Уильям Арден
Привет!
Я рад, что мы с вами пускаемся в новые приключения вместе со славными парнями, которые уже известны нам как «Три Сыщика». На этот раз таинственный золотой амулет исчезающего индейского племени ввергает их в такие опасности, какие вы себе и представить не можете. А еще в самых неожиданных местах все время появляется какая-то странная хохочущая тень.
«Внимай мне, – дьявол мне сказал в полночной тишине, – внимай! я расскажу тебе о горестной стране…»
Если вы читали о других приключениях моих друзей, тогда все уже знаете о них.
Да что я надоедаю вам предисловиями! Вперед!
Предварительный разговор
Тень вот-вот разразится хохотом, или, лучше сказать, скрежетом.
Альфред Хичкок
Ингер лежал в постели, кашляя более, чем следовало. Его правая рука, бессильно свешенная с кровати, изнуренно шевелила бледными пальцами, в полузакрытых глазах сверкал лихорадочный жар, а под мышкой, достаточно нагретый лампой, торчал максимальный термометр.
ХОХОТ В НОЧИ
Этот, внушающий сострадание, вид заставил рассмеяться вошедшего в комнату сорокалетнего человека. Движения вошедшего были резки, быстры и угловаты; лицо его, бледное и широкое, казалось бы незначительным, если бы не крутой изгиб высоко поставленных, дугообразных бровей. Он был одет в просторный, мешковатый костюм черного цвета и толстые башмаки, а в правой, унизанной старинными перстнями руке держал цилиндр.
Бобу Эндрюсу и Питу Креншоу оставалось ехать еще две мили до дому, в Роки-Бич, когда пришлось включить фары на велосипедах. Зимой в горах Калифорнии темнота наступает почти внезапно.
– Это я, а не доктор, – сказал вошедший, – доктора с этим поездом не было. Так что вы, милый Ингер, можете нагреть термометр в другой раз.
— Черт! — выругался Пит. — Надо было пораньше выезжать.
Ингер усиленно заморгал, краснея и щурясь.
— Зато как искупались! — с наслаждением протянул Боб.
– Слушайте, Бангок, – сказал он, – если вы осмеливаетесь…
Чудесный день в горах, который закончился купанием в горном ручье, омрачало только отсутствие Юпитера Джонса. Третьему члену сыскного бюро пришлось работать с дядей Титусом на складе.
– Да, – перебил Бангок, – я осмелился. Я смотрел в замочную скважину. Я увидел прежде всего свою трубку, исчезнувшую непостижимым для меня образом. Трубка эта торчала у вас в зубах. Не умея курить, вы наполнили комнату дымом, уронили огонь на простыню и прожгли дырку. Дырка эта находится сейчас под мягкой частью вашего тела. Затем вы извлекли маленькое, гнусное, дешевое зеркало и пытались любоваться своим лицом, строя величественные гримасы. Потом вы совершили подлог с термометром и, наконец, услышав скрип двери, раскинулись в позе умирающего гладиатора.
– Если я выздоровею завтра, – с отчаянием сказал Ингер, – меня отошлют в город. Мы очень любим друг друга.
Усталые, но довольные Боб и Пит катили мимо высокой каменной стены, как вдруг услышали пронзительный, душераздирающий крик:
– Да? – Бангок упорно посмотрел на мальчика, чихнул и высморкался. – Это любопытно, – сказал он. – А где вы думаете жить после свадьбы?
— Помогите!
– На Канарских или Молуккских островах.
От неожиданности Пит нажал на тормоза и остановился. Боб с налету врезался в него.
– Настоящее дачное место, – заметил Бангок. – Как же вы видитесь?
— Тихо! — прошептал Пит. — Ты слышал?
– Она подходит к окну.
Боб расцепил велосипеды и стал всматриваться в темноту.
– Ингер, – сказал Бангок, – я не спрашиваю тебя о том, целуетесь вы или нет, я не спрашиваю также, съедаешь ли ты все сладкие пирожки, похищаемые для тебя твоей возлюбленной. Я спрашиваю – отдашь ли ты мне, маленький негодяй, трубку?
— Ага. Думаешь, бьют кого-то?
Ингер сунул руку под одеяло, извлек трубку и молча подал Бангоку.
Мальчики постояли, прислушиваясь. За стеной в зарослях что-то шевельнулось.
