Роберт Хайнлайн

«Имею скафандр, готов путешествовать»

Гарри и Барбаре Стайн




Глава 1

Понимаете, скафандр-то у меня был. А вышло это так.

— Пап, — сказал я однажды, — я хочу слетать на Луну.

— Валяй, — ответил он и вновь уткнулся в свою книжку. Отец опять перечитывал «Трое в лодке, не считая собаки» Джерома Джерома.^{1} Он ее, ей-богу, уже наизусть выучил.

Я уточнил:

— Пап! Я серьезно.

На сей раз он заложил книжку пальцем и невозмутимо ответил:

— Я же сказал: «Валяй!». Отправляйся.

— Ага… но как?

— Как? — он, кажется, слегка удивился. — Ну это уж ты сам реши, Клиффорд.

Вот такой у меня папа. Когда я сказал ему, что хочу купить велик, он точно так же буркнул, даже не взглянув на меня: «Валяй», — и я отправился к корзинке в гостиной, чтобы взять денег на велосипед.

Но там оказалось всего-то 11 долларов и 43 цента, и велосипед мне достался примерно через тысячу миль скошенных газонов. С папой говорить на тему денег бесполезно, потому что если уж в корзине денег нет — то нигде нет. Папа не связывался с банками; деньги складывались в корзинку, да рядышком еще стояла еще одна с надписью «Дядя Сэм». Ее папа раз в год опорожнял и все содержимое отправлял по почте правительству. Налоговую службу этой манерой он просто доводил до бешенства, и однажды те прислали своего человека, чтобы разобраться.

Вскоре чиновник ошалел.

— Но… доктор Рассел… нам, конечно, известны ваши былые заслуги… Но это ведь не основание пренебрегать отчетностью!

— Да я и не пренебрегаю, — ответил папа. — Все тут, — он постучал себя по лбу.

— По закону положено — в письменной форме.

— Еще чего, — хмыкнул папа. — Закон, кстати, не требует, чтобы я был грамотным. Кофе?

Посетитель пытался убедить отца расплачиваться чеками или по безналичному расчету. Папа прочел ему надпись на долларовой купюре: «является законным платежным средством по всем долгам, общественным и частным».

Вконец отчаявшись извлечь хоть какой-то прок из своего визита, чиновник убедительно попросил папу не заполнять графу «род занятий» словом «шпион».

— А что?

— Ну как же? Вы ведь не шпион — так людей-то не смущайте.

— А ФБР вы запрашивали?

— Э-э… Нет.

— Впрочем, они все равно не ответят. Но вы были так любезны, что я, пожалуй, буду писать «безработный шпион». Устроит?

Налоговый агент чуть не забыл свой портфель. Папу ничем не пронять, он обычно тверд, как железо.

Так что когда он мне сказал, что на Луну я лететь могу, а как — дело мое, — именно это и имелось в виду. Я мог бы отправляться хоть завтра, если бы меня взяли на корабль.

Впрочем, отец задумчиво добавил:

— Сынок, на Луну можно попасть по-разному. Испытай все возможности… Вот — как в этой книжке. Они пытаются открыть банку ананасов, а Гаррис забыл открывалку в Лондоне. И они пробуют разные способы.

Он принялся увлеченно цитировать, а я улизнул — я слышал этот кусок раз пятьсот. Ну ладно, три сотни.

Я отправился в свою мастерскую в сарае и принялся размышлять об этих способах. Один способ: поступить в Летную Академию в Колорадо Спрингс. При соблюдении ряда условий — что я поступлю, что я окончу, что меня возьмут в Космический Корпус Конфедерации — есть некий шанс распределиться на Лунную базу. Или хотя бы на одну из орбитальных станций.

Еще способ: выучиться на инженера, получить работу на ядерных установках, как-то выделиться и выбить шанс попасть на Луну… Десятки, а может, и сотни инженеров побывали на Луне, их там и сейчас полным-полно — электронщики, криогенщики, металлурги, специалисты по керамике, по кондиционированию воздуха — ну и, само собой, ракетчики.

Впрочем… Из миллиона инженеров на Луну попадает горстка. Н-да… В детстве мне даже роль почтальона в играх редко доставалась.

Еще можно стать военным врачом (юристом, геологом, инженером-инструментальщиком…) и болтаться на Луне, причем за хорошую зарплату — если только ты сумел стать незаменимым. Мне на зарплату наплевать; но как стать незаменимым?

И есть еще один незамысловатый способ — заработать вагон денег и купить билет. Думать об этом все равно было без толку — денег у меня было восемьдесят семь центов.

Но мысли о Луне меня не оставляли. Космосом в нашей школе бредила половина ребят, другая половина притворялась, что им все равно (шансов, мол, никаких!), да была еще горстка уродов, которые бы не покинули Землю ни под каким видом. Мы долго на эту тему дискутировали, и кое-кто объявил, что умрет, а слетает.

Я помалкивал, но тут «Америкэн Экспресс» и «Кук и Сын»^{2} предложили всем желающим лунный туризм! Я увидел их рекламу в «Нэшнл Джеографик» в приемной у зубного врача. В этот миг я переродился.

Мысль о том, что любой толстосум может просто выложить наличные и отправиться в круиз, была невыносима.

Я просто обязан был лететь. И я никогда не смогу заплатить за это — во всяком случае, в обозримое время, так что не стоит и думать об этом. Что же сделать, чтобы меня отправили?

Все знают истории про парней, бедных-но-честных, которые в финале всего добиваются, потому что они умнее всех в графстве, а может, и в стране. Но это не про меня.

Среди выпускников я входил в первую четверть по успеваемости, но за это не дают стипендию в МТИ^{3} — во всяком случае, выпускникам нашей школы. Это факт — наша школа не из лучших. Ходить-то туда интересно — мы чемпионы лиги по баскетболу, и наша группа заняла второе место в штате по кадрили, а по средам у нас танцы. То есть с этим все в порядке.

А вот с учебой похуже.

Упор делается на то, что наш директор, мистер Хэнли, называет «подготовкой к жизни», а не на тригонометрию. Может, к жизни это и подготавливает, но к Калифорнийскому Техническому университету точно не готовит.

Я не сам дошел до этой мысли. В прошлом году я притащил домой анкету по обществоведению для нашего группового проекта «Семейная жизнь». Одним из вопросов было: «Как организован ваш семейный совет?»

За обедом я спросил:

— Пап, как организован наш семейный совет?

Мама сказала:

— Не мешай отцу, солнышко.

Но папа заинтересовался:

— А? Дай-ка сюда.

Он прочел анкету — и велел мне принести учебники. Дома у меня их не было, так что он послал за ними в школу. К счастью, школа была открыта, шли репетиции Осеннего бала. Папа редко отдавал приказы, но уж тогда — умри, а исполни.

Программа в тот семестр у меня была отличная: обществоведение, коммерческая арифметика, практика английского (класс выбрал тему «Лозунги», все очень веселились), труд (мы мастерили декорации для бала) и физкультура — то есть для меня баскетбол; для основной команды я был низковат, но надежному запасному в выпускном классе дают рекомендацию в университетскую команду. В общем, в школе у меня все было нормально, и я это знал.

Папа прочел мои учебники за ночь; он вообще быстро читает. По обществоведению я написал, что в нашей семье неформальная демократия; это сошло. Все стали обсуждать, должен ли председатель совета ротироваться или избираться и будет ли дедушка, живущий в семье, обладать легитимностью. Решили, что дедушка вправе входить в совет, но не может быть председателем. Потом мы сформировали подкомиссии по выработке конституции идеальной семьи, чтобы представить эту конституцию нашим семьям, как результат исследований.

В школе несколько дней крутился папа, что меня беспокоило, — когда предки проявляют излишнюю активность, они явно что-то замышляют.

В субботу вечером папа позвал меня в кабинет. На столе у него возвышалась стопка учебников и полный учебный план нашей школы, от американских народных танцев до естествознания. На нем была размечена моя программа, и не только на текущий год, но и на два года вперед, как распланировали мы с моим классным руководителем.

Папа воззрился на меня невинным кузнечиком и ласково спросил:

— Кип, а в колледж ты поступать собираешься?

— Ха, ну конечно, пап!

— Каким образом?

Я растерялся. Вообще-то я догадывался, что это стоит денег. И хотя бывало, конечно, что долларовые бумажки переполняли корзину, обычно ее содержимое можно было пересчитать очень быстро.

— Ну, может я получу стипендию. Или буду подрабатывать.

Он кивнул.

— Не сомневаюсь… если захочешь. Денежные проблемы решаются легко, если их не бояться. Но когда я спросил «каким образом?», я имел в виду вот это.

Он постучал по своему черепу.

Я просто обалдел.

— Но если я закончу школу, пап, — я же поступлю в колледж.

— Может быть, поступишь. В том случае, если ты пойдешь в университет нашего штата или другого сельскохозяйственного округа. А ты знаешь, Кип, что на первом курсе вылетает сорок процентов студентов?

— Я не вылечу!

— Может, и не вылетишь. Но скорее — вылетишь, если выберешь любую серьезную специальность: инженерное дело, естествознание или медицину. Ты вылетишь, если твоя подготовка ограничится вот этим, — он потряс программой.

Я остолбенел.

— Но у нас отличная школа, пап, — я попытался припомнить, что нам говорили на Учительско-Родительской ассоциации. — «Система преподавания основана на новейших научных разработках, одобрена психологами, и…»

— …и обеспечивает шикарные зарплаты высококвалифицированным педагогическим кадрам. Учебные проекты выявляют практические проблемы человечества и ориентируют ребенка на жизнедеятельность в демократическом обществе, готовят его к решению жизненных проблем в сложных современных условиях. Прости, сынок; я разговаривал с мистером Хэнли, он простоватый человек и говорил без лукавства… Для достижения этих благородных целей мы тратим больше денег в расчете на одного учащегося, чем любой другой штат, кроме Калифорнии и Нью-Йорка.

— Ну… и что в этом плохого?

— Что такое обособленное деепричастие?

Я не ответил.

— Почему Ван Бюрен^{4} проиграл перевыборы? Как извлечь кубический корень из восьмидесяти семи?

Ван Бюрен когда-то был президентом, это все, что я про него помнил. Но на последний вопрос я ответил:

— Чтобы извлечь кубический корень, надо посмотреть таблицу в конце учебника.

Папа вздохнул.

— Кип, ты что, думаешь, что эту таблицу принес с неба архангел?

Он скорбно покачал головой.

— Это я виноват, не ты. Мне бы раньше подумать… Но я считал — раз ты любишь читать, быстро считаешь, умеешь работать руками, так, значит, с образованием у тебя все в порядке.

— А разве нет?

— Конечно, нет. Сынок, ваша школа — замечательное заведение, ее хорошо оборудовали, грамотно организовали, содержат в чистоте. У вас не «чернильные джунгли», и ученикам, по-видимому, школа нравится. Но это… — папа со злостью хлопнул по программе. — Болтовня! Мушиная возня! Трудотерапия для слабоумных!

Я не знал, что и сказать. Папа нахмурился, сел и выдал:

— По закону ты должен посещать школу до восемнадцати лет или сдать экстерном.

— Да, сэр.

— Ваша школа — пустая трата времени. В ней даже самая сложная программа не нагрузит твои мозги. Но иначе придется отослать тебя в другой город.

— Наверное, это кучу денег стоит.

Мое замечание он проигнорировал.

— Частные школы я не одобряю, мальчишка должен жить в семье. Конечно, в престижной частной школе где-нибудь на востоке тебя натаскают для поступления в Станфорд^{5} или Йел, да в любой из лучших университетов. Но там легко нанюхаться этих веяний — дурацких идей насчет денег, социального положения, модного портного… Я в свое время несколько лет от них избавлялся. Мы с твоей матерью не случайно выбрали маленький городок, чтобы ты провел в нем детство.

Я вздохнул с облегчением.

— Вот ты хочешь поступать в колледж. Собираешься ли ты получить профессию? Или хочешь окончить краткосрочные курсы по последним способам изготовления пасхальных свечек? Сынок, это твоя жизнь, и ты можешь делать с ней все, что хочешь. Но если ты думаешь поступить в хороший университет и заниматься чем-нибудь стоящим, то мы должны подумать, как лучше всего потратить следующие три года.

— Боже мой, пап, конечно, в хороший…

— Скажешь, когда все обдумаешь. Спокойной ночи.

Я думал об этом целую неделю. И начал понимать, что папа прав. Наш проект «Семейной жизни» был чепухой. Что ребятишки знают о семейных проблемах? Да что там, что знает о них наша классная дама мисс Финчли, незамужняя и бездетная? Класс единодушно решил, что у каждого ребенка должна быть собственная комната и деньги на карманные расходы, «чтобы научиться с ними обращаться». Это, конечно, здорово… а как быть с семьей Квинлан, где девять детей в доме из пяти комнат? Глупости все это.

Коммерческая арифметика была не такой ерундой, но все равно оказалась тратой времени. В первую же неделю я прочел весь учебник, а потом только плевал в потолок.

Папа перевел мое внимание на алгебру, испанский язык, общее естествознание, английскую грамматику и риторику; от прежней программы только физкультуру и оставил. Он завалил меня книгами и сказал:

— Клиффорд, ты бы давно знал все это, если бы не застрял в яслях для недорослей. Усвоишь — сдашь вступительные экзамены в колледж. Может быть.

После этого папа от меня отстал. Как он и сказал — выбор был за мной. Я едва не завяз в книгах — они были трудные, не та полупереваренная кашка, которой кормили в школе. Если вы думаете, что самостоятельно учить латынь — все равно, что орехи щелкать, то попробуйте сами.

Я впал в отчаяние и чуть не опустил руки — но потом разозлился и разошелся. Вскоре я обнаружил, что после латыни легче учится испанский и наоборот. Когда мисс Фернандес, наша испанка, узнала, что я учу латынь, она стала мне помогать. Я не только осилил Вергилия, но и по-испански стал говорить не хуже иного мексиканца.

Из математики наша школа предлагала только основы алгебры и Евклидову планиметрию. Я самостоятельно прошел высшую алгебру, стереометрию и тригонометрию. Для поступления в колледж этого бы хватило, но математика хуже семечек. Аналитическая геометрия почище греческого языка — пока не разберешься — зато потом, если знаешь алгебру, все вдруг встает на свои места, и до конца учебника летишь на одном дыхании. Полный отпад!

Потом дело дошло до дифференциального и интегрального исчислений, а когда я заинтересовался электроникой, понадобился векторный анализ. Единственным естественнонаучным предметом у нас в школе было общее естествознание, и было оно воистину общим — на уровне популярных статей. Но когда прочтешь что-то по химии или физике, то хочется заняться и этим. В нашем сарае я устроил фотохимическую лабораторию, электронный стенд и даже любительскую радиостанцию. Мама разнервничалась, когда от взрыва повылетали стекла и начался небольшой пожар, но папа остался невозмутим. Он только посоветовал не синтезировать взрывчатых веществ в деревянных строениях.

В выпускном классе я сдал экзамены по вступительной программе колледжа.



Именно в том году ранней весной я и заявил, что хочу полететь на Луну. Идея окончательно оформилась после объявления о туристских полетах, однако я «сдвинулся на космосе» много раньше — с тех пор, как стало известно, что Космический Корпус Конфедерации возвел базу на Луне. А может, и еще раньше. Я поделился планами с папой; он мог что-нибудь посоветовать. Понимаете, папа всегда находил способ доводить дело до конца.

Когда я был маленьким, мы все время переезжали — из Вашингтона в Нью-Йорк, из Лос-Анджелеса еще куда-то — и жили обычно в гостиницах. Папа постоянно куда-нибудь улетал, а когда бывал дома, к нему потоком шли посетители; видел я его мало. Позже, когда мы перебрались в Кентервиль, он всегда сидел дома, погруженный в книгу или в работу за письменным столом. Если кто-то хотел увидеться с ним, то должен был приехать к нам.

Однажды, когда денежная корзина была пуста, папа сказал маме, что «ожидается прибытие генерала». Я околачивался рядом целый день, потому что мне было восемь лет, я как раз прочитал книжку «Волшебник страны Оз», но никогда в жизни не видел настоящего генерала. Когда показался гость, я был страшно разочарован: он был без орденов, эполет и свиты. На следующий день в корзине появились деньги, и я решил, что генерал приезжал инкогнито и подбросил папе кошелек с золотом. Только через год я узнал, что вовсе не генерала ждали тогда, а гонорара за книгу, и жизнь потеряла часть красок. Но тот гость, хоть и не был генералом, считал, что может заставить папу делать то, что хочет он, а не то, что хочет папа.

— Доктор Расселл, я согласен — в Нью-Йорке ужасный климат. Но в Вашем офисе будут кондиционеры.

— А также часы. Секретарши. И звукоизоляция.

— Все, что хотите, доктор.

— В том-то и дело, господин Секретарь, что не хочу. В моем доме нет часов. Нет календарей. Когда-то у меня были большие деньги и большая язва; теперь у меня маленький доход, но нет язвы. Я остаюсь здесь.

— Вы нужны нашему делу!

— Но не наоборот. Съешьте еще кусочек мясного рулета.



Папа не собирался лететь на Луну, и я должен был обойтись своими силами. Я обложился буклетами колледжей и начал поиск инженерных факультетов. У меня не было ни малейшего понятия о том, как я буду платить за обучение или хотя бы проживание — первой задачей было поступить на серьезный факультет с солидной репутацией.

Если провалюсь, можно будет поступить в летные войска и попытаться получить назначение на Луну. Если не сумею, попробую стать военным электронщиком — на лунной базе пользовались радарами и астрофизической техникой. Так или иначе на Луну я попаду.

На следующее утро за завтраком папа спрятался за «Нью-Йорк Таймс», а мама читала «Геральд Трибюн». Мне достался «Кентервильский Гудок», но в него только селедку заворачивать. Папа глянул на меня поверх своей газеты.

— Клиффорд, тут кое-что тебя касается.

— Хм?

— Не хрюкай; это дурной тон, а ты еще не настолько взрослый. Вот, — и он протянул мне газету.

Там была реклама мыла.

Очередная, старая как мир рекламная кампания — гигантский, суперколоссальный конкурс с призами. Сотни призов, и каждый из них — годовой запас мыла «Звездный путь».

А потом я пролил завтрак на колени.

Первым призом было…

…ПОЛНОСТЬЮ ОПЛАЧЕННОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ НА ЛУНУ!!!

Так и было написано, с тремя восклицательными знаками, — только для меня там стояло двадцать восклицательных знаков, а вокруг рвались снаряды и пели херувимы.

Просто закончите фразу (в ней должно быть не более двадцати пяти слов): «Я пользуюсь мылом „Звездный путь“, потому что…» и пришлите нам эту фразу на обертке от мыла или ее четкой фотокопии…

Александр Скирда. Предисловие для русского издания

Слово Нестору Ивановичу Махно!

Еще там что-то говорилось о «…совместном проекте „Америкэн Экспресс“, „Кук и сын“…», «…в сотрудничестве с ВВС США…», перечислялся список призов поменьше. Но пока кукурузные хлопья с молоком пропитывали мои брюки, перед глазами стояло одно:

Двадцать лет тому назад, в 50-ю годовщину смерти Н.И. Махно, мы издали сборник его зарубежных публицистических материалов во французском переводе1, а затем - на английском языке2. В этом году - 70-летие этого печального события, так что мы решили выпустить этот сборник на языке оригинала, то есть на русском3, дополненный другими статьями и текстами. В результате представляем полное собрание - кроме мемуаров - зарубежных сочинений великого бунтаря.

«ПУТЕШЕСТВИЕ НА ЛУНУ!»

Следует, кстати, напомнить, что повстанческое движение Левобережной Украины было проявлением народной самообороны во имя социальной справедливости и национального освобождения от завоевателей всех мастей и паразитов всех сортов.

Стремления Н.И. Махно и его соратников основывались на учении Михаила Бакунина и Петра Кропоткина - анархо-коммунизм - так, как они его определили во второй половине XIX столетия: этическое соотношение между средствами и целью, взаимопомощь, самоуправление и самодеятельность; одним словом, честь быть человеком, а не хищником, как проявил себя человеческий род в XX веке. Более того, анархия понималась как завершающая стадия гармонического общественного строя - мать порядка, по выражению знаменитого французского ученого Элизе Реклю, а не всеобщий беспорядок, как принято в вульгарном значении, которое господствует в современном обществе, когда допускается наибольшой произвол и крайнее угнетение. А коммунизм - термин, употребляемый в XIX веке в смысле высшего социального идеала, был приспособлен Лениным и его сторонниками только в 1918 году ради отличия от их родной социал-демократии. Большевики почти окончательно опозорили саму идею общественного освобождения, применяя чудовищную систему кровавой тирании. Таким образом, коммунизм стал теперь синонимом государственного ига, полицейской репрессии, истребления мирного населения, уничтожения инакомыслящих и т. п., в конце концов наглого обмана народа в пользу шайки самозванцев, девиз которых - «ложь, лицемерие и подлость». Можно быть уверенным, что если бы близкие и даже последователи и сторонники большевизма вовремя раскрыли, что таилось за демагогией Ленина, мало кто из них пошел бы за ним.

Глава 2

Все статьи Н.И. Махно представлены в хронологическом порядке. В свое время мы рассмотрели содержание большинства из них, переведенных на французский язык: это исследование помещено здесь в русском переводе. Теперь надлежит рассмотреть те, которыми дополнен сборник: во-первых, его Записки, написанные в заключении в Польше под угрозой высылки или приговора. Они не совсем совпадают с последующей редакцией его воспоминаний, поэтому мы решили включить их в сборник. Во-вторых, статьи О создании фонда помощи заключенным анархистам в России - протест против большевистской расправы и выражение солидарности с идейными товарищами; Открытое письмо т-щу Максимову, в котором Махно излагает подробности о редакции «Декларации» движения. Дополнительно мы поместили объяснение Волина; Ответы на запросы американских товарищей, где Махно счел нужным оправдаться в глазах «критических» обозревателей за присутствие в Париже на праздновании 10-летия большевистского переворота. Наконец, его последнее сочинение: некролог по поводу кончины близкого товарища Николая Рогдаева, который он не смог отослать вовремя в редакцию из-за отсутствия денег на марки! Это обстоятельство свидетельствует об ответственности его французских «единомышленников» - бюрократов и моралистов, которые не передавали ему деньги, посылаемые со всего мира, а особенно из Америки, в его пользу. (В нашей монографии подробно изложено, как эти «анархисты» его уморили.)

Сначала меня охватил телячий восторг… затем столь же глобальное отчаяние. В конкурсах мне сроду не везло. Я вообще невезучий — даже когда я покупал киндер-сюрприз, мне попадался именно тот, в который забыли положить игрушку. И если я…

В сборнике мы впервые переиздаем его важнейшую брошюру Махновщина и ее вчерашние союзники - большевики, в которой он отвечает на клевету и ложь официальной большевистской истории махновского движения, некоего М.Кубанина. Несомненно, этот текст представляет исключительный интерес, ибо он непосредственно опровергает басни, распространенные красными, и поворачивает против них их обвинения:

«Можно ли встретить большую, чем это, мерзость где-либо в других социалистических движениях. Пока она особенно заметна в рядах только марксизма-ленинизма, в его практике».

О трех предполагаемых союзах с большевиками:

«Для Махновщины и ее руководителей совершенно неизвестно о троекратном союзе ее с большевиками. Это Кубанин для большей «политической» важности подчеркивает, что три раза Махно был в союзе с большевистской властью...

Союзов было два: один весною 1919 года против контрреволюции казачества Дона и Деникина и другой в октябре месяце 1920 года против Врангеля.

В 1918 году у нас не могло быть союза с большевиками потому, что Махновщина, как организованная революционная сила трудящихся, была лишь одна на Украине. У большевиков трудовых вооруженных и организованных сил не было. И Махновщине заключать с ними союзы было незачем».

Он напоминает еще о сущности движения: «Махновщина руководствовалась идеей Революции, свободы и независимости тружеников деревни и города на ее пути и она хорошо сознавала, что ввести в жизнь трудящихся реально эти идеи можно только через полное и решительное физическое уничтожение вооруженных сил действительной контрреволюции на всей территории революции и к этому она стремилась, это она делала».

Большевики, утверждает Махно, «убили украинскую революцию» -вот что Кубанин пытается скрыть.

О «мнимых руководителях, учителях и воспитателях» Махно - черным по белому - пишет: «Движением руководили неизменные его прямые создатели, под идейным и организационным руководительством бесцеремонного дерзкого Махно».

А именно: «Главное руководительство повстанчеством, его армией, во всех ее внутренних разветвлениях, как-то: административных, хозяйственных, организационных и контрольных, строевых и оперативно-боевых, неизменно находилось в руках крестьян и рабочих. Братья Каретники, Ф.Крат, Мощенко, А.Марченко, И.Лютый, братья Махно, Тихенко, Гавриленко и многие, многие другие - все они крестьяне-анархисты, в большинстве своем из батраков.

Т.т. Серегин, В.Данилов, Я.Домашенко - были рабочие.

Эта группа, признав меня первым среди равных на пути движения, сосредотачивала через меня все нити руководства движением».

Сугубый интерес представляет его опровержение так называемого «Дневника жены Махно», используемого поныне противниками, чтобы заклеймить махновское движение: «писать всевозможные выдержки», «давать их разного сорта рассказчикам и баснописцам» и по ним «изучать» Махновщину и ее роль в Революции:

«Я категорически заявляю свое опровержение того, что большевиками цитируется, якобы из этого же «дневничка», что будто бы я, руководя таким грандиозным движением, как революционная Махновщина, имел привычку напиваться допьяна, ходить по селу или деревне с гармонией, наигрывая на ней на утеху себе и жителям. Я на гармонии не играю и никогда в жизни не играл, хотя и люблю послушать ее, когда на ней играет хороший мастер.

Еще с большей категоричностью я опровергаю то, что (опять таки согласно дневничку) большевики утверждают, будто бы повстанцы махновцы - эти безымянные революционные борцы-добровольцы в армии движения Махновщины - получали жалование по 1000 руб. или вообще жалование».

Насчет напрасной стрельбы из пулемета он детально объясняет этот конфуз:

«В практике Семена Каретника, как и у всех моих помощников вообще, которые погибали на своем посту и заменялись другими, было правило, унаследованное ими от меня: Будучи на руководящем боевом посту, ни на кого целиком не полагаться в вопросе о состоянии вооруженных единиц, перед выступлением в поход. Всегда осмотри их, проверь сам. Особенно, правило это практиковалось у нас в отношении тех пулеметных единиц, которые во время переходов и походов, должны были следовать вместе со мной в авангарде всех сил армии. Семен Каретник в таких случаях обязательно проверял эти единицы, в особенности в зимнюю пору, когда слабое охлаждение в них могло замерзнуть. Проверял он их потому, что хорошо знал меня, что я, идущий далеко впереди армии, на случай встречи с врагом, не буду поджидать главных сил армии, а по чисто боевым соображениям, чтобы не дать врагу своевременно осмотреться и подготовиться, согласно своему и нашему положению, брошу свои части на него, хотя бы это стоило больших жертв в начале схватки именно нам, а не врагу...

Вот в этих то случаях Семен Каретник проверял обыкновенно пулеметы путем прострелки из них по пяти и десяти патронов, часто сам. Номера их только смотрели на него и, когда нужно, помогали ему». Этими разъяснениями - помимо воли Махно, ибо он к этому не стремился - оправдывается прозвище «Батько» и подчеркивается его военная одаренность.

Он точно опровергает факты и сцены, описанные в этом «дневничке», доказывая их невозможность, так как он и его жена Галина не находились в этих местах в этих числах: «Все положения этого дневничка ни в основе, ни в деталях своих, не содержат никакой истины, - они ложны». Тем самым он привносит немало данных, неизвестных до тех пор, существенно осветив борьбу повстанцев: «Этого-то никак не могут понять все борзописцы от большевизма. И поэтому все их писания, все их выводы в них касательно крестьянства и его революционной роли в русско-украинской революции бывают сплошь и рядом полны недоговоренностей и лжи».

По нашему мнению, этот «Дневник» был сфабрикован специально ЧК с целью дискредитировать движение. Вдохновился ли «писарь-чекист» каким-то фактическим документом, это до сих пор неизвестно, но самое главное то, что Н.И. Махно успел при жизни его полностью опровергнуть, то есть по версии, тогда представленной4.

Не менее интересна полемика между Махно и Волиным: она открывает неожиданную и малосимпатичную сторону личности последнего.

Разумеется, мы учли все эти сведения и подробности в нашей монографии на французском языке в 1982 г.5, так что стало трудно лгать и клеветать на эту тему. Можно относиться положительно или отрицательно к Н.И. Махно и повстанческому движению, но больше нельзя обходить стороной все предоставленные данные и факты. По этому поводу следует обратить внимание на удивительное явление: Махномания! Чрезвычайная судьба народного мстителя и подвиги движения его имени вызывают интерес не только на родине и в России, что естественно, но даже во всем мире: более ста сайтов в Интернете и множество публикаций - книги, романы, театральные пьесы, не считая случайных «махнологов», часто с публичным успехом. Это положительно, и чем больше будет, тем лучше. Но нельзя забывать, что действительность превосходит здесь фикцию и предоставим слово самому Нестору Ивановичу.

Александр Скирда Париж, июнь 2004

Обложка французского издания в юбилей смерти Н.И. Махно в 1984 г.

Английское издание статей Н.И. Махно

Предисловие 1984 г. для французского издания

Последний бой Н.И. Махно

В 1984 все, для кого важна борьба за лучшую жизнь и лучший мир, смогут почтить пятидесятилетие безвременной кончины - в возрасте сорока пяти лет - Нестора Ивановича Махно. В посвященной ему монографии мы показали с максимальной точностью незаурядность этой личности и подчеркнули ее определяющую роль в ходе украинской социальной революции. Напомним основные положения нашей книги.

Махно - выходец из бедного крестьянства Восточной Украины, колыбели запорожского казачества, известного своей свободолюбивой борьбой против турецких, польских и московских угнетателей. С самого юного возраста он включился в борьбу против царского самодержавия, за свободное общество трудящихся. Именно под его влиянием группа гуляйпольских коммунистов-анархистов становится во главе широкого крестьянского повстанческого движения, вооруженная борьба которого стала определяющей на протяжении всей гражданской войны в России. Действительно, никогда не лишне повторить, что именно Махно и его товарищи дважды отразили в ходе решающих схваток мощные наступления белой армии под командованием генералов Деникина и Врангеля. Махновские повстанцы, безусловно, считали, что этим они спасают русскую и мировую революцию - они сражались не только за себя - и ни на миг не предполагали, что в действительности это было на руку диктатуре партии - государства, имевшей намерения, диаметрально противоположные их собственным. С одной стороны, это недоразумение, с другой - трагедия, не только для них самих, но также для всего революционного замысла этого века вплоть до наших дней.

Спаситель Ленина, помимо своей воли, Махно с огромными трудностями ускользает из когтей чекистов, наемников нового хозяина Кремля. Понадобились четыре года, долгие и опасные заключения в румынских, польских и немецких тюремных камерах, прежде чем ему удалось обосноваться в достаточно надежном месте, в Париже. Тогда он отдает оставшиеся силы написанию воспоминаний и политических работ, чтобы наиболее полно осветить свой революционный опыт. Так, он дает свой последний бой, поменяв саблю на перо; и это несмотря на очень тяжелые условия существования, на распри эмигрантской жизни, на последствия многочисленных ранений и туберкулеза, который вскоре должен был унести его жизнь.

Вместе с близким товарищем Петром Аршиновым он начинает издание русского анархистского коммунистического журнала «Дело труда». В своих статьях он стремится в первую очередь подробнее рассказать о титанической борьбе, которую вел совместно с товарищами в украинских степях. Он подчеркивает в этой связи преимущественное влияние местных анархистов, которые почти все были крестьяне, внутри движения масс, получившего его имя. Он противопоставляет их поведение поведению украинских, и особенно русских городских анархистов, остававшихся скандально пассивными или же просто-напросто присоединявшихся к ленинскому режиму.

Он проливает также некоторый свет на различные проблемы движения: национальный вопрос, который он, по собственному признанию, недооценил, необоснованные обвинения в антисемитизме, условия и обстоятельства, в которых родилось и развивалось повстанческое движение, в частности в организационном и практическом плане.

Эта последняя тема является самой деликатной, поскольку повстанческая армия, вместе с необходимыми военными структурами, даже если она создавалась убежденными анархистами, представляла собой явление беспрецедентное и парадоксальное для теории и практики анархистских идей. Бесспорно, эта армия функционировала исходя из принципов прямой демократии: добровольчество, избрание и смещение снизу руководителей и командиров всех уровней, автономность отрядов и полков - разумеется, кроме случаев общей стратегической необходимости - наконец, полный симбиоз с трудовым населением, породившим эту армию. Вместе с тем, существовал, с одной стороны, центральный штаб, в котором сам Махно играл первостепенную роль, а с другой - твердое и динамическое ядро движения, как в политическом, так и в военном отношении, состоявшее из анархистов и, особенно, из членов гуляйпольской анархистской коммунистической группы. Махно считал, таким образом, своим долгом объяснить необходимость такой революционной армии, вызванную социальной и исторической действительностью, а затем определить функцию авангарда, которую взяли на себя местные анархисты. Махно понимал этот авангард в буквальном смысле слова, а именно так, что его члены должны находиться на передовых рубежах борьбы и подавать пример; в этом не было ничего общего с якобинско-ленинской концепцией авангарда, который претендует на роль исторического и политического руководителя масс, с тем, чтобы лучше подменить коллективные чаянья своими собственными элитарными интересам. Что касается авангарда махновских повстанцев, он взял на себя только инициативу вооруженной борьбы и определения ее целей, тогда как высшие народные органы были представлены свободными советами, их заседаниями и съездами. Этот авангард находился, таким образом, в самом центре масс, а не впереди или сверху, над массами, и эта разница огромна.

Для Махно такая стратегическая и тактическая линия была реакцией на определенное отречение большинства анархистов страны, неспособных осуществить до конца свои убеждения и оказавшихся объективно в хвосте у большевиков. Пользуясь успехом, полученным вследствие такого развития событий, Махно думал, что эта линия должна служить укреплению концепции анархизма, более последовательного и более сплоченного организационно благодаря постоянной социальной практике. Этот вывод станет, впрочем, отправной точкой для коллективной мысли, конкретизированной в «Проекте платформы для всеобщего союза анархистов», написанном совместно с Аршиновым и другими русскими анархистами-эмигрантами.6

Этот пересмотр эффективности анархизма не мешает Махно убедительно подтвердить основные ценности анархического коммунизма. Во многих статьях, излагавших его кредо, он настаивает на бунтарском духе, на отказе от всякого подчинения и примирения, благодаря чему индивид становится действительно сознательным и независимым, непокорным повстанцем, каковым был он сам на протяжении всей своей жизни. Для него анархизм является социальной доктриной, наилучшим образом отвечающей интересам класса рабочих и крестьян, наиболее бедных и наиболее угнетенных; революционное и освободительное призвание анархизма должно утверждаться как размышлением и осознанным пониманием, так и волей к действию - посредством «действующего коллектива», по его собственному выражению, - против всех несправедливостей, причиненных государственным устроем общества. Собственные размышления и концепции Махно являются для него только личным вкладом в революционный проект, извлеченным из военного и революционного опыта; он стремится к объединенному действию анархистского движения и предлагает в этом направлении в 1931 году создание интернационального коллектива для изучения вопроса о подготовительной конференции к международному анархистскому конгрессу, задачей которого должно было стать дополнение и развитие фундаментальных положений анархического коммунизма в мировых масштабах.

Махно с исключительной резкостью критикует большевизм и его извращение социальной революции 1917 года. Он не только пересматривает то, что принято называть «Октябрьской революцией» по отношению к революционной Украине, но и снижает значение большевистского переворота, сравнивая его с борьбой и завоеваниями украинских крестьян, задолго до штурма Зимнего дворца в Петрограде. Он осуждает подавление красными фанатиками восстания кронштадтских матросов, выразителей справедливых народных чаяний. Отметим также его блестящее разоблачение революционных претензий наследников Ленина, чьи различные толкования равенства, лозунга Октября 1917 он излагает. Укажем, кроме того, на его неординарный анализ «пролетарской» власти: он констатирует, что значительная часть рабочего класса активно участвовала в установлении большевизма и нашла в этом свою выгоду, пользуясь в качестве «официально правящего класса» некоторыми привилегиями. Рабочие, таким образом, смогли стать эксплуататорами, иногда худшими, чем буржуи, не только по отношению к своим братьям по классу, но в особенности по отношению к крестьянским массам. Однако, по мнению Махно, именно крестьянские массы были действующим лицом первого плана в русской и украинской революции, более радикальным, чем взятый в целом городской пролетариат. Это утверждение явно противостоит антикрестьянским предрассудкам, распространенным в городских и революционных кругах - иногда даже среди анархистов, которые пытались, напротив, объяснить поражение революции «жадностью» и крестьянским «инстинктом собственника»7.

Социальное расслоение, таким образом, не было достаточным, чтобы гарантировать освободительную эволюцию, требовалось, кроме того, еще проявление революционного этического сознания. Махно дополняет этим критику некоторых русских анархистов и польско-русского мыслителя Махайского, которые утверждали, что только каста социалистической интеллигенции, и через нее растущий класс работников интеллектуального фронта, навязала свое господство рабочим и остальным трудящимся страны, используя дело революции.

Отметим также позицию в отношении «настоящего и будущего СССР», занятую Махно в 1931 в пользу объединения всех без исключения русских революционеров, в том числе бывших и настоящих членов коммунистической партии, для борьбы с большевизмом.

Заметим, попутно, предвосхищающий характер его анализа ситуации в Испании в начале 30-х годов; остается сожалеть, что этот анализ был мало известен и распространен в то время среди испанских анархистов. Можно также сожалеть, что тексты этих работ так долго оставались неизвестными - хотя некоторые из них были опубликованы в то время в Le Libertaire и других анархистских изданиях - это можно объяснить лишь общим отступлением анархистского движения после его поражения в Испании в 1936-37 годах и сталинского триумфа после Второй мировой войны. С тех пор губительные последствия этих двух масштабных исторических отступлений слегка ослабели, анархистские идеи набирают новую силу и желательно осветить как можно шире и лучше их исторические и теоретические достижения. Именно поэтому мы предлагаем данную антологию, состоящую из статей Нестора Махно, отобранных по значимости и актуальности затронутых тем, - опубликованных между 1925 и 1932 гг. в русских анархистских журналах «Дело труда» и «Пробуждение».

Александр Скирда, Париж, февраль 1984.

I. ЗАПИСКИ НЕСТОРА МАХНО

ОТ РЕДАКЦИИ

Печатаемые нами записки т. Нестора Махно написаны им уже после того, как он покинул пределы Украины. Они не охватывают махновского движения во всей его широте и разнообразии, а являются, главным образом, повествованием автора частью о себе, частью о некоторых проявлениях революционного повстанчества в русской революции. Но повествование это построено на историческом материале и представляет огромную ценность для всякого интересующегося личностью Махно и явлением махновщины в русской революции.

О махновском движении в заграничной прессе уже печатался ряд документов точного исторического смысла. Укажем на статьи П.Аршинова на разных языках - в европейских и американских газетах:

«Махновщина и антисемитизм», «Нестор Махно», и «Махновщина» (концентрированный очерк махновского движения).

В самое последнее время из печати вышла «История махновского движения» того же автора (см. о ней рецензию в настоящем №-ре Анархический Вестник) - книга в 258 страниц, где явление махновщины изображается с исчерпывающей широтой и глубиной.

Записки Нестора Махно, как одного из непосредственных и активнейших участников движения, пополняют собранный материал о махновщине, проливают на него дополнительный свет и представляют собою документ большой исторической ценности.

Глава первая

КРАТКИЕ ДАННЫЕ ИЗ МОЕЙ ЖИЗНИ ДО РЕВ. 1917 г.

Отец мой - бывший крепостной помещика Шабельского, жившего в одном из своих имений, в деревне Шагаровой, что в семи верстах от села Гуляй-Поля, Александровского уезда, Екатеринославской губернии.

Большую часть своей жизни он прослужил у того же помещика, то конюхом, то воловником.

Ко времени моего рождения (27 октября 1888 года), он оставил уже службу у помещика и поступил кучером к гуляй-польскому заводчику, богатому еврею Кернеру.

Отца своего я не помню, так как он умер, когда мне было только одиннадцать месяцев. Пятеро нас, братьев-сирот, мал мала меньше, остались на руках несчастной матери, не имевшей ни кола ни двора.

Смутно припоминаю свое раннее детство, лишенное обычных для ребенка игр и веселья, омраченное сильной нуждой и лишениями, в каких пребывала наша семья, пока не поднялись на ноги мальчуганы и не стали сами на себя зарабатывать.

На восьмом году мать отдала меня во 2-ую гуляй-польскую начальную школу.

Школьные премудрости давались мне легко. Учился я хорошо. Учитель меня хвалил, а мать была довольна моими успехами. Так было в начале учебного года. Когда же настала зима, и река замерзла, я по приглашению своих товарищей стал часто, вместо класса, попадать на реку, - на лед. Катанье на коньках с сотней таких же шалунов, как и я, меня так увлекло, что я по целым неделям не появлялся в школе. Мать была уверена, что я по утрам с книгами отправляюсь в школу и вечером возвращаюсь оттуда же. В действительности же я каждый день уходил только на речку и, набегавшись, накатавшись там вдоволь с товарищами, проголодавшись, - возвращался домой.

Такое прилежное мое речное занятие продолжалось до самой масленицы. А в эту неделю, в один памятный для меня день, бегая по речке с одним из своих друзей, я провалился на льду, весь измок и чуть было не утонул. Помню, когда сбежались люди и вытащили нас обоих, я, боясь идти домой, побежал к своему родному дяде. По дороге я весь обмерз. Это вселило дяде боязнь за мое здоровье, и он сейчас же разыскал и сообщил обо всем случившемся моей матери.

Когда явилась встревоженная мать, я, растертый спиртом, сидел уже на печке.

Узнав, в чем дело, она разложила меня через скамью и стала лечить куском толстой скрученной веревки. Помню, долго после этого я не мог садиться, как следует, на парту, но помню также, что с этих пор я стал прилежным учеником.

Итак, зимою я учился, а летом нанимался к богатым хуторянам пасти овец или телят. Во время молотьбы, гонял у помещиков в арбах волов, получая по 25 коп. в день.

По окончании начальной школы, я то служил у помещиков, то учился и работал в красильной мастерской; и, поднявшись немного и окрепнув, - поступил в гуляй-польский чугунно-литейный завод, в литейный цех.

В 1906 году, когда революция была уже подавлена, я вступил в кружок молодежи украинской группы хлеборобов анархистов-коммунистов.

В конце 1906 года я был заподозрен в убийстве стражников, схвачен и предан военно-полевому суду. Вскоре меня оправдали и освободили. По освобождении я продолжал свою работу в группе, которая то жила открыто, то временами надолго уходила в подполье.

В конце 1907 года я был вторично арестован. Меня обвиняли в целом ряде политических убийств и экспроприации. Однако, следствием это не было доказано и, спустя несколько месяцев, меня под залог имущества одного заводчика выпустили из тюрьмы. В это время группа сильно преследовалась со стороны полиции. Полицейские агенты и стражники так и рыскали по району и выхватывали отдельных товарищей. В августе 1908 г., по показанию члена нашей группы Альтгаузена, оказавшегося, как мы потом узнали, провокатором, я был опять схвачен и посажен в тюрьму.

В марте 1910 года я, во главе шестнадцати обвиняемых, был осужден одесским военно-окружным судом в г. Екатеринославе и приговорен к смертной казни через повешение. 52 дня сидел я под смертным приговором, после чего, благодаря несовершеннолетию в момент преступления, а отчасти благодаря хлопотам матери, смертная казнь была заменена мне бессрочной каторгой.

Каторгу я отбывал в московской центральной тюрьме. Сидя в тюрьме и до суда, и после, и даже в московской каторге я делал попытки к бегству, но все эти попытки оканчивались неудачей.

В течение всех семи лет сиденья в московской тюрьме, я не покидал заниматься самообразованием, пользуясь богатой библиотекой, находившейся при тюрьме, и услугами более образованных товарищей политических - учителей и студентов. С особенным усердием изучал три любимейших отрасли знания - историю, географию и математику.

Наступил 1917 год.

Грянул гром, вспыхнула революция, и тюремные двери раскрылись.

II.

— Стоп, — сказал папа.

Помню 1 марта, часов в 8-9 вечера нас начали освобождать. Об этом освобождении никто из заключенных ничего не знал. Все знали и видели, что по одному по два человека из отдельных камер куда-то зачем-то вызывают, а обратно не приводят. Нам не говорили, куда и зачем уводили этих людей, и это для нас было загадкой. Загадка эта нас всех мучила и беспокоила. Мы терялись в догадках и начинали нервничать.

Я осекся.

Помню, было около часа ночи. Из 25 человек в камере осталось только 12; остальные были куда-то уведены. Несмотря на столь поздний для тюрьмы час, мы, оставшиеся еще в камере, нервничая, мучаясь неизвестностью, спать и не собирались ложиться. Наконец - свисток. Проверка. К нам в камеру заходит дежурный помощник начальника тюрьмы и с ним какой-то неизвестный нам военный. Дрожащим от волнения голосом спрашиваю: «Господин помощник, будьте добры, объясните нам, куда и зачем увели наших товарищей?»

— Понятия «везение» не существует. Есть только адекватная или неадекватная подготовка к существованию в окружающем мире, существующем по статистическим закономерностям. Ты станешь играть по таким правилам?

Услышав мой вопрос, помощник быстро произнес: «Успокойтесь и не волнуйтесь. Нашей стране дал Бог переворот, объявлена свобода, к которой примкнул и я. Кто имеет 102 статью (статья о принадлежности к политическим партиям), тот завтра обязательно будет освобожден. Сейчас комиссия по освобождению устала и поехала отдохнуть».

— А то нет!

— Надо думать, это означает «да». Что ж, тогда придется крепко попотеть.

Сказав это, он вежливо раскланялся с нами, чего раньше никогда не делал, и вышел из камеры. Многие из нас от радости подпрыгнули чуть ли не до самого потолка. Другие, со злобой, посылая проклятия по адресу комиссии по освобождению политических, заплакали.

Я принялся потеть, а папа — помогать. На сей раз он не отмахнулся. Он следил, чтобы я не забросил все остальное. Я окончил школу, послал заявку в колледж и работал, работал. В том семестре я подрабатывал в магазинчике «Фармация Чартона» — продавал газировку и штудировал фармакологию. Конечно, мистер Чартон трясся, чтобы я не трогал никаких ненадписанных склянок, но я многое узнал об ингредиентах и ассортименте, какие антибиотики от чего помогают и какой отравы следует опасаться. Так я добрался до органической химии с биохимией, и хозяин дал мне почитать Уолкера, Бойда и Азимова. Биохимия сложнее атомной физики, но со временем я и в ней начал разбираться.

Когда я спросил их: «О чем вы плачете», то мне ответили: «Мы десятки лет томимся по застенкам тюрем и не устали, а они (комиссия) там на воле поработали всего только несколько часов и уже устали. А вдруг восторжествует снова контрреволюция, и мы остались опять на долгие годы в этих гнусных застенках»...

Мистер Чартон был старый холостяк и жизнь свою посвятил фармакологии. Он намекал, что рано или поздно кому-то придется унаследовать его магазинчик — этакому молодому человеку с научной степенью фармаколога и интересом к бизнесу. Говорил, что мог бы помочь с университетом. Если бы он посулил мне открыть аптеку на Луне, я бы, пожалуй, на это клюнул.

Эти слова многих из нас натолкнули на разные мысли, и на час-другой каждый из нас погрузился в уныние... Сколько тревог, надежд и волнений уместилось в наших душах...

Но я был сдвинут на космосе и твердо собирался стать инженером.

III.

Мистер Чартон не стал смеяться надо мной. Сказал только: куда бы ни забрался человек — на Луну, на Марс или еще дальше, — аптеки и аптекари понадобятся и там. Потом он вынул несколько книг по космической медицине: Страгхолд, Хабер, Стэмм и прочие.

Рассвет... Спать в эту ночь никто из нас не ложился. Каждый погрузился в самого себя и с нетерпением ожидал утра, а с ним и обещанного освобождения. Какой бесконечно желанной, прекрасной и дорогой нам, бессрочникам, казалась в эти минуты свобода. И не получив еще ее, как мы волновались, как трепетали наши сердца в тревоге, в страхе, что у нас ее, свободу, или вернее - мечту о ней, отымут.

— Когда-то и я подумывал об этом, Кип, — глядя в сторону, обронил он. — Но давно.

Время шло страшно медленно, и часы казались вечностью.

Хотя в общем-то мистера Чартона интересовали только лекарства, у нас продавалось вся обычная бакалея — от велосипедных камер до наборов косметики.

Наконец-то среди мертвой тишины камеры послышался шум говора со двора и раздался выстрел. Окно нашей камеры выходило на широкий двор тюрьмы с церковью и с большой площадью впереди нее. Услышав шум и выстрел, мы все моментально ринулись к окну. Видим, вся площадь тюремного двора заполнена солдатами в форме конвойной команды. То и были конвойные, которые кричали:

Ну и мыло, конечно.

«Товарищи заключенные, выходите все на свободу. Свобода для всех дана!»

«Звездный путь» шел из рук вон плохо: Кентервиль — городок старозаветный; бьюсь об заклад, что среди старожилов до сих пор не вывелись мыловары. Но мистер Чартон все же нашел две пыльные коробки и выставил на прилавок. И позвонил поставщику.

Из окон тюремных камер послышалось: «Камеры заперты».

Он действительно помог мне. Он снизил цену на «Звездный путь» почти до оптовой. Он расхваливал его перед покупателями — и почти всегда уламывал их оставить обертку. Я же выстроил пирамиды из «Звездного пути» по обеим сторонам автомата с газировкой. Покупатели угощались кока-колой — а я разливался соловьем о старом добром «Звездном пути», мыле, которое моет до дыр, напичкано витаминами, превращает жизнь в рай, имеет пышную пену, уникальный состав, не вызывает перхоти и нежелания признавать пятую поправку. Я не брезговал ничем! Без мыла у меня оставался разве что глухой как пробка или тот, кто бегал быстрее меня.

«Ломайте двери!» все, как один, крикнули конвоиры.

И только фокусник мог, купив мыло, оставить меня без обертки. Взрослых я старался уболтать; детей иногда подкупал — платил пенни. Кто приносил десяток оберток из других лавочек, получал 10 центов. Правила разрешали послать сколько угодно рекламных лозунгов на обертках от мыла — или их фотокопиях. Я попробовал было сделать фотографию обертки, но папа отсоветовал:

И мы, не долго думая, сняли со стола полуторавершковую крышку и, раскачав ее на руках, сильно ударили ею по двери. Дверь открылась. С шумом, с криком выбежали мы в коридор и направились было к другим камерам, чтобы посоветовать, как открыть дверь, но там без совета проделали то же, что и мы, и все уже были на дворе.

— Конечно, это в пределах правил, Кип… Но я еще не встречал собаки, которой бы понадобилась пятая нога.

Тогда мы поспешили все к воротам, ведущим на одну из улиц Москвы. Там были уже тысячи каторжан, и каждый из них спешил первым выйти на улицу. На Долгоруковской улице по дороге к городской думе всех нас выстроили по четыре человека в ряд, для регистрации, как пояснили нам. Вдруг видим - летят от городской думы военные и гражданские и с возмущением в голосе кричат конвоирам: «Что вы наделали... Обратно в тюрьму!.. Освобождение будет производиться по порядку».

Так что я собирал обертки, и на каждой надписывал:

И нас моментально охватили войска и загнали обратно в тюрьму.

«Я пользуюсь мылом „Звездный путь“, потому что…

Среди криков и проклятий моих товарищей по адресу и властей, и комиссии по освобождению, просидел я еще часов 5-6.

…оно придает незабываемую свежесть;

Наконец заходит какой-то офицер в чине поручика с какими-то бумагами в руках и кричит: «Кто такой Махно?» Я откликнулся.

..лучше „Звездного пути“ в мире мыла не найти;

Он подошел ко мне, поздравил со свободой и попросил следовать за ним. Я пошел. Товарищи бросились за мной вдогонку, плачут, бросаются на шею, целуют. - Не забудь напомнить о нас...

…его качество недосягаемо, как звезды;

По дороге этот офицер многих еще вызывал, и, следуя за ним, мы пришли в привратницкую. Здесь на наковальне солдаты разбили наши ножные и ручные кандалы, после чего нас попросили зайти в тюремную контору. Здесь заседала комиссия по освобождению. Она сообщила нам, кто из нас по какой статье освобождается и поздравила со свободой. Отсюда уже без провожатых мы сами свободно вышли на улицу. Здесь нас встречали толпы парода, которые также приветствовали нас со свободой. Зарегистрировавшись в городской думе, мы отправились в госпиталь, где для нас были отведены помещения,

Наладив связь с анархическими организациями, я поспешил выехать домой к себе в свое родное село Гуляй-Поле.

Глава вторая

РЕВОЛЮЦИОННАЯ РАБОТА В ГУЛЯЙ-ПОЛЬСКОМ РАЙОНЕ

Приехав домой, я застал старушку мать сильно постаревшей, согбенной, беспомощной. Девять лет моего отсутствия ее сильно изменили. Братья в мое отсутствие обзавелись семьями и теперь были на войне.

Весть о моем приезде быстро разнеслась по Гуляй-Полю, и ко мне стали сходиться крестьяне и крестьянки.

Всю ночь я провел в беседе с ними и через них ознакомился с положением организации общественного самоуправления.

Утром 23 марта я был уже на трибуне перед всем гуляй-польским населением.

Я призывал крестьян реорганизовать свой общественный комитет, который был организован произвольно и возглавлялся не местными, а офицерами 8 сербского полка, стоявшего тогда в Гуляй-Поле. Я призывал крестьян, рабочих и трудовую интеллигенцию взять всю жизнь села в свои руки.

Скоро общими усилиями крестьян, рабочих и местного учительства был реорганизован сначала только местный, а потом и волостной и общественный комитет.

Одновременно с реорганизацией комитета, я начал организовывать в селе крестьянский союз, который из местного расширился скоро в волостной, а потом и в районный.

Занимая пост председателя крестьянского союза, я одновременно был помощником председателя общественного комитета, председателем земельного комитета, председателем профессионального союза металлистов и деревообделочников и председателем больничной кассы.

Время шло, события развертывались, революция быстро шла вперед...

В первых числах августа 1917 года на губернском съезде в г. Екатеринославе было постановлено реорганизовать все крестьянские союзы в советы крестьянских и рабочих депутатов. Проводя в жизнь его постановление, мы у себя на местах реорганизовали союзы в советы. В ожидании новых распоряжений, наш совет работал очень мало.

Состоя председателем совета, я в это время мало работал в нем, а отдался всецело работе по земельному вопросу, который по постановлению крестьянского съезда гуляй-польского района требовал немедленного разрешения.

Собрав в средних числах августа всех помещиков и крупных собственников района, я отобрал у них официальные документы о количестве находящейся в их владении земли, инвентаря и т. п.

Подытожив все это, я выступил с докладом сначала на волостном соединенном собрании совета и общественного комитета, а потом и на районном съезде. На этих заседаниях было постановлено оставить кулакам и помещикам по общей трудовой норме как земли, так и живого и мертвого инвентаря.

По примеру гуляй-польского района, такие же постановления были вынесены на съездах целого ряда уездов Екатеринославской и Таврической губерний.

Для проведения в жизнь этих постановлений август месяц оказался неблагоприятным, в виду выступления Корнилова.