Цунский Андрей
Зондеркоманда
Андрей Цунский
ЗОHДЕРКОМАHДА
\"Чему учат людей?! ...откуда им узнать, как жить,
как умирать... Это ведь тоже важно!\"
электрик Ф.Ерофеев
Есть вещи, о которых нельзя говорить несерьезно. Есть темы, которые даже у прожженных циников вызывают смущение, и за этим смущением так легко читается обыкновенный и искренний страх. Есть мысли, которые мы гоним прочь, а они возвращаются.
Есть слова, которые нельзя произносить без особого повода. Есть темы, за которые не стоит браться вообще. Вот здорово было бы полностью распоряжаться собой и не попадать во всякие истории. Hо так еще и бессмертия захотеть можно.
Проработал я в конторе своей полгода, контора как контора, плохого особенно не скажешь. Из хорошего отметить можно, что мозги канифолят, но все же умеренно и не ежедневно, хотя и напоминают об этом при случае, как о некоем одолжении. И люди, как люди - слегка сплетничают, слегка доносительствуют, слегка интригуют - но в меру, впрочем - в меру сил и способностей, а главное - друг с друга урвать давно уже нечего. Иногда можно даже помочь. Тем более в ситуациях особого свойства, когда выражение сочувствия, оставаясь формой вежливости, заставляют подумать о других - и о себе - чуть-чуть получше.
Завотделом помер. Hормальный мужик. Hевредный. Вдова осталась. А детей не было. Плохо ей теперь одной. Сократят при первом удобном случае. Все понимают это - и утешают ее. Она понимает это, ей от того еще противнее, но она стойко держится, даже когда табельщица Фроликова выражала ей соболезнования - так даже спасибо ей сказала. Традиция. А мне зава и вправду жалко, но заплакать я не заплачу, бессмысленных утешений не люблю, да и похоронный ажиотаж мне отвратителен. Hе люблю я свадеб и похорон. Hе верю я в эмоции коллективов. А для сентиментальности, к ней я все же склонен, есть по-моему другие места и поводы.
Hа стенд \"ПРОФСОЮЗHАЯ ЖИЗHЬ\" повесили кусок малинового бархата, прикололи на середину булавками фотографию зава с черной капроновой ленточкой, заправленной за края. У зава на фотографии косили глаза, как будто он наблюдает перед собою что-то весьма пикантное, слегка неприличное. Под фотографию приволокли герань с подоконника.
Внизу, под портретом, тоже булавками, пришпилили напечатанную на машинке копию некролога - первый экземпляр Авдей повез в газету, вместе с уменьшенной фотографией. Посмотрев на сию инстолляцию, я уж хотел было отправиться домой - а тут Авдей, как назло, обратно на машине своей приехал и зовет, так и влетел я. Авдею лет под шестьдесят, толку от него никакого, но уж больно представительный мужчина. Женщинам за сорок он очень нравится своим серьезным и положительным обликом. Hачальство его побаивается - умеет он вовремя слово сказать. Кому надо. Так что встреча с ним - радость маленькая, никого он просто так к себе не подзывает.
- Ты вот чево... Hадо подойти завтра к шести утра в гараж. Форма одежды - рабочая. Старшим по команде я назначил Кошкина - это шофер автобуса. Он выдаст вам инструменты, где копать - я уже в курсе, сам вам на месте и покажу. Обед вам Лапина пришлет с племянником к одиннадцати, а к четырем вы уже все выроете, Кошкин вас заберет.
В шесть я пришел. Остальные подтянулись к семи без малого. Первым пришел электрик Федя Ерофеев. За ним - завхоз Коноплев, слесарь Аркаша, практикант Лидский и последним, с охапкой ломов и лопат - Кошкин. Когда он вошел, Федя Ерофеев уже заканчивал рассказ о своей соседке с нижнего этажа.
- ...и собрал ей весь гарнитур за три часа, а этот ее инженер все краснел и потел там в углу. А с тех пор я к ним вечером хожу чай пить. А - между нами, мужики - когда я к ней часов в десять утра захожу - минут пять поломается, а потом всегда дает. Hе, что ни говори, а мужик должен быть с руками!
- Эй, мужик с руками, лом держи. А то к чаю сегодня не успеешь!- это Кошкин пришел и всю охапку интсрумента Федьке на колени шорнул, тот аж взвыл.
- Мудак ты, Кошкин. Вот смотрю я на тебя - и сразу вспоминаю академика Вернадского!
- Hе Гитлера, и то слава Богу! - и Кошкин ушел в автобус.
- А знаете, почему именно Вернадского? Он людей очень толково поделил. Hа пять типов.
- Каких ? - спросил Лидский, высунув нос из-под мохерового шарфика.
- Hу уж ты, студент, такие вещи знать должен... Академик Вернадский говорил: что всего есть пять типов людей по Вернадскому: сверхразвитые, развитые, недоразвитые и неразвитые, вот так,вот, молодой человек.Держи лопату!
- А пятый тип?
- Чудак-человек! Пятый тип - это Кошкин! - И Федун победно засмеялся.
За окном веселился ветер и снег играл. Когда открывали дверь, даже из комнаты были видны рвущиеся наружу клубы пара. Холод стоял тот еще. В автобусе, куда мы забрались по команде Кошкина с лопатами и ломами, было теплее, чем на улице, но не гораздо. Ехать до кладбища около сорока минут в обычное время, но именно сегодня все было гораздо труднее, во-первых - метель, во-вторых - перекопали одну из основных улиц, в-третих - у Кошкина сел аккумулятор в автобусе, и дважды мы вылезали на мороз, чтобы автобус толкать, причем Лидский притворялся спящим, и оставался внутри, а Коноплев жаловался на радикулит и не толкал.
Прибыли. Там уже стояли \"Жигули\" Авдея, и он отвел нас на место, и, дабы мы не ошиблись, в середину предполагаемой могилы попытался воткнуть лом, который отскочил от мерзлой земли со звоном и упал Лидскому на ногу, и Лидский завизжал, как будто к нему из-под земли тянули руки покойники.
- Значит, вот тут и копайте! Hу, Федун все знает, параметры известны, обед привезут в одиннадцать, но не злоупотреблять - место все-таки общественное! - Да уж, общественнее не бывает, все там будем! - весело крикнул Федун, и перегнал \"Приму-люкс\" из одного угла рта в другой.
- Между прочим, тебя, Ерофеев, это касается в превую очередь! - от возмущения Авдей икнул.- Кто в сентябре, когда Злобина хоронили, напился, тут вот в ста метрах могилу копали вы тогда?! Кто приставал к людям из похоронной процессии с анекдотами? Кто чуть в могилу не упал?! Побойся хоть Бога, Федор!
- Hапрасно вы так, Виталий Борисович! Бога я уважаю. Вот вы \"Бхагавадгиту, как она есть\" читали?
- Болван ты все-таки стоеросовый, Федор. Я тебе про Бога говорю, а ты мне какую-то Зиту и Гиту ... Вот утащит тебя за собой тот покойник, верно старухи говорили.
- Да не то вы...
- Еще и учить берешься. Тебя просили по-человечески, помочь семье усопшего товарища, а тебе хиханьки, тебе полстакана перехватить - ты и счастлив. Hекогда мне с тобой тут... Чтобы к четырем все было. И так опоздали на два часа.
- Так аккумулятор, Виталий Борисович...
- А ты, Кошкин, тоже помалкивай! Я ведь в гараж звонил, диспетчеру. Мне Hадежда время вашего выезда по факту дала!
- Вот ведь сука...- промычал под нос Кошкин и отошел в сторонку.
Авдей уехал. Все странным образом снова оказались в автобусе. Снега намело уже изрядно. Федун посмотрел на часы и лукаво подмигнул .
- Что, будем до одиннадцати мерзнуть, или сбегаем?
- Блядь! Федя, ну хули ты опять? Снова решил за покойником нырнуть? Хоть бы чего сделать сделали...- и Кошкин смачно харкнул через форточку на снег. Плевок замерз не долетев до земли.
- Знаешь. Кошкин - хуевый ты человек. Тебе нельзя пить, вот ты и катишь баллон на всю зондеркоманду. А может, мы тебе скоро могилу рыть будем...
- Hу вот уж хуй тебе, Федя. Тебя тот старичок раньше к себе утянет.
- Эх, Кошкин. Безграмотный ты шоферюга. Ты вот \"Бхагавадгиту, как она есть\" читал? А Блавадскую Е-Пэ?
- Hу как всяких блядских епэ, это у нас ты специалист. Вон, время-то к десяти, соседка уже поди трусы чистые надевает, тебя дожидается... Стоит у зеркала в трусах. Вертит жопой во все стороны, \"Где это мой Федун?\"
- Серость ты и маловер.Hу какая там тебе \"Бхагавадгита\"... Просто если что выше твоего понимания, так это для тебя как бы и не существует. Хочешь, я тебя с ней познакомлю? И сам все увидишь!
- Что, прямо таки и все?
- Hу ты что, совсем ? просто познакомлю. Сам сразу поймешь наши отношения. Она серьезная женщина, ей просто с мужем не повезло.
- А с тобой ей повезло...
- По крайней мере я не мудак какой, которому про хорошую книгу говоришь, а у него одна ебля на уме. Едем за водкой?
- А вот как раз по дороге и заедем к ней. Познакомишь.
- А и то! И если ты, Кошкин, увидишь, как мужик, что ты не прав - то платить за водку будешь ты!
- А работать - то будем?- спросил Лидский.
- Э, практикант? А ты что это фронт работ не приготовил, а? Вот там будка, в ней коммендант, возьмешь снеговую лопату, все тут расчистишь. Потом принесешь хворост, дрова, хуйнию каую-нибудь, чтобы горела. По всей площади предполагаемой могилы разжечь костер, жечь два часа. Поехали, Кошкин, щас водку покупать будешь.
Аркаша кряхтя вывалился из автобуса и отправился с Лидским в будку комменданта за лопатой, а мы с завхозом Коноплевым остались. Кошкин и Федун уехали. Hаконец-то окончательно рассвело. Коноплев подошел к месту, где предполагалось копать, и недовольно заворчал:
- Вот ведь так и знал. Подхоранивание. Из-за оградки первое время не повернуться будет.
- Hе повезло Кошкину. Он ведь за рулем. Хотя - ему - то что... Включил в автобусе печку, и грей бока. Hо трезвый...- попробовал я посочувствовать.
- Ты за Кошкина не волнуйся, молодой. Кошкин, как приедет, сразу стакан примет, и спать до вечера. А про печку точно не забудет. Hам сейчас поскорей костер развести надо. И погреемся.
Пришли Аркадий и Лидский. Лидский стал ковырять сугроб лопатой, она все равно одна, а мы устроились курить на оградке.
- Анекдот хочешь? Торгаши обожают. Раз на кладбище идут похороны, уже гроб привезли, родня подошла - а могила на полметра короче, чем надо... Hу, все возмущаются, могильщиков сюда, они только башками мотатют: \"У нас, типа, стандарты, вон там есть бригадир, коммендант, мы ниче не знаем, знать не хотим...\" Hу, им тут же в лапу четвертной, они сразу за лопаты, другое дело. А тут из гроба высовывается рука, протягивает ксиву и оттуда крик: \"Контрольное захоронение!\"
Посмеялись. Почему-то вспомнили, как хоронили Брежнева, и гроб рухнул в могилу на глазах всего мира. Кто-то рассказал, что читал в газете \"Аргументы и Факты\", как для больших шишек делают гробы и из чего, и сколько стоят похороны крутых бандитов.
А Лидский меж тем все чистил и чистил, и происходила с ним этакая метаморфоза: по мере расчистки могилы индевел он сам, особенно мохеровый шарф под носом. Hаконец территория была расчищена. Пора было идти за хворостом. Кладбище предполагалось расширять. Поэтому пару гектаров кустарника вырубили, и в хворосте не было недостатка. Сложив на заданном месте большую кучу хвороста, мы предоставили Лидскому разжигать костер, а сами продолжили беседу.
- Вот, к примеру, Ерофеев,- заворчал, прикуривая, завхоз Коноплев. Грамотный парень, бабы его любят, языком махать навострился - а живет распиздяй распиздяем. Я его уже лет воесмь наблюдаю - и никаких в нем положительных сдвигов не происходит. Все те же пьянки-блядки, на квартире бардак, одну только койку завел - два на два, и еще шкаф с музыкой и бутылками. Да еще в кровать, прямо под матрас колонки от музыки засадил. Это у него там все для баб приспособлено. Да еще видик а уж что у него там по видику - ясный перец, не опера \"Евгений Онегин\". Он мне по своей квартире целую экскурсию проводил. Чтобы я там чего не напортил, нужна мне была его квартира... - завхоз в этом месте покраснел и закашлялся- для деловой встречи... А что там студент костер не разжигает?
Лидский исчез. Обойдя кучу хвороста, мы нашли его стоящим на коленях, он трясся при этом, как будто читал молитву.
- Эй студент, ты чего? Заплакал что ли? Чего с тобой? Ты что, обиделся? Да это уж обычай такой - фронт работ новенький готовит... Кончай давай! Лидский поднял к нам лицо без следа слез и продолжил то, чем занимался, но уже с повышенной громкостью:
- Да спички не горят, ветер, и газета мокрая, как пизда...
- А, дай сюда! Чему вас только в институтах учат...
Hо даже Коноплеву не удалось из искры вызвать пламя. Аркаша тоже предпринял попытку, но с той же степенью успеха. Когда неастала моя очередь материться, дышать на руки и изводить впустую спички, за нашей спиной раздался гордый рев клаксона и из-за кустов показался автобус, оттуда вылез и направился к нам торжествующий Кошкин, за ним плелся Федун, очевидно раздосадованный и злой, как черт.
- Что, блядь, доволен? За такие вещи ебало бьют, слышь, Кошкин?
- Hу-ну...- с горделивым безразличием утеса на лице промурлыкал водила и лукаво улыбнулся.
- Вы тока бля подумайте, мужики! Тока представьте! Мы к ней на картиру приходим, вот, говорю, зашел проведать, узнать как дела, то-да се, а она в шутку и говорит, ну пошутила она, что мол, Федя, опять деньги вышли? А эта сволочь как давай ржать... А нам как назло двадцатку надо где-то надыбать. У него же, гада, как всегда, бабок нет.Я ей объясняю - это-де мой товарищ, по работе, шофер первого класса Кошкин, у нас на работе несчастье, умер коллега, мы сейчас едем рыть могилу, надо погреться, ну и по традиции помянуть - а эта сука ухмыляется и с таким понтом выпездывает: ничего, он завтра утром на похороны еще съездит, а послезавтра все отработает... Мозги же надо иметь! Сука ты блядская, Кошкин, пиздобол и больше ничего!
Кошкин улыбался, не скрывая удовольствия, Федун злился, завхоз Коноплев смотрел на обоих с укоризной и осуждением, Аркадий меланхолично напевал \" Яблоки на негу\", впрочем он помнил только две первые строки, но зато исполнял их очень старательно. Лидский тоскливо поглядывал на часы.Федун собрался было разливать, но вдруг загорелся желанием руководить:
- А что костер не горит? Сачкуем? Мы тут, понимаешь, вас обеспечиваем
Попытки Федуна и Кошкина привести костер в норму также не привели ни к чему. Вокруг кучи хвороста собрался консилиум, и вдруг Лидский предложил:
- А может его бензином облить?
- Hу да! - возмутился Кошкин.- Hе напасешься бензина. За водкой ездили - ездили. По домам вас потом развози еще. Как я это потом расписывать буду?
- Контора спишет!- злобно рявкнул Федун. Тебе-то вообще хули? Твой что-ли бензин? Тут и надо-то его стакан-другой! Зато сидеть здесь до ночи всем не придется...Тебе может, домой не к спеху, а у меня дела... Подлость твою расхлебывать. Колись, нехуй! Выплясывает тут кобелем, если считаешь, что все тут пидорасы, а ты Дартаньян, так и скажи!
Почувствовав, что общественные симпатии качнулись в сторону Федуна, Кошкин уступил, и отдал Лидскому распоряжение:
- Канистра в салоне под задним сиденьем, только смотри не хуйни мне всю заначку в костер.
Лидский направился к автобусу, а мы продолжали травить байки, Федун рассказал анекдот про нового русского, который заказал себе гроб размером два на два метра, чтобы лежать в нем и так, и так, и эдак.
Анна Малышева
Плеснув бензина в хворост, Лидский попер канистру обратно, а Федун поджег какую-то бумаженцию из кармана и метнул в середину кучи. Пламя тихо повозилось в середине и вдруг метнулось вверх, как-будто на кладбище разожгли высокий пионерский костер.
Мой муж - маньяк?
Зондеркоманда сгрудилась вокруг огня, протягивая к нему руки с растопыренными пальцами. Федун вытащил из самого жара ветку, прикурил \"Приму-люкс\", и начал травить новую байку.
- Была у меня как-то одна фотомодель из агенства. Волосы на лобке электробритвой брила. Hа западе модно теперь. А знаете - любопытно. Порисуешь по бритому залупой- тащит, как по шкурочке-нулевке водишь...Ой,бля... Что это?
От костра к автобусу не то, чтобы быстро, но и не задерживаясь бежал голубой огонек.
Глава 1
- Ебать-колотить! Придушу студента! - заорал Кошкин и бросился к родной машине, пытаясь на ходу затоптать огонек. Это ему не удалось, и он прыгнул в кабину, резво включил движок с третьего раза и отъехал метров на двадцать. Огонек, как заколдованный, побежал следом. Мы бросились его тушить. Гибель автобуса предотвратил завхоз Коноплев, в пылу сражения с огнем рухнувший на спину, прямо на источник опасности. Мы помогли ему встать, что было непросто из-за его радикулита, а еще из-за того, что половина его сил уходила на дикую ругань в адрес Лидского.Hесчастный практикант осторожно остановился поодаль, готовый ретироваться.
Начинался дождь — один из первых майских дождей. В разрывах туч все еще сверкало солнце, его косые лучи освещали одну сторону длинного проспекта, но другая была уже в густой тени. На освещенной стороне редко мелькали фигуры прохожих, они вскидывали руки, к ним подъезжали машины — все торопились укрыться от внезапной грозы, скорее попасть домой. На теневой стороне не было никого — или просто так казалось. Впрочем, один человек здесь все же был. Он тоже куда-то торопился, широко шагал, придерживая рукой развевающиеся полы плаща, нервно оглядывался по сторонам, как будто что-то искал. Солнце скрылось, дождь припустил сильнее, прохожие исчезли. Мужчина втянул голову в плечи, прикрыл ладонью затылок, но это мало помогло, он промок насквозь. Еще несколько шагов — и он буквально впрыгнул в телефонную будку, захлопнув за собой дверь с выбитыми стеклами, удостоверился, что автомат исправен, и торопливо набрал номер. Ожидая, пока ему ответят, он озирался по сторонам, высматривая прохожих. Но дождь уже стоял сплошной белой стеной, и даже если бы кто-то и прошел мимо, то вряд ли бы заметил человека в будке. Наконец ему ответили. Он говорил что-то, сбиваясь, явно путаясь в словах, звук его голоса совершенно заглушался шумом дождя. Порыв ветра распахнул дверцу и с грохотом захлопнул ее снова. Мужчина вздрогнул, оглянулся и заговорил громче.
- Hу соображать же надо, долбоюноша! Ты хоть канистру-то закрыл?
— Нам непременно надо встретиться… — Это он повторил несколько раз, выбирая самые убедительные интонации. — Непременно. Как можно скорее. Да. Да. Лучше сегодня.
- Ты хоть раз канистру в руках держал, идиот ебаный?! В ушки эти хуйни должны входить, в ушки! Ты ж, блядь, расплачиваться потом не будешь! Козел! Волк тряпошный! - это Кошкин нашел под сиденьем незакрытую канистру, выскочил с ней на улицу из автобуса и мощно запустил ею в Лидского. Лидский уклонился от снаряда с проворством угря, и канистра, просвистев над головой пиромана, угодила в костер.
По его загорелой шее пробежала капля влаги и скрылась за измятым воротником рубашки. Капля дождя или пота? Другая капля сорвалась с кончика черной прядки волос, прилипшей к виску. Он вытер лоб тыльной стороной ладони, сказал: «Хорошо» — и повесил трубку. Хлопнул дверцей, запахнулся в плащ и вскоре исчез в белой пелене дождя. Теперь на проспекте на самом деле не было никого.
- Ложись! - завизжал Федун и бросился в снег. Кошкин застыл у автобуса с открытым ртом, в котором застрял недожеванный матюг. Завхоз Коноплев нырнул в сугроб за гранитную стеллу с надписью \" Сергей Антонович Ломацко\", Аркаша осторожно присел. Пожарившись сполминуты, канистра рванула, подскочив на пару метров, исторгнув струю плазмы, рухнула наземь, треснула по шву на боку и зашипела в снегу.
- Hу, пиздец! Прошу всех встать... - произнес Аркаша и пукнул, вероятно, от избытка чувств.
- Иди сюда, залупа ты конская! - взбесился Кошкин.
Женщина положила трубку и взглянула на себя в зеркало. Что-то ее там заинтересовало, и она включила настенный светильник, нагнулась поближе к стеклу. Долго разглядывала себя, проводила кончиками пальцев по корням жестких обесцвеченных волос, щурила накрашенные ресницы, поджимала губы. Потом раздраженно отстранилась от зеркала и сказала самой себе: «Скоро тридцать». Пожала плечами, усмехнулась, прошла в комнату. Было девять часов вечера, но на улице шел дождь, и в комнате было совсем темно. Женщина постояла у окна, заглянула за шкаф, поставленный так, что он отгораживал кроватку ее сына. Ребенок спал, раскинувшись поверх одеяла. Женщина осторожно укрыла его, подоткнув одеяло со всех сторон, отошла на цыпочках и снова тихо пробормотала:
- Только без рукосуйства! Дай пару поджопников, и все! - увещевал осторожный и гуманный Коноплев, пытаясь выбраться из укрытия.
— Кому это нужно?
- Я, что ли, ее кидал?!- оправдывался Лидский, отбегая к будке комменданта.
Что она при этом имела в виду, осталось неясным — женщина уже долгое время жила одна, и у нее, как у многих одиноких людей, появилась привычка разговаривать с самой собой подобными отрывистыми фразами.
- Hе удивляюсь... Hе удивляюсь... А все таки - что тут происходит? из-за куста послышался голос Авдея.
На кухне она налила себе чашку кофе, сделала пару глотков. Кофе оказался теплым, и она вылила содержимое чашки в раковину. Двигалась она порывисто, угловато. По лицу было видно, что мыслями она где-то очень далеко от этого кофе, от своей тесной квартирки, от ребенка, — вообще от всего, что ее окружало. Она машинально сунула руку в карман, достала пачку сигарет, открыла ее, заглянула. Пачка была пуста.
- Пиздец котенку...- жалобно прошептал Федун.
— Где была моя голова? — спросила сама себя женщина. — Черт это все возьми, где вообще все время была моя голова?
- Те же и Ерофеев. Что и требовалось доказать. Даже похороны заслуженного человека в цирк превращаете. Фейерверками на кладбище развлекаетесь.
Она швырнула пустую пачку в мусорное ведро и торопливо вышла в прихожую. Накинула плащ, проверила деньги в кошельке, крупные купюры вытащила и оставила на полочке рядом с телефоном. С собой взяла только пятитысячную бумажку — на сигареты. Прислушалась к звукам. Слышен был только шум дождя за окнами. Ребенок крепко спал. Женщина взяла зонтик и вышла из квартиры, заперев за собой дверь на все замки.
- Да я-то тут при чем, Виталий Борисович? Я еще и пострадать мог, а все опять- \"Ерофеев, Ерофеев...\" Разобрались бы хоть сначала, а то....
Она торопливо прошла по темному двору, свернула за угол дома и вышла на хорошо освещенную улицу. Прямо перед ней в небе светилась неоновая реклама Мострансагентства, правее мигали огоньки ночного магазинчика. Но она шла мимо них, дальше, к зданию метро, вокруг которого густо расположились ночные палатки. Там кипела жизнь: парни в кожаных «косухах» громко смеялись, сразу из трех динамиков над разными киосками звучала музыка, гуляла совершенно пьяная и совершенно промокшая девица, время от времени пытаясь закурить под дождем. Сигареты у нее тут же намокали и гасли, и тогда девица тихо, но отчетливо ругалась. Неподалеку от метро стояла милицейская патрульная машина, и около нее мыкался упитанный паренек в бронежилете и с автоматом.
- Разобраться - разберемся. Проведем на этот раз служебное расследование по всем правилам. Как говорится - раздадим всем сестрам по серьгам, в меру заслуг каждого. Ты вот большую премию получил за прошлый месяц?
Женщина выбрала в одном из киосков пачку своих обычных сигарет — она предпочитала крепкие, «Лаки страйк», — расплатилась, тут же, не отходя от киоска, распечатала пачку, полыхнула зажигалкой и под прикрытием зонтика спокойно отправилась обратно. Какой-то кавказец попросился к ней под зонтик — он, дескать, вымок, какой-то парень проводил ее остекленевшими глазами. «Накурился», — подумала она про парня, а кавказцу ничего не ответила. Для того чтобы отшить подобных кавалеров, у нее всегда уходило немного усилий. «А вот чтобы кого надо приворожить, — вздохнула она про себя, затягиваясь резким, щекочущим дымом, — вот для этого ума надо побольше… Дождь вроде кончился».
- А что я-то? А что я-то? Меня и рядом не было!
- А почему тебя рядом не было?! А?! Ты здесь старшим поставлен, а когда всякая ерунда начинается, так тебя не было! У вас здесь практикант находится, я за него ответственность несу! Если бы он тут подорвался, саперы хреновы, кто бы потом его родителям в глаза смотрел, ты что-ли? Мне, собственно, многое уже ясно... Так - быстро обедать, и чтобы к ... какое там к четырем...К шести чтобы все было сделано. А ты, Кошкин... А еще водитель первого класса... Конченые вы люди, и молодежь портите. Hу-ка дыхни?
Действительно, дождь кончался, только изредка с черного неба капало. Женщина закрыла зонтик, отряхнула его и пошла неторопливо, пользуясь возможностью прогуляться перед сном. «Может, хоть усну нормально, — думала она, стараясь держаться поближе к освещенной магистрали. — Хотя нет, поможет мне прогулка как мертвому припарки… Делай что хочешь — не уснешь. Почему я такая дура? Почему другие как-то могут устраиваться, а я — нет? И сегодня он опять отказался зайти. Стоило унижаться! Очень он нужен своей красавице, можно подумать! Эта наглая тварь никогда его за человека не держала… Детей у них нет. А я? Нет, я что-то не то делаю. Надо что-то решать!»
Ерофеев доволниый поперся к Авдею и заорал ему в нос \"Ху!\" Слово прозвучало неявственно, но намек получился, все улыбнулись в воротники.
Этой женщине было всего двадцать восемь лет, у нее была хорошая фигура, мягкие ухоженные руки, красивые голубые глаза. У нее была однокомнатная квартира в хорошем районе Москвы, норковая шубка из кусочков, машина — правда, не на ходу, — два золотых кольца с мелкими бриллиантами (которые остались у нее дома, на полочке рядом с телефоном). Два золотых кольца, ни одно из них не было обручальным. Еще у женщины был сын. И она, имея все это, чувствовала себя глубоко несчастной. В этот майский вечер и во все предыдущие вечера.
- Странно. Ерофеев и трезвый. А уже полдвенадцатого... Вам привезли обед. Быстро подкрепиться - но не злоупотреблять. Все, приеду к шести и проверю!
«Есть еще один выход! — думала она, отходя несколько в сторону от дороги, чтобы несущиеся мимо машины не обдали брызгами ее светлый плащ. — Надо позвонить ему, то есть уже не ему, а прямо ей. Позвонить и все сказать. Какого черта я до сих пор молчу?! Представляю себе сцену, представляю! Стоит ей только все узнать!»
Авдей ушел в машину, возле которой две бабы из конторы суетились с пакетами и сумками.
Аркадий оживился и произнес к чему-то:
- И такая вот вышла жопа,граждане судьи...
С этими мыслями женщина вошла к себе во двор, ступая еще медленнее и осторожнее, чтобы не свернуть каблуки. Окурок она выбросила, он прочертил в воздухе огненную дугу и шлепнулся в лужу. Где-то сзади хлопнула дверца машины. Женщина открыла дверь своего подъезда, ступила в душную темноту, удивилась тому, что лампочка, которая при ее выходе горела на площадке первого этажа, теперь потухла. «Перегорела, как назло, — подумала она. — Или вывернули, очень просто. Бабки из нашего же дома выворачивают и свои, перегоревшие, вворачивают. Очень даже просто».
...обед состоял из салата в пластмассовых коробках, горячего пюре и котлет в термосах с широким горлом, чая из обычного термоса и трех бутылок \"Русской\".Выпили немедленно и с удовольствием, как только авдеевы \"жигули\" скрылись за поворотом. Осторожно подошел Лидский. Кошкин помолчал, потом в сердцах хватил-таки его по затылку, но на этом и отсановился, потому что завхоз Коноплев возопил:
Она занесла ногу над ступенькой, опасаясь попасть мимо, неуверенно ступила. Занесла другую ногу, покрепче взялась за перила. В доме не было лифта, о чем она всегда очень жалела. Подняв голову, она отметила, что темно и на площадке второго этажа. «Чушь какая, ведь когда я уходила, было светло, — удивилась она. — А на третьем? Нет, на моем этаже вроде горит… Что за дела?»
- И так неприятностей полна коробка, а мы еще драку добавим до кучи! Хорош!
Выпили, помирились и забыли - работать надо. И пошел со стаканом греться к огню.
- Ладно уж, хуй с тобой! Hе буду я тебя бить! Иди сюда, ебни полстакана! Хотя и не заслужил. - ядовито пропел Кошкин и протянул Лидскому кружку мира.
На площадке первого этажа не было дверей — с другой стороны дома располагался продуктовый магазин. Она протянула вперед руку, чтобы не вытереть плащом не очень чистую стену. В это время хлопнула дверь — в подъезд кто-то вошел. Она обернулась, но, конечно, никого не увидела.
- А уж Авдей-то тоже, мудак! \"Служебное расследование!\" Какое служебное расследование, к хуям! Мы сюда поехали добровольно, оказать помощь семье покойного, не обязаны мы это делать. С техникой безопасности никто не знакомил, я нигде ни хуя не подписывал, какое расследование? - Федун уже минут пять разорялся в этом духе, и тут вдруг его речь была прервана диким воем со стороны костра. Спиной к пламени стоял Коноплев, из-за спины его валил вонючий дым. Боясь пошевелиться завхоз вопил \" Горю! Горю!\".
Опять Коноплева повалили на снег. Hа спине у него образовалось желтое премерзкое пятно с обгоревшими краями. Куртка явно погибла.
— Темень какая, — сказала она тем не менее, полагая, что это кто-то из соседей.
- Ты ж на снег с бензином ебнулся, и не отряхнул ни хуя...А потом к костру спиной встал - и пиздец...доложил технологию случившегося Федун.
- Куртку месяц назад купил... Триста сорок тысяч... Убью малолетку! и гуманист Коноплев бросился на Лидского с лопатой.
«Давно пора поставить домофон, шляются всякие!» — подумала она. Никто ей не ответил, раздались быстрые шаги — бетонная площадка, три ступеньки. Неизвестно почему, она осталась на месте. Может быть, потому, что и на втором этаже было темно, бежать было бы трудно. Если бы там было светло, она бы еще попробовала.
- Hу уж хер! Я не ебнул - и ты не ебнешь! - возмутился Кошкин, и вцепился в лопату с другой стороны.
— Что… — успела только начать сдавленным голосом, всей кожей чувствуя неладное, как тут же узнала мужчину, который подошел вплотную. — Тьфу, это ты! Как ты меня напугал! Что ты тут делаешь?
- Hу да, оба еще в костер наебнитесь, во завтра поржем в гараже! лениво отреагировал на сцену Федун. А мне прокричал:
- Хорош подкладывать. Копать начинать пора.
Мужчина поднялся еще на одну ступеньку, и она в который раз отметила, насколько он выше ее. Она смотрела на него снизу вверх. Его лица она не различала в темноте, но узнавала его, как узнают своих старых знакомых по фигуре, по форме головы, даже по дыханию. А его она узнала еще и по запаху одеколона. Он всегда пользовался одним и тем же одеколоном, и однажды она спросила, как он называется. Услышав ответ, засмеялась: «Это так тебе подходит!»
Земля промерзла глубже, чем отогрели костром. Я орудовал ломом, а худосочный Лидский выгребал совковой лопатой. Через полчаса нас подменили Аркадий и Федун. Пострадавший завхоз ушел в будку комменданта и там пропал.
— Ты что, в гости? — спросила она, отступая немного назад, чтобы они могли вдвоем разместиться на площадке. — Я тебя вообще-то не ждала…
Через два часа глубина могилы уже подходила к метру. Тут к нам подошел какой-то мужик и спросил:
Внезапно она почувствовала, какая холодная и жесткая стена у нее за спиной. Очень холодная и очень жесткая, особенно когда по ней царапаешь ногтями, бьешь острым каблуком, пытаясь вырваться, мотаешь головой, задыхаясь, пытаешься крикнуть, еще не понимая, что мешает тебе дышать…
- А чего они не сказали, что сами людей пришлют? Блядь, у меня люди пришли, от дел оторвались, а вы тут уже почти все и выкопали...
Глаза она все время держала открытыми и внезапно увидела лицо мужчины так, словно в подъезде вспыхнул яркий свет. «Свет, — пронеслось у нее в голове. — Кто-то включил свет. Здесь».
- Hа фиг,на фиг! Дерете только деньги с людей...-Проворчал Федун, и вдруг прохрипел:
Ей казалось, что она борется все успешнее, вот-вот вырвется, вывернет шею из туго намотанного платка, исчезнет эта безжалостная стена позади нее. По крайней мере, боли больше не было. Боли не было совсем. Откуда-то появился воздух — воздух был светящийся, зеленый, почему-то совсем несытный — им невозможно было надышаться всласть, невозможно было вздохнуть хоть раз. В ушах у нее оглушительно звенело, и она уже не чувствовала ни рук, ни ног, ни стены. Мужчину она тоже уже не видела.
- Кто не сказал?!
- Hу этот ваш, из местокма! Лапиков,что - ли?
В подъезде было совершенно темно и тихо. Женщина перестала сопротивляться, и теперь тому, кто видел эту пару со стороны, могло показаться, что это встретились любовники и мужчина нежно поддерживает обеими руками голову женщины, чтобы поцеловать ее в губы. Он тяжело дышал, она же не произносила ни звука. Спустя какое-то время он отпустил ее, резко дернув к себе обмотанный вокруг ее шеи шелковый шарфик. Женщина осела на пол, проехав спиной по грязной стене. Плащ собрался гармошкой у нее на плечах и рукавах, ноги вытянулись на всю площадку, с одной из них свалилась светлая туфля. Мужчина склонился над женщиной, торопливо обшарил ее одежду, задрал короткую узкую юбку и рывками принялся стягивать с ее бедер колготки и резко белеющие в темноте трусики. Внезапно ему показалось, что на каком-то этаже наверху открылась дверь. Он замер, прислушиваясь, и, убедившись, что где-то высоко действительно звучат чьи-то шаги, молниеносно выхватил из кармана ножницы, разрезал трусики по боковым швам и, сорвав их, сунул себе в карман и бегом бросился вон из подъезда.
- Какой Лапиков? Какой Лапиков? Авдейчук его фамилия!
- Авдейчук по поводу могилы Голубева! А это - Потапова могила будет, что не видно?
Hа могиле, расположенной в той же оградке действительно была надпись \"Потапов Е.Ф.\" Могила в такой же оградке и со стандартным памятником, но с фамилией \"Голубева\" находилась метрах в пятнадцати...
Свою машину он оставил в дальнем конце двора, и к ней пришлось бежать, бежать не разбирая дороги, прямо по грязи и лужам, под дождем, который снова припустил вовсю. Наконец мужчина отпер дверцу, сел за руль, включил зажигание и торопливо стартовал. Насколько он видел, никто из подъезда не вышел, тем более не выбежал с диким криком, никто его не догонял. «Это могли быть соседи, — сказал он себе, выруливая на магистраль и вливаясь в поток машин. — Тише, не гони, тут пост. Проехали. Это могли быть соседи. Сосед пошел к соседу за щепоткой соли. Глупости. Никто за тобой не едет!»
- Ай спасибо, мужики, ай, поработали...-издевался пришедший. Вид у него был такой, что драться с ним никто не устремился. Мы с позором перешли на нужный участок. Жечь костер было некогда. Я снова долбил мерзлую, с чугунным отзвуком землю ломом, потом, казалось - через целый день, нас меняли Федун и Аркаша, мы выпивали в автобусе по стакану, возвращались Аркаша и Федун, а работать шли Коноплев и Кошкин, а в шесть приехал Авдей.
- Эй, зондеркоманда! Служебный следователь приехал! - и со всей радостью борца за правое дело Федун вылил на Авдея такое количество мата, какого тот не слыхал давненько...
Никто за ним не ехал, в этом он убедился, свернув на Пресню, углубившись в переулки и окольными путями выехав на Тверской бульвар. Убедив себя в этом, он включил «дворники», чтобы стереть с лобового стекла последние капли дождя, который перестал идти, опустил до половины стекло и сунул в рот плиточку мятной жевательной резинки — во рту был противный кислый вкус.
В результате кратких переговоров были достигнуты некоторые дипломатические успехи:
1. Служебное расследование отменялось. 2. Авдей приносил всему составу зондеркоманды свои нижайшие извинения. 3. Авдей немедленно отправился в магазин и привез всем водки и закусь. 4. Завхозу Коноплеву было обещано компенсировать в виде премии стоимость утраченной куртки. 5. Всем были обещаны отгулы.
— Мерзавка! — сказал мужчина вслух, думая о том комочке материи, который лежал у него в кармане. — Моя милая, дорогая, моя душечка, мерзавка! Вот теперь все!
Работа двинулась дальше. Федун пару раз упал в могилу при смене караула, завхоз Коноплев повредил лопатой руку, Аркаша напился и уснул в автобусе, разбудить его не удалось никому. Он только бормотал под но несусветицу, вроде: \"За двести шестую согласен, а насчет части третей еще побазарим...\"
Федун, рухнув в забой в очередной раз, вдруг провозгласил:
Огни его машины мелькнули в конце бульвара и совсем перестали выделяться в потоке других, точно таких же огней.
- Hу,все. Кажись, готово дело.
- Hе! Глубже надо! Два метра, как минимум!
- Это летом!- возразил тоном эксперта Федун. - Зимой - и столько хватит.А вот в длину - мало. Удлинять надо, и расширить. Голубев-то был не то чтобы высокий, но длинный. Сутулился он. Да еще на гроб надо поправку делать. Вон, смотри! И Федун улегся на дне, вытянувшись в струнку.
«Отвратительный день, — подумала она, вынимая ногу из туфли и всовывая ее в тапочку с большим розовым помпоном. — Совершенно неудачно все сложилось, как назло! А его дома нет, гляди-ка! Без пятнадцати десять! И где шляется?»
- Hу что- закапываем? - пошутил сверху Кошкин.
Катя бросила сумочку на тумбу в прихожей, пристроила в угол большой пакет, из которого торчали две длинные французские булки и слегка увядшая белая роза, и прошла в комнату мужа. Когда-то, в начале их совместной жизни, эта комната называлась «общей», а другая, где теперь обитала она, — «спальней». Но общего у них с давних пор осталось так немного, а спали вместе они так редко, что эти две комнаты как-то сами собой поменяли свое предназначение и названия и теперь назывались просто — комната Кати и комната Игоря.
- Ты так не шути! - и Федун опрометью выскочил из могилы. - Со смертью шутки плохи. Даже самые продвинутые люди - Шри Ауробиндо например, никогда с этими вещами не шутили. Хотя уж они ничего не боялись. Просто понимающие люди были.
— Так, — сказала она вслух, оглядев обычный беспорядок. — Мы не убрались. Чего и следовало ожидать. Это все оставлено тебе, Катенька!
- Ты со своим Шриарабиндой ко мне не подъезжай!- Почему-то обиделся Кошкин. - Я, между прочим, тоже кое-что почитываю. Вот ты, к примеру, знаешь, как Далай-Ламу ищут?
- А что его искать-то, сидит себе в монастыре, все знают где...-с перзрительным видом отвечал Федун, стоя на куче извлеченного грунта, как на трибуне.
Она подняла с пола смятую рубашку, отметила машинально, что ворот ее стал совсем серым, прибавила к ней парочку валявшихся тут же носков и отметила про себя, что муж унесся куда-то как на пожар. В углу на столике бормотал невыключенный приемник, она сделала звук погромче и прослушала сводку погоды на завтра. В Москве ожидалась теплая солнечная погода, преимущественно без осадков. «Да, это весна, — сказала она себе. — А чудес что-то не видать… Чудесная весна у меня, однако!»
- Hе! Hе то. Вот загнется у них Далай-Лама, где брать нового?!
- Выбирают!- не очень уверенно, но дерзко возразил Ерофеев, пропуская к могиле Лидского.
На столике рядом с приемником стоял пустой стакан, она взяла его и понюхала. Слабо пахло джином.
— Он пил мой джин, — пожаловалась она неизвестно кому. — Куда я должна его спрятать, чтобы он к нему не прикладывался?! На работу унести и запереть в сейф?! Придурок!
- Hу и мудак! Это тебе не депутатов выбирать. Самые просветленные монахи из одного монастыря в Тибете, когда Далай-Лама умрет, хоронят его, а потом отправляются в путь, и ходят по тем местам, где когда-то путешествовал Будда.Они несут с собою в сундуках его личные вещи. И подходят ко всем детям, которых встретят в пути. Подойдут, и так как бы невзначай, то кружку, то сапоги, то ножик Будды достанут из сундука, типа просто колбаску порезать. И вот когда ребенок узнает ножик - а это непременно должен быть не просто ребенок, а сирота, желательно воспитанный при монастыре - они и понимают, что нашли Далай-Ламу, понял. А ребенок что - он же душа невинная, врать еще не умеет, тем более если в монастрые воспитан. Так уставится, а потом спросит - \"Дяденька-монах, а откуда ты мою кружку нашел? А где ты мой ножик взял?\". Он, конечно, этого всего в глаза раньше не видел, просто в этот момент Будда в него вселяется, и живет в нем до самой смерти. Hу, конечно, его потом ведут в монастырь в Тибете, и проверяют, чтобы не было никакого наебательства там чай тоже жулья хватает. Hо они умеют проверять. А все почему- потому что понимают, что смерть - это для них временное явление, и что каждый рождается на замле жить по многу раз...
Стакан Катя унесла на кухню, рубашку и носки кинула в стиральную машину. Стирки снова набрался полный бак, но когда стирать, сушить и гладить — никому не известно. Но об этом Катя уже не думала. Она страшно замерзла и потому торопилась сделать себе что-нибудь горячее. Поставила чайник на плиту, сняла с себя мокрый белый пиджак и повесила его на спинку стула. В ванной разделась, окатилась горячей водой под душем, растерлась мохнатым полотенцем и несколько пришла в себя. Мир теперь не казался таким ужасным, каким был в ее глазах весь вечер. Плохо было только то, что начинала болеть голова.
- Пиздишь ты, как Троцкий,Кошкин. Где ты это прочитал? Ты же кроме правил движения и букваря только надписи на заборах разбираешь!
- Hу у нас же один ты, Федун, читать умеешь. Вон, студента спроси! Он в институте должен был проходить!
«Я слишком много работаю, — сказала про себя Катя, выпив таблетку цитрамона. Подумала и выпила еще одну. — Все от этого. И еще от того, что покоя нет. Нет, хоть тресни, хоть расшибись ради этого покоя! Как мало мне, в сущности, надо! Но и этой малости нет… Хотя пора бы ей уже появиться, пора бы успокоиться…»
- Что скажешь, зубрила? Hу скажи - ведь пиздит Кошкин,а!?
Лидский пробормотал, что историю религии им будут читать только на пятом курсе, и он пока этого не знает.
- Чему учат людей! Херни всякой набьют в башку, а вот откуда им, соплякам, узнать, как жить, как умирать? Хоть бы одна падла задумалась, что это ведь тоже важно. Так нет же, блядь, дождешься от них. Вот и вырастают потом мудаки, канистру закрыть не могут! - вскипел Федун, и говорил бы еще, если бы завхоз Коноплев не вылез наружу и не сказал :
Чайник вскипел, и она устроилась за кухонным столом с большой фарфоровой кружкой в руке. Дула на дымящуюся поверхность чая, слушала редкий стук капель о стекло балкона и думала о сегодняшнем неудачном дне. В сущности, единственной настоящей неудачей был ее утренний визит в парикмахерскую. Но зато и неприятностей с этой стороны она никак не ожидала. Стриглась она уже несколько лет у одного и того же мастера. Мастер этот, а вернее, мастерица никогда не обманывала ее ожиданий. Во-первых, Ира Ардашева была ее старой школьной подругой, когда-то они вместе с Катей закончили десятый класс. Во-вторых, Ира на самом деле была классным парикмахером, и к ней на стрижку постоянно была записана целая очередь жаждущих преобразиться под ее ловкими, мягкими, всегда очень ухоженными руками. Катя, как подруга и «просто как хороший человек», по выражению Иры, всегда проходила к ней без очереди. В довершение всего Ира никогда не брала с Кати денег сверх положенного, хотя та, смущенная своей привилегией, несколько раз пыталась сунуть ей «на чай». «Обойдусь! — отказывалась Ира. — Тебе нужнее!»
- Hу. Вроде бы...
Могилу осмотрели, прикинули, как завтра заносить гроб, развернутся ли те, кто понесет, да где поставят табуретки, и пошли в автобус. Допили водку, выбросили остатки закусок на помойку и поехали. Кошкин развез всех по домам.
— Вот и обошлась! — пробормотала Катя себе под нос, ощупывая размокший и развившийся над ухом локон. — Боже мой, что она мне настригла!
Похороны прошли почти торжественно. Авдей сказал над гробом речь. Упомянул все достоинства зава, сказал, как нам будет его не хватать. Упомянул, что покойный не оставил после себя наследников, но его главное детище - слаженный, умело организованный отдел является его вкладом в изменение лица обновленной России. Пусть кому-то это покажется скромным - но это далеко не так. Каждый человек, честно делающий свое дело - это крепкий камень в тех столпах, на которых и держится государство. Вспомнил и прекрасное чувство юмора покойного, слегка увлекся, и привел примеры. Вдова истерически хохотнула.
Крышку положили на гроб, и Федун стал ее приколачивать. Он артистически поставил гвоздь на соответствующую точку, ударил по шляпке молотком - и гвоздь вдруг погнулся. Федун поморщился, выпрямил гвоздь нежными пальцами электрика и повторил попытку. Гвоздь снова чуть не узлом завязался.В этот момент какая-то старушка, которых всегда много на похоронах, застонала на все кладбище:
Сегодня, впервые за последние два года, был совершенно разрушен образ Кати — тот самый образ, который Ира когда-то сама и создала. «Посмотри на себя в зеркало! — требовала она, усаживая Катю в кресло. — Ты ведь вылитая та баба, по которой все мужики в свое время сходили с ума!» Она показала Кате киножурнал, валявшийся у нее на столике, и Катя с удивлением узнала большой фотопортрет Марлен Дитрих. «Думаешь, есть что-то общее? — неуверенно спросила она тогда. — Мне так не кажется…» — «Скулы, нос, лоб, подбородок…» — зачастила Ира, вертя кресло вместе с Катей в разные стороны. Катя критически осматривала себя в зеркале. Да, действительно, Ира в чем-то была права. Насчет «вылитая» можно было поспорить, но что-то есть, что-то, несомненно, есть в этом лице, всегда слишком белом, сколько ни загорай, в этих высоких, дугами выгнутых тонких бровях и в этих глазах, спокойных серых глазах, которые всегда смотрят так, словно ждут чего-то… Хотя на самом деле ничего они не ждут, подумала тогда Катя и согласилась: «Ладно, стриги!»
- Он не хочет уходить!
Всех взяла легкая оторопь. Ощущение смерти именно теперь вдруг стало настолько больным и удушливым, что слезы просто рекой покатились у женщин из глаз, мужчины стали каменно-серьезными, а стоявший среди родни маленький мальчик вдруг заплакал так искренне, так горько, что все вдруг задумались на секунду - об одном и том же...
И тогда, два года назад, она превратилась в Марлен Дитрих — в Марлен Дитрих с ее прямыми плечами, насмешливыми улыбками и светлыми брючными костюмами. И со светлыми локонами Марлен вокруг лица, которым все любовались с тех пор, как она себя помнила. Однако сама она не находила в нем ничего потрясающего — и не кривила душой. «Игорь сказал бы, что это мой обычный скептицизм, — подумала она, прихлебывая из кружки остывающий чай. — Интересно, что он скажет, увидев меня сегодня? И где он бродит в самом деле?»
- Он не хочет уходить...- продолжала надрываться старушка.
А на самом деле это ее не очень волновало: то, где он бродит, и то, что он скажет. В ее отношениях с мужем давно наметилась странная закономерность: она совершенно не замечала его, когда он был дома, но всегда замечала его отсутствие. «Я ревную? — Она улыбнулась одними уголками губ. — Глупости! Ревновать совершенно не к кому и не к чему… О, я бы даже обрадовалась, если бы могла его ревновать! Это бы значило, по крайней мере, что еще не все погибло… Но это все, все. Это конец».
- Что?! - как бы не понимая, тихонько сказал Федун, и одним ловким ударом загнал гвоздь в крышку...
Мы уезжали с кладбища на автобусе Кошкина. В салоне пахло бензином, который Лидский разлил вчера из канистры. Hа полу были видны свежие царапины, оставленные гробом. Федун достал бутылку. Выпили. Отъехали километра полтора. Федун открыл рот - и захлопнул.Махнул рукой. Потом налил всем еще по одной, хлебнул, занюхал кулаком и как-то без настроения выдохнул:
Но от этих грустных размышлений, как ни странно, ей вовсе не сделалось грустно. Она погрузилась в воспоминания, чашка чаю стояла перед ней недопитой, рука теребила махровый пояс белого халата, но Катя, по-видимому, не сознавала этого. Ее серые глаза потемнели, как было всегда, когда она о чем-то глубоко задумывалась, и приобрели странное выражение. Казалось, она кого-то видела перед собой, хотя кухня была совершенно пуста.
- Далай-Лама, Далай-Лама! Hу что ты, Кошкин, можешь понимать про Далай- Ламу...Далай- Лама это ведь такой продвинутости человек! Он ведь достигает за свою жизнь таких высот...это...нравственной красоты! Духовной продвинутости! Душевной гармонии! Hам всем до него - пердеть и пердеть...
В углу завхоз Коноплев допытывался у Авдея:
«Кажется, что все это началось очень давно, — думала она. — На самом деле — совсем недавно… Мне было двадцать лет. Восемь лет назад. Игорю было двадцать три. Студент биофака МГУ. Хорошая партия, как говорили все. Квартира, кооперативная квартира сразу, от его папы. Редкостное счастье, и все мне завидовали. Сам весьма недурен — высокий, лицо приятное, разве что несколько полноват… А глаза — зеленые, и еще красивей, чем у меня, пусть говорят, что хотят. Да, глаза у него были красивые». Тут она поймала себя на мысли, что думает о муже в прошедшем времени. «Почему были? — удивилась она. — Разве сейчас они уже не так красивы, как раньше? Нет, для меня сейчас в нем нет ничего красивого. Все исчезло, хотя все осталось на месте. Но, Боже мой, почему? Значит ли это, что я никогда его не любила? То, что я чувствовала, обычно называют любовью. По крайней мере, так это принято было называть, сейчас я ни за что не сказала бы, что это любовь. Но это сейчас… Для этого надо стать такой, какая я есть…»
- Виталий Борисович! Очень вы сегодня проникновенно сказали... А я вот спросить все хочу. Вот сколько вы уже таких речей говорили... А если, скажем, человек, ну, покойник - при жизни был полное говно, и проходу от него никому не было? Как говорить в таком случае?
- Hа этот случай есть вариант. Hо нужно чувствовать аудиторию... прямо как артист на сцене. Даже серьезнее. Ведь это не концерт - смерть ведь всегда для кого-то трагедия. Знают все все, но кому-то он муж был, отец... Тут надо так: подходишь к гробу. Смотришь покойному в лицо пристально так. Долго. И начинаешь: \" Да! Он был непростым человеком!\". Тут надо ловить аудиторию. Ждать какого-то знака. Hапример, вдова всхлипнет. И тут, когда она всхлипнет, надо сказать: \"Hепростым человеком он был... Hо он умел назвать белое - белым,\" - тут надо снова подождать когда она всхлипнет, - \"а черное - черным...\"
Она вздохнула, допила холодный чай и отправилась к себе в комнату. По дороге подняла с пола в прихожей пакет, достала оттуда розу, а длинные булки разломала, точнее, разорвала пополам и упаковала плотнее, чтобы они не высохли. Пакет она положила на холодильник в пригожей, а розу унесла к себе. С ней она и легла на тахту, свернулась калачиком и закрыла глаза. «Я очень устала, — сказала она себе. — Мне надо уснуть, и немедленно. Завтра рано на работу. Почему я не могу уснуть, не дожидаясь его прихода? Зачем мне нужно видеть, как он входит, смотрит этими своими собачьими глазами, точнее, глазами побитой собаки? Зачем слышать, как он говорит: „Ездил за мясом…“
Hа поминки мы с Лидским не поехали.
Вдову Голубева сократили через два месяца.
Неужели это просто последняя видимость семейных отношений, которую я пытаюсь сохранить? Встречать мужа, говорить ему „привет“. Ложиться спать — всегда у себя, всегда отдельно на этой тахте, вот уже четвертый год… Боже мой, как это дико! Если кто-нибудь услышит, что мы с ним живем вдвоем как монахи-отшельники, чисто и безгрешно, умрет со смеху! Впрочем, что тут умирать… Сразу скажет — лечиться надо. Он лечится, он уже четвертый год лечится, а толку нет. Врачи говорят ему: здесь плохая экология, у вас переутомление, расшатаны нервы, нужно серьезное лечение, смена обстановки… Но так говорят, когда больше нечего сказать. Все равно у него ничего не выйдет, ни с Марлен Дитрих, ни с Брижит Бардо! Это необратимо. Это смешно!»
Но она не засмеялась. Вздрогнули длинные ресницы, по лицу пробежала какая-то тень. В маленькой комнате над постелью горел зеленый светильник, освещая ее белый халат, коротко остриженную голову, руку, которая все теребила и теребила лепестки увядшей розы. По подоконнику барабанили капли дождя, так громко, что ей показалось, что окно открыто. Она даже подняла голову и вгляделась в него, убедившись в своей ошибке, она снова закрыла глаза.
«Возможно, виновата я. Он всегда находил меня слишком холодной. Говорил: „Не будь такой надменной хотя бы в постели!“ Возможно, я. Нет, при чем тут я, когда я всегда оставалась одной и той же, это он менялся с каждым годом! Если бы причина была во мне, в моем поведении, в постели или не в постели, тогда почему он с самого начала вовсе не был импотентом? Все было нормально, нечего сваливать на меня… Я бы поняла, если бы в конце концов ему надоела и он нашел бы себе другую женщину — для встреч или для новой семьи, мне, в сущности, все равно! Но он просто заболел. Принято обвинять женщин, но я не виновата ни в чем. Слишком холодна? Но, милый мой, мне-то не было холодно! Мне всегда было жарко, уж во фригидности меня обвинять смешно! В чем ты чувствовал холод? Во мне? Или этот холод всегда таился в тебе самом? Боже мой, теперь этого уже не понять… Теперь холод повсюду, холод между нами, да что там — холод! Лед, бронированное стекло! Две разные комнаты. „Привет, будешь ужинать? Будешь? Тогда приготовь себе ужин сам, я очень устала“. Моя мама сошла бы с ума, если бы услышала, как мы с ним разговариваем. Но она никогда этого не слышала. Для нее все нормально, все как было. Нормальная семья. Я никогда никому не жаловалась. Когда он потерял свою работу и стал возить из этого дурацкого пригородного хозяйства мясо на какой-то базарчик, когда он стал зарабатывать какие-то копейки, стала зарабатывать я. Его мясо арестовывали, потому что у него не хватало каких-то справок, он не мог его сдать ни в один магазин — никто не работает с частными лицами, с ним случались все неприятности, все до единой, какие только могут постичь разорившегося коммерсанта-одиночку, а я кормила его. Может быть, из-за этого он стал импотентом? Из-за своей неудачи в делах? Из-за уязвленного самолюбия? Такое тоже бывает… Но нет, все началось куда раньше…»
Она открыла глаза и посмотрела на часы. Отметила, что уже без десяти одиннадцать, а его все нет.
«Это уже слишком. — Она поймала себя на том, что начинает беспокоиться. — Что могло случиться? Обычно он не задерживается так допоздна. Да и где ему задерживаться? На рынке ведь он не торгует, только сдает мясо торговцам. Ездит в пригород за мясом и привозит его в Москву, вот и весь бизнес. Но разве сегодня он собирался куда-то ехать? Кажется, нет… Или да, уже не знаю. Надо было спросить. Но зачем бы я стала спрашивать?»
Как раз в это время в замочной скважине повернулся ключ, и она услышала, как открылась входная дверь. Помимо своей воли она вскочила и вышла в прихожую.
— Поздно, — сорвалось у нее.
Он встретил эти слова удивленным взглядом.
— Ты что, беспокоилась? — спросил, наклоняясь и расшнуровывая ботинки. — Напрасно. Я немного задержался…
— Немного? — иронически переспросила она. — Уже одиннадцать!
— Я тебе удивляюсь. — Он выпрямился, и она почти с ненавистью встретила взгляд этих виноватых зеленых глаз. — Я ведь не маленький. Мне, конечно, очень приятно, что ты обо мне беспокоилась. Но ты ведь знала, что я поеду за мясом.
— За мясом? Нет, этого я не знала! — отрезала она. — И помилуй, какое мясо в такое время! Ночь на дворе!
— Мне надо было привезти мясо… — пробормотал он, боком стараясь протиснуться мимо Кати на кухню. — Мне заказали…
— Мяса полный холодильник. — Она открыла дверцу холодильника, стоявшего в прихожей. Из-за этого занятия мужа в квартире приходилось держать два холодильника, чтобы хранить мясо, которое он почему-либо не успевал сдать. — Битком набито.
— Это телятина, а мне заказали говядину, — донеслось из кухни, и вслед за этим там прогремели крышкой кастрюли.
— И где же эта говядина? — крикнула она туда.