Переговоры в Тильзите завершились подписанием 25 июня (7 июля) 1807 года мирного договора, отдельных секретных статей и наступательного и оборонительного союзного договора. Россия вынуждена была присоединиться к континентальной блокаде Англии. В числе противников мирных переговоров с Наполеоном был и С. Р. Воронцов. Когда гвардия будет возвращаться в Петербург, сановники, подписавшие Тильзитский договор, должны ехать на ослах, заявил он.
После завершения мирных переговоров в Тильзите состоялся парад. Перед Наполеоном и Александром I прошел 1-й батальон лейб-гвардии Преображенского полка под командованием полковника М. С. Воронцова, а за ним дивизии французской гвардии.
С возвращением в Петербург для Михаила Семеновича вновь начались плац-парады, смотры, дежурства. А в декабре 1807 года обычное течение его жизни было прервано трагическим событием. В его доме состоялись переговоры о трех дуэлях. Две из них удалось предотвратить, а третья, ближе всех касавшаяся Михаила Семеновича, состоялась. К нему обратился его старинный друг Д. В. Арсеньев с просьбой быть секундантом на его дуэли с графом Хрептовичем. Михаил Семенович согласился. Причиной дуэли была фрейлина Каролина Мариа фон Рене, с которой Арсеньев был помолвлен. Хрептович, сын богатого помещика, не считаясь с объявленной помолвкой, предложил руку невесте Арсеньева. Мать девушки, предпочтя более богатого претендента на руку дочери, посоветовала ей отказать Арсеньеву. Арсеньев посчитал поведение Хрептовича непорядочным и вызвал его на дуэль.
На дуэли Д. В. Арсеньев был убит. Многие в Петербурге оплакивали его смерть и осуждали Хрептовича. В предсмертной записке Арсеньев перечислил тех, кому он остался должен. Долг Михаилу Семеновичу равнялся 180 червонцам и 150 рублям. Записка кончается словами: «Я ношу два кольца и один перстень. Секунданты мои возьмут их себе в знак моей дружбы и благодарности»7. В приказе по полку было сказано, что Арсеньев погиб на охоте. А поэтому никто из участников дуэли не был ни повешен, ни даже как-то наказан, как это полагалось по закону. Император обещал заплатить долги Арсеньева и приказал провести похороны со всеми почестями, какие подобают почившему полковнику гвардии.
М. С. Воронцов и С. Н. Марин тяжело переживали смерть друга. Марин написал в связи с этим краткую эпитафию:
Ты душу грешную, о Боже!
Ублажи
И горести ее за гроб не продолжи.
Весь 1808-й год Воронцов провел в Петербурге. В этом году произошло немаловажное для Михаила Семеновича событие. В Лондоне состоялось бракосочетание графини Екатерины Семеновны Воронцовой и пэра Герберта Георга Августа 11-го графа Пемброка и 8-го графа Монтгомери.
Годом раньше, когда была объявлена помолвка Екатерины Семеновны с Гербертом Георгом Августом, Семен Романович обратился с письмами к обеим российским императрицам. «Так как моя дочь, — писал он Марии Федоровне, — которой Ваше Императорское Величество всегда делали много добра, имеет счастье быть фрейлиной, я обращаюсь к вам, Мадам, разрешить ей выйти замуж за англичанина, который просит ее руки». Далее Семен Романович рассказывал о достоинствах жениха: исключительная любезность Герберта Пемброка соединялась с безупречной нравственностью и высшей добродетельностью, король дружен с ним и испытывает к нему особое доверие8. Мария Федоровна дала согласие на бракосочетание, но добавила, что лучше было бы Екатерине Семеновне выйти замуж за русского. Елизавета Алексеевна также не возражала против этого брака.
В то время союзы между российской аристократией и британским пэрством были исключительно редки. Первым был брак князя И. И. Барятинского с дочерью английского лорда в 1806 году. Вторым стал брак дочери С. Р. Воронцова с графом Пемброком.
Герберт был давним приятелем Семена Романовича. И это сыграло немалую роль в его сближении с Екатериной Семеновной и женитьбе на ней. Брак оказался возможен и благодаря большим заслугам Семена Романовича перед английской короной.
После бракосочетания дочери Семен Романович стал жить в Вильтоне, поместье зятя.
Глава VII
НАРВСКИЙ ПЕХОТНЫЙ ПОЛК
1806 год вошел в историю началом двух войн — войны коалиции европейских государств с Наполеоном, о которой рассказывалось выше, и очередной русско-турецкой войны. Турки решили воспользоваться участием России в европейской войне, чтобы добиться уступок от своего давнего противника и соперника в территориальных притязаниях в Черноморье. 30 сентября 1809 года полковник М. С. Воронцов был назначен командиром Нарвского пехотного полка, которому предстояло воевать с турками в составе Дунайской (Молдавской) армии.
По всей видимости, назначение Михаила Семеновича командиром Нарвского полка не было случайным. Этот полк в сражении под Аустерлицем «опозорился» — его знамена были захвачены неприятелем. Для поднятия в полку боевого духа требовался командир отменно храбрый и с сильной волей.
В середине ноября Михаил Семенович попрощался с Петербургом. С одной стороны, он радовался тому, что скоро снова очутится в привычной боевой обстановке. А с другой, ему было грустно расставаться с друзьями, число которых, по словам Н. М. Лонгинова, быстро росло по причине его редких душевных качеств.
На войну с турками пожелали отправиться еще несколько офицеров. Но из-за бедности они не могли приобрести необходимое обмундирование. И тогда Михаил Семенович обмундировал офицеров за свой счет, а их женам, остававшимся дома, назначил «приличное содержание».
Михаил Семенович взял с собой планы, карты и книги, относившиеся к истории Оттоманской Порты и к военной истории вообще. Он стал собирать географические и топографические карты не из праздного любопытства. Прежде, когда война сводилась к отдельным сражениям, большой потребности в картах не было. Но с расширением военных операций, с проведением длительных рейдов по вражеской территории, подробные карты стали насущной необходимостью. А поэтому имевшимися у Михаила Семеновича картами пользовались в армии не только он сам и его сослуживцы-офицеры, но и командовавшие ими генералы.
9 августа 1809 года командующим Дунайской армией был назначен генерал от инфантерии князь П. И. Багратион. После одного из неудачных сражений он вынужден был снять блокаду турецкой крепости Силистрии и, отступая, перевести армию на левый берег Дуная. Багратиона стали винить в неумелом ведении военных действий. Обидевшись на критику, князь предложил назначить на его место более способного человека. Вопреки ожиданию Александр I не стал уговаривать Багратиона остаться командующим и передал армию Н. М. Каменскому, тридцатитрехлетнему генералу от инфантерии, герою только что закончившейся Русско-шведской войны (1808–1809). Под начальством этого талантливого полководца Дунайская армия одержала ряд значительных побед. М. С. Воронцов был участником многих из них.
Получив под командование Нарвский полк, Михаил Семенович наконец-то смог на практике осуществить свое представление о том, какими должны быть отношения офицеров между собой и отношение офицеров к нижним чинам. Он решил добиться, во-первых, чтобы для всех офицеров полка, как и для него самого, честь и бесстрашие были главными законами воинской службы. Во-вторых, он стал требовать от офицеров уважительного отношения к нижним чинам. Он говорил, что унижение человеческого достоинства солдат постыдно. Высокий моральный дух солдат — вот что являлось, по мнению Михаила Семеновича, истинным залогом победы. В сущности, он был продолжателем суворовских традиций. В полку, напишет Михаил Семенович позже, «я шесть лет старался заводить дух благородный военный и ставил честь и храбрость выше всего»1.
Высокий моральный дух позволил Нарвскому полку одержать победу в сражении за Базарджик 22 мая 1810 года. После длительной артиллерийской подготовки начался стремительный штурм. Колонны, которыми командовали М. С. Воронцов, И. Ф. Паскевич и Э. Ф. Сен-При, первыми ворвались в крепость. 10-тысячный гарнизон крепости сдался.
В ознаменование победы всем участвовавшим в сражении генералам и офицерам были вручены особые золотые кресты, а солдаты получили серебряные медали. И кресты, и медали носились на Георгиевской ленте. Кроме того, 40 солдат Нарвского полка за взятие неприятельской батареи были награждены серебряным крестом Георгия.
[3] Сам Нарвский полк получил георгиевские знамена, а М. С. Воронцов, И. Ф. Паскевич и Э. Ф. Сен-При были произведены в генерал-майоры.
Вместе с Нарвским полком М. С. Воронцов участвовал в штурмах Варны и Шумлы, в битвах под Батином и Систовым, за что был пожалован особым рескриптом и орденом Св. Владимира 3-й степени.
В октябре 1810 года М. С. Воронцов во главе отряда из 3 тысяч пехотинцев и 1 тысячи верхоконных взял Плевну, Ловчу и Сельви, где уничтожил неприятельские укрепления и возвратился к армии с 9 турецкими пушками. За эти операции он был награжден орденом Св. Анны 1-й степени.
В конце года М. С. Воронцов заболел молдавской лихорадкой. Эта болезнь возобновлялась в течение его жизни несколько раз. Когда Нарвский полк отправился на зимние квартиры, Михаил Семенович получил двухмесячный отпуск и уехал в Петербург. Он встретил здесь лестный прием двора, неоднократно приглашался на обеды и на вечера Александром I и вдовствующей императрицей Марией Федоровной. 12 января 1811 года он стал вместе с Елизаветой Алексеевной, супругой императора, воспреемником сына у своего родственника Полянского. В военном министерстве были удовлетворены все его пожелания, в частности — назначить к нему полковым командиром подполковника А. В. Богдановского, а адъютантом гвардии поручика Н. В. Арсеньева, брата его погибшего на дуэли друга.
Из Петербурга М. С. Воронцов отправился в Бухарест. Здесь находился командующий армией Н. М. Каменский, также заболевший молдавской лихорадкой. Состояние Каменского быстро ухудшалось. Его организм уже не принимал хину. Считалось, что больному поможет хорошее вино, и Михаил Семенович срочно отправил в свой полк курьера.
У него в обозе были необходимые херес и портвейн. Врачи решили также, что больной нуждается в перемене климата, и его увезли в Одессу. Однако спасти командующего не удалось. 4 мая 1811 года Н. М. Каменский скончался. Ему было всего тридцать четыре года.
Из Бухареста М. С. Воронцов вернулся в свой полк. Воспользовавшись перерывом в военных действиях, он начал писать «Наставление господам офицерам Нарвского пехотного полка в день сражения». Начинается оно так: «Ежели полку или батальону будет приказано стоять на месте фронтом под неприятельскими ядрами, то начальник роты обязан быть впереди своей роты, замечать и запрещать строго, чтобы люди от ядер не нагибались; солдата, коего нельзя уговорить от сего стыдом, можно пристращать наказанием, ибо ничего нет стыднее, как когда команда или полк кланяется всякому и мимо летящему ядру. Сам неприятель сие примечает и тем ободряется». И далее: «Когда фронтом идут на штыки, то ротным командирам должно также идти впереди своей роты с ружьем или саблею в руке и быть в полной надежде, что подчиненные, одушевленные таким примером, никогда не допустят одному ему ворваться во фронт неприятельский».
В «Наставлении» говорится и о том, какими должны быть отношения между офицерами и солдатами. «Офицер должен чувствовать в полной мере важность звания своего и что от него зависят поступки и поведение его подчиненных во время сражения. Когда офицер умел приобресть доверенность своих солдат, то в деле каждое слово его будет свято исполнено, и от него никогда люди не отстанут <…> В некоторых полках есть постыдное заведение, что офицеры и ротные командиры в мирное время строги и взыскательны, а в конце слабы и в команде своих подчиненных нерешительны. Нет ничего хуже таковых офицеров; они могут казаться хорошими на парадах, на учениях, но для настоящей службы их терпеть в полку не должно <…> чем больше офицер был в спокойное время справедлив и ласков, тем больше в войне подчиненные будут стараться оправдать сии поступки, и в глазах его один перед другим отличаться».
М. С. Воронцов считал, что офицерские звания не являются привилегией дворян. Главное отличие офицера — не происхождение, а храбрость на поле сражения. Поэтому одна из задач ротных командиров — поощрять храбрецов-солдат. «Господам офицерам, — пишет он, — особливо ротным командирам, в сражении крепко и прилежно замечать, кто из нижних чинов больше отличается храбростью, духом твердости и порядка, таковых долг есть вышнего начальства скорее производить в чины, ибо корпус офицеров всегда выигрывает получением настояще храброго офицера, из какого рода бы он ни был»2.
В «Наставлении господам офицерам» М. С. Воронцов развивал правила, сформулированные его отцом, С. Р. Воронцовым, в «Инструкции господам ротным командирам». Через полтора года «Наставление» было использовано П. И. Багратионом: немного переделанное М. С. Воронцовым и под названием «Наставление господам пехотным офицерам в день сражения» оно было разослано по всем воинским соединениям 2-й русской армии.
В марте 1811 года в связи с болезнью Н. М. Каменского Дунайскую армию возглавил генерал от инфантерии М. И. Голенищев-Кутузов.
М. С. Воронцов еще в январе 1811 года передал командование Нарвским полком А. В. Богдановскому. Поэтому сразу после назначения Кутузова командующим обратился к нему с просьбой «быть употребленным деятельно». Тот, не дожидаясь решения военного министерства, предложил Михаилу Семеновичу срочно прибыть к нему в ставку.
Главной задачей М. И. Кутузова было скорейшее завершение войны и заключение мирного договора с Турцией. Для этого он кардинальным образом изменил тактику ведения войны. При Каменском она заключалась только в захвате крепостей, их удержании и кордонном расположении войск. Кутузов же создал подвижные корпуса и перешел к активным боевым действиям.