– За это, – сказал он, – вы мне должны рассказать что-нибудь.
— Помогите!
– Вот как! – заметил Бангок. – Да, – прибавил он, как будто про себя.
На этот раз сомнений в том, что кто-то звал на помощь, не было. Прямо перед ними в стене высились массивные ворота из железных прутьев, оканчивающихся копьевидными наконечниками.
– Привычки бандита и Дон Жуана… далеко пойдет мальчик… Рассказать? – медленно переспросил Бангок. – О чем же хочет слушать сын своей страны? Слушай, я расскажу тебе о перестройке здания морского училища.
Не раздумывая, Пит положил велосипед на землю и бросился к воротам. Боб, который бежал за ним, вдруг тихо вскрикнул и застонал. Что-то больно ударило его по руке и отскочило в темноту.
– Не хочу, – сказал Ингер.
— Вот!
Пит нагнулся и поднял блестевшую при свете луны статуэтку величиной не более трех дюймов — загадочно улыбающегося человека, сидящего, скрестив ноги.
– О расширении избирательных прав низших сословий…
— Пит, что это?
– Тоже.
— Не знаю. Похоже, она к чему-то была прикреплена. Видишь петлю на голове?
– О законе против цыган…
— Это из-за стены вылетело, — сказал Боб. — Ты думаешь…
– Еще бы!
В это мгновение за стеной послышался шум. Ребята умолкли. Кто-то продирался сквозь чащу, затем глухой голос приказал:
– О налоге на роскошь…
— Он что-то выбросил. Пойди найди мне это.
– Не хочу.
— Сейчас принесу, босс, — отвечали ему.
– О раскопках старинного римского водопровода…
Замок на железных воротах заскрежетал — кто-то пытался открыть его. Быстро осмотревшись, ребята обнаружили у самой стены густые заросли. Они оттащили велосипеды с дороги и затаились в кустах.
Ингер обиженно замолчал.
Массивные ворота медленно отворились, скрипнув ржавыми петлями. Чья-то темная фигура скользнула сквозь деревья к дороге. Ребята задержали дыхание и выглянули. Фигура приблизилась, прошла мимо и удалилась по дороге.
— Ты его рассмотрел? — прошептал Боб.
– Ну, – посмеиваясь, продолжал Бангок, – что-нибудь о народном быте? О психологии рыжей и пегой лошади, историю уздечки, власть чернозема и деспотизм суглинка; о предродовых болях, ткацком станке и вареном картофеле? Ты вертишь головой? Ты ничего не хочешь об этом знать?
— Слишком темно.
– Да, не хочу, – свирепо отрезал Ингер.
— Может, надо вернуть статуэтку? Похоже, она ценная…
— Я думаю, мы… Смотри!
– В такие вот хмурые осенние дни, – сказал Бангок, – и моряки любят болтнуть. Вспомнить о том, что было – приятно мне. О чем же рассказать тебе, странное существо, не интересующееся феминизмом[1] и психологией общества? Чего ты хочешь?
Темная фигура замаячила не дальше, чем в десяти футах от того места, где прятались мальчики. Пит и Боб застыли, стараясь остаться незамеченными. Казалось, тень нависает над ними — высокая, скрюченная, с длинным клювообразным носом и маленькой головой, которая странно дергалась.
– Я хочу того, что вы видели, – сказал Ингер. – О пропастях, пещерах, вулканах, циклонах, каннибалах… вы сами знаете. Помните, вы рассказывали о неграх, золоте, белой девушке и желтой лихорадке?
Внезапно во тьме прозвучал дикий хохот. Ужасные звуки издавала высокая тень, находившаяся так близко от их укрытия! От ужаса ребята чуть не бросились бежать, но в это время тень проговорила обычным человеческим голосом:
– Помню, – перестав улыбаться, сказал Бангок.
— Не нужно. Слишком темно, чтобы искать сейчас.
– Так вот, в этом же роде.
— Как скажете, босс, — послышалось в ответ где-то на дороге. — Попробую найти это завтра.
– В этом же роде! Хорошо, слушай, Ингер: я расскажу тебе о дьяволе Оранжевых Вод.
Глаза Ингера блеснули жадным огнем.
Длинная крючконосая тень со странной головой несколько мгновений ждала, пока собеседник к ней присоединится. Потом неизвестные с треском пролезли сквозь кустарник, и железные ворота, проскрипев, закрылись. Боб и Пит сидели в укрытии, потом услышали, как ключ повернулся в замке и шаги удалились.
– Это что-нибудь дух захватывающее? – вскричал он.
— Видел этого? — прошептал Боб. — С такой головой? А смех? Что это было?
– Нет, это действительное происшествие, – сказал Бангок.
– А дьявол?
— Не знаю, — решительно сказал Пит. — И знать не хочу!
– Слушай и суди сам.
— Тогда едем домой и расскажем все Юпитеру.
I. Встреча с дьяволом
— Хорошая мысль, — согласился Пит.
– Это было тогда, Ингер, когда я не только еще не командовал яхтой твоего отца, но даже не был моряком по профессии. Молодой, проворный и дерзкий, я смотрел на все дела под солнцем с точки зрения удачи и любопытства.
Они тихо прокрались с велосипедами обратно на шоссе. Когда снова двинулись по дороге к Лас Каситас Пас, дикий хохот вновь расколол ночную тишь за их спинами.
В 1892 году ехал я из Австралии в Китай на «Кассиопее» Фица и комп. Обладая прямым характером, я на все вопросы помощника капитана заявил сразу, что билета у меня нет. Разговор этот произошел спустя сутки после отплытия «Кассиопеи». До тех пор мне удавалось увильнуть от контроля. Я ехал, разумеется, в третьем классе. Разговор произошел вечером; зная, что меня ссадят в ближайшем порту, я перестал думать об этом, отошел к борту и закурил, рассматривая звездное небо.
Ребята помчались, бешено крутя педали, не замедляя хода, пока не выехали из ущелья и не увидели далеко внизу приветливые огни Роки-Бич.
Пока я стоял, размышляя, украсть ли мне бриллиантовые глаза Будды в Богоре, сделаться шулером или поступить в волонтеры,[2] – человек, склонившийся через борт на некотором от меня расстоянии, выпрямился и подошел ко мне, говоря:
ТАИНСТВЕННОЕ ПОСЛАНИЕ
– Что же нам делать?
— Похоже, целиком из золота! — воскликнул Юпитер Джонс.
Не отвечая, я пристально осмотрел его с головы до ног, чтобы знать, с кем имею дело. Но в этот раз мои наблюдательность и опыт дали осечку: я, как был, так и остался в недоумении относительно личности незнакомца. Он был одет в грязнейший пиджачный костюм; вместо жилетки пестрела ситцевая рубаха, на ногах были высокие сапоги, а русые, цвета подгнившей пеньки, волосы прикрывала черная фетровая шляпа. Еще следует упомянуть, что ситцевая рубашка, выпущенная поверх брюк, была подпоясана шнурком с малиновыми кистями. Исхудалое, скуластое лицо этого человека, вздернутый, усеянный веснушками, нос, редкая бороденка, усики, глубоко запавшие бесцветные глаза – производили неизгладимое впечатление. Длинные, лоснящиеся волосы его, кое-как подстриженные сзади ушей, лежали веером на воротнике пиджака. Незнакомец был высок, тощ, сутул и обладал пронзительным голосом.
Толстячок Юпитер, изучавший крошечную статуэтку, был похож на важную сову.
– Что делать вам? – сказал я. – По всей вероятности, вам это известно лучше, чем мне. А относительно себя я придумаю что-нибудь.
— Ценная вещь, Юп? — спросил Боб.
– Нет, – торопливо заговорил он, жестикулируя и назойливо улыбаясь, – вы, вероятно, не поняли; я хочу сказать, что я тоже безбилетный, что мы, так сказать, товарищи. Вот я и предлагаю вам коллективно обсудить положение. Я, позвольте представиться, русский, Иван Баранов, эмигрант политический.
— Я бы сказал, что очень, — задумчиво произнес Юпитер, — и не только потому, что золотая.
– Очень хорошо, – сказал я, – мое имя Бангок, я – никто.
— Черт побери, Юп! Что, по-твоему, дороже золота? — недоверчиво спросил Пит.
Он смигнул, приняв мой ответ за шутку, и рассмеялся.
Усмехающийся человечек таинственно поблескивал в руке Юпитера.
– Нас высадят? – спросил, помолчав, Баранов.
— Взгляните, джентльмены, — с важностью произнес Юпитер, — как она тщательно выполнена. Автор был искусный мастер. Посмотрите на эти узкие глаза и головной убор из перьев. Думаю, это работа американских индейцев, и очень древняя. Я такие вещи видел в музеях.
– Конечно.
Ребята собрались в своей штаб-квартире в старом трейлере. Этот трейлер когда-то попал в аварию, и дядя Титус не стал его продавать, а отдал ребятам, чтобы им было, где собираться. Мальчики завалили его утилем так, что его не было видно.
– Где?
– В первом порту.
Пройти в штаб-квартиру можно было только по секретным ходам. Внутри ребята устроили себе небольшой офис, где был стол, телефон, магнитофон и другое оборудование, необходимое для проведения расследований. Рядом с офисом находились маленькая лаборатория и темная комната. Почти все, чем пользовались ребята, они нашли на складе Джонсов и сами отремонтировали.
Пока Боб и Пит рассказывали Юпитеру о своем приключении в горах, тот продолжал разглядывать статуэтку. Когда ребята закончили рассказ, Юпитер задумчиво нахмурил брови.
Он замолчал; я не поддерживал разговор, и мы разошлись, пожелав друг другу спокойной ночи. Я лег на товарных ящиках; у меня было спокойное, ровное и бодрое настроение; я знал, что рано или поздно жизнь попадет в мои цепкие лапы и я выжму из нее все, что смогу. Я заснул. Меня разбудило прикосновение к голове. – Подите к черту! – закричал спросонок. Кто-то сел возле меня на ящик, тяжело вздохнул и окончательно разбудил меня; я поднял голову.
— И вы считаете, что тот, кто звал на помощь, перебросил статуэтку через стену? — поинтересовался Юпитер. — А потом его схватили те двое, которых вы слышали, и вышли искать статуэтку?
В глубине океана блеснул слабый утренний свет, через несколько минут должно было взойти солнце. Раздосадованный, я грубо спросил:
— Конечно, — сказал Боб.
— Но ведь крик о помощи и статуэтка не обязательно связаны между собой, — заметил Юпитер. — Это только предположение, а доказательств у вас нет.
— Ох, черт, Юп! Добросовестный подход к делу — это очень здорово, но от нас-то ты чего хочешь? Мы услышали крик, статуэтку перебросили через стену, те двое вылезли за ней, один из них называл другого «босс». Все это мне напоминает какую-то бандитскую шайку.
– Что нужно?
— Допустим, Пит. И все же вы не видели и не слышали ничего, что действительно связывало бы статуэтку с криком о помощи, — стоял на своем Юпитер.
— Что ты скажешь насчет странной тени? — быстро возразил Боб. — В жизни не видел человека, похожего на нее, и смеха такого не слышал.
– Послушайте… не сердитесь, – тихо заговорил Баранов, – мне стало тяжело, страшно, я не мог спать… потребность поговорить…
— А вы можете описать, на что был похож этот смех?
— Тонкий такой, как детский, — объяснил Пит.
Он курил папиросу. Я с изумлением посмотрел на него. Лицо Баранова подергивалось, голос срывался, руки дрожали…
– Вы больны? – спросил я.
— Нет, пожалуй, скорее, как женский, — поправил его Боб.
– Нет… то есть… это странное состояние. Сейчас мне захотелось подойти к борту и прыгнуть вниз.
– Почему?
— Никакой не женский. Ненормальный какой-то.
— Истерический или испуганный.
– Слушайте, – быстро заговорил он, – разве вы не чувствуете? Вы плывете куда-то на большом, чужом пароходе, по чужому морю, кругом ночь, тишина, звезды, все спят. Понимаете? Человек трагически одинок. Никому нет ни до кого дела. Каждый занят своим. Сложная, огромная, таинственная, нелепая и жестокая жизнь тянет вас – куда? Во имя чего? Для какой цели? Я это почувствовал сейчас в тишине спящего парохода. Зачем я? Кто я? Зачем жить?
— Гнусный какой-то, неприятный.
— Я бы сказал, невеселый, печальный даже. Может, это старик?
Я слушал, совершенно не понимая, что нужно от меня этому человеку. Он же продолжал говорить, закуривая все новые и новые папиросы, – о человечестве, борьбе классов, идеализме, духе и материи, о религии и машинах, все в том же убийственно безнадежном тоне, и я заметил, что все его разглагольствования лишены центра, основной идеи и убеждения. Он говорил, как бы наслаждаясь звуками собственного голоса; смысл его речи можно было уложить в трех словах: уныние, недоумение, трепет. Равнодушный вначале, я слушал, изредка лишь роняя: «да», «нет», «возможно». Горячность Баранова даже рассмешила меня. Потом я испытал особый род нетерпения, выражавшегося в желании свистнуть, ударить кого-нибудь по уху или закричать; затем мне без всякого к тому повода стало грустно, и, наконец, заныло в спине. Я слушал, не будучи в силах прервать странное оцепенение, похожее на дремоту, навеваемую вампиром, дремоту сладкую и противную, как запах дурмана.
Юпитер был озадачен.
Баранов замолчал. Последние слова его были: – Да, кисло, противно все, ходишь как в воду опущенный.
— А вы хоть уверены, что слышали один и тот же смех?
Он встал. Я с ужасом ожидал продолжения.
— Да, конечно, — твердо сказал Пит. — Только мы слушали по-разному.
– Мы поговорим еще, – в виде утешения произнес он, взял мою руку и вяло пожал ее. Я притворился уснувшим. Он ушел, а над горизонтом, вызолотив пароход и водяную рябь, сверкнул диск.
— И тем не менее вы оба слышали его отчетливо и совсем близко, — вздохнул Юпитер. — Кажется, мне придется самому послушать, чтобы понять, на что он похож. По крайней мере, вы хоть уверены, что это был крик о помощи?
II. Твердая под ногами земля
— Да конечно же! — разом ответили Боб с Питом. На круглом лице Юпитера застыло выражение глубокой задумчивости.
До высадки я его не видал. В 10 часов утра показался Порт-Мель – место, в котором, как объяснил мне матрос, будут выгружать рельсы для боковой ветки синнигамской дороги.
— Судя по описанию стены и ворот, вы были возле поместья Сэндоу.
«Кассиопея» подошла к берегу. На глинистой отмели стояла кучка туземцев и человек пять европейцев. Несколько свай, с наколоченными поверх них мостками, изображали пристань. Далее виднелась свеженаметенная насыпь, груды шпал и несколько дощатых строений.
Боб прищелкнул пальцами:
Я, разумеется, не стал ждать, когда мне, с помощью более или менее грубых приемов, дадут понять, что путешествие мое морским путем кончено. Небрежно заложив большие пальцы своих праздных рук в верхние карманы жилета, я засвистал прощальную песнь моряков: «Будь проклят берег без воды и пищи», – и сошел на твердую землю.
— Точно! Старое испанское владение. Больше пяти тысяч акров!
Ты еще молод, Ингер, чтобы знать, что такое чувство оторванности; а я, сойдя на берег, не знаю, в который раз, снова испытал его, оглянувшись на пароход. Он равнодушно дымил трубой. Я чувствовал себя слишком самостоятельным; чужим всему, что окружало меня. Я, так сказать, вышел в тираж. Мне следовало надеяться на собственную ловкость, удачу и сообразительность; денег же у меня было как раз столько, чтобы, сунув руку в карман, состроить гримасу.
— Это в основном горы, но отец старой мисс Сэндоу много лет назад владел там большими стадами, — добавил Юпитер.
— А сейчас у них нет скота? — спросил Пит.
Было чрезвычайно и нестерпимо жарко. Обливаясь потом, я шел медленными шагами вдоль насыпи, решительно ни о чем не думая и проклиная Фультона, изобретателя первого парохода. В это время кто-то окликнул меня. Я обернулся и увидел Баранова.
Не знаю почему, но, осматривая нескладную, долговязую его фигуру, я испытал нечто вроде суеверной тревоги. Он быстро приближался, видимо торопясь и чему-то радуясь, так как тень кислой улыбки мелькала в его нервных глазах, и, нагнав меня, сказал:
— Нет, — покачал головой Боб. — Я помню, что как-то читал про семью Сэндоу и их владения в библиотеке. Отец старой мисс Сэндоу был последним, кто действительно вел хозяйство в поместье. Когда он умер, мисс Сэндоу осталась одна, она жила, как затворница. Мой отец говорит, что таких называют бедными помещиками. Это означает, что у нее земли больше, чем денег. Она там живет с прислугой и садовником. Ее никто никогда не видит.
– Вы куда?
Боб в фирме «Три Сыщика» был специалистом по научно-исследовательской части, и сведения, которые он собирал по какому-либо вопросу, были всегда точными. Лицо у Юпитера стало серьезным.
– Дальше, – сухо ответил я. – Я ведь еще не в Шанхае.
— Это означает: то, что вы сегодня видели и слышали, джентльмены, очень и очень странно. Что эти двое делали в поместье Сэндоу и откуда взялась статуэтка?
– Слушайте, – принимая деловой вид, сказал русский, – нужно ведь что-нибудь придумать. Я рад, что нашел вас, – прибавил он, помолчав.
— Может, бандиты ограбили мисс Сэндоу? — предположил Пит.
По рельсам, навстречу мне, шел человек в белой шляпе, голый до пояса и черный по-европейски, т. е. цвета жидкого кофе. Я остановил его, спрашивая, когда придет следующий пароход.
— Но у нее же нечего грабить, — возразил Боб.
Человек, тщательно осмотрев меня, сказал несколько безутешных фраз. Пароход может прийти, а может и не прийти. Если же это случится, то не ранее, как через неделю. Путь еще не готов, хотя уже ставят на линию паровозы. Но мы, если хотим, можем пройти пешком пятьдесят верст до строящегося через реку железнодорожного моста, а там, сколотив плот, спуститься вниз до города Сан-Риоля; в устье заходят пароходы по расписанию.
— А может, поместье никакого отношения не имеет к тому, что вы слышали, — продолжал рассуждать Юпитер. — Эти двое могли там оказаться случайно, а маленькая фигурка вряд ли стоит того, чтобы бандиты из-за нее тратили время.
Мы постояли еще друг против друга, затем человек в белой шляпе кивнул головой и продолжал свой путь, не оглядываясь.
Первый Сыщик продолжал вертеть в руках маленького золотого человечка, как бы ожидая, что тот откроет свою тайну. Неожиданно Юпитер склонился над статуэткой, и глаза его загорелись азартом.
— Что там такое, Первый? — спросил Боб. Юпитер пристально рассматривал статуэтку.
Я размышлял. Человек этот был так называемый дорожный мастер, и положение путей сообщения ему было, конечно, известно. Пароход ожидать не следовало. Ходить пешком мне тоже не улыбалось. С другой стороны, моя натура не выносит бездействия, я должен идти, хотя бы это был хорошо известный солдатам шаг на месте, это легче, чем сидеть сложа руки.
Пальцы его ощупывали нижнюю часть фигурки. Затем он слегка надавил верхнюю половину, повернул ее и издал торжествующий возглас. Статуэтка открылась, из нее что-то выпало.
Итак, мое решение было составлено. Я посмотрел на Баранова. Рабочая сила двух человек, конечно, лучше одиночных усилий, а здоровые руки могли и очень могли понадобиться для устройства плота. К тому же в странном русском было что-то, возбуждающее глухую жалость. Я сказал, протягивая ему руку:
— Тайник! — воскликнул Пит.
– Нас столкнул случай; мы, вероятно, понадобимся друг другу, и я предлагаю вам совершить путь до Сан-Риоля вдвоем.
Мы стояли в опушке залитого жарой леса. Глубина его перекликалась певучими, резкими и отрывистыми голосами птиц; лицо Баранова, когда он поднял, в ответ на мои слова, голову, стало прислушивающимся, спокойным и безучастным; он смотрел на меня так, как будто мои слова навеяли на него скуку.
Юпитер поднял маленький бумажный листок, расправил его. Боб с Питом склонились над столом. Юпитер вгляделся в листок и в отчаянии застонал.
– Слушайте, – сказал он изменившимся, глухим голосом. Сняв шляпу, Баранов провел рукою по волосам, потупился и продолжал: – А я вам сделаю предложение иное.
— Какое-то послание, Юп? — спросил Боб. Шеф сыскного бюро прикусил губу.
Я молчал, ожидая, что он скажет.
— Не знаю, — сказал он. — Похоже на письмо, н-о прочесть не могу. Какой-то незнакомый язык!
Боб и Пит уставились на измятