— У меня тревожные новости.

Аккуратно положив свою шляпу с кокардой на край стола, Вилл уселся, где было указано.

— Нордфджолл? — спросил он. Король сурово кивнул.

— Да. Принимая во внимание ваши догадки относительно карты, я сразу же написал Таддеусу Волту. Можете представить себе мое неудовольствие, когда он замешкался с ответом. Я уже собирался написать еще раз, намереваясь предъявить безапелляционные требования, когда от него пришло интереснейшее письмо.

Он сунул руку в карман своего шелкового камзола из рубчатой ткани, вынул сложенный вчетверо лист бумаги и протянул его Виллу.

— Лорд Волт написал, что он давно собирался сообщить мне нечто важное, но ему пришлось несколько месяцев ждать разрешения эрцгерцога, чтобы поделиться со мной сведениями. Из-за метелей письмо эрцгерцога задержалось в пути и прибыло только вчера.

Откинувшись на стуле, Родарик развел руками, как будто то, что он собирался сказать, было очевидно.

— Мы заперлись от всех часа на три. Я не буду мучить вас рассказами обо всяких формальных любезностях, которыми мы обменялись, и скажу сразу: Сокровище Нордфджолла похищено. Оно пропало в результате заговора, довольно искусного и изобретательного, но я не стану утомлять вас подробностями, упомяну лишь, что это случилось за четыре месяца до пропажи Машины Хаоса. Установив, что обычные воры не имеют к этому отношения и опасаясь примерно того же, чего опасались и мы, эрцгерцог направил всех своих послов втайне собирать информацию.

— Так мои догадки были верны? — Вилрован слушал с интересом, а потому вернул письмо, даже не прочитав.

— Ваши догадки оказались просто великолепны. Все случилось именно так, как вы предположили: лорд Волт только хотел осторожно расспросить Дайони с самыми благими намерениями, а Маккей удачно воспользовался ситуацией.

Родарик вздохнул и покачал головой.

— Все это похоже на случайное совпадение. Сколько бы сэру Руфусу пришлось ждать подходящей возможности, на что он и его сообщники пошли бы, чтобы такую возможность создать, если бы только Дайони оказалась разумнее, — этого мы никогда не узнаем. К сожалению, она сразу попалась на удочку Маккея.

Положив письмо обратно в карман, Родарик откинулся на стуле.

— На следующий день после того, как королеву ограбили, лорд Волт написал в Нордфджолл. Но ответ эрцгерцога, который так сильно задержался, заключал в себе больше, чем рассчитывал лорд Волт. Ответное письмо содержало известия, которые в свете того, что вы привезли сейчас из вашей поездки, становятся в полном смысле этого слова зловещими.

Повисло долгое молчание, король разглядывал карту, явно погрузившись в собственные мысли.

— Вы говорили о том, что было в письме…— напомнил ему Вилл.

Родарик поднял глаза.

— Эрцгерцогу точно известно, что Сокровище Тольи тоже пропало. Он связался с королем Алехандро. Кроме того, князь Лихтенвальда закрыл границы, а в северной части Толмарха за последнее время произошел ряд стихийных бедствий — из чего эрцгерцог заключает, что либо Сокровища были похищены у обоих монархов, либо некоторые из похищенных механизмов переправляют сейчас через территории этих стран, что приводит к стихийным бедствиям. И наконец, он передает странные и настораживающие известия из Винтерскара и Риджксленда.

Не в силах сдерживать себя, Вилл вскочил со стула.

— Но названия всех стран, которые вы упомянули, были подчеркнуты или обведены на карте!

Вилл вгляделся в карту, в странные надписи на ней. Неужели всем отмеченным на ней государствам угрожает опасность? Он подумал, что карта, наверное, содержит невероятно ценную информацию, — если бы только они смогли ее расшифровать!

— Но такой обширный заговор…— Ему даже подумать об этом было страшно. Несмотря ни на что, до этого момента он успокаивал себя, что беда может коснуться только двух или трех соседних государств. А оказывается, что может быть замешан целый десяток…— Это же просто чудовищно. Но кто составил этот заговор? Кто может питать такое непомерное честолюбие? Люди или гоблины?

— Пока что создается впечатление, что и те и другие. По крайней мере в Нордфджолле и в Толье это были люди. — Учитывая сложившиеся обстоятельства, Родарик казался невероятно спокойным. Но лицо его было белее мела, а на шее пульсировала жилка. — Кто в ответе за все происходящее в целом, мы можем так и не узнать, пока он не решит, что мы уже достаточно слабы и не сможем сопротивляться. И действительно, зачем ему так скоро обнаруживать себя? Если он подождет, пока наши шахты обвалятся, пока вулканы в Винтерскаре разрушат город, пока землетрясения потрясут до основания Фингхилл, а море его затопит — когда на нас обрушатся все те несчастья, от которых нас оберегали Сокровища, вот почему мы так от них зависим, — то потом ему уже нечего будет нас бояться.

Но Вилл отрицательно покачал головой.

— Возможно, ему и нечего бояться нас, но ведь на континенте сотня королевств, герцогств и княжеств. Если десятку государств угрожает такая опасность, то остальные непременно…

Родарик остановил его резким движением руки.

— Что сделают остальные? Забудут все, чему их учили всю жизнь, и объединятся против этой угрозы — в чем бы она ни заключалась и кто бы за ней ни стоял, или же собственные сомнения парализуют их настолько, что они так и останутся сидеть, сложа руки? Мы не знаем, как они поступят. Нам, нашему обществу, всегда было запрещено даже думать о том, как действовать перед лицом подобной опасности. Как будто мы подобными мыслями можем ее накликать! А те, кто рискнул задуматься об этом, у кого хватало дерзости на подобные размышления, они все были жестоко наказаны!

Вилл угрюмо кивнул, вспоминая своих друзей студентов, которых с позором изгнали из университета. Если уж на то пошло, то ведь и его самого отослали именно за неверный образ мыслей.

— Вы как-то сказали, что наши предки придумали очень наивный план для защиты Сокровищ. Теперь мне кажется, что они и на самом деле проявили редкостную глупость и тщеславие, считая, что могут предусмотреть и прогнозировать любое возможное развитие событий. Мы сейчас расплачиваемся за это тщеславие. Потому что вне зависимости от того, удастся ли заговорщикам их дело или нет, я точно знаю одно, — мрачно продолжал король, — если Сокровища, которые уже пропали, не будут возвращены, если Сокровища Риджксленда, Фингхилла, Шато-Руж и остальных государств тоже исчезнут, если вся власть попадет в руки одного человека, мир изменится навсегда — и я также уверен, что в этом случае королевство Маунтфалькон, каким мы его знаем, перестанет существовать.

У Вилрована вдруг разболелась голова, он сжал виски руками.

— Кто… Нет, я не это хотел спросить. Вы предупредите Риджксленд, Фингхилл и остальные государства, отмеченные на карте? Вы доверитесь им? Теперь уже совсем не время хранить тайны!

— Я предупрежу их, обязательно. На это мне хватит здравого смысла — однако не уверен, что предприму еще какие-либо меры. Потому что необходимость держать все в тайне только возросла. Я опасаюсь вызвать панику. Если люди об этом узнают, они начнут видеть заговоры повсюду. И тогда преследования Рованов покажутся нам мелочью! Время повернет вспять, и мы опять окажемся в той эпохе, когда Империя только что исчезла с лица земли, только на этот раз мы будем выслеживать и убивать таких же людей, как и мы.

Родарик безрадостно смотрел в пространство прямо перед собой, как будто созерцал ужасающие перспективы, которые предлагало будущее.

— Мало того, еще неизбежно массовое убийство сотен, может быть, тысяч совершенно невинных толстопятов и олухов, если кто-то заподозрит, что за этим стоят гоблины.

— Демоны преисподней! — выдохнул Вилрован. Толстопяты и олухи — они такие маленькие, их так легко узнать, им так трудно замаскироваться, у них есть только несколько простеньких защитных заклинаний, и они совершенно беззащитны перед огнем и солью. Люди заставят их ответить за все свои беды.

— Я должен признать, — сказал король, — я никогда особо не любил своих подданных-гоблинов. Но какими бы они ни были, они — мой народ, и, будучи королем, я должен их защитить. — Его серые глаза вдруг загорелись ненавистью, он сжал руку в кулак и со всей силы ударил ею по столу. — Я не дам их перерезать, как кроликов, не дам охотиться на них, запугивать, пытать — даже если, чтобы их защитить, мне понадобится проливать собственную кровь!

Он отодвинул стул, поднялся и принялся быстрыми нетерпеливыми шагами мерить комнату.

— Но есть и другие причины держать все в тайне. В свете всего вышесказанного, кому мы можем доверять? Отметки на карте не гарантируют ничью невиновность. Может быть, они специально оставили карту, чтобы вы ее нашли. И даже если бы мы могли доверять всем правителям без исключения, разве можно сказать то же самое об их окружении? Я скажу больше: как бы все эти Сокровища могли исчезнуть, если бы в деле не были замешаны предатели из высших слоев общества?

— Мне кажется, — сказал Вилрован, наблюдая за его беспокойным передвижением по комнате, — что люди, ответственные за эту чудовищную ситуацию, как раз и стремятся вызвать в нас подобное недоверие друг к другу. Отказываясь делиться информацией, мы ведем себя именно так, как они рассчитывают.

— Я не спорю. И все-таки, зная, что один раз меня уже предали, пусть даже это был такой никчемный человек, как Маккей, зная, что и другие мои приближенные могут быть в этом замешаны, я теперь внимательнее смотрю на собственных друзей, на собственных советников, и мне не нравится то, что я вижу. Возьмем, к примеру, вашего друга Джека Марздена.

Вилл покачал головой и скрестил руки на груди.

— Марздена даже в Хоксбридже не было, его вообще не было в стране, когда похитили Машину Хаоса.

— Именно. Посмотрите только, сколько значительных событий произошло как раз в тот момент, когда Лорд-Лейтенант под благовидным предлогом исчез из виду. Ваша дуэль и арест. Похищение Сокровища. Убийство Маккея. Все это наводит меня на мысль, что я с ума сошел, доверив свой город человеку с таким множеством пороков!

Вилл опустил руки и слегка выпрямился.

— Мы сейчас говорим о Джеке, или все эти упреки предназначены мне?

«Вот уж никогда бы не подумал, что Родарику известно, что Джек курит гашиш и проигрывает крупные суммы у Сайласа Ганга».

Король устало опустился на стул.

— Мы говорили о Марздене. И все-таки я ни в чем его не обвиняю. В городской страже никогда не было и намека на коррупцию. И пока это так и остается, лорд Марзден может не опасаться за свой пост — но это совершенно не означает, что я доверю ему тайну такой важности!

Широко расставив ноги, руки в боки, Вилл мрачно смотрел на короля.

— Странно, — пробормотал он, — что вы доверяете мне, ведь у меня тоже есть… пороки.

— Но не такие же, — на губах Родарика появилась чуть заметная ухмылка. — А тем, которые у вас есть, вы предаетесь так открыто, можно даже сказать — бесстыдно, что вас невозможно шантажировать. И вообще, — добавил он, пожимая плечами и приподняв одну бровь, — вы узнали об этой тайне раньше, чем я заметил ваше присутствие!

Усмешка пропала с его лица, Родарик вдруг заговорил очень искренно.

— Не понимаю, Вилрован, почему вы так упорно считаете, что я вас недолюбливаю? Я бы не доверял вам безоговорочно, если бы не был высокого мнения о вашем мужестве, о вашей верности, преданности королеве! Неужели я доверил бы вам командовать людьми, которые ее защищают, сколько бы Дайони меня ни просила?

Вилл посмотрел на свои сапоги. Вот так новость: похоже, во всех разногласиях между ним и королем больше виновата его собственная строптивость, чем строгость Родарика.

— Вилрован, — тихо сказал король, — я знаю, что Дайони иногда бывает выгодно настраивать нас друг против друга, но я думаю, может быть, нам не стоит идти у нее на поводу?

Вилл сцепил руки за спиной, над серебряной пуговицей своего зеленого мундира. Он продолжал разглядывать носки своих начищенных сапог.

— Сэр, мне стыдно.

— Не надо стыдиться. Если в прошлом между нами и было некоторое взаимное непонимание, то я в этом виноват не меньше вас. Давайте постараемся в будущем быть мудрее и оставим это.

Родарик кашлянул.

— А сейчас, когда вы немного присмирели, я воспользуюсь этой переменой настроения и дам вам новый приказ. Машина Хаоса покинула пределы страны, я это чувствую.

Вилл поднял на него взгляд.

— Нет, — возразил Родарик на исполненный надежды взгляд Вилла. — Я не знаю, где она сейчас. Просто связь, которая была между мной и ею, исчезла. Возможно, Сокровище сейчас в Шенебуа, раз заговорщиков видели так близко от той границы. Но они могли уже давно передать механизм другим своим сообщникам, и он мог уйти на север… юг… запад… я просто не знаю. Я знаю только, что Машина Хаоса вне досягаемости. А раз так, нам остается только ждать дальнейших событий. А пока я хочу, чтобы вы были поближе к королеве.

Вилрован замер, в его глазах отразилось беспокойство.

— Королева в опасности?

— Королева в опасности, она может нанести себе серьезное увечье. Вы знаете о том, что она в положении. Сейчас не время для… скажем так: для сумасбродства и безрассудного поведения, ведь она уже на четвертом месяце. Сейчас ей пристала умеренность во всем.

Вилл покачал головой и горько усмехнулся.

— Неужели вы когда-либо всерьез полагали, что, когда придет время, она… станет вести себя спокойнее? Если так, то боюсь, что вы были с самого начала обречены на разочарование.

— Я не думал, что Дайони изменится только потому, что носит под сердцем мое дитя. Но скажите мне, Вилрован, разве в ее привычках предпринимать долгие изнурительные поездки верхом за город? Устраивать шумную детскую возню на большой лестнице? Выпивать столько, что она теряет над собой контроль?

— Нет, — уверенно возразил Вилрован, — нет, это совсем на нее не похоже. Но вы же не хотите мне сказать, что она действительно проделывала что-то подобное?

— Именно это я и хочу вам сказать, — сказал король, — с бесконечной скорбью и сожалением.

Вилл задумчиво вздохнул. Похоже, за то время, пока он пропадал в поселках рудокопов, пока ездил в Четтерли, и за те несколько дней, что он потратил, подыскивая подходящий дом к приезду Лили, тут много чего произошло.

— А вы делали что-нибудь, чтобы уговорить королеву не вести себя так опрометчиво?

— Я пытался предостеречь ее, и другие тоже. Но она не слушает. Я мог бы, конечно, заставить ее подчиниться, но вот как раз этого мне не хочется делать, она и так чувствует себя совершенно несчастной.

Вилл вскинул голову.

— Вы думаете, все дело в том, что она очень несчастна? Должен сказать, я тоже так и подумал. Вы считаете, она все еще упрекает себя в пропаже Сокровища?

— Да. И еще я думаю, что она очень боится будущего. И сейчас, когда она должна бы с радостью предвкушать рождение ребенка, она видит только, что мир таит неисчислимые бедствия. И чтобы избавиться от подобных мыслей, она старается как-то отвлечься.

— Я должен не давать ей скучать? — спросил Вилл, опираясь руками о стол и нагибаясь к королю. — Или мне следует отчитывать ее и требовать от нее более пристойного поведения?

— И то и другое. Или ни то ни другое. На ваше усмотрение.

Король грустно покачал головой.

— Я никогда не мог понять почему, но она никогда не обижалась на ваши слова, что бы вы ей ни говорили и как бы жестко вы с ней ни разговаривали. А малейшую критику с моей стороны она встречает в штыки либо ударяется в слезы.

— Дело просто в том, что, когда вы критикуете ее, она боится, что вы будете меньше ее любить. А моя любовь, чисто родственного характера, для нее не так необходима.

— Вы слишком добры, Вилрован, — задумчиво улыбнулся король. — И я благодарю вас за это. Но значительно больше, чем собственная сердечная боль, меня заботит здоровье Дайони и ребенка. И конечно же, она ничего не должна знать из того, о чем мы с вами сегодня беседовали. Пусть неведение и угнетает ее, но если она узнает хотя бы часть того, что известно теперь вам и мне…

— Подумать страшно. — При одной мысли о том, в какое отчаяние впадет Дайони, в какие крайности бросится, если только заподозрит правду, у Вилла голова пошла кругом. — Хотя в конце концов она все равно узнает обо всем, несмотря на все наши усилия, особенно если дела пойдут еще хуже.

— Я уже думал и об этом. Но я прошу вас защитить ее от правды, пока это возможно. Я понимаю, что выбрал не самый удачный момент, ведь через две недели приезжает Лиллиана. Но я надеюсь, что Лили поймет и не будет чувствовать себя заброшенной. И вы, конечно, можете в любое время пригласить ее навестить меня.

— Спасибо, — сказал Вилл, слегка помрачнев. Приглашение, конечно, было сделано от чистого сердца, но он подумал, что Лили будет смертельно скучать, ведь у нее нет вкуса к придворной жизни. Он-то надеялся на совсем иное: посвятить себя полностью Лили, исполнять все ее желания, устраивать пешие или конные прогулки, загородные пикники, романтические ужины, ходить с ней в театры. И все это теперь было невозможно, потому что ему придется ни на шаг не отходить от Дайони.

Родарик, казалось, без слов догадался, о чем думает Вилл.

— Я очень высокого мнения о Лиллиане. Если она устанет от обычных здешних развлечений — сплетен, флирта и политики, может быть, она захочет воспользоваться моей библиотекой или принять участие в любом другом разумном времяпрепровождении. Я буду рад ее обществу. — Он заметил, что Вилл все еще хмурится. — И я понимаю, что у вас были совсем другие планы. Я не просил бы от них отказаться, если бы это не было совершенно необходимо. Я знаю, как много вы потрудились за последние месяцы. И мне очень жаль, что приходится требовать от вас таких жертв.

— Понимаю, — сказал Вилрован. Он начинал чувствовать, что злая судьба намеренно и неизбежно обрекает на провал все его попытки сблизиться с Лили. Но ребенок, которого носит Дайони, будет наследником престола и поэтому вдвойне дорог для всех. Вилл выпрямился и ловко отсалютовал. — Для меня большая честь служить королеве.

— Спасибо вам, Вилрован. Я обещаю, что вы не сочтете меня скупым или неблагодарным. Если нам удастся добиться того, чтобы все наши беды закончились благополучно, вам сложно будет придумать просьбу, которую я не захочу удовлетворить. Конечно, если, — со вздохом добавил Родарик, — через пять месяцев, когда ребенок родится, я вообще буду иметь возможность кого бы то ни было награждать.

27

Тарнбург, Винтерскар.

Девятью месяцами ранее — 3 мессидора 6537 г.

В Винтерскаре лето было в самом разгаре, в это время город круглые сутки купался в лучах света. Кафе и кофейни не закрывались совсем, оперы и спектакли начинались в театрах сразу после полуночи, а улицы Тарнбурга двадцать два часа в сутки были заполнены гремящими экипажами и бесшумными паланкинами, беспечными, легкомысленными и легконогими толпами гуляк в легких летних атласных и муслиновых одеждах, направляющихся со званого обеда в театр или на бал пешком — как можно спать, когда на улице так тепло и светло?

Даже когда солнце ненадолго скрывалось за горизонтом, трудно было отдыхать, зная, как скоро день вернется во всем его великолепии. Лучше подремать душным полднем, когда жара и физическая усталость от такого количества веселья берут свое и заставляют сладко клевать носом. Люди расходились по домам на время недолгих сумерек, но факелы и лампы никто не тушил.

Закатное затишье как раз опускалось на город, шум и толчея экипажей стихли, когда король Джарред в глубокой задумчивости шел по освещенному свечами дворцу.

В тамбуре своей спальни он застал двух пажей; разлегшись на полу, они играли в бирюльки из слоновой кости. При приближении короля мальчики оставили игру и вскочили на ноги. Их белые парики сбились набекрень, синие атласные штаны помялись и перепачкались на коленях, они повесили головы, то ли потому, что их застали за такой детской игрой, то ли потому, что им давно пора было спать. Ему пришло в голову, что надо что-то сказать, ведь он за них отвечает.

— Мы сыграем в карты, — решил он наконец, вспомнив, что Зелена иногда играла в карты со своими пажами. — Это занятие… более подобает джентльменам.

Мальчишки были рады, хотя, наверное, и удивились. Они принесли карты и придвинули стулья к столику у зарешеченного окна, где как раз взошла луна. И почти час Джарред играл с ними в «Соседа-попрошайку» и в «Пой, птичка, пой», до самого рассвета, когда пришел доктор Перселл.

— Вы посылали за мной, я знаю, — старик выглядел несколько виновато.

— Ничего срочного. Я велел вас не беспокоить, если вы отдыхаете. Но раз уж вы пришли, поздравьте меня. Я справился с той маленькой трудностью, которую мы с вами ранее обсуждали.

— Справились? — спросил философ. — Вы говорите о юной леди?

Джарред отослал пажей, им все равно уже давно пора было спать.

— Я дословно последовал вашему совету, — поведал он Перселлу, когда они остались наедине. — Ну, вы и сами знаете, что я сделал. Мадемуазель переехала сюда. А ее родственники просто наводнили Линденхофф.

— Да, это я помню, — подтвердил Перселл. — И каков результат?

— Она явно убеждена, что быть королевой просто невыносимо. — Джарред взял со стола карты и задумчиво их перетасовал. Колода была причудливая, масти называюсь червями, розами, рубинами и кинжалами. — Потому что хоть я и не говорил с ней о нашем будущем с того самого случая, я все-таки… немного флиртовал с ней. Ничего серьезного, пара поцелуев, которые ей чрезвычайно не понравились.

Он страдальчески улыбнулся, вспомнив, какой холодный прием встретили его поцелуи. Сейчас он мог улыбаться, хотя в тот момент ему было совсем не смешно. Но Джарреду часто казалось, что с ней и без нее он — это два разных человека.

— И когда я понял, как она к этому относится, мне пришло в голову, что, если я притворюсь совсем тупым, если стану настаивать, возможно, это поможет воспитать в ней неприязнь ко мне.

— И это помогло?

Джарред открыл карту — даму червей. Позабавленный таким совпадением, он просмотрел всю колоду и нашел валета кинжалов.

— Хоть это и задевает мое самолюбие, я должен признать, что добился небывалых успехов. Более того, она влюбилась в своего красавчика-кузена, как вы и предсказывали.

Перселл подошел к мраморному камину и внимательно рассмотрел свое отражение в позолоченном зеркале над ним.

— Джмель, Ваше Величество, или Змадж? Признаюсь, я их с трудом различаю. — Доктор слегка поправил шейный платок. Получив приказ короля явиться, он одевался наспех.

— Змадж. Я должен вам сказать, Френсис, что близко не подходил к особняку Дэбрюлей уже больше месяца, а мадемуазель пропускала уроки с лордом Виттлсбеком в Архиве. Естественно, я заподозрил правду. А когда сегодня я встретил юную леди со Змаджем в городе и они оба выглядели виновато, будто я застал их врасплох, я понял, что план удался.

И даже если к облегчению примешивалась ревность — это все-таки было облегчение. Облегчение, что его сказочный дворец будет принадлежать ему одному, что добрые старые ритуалы, такие вечные и однообразные, останутся нетронутыми. И более всего: облегчение, что черноглазая иностранная красотка и ее причудливая родня не будут больше ни во что вмешиваться.

— Все это в высшей степени приятно, — сказал философ, — и вы можете поздравить себя с тем, что о помолвке не было объявлено, что вы не написали никому из своих родственников, что такая помолвка возможна, — и он выжидающе посмотрел на короля. — Когда вы собираетесь обсудить это с юной леди?

Джарред отложил карты.

— Я отправляюсь к ней послезавтра. После того как мы столкнулись в городе, она прислала мне письмо, приглашая приехать либо шестого, либо десятого, когда ее тетя будет в отъезде. Мне кажется, Френсис, она попросит меня вернуть ей свободу. И естественно, я собираюсь ей уступить. — Он понимал, что все еще существовала опасность заново раздуть пламя уже угасшей было страсти, но этот последний разговор казался ему просто необходимым.

— Шестого, Ваше Величество? Но вы же запланировали навестить вашу кузину, леди Серену, в Рейвенхерсте.

— О боже, и правда, — спохватился король, хлопнув себя по лбу. — И как я только мог забыть!

Он сложил руки на столе и положил на них подбородок.

— Хотя должен признать, что пусть я и считаю кузину Серену величайшей занудой на свете, по сравнению с вечером в доме Дэбрюлей, с тетей, которая притворяется доброжелательной, и Змаджем, который пытается испепелить меня взглядом…

Несмотря на то что за окном уже светало, в комнате все еще царили сумерки. Несколько свечей погасли. Перселл собирался снова зажечь те две, что стояли под зеркалом, когда король вдруг властно приказал:

— Нет, не смейте!

Доктор вздрогнул и обернулся. Джарред неловко рассмеялся.

— Простите меня, Френсис. Не понимаю, что заставило меня сказать это так резко. Но оставьте их в покое. Света и так достаточно, и, по правде говоря, любой… блеск… вызывает у меня головную боль.

Перселл подошел поближе, достал из кармана очки и пристроил их на кончик носа.

— Что-то не так с вашими глазами, сэр? — Он напряженно всмотрелся в лицо короля.

— Думаю, это время года виновато. Через недельку-другую я снова стану самим собой, — ответил Джарред. И призадумался, зачем он скрыл правду: ему дела не было до дневного света, но вот ярких огней, отражающихся в зеркалах и других блестящих поверхностях он не выносил.

Но король уже довольно много скрыл от Перселла: свою рассеянность, провалы в памяти и то, как мадемуазель то притягивала его, то отталкивала.

— По крайней мере, — вслух сказал он, — больше не будет этих пресных обедов у Дэбрюлей. — Он наконец понял, почему еда там казалась такой безвкусной. В ней всегда не хватало специй и совершенно не было соли.

— Обеды без соли? — Перселл уже было снял очки, но теперь надел их снова и, озадаченно нахмурившись, смотрел на короля. — Я не знал, что у них в семье есть больные.

Это была правда, многие врачи предостерегали своих пациентов от соления пищи. Доводы были следующие: раз соль так опасна для гоблинов, то и для людей она не может быть полностью безвредной. А поэтому детям, пожилым людям и больным зачастую не советовали ее злоупотреблять — а то и вовсе исключать соль из пищи.

— У мадемуазель очень хрупкое здоровье. Она не то чтобы болезненная, но очень чувствительная. Поэтому мадам Дэбрюль наняла повара, который готовит без соли, и все остальные на кухне, верите ли, все до одного — олухи! — Вспомнив об этом, Джарред поежился. Конечно, все пользовались изделиями гоблинов, но доверить им приготовление пищи? Это казалось несколько небезопасным.

— Так значит, вы отправитесь в Рейвенхерст?

Король кивнул.

— Я скажу Фезону.

Господин Фезон был личный секретарь короля, деятельный и энергичный молодой человек, имевший виды на пост в кабинете министров через несколько лет.

— Он извинится за меня перед юной леди и напишет письмо кузине Серене — напомнит, чтобы она меня ждала. У нее память уже не та.



Но два дня спустя, чуть позже полудня, король и философ столкнулись во дворе, между часовой башней и конюшнями. Джарред как раз садился в летнюю коляску.

— Дорогой мой Френсис, — легкомысленно сказал король, останавливаясь у коляски, чтобы достать пару светло-коричневых перчаток, — почему вы хмуритесь? Вам не нравится, что на мне такой яркий камзол? Или алые ленты на трости? Они, я должен признать, действительно несколько фривольны.

— Нет, дело совсем не в этом, — ответил Перселл. Хотя он и заметил, что темные волосы короля не напудрены, а во всем костюме сквозят некоторая легкость и отсутствие должной формальности, что вряд ли украсит его в глазах такой строгой пожилой дамы, как леди Серена. — Я рад, что вы наконец сняли траур. Мне просто пришло в голову, что уже довольно поздно и вы не успеете в Рейвенхерст к ужину.

— А…— сказал Джарред. Лакей открыл дверцу повозки, и король забрался внутрь. — Такое глупое недоразумение — простая оговорка с моей стороны. Господин Фезон уверяет меня, что я сказал: сегодня — к Дэбрюлям, а десятого — к Серене. Я узнал об этой ошибке только сегодня утром.

Он неловко рассмеялся.

— Не понимаю, как я мог сделать такую глупость. Но в конце концов, это даже к лучшему. Чем скорее я порву с мадемуазель, тем лучше для всех.

— Да, Ваше Величество, я с вами совершенно согласен. И я поздравляю вас, сэр, с отменой надвигающегося бракосочетания.



Ис ждала короля в гостиной, в комнате со множеством зеркал. Мадам Дэбрюль не уехала, хотя и удалилась в свою комнату под каким-то вымышленным предлогом и не могла его принять.

Мадемуазель и сама выглядела больной: губы побелели, а на щеках играл нездоровый румянец. Либо она больна, решил король, войдя в комнату и увидев ее сидящей у окна, либо находится в сильном душевном волнении. Тут он заметил, что она снова в черном — в тяжелом бомбазиновом платье, несмотря на жару, и в черных перчатках. Может быть, именно поэтому она выглядела нездоровой.

— Прошу прощения, — сказал он, когда она вскочила с места и изящно присела в реверансе. — Боюсь, что я не вовремя. Мадемуазель, неужели вас постигла новая потеря?

— Да, — сказала она тихим, сдавленным голосом, принимая его руку и позволяя ему помочь ей встать. — Мой кузен Айзек. Вы помните его, Ваше Величество? Мне кажется, вы встречали его раз или два.

Джарред попытался отыскать в памяти лицо этого юноши.

— Айзек. Юноша с романтическим, оставшимся после дуэли шрамом. Вы были к нему очень привязаны?

Ис покачала головой.

— Нет, но это случилось так неожиданно. Говорят, он съел что-то не то. — Она вздрогнула с головы до ног, как будто в этой душной комнате стало вдруг очень холодно. — Тетя Валентина говорит, это должно послужить нам всем уроком.

Джарред был в замешательстве, но на этот раз не из-за зеркал. Он постепенно научился в них не смотреть, а лишь незаметно скользить взглядом по их рамам.

— Я не совсем… Вы же говорите, это было пищевое отравление? Тогда я не понимаю, что ваша тетушка…

Ис горько усмехнулась.

— Она говорит — жизнь коротка и полна опасных неожиданностей. Мы не должны стремиться к счастью в отдаленном будущем, нужно брать то, что хотим, сегодня!

— Да, я понимаю. Это несколько жестоко звучит в подобных обстоятельствах. Но…— Ему неожиданно захотелось довериться девушке. — Но я не могу с ней не согласиться. Мы с Зеленой тоже строили много планов на будущее. А пока мы строили эти планы, в ней зрел недуг. Мы не знали, никто даже не догадывался, а потом однажды она просто перестала дышать.

Пока он говорил, Ис неотрывно смотрела на него широко открытыми глазами, ее губы побелели еще больше. Он не мог понять, было ли это сочувствие или шок.

— Это могло случиться с любым из нас; именно так — просто перестать дышать. Особенно в этом доме. — Короля удивила неожиданная решительность, которая блеснула в ее глазах. — Но это не случится с мной и этого не случится с теми, кого я люблю.

Ее пальцы потянулись к ожерелью, рассеянно потрогали кристалл-подвеску. Глядя на это, Джарред почувствовал, как кровь леденеет в его жилах, а сердце в груди бьется неровно. Ис смотрела него, как будто что-то соображая.

— Как удобно, что вы сегодня здесь. Удобно… но вот можно ли это назвать удачей — для вас или для меня?



В кромешной тьме ничего нельзя было понять. Когда Джарред наконец пришел в себя, он обнаружил, что лежит в полумраке на огромной кровати с пологом в незнакомой комнате.

Он вяло приподнял голову и прислонился к жесткому валику, чтобы оглядеться. Окна закрывали тяжелые занавеси, и единственная свеча почти совсем догорела на столике у двери. Когда он приподнялся на локтях, чтобы получше осмотреться, он тут же наткнулся на собственное призрачное отражение в очередном высоком зеркале.

Накатившая слабость буквально придавила его к кровати. Когда головокружение прошло, он все еще чувствовал себя слабым и опустошенным. Как он сюда попал? Ему смутно припоминались холодные поцелуи в темноте, слабое, дразнящее воспоминание о том, как жемчужное ожерелье скользило по обнаженной коже, обвилось вокруг запястий, стянув их вместе, а потом…

Его бросило в жар, потом в холод, когда былые ощущения неожиданно вернулись к нему: страсть, от которой плавились кости и огнем горел каждый нерв. Темное желание, жажда, которая только возрастала, сколько он ни пытался ее утолить. Конечно, ему это только приснилось, но какой потрясающий сон!

Постепенно он осознал, что не один в комнате, что в ногах кровати сидит на стуле худенькая девушка в черном.

— Что со мной случилось?

— Вам стало плохо, Ваше Величество, но теперь вам уже лучше, — произнес тихий дрожащий голос.

Джарред лежал еще некоторое время, уставясь в пустоту, пока вдруг не понял по ее быстрому дыханию, что Ис плачет.

— Вы несчастны, — сказал он. Почему-то королю показалось, что это из-за него. — Я что-то сказал или сделал не так?

— Так вы… не помните? О сэр, что же будет со мной, если вы не сдержите своих обещаний, если все, что вы сказали мне, — только пустые слова? Неужели я сама непоправимо разрушила свою жизнь?

Так это был не сон. Поцелуи, извращенное удовольствие от боли — все это действительно было. Он с трудом сел, но все вокруг еще плыло. Он мог только лежать и бессильно слушать, как она плачет. Так горько, что у него сердце разрывалось.

Ис душераздирающе всхлипнула.

— Наверное, я сама виновата. Я, должно быть, дала вам повод думать… но ведь, в конце концов, мы уже четыре месяца, как тайно помолвлены. Неужели я не права, что позволила этому случиться.

Этого он вынести уже не мог.

— Нет. Нет, ваша жизнь не разбита, мадемуазель. Уверяю вас, я чувствую к вам только глубокое уважение и искреннюю привязанность. И, как вы и говорите, — мы поженимся.

Джарред закрыл глаза. Слова были произнесены, он не смог бы взять их назад теперь. Больше всего его беспокоило то, что он не чувствовал сожаления.

28

Во всем городе, во всех модных салонах и кофейнях поразительную помолвку короля — еще не объявленную официально, но уже ни для кого не являющуюся тайной — обсуждали без конца. Одетые в шелка леди перешептывались о ней за кружевными веерами, денди говорили о ней над бокалами ледяной лакричной воды в кафе. Сплетни и слухи передавались с газетами и портвейном в каждый клуб, подавались на серебряных подносах и расписных фарфоровых тарелочках вместе с вечерним чаем. За ужином скандал добавлял остроты каждому блюду.

— Вы только подумайте, — говорили женщины, — какая-то выскочка!

— Вы только подумайте, — говорили мужчины, — она, конечно, красавица, конечно!

Однако в Линденхоффе эту тему обсуждали напряженно и за закрытыми дверьми. В течение нескольких дней возникали самые фантастические догадки, но потом Джарред созвал своих советников, министров и несколько высокопоставленных придворных. Запершись с ними в зале совещаний, где стенные росписи обманывали глаз и заставляли помещение казаться больше, он официально объявил о своих намерениях.

Как он и ожидал, новость вызвала потрясение и смятение, а затем последовали многословные и энергичные протесты. Король внимательно выслушал все, что ему сказали, но остался непоколебим, он считал, что поступает согласно законам морали и был настроен сделать то, что следует.

— Но, Ваше Величество, о юной леди так мало известно, — сказал премьер-министр. В этой комнате без окон он казался раскрасневшимся и разгоряченным в своих легких одеждах. — Правильно сказать, что о ней вообще ничего не известно.

— Все, что вам следует знать, и единственное, что имеет значение, — это то, что я уже поклялся своей честью. А кроме того, она достаточно благородного происхождения, безупречно воспитана и у нее незапятнанная репутация.

— Несомненно, юная особа вполне добродетельна. Но ее считают чрезвычайно эксцентричной. — Это уже президент сената Винтерскара. — Она окружает себя прислугой из гоблинов, а вы подумали, сэр, о том, как отреагируют ваши собственные слуги, если она привезет своих гоблинов в Линденхофф?

Джарред чувствовал, что ему все труднее сдерживаться. Споры продолжались уже несколько часов, все возможные аргументы уже были предъявлены и отвергнуты, а теперь все просто повторялось по второму кругу.

Он вцепился в ручки белого с золотом кресла.

— Я не для того созвал вас сюда, чтобы обсуждать моих слуг. И вашего разрешения мне, чтобы жениться, тоже не требуется — хотя, признаюсь, я надеялся получить ваше благословение.

— А ваш наследник? — напомнил президент. — Вы уведомили лорда Руперта? Это определенно будет для него большой неожиданностью и даже, прошу прощения, большим разочарованием.

— Вряд ли, — холодно ответил Джарред. — Будучи кузеном моего отца и, можно сказать, представителем старшего поколения, лорд Руперт вряд ли надеялся, что я скончаюсь раньше него.

Президент отступил на шаг, вынул шелковый платок и вытер лоб, но на его место выступил еще один чиновник.

— Сэр, я никогда бы не подумал, что мне придется напоминать королю о его долге. Ваши указы всегда были так разумны, ваши суждения — справедливы, никто не смог бы обвинить вас во взбалмошности или равнодушии, когда дело касается блага вашего народа. Но у вас есть и другая обязанность, к которой не следует относиться легкомысленно, — дать стране достойную преемницу милостивой и прекрасной…

Приступ негодования заставил Джарреда вскочить на ноги.

— Мы не будем говорить о нашей покойной королеве. Только я один знаю, что это была за женщина и как много страна потеряла…— Мысль о том, что другая женщина окажется на месте Зелены, как ножом резанула его по сердцу.

Джарред с трудом взял себя в руки, снова сел в кресло и продолжил несколько тише:

— Я не забываю о долге перед моим народом.. По правде говоря, я думаю о нем каждую минуту. Вы только что упомянули мои указы. Если мое слово не имеет веса, если моя подпись ничего не стоит, то разве люди смогут рассматривать мои слова и действия как проявление закона?

В комнате повисло напряженное молчание, пока его не нарушил Хьюго Саквиль.

— Ваша… подпись, Ваше Величество? — сказал он. — Вы хотите сказать, сэр, что подписали брачный контракт?

— Да. Вчера вечером, в присутствии нотариуса.

На лицах присутствующих появилось скорбное выражение. Многие, казалось, хотели бы спорить и дальше, но не знали, что сказать. И действительно, что уж тут было говорить. Заверенный нотариусом контракт был юридическим документом, и чтобы отмахнуться от него, пришлось бы пересмотреть в корне кодекс законов, основы которого не менялись уже более тысячелетия.

С чувством глубокого облегчения Джарред наблюдал, как они один за другим выходили из комнаты, а затем послал за церемониймейстером.

Лорд Виттлсбек явился с ужасно важным видом. За те несколько месяцев, пока он наставлял Ис, он проникся к своей ученице если не симпатией, то по крайней мере рассматривал себя как ее покровителя, а ее — как свое собственное творение. И как и следовало ожидать, планируя церемонию, он чувствовал себя в своей стихии.

— Вы можете положиться на меня, Ваше Величество. Я за всем прослежу. Золотая карета, тысячу белых голубей отпустят на волю с дворцового двора — ни одна мелочь не будет упущена.

— Это повторный брак, — напомнил ему Джарред. После стольких часов горячих споров он чувствовал себя измученным и немного больным. — И в моем возрасте мне не хотелось бы выглядеть нелепо. Церемония должна быть пышная, мы должны соблюсти все традиции, но следует также проявить сдержанность.

— Вам еще нет и тридцати, — сказал церемониймейстер со снисходительной улыбкой. Затем, увидев, что король сжал губы так, что они побелели, поспешно добавил: — Конечно, Ваше Величество, как вы пожелаете. Несомненно имеются подходящие прецеденты, где-нибудь в архивах, для… скромного повторного брака, и я их найду. А теперь об обеде, на котором вы официально объявите о предстоящей свадьбе, когда он состоится?

— Как можно скорее, — Джарреда охватило совершенно необъяснимое ощущение, что все это необходимо сделать быстрее. После того как эта свадьба так долго приводила его в ужас, сама мысль о дальнейшем промедлении неожиданно стала невыносимой. — Сколько времени вам понадобится, чтобы сделать все необходимые приготовления?

Лорд Виттлсбек задумался на мгновение.

— Мы не сможем организовать это менее чем за десять дней. А лучше даже через две недели.

Король резко покачал головой.

— Как можно скорее, — твердо повторил он. — Вы должны понимать, с каким нетерпением я жду возможности обнять мою невесту после такой долгой тайной помолвки.

— Конечно, — лорд Виттлсбек поклонился так низко, что верхушки его напудренного парика почти коснулись пола. — Через десять дней, Ваше Величество. Я поговорю с вашим мажордомом, и мы начнем приготовления к обеду в честь помолвки немедленно.



В вечер перед банкетом Ис одели и причесали с особым тщанием. Ее платье было готово уже несколько месяцев назад и хранилось в огромном дубовом сундуке, вместе с мешочком душистых трав. Когда служанка-олух открыла крышку и достала платье, комнату наполнил запах лаванды. Платье было сшито из белого атласа и многих ярдов газа, оно было все в рюшах, гофрировке и ободках, украшено лентами и рядами кружев — это было само великолепие, воплощенная элегантность. Ис ничего красивее в жизни не видала.

Пока служанка зашнуровывала ее, пока она надевала ей на ноги хорошенькие красные туфельки с алмазными пряжками, Ис старалась справиться с неожиданно расшалившимися нервами. Ведь, в конце концов, это был момент ее триумфа. Больше не придется проскальзывать куда-то в рваных котиковых плащах, не надо будет тайно проникать в задние ворота. Она войдет во дворец открыто, под руку ее будет вести лорд Виф, а сам король спустится ей навстречу.

В холле на первом этаже она нашла мадам и остальных чародеев не помнящими себя от радости, они были уверены, что то время, когда все, что они потеряли, вернется к ним, уже совсем близко. Ис тоже была возбуждена, но по другой причине. У нее на груди, между корсажем из китового уса и атласными рюшами платья, притаилась маленькая-склянка со смертельным ядом. Выходя из дома и садясь в карету, она чувствовала, что ее сердце трепещет, как пойманная бабочка.

Она попыталась успокоиться. Сидя в экипаже, она так крепко сжала руки на коленях, что у нее побелели костяшки, она надеялась, что никто не заметит, что ее просто трясет от волнения.

Она взглянула на мадам, которая сидела напротив. Ее бывшая воспитательница выглядела необычайно замкнутой.

«Как она удивится! — подумала Ис. — Будем надеяться, что это пойдет ей на пользу. Может быть, в прошлом ей и удавалось меня запугать и заставить делать все так, как она захочет, но больше у нее это не выйдет. До того как закончится этот банкет, она поймет, что со мной необходимо считаться!»

К тому времени как экипаж остановился у подножья дворцовой лестницы, ее сердце билось так сильно, что Ис удивлялась, как мадам и остальные этого не слышат.



Вечер шел своим чередом, и банкет почти закончился, но комната звенела от нетерпения. Все знали, что, когда часы пробьют полночь, король объявит о своей такой не популярной в народе помолвке.

Хотя все окна были распахнуты, в комнате было очень тепло. Было почти одиннадцать, и за окном почти не стемнело. Джарред отвлекся от разговора с лордом Рупертом и подал знак своему дяде, сидевшему в другом конце комнаты. Извинившись перед дамой, которая сидела рядом с ним, лорд Хьюго поднялся и поспешил к королю.

На лбу Джарреда проступила испарина, и он часто смеялся. Лорд Хьюго никогда не видел племянника таким возбужденным, даже во время его первой свадьбы. Еще более странным было то, что взгляд короля беспокойно блуждал по комнате, и особенно беспокойным он был, когда встречался глазами со своей будущей невестой.

«Бывает, что старики выставляют себя на посмешище из-за хорошенькой девчонки, — подумал Хьюго. — Случается такое и с безусыми сопляками. Но чтобы человек в возрасте Джарреда и с его характером тоже на это купился…»

— Еще вина, — с широким жестом провозгласил Джарред.

Лорд Хьюго подал знак пробегавшему лакею, и тот принес графин кованого серебра с ручкой в виде русалки, украшенный эмалью и драгоценными камнями, который всегда использовался во время государственных церемоний. Хьюго понюхал вино, отлил немного в маленький серебряный стаканчик, который прилагался к графину, и торжественно попробовал. Сочтя вино хорошим, он налил своему племяннику, не забыв ни одной традиционной мелочи.

— Выпей со мной, — потребовал Джарред, поднимая хрустальный кубок. Хьюго сначала очень удивился, но потом быстро оправился и с поклоном согласился. Этот приказ нарушал ход церемонии, а подобная резкость была вообще не похожа на Джарреда, который всегда был сама вежливость. Дородный джентльмен прошел неровной походкой через зал, взял со стола свой бокал, отвесил неглубокий поклон мадемуазель, которая сидела рядом, и вернулся к королю.

— Я предлагаю тост за юность и красоту. Пусть они не меркнут вовеки. — Джарред поднес кубок к губам, а Хьюго поднял свой бокал и отпил. Две минуты спустя он упал лицом вниз на стол, опрокидывая серебряную посуду и разбивая, хрустальные бокалы, его лицо налилось кровью, глаза выкатились, одной рукой он схватился за горло.

Сидевший рядом с доктором Перселлом королевский врач вскочил и бросился через зал. К тому времени, как он ослабил шейный платок больного и приложил два пальца к его горлу, нащупывая пульс, лорд Хьюго Саквиль был уже мертв.



Позже, у себя в спальне, убитый горем Джарред отпустил врача и всех слуг и с глазу на глаз разговаривал с церемониймейстером.

— Должен ли я заключить, — говорил лорд Виттлсбек, — что раз эта трагедия помешала вам сделать официальное объявление, такого объявления в ближайшем будущем ожидать не приходится?

Бледный и изможденный, в халате из золотой парчи, Джарред упал на кровать.

— Если мне постоянно придется нести тяжелые утраты и откладывать все на потом…— Он нервным жестом откинул волосы со лба. — Что я говорю? Конечно же, вы правы. Из уважения к памяти дяди мы отложим объявление о помолвке до конца лета.

Лорд Виттлсбек не смог скрыть удивления.

— Так скоро? Но мне излишне вам напоминать, что традиционный период траура в случае смерти такого близкого родственника…

— …это значительно дольше, чем я собираюсь ждать.

Джарред горько усмехнулся, смущенный собственным поведением. Трудно было поверить, что какой-то час любви может настолько полно поработить мужчину, лишить его всех естественных чувств, заставить его смотреть на самого себя с удивлением и отвращением, изменить так, что старые знакомые с трудом его узнавали. Но именно так все и обстояло.

— О помолвке будет объявлено в конце лета, а свадьба состоится настолько скоро, насколько это можно будет устроить в рамках приличий, — сказал король. — Я намерен жениться до наступления зимы.

29

Маунтфалькон. — 6 жерменаля 6538 г.

Дождь лил как из ведра, а небо над головой было тоскливое, серое; громоздкая старая карета, расписанная дворянскими гербами, расплескивая грязь, ехала по дороге в Хоксбридж.

Внутри кареты сэр Бастиан Мазер взглянул на свою юную спутницу, которая, несмотря на все попытки казаться веселее, все равно выглядев замерзшей и несчастной. Эта неуклюжая карета была не самой лучшей в конюшнях лорда Брейкберна, она протекала, скрипела и вообще вот-вот обещала развалиться — сэр Бастиан и Лили заметили это, как только пошел дождь. Но эгоистичный лорд Брейкберн счел, что она вполне подходит для поездки дочери в Хоксбридж.

Сэр Бастиан ободряюще улыбнулся.

— Капитан Блэкхарт ожидает тебя сегодня?

— Он снял очень милый дом недалеко от Волари и написал, что будет ждать меня там. Но он ведь такой нетерпеливый, я не удивлюсь, если он поедет нас встречать.

Сэр Бастиан нахмурился под мягкой черной шляпой.

— Тогда мне придется сойти в Веллберне и ехать дальше в почтовой карете. Будет значительно лучше, если капитан Блэкхарт и я никогда не встретимся в твоем присутствии. Ты же не хочешь, чтобы он заподозрил, что ты едешь в город не только для того, чтобы его навестить.

Лили пошевелила окоченевшими пальцами в лисьей муфте.

— Но ведь… в такую непогоду очень неприятно путешествовать на почтовых. А почему Вилл должен что-то заподозрить, если увидит нас вместе?

— Сначала он ничего такого не подумает. Но он может встретить меня позже, когда я остановлюсь у Марло. Откуда нам знать, что он тогда подумает.

Лили глубоко вздохнула.

— Конечно. И как я сразу об этом не подумала. — Она тихо засмеялась над своим промахом. — Именно поэтому Вилл тогда так поспешно и уехал из Брейкберна. Он тоже ищет Машину Хаоса!

— Да, он ее искал пока можно было предположить, что Сокровище еще не покинуло Маунтфалькон. — Карета сильно затряслась, и пожилой джентльмен заговорил громче, чтобы перекричать грохот оконных створок и скрип старых панелей. Кроме всего прочего, у кареты не было пружин, корпус ее был подвешен на кожаных ремнях. — Но, вернувшись к своим постоянным обязанностям при королеве, вряд ли он помешает нам или догадается, что ты делаешь в Хоксбридже.

Лили остро почувствовала свою вину.

— Сэр Бастиан, не знаю, что тетушка Аллора вам сказала, но Вилрован совсем не плохой человек. И если король и королева вполне ему доверяют, не понимаю, почему мы не можем последовать их примеру.

— Я ни в коем случае не сомневаюсь в добрых намерениях капитана Блэкхарта. Я уверен, Лиллиана, что ты никогда не наградила бы своей дружбой совершенно испорченного человека. Но дело в том, что ему не хватает сдержанности и осмотрительности, а это может оказаться фатальным в таком деликатном деле.

— Возможно, — сказала Лили, но это ее не успокоило. Ее зубы застучали, когда карета сильно подпрыгнула на выбоине. — Но так странно плести интриги против собственного мужа. — Она стала смотреть в окно на проплывающий там серый сельский пейзаж. Была здесь какая-то злая ирония: все твердили ей, что она не должна доверять Вилровану, который, что бы он ни натворил, никогда ей не врал, и уверяли ее при этом, что совершенно нормально продолжать обманывать его.

— Лиллиана, — сэр Бастиан отвлек ее внимание от окна, — я понимаю, что тебе будет очень нелегко и что тебе не раз придется выбирать между верностью нам и верностью мужу. Но ничего не поделаешь. Прими это как еще одно испытание.

— Да, — тихо сказала Лиллиана, — еще одно испытание. — Но это напомнило ей о мысли, которая неотступно преследовала ее. — Сэр, может быть, мне и не следует этого спрашивать, но во время посвящения, когда я была в подземном храме, я и вправду совершала все эти потрясающие вещи? Или мне все это почудилось из-за того зелья, что я выпила?

Сэр Бастиан улыбнулся ей.

— Правда ли ты шла по воздуху, проникла сквозь стену, положила руку в сердце огня, а он не тронул тебя, выпила смертельный яд и выжила?

— Да. Хотя подозреваю, как раз яд был вполне настоящий. Но тут мне помогли навыки целительства.

— Все было именно так, как ты это видела. Ты была в состоянии большого умственного возбуждения, и твои силы увеличились. На твоем месте я не стал бы пробовать проделать то же самое в обычной жизни. Стоит чуть-чуть отвлечься, на мгновение усомниться в своих силах, и у тебя уже ничего не получится, и в результате ты можешь даже погибнуть.

Лили немного выпрямилась на кожаном сиденье и с интересом посмотрела на своего спутника, осознав, что и он прошел некогда те же самые испытания.