Он решил вынудить визиря на наступление и покончить с турком в открытом поле и для этого прибегнул к уловке. Кутузов стянул значительные силы к крепости Рущук, которой владели русские. Он решил внушить визирю мысль, что русские слабы и будто бы боятся турок.
22 июля 1811 года русская армия одержала блистательную победу под Рущуком, хотя у турок было 60 тысяч воинов, а у Кутузова — 15 тысяч солдат и 114 орудий. Об этом сражении Кутузов доносил императору: «Поведение всех мне подведомственных начальников было таково, что я, ни в котором пункте всей моей позиции, не был в беспокойствии ни на одну минуту… Во всяком воине Вашего Императорского Величества видел я истинного русского и 22 июня (ст. ст.) будет навсегда доказательством того, что возможно малому числу, оживленному послушанием и храбростию, противу безчисленных толп неприятельских. — Господа генералы были мне совершенными помощниками; и я с сим вместе повергаю к стопам Вашего Величества имена отличившихся. — Всех офицеров, бывших со стрелками… представляю я к чинам, которые были и в большой опасности, и потому, что они из лучших офицеров в полку в должности сии назначаются».
За сражение под Рущуком М. С. Воронцов был удостоен высочайшего рескрипта, в котором говорилось, что, командуя с особенным искусством двумя каре и благоразумно распоряжаясь, он принудил неприятеля «ретироваться с потерею». Ему была пожалована украшенная алмазами золотая шпага с надписью «за храбрость». 7 сентября 1811 года, командуя двумя пехотными и казачьим полками, М. С. Воронцов отразил наступление превосходящих сил противника, обратив его в бегство. За эту победу ему был пожалован орден Св. Владимира большого креста 2-й степени.
В октябре М. И. Кутузов решил ускорить разгром турок и отправил к ним в тыл на правый берег Дуная особый отряд под командованием Воронцова, в который вошли два батальона Мингрельского, один 43 егерского полков и три эскадрона Чугуевского уланского полка. 8 октября отряд Воронцова соединился с отрядом графа Огурка и сербским отрядом воеводы Велько. С наступлением сумерек эти отряды по горным дорогам двинулись к Видино. Из-за трудностей ночного перехода на равнину они вышли засветло. Турки, заметив противника, выслали из крепости разъезды.
М. С. Воронцов построил боевой порядок. В первой линии были три каре, а между ними сербская пехота. Во второй линии находились кавалерия, казаки и конные сербы. Несколько тысяч турок атаковали отряды Воронцова. Они были встречены картечью и ружейным огнем всей линии. Турецкая конница обошла русских с правого фланга. Но кавалерия отразила атаку, а Волынский гусарский полк и каре Охотского отряда докончили разгром противника.
Неприятель вывез из крепости Видино несколько орудий и поставил их на возвышенности. Открыв из пушек прицельный огонь, турецкая конница и пехота снова пошли в атаку. И снова турки потерпели поражение. Из 7 тысяч атаковавших около 500 человек были убиты и еще больше ранены. Была одержана полная победа.
М. И. Кутузову стало известно, что у деревни Васильевцы противник собрал значительные запасы продовольствия. М. С. Воронцов был снова послан за Дунай с отрядом из 8 рот гренадеров, 250 верховых и с 2 орудиями. 12 ноября отряд турок в 500 человек, защищавший склад, был разбит, и русские завладели продовольствием.
За храбрость и умелую организацию рейдов за Дунай М. С. Воронцов был награжден орденом Св. Георгия 3-й степени.
Потерпев поражение, турки стали подумывать о мире с Россией. Наполеон, который готовился к нападению на Россию, был крайне заинтересован в продолжении Русско-турецкой войны и всячески пытался помешать заключению мирного договора, однако ему этого не удалось.
16 (28) мая 1812 года в Бухаресте между Россией и Оттоманской Портой был подписан договор, по которому России отошли Бессарабия (40 тысяч кв. километров и 200 тысяч населения) и крепости Измаил, Килия, Хотин, Бендеры и Аккерман.
Заключение мира с турками за месяц до начала нашествия Наполеона на Россию имело очень важное значение. Можно было не думать о безопасности южных границ и использовать Дунайскую (Молдавскую) армию против нового, более опасного противника.
Несколько лет спустя М. С. Воронцов писал своему другу Арсению Андреевичу Закревскому, что он любит его душевно, ведь познакомились они «не в передних и не на вахт-параде, а там, где людей узнают и где связи основываются твердые, ибо начало оных взаимное уважение»3. Не на вахт-параде, а на полях сражений познакомился и подружился М. С. Воронцов с А. X. Бенкендорфом, П. С. Котляревским, И. Ф. Паскевичем, с Э. Ф. Сен-При, И. В. Сабанеевым. И в дальнейшем самыми верными друзьями М. С. Воронцова становились его боевые товарищи.
Глава VIII
ОТ БОРОДИНА ДО ПАРИЖА
В связи угрозой нападения Наполеона на Россию несколько частей Дунайской армии перевели ближе к западной границе. В марте 1812 года М. С. Воронцов был направлен во 2-ю армию П. И. Багратиона и назначен командиром 2-й сводной гренадерской дивизии. Как всегда, он уделил особое внимание подбору офицеров, ведь от этого зависел боевой дух солдат. Так, он писал А. А. Закревскому, бывшему в то время директором особой канцелярии при военном министре, что какой-то Мещерский просится в его полк. Но этот Мещерский пьяница и негодяй. Он его и знать не хочет. «Сделайте милость, любезный Арсений Андреевич, не принимайте никого ко мне без моего согласия. Вы мне отказали тех, коих я просил, по крайней мере, не давайте таких, которых я и знать имя не хочу»1. Пройдет немного времени, и А. X. Бенкендорф отметит, что лучше 2-й гренадерской дивизии М. С. Воронцова нет во всей армии. С мнением Бенкендорфа были согласны многие.
Далеко не все готовились к войне с таким же рвением. «Сердечно бы желал, — писал Закревский Михаилу Семеновичу, — чтобы вы побывали у нас и посмотрели по всем отношениям наши порядки и дела, после того, я уверен, вы бы при всем своем усердии кинули службу. Я, смотря на все, не надивлюсь, иногда с досады плачу. Никто не думает об отечестве, а всякий думает о себе; а станешь говорить правду, сердятся. Научите меня, что после этого остается делать. Видя все, я преждевременно могу вам сказать, что успеху нам не иметь ни в чем, ибо сами распоряжения то показывают. Больно о сем говорить; но никак не могу умолчать перед вами по благорасположению вашему ко мне дружескому»2.
12 июня 1812 года французские войска переправились по трем понтонным мостам через Неман и вторглись в пределы России. Наполеону противостояли 1-я русская армия под командованием военного министра М. Б. Барклая-де-Толли и 2-я армия под командованием князя П. И. Багратиона.
Вновь рядом с М. С. Воронцовым, были его боевые товарищи — И. Ф. Паскевич и Э. Ф. Сен-При. Генерал-майор Э. Ф. Сен-При стал начальником штаба в армии П. И. Багратиона, генерал-майор И. Ф. Паскевич получил в командование 26-ю дивизию. А дежурным генералом у Багратиона был давний друг Михаила Семеновича С. Н. Марин.
В начале войны, когда русские войска вынуждены были отступать, сводно-гренадерской дивизии М. С. Воронцова было поручено поддерживать в арьергарде казаков атамана М. И. Платова и генерала И. В. Васильчикова. «Мы имели несколько стычек с неприятелем, — вспоминал Михаил Семенович, — в которых наш арьергард неизменно брал верх, а французская, польская и вестфальская кавалерия несла огромные потери в людях, утрачивая былую славу и уверенность»3. Особенно упорными были бои при Мире и при Романове. 11 июля дивизия Воронцова участвовала в сражении под Дашковым. Несмотря на отчаянное сопротивление, гренадеры уступили превосходящим силам противника. 4 августа дивизия участвовала в битве под Смоленском. 24 августа гренадеры Воронцова остановили французов у деревни Шевардино. Устроенный здесь редут трижды переходил из рук в руки. Был полностью истреблен один из французских батальонов. Но противник снова оказался сильнее, и дивизия вынуждена была отойти на главную позицию у села Бородино.
В Бородинском сражении 26 августа армия П. И. Багратиона занимала левый фланг. Гренадеров М. С. Воронцова командующий поставил на защиту Семеновских флешей. Рядом находилась 27-я дивизия генерал-майора Д. П. Неверовского. Дивизиям М. С. Воронцова и Д. П. Неверовского — 8000 человек при 50 орудиях — противостояли 7 пехотных и 8 кавалерийских французских дивизий. Их поддерживал огонь двухсот с лишним орудий. Семеновские флеши трижды подвергались атакам французов, которыми командовали маршалы Мюрат, Даву и Ней. Увидев, что один из редутов занят неприятелем, Михаил Семенович поднял батальон и повел в штыки. «Там я был ранен, а этот батальон почти уничтожен, — писал он впоследствии. — Было почти 8 часов утра, и мне выпала судьба быть первым в длинном списке генералов, выбывших из строя в этот ужасный день»4.
В Официальном извещении из русской армии от 27 августа говорилось: «Атака флешей была наисильнейшей и оборона их самой ожесточенной. Борьба за них продолжалась с 7 часов утра до 10 с беспримерным ожесточением и упорством. В этом кровавом бою во время штыковой атаки на врага был ранен генерал-майор гр. Воронцов. Главнокомандующий второй армии князь Багратион был ранен вскоре после того»5.
Михаила Семеновича увезли с поля боя на телеге с подбитым колесом и наскоро прооперировали. В обозе находилась его коляска. В ней он и добрался до Москвы.
Там он узнал, что в больницах и в частных домах лежит много раненых офицеров и солдат. Увидев у своего дома в Немецкой слободе около сотни подвод, которые прибыли сюда из Андреевского за имуществом Воронцовых: библиотеками, картинами и другими ценностями, — Михаил Семенович распорядился погрузить на них раненых офицеров и солдат и отвезти в имение. Богатства же решил оставить неприятелю. Эвакуацию раненых он поручил своим адъютантам Н. В. Арсеньеву и Д. В. Нарышкину. Кроме того, Арсеньев и Нарышкин должны были предлагать всем раненым, которые встретятся на Владимирской дороге, также направляться в Андреевское.
Михаил Семенович взял с собой и старых дворовых. Они жили на пенсию, которую получали от его отца. Не оставили врагу и около трехсот генеральских и офицерских лошадей.
Господский дом в Андреевском бьш превращен в госпиталь. Здесь жили генералы и офицеры — около 50 человек, в том числе Э. Ф. Сен-При, получивший в Бородинском сражении тяжелую контузию. Стол для генералов и офицеров бьш общим. Но любой желающий мог питаться в своей комнате.
Солдаты, более 300 человек, жили в деревне в крестьянских избах. За счет Воронцова они получали хлеб, мясо, овощи. Лечили раненых два доктора и несколько фельдшеров. Их услуги, медикаменты и перевязочные материалы оплачивались Воронцовым. Ежедневные траты достигали 800 рублей.
Слух о том, что в Андреевском устроен частный госпиталь, дошел до императрицы Елизаветы Алексеевны, супруги Александра I. Императрица попросила передать Михаилу Семеновичу, что если ему или его раненым товарищам что-нибудь понадобится, то пусть он напишет ей, и она будет рада помочь ему.
Михаил Семенович старался успокоить отца, сообщая о своем ранении. Он уверял, что рана у него пустячная, что он Уже ходит на костылях и может немного опираться на раненое левое бедро. «Ночь с 25-го на 26-е августа, проведенная нами на бивуаках, — писал он, — была очень холодная, и я был тепло одет; по счастью, шинель моя сбилась именно на том месте, в которое попала пуля, что и смягчило удар»6.
Опасаясь, что французская кавалерия может нагрянуть и в имение, Михаил Семенович посвятил несколько дней просмотру огромного архива, который собирало несколько поколении Воронцовых. Он решил держать наиболее ценные документы при себе. Видимо, во время этого просмотра Михаил Семенович познакомился с воспоминаниями своего дяди, Александра Романовича.
День в Андреевском начинался с того, что Михаил Семенович посещал своих «гостей», справлялся об их самочувствии. Обязательно спрашивал, всем ли они довольны. После обеда и вечерами беседовати, читали, слушали музыку, играли в бильярд. Главной темой разговоров была, конечно, война. Многие винили в позорном отступлении и в добровольной сдаче Москвы М. Б. Барклая-де-Толли. Вспоминали, как критиковали Барклая П. И. Багратион, А. П. Ермолов, Н. Н. Раевский, Д. В. Давыдов, М. И. Платов, И. В. Васильчиков, братья Тушины. А кое-кто даже называл военного министра изменником.
В юности и А. С. Пушкин, как другие, осуждал тактику отступления. Но много-много лет спустя он написал о Барклае-де-Толли: «Его отступление, которое ныне является ясным и необходимым действием, казалось вовсе не таковым: не только роптал народ ожесточенный и негодующий, но даже опытные воины горячо упрекали его и почти в глаза называли изменником. Барклай, не внушающий доверенности войску ему подвластному, окруженный враждою, язвимый злоречием, но убежденный в самого себя, молча идущий к сокровенной цели и уступающий власть, не успев оправдать себя перед глазами России, останется навсегда в истории высоко поэтическим лицом»7. Он посвятит Барклаю-де-Толли стихотворение «Полководец».
М. С. Воронцов оказался прозорливее своих боевых товарищей. Он не был согласен с нападками на Барклая-де-Толли. Узнав, что Барклай-де-Толли хочет уйти в отставку, он написал А. А. Закревскому: «Михайло Богданович дурно делает, что просится в отставку; служба его нужна, первое, для государства, второе же, и для него самого. Разные трудные обстоятельства обратили на него от многих негодование. Это пройдет как все усмирится, и ему во многом отдадут справедливость. Выходя же в отставку, он делает то, что неприятели его желают, а прочим покажется еще больше виноватым». Его заслуга, считал Михаил Семенович, состояла в укомплектовании армии и в таком ходе войны, «который мог нас спасти и должен наконец погубить неприятеля»8.
Это письмо было написано М. С. Воронцовым 22 сентября 1812 года. А днем раньше новый главнокомандующий русской армии М. И. Кутузов подписал приказ об увольнении М. Б. Барклая-де-Толли из армии — по его просьбе и в связи с болезнью.
Получив отставку, М. Б. Барклай-де-Толли отправился с верными ему офицерами во Владимир и прожил там, невдалеке от Андреевского, несколько дней. А. А. Закревский также остался с бывшим командующим и, конечно, познакомил его с письмом М. С. Воронцова.
Оправившиеся после ранений офицеры и солдаты покидали Андреевское. Калеки расходились по домам, остальные возвращались в армию. Каждый выздоровевший солдат получал от Воронцова белье, обувь, тулуп и 10 рублей. Получали материальную поддержку и малоимущие офицеры.
Вскоре за помощью обратился к Михаилу Семеновичу и его друг С. Н. Марин. «Пожалуйста, Мишель, — писал он, — пришли мне рубашек и платьев; меня обворовали, и я теперь без одежды». И через неделю: «Если у тебя есть деньги, то пришли, пожалуйста, с верным человеком: я обеднел; надо теперь думать и о конях и о себе»9. Помощь, конечно, последовала незамедлительно.
После того как французы вошли в Москву, В. А. Жуковский написал известное стихотворение «Певец во стане русских воинов», в котором прославлял многих русских полководцев. М. С. Воронцову в стихотворении были посвящены всего две строчки:
Хвала, отважный Воронцов,
Младой, но духом зрелый.
Но когда Жуковский узнал подробности Бородинского сражения, то в новой редакции стихотворения эти две строчки превратились в двадцать четыре:
Наш твердый Воронцов, хвала!
О други, сколь смутилась
Вся рать славян, когда стрела
В бесстрашного вонзилась;
Когда полмертв, окровавлен,
С потухшими очами
Он на щите был изнесен
За ратный строй друзьями
Смотрите… язвой роковой
К постеле пригвожденный,
Он страждет, братскою толпой
Увечных окруженный.
Ему возглавье — бранный щит;
Незыблемый в мученье,
Он с ясным взором говорит:
«Друзья, бедам презренье!»
И в их сердцах героя речь
Веселье пробуждает,
И, оживясь, до полы меч
Рука их обнажает.
Спеши ж, о витязь наш! воспрянь;
Уж ангел истребленья
Горе подъял ужасну длань,
И близок час отмщенья10.
Если А. П. Ермолову, Н. Н. Раевскому, М. А. Милорадовичу, Д. С. Дохтурову и другим полководцам в новой редакции стихотворения по-прежнему посвящалось несколько строчек, то рассказ о Воронцове стал теперь самым большим и содержательным.
За Бородинское и другие сражения М. С. Воронцову был пожалован орден Св. Анны с бриллиантами. «Список наград, который ваше сиятельство при сем найдете, — писал Н. М. Лонгинов С. Р. Воронцову в Лондон, — не заслуживает пояснений. Он возбудил всеобщее негодование. Если уже дают награды, которых никто не просит за эту войну, то нужно соблюдать известное соотношение, меру и самую строгую справедливость. Вместо того возбуждают только недовольство, вполне, впрочем, справедливое, и я могу уверить вас, что орден Св. Анны с брильянтами, данный графу Михаилу, возмутил всех». Генерал Н. Н. Раевский посчитал, что многие награды и повышения даются случайно. Перечислив награжденных военачальников, он отметил, что «граф Воронцов по-прежнему генерал-майор»12. Кстати, генерал-майор Д. П. Неверовский, сражавшийся рядом с М. С. Воронцовым, уже в октябре 1812 года получил звание генерал-лейтенанта.
За свой подвиг в Бородинском сражении Михаил Семенович, несомненно, заслужил боевой орден Св. Георгия, но не получил его потому, что у него было немало недоброжелателей среди чиновников военного ведомства и в окружении Александра I.
Интриги в армии, как и в обществе в целом, существовали всегда. К сожалению, Отечественная война 1812 года усугубила этот порок. Генералы и высшие офицеры разделились на враждующие группировки. Одни рвались в гущу сражений, а другие, интригуя против первых, предпочитали отсиживаться в тылу, поближе к высокому начальству, раздававшему чины и награды. В письме Ф. В. Ростопчина Михаилу Семеновичу читаем: «Но беда, что армия, где должен быть один дух и одна душа, обратилась в дворцовую переднюю, где все копаются, мараются и выхваляют себя. Если бы всякий думал об отечестве, то бы злодей рода человеческого давно был бы истреблен единою Россиею»13.
А. А. Закревский уговаривал Воронцова ехать после выздоровления не в главную армию, а в Молдавскую14. Там, вдали от столиц, интриганов было меньше. М. С. Воронцов тяжело переживал несправедливое отношение к себе чиновников военного ведомства, но последовать этому совету ему не позволяло чувство собственного достоинства. Залечив рану, он сразу же отправился в действующую армию.
25 декабря 1812 года в Петербурге было принято решение преследовать противника за пределами России. Начался первый заграничный поход русской армии.
М. С. Воронцов снова оказался в гуще событий. 7 января 1813 года его авангардный отряд был в деле у Бромберга. 29 января разбил поляков у местечка Рогозна. 30 января участвовал в битве за Познань. За взятие Познани и другие победы 8 февраля М. С. Воронцову наконец-то присвоили звание генерал-лейтенанта и доверили командование корпусом.
М. И. Кутузов лично сообщил С. Р. Воронцову об успехах его сына: «Генерал лейт. граф Михаила Семенович командует корпусом и имеет все случаи показать, что он есть и будет для России»15. На что Семен Романович ответил М. И. Кутузову: «Счастлив он, что, паки служа под командою вашей светлости, находится в наилучшей школе для приобретения знания в военном искусстве, которые нужнее и мудрее всех, ибо от знания или незнания оного сохраняются или погибают наивеличайшие государства»16.
Между тем М. С. Воронцов стал в армии так популярен, что многие офицеры захотели иметь его портрет. Несколько десятков гравированных портретов Михаила Семеновича было изготовлено по рисунку, который хранился у С. Н. Марина.
Успел ли увидеть это изображение сам Марин? 21 декабря 1812 года он написал Михаилу Семеновичу: «До свидания друг и командир. Помни, что нас осталось двое, как ты говорил в письме своем после смерти бедного Арсеньева, помни и люби Марина»17. Это послание Сергея Никифоровича оказалось последним. Свидеться друзьям больше не пришлось. По именному повелению Александра I от 11 октября 1812 года С. Н. Марину было разрешено отправиться на лечение в Петербург. Лечение не помогло. Сергей Никифорович скончался 9 февраля 1813 года, не дожив до 37 лет.
Смерть, видимо, ускорила пуля, которая осталась в теле Марина после ранения под Аустерлицем.
Н. М. Лонгинов написал С. Р. Воронцову в Лондон: «Посылаю вашему сиятельству последние стихи покойного Марина. Вы найдете изображения поразительные, верные и удивительно язвительные <…> Какая утрата для словесности и общества, а также для друзей в лице этого несчастного Марина, честного человека и настоящего друга своих друзей. Граф Михаил любил его сердечно, а я был связан с ним тесными узами с самого моего возвращения в Россию. Его только что произвели в генерал-майоры и пожаловали ему Владимира 3-й степени; но он даже не получил удовлетворения узнать о счастливом повороте своей судьбы после казавшегося забвения, которое огорчало его, и после всех трудов, понесенных им в должности свитского генерала при армии князя Багратиона в течение всей кампании». И далее: «Умоляю ваше сиятельство не давать списков с этого произведения, ибо оно могло бы повредить его памяти. Только под этим условием получил и я этот список от одного его друга, единственного обладателя стихов, потому что Марин не хотел давать ему списка, и этот друг узнал от него самого, что тот хотел сообщить письменно стихи только графу Михаилу и мне. Он охотно читал их вслух, когда хотел забавить друзей»18.
16 апреля 1813 года в небольшом силезском городке Бунцлау скончался генерал-фельдмаршал, светлейший князь Смоленский М. И. Кутузов. В мае главнокомандующим русско-прусскими войсками был назначен М. Б. Барклай-де-Толли.
В августе 1813 года в войну с Наполеоном вступила Австрия. После этого было образовано три армии союзников — Главная, Силезская и Северная. М. С. Воронцов был направлен в Северную армию, которой командовал шведский крон-принц Бернадот. В русском отряде этой армии он оказался в подчинении у Винценгероде.
В армии Винценгероде не уважали, но он ходил в любимчиках у государя. По словам Н. Н. Раевского, «Винц<енгероде> получил Св. Георгия 2 ст. и пользуется доверием у Императора, не пользуясь оным ни у кого в армии. Это все от двора. Связи и интриги делают все, заслуги — очень мало»19. Н. М. Лонгинов писал С. Р. Воронцову, что ему «очень тягостно видеть графа Михаила под начальством этого проходимца» (имея в виду Винценгероде), что «не только генералы, но и самые мелкие офицеры громко ропщут на него»20.
Винценгероде не заслужил уважения и у крон-принца Бернадота. Крон-принц писал Александру I, что чем больше он узнает графа Воронцова, тем более убеждается, что тот не на своем месте, что он достоин командовать самостоятельно, а не оставаться под началом у Винценгероде. Крон-принц попросил императора повысить Воронцова. Это повышение, подчеркнул он, необходимо «как для Воронцова, так и для командуемой им армии». Если Воронцов получит возможность действовать самостоятельно, то он, Бернадот, сможет лучше использовать русский корпус21. Но и после письма крон-принца положение Михаила Семеновича не изменилось, он остался в подчинении у Винценгероде.
4 октября под Лейпцигом началось сражение, которое вошло в историю под названием «битвы народов». Продолжалось оно до 7 октября. М. С. Воронцов чуть не попал в плен к французским кирасирам. 7 октября он одним из первых ворвался в город во главе полка стрелков. Преследуя противника, Михаил Семенович оторвался от своих и едва не поплатился свободой. Наградой ему за храбрость, проявленную в этом сражении, стал орден Св. Александра Невского.
В конце года на театре военных действий наступило временное затишье. Воспользовавшись этим, М. С. Воронцов и И. Ф. Паскевич встретились под Тамбургом и провели несколько дней вместе. Поговорили о последних боях, а затем стали обсуждать необходимость установления в армии правил, которые ограничили бы произвол офицеров по отношению к нижним чинам. Впоследствии М. С. Воронцов четко сформулирует эти правила и станет претворять их в жизнь. И. Ф. Паскевичу же осуществить это не удалось. Трудность установления в армии новых отношений между командирами и подчиненными он объяснял сильным противодействием сторонников «акробатства» и муштры. Среди последних был и император Александр I.
В начале 1814 года дивизия М. С. Воронцова воевала в составе армии шведского крон-принца на территории Дании. Затем вместе с войсками союзников двинулась на французскую столицу. В первой половине февраля 12-я пехотная дивизия Воронцова заняла французский город Регель. Обращаясь к жителям города, Михаил Семенович сказал, что русские воины сделают все возможное, чтобы уменьшить беды населения. От французов он потребовал подчинения его распоряжениям и сохранения спокойствия. Позже жители Регеля и Вуазье преподнесли М. С. Воронцову золотые медали за спасение их от разорения.
23 февраля 1814 года произошла ожесточенная битва при Краоне. Войскам союзников противостояла превосходящая их по численности французская армия, которой командовал сам Наполеон. Корпус Воронцова находился под командованием прусского фельдмаршала Блюхера. Кавалерией этого корпуса командовал А. X. Бенкендорф.
Сражение началось рано утром. Французы сосредоточили в одном месте до ста орудий и расстреливали войско М. С. Воронцова. Русские колонны стояли слишком близко друг от друга и несли большие потери. Наполеон, решив, что корпус Воронцова достаточно ослаблен, приказал начать атаку. Но французы натолкнулись на отчаянное сопротивление русских. На одном участке им противостояла кавалерия Бенкендорфа, на другом — егерские полки, которые пошли в штыки и заставили французов отступить в лес.
Наполеон приказал возобновить наступление. Французские дивизии добились некоторого успеха, но не могли устоять перед новыми штыковыми атаками. Полки противника, сгрудившиеся в овраге, понесли большие потери от действия русских батарей.
В два часа пополудни Блюхер приказал начать отступление. Воронцов, удерживавший позицию около 5 часов, ответил, что оборона на месте менее опасна, чем отступление при вероятных атаках многочисленной неприятельской кавалерии. Последовал новый приказ отступать. Исполняя распоряжение, Воронцов отправил в тыл 22 подбитых орудия и раненых, а затем построил пехоту в каре и велел им отступать шагом, в шахматном порядке.
Генерал-майор Понсет, раненный годом раньше, командовал своими полками, опираясь на костыли. Получив приказ отступать, он воскликнул: «Умру, но не отойду ни на шаг». Командир первой линии генерал-майор Вуич сказал ему: «Ежели Вашему Превосходительству угодно умереть здесь, то можете располагать собою, но бригаде приказано отступать»22. Армии нужны были живые солдаты, а не мертвые, пожертвовавшие собой без особой пользы.
По свидетельству очевидцев, М. С. Воронцов, несмотря на сильный ушиб ноги, постоянно был в гуще сражения. Своим бесстрашием он поддерживал боевой дух солдат, и те бились как герои. С. И. Маевский, командовавший в сражении 13-м егерским полком, вспоминал впоследствии: «Где больше опасность, где больше огонь, там, конечно, был уже и граф Воронцов… Конечно, надобно отдать здесь всю справедливость графу Воронцову, который из всей своей свиты остался цел только один. Судьба сохранила его для великого»23. Михаил Семенович остался невредим, но его шинель была прострелена несколькими пулями, а лошадь под ним ранена. Судьба действительно сохранила его для великого.
В сражении под Краоном обе стороны понесли значительные потери. Корпус Воронцова потерял около 5 тысяч человек— 1,5 тысячи убитыми и более 3 тысяч ранеными. Французы потеряли 8 тысяч человек. У них было ранено несколько генералов. А в одном из французских полков из 33 офицеров осталось трое.
«Правда, поле битвы осталось за французами, — писал французский историк. — Но приняв во внимание необычайные жертвы, которых оно им стоило, и обстоятельства, побудившие графа Воронцова против воли его к отступлению, нельзя не сознаться, что русские приобрели в сей день столько же славы, сколько и противник их»24. Напомним, что у Наполеона было численное превосходство перед корпусом М. С. Воронцова.
В рапорте М. С. Воронцова об этом сражении говорится: «В жестоком деле под Краоном 15 000 наших войск, сопротивляясь целый день против всех сил Наполеона, не уступили ему ни шагу, покаместь не велено было отступить, и при отступлении, несмотря на превосходство его кавалерии, ни один батальон не был расстроен, ни одна пушка, ни один даже ящик не был оставлен. Потеря наша велика и простирается до 3500 человек, но как ни горестно лишиться столь великой части храбрых людей, некоторым утешением должно служить то, что все сии пали со славой, сражаясь против втрое сильнейшего неприятеля, в плен же, кроме самых тяжелых раненых, никто не попался»25.
По мнению М. П. Щербинина, автора первой биографии М. С. Воронцова, под Краоном была упущена возможность полного разгрома Наполеона. «Краонское сражение, как и Бородинский бой, — пишет он, — навсегда останется знаменитым подвигом русского оружия и украшением боевой службы графа Воронцова. Подобно Ватерлоо, Краон мог быть последним днем поприща Наполеона, если б в то время, как он напирал на позиции русских с фронта и флангов, Винценгероде, Клейст и Бюлов могли ударить в тыл французов; но Блюхер упустил случай одержать над Наполеоном решительную победу»26.
Винценгероде, интриговавший против М. С. Воронцова, старался принизить значение Краонской битвы и роль в ней Михаила Семеновича. Его поддержал в этом бесславном деле С. Г. Волконский, будущий декабрист. Волконский, служивший в штабе Винценгероде, наговаривал на Воронцова, во-первых, из личной преданности своему начальнику, и, во-вторых, из ревности к растущей в армии популярности Михаила Семеновича.
Несмотря на интриги завистников, М. С. Воронцов был награжден за Краон орденом Св. Георгия 2-й степени большого креста. Он представил список своих сослуживцев, отличившихся в последних сражениях, чтобы они были отмечены чинами и наградами. Однако ждать пришлось долго. Михаил Семенович говорил с возмущением, что его представления о наградах все еще не удовлетворены, а в это время награды и чины получают те, кто и ядра не слыхивал. Герои Краона получили заслуженные награды с большим опозданием.
С каждым днем армии союзников приближались к Парижу. Но парижане не особенно волновались. Они были уверены, что Наполеон обязательно придет на защиту своей столицы. Однако вместо императора к Парижу подошли потрепанные войска маршалов Мармона и Мортье. А вслед за ними к Парижу пришли и армии союзников. Зарево их биваков освещало столицу Франции с севера и востока.
Сил для защиты Парижа было явно недостаточно — 28 тысяч пехоты, более 5 тысяч сабель и около 6 тысяч национальной стражи против почти стотысячной армии союзников. Однако французы первыми атаковали позиции противника. Ведь лучшая оборона — это нападение.
18 марта произошло решающее сражение, длившееся 6 часов. В этом сражении в подчинении у М. С. Воронцова было 12 тысяч пехотинцев. 13-й и 14-й егерские полки в парадной форме, с барабанным боем, с музыкой и песельниками без выстрела пошли в штыковую атаку и вместе с солдатами из другого полка овладели батареей у предместья Ла-Виллет.
На другом участке, у предместья Бельвиль, после отхода французов русские установили на высокой горе пушки и нацелили их на Париж. Французы вынуждены были согласиться на мирные переговоры. Повлияло на их решение, видимо, и то, что солдаты А. П. Ермолова успели сделать из пушек несколько выстрелов по кварталам города.
После того как корпуса генерал-лейтенанта Паскевича, генерал-майора Писарева и графа Ланжерона
[4] с боя взяли Монмартр, сражение за Париж завершилось. Монмартр был взят.
Французы капитулировали. Условия капитуляции были для них достаточно благоприятными. Победители не стали унижать побежденных. Из-за несогласованности действий союзников их потери вдвое превысили потери защитников французской столицы. Они потеряли под Парижем убитыми и ранеными около 8 тысяч человек. Потери русской армии оказались наибольшими — 100 офицеров и 6 тысяч нижних чинов. Войска А. Ф. Ланжерона и М. С. Воронцова потеряли полторы тысячи человек.
Александр I, встретившись после победы с М. Б. Барклаем-де-Толли, крикнул ему: «Михаил Богданович, поздравляю вас фельдмаршалом!» В приказе о присвоении звания генерал-фельдмаршала император поставил рядом с именем главнокомандующего и имя своего любимчика А. А. Аракчеева. Но Аракчеев, опасаясь быть осмеянным, отказался от столь высокой оценки его незначительной роли в этой войне. Тогда Александр Павлович решил пожаловать Александру Андреевичу свой портрет для ношения в петлице. Портрет Аракчеев принять согласился, но попросил, чтобы он был без алмазного украшения. Многие генералы и офицеры были награждены орденом Св. Георгия разных степеней. А. П. Ермолов получил Георгия 2-й степени. М. С. Воронцову была вручена лишь медаль «За взятие Парижа».
19 марта в 10 часов утра Александр I и другие величества и высочества верхом на конях отправились в Париж. С ними шли русские гвардейские полки, гренадерский корпус, три кирасирские дивизии, часть артиллерии, прусская гвардия, австрийские гренадеры, корпус баварцев, корпус виртембергцев и баденская гвардия — те войска, которые сражались под Парижем.
Открываются ворота Парижа. Марш по улицам столицы открыли несколько кавалерийских эскадронов и гвардейские казаки. За ними следовали их величества, многочисленная свита, прославленные генералы. Окраины города огласили звуки военной музыки. Русские гвардейцы шли, распевая «Марш Преображенского полка», сочиненный С. Н. Мариным.
Пехота шла по 30 человек, а конница по 15 всадников в ряду. Парижане теснились на улицах, в окнах домов и даже на крышах. Глядя на разряженную публику, можно было подумать, что народ собрался погулять на празднике, а не для того, чтобы присутствовать при вступлении в их столицу неприятельских войск.
Французские газетчики в угоду Наполеону представляли русских воинов грубыми варварами, татарами, людоедами. Каково же было удивление парижан, когда они увидели дышащих здоровьем солдат в красивых мундирах и с отменной выправкой. А русские офицеры буквально покорили их остроумием и прекрасным знанием французского языка.
Со всех сторон раздавались крики: «Да здравствует император Александр!» «Да здравствует мир!» — отвечал парижанам Александр Павлович. «Мы уже давно ждали прибытия Вашего Величества», — сказал императору один француз. Александр I ответил галантно: «Я бы ранее к вам прибыл, но меня задержала храбрость ваших войск».
В то время Елисейские Поля представляли собой зеленый, хорошо расчищенный и сбереженный луг, окаймленный небольшим лесочком. Луг пересекала аллея. На этой аллее и состоялся парад войск союзников. Длился он более четырех часов. Принимали парад Александр I и другие высокопоставленные лица.
Наступил вечер. Союзные войска получили приказ не занимать квартиры парижан, чтобы не стеснить их и не доставить неудобства. Биваки устроили на площадях города. Особенно много палаток было на Елисейских Полях.
На следующий день победители знакомились с Парижем: кто пешком, кто верхом, кто в кабриолетах или фиакрах. Смельчаки купались в Сене. Многие устремились в Пале Рояль. Рестораны заполнили сотни офицеров. Многие из них французским деликатесам предпочли рулетку, банк и другие не менее азартные игры.
Вечером в Гранд Опера должны были давать «Торжество Трояна». Но Александр I, не желая лишний раз напомнить французам об их поражении, попросил играть нейтральную «Весталку».
Губернатором Парижа был назначен генерал Ф. В. Сакен. Своей деликатностью и распорядительностью он быстро завоевал расположение горожан. Через 12 лет, в день коронации Николая I, он станет генерал-фельдмаршалом.
М. С. Воронцов, как и другие, был опьянен радостью победы. Он наслаждался всем, чем был богат Париж — оперой, балетом, спектаклями, живописью. Но за удовольствиями он не забывал и о практических делах. Он начал изучать стенографию, знакомится с новинкой педагогики — ланкастерской системой взаимного обучения.
В пятом номере «Военного сборника» за 1901 год рассказывается, что во время пребывания в Париже М. С. Воронцов заказал художнику-акварелисту Георгу Опицу рисунок «Казаки в Париже в 1814 году». В письменном договоре с художником указывалось, что люди и окружающая их обстановка должны быть исполнены с натуры. В «Сборнике» приводится этот рисунок. На нем изображены два улыбающихся казака в окружении парижанок27.
В «Сборнике» говорится об одном рисунке. Однако в настоящее время в разных музеях насчитывается около сорока рисунков Г. Опица, посвященных пребыванию казаков в Париже. Некоторые из этих рисунков можно увидеть в юбилейном издании «1812–1912. Отечественная война и русское общество» (М. 1912. T. VI) и в журнале «Родина» (2002, № 8).
Не вся ли эта серия была выполнена по заказу М. С. Воронцова? Или, может быть, заказчиков было несколько? И не исполнил ли Г. Опиц часть рисунков не по заказу, а по собственной инициативе для продажи? Ответов на эти вопросы пока нет. Но вполне очевидно, что без инициативы М. С. Воронцова рисунки, имеющие историческую ценность, не появились бы.
Глава IX
ОТ ПАРИЖА ДО ВЕРТЮ
К 1814 году самыми популярными генералами в русской армии считались М. С. Воронцов и А. П. Ермолов. А. А. Аракчеев, ставший к этому времени правой рукой Александра I, готов был биться с Ермоловым об заклад, что тот будет назначен военным министром. Вскоре Аракчеев обратился к императору с такими словами: «Армия наша, изнуренная продолжительными войнами, нуждается в хорошем военном министре: я могу указать Вашему Величеству на двух генералов, кои могли бы в особенности занять это место с большою пользою: графа Воронцова и Ермолова. Назначением первого, имеющего большие связи и богатства, всегда любезного и приятного в обществе и не лишенного деятельности и тонкого ума, возрадовались бы все; но Ваше Величество вскоре усмотрели бы в нем недостаток энергии и бережливости, какие нам, в настоящее время, необходимы. Назначение Ермолова было бы для многих весьма неприятно, потому что он начнет с того, что передерется со всеми, но его деятельность, ум, твердость характера, бескорыстие и бережливость его бы вполне впоследствии оправдали»1. Как видим, с одной стороны, Аракчеев рекомендовал Воронцова и Ермолова на место военного министра, а с другой, наговаривая на них, подводил императора к мысли о том, что ни первый, ни второй военным министром быть не может. Вместо должности военного министра А. П. Ермолов получил вскоре корпус, а М. С. Воронцов был назначен командиром входившей в этот корпус 12-й дивизии. В составе этой дивизии был и Нарвский пехотный полк.
Корпус Ермолова должен был дислоцироваться на территории Польши. Прежде чем отправиться на новое место службы, М. С. Воронцов взял отпуск. Сначала он побывал в Петербурге, а потом поехал в Англию к отцу.
После отпуска, в начале 1815 года, М. С. Воронцов по пути из Лондона в свою дивизию остановился на некоторое время у А. П. Ермолова в Варшаве. «У нас в Варшаве славно: всякий день бал и праздники не хуже ваших Венских, — писал Михаил Семенович генералу Огурку, — даже Сабанеев танцует кадрили»2. Служебные отношения М. С. Воронцова и А. П. Ермолова вскоре переросли в настоящую дружбу. У них оказалось много общего. Алексей Петрович видел в Михаиле Семеновиче не подчиненного, а равного себе. Он называл его любезным товарищем и братом, чудеснейшим, редчайшим из людей.
В письме к С. Р. Воронцову Н. М. Лонгинов характеризовал Ермолова как достойнейшего человека, обладающего редким умом и образованием, истинно русского, горячо любящего свою родину. «Два брата не могут быть теснее связаны дружбою и доверием, нежели он и граф Михаил, — писал Лонгинов, — и эта близость доставляет счастие обоим»3.
В марте М. С. Воронцов прибыл в Калиш, где квартировала его дивизия. Как прежде в Нарвском полку, он уделял особое внимание воспитанию в своих подчиненных «благородного воинского духа», а от трусов и бездарей старался избавиться. Так, например, он написал начальнику главного штаба Ивану Васильевичу Сабанееву, своему боевому товарищу: «Свечин руками и ногами просится в отпуск <…> Позвольте ему ехать, Бога ради. Неужто я бы о сем просил, ежели бы не знал, что присутствие его в дивизии не только не нужно, но вредно? <…> Что может быть лучше и счастливее для армии, как избавиться от дряни в генеральских чинах?»4
«Я теперь видел все полки свои, — писал Михаил Семенович Сабанееву неделей позже, — и еще всякий день смотрю и понемножку учу по-своему <…> Ежели не будет войны, займусь ею <дивизией>серьезно и надеюсь, что в год или два она еще больше будет похожа на то, что я полагаю в военной службе совершенством»5.
Свое понимание совершенства в военной службе М. С. Воронцов сформулировал в документе, названном им «Правила для обхождения с нижними чинами 12-й пехотной дивизии». А чтобы его не обвинили в самоуправстве, подчеркнул, что целью его «Правил» является «лучшее исполнение воли Всемилостивейшего Государя».
В то время офицерам не возбранялось наказывать своих подчиненных по собственному разумению. Более того, чем грубее был офицер, чем жестче требовал он от солдат беспрекословного подчинения, чем чаще прибегал к кулаку и палкам, тем выше ценился начальством. Но в Отечественной войне 1812 года и в заграничных походах русской армии 1813–1814 годов нижние чины проявили не меньший героизм и самопожертвование, чем офицеры. К ним, истинным героям, нельзя было относиться по старинке. Новым отношениям между офицерами и нижними чинами должны были соответствовать новые правила.
В армии, пишет Михаил Семенович в «Правилах», накоплен полезный опыт в управлении войском. Новое в управлении — это утверждающиеся новые отношения между командирами и нижними чинами, основанные на благородстве и амбиции, на чувстве чести, и связанные с этими отношениями новые правила. Как настоящая вина никогда не должна оставаться без должного и законного взыскания, так всякое самовольное и безвинное наказание, унижающее только дух солдата, не исправляя его нимало, должно быть искоренено.
В роте никакое лицо, кроме командира, не имеет права наказывать нижних чинов ни одним ударом. А ротный командир, наказывая за пьянство, за потерю или порчу амуниции, за ссору с хозяевами квартиры, не мог превысить сорока ударов. (Вспомним, что о наказании в 40 ударов писал и отец Михаила Семеновича в «Инструкции ротным командирам», о которой рассказывалось выше.) Большая вина — грубость к старшим, кража, разбой — подлежала расследованию комиссией из трех офицеров, а наказание определялось не ротным, а полковым командиром.
Солдаты, которые ни разу не подвергались телесному наказанию, более чувствительны к амбиции, к своей чести. А поэтому обращаться с ними надо осторожно, наказывать не в роте, а в полку. А тех солдат, кто имеет знаки военного отличия, вообще следует освободить от телесных наказаний. Сначала они должны быть лишены по суду этих знаков отличия.
За малую вину необходимо применять не телесные наказания, а штрафы — сажать под караул, лишать винной порции, одевать для смеху навыворот одежду, прикреплять к одежде или шапке бумажку с надписью, что такой-то пьян, ленив, неряха. Наказание, превышающее 100 ударов, и прогон виновного сквозь строй, может назначить только бригадный командир. При этом наказание не должно превышать 1000 ударов, а при экзекуции должен присутствовать лекарь, чтобы наказание не оказалось опасным для виновного. Пьяных нельзя наказывать пока они не протрезвеют под строгим караулом.
Прежде, отмечается в «Правилах», существовал гнусный и варварский обычай добиваться признания вины истязанием. От этого «не только что невинный мог быть наказан, но еще для спасения себя от мучения мог и всклепать на себя вину, к коей не был причастен». Этот «как божеским, так и человеческим законам противный обычай, есть не что иное, как пытка, одним варварам приличная». Если кто-то из офицеров прибегнет к истязанию, то должен быть предан военному суду.
На учении и за учение не должно быть ни одного удара. Ошибки, непонимание происходят от нерасторопности солдата или от страха. Наказанием эти причины лишь умножаются, «а исправляются терпением и ласковым обхождением, ободряющим солдата, особливо рекрута». Нужно опираться на амбицию солдат, а не на беспрестанные наказания. «Всякий благородно мыслящий офицер всегда захочет скорее быть отцом и другом своих подчиненных, нежели их тираном».
Михаил Семенович понимал, что не все офицеры согласятся следовать его правилам. Поэтому он обещал постараться, «чтобы они выгодно и без всякой для них потери переведены были в другую дивизию».
«Так как уже в том есть унижение, когда кто командует людьми униженными, так ничего нет лестнее и приятнее, как начальствовать людьми, движимыми чувствами благородными. Все такие офицеры почтутся мною за настоящих командиров, товарищей и друзей»6, — писал М. С. Воронцов.
Необходимо отметить, что сам Михаил Семенович всегда относился к подчиненным ему офицерам как к товарищам. От тех же, кто не обладал ни благородством, ни чувством чести, он старался избавиться.
В добавление к «Правилам» Михаил Семенович написал еще один документ — «Наставления, данные графом М. С. Воронцовым гг. офицерам 12-й пехотной дивизии». В нем говорится о том, какими должны быть сами офицеры.
«Гг. офицеры должны знать долг свой и чувствовать всю важность своего звания, их-то есть непременная обязанность не только во всех случаях подавать пример повиновения, терпения, веселого духа и неустрашимости, но внушать и вкоренять те же качества, те же чувства в своих подчиненных. Мало, ежели офицер сам не боится, а команда его не имеет равной с ним твердости; у истинно храброго офицера, и подчиненные будут герои».
Михаил Семенович отмечает, что при успешных военных действиях настоящую храбрость офицеров не увидишь. Человек, рожденный воином, проявит себя во всем блеске при трудном и опасном отступлении. Условием успехов и побед являются непоколебимая твердость и упорство именно в трудных обстоятельствах.
Быть умным и сведущим не в воле человека, а быть героем зависит от каждого, отмечает автор «Наставлений». «Какой же русский офицер не захочет умереть со славою, нежели жить неизвестным или посредственным воином».
Среди офицеров нередко возникают споры о том, справедливо ли отмечены начальством их заслуги в той или иной военной операции. Чтобы этого не было, в 12-й дивизии списки отличившихся теперь будут составляться с согласия всех офицеров полка, бывшего в деле.
«Мы все должны гордиться своею 12-й дивизиею, — писал Михаил Семенович в заключение, — во всей Российской армии не должно быть лучше оной. <…> Долг чести, благородство, храбрость и неустрашимость должны быть святы и ненарушимы; без них все другие качества ничтожны, храбрость ничем на свете замениться не может; кто в себе не чувствует уверенности, что страх им в деле не овладеет, тот должен немедленно оставить службу и в обществе офицеров 12-й дивизии терпим быть не может». Офицеры 12-й дивизии «сомнительного товарища между собою терпеть не будут»7.
М. С. Воронцов писал свои «Наставления» в преддверии новых сражений с Наполеоном. Он был уверен, что «12-я дивизия воспользуется случаями, теперь предстоящими, чтобы покрыть себя новою славою и заслужить названия неустрашимой»8.
После своего поражения и отречения от престола 6 апреля 1814 года Наполеон был сослан на остров Эльбу в Средиземном море. Однако император не захотел смириться с бесславным концов и попытался вернуть себе былую власть. 26 февраля 1815 года от Эльбы отчалили 8 судов, на борту которых находились 1600 солдат, 8 лошадей и несколько пушек. Возглавлявший это крошечное войско Наполеон высадился 1 марта на берег Франции и началось его триумфальное шествие к Парижу. С 20 марта пошел счет ста дней новой власти Бонапарта.
Встревоженные случившимся, союзники решили на Венском конгрессе, что Россия, Англия, Австрия и Пруссия направят во Францию 150-тысячную армию для новой войны с Наполеоном. Русской армии, которая размещалась на территории Царства Польского, предстояло проделать самый длинный путь.
А. П. Ермолов, узнав о предстоящем походе, писал М. С. Воронцову: «Слава Богу брани, нет мира на земле!
<…> Мне кажется, я имею счастие служить вместе с вами, почтеннейший товарищ. <…> Душа в душу, рука за руку, исполнены усердия к славе народа нашего и Государя, будем мы действовать вместе, любезнейший граф. По взаимным чувствам, по сделанному взаимно обещанию, представим мы пример единодушия, а соотчичи наши благословят доброе наше согласие. По обороту обстоятельств надобно думать, что не долго оставаться нам в праздности. Я в восхищении и как бы получил новую жизнь. Уверен, что те же и ваши чувства!» И далее: «Когда дело идет о войне, когда в предмете слава, может ли чем другим наполнена быть душа солдата, любящего честь? Все мои и, можно сказать, наши товарищи, боготворящие вас, которых вы владеете душою, вам кланяются»9, — добавлял Ермолов.
«Дивизия готова выступить; радость общая и чрезвычайная во всех чинах; никогда еще не желали больше драться», — написал в ответ Михаил Семенович. И это была правда. «Все, что вы пишите о предстоящем нам походе, меня восхищает. Вы не можете и, смею сказать, не должны сомневаться в моих чувствах. Приготовляясь к походу с вами, я служил уже со многими начальниками, некоторых весьма много почитал, но все что-нибудь недоставало, всегда желал выше всего и теперь только достиг до того, чтобы служить у такого, которого могу равно почитать и любить, видеть в нем настоящего и наилучшего начальника и вместе с тем и настоящего друга, чувствовать к нему душевное почтение и в то же время ласкаться (смею ли это сказать?), что имею с ним сходство в мыслях, правилах и нраве; видеть в одном лице вождя, у которого буду во всем учиться, и тут же быть с ним на ноге откровенности и товарищества». Михаил Семенович радовался, что пойдет в поход с «любезнейшим и почтеннейшим начальником», что они будут действовать с ним действительно «душа в душу, рука за руку». «Будьте уверены что душа ваша и желание ваше будут душою и желанием как моим, так и всех прочих подчиненных ваших»10.
В новом походе русской армии впереди всех шла 12-я дивизия М. С. Воронцова. Но ни 12-й, ни другим российским дивизиям не пришлось участвовать в последних сражениях с Наполеоном. 18 июня 1815 года возле Ватерлоо Наполеон был разгромлен англо-голландскими войсками под командованием выдающегося английского полководца герцога Веллингтона и прусской армией под командованием фельдмаршала Блюхера. Наполеон отдался в руки англичан, а те отправили его в ссылку подальше — на о. Святой Елены в Атлантическом океане.
«Правила для обхождения с нижними чинами 12-й пехотной дивизии» и «Наставления, данные графом М. С. Воронцовым гг. офицерам 12-й пехотной дивизии» далеко не всем офицерам пришлись по душе. Некоторые из них считали, что, защищая солдат, М. С. Воронцов подрывает в дивизии дисциплину. Не разделяли его взглядов даже кое-кто из друзей. «Между прочим, на дивизию твою в Бреславле жаловались, — писал ему по-дружески И. В. Сабанеев. — Смотри, дружище, воля и холя суть две вещи различны: солдата беречь должно, а баловать непростительно; облегчить ему участь необходимо, но не до такой степени, чтобы от того только что офицер бить солдата не может, последний его и в грош не ставил. Может, мне соврали, но сказали, что и свои унять не могли. За что купил, за то и продаю»11.
На что Михаил Семенович ответил Сабанееву: «Ты пишешь мне, что на мою дивизию в Бреславле жаловались и что будто бы, отнимая волю у офицеров наказывать солдат, я оных избаловал. Сделай милость, пошли кого-нибудь верного пожить несколько дней на квартирах, занимаемых моими полками, и ты увидишь, что тебе наговорили вздор». Действительно, заботливое отношение Михаила Семеновича к солдатам нисколько не мешало ему спрашивать с них строго даже за малейшее нарушение дисциплины. «Что до меня касается, — писал он далее, — то я ничем столько не занимаюсь, как этим, и вместо того, чтобы волю давать, как ты думаешь, я за это верно гораздо строже многих наших товарищей: за всякий разбой или покражу у меня гонят сквозь строй неминуемо. Что не позволяю офицерам бить солдат за учение или и без учения за ничто по своевольству, это правда; но не вижу, отчего сие может быть вредно; обыкновенно, где дерутся и без причины, там за настоящие преступления мало в препозиции взыскивают. Солдат, который ждет равно наказания за разбой и за то, что он не умел хорошо явиться вестовым, привыкает думать, что и грехи сии суть равные»12.
М. С. Воронцов послал Сабанееву текст своих правил и предложил почитать их на досуге. Суть их, подчеркнул он, заключается в том, чтобы строго наказывалась настоящая вина, а не любые проступки. «Пощечины дурного солдата не исправляют, а хорошего портят». «То что я теперь завел в целой дивизии, — продолжает он, — уже 5 лет в Нарвском полку делается, и я ручаюсь, что оный полк еще смирнее прочих стоит на квартирах; напротив того больше шалил 6-й егерский, где Глебов бивал до смерти без разбору и без причины». И далее: «Чем больше я видел, тем больше уверился, что строгость нужна только за настоящие вины, а не по педантству или капризам, что в сем случае она только унижает солдат и совершенно истребляет всякую амбицию и усердие». «Конечно, — заключает он, — я не так опытен, как ты и многие другие; но чтобы я совсем не был опытен, потому что молод, это пустое»13.
И. В. Сабанеев судил о дивизии Воронцова по чужим рассказам. Те же, кто видел дивизию своими глазами, были иного мнения. «Генерал Сакен смотрел, как проходила 12-я дивизия через Опенгейм, и остался необычайно доволен, — писал Н. М. Лонгинов С. Р. Воронцову в Лондон. — Действительно, я сам видел в Гейдельберге, как проходили 9 и 11 дивизии Раевского, и ни одна не могла сравниться с дивизией графа Михаила ни выдержкою, ни здоровьем, ни бодрым видом солдат, <…> его люди имели вид, как будто только что вышли из квартир, а не совершили такого быстрого и дальнего перехода»14.
М. С. Воронцов послал свои «Правила» и С. И. Маевскому, который находился в его подчинении в битве под Краоном, командуя егерским полком. Михаил Семенович был убежден, что Маевский разделяет его мнение и знает, «как легко и полезно вести Русского солдата амбициею». Но поскольку, «много из наших господ все видят и других хотят уверить, что это затеи новые и вредные и что без палок ничего не будет хорошего», просил эти послания не афишировать. «На меня уже многие из старых мудрецов наших нападают; да я думаю, что и ваш дивизионный может быть в том же числе, почему я бы не хотел, чтобы этот лист дошел до него и посылаю оный к вам для любопытства и вашего мнения»15.
В мае 1815 года согласно новой экспозиции дивизия М. С. Воронцова была переведена из корпуса А. П. Ермолова в корпус Ф. В. Сакена. Опечаленный Алексей Петрович писал Михаилу Семеновичу: «Сие принадлежит к тем неприятностям, которые со служением моим неразлучны и к которым придает еще нерасположение ко мне начальства». Помятуя о недругах, просил: «Если что узнаешь, напиши, брат, друг любезнейший, и никогда не пиши иначе, как с верным случаем; я также буду делать. Довольно нам быть дураками, чтобы переписку нашу желали знать».
«Прощай, брат любезнейший, товарищ, которому подобного я иметь не буду, — писал Алексей Петрович далее. — Жаль, что не допустили доказать, что в службе может быть связь дружеская и единодушие. Храбрым вашим товарищам мой усерднейший поклон. Все, что окружает меня, подобно мне, любит вас без памяти». И снова: «Прощай, брат любезнейший! Если разделили нас по службе, ничто не должно разделять нас по сердцам нашим. Сходно с чувствами моего я равно любить и почитать тебя буду. Прошу и убеждаю сохранить мне дружбу свою. По гроб верный Ермолов»16. Действительно, второго такого друга, как Воронцов, у Ермолова за всю его долгую жизнь не появилось.
6 июля 1815 года армии союзников снова вошли в Париж. Вскоре стало известно, что перед возвращением русской армии в Россию Александр I решил провести большой смотр. Генералы забеспокоились. Тревожно было на душе и у М. С. Воронцова. Он знал, что император ставил на первое место не героизм полков и дивизий на полях сражений, а умение блистать на парадах. Не желая опозориться на смотре, Михаил Семенович пишет И. С. Маевскому: «Нас все пугают смотром Государя. У нас плохо знают мелкие штуки парадные, которые однако нужны, как то: как держать шпаги, где стоять унтер-офицерам во взводах и полувзводах, где стоять барабанщикам и пр. Не можете ли вы мне прислать на три или четыре дня офицера, который все это твердо узнал в Варшаве и моим полкам бы это показал?»17
Для смотра была выбрана обширная равнина у французского городка Вертю в Шампани, в 120 верстах от Парижа. В нем участвовали 87 генералов, 4413 штаб- и обер-офицеров и 146 045 нижних чинов.
26 августа 1815 года, в третью годовщину Бородинского сражения, в присутствии Александра I была проведена репетиция смотра. Войско было выстроено фронтом к высоте Монт-Эме, где располагалась ставка императора. Репетиция прошла успешно.
Сам смотр состоялся 29 августа. На нем присутствовали Александр 1, император Австрии, король Пруссии, герцог Веллингтон и другие важные персоны, а также много сановников и военачальников. Из Парижа и других городов прибыло около 10 тысяч зрителей.
По сигнальному выстрелу пушки вся армия отдала честь. По второму выстрелу она построилась в колонны. По третьему — колонны расположились в одну линию, а по четвертому вся армия в колоннах построилась в огромное каре, составившее в окружности более мили. Затем войска прошли сомкнутыми колоннами. После чего армия снова построились колоннами в три линии. По последнему сигнальному выстрелу армия развернулась, и беглый огонь всех линий и батарей завершил это необыкновенное зрелище. Огонь длился 12 минут, от чего задрожали окрестности. Тем временем войско скрылось в густых облаках пламени и дыма, затмивших солнце.
Коронованные особы были восхищены блестящим обмундированием и вооружением русского войска, здоровым и бодрым видом участников недавних сражений, быстротой и правильностью их боевого построения. Александр I остался особенно доволен гусарами, уланами и конной артиллерией.
Во время смотра Александр I объявил М. С. Воронцова своим генерал-адъютантом.
В то время как герцог Веллингтон расхваливал устройство русского войска, Александр I говорил прусскому королю: «За все, что вы видите здесь хорошего, я обязан немцам и другим иностранцам». К русским генералам и офицерам, в том числе и к М. С. Воронцову, император относился с недоверием и подозрением.
Впоследствии великий князь Николай Михайлович напишет о своем коронованном родственнике: «Влечение Императора Александра к иностранцам вообще и к немцам в частности было известно и сказывалось во все годы царствования <…> Военным из русских это пристрастие не нравилось. Хотя не роптали, но критиковали многие. Группа любителей всего исключительно русского состояла из таких лиц, как Ермолов, Закревский, граф М. С. Воронцов. К ним примыкали другие, а именно: князь П. М. Волконский, Н. Н. Раевский, Д. Давыдов, П. Киселев, братья Вельяминовы, Сабанеев, Рудзевич и еще другие. Из переписки между этими лицами на каждом шагу видны критика и порицание как Александра, так и всесильного Аракчеева, за их особое покровительство немцам»18.
Глава X
РУССКИЙ ОККУПАЦИОННЫЙ КОРПУС
После окончательной победы над Наполеоном во Франции была восстановлена монархия. Новым королем стал Людовик XVIII. Не надеясь на собственные силы, король обратился к государям стран-победительниц с просьбой оставить на время во Франции часть войск, для обеспечения порядка. Просьба короля была удовлетворена. В составе 150 тысячной армии союзников находился русский оккупационный корпус под командованием М. С. Воронцова.
В инструкции «О целях и характере русского оккупационного корпуса во Франции», подписанной Александром I в сентябре 1815 года, объяснялось, почему командующим корпуса он выбрал М. С. Воронцова: всей своей прежней службой граф заслужил доверие императора и народа и уважение среди военных; в частях, которыми он командовач, была строгая дисциплина, а кроме того, у М. С. Воронцова сложились хорошие отношения с герцогом Веллингтоном, назначенным командовать всеми оккупационными войсками.
Оккупация должна была продлиться пять лет. В русский оккупационный корпус входили 2 пехотные и 1 драгунская дивизии, пионерская рота, 2 запасных артиллерийских парка и подвижной магазин. Всего в корпусе было 36 334 человека, включая и невоеннообязанных. Командиры дивизий генерал-лейтенант Е. Е. Удом 2-й, генерал-лейтенант Г. И. Лисаневич и генерал-лейтенант И. И. Алексеев были старше М. С. Воронцова годами. Они участвовали еще в походах П. А. Румянцева и А. В. Суворова. Но без обиды приняли то, что ими будет командовать более молодой генерал.
Как прежде в полку и в дивизии, так теперь в корпусе М. С. Воронцов занялся кадровым вопросом. Он хотел, чтобы в его подчинении были офицеры, близкие ему по взглядам. «Если бы не с тобою, любезный мой друг, — пишет ему И. В. Сабанеев, — то истинно бы поссорился. Взять у меня двух таких молодцов, как Лисаневич и Ахлестышев, можно делать только тебе со мною <…> Взяли у меня двух славных генералов и два лучших полка». «Единственное желание мое состоит в том, чтоб тебя произвели: тогда я дезертирую к тебе в команду, где бы ты ни был»1, — признавался он. Однако Михаила Семеновича долго не производили в полные генералы, и Сабанеев так и не смог стал членом его команды. А Закревский обратился к Михаилу Семеновичу с упреком: «Позвольте поставить вам на вид, что вы действительно так располагаете, как отличный хозяин в дивизии, и хотите дурных сбыть в другие дивизии, а хороших перетащить к себе»2.
Первоначально русский оккупационный корпус был расквартирован в департаментах Мерт, Мозель, Мец, Марна и Верхняя Марна, а корпусная штаб-квартира располагалась в городе Нанси. 25 ноября герцог Веллингтон подписал распоряжение о передвижении корпуса к бельгийской границе. Теперь русская оккупационная зона раскинулась вдоль северной границы Франции на территории длиной в 120 километров и шириной от 20 до 6о километров. На французских картах и сегодня встречаются русские названия: «Русский редут» («Fort des Russes»), «Русское кладбище» («Cimetiere des Russes»), «Русская тропа» («Chemin des Russes»). Корпусная квартира размещалась в крепости Мобеж.
Жители департаментов и особенно города Нанси с сожалением расставались с русскими воинами, зарекомендовавшими себя более дисциплинированными, чем, например, баварцы и прусаки. В связи с этим Совет французских городов, в которые должны были прийти союзные войска, выразил желание принять именно русских. А жители Рокруа, узнав, что к ним придет русский гарнизон, посчитали, что им повезло. Однако вскоре французам пришлось разочароваться.
Начало 1816 года ознаменовалось со стороны русских рядом бесчинств и актов насилия. Уполномоченный французского правительства при русском оккупационном корпусе маркиз Бросар доложил об этих случаях Э. О. Ришелье, ставшему в 1815 году председателем совета министров Франции. Тому самому Ришелье, который был в прошлом градоначальником Одессы и генерал-губернатором Новороссийского края. «Начало расквартирования русских оказалось неблагополучным, — писал ему Бросар. — Сбылось то, что я, к сожалению, предвидел. В округе Авена царит неописуемый беспорядок. Он не меньше в округе Камбрэ»3.
Действительно, бесчинства военных участились. На насилие и жестокое обращение солдат с жителями жаловались мэры городка Монтиньи и сел Сен-Мартен, Вандежен и Сен-Супле. А из Живе и Шарлемона сообщили префекту города Камбрэ о том, что прибытие русских «еще усугубило страдание жителей; многие из них покинули свои дома и можно ожидать массового бегства населения»4. Заместитель мэра этого города заявил генералу Г. И. Лисаневичу, что «русские военные части ведут себя не как дружеские войска, а с неограниченным произволом, будто бы они вступили в неприятельскую страну»5.
Необходимо было принимать меры. И командующий корпусом М. С. Воронцов принял их незамедлительно. За кражу со взломом один солдат был прогнан сквозь строй, а другой расстрелян. Так же строго были наказаны и другие грабители и насильники. Французы посчитали принятые М. С. Воронцовым меры излишне суровыми. Но командующий считал, что без таких мер дисциплину и порядок в корпусе в мирное время не обеспечить.
С большим трудом устанавливались добрососедские отношения между корпусом и местными властями. Причиной очередного конфликта стало, например, устройство в населенных пунктах, где находились солдатские казармы, русских бань. М. С. Воронцов говорил, что чистота — основа здорового и веселого духа воинов. По его распоряжению каждой воинской части было выделено 100 франков на устройство бани. Но местные власти долго отказывались давать разрешение на их строительство.
Русские бани казались французам чем-то странным, без чего можно было бы и обойтись. Особенно удивлялись они привычке русских окунаться после бани в холодную воду. А солдаты с нетерпением ожидали, когда в их части будет своя баня. Командир гарнизона городка Живе В. И. Левенштерн отметил, что русский солдат охотнее обойдется без кровати, чем без бани, и добавил насмешливо: «В отличие от французского солдата, который прежде всего стремится блестеть своей наружностью и моется очень редко»6.
Много споров вызывало качество поставляемых корпусу продуктов питания. Французские поставщики в стремлении нажиться шли на обман. Так, для увеличения веса, они подмешивали в муку и зерно песок. Мэру Мобежа было доложено, что в одной партии муки оказалось столько песка, что выпеченный из нее хлеб невозможно было разгрызть. В другой раз из 45 мешков зерна было извлечено 79 килограммов песка. Видя, что его протесты не принимаются во внимание, М. С. Воронцов решил отказаться от поставок муки и договорился с булочниками о покупки у них хлеба.
Более серьезными оказались конфликты с таможенниками. М. С. Воронцов обещал Веллингтону, что сделает все возможное, чтобы помочь французским таможенникам в их нелегком деле. Однако добрые отношения с ними никак не налаживались. Конфликт следовал за конфликтом. Так, таможенники остановили двух казаков, ехавших в свою часть. Один казак, не поняв, что хотят от него французы, не остановился и был убит таможенником выстрелом из ружья. В другом случае таможенники зарубили в деревенском кабачке нескольких невооруженных русских солдат. На крики прибежали товарищи убитых и разоружили таможенников. М. С. Воронцов отметил, что при этом солдаты проявили дисциплину — они не отомстили таможенникам, а передали их французским властям.
М. С. Воронцов не раз обращался к Веллингтону с жалобами на действия таможенников. Он предупредил, что хотя офицеры корпуса запрещают солдатам мстить обидчикам, раздражение против таможенников достигло такой силы, что может дойти до крайности и завершиться большой бедой. В конфликт пришлось вмешаться Ришелье. С этого времени таможенное начальство стало строго спрашивать со своих подчиненных за каждый случай столкновения с русскими. Однажды после третьего предупреждения таможенники выстрелили в двух русских драгунов и в их французского сообщника. Те действительно занимались контрабандой. Слава Богу, обошлось без человеческих жертв. Была убита только лошадь Но таможенники поспешили извиниться перед М. С. Воронцовым. А Михаил Семенович выступил в защиту провинившихся, которых уже успели уволить.
По существовавшим правилам провинившихся перед русскими французов судили французские суды, а русских, посягнувших на интересы французов, — русские суды. Однако французские судьи были явно пристрастны в решениях, всякий раз выгораживая своих соотечественников. Мельника и его слугу тяжело ранивших вилами нескольких русских, вообще не наказали. Дело было прекращено якобы из-за недостатка улик. Француза, избившего двух русских офицеров, приговорили… к одному дню заключения и к штрафу в один франк. Другой француз нанес три удара саблей русскому солдату и был оправдан судом присяжных.
М. С. Воронцов был крайне возмущен поведением французских судей. Тем не менее он не одобрял самосуда со стороны своих подчиненных. Правда, когда в одном городе вспыхнула драка, он отправил туда на постой 150 человек, заявив, что постой продлится до тех пор, пока ему не выдадут виновных.
М. С. Воронцов был недоволен и тем, как ведется судопроизводство в его корпусе. Причиной плохого судопроизводства было слабое знание аудиторами (так звали в то время судей) законов. Михаил Семенович не отрицал необходимости суровых наказаний за серьезные проступки, за трусость в бою, за грабежи, за воровство. Он и сквозь строй прогонял виновных, и подписывал смертные приговоры. Но степень наказания, говорил он, должна соответствовать степени вины. Наказывать провинившихся надо не по произволу, а по закону.
Узнав, что по новому распределению военного министерства судебная часть, или аудиториат, досталась в руки А. А. Закревского, Михаил Семенович поделился с другом своими соображениями о том, как улучшить в армии судебное дело. Законов и правил, говорит он, у нас достаточно. Но они почти не применяются. Это происходит от наших аудиторов. Вместо того, чтобы быть законниками, то есть чтобы быть специально подготовленными, они просто пережалованы из фельдфебелей и унтер-офицеров.
Михаил Семенович ссылается на Петра I, который говорил, что перед армейскими офицерами стоят свои задачи. Петр считал, что офицеры не могут быть судьями. Для решения судебных дел «должны быть в армии аудиторы, кои должны быть хорошие юристы и знать совершенно все права и законы». Однако «вместо того, чтобы иметь юриста понимающего, как общие права, так и дух и смысл законов, у нас аудитор, а иногда в отсутствие оных (что, впрочем, все равно) фельдфебели и унтер-офицеры из крестьян, чуть-чуть читать и писать умеющие, и привыкшие думать, а часто и чувствовать, что палка есть единственный закон и управления роты верх человеческого искусства».
Михаил Семенович считал, что для улучшения работы аудиторов необходимо «не производить в чин сей из унтер-офицеров за храбрость или за беспорочную 12 летнюю службу, сопряженную с умением грамоты, ибо сии качества, хотя и почтенные, не имеют никакого отношения с должностью указателя и блюстителя законов». Нужно, пишет он, «поставить аудиторов на лучшую ногу и дать им больше жалованья»7.
Командующий не ограничился добрыми пожеланиями. Он составил проект правил для военных судов корпуса, показал его служившему в корпусе по дипломатической части С. И. Тургеневу и попросил того высказать свои предложения. С учетом замечаний Тургенева М. С. Воронцов составил документ «Некоторые замечания о производстве в корпусе военных судов» и опубликовал приказом по корпусу.
А. П. Ермолов скептически отнесся к идее М. С. Воронцова реформировать в армии судопроизводство. Он продолжал мыслить по старинке и не хотел быть равным с нижними чинами перед законом. Услышав от А. А. Закревского, что будто бы в корпусе у Воронцова слабеет дисциплина и что нижние чины оказывают неповиновение, Ермолов написал: «Он русского солдата трактует на манер иностранный. Он ударился в законы и беда!» А в другом письме Ермолов с иронией называл Михаила Семеновича «величайшим из министров, военным законодателем»8.
Если порой М. С. Воронцова не понимали и не соглашались с ним даже самые близкие его друзья, то что можно было ожидать от тех, кто завидовал ему и кто интриговал против него? Требование Воронцова следовать законам завистники и интриганы трактовали как проявление его тщеславия, как желание быть во всем выше всех. А чиновники военного министерства видели в его критике армейского судопроизводства критику их самих. И это рождало в них желание мстить Воронцову.
Каждодневной заботой Михаила Семеновича было решение административно-хозяйственных вопросов. Он добивается увеличения жалования офицерам. Считая, что денежное обеспечение солдат тоже недостаточно, он старался улучшить их питание. «Гр. Воронцов так много выхлопотал для наших офицеров, — писал в своем дневнике С. И. Тургенев, — что они никогда не имели так много денег, как теперь здесь. Солдатам тоже во многих местах хорошо»9.
В отношении нижних чинов М. С. Воронцов продолжал следовать прежним правилам — не позволял офицерам унижать их человеческое достоинство, запрещал наказывать палками во время учения, запрещал бить их по произволу. И это снова рождало кое у кого подозрение, что своими требованиями он подрывает в корпусе дисциплину. А. А. Закревский, например, советовал ему по-дружески: «Не давайте потачки людям и держите весь корпус в субординации, дабы можно было, когда надобности в нем не будет, привести домой. И ежели вы своим мастерством, нам известным, сие исполните, то слава ваша будет вечная»10.
Для нижних чинов Воронцов учредил в оккупационном корпусе школы для обучения солдат грамоте по ланкастарской системе. Непосредственными организаторами школ стали С. И. Тургенев и Н. А. Старынкевич. В этих школах учились не только солдаты, но и офицеры, не имевшие достаточного образования.
В корпусной типографии для этих школ были напечатаны «Краткая метода взаимного обучения для первоначальной школы Русских солдат, приспособленная равно и для детей» и «Собрание стихотворений для чтения в солдатских школах отдельного Российского корпуса во Франции». «Собрание стихотворений» начиналось одой Державина «Бог». Далее шли отрывки из стихотворений Ломоносова, Княжнина, Карамзина и Крылова.
Благодаря увеличению числа грамотных в корпусе все более возрастал поток писем на родину. За годы пребывания корпуса во Франции их было отправлено более 20 тысяч. По распоряжению Воронцова пересылка солдатских писем осуществлялась на средства корпуса. Кроме того, существовал строгий контроль за тем, чтобы в канцеляриях дивизий и полков не терялись письма, которые приходили солдатам от их родных из России.
В начале 1817 года А. П. Ермолов узнал из газет, что М. С. Воронцов стал членом Библейского общества и теперь распространяет слово Божие в подчиненном ему оккупационном корпусе. В связи с этим в письме к А. А. Закревскому Алексей Петрович заметил, что Воронцов не пройдет мимо чего-либо, «из чего можно извлечь пользу».
За свою пока еще короткую историю Библейское общество успело получить в России широкую известность. 11 января 1813 года состоялось первое заседание Санкт-Петер-бургского Библейского общества. С 1814 года общество стало называться Российским. Целью его было распространение в стране книг Священного Писания. М. С. Воронцов как человек глубоко верующий заботился о поддержании в корпусе православных традиций. В дни Великого поста по его разрешению командиры договаривались с поставщиками о замене мяса рыбой. Были созданы условия, чтобы все православные могли отговеть, а священники успели объехать полки и роты корпуса.
Но конечно же главной заботой М. С. Воронцова было сохранение на должном уровне боеспособности корпуса, для чего регулярно проводились учения и маневры. Когда не было маневров, командующий устраивал по два похода в неделю от 15 до 25 верст, чтобы люди, по его словам, не заболели от лежания. В сентябре 1817 года смотр корпуса провел герцог Веллингтон и остался им вполне доволен.
М. С. Воронцов продолжал пополнять свое собрание географических атласов и карт. По его инициативе были проведены большие картографические работы. Добровольным и добросовестным исполнителем планов Михаила Семеновича стал оберквартирмейстер корпуса полковник ф. Ф. Шуберт.
Шуберт помимо выполнения своих прямых обязанностей организовал топографическую разведку местности и ее описание. К каждым учениям, смотрам и маневрам готовились необходимые топографические карты, планы, схемы и другие документы. Была проведена инструментальная топографическая съемка местности департаментов Арденны и Марна, а также картографирована территория между реками Шельда и Маас. Были составлены подробные планы городов Мобеж, Клермон и Сен-Менеульда.
Летом 1818 года в Мобеже побывал Ф. В. Ростопчин. Ему казалось, что он находится не во Франции, а в России, что Мобеж такой же русский город, как, например, Клин или Коломна. Везде квас, сбитень, русские печи, даже брань русская. Разъезжают дрожки, звучат родные песни, по-русски пляшут. Вывески на лавках и те написаны по-русски. Что касается командующего, писал Ростопчин, то его боготворят и свои, и французы, так как он хотя и строг, но справедлив и доступен.
Важной задачей для М. С. Воронцова было установление добрососедских отношений с местным населением. Он требовал, чтобы офицеры и солдаты корпуса не только неукоснительно соблюдали французские законы, но и помогали местным жителям. Он не оставлял без внимания ни одной жалобы гражданских лиц на его подчиненных. Виновных ожидало неминуемое наказание.
Отношения между офицерами и солдатами корпуса и местными жителями становились с каждым месяцем все более дружескими. В страдную пору солдаты помогали крестьянам в уборке урожая. В голодный год жителям селения Живе было роздано запасное зерно гарнизона. Кроме того, в корпусе стали собирать пожертвования для голодающих. В записке заместителя префекта города Ретеля говорилось: «Господа генералы и офицеры русской армии лично дали большие деньги. К ним прибавились сборы, которые они провели у всех офицеров, стоящей в моем округе бригады»12. На пожертвования офицеров для приходской церкви этого города был приобретен орган, выкована железная решетка и отлит самый большой колокол. Командующий издал приказ по корпусу, чтобы военные чины не ходили и не ездили по полям, а пользовались тропинками и дорожками, пересекавшими поля, и чтобы никто не ловил рыбу в реке, если она отдана на откуп местному жителю. Офицеры и солдаты корпуса вместе с французами патрулировали города, боролись с поджигателями и пожарами. В частности, капитан Атамонов и его солдаты спасли от пожара село Сар-Потри.
Русские не отказывались от участия в местных празднествах и увеселениях. В одном городе в день тезоименитства Людовика XVIII на торжественном банкете М. С. Воронцов провозгласил несколько тостов за короля, за французскую нацию. Перед фасадом ратуши был вывешен транспарант с изображением держащих друг друга за руки русского и француза. Над ними витала аллегория славы со словами: «Да здравствуют русские и французы. Союз между Александром I и Людовиком XVIII утверждает благополучие обоих великих народов». По словам мэра Сорле-Шато, русские и французы, казалось, «образовали одну единую семью». В Амьене участники празднества «не помнили себя от восторга, когда генерал Полторацкий встал и предложил выпить за благополучие французской и русской наций, объявив, что оба государя и оба народа одно целое». Заместитель префекта Живе сказал: «Такой союз между двумя народами, не так давно воевавшими друг с другом, не имеет прецедента»13.
В городах часто устраивались балы. На одном из балов русские солдаты «вместе с жителями танцевали вальс и плясали казачок к великому удовольствию женщин». А офицеры корпуса прославились как непревзойденные танцоры, и без их участия бал не мог считаться настоящим балом.
В Петербурге с подозрением смотрели на тесное общение офицеров и солдат корпуса с местным населением. Кое-кто опасался, как бы полки не офранцузились, не прониклись бунтарским духом. Это общение, поощряемое М. С. Воронцовым, явилось еще одной причиной подозрительного отношения к нему высшей власти.
Михаил Семенович не терпел тех, кто служил из корысти. «В последние три недели, — писал он А. А. Закревскому, — прибыли сюда из России по крайней мере 6 или 7 офицеров, переведенные или просто прикомандированные по протекции сюда для того только, чтобы пользоваться здешним содержанием». А «всякий штаб-офицер стоит здесь Государю ежегодно от 8 <…> до 14 000 рублей»14.
Подобными замечаниями Михаил Семенович, естественно, увеличивал число своих недругов. Одни завидовали его богатству, знатности и популярности в армии, другие считали вредными все его нововведения в корпусе. В бумагах, поступавших из Петербурга, командующего корпусом критиковали то за одно, то за другое. При появлении в Мобеже очередного фельдъегеря у Михаила Семеновича портилось настроение. Если фельдъегерь приезжал под вечер, то он откладывал знакомство с привезенными бумагами до утра, чтобы не портить себе сон.
В конце концов, выведенный из себя бесконечными придирками, М. С. Воронцов отправил письма императору и П. М. Волконскому, начальнику Главного штаба, в которых сообщил о многочисленных нападках на него и о невозможности в связи с этим служить. А. А. Закревский, узнав об этих письмах, с упреком обратился к другу: «Скажите, почтенный граф Михаил Семенович, как не стыдно при вашем уме сие написать, если позволите сказать, не обдумавши! Кто может на вас нападать и недоброжелательствовать? Не вам служба нужна, а вы отечеству <…> Вы и все в России благомыслящие люди знают, что у нас Воронцовых немного. По сему общему мнению вы и должны так поступать». «Будьте уверены, — продолжал Закревский, — если мы в некоторых предметах не соглашаемся и иногда бранимся, то сие происходит с моей стороны ни от чего иного, как из любви и уважения моего к вам и того всегдашнего расположения вашего ко мне, которое я в полной мере чувствовать умею»15.
В ответ Воронцов пишет Закревскому, что тот слишком хвалит его и в то же время не хочет признать гонений на него. «Я совсем не думаю, чтоб я нужен был службе, напротив, она мне нужна, потому что я к оной привык, что, проведши в оной лучшее время жизни моей, всякое другое состояние мне сперва покажется скучно: но нельзя с нею не расстаться, когда она сопряжена с унижением, и мне лучше будет не только быть вне оной, но хоть в пустыне, нежели всякий день ждать неприятность и быть трактованным как последний человек»16.
Через месяц Михаил Семенович снова пишет другу о напрасных обвинениях и нападках на него: «Ежели в Петербурге верили (а что верили, в том и сомнения нет), что я здесь завожу татарщину и не занимаюсь предписанным, то должно бы меня тотчас сменить, ибо положим, что у меня и были мысли в рассуждении ученья несогласные с предписанными, все-таки надо мне быть сумасшедшему или пошлому дураку и скотине, чтобы думать и сметь делать в войсках государевых не по повелению Государя, а по моей голове»17.
Пытаясь оправдаться, Михаил Семенович явно лукавил. Да, он действовал в соответствии с повелениями государя, но в то же время и в соответствии со своими принципами. Он по-своему понимал эти повеления, он их совершенствовал, добавляя собственные правила, по которым жили подчиненные ему воинские части.
В Мобеже М. С. Воронцова навестил И. Ф. Паскевич. Он признался, что ожидал найти корпус в беспорядке, но ошибся. Михаил Семенович с возмущением написал А. А. Закревскому: «Неужели Паскевич, служивший со мною четыре года вместе, мог сему поверить на мой счет; какие же должны быть на мой счет у вас толки? И какие должны быть мои чувства, когда я вижу подобное возмездие за усердие и старание, коим нет свидетеля кроме Бога. Не могу описать тебе, сколь мне отвратительно об этом думать и сколь я более и более чувствую, что оставаться служить не могу и не должен»18. Действительно, не так-то просто было оставаться на службе, если даже друзья не понимали тебя.
15 марта 1818 года на открытии польского сейма Александр I произнес программную речь. Он говорил в ней о даровании польскому народу конституции. В России многие восприняли это решение императора как обещание дать подобную конституцию всей стране. Большинство дворян было против введения конституции в России. Они опасались, что за этим последует отмена крепостного права и начнутся крестьянские бунты. Такого же мнения были и многие военные.
А. А. Закревский отнесся к речи Александра 1 с сочувствием, а М. С. Воронцов назвал речь «великодушной и прекрасной». Он не испугался ни дворянского возмущения, ни крестьянских бунтов. Он по-прежнему открыто говорил о необходимости «постепенного увольнения от рабства мужиков в России».
Из газет М. С. Воронцов узнал о смерти М. Б. Барклая-де-Толли, которая последовала 14 мая 1818 года. Между ним и Барклаем-де-Толли не было близких отношений. Но он раньше многих одобрил тактику Барклая по сохранению русской армии в начальный период Отечественной войны, а бывший военный министр и главнокомандующий высоко ценил полководческий дар Михаила Семеновича. Смерть фельдмаршала, писал Михаил Семенович А. А. Закревскому, еще больше укрепила его намерение уйти в отставку и быть подальше от злости и интриг. «Он был действительно один покровитель мой в армии и всегда был ко мне милостив»19.
М. С. Воронцов надеялся, что во время поездки по европейским странам Александр I побывает в его корпусе и увидит, что корпус не офранцузился, что они все остались русские, что он не завел в корпусе татарщины и что якобинством в корпусе не пахнет. Однако друзья Михаила Семеновича, зная об увлечении императора «акробатством» и «парадными штучками», опасались, что тот не будет в восхищении от корпуса. Ведь у Воронцова «парадные штучки» были, как и прежде, не в чести.
Раньше императора в путешествие по европейским странам отправился его брат великий князь Михаил Павлович. Вдовствующая императрица Мария Федоровна назначила руководителем этой поездки И. Ф. Паскевича. Паскевич сообщил Воронцову, что Михаил Павлович имеет позволение от государя осмотреть его корпус и после осмотра написать, каким он его нашел.
Великий князь также был сторонником «акробатства» и хорошо знал «парадные штучки», поэтому Паскевич опасался, что он останется недоволен корпусом Михаила Семеновича и дурно аттестует его государю. «Правду сказать, — написал Паскевич впоследствии, — граф Воронцов весь свой век пренебрегал образованием войск, полагаясь исключительно на храбрость и расторопность русского солдата, которые считал его врожденными качествами»20.
Паскевич знал, что в корпусе нет той блестящей парадной выучки, которую требовали высшие военные чины, да и члены августейшей фамилии. А поэтому он решил принять меры, чтобы обезопасить друга. «Ваше высочество, — обратился Паскевич к великому князю, — Вы в трудном положении. Вы можете, конечно, донести, что в корпусе плохая выучка; но подумайте, что Вы тем обидите одного из лучших и достойнейших генералов русской армии и храброе его войско, с которым надо Вам будет когда-нибудь служить, и не забудьте, что Воронцов нужен русской армии». Заступничество Паскевича подействовало. Михаил Павлович, побывав в корпусе, в своем отчете «так благородно отозвался и с такою редкою осторожностью, что Государь остался доволен и уважил его мнение»21.
В сентябре 1818 года в Ахене состоялся первый конгресс Священного Союза — союза Австрии, Пруссии и России. По просьбе французского правительства на конгрессе было принято решение о досрочном выводе оккупационных войск из Франции. Из Ахена Александр I отправился в городок Валансьенн, расположенный невдалеке от Мобежа. Здесь 9 октября император долго беседовал с Воронцовым. Михаил Семенович вышел из кабинета растроганным.
10 октября у Валансьенна состоялся парад и смотр русского войска, обоза и артиллерийских парков. После смотра император сказал М. С. Воронцову, что войско двигалось недостаточно бодрым шагом. Михаил Семенович ответил с достоинством: «Ваше Величество, этим шагом мы пришли в Париж». Позже император сделал еще одно замечание — в церемониальном шаге солдаты не вытягивают носки. Для государя вытягивание носков было важнее всего.
11 октября здесь же в Валансьенне состоялись маневры русских, английских, ганноверских, саксонских и датских войск. Командовал маневрами герцог Веллингтон. Российское войско победило на маневрах и было удостоено похвалы Веллингтона. Но Александр I и цесаревич Константин Павлович не были удовлетворены выучкой своего войска. Правда, при Веллингтоне они не стали высказывать своих претензий к корпусу Воронцова.
Александр I посетил одну из школ, в которой солдаты корпуса обучались по ланкастерской системе, и остался доволен. Однако через несколько лет он подписывает указ о запрещении ланкастерских школ в России. Власти увидели в них «средство распространения вольнодумства и мятежа» в народе. В отличие от властей, М. С. Воронцов видел в распространении грамоты среди крестьян не опасность для страны, а одно из условий улучшения их жизни, и продолжал открывать школы в своих имениях.
12 октября в Мобеже был дан прощальный обед. В этот же день было объявлено, что графу Воронцову жалуется орден Св. Владимира 1-й степени. Слух о том, что он будет произведен в генералы от инфантерии, на что надеялся и сам Михаил Семенович, не подтвердился.
Орденом Св. Владимира награждались и за военную, и за гражданскую службу. Награждение этим орденом М. С. Воронцова свидетельствовало, что государь и высшие военные чины остались недовольны его командованием оккупационным корпусом.
«Совесть меня ни в чем не упрекает, — писал Воронцов Закревскому, — корпус поддерживал в течение трех лет и даже возвысил честь имени русского, при том остался совершенно русским, не потерял ни в чем ни привычек, ни обычаев своей родины; люди всем довольны, одеты, смертности так мало, что и примера тому никогда не было, беглых почти нет»22.
«Я желал совсем не того, что вы по всей справедливости заслуживаете, — ответил ему Закревский. — Но делать нечего; сим доказано, что не совсем вас любят, как по заслугам вашим следует. Плетью обуха не перешибешь»23.
А. X. Бенкендорф поздравил Воронцова с орденом Св. Владимира, но добавил, что надеялся на присвоение ему звания полного генерала. А С. Р. Воронцов, отец Михаила Семеновича, слышал, что «герцог Веллингтон принял более к сердцу, чем Михаил, это невнимание к его заслугам» и что он «просил принца Валлийского пожаловать Михаила кавалером военного ордена Бани 1-й степени»24.
Единственное, что порадовало М. С. Воронцова, это то, что все его предложения о награждении генералов и офицеров корпуса были полностью удовлетворены. Он говорил, что считает эти отличия наивысшей наградой для себя. Он был особенно доволен тем, что несколько генералов, которые почти не имели средств к существованию, получили солидное денежное вознаграждение. «Ежели надо уже бы было выбирать из двух одно, т. е. чтобы наградить одного меня, а другим отказать, или чтобы меня забыть, а довольное число товарищей моих наградить, то я бы, конечно, выбрал последнее, — писал Михаил Семенович, — ибо на что мне и чин, коли и с оным мне было бы стыдно показаться сослуживцам моим?»25
Французы оказались справедливее в оценке руководства М. С. Воронцовым оккупационным корпусом. Секретарь мэрии Мобежа записал в книге отчетов: «Граф М. С. Воронцов <…> сумел поддержать безупречную дисциплину в своем корпусе и восстановить доверие. Его отношения с местными властями и жителями всегда отличались благожелательностью. К нему нередко обращались за помощью нуждающиеся. За трехлетнюю оккупацию города развилась торговля, и все, кто занимался каким-нибудь видом торговли, смогли за этот срок возместить ущерб и даже увеличить свое имущество. В последнее время Мобеж представлял собой процветающий город. Русские офицеры, которым свойственно милосердие, оказали большую помощь голодающим»26.
При прощании с корпусом жители Мобежа, Като-Камб-рези, Авена, Валансьенна и других городов изготовили медали с изображением М. С. Воронцова и выразили ему свою благодарность. Офицерам, командовавшими крепостями Живе, Ретеля и Рокруа, вручили почетные шпаги. На встречах пели песню Беранже «Священный союз народов».
Перед отправкой корпуса в Россию Михаил Семенович собрал сведения о долгах офицеров и солдат местным жителям и заплатил за всех них. Долгов набралось на 1,5 миллиона рублей. Для получения этой огромной суммы графу пришлось продать большое имение Круглое, доставшееся ему по завещанию от родной тетки княгини Е. Р. Дашковой. В благодарность за этот беспримерный поступок офицеры корпуса подарили Михаилу Семеновичу большую серебряную вазу с выгравированными на ней своими фамилиями.
15 октября 1818 года М. С. Воронцов отдал приказ по корпусу о возвращении в Россию. Полки корпуса стали покидать Францию. Михаил Семенович получил разрешение императора довести корпус до Германии, а затем отправиться в отпуск на неопределенный срок. «За одну личную ко мне милость я очень благодарен, а именно, что мне разрешено оставить корпус в Германии, когда почту приличным, и ехать в отпуск, насколько я захочу, к батюшке, — написал он Закревскому. — Потеряв кураж и ревность к службе, буду, по крайней мере, наслаждаться покоем между родными, далеко от зависти, от злобы и от забот»27.
В отчете Александру I о пребывании корпуса во Франции М. С. Воронцов не удержался от осуждения существовавшего в армии бесчеловечного отношения к нижним чинам: «Я был весьма уверен что, дабы укротить порки и вместе с тем поддержать дух и надежду добрых солдат, нужно строгое и неослабное наказание за важные проступки, сопряженные с действительными мерами для укрощения бесчеловечных и без разбору на одном капризе основанных притязаний, особливо таковых, кои еще, к несчастию, у нас в армии употребляются для узнания виновных, весьма часто сие делается над невинными и честными солдатами». «Одна из самых главных и нужных вещей есть, — считал он, — чтобы солдат знал, что за хорошее поведение в службе, честность, усердие и ревность в учении он должен надеяться на хорошее обращение с ним начальников, как противное поведение немедленно приведет его к строгому и справедливому наказанию»28.
Война с Наполеоном стоила России многих десятков миллионов рублей. Поэтому М. С. Воронцов был особенно доволен тем, что сэкономил для казны несколько миллионов, не ущемив при этом интересов ни офицеров, ни солдат.
Михаил Семенович был уверен, что полки корпуса и «в России также будут отличаться поведением, дисциплиною и субординациею»29. А среди военных было распространено мнение, что корпус М. С. Воронцова по возвращении на родину должен быть сохранен и что он может послужить образцом для реформ, которые следует повести во всей российской армии. Но многие высокопоставленные лица считали, что полки Воронцова заражены либерализмом, что в них нет должной дисциплины, а поэтому по прибытии на родину корпус был распущен.
По прошествии нескольких месяцев Михаил Семенович написал А. А. Закревскому, что начальник Главного штаба М. П. Волконский лично просил государя произвести его, Воронцова, в полные генералы, но получил отказ. «Немилость идет видно свыше»30. А это убивает в нем «всякую охоту и склонность к службе и заставляет думать о тысяче неприятных вещей». Но не служить Воронцов не мог. «Ежели бы я был женат то скорее бы привыкнул, но сего не будет, пока не встречу невесты точно по склонности и знакомству и, следовательно, не скоро еще будет, а между тем служить как будто под наказанием, без всякой по совести причины, никак не могу»31.
Скоро Михаил Семенович встретит невесту «точно по склонности», женится на ней и получит возможность распроститься со службой, исполняемой «как бы из-под палки».
Глава XI
ЖЕНИТЬБА
Впервые речь о женитьбе М. С. Воронцова зашла вскоре после того, как он покинул армию П. Д. Цицианова — в 1805 году. С. Н. Марин писал своему другу, что весь Петербург уверен, что тот женится на графине Орловой. Но сам Марин в возможности этого союза сомневался. И оказался прав — двадцатитрехлетний капитан Воронцов еще не созрел для семейной жизни. В следующем году Марин сообщал Воронцову, что некая полковница очень к нему привязана. «Приезжай, да веселым пирком да и за свадебку»1. На этот раз вмешалась война, и Михаил Семенович отправился в поход холостым.