубами.
Шторы раздвинулись, и оттуда вышла моложавая женщина в меховом манто. Со страхом взглянув на трех мужчин, она пробормотала:
— Кто вы такие? Что вам здесь нужно?
— А вы?
– Одно только звание, что живой, – говорит Анисим, – а поглядеть, так и на человека не похож. Капель бы ему каких…
— Я госпожа Лаже!
Полицейский инспектор, склонившийся над телом, выпрямился и хладнокровно объявил:
— Мертв.
– Капель… – передразнивает писарь. – Какие тут капли? Человек утоп, а он – капли! Откачивать надо! Что рты поразевали? Народ бесчувственный! Бегите скорей в волостное за рогожей да качайте!
Мегрэ поручил инспектору Жанвье сообщить о случившемся комиссару полицейского участка, в прокуратуру и в отдел инденчификации. А сам он угрюмо кружил по комнате, залитой ярким солнечным светом.
— И давно вы здесь находитесь? — внезапно спросил он госпожу Лаже, искоса бросив на нее взгляд.
Несколько человек срываются с места и бегут к деревне за рогожей. На писаря находит вдохновение. Он засучивает рукава, потирает ладонями бока и делает массу мелких телодвижений, свидетельствующих об избытке энергии и решимости.
— Я вошла почти одновременно с вами. Услышав шаги, я испугалась и на всякий случай спряталась.
— Почему?
– Не толпитесь, не толпитесь, – бормочет он. – Которые лишние, уходите! Поехали за урядником? А вы бы уходили, Герасим Алпатыч, – обращается он к старшине. – Вы назюзюкались, и в вашем интересном положении самое лучшее теперь сидеть дома.
— Не знаю… Мне хотелось узнать…
— Узнать что?
Старшина неопределенно шевелит пальцами и, желая что-то сказать, так надувает лицо, что оно того и гляди лопнет и разлетится во все стороны.
— Что произошло. Вы уверены, что он умер?
Она не плакала, но вид у нее был очень растерянный. Мегрэ не стал ее больше расспрашивать, повернулся ко второму инспектору и шепнул:
– Ну, клади его, – кричит писарь, когда приносят рогожу. – Берите за руки и за ноги. Вот так. Теперь кладите.
— Оставайся здесь и следи за ней, пусть ни до чего не дотрагивается.
Потом вернулся в приемную, где по-прежнему ждали посетители.
— Не уходите. Вы мне, может быть, понадобитесь.
– Поди ты, говорю, к псу, – бормочет утопленник, не сопротивляясь и как бы не замечая, что его поднимают и кладут на рогожу. – Мы не желаем.
— Он мертв?
— Да уж мертвее быть не может. А с вами, — добавил он, обращаясь к Дешарно, — мне нужно поговорить наедине.
— Мы можем пройти в кабинет госпожи Лаже, если ее там нет.
– Ничего, ничего, друг, – говорит ему писарь, – не пужайся. Мы тебя малость покачаем и, бог даст, придешь в чувство. Сейчас приедет урядник и составит протокол на основании существующих законов. Качай! Господи благослови!
Кабинет г-жи Лаже помещался напротив кабинета мужа. Мегрэ запер дверь на ключ, чтобы их не беспокоили, машинально подергал заслонку печки, которая не открывалась, и указал собеседнику на стул.
— Садитесь. Ваше имя? Возраст? Расскажите все, что вам известно.
Восемь дюжих мужиков, в том числе и сотский Анисим, берутся за углы рогожи; сначала они качают нерешительно, как бы не веря в свои силы, потом же, войдя мало-помалу во вкус, придают своим лицам зверское, сосредоточенное выражение и качают с жадностью и с азартом. Они вытягиваются, становятся на цыпочки, подпрыгивают, точно хотят вместе с утопленником взлететь на небо.
Он заставил его сесть, сам же по своей всегдашней привычке продолжал ходить взад и вперед по комнате.
— Меня зовут Эрнест Дешарно, мне пятьдесят четыре года, я бывший коммерсант, лейтенант запаса.
— А ныне конторщик, — буркнул Мегрэ.
– Рраз! раз! раз! раз!
— Не совсем так, — возразил Дешарно не без горечи. — Но отчасти вы правы, похоже на это.
Одежда у него была поношенная, но опрятная. Держался он с тем сдержанным достоинством, какое отличает людей, на чью долю выпало много горя.
Вокруг них бегает куцый писарь и, вытягиваясь изо всех сил, чтобы достать руками рогожу, кричит не своим голосом:
— До войны у меня был магазин на бульваре Курсель, и дела шли не так уж плохо.
— Какой магазин?
– Шибче! Шибче! Все сразу, в такт! Раз! раз! Анисим, не отставай, прошу тебя убедительно! Раз!
— Я торговал оружием, боеприпасами и охотничьим снаряжением. Потом простым солдатом ушел на фронт и на третий год войны дослужился до лейтенанта артиллерии.
Мегрэ только тут заметил на лацкане его пиджака узенькую красную полоску. Он заметил также, что этот человек, рассказывавший ему все с такой лихорадочной поспешностью, не переставал прислушиваться к звукам, доносившимся из глубины конторы.
Во время короткой передышки из рогожи показываются всклокоченная голова и бледное лицо с выражением недоумения, ужаса и физической боли, но тотчас исчезают, потому что рогожа вновь летит вверх направо, стремительно опускается вниз и с треском взлетает вверх налево. Толпа зрителей издает одобрительные звуки:
— С Оскаром Лаже я познакомился в Шампани, он был моим подчиненным.
— Простым солдатом?
– Так его! Потрудитесь для души! Спасибо!
— Да. Позже его произвели в сержанты. Когда я вернулся после демобилизации, магазин мой был закрыт, а жена больна. У меня оставалось немного денег, но, к несчастью, я вложил свои средства в предприятие, которое прогорело год спустя. Жена моя умерла.
Послышались шаги, и Мегрэ понял, что прибыла участковая полиция, но не двинулся с места. Присев на край стола, он спросил:
— Ну а потом?
– Молодчина, Егор Макарыч! Потрудись для души, – это правильно!
— К этому времени Лаже основал компанию по производству химикатов, я заходил к нему. Его контора помещалась на бульваре Осман. Он взял меня к себе приказчиком. Раз уж вы явились арестовать его, вы должны знать, что он был за человек.
— Говорите, говорите.
Порой казалось, что Мегрэ не слушает.
– А уж мы его, братцы, так не отпустим! Как, значит, станет на ноги, в ум придет, – ставь ведро за труды!
— Компания по производству химикатов просуществовала три года, и мне удалось отложить кое-какую сумму. Но в один прекрасный день Лаже прикрыл свое предприятие, и я оказался на улице. Пошли слухи о судебном преследовании, но это не помешало Лаже год спустя с большой помпой основать новую компанию — «Французская торговля».
Дешарно колебался, не зная, продолжать ли рассказ, интересует ли Мегрэ то, что он говорит. Из других комнат доносились шаги и голоса.
– Ах, в рот те дышло с маком! Гляди-кась, братцы, шмелевская барыня с приказчиком едет. Так и есть. Приказчик в шляпе.
— Одно время у него служило до шестидесяти человек. Его контора занимала три этажа в новом доме на улице Бобур. Лаже издавал газеты различных корпораций: «Газету мясников», «Бюллетень посредников», «Справочник кожевенного производства» и другие.
— Вы работали у него в этот период?
Около толпы останавливается коляска, в которой сидит полная пожилая дама, в pince-nez и с пестрым зонтиком; спиной к ней, на козлах, рядом с кучером, сидит приказчик – молодой человек, в соломенной шляпе. У барыни лицо испугано.
— Когда я зашел к нему, он взял меня в свою контору, но не назначил на определенную должность, я был как бы его правой рукой. Я стал доверенным лицом в большинстве основанных им обществ и даже иногда управлял ими.
— Так что теперь вы также должны предстать перед судом?
– Что такое? – спрашивает она. – Что это делают?
— Возможно, — мрачно ответил Дешарно. — Вы не представляете себе, как тут велись дела. Даже в то время, когда в фирме работали шестьдесят человек, случалось, мы бегали по городу в поисках двух тысяч франков. При этом у Лаже была своя машина, а у госпожи Лаже — своя. Они затратили на постройку виллы восемьсот тысяч франков, а прислуга по три месяца сидела без жалованья. Одну дыру затыкали другой. Лаже время от времени исчезал дня на три, потом возвращался очень возбужденный и заставлял меня подписывать разные бумаги. «Ну скорее, на этот раз удача за нами!» Я даже не знал, что подписываю. Когда я колебался, он упрекал меня в неблагодарности, напоминал, что вытащил меня из нищеты. Иногда на него нападали приступы щедрости. Бывало, заведутся у него деньги, так он ни с того ни с сего даст мне двадцать-тридцать тысяч франков; впрочем, он мог назавтра же попросить их обратно. Словом, после многих взлетов и падений мы дошли до теперешнего положения. Госпожа Лаже решила сама заняться делами. Она каждый день является в контору…
Мегрэ вытащил трубку изо рта и вдруг задал самый простой вопрос, который, однако, заставил Дешарно вздрогнуть:
– Утоплого человека откачиваем! С праздником! Маленько выпивши, потому, собственно, такое дело – нынче поперек всей деревни с образами ходили! Праздник!
— Где вы завтракали?
— Когда? Сегодня? Подождите-ка… Я вышел на минутку купить булку и колбасы… В корзине под столом вы сможете найти крошки хлеба и колбасную кожицу…
– Боже мой! – ужасается барыня. – Они утопленника откачивают! Что же это такое? Этьен, – обращается она к приказчику, – подите, ради бога, скажите им, чтобы они не смели этого делать. Они уморят его! Откачивать – это предрассудок! Нужно растирать и искусственное дыхание. Идите, я вас прошу!
— Никто не приходил?
— Не понимаю вопроса. В два часа, как всегда, пришли кредиторы. Из-за них-то Лаже избегал подниматься по парадной лестнице. Он входил с улицы Женер, шел длинными коридорами, проходил насквозь два здания, но всегда предпочитал идти так.
— А жена его?
Этьен прыгает с козел и направляется к качающим. Вид у него строгий.
— И она тоже пользовалась этим путем.
— Она всегда приходит в контору к четырем?
– Что вы делаете? – кричит он сердито. – Нешто можно человека откачивать?
— Нет. Обычно она является к двум. Но сегодня первая среда месяца, и она отправилась в министерство получить пенсию. Она вдова погибшего на войне и вышла за Лаже вторым браком. — Считаете ли вы ее способной убить мужа?
— Не могу сказать.
– А то как же его? – спрашивает писарь. – Ведь он утоплый!
— Считаете ли вы, что Лаже мог покончить с собой?
— Тоже не знаю. Я рассказал вам все, что мне известно. А что теперь будет со мной?
Мегрэ отворил дверь.
– Так что же, что утоплый? Обмерших от утонутия надо не откачивать, а растирать. Так в каждом календаре написано. Будет вам, бросьте!
— Вы еще мне понадобитесь.
Когда он вошел в кабинет Лаже, там орудовали человек пятнадцать, ярко горели сильные лампы. Фотограф из отдела идентификации закончил свою работу и убирал аппаратуру. Следователь и молодой помощник прокурора беседовали вполголоса, а г-жа Лаже с осунувшимся лицом продолжала сидеть в углу, словно оглушенная шумом и суетой.
Писарь конфузливо пожимает плечами и отходит в сторону. Качающие кладут рогожу на землю и удивленно глядят то на барыню, то на Этьена. Утопленник уже с закрытыми глазами лежит на спине и тяжело дышит.
— Выяснили что-нибудь? — спросил комиссар полиции у Мегрэ
— Пока нет. А вы?
— Мы нашли гильзу от этого револьвера. Госпожа Лаже опознала оружие мужа, которое постоянно хранилось в ящике письменного стола.
– Пьяницы! – сердится Этьен.
— Можно побеседовать с вами, госпожа Лаже? И Мегрэ повел ее в кабинет, где он допрашивал Дешарно.
— Простите, что беспокою вас в такой момент. У меня к вам всего несколько вопросов. Во-первых, что вы думаете о Дешарно?
– Милый человек! – говорит Анисим, запыхавшись и прижимая руку к сердцу. – Степан Иваныч! Зачем такие слова? Нешто мы свиньи, не понимаем?
— Мой муж столько для него сделал, вызволил из нужды. Дешарно был его доверенным лицом. А почему вы спрашиваете? Дешарно дурно отзывался о нем? Он на это способен, он человек ожесточившийся.
— Второй вопрос, — прервал его Мегрэ. — Когда вы сегодня в первый раз пришли в контору?
– Не смей качать! Растирать нужно! Берите его, растирайте! Раздевайте скорей!
— Я зашла в два часа за документами, перед тем как пойти в министерство. До последнего времени я не пользовалась своим правом на пенсию за погибшего мужа. Но теперь положение изменилось.
– Ребята, растирать!
— В котором часу ваш муж обычно приходил днем?
Утопленника раздевают и под руководством Этьена начинают растирать. Барыня, не желающая видеть голого мужика, отъезжает поодаль.
— В действительности в три часа… Я объясню вам. Из деловых соображений ему приходилось завтракать со своими клиентами, и завтраки эти были чересчур обильны, пили много вина. А поскольку он страдал бессонницей, он имел привычку дремать часок в своем кабинете после завтрака.
– Этьен! – стонет она. – Этьен! Подите сюда! Вы знаете, как делается искусственное дыхание? Нужно переворачивать с боку на бок и давить грудь и живот.
— А сегодня?
– Поворачивайте его с боку на бок! – говорит Этьен, возвращаясь от барыни к толпе. – Да живот ему давите, только полегче.
— Право, не знаю. В два часа Дешарно предупредил, что ровно в четыре муж будет ждать меня по какому-то важному делу.
Писарь, которому после кипучей, энергической деятельности становится как-то не по себе, подходит к утопленнику и тоже принимается растирать.
— Он не упоминал о полиции?
— Нет.
– Старайтесь, братцы, убедительно вас прошу! – говорит он. – Убедительно вас прошу!
— Благодарю вас.
– Этьен! – стонет барыня. – Подите сюда! Давайте ему нюхать жженые перья и щекочите… Велите щекотать! Скорей, ради бога!
Провожая ее до двери, Мегрэ все старался определить го смутное чувство, которое он испытал, войдя в кабинет Лаже. Временами ему казалось, что он близок к цели, но в следующую минуту разгадка снова ускользала от него.
Проходит пять, десять минут… Барыня глядит на толпу и видит внутри ее сильное движение. Слышно, как пыхтят работающие мужики и как распоряжаются Этьен и писарь. Пахнет жжеными перьями и спиртом. Проходит еще десять минут, а работа все продолжается. Но вот, наконец, толпа расступается, и из нее выходит красный и вспотевший Этьен. За ним идет Анисим.
Теперь ему стало жарко. С трубкой в зубах, со шляпой, сдвинутой, по обыкновению, на затылок, он вернулся в приемную с видом человека, не знающего, за что ему приняться. Четверо кредиторов, ожидавшие Лаже, чтобы взыскать с него деньги, по-прежнему сидели здесь. Мегрэ оглядел их всех по очереди и обратился к высокому, худому и плохо одетому молодому человеку.
– Надо было бы с самого начала растирать, – говорит Этьен. – Теперь уж ничего не поделаешь.
– Где уж тут поделать, Степан Иваныч! – вздыхает Анисим. – Поздно захватили!
— С какого часа вы здесь?
– Ну, что? – спрашивает барыня. – Жив?
— Я пришел в десять или пятнадцать минут третьего.
– Нет, помер, царство ему небесное, – вздыхает Анисим, крестясь. – О ту пору, как из воды вытащили, движимость в нем была и глаза раскрывши, а теперича закоченел весь.
Дешарно, опять сидевший за своим столом, слушал разговор.
– Как жаль!
— А с тех пор никто больше не приходил?
– Значит, планида ему такая, чтоб не на суше, а в воде смерть принять. На чаек бы с вашей милости!
— Никто, кроме вот этих господ. И он показал на ожидавших вместе с ним кредиторов, которые закивали, подтверждая его слова.
Этьен вскакивает на козла, и кучер, оглянувшись на толпу, которая сторонится от мертвого тела, бьет по лошадям. Коляска катит дальше.
— Никто отсюда не выходил? Нет? Погодите, а господин Дешарно все время сидел на месте?
— Да, все время.
Но, сказав это, молодой человек задумался.
— Постойте… Только один раз он вышел в коридор, потому что зазвонил телефон.
— В котором часу?
— Право, не помню. Примерно без четверти четыре… Да, это было незадолго до вашего прихода.
— Скажите, Дешарно, кто это звонил?
— Не знаю. Это была ошибка.
— Вы уверены?
— Да. Спросили… Спросили, здесь ли кабинет зубного врача.
Перед тем как произнести эти слова, он, словно подыскивая ответ, опустил взгляд на конверты, разложенные на столе. В них рассылались циркуляры многочисленным клиентам Лаже. Мегрэ машинально взглянул на конверты вслед за Дешарно и на верхнем из них прочел: «Г-ну Эжену Деври, зубному врачу, улица…»
— Ну что? — спросил комиссар, возвращаясь к следователю и товарищу прокурора.
— Самоубийство, — заявил последний. — По словам врача, выстрел сделан с расстояния пятнадцати сантиметров. Лаже, как видно, здорово хотелось оставить здешний мир, если он…
Следователь и товарищ прокурора одновременно взглянули на Мегрэ, когда тот перебил его:
— Или же он спал.
— Вы, значит, полагаете, что это…
И взгляд следователя обратился на сидевшую с напряженным лицом г-жу Лаже, у которой как раз снимали отпечатки пальцев.
— Я еще не знаю, — признался Мегрэ. — Если это убийство, то, во всяком случае, очень ловкое убийство: заметьте, что мы, можно сказать, почти присутствовали при этом. Похоже, убийца нарочно ждал прихода полиции.
Мегрэ обратился к судебно-медицинскому эксперту.
— А вы, доктор, не обнаружили ничего необычного?
— Да как будто ничего. Смерть наступила мгновенно.
— Ну а потом?
— Что вы имеете в виду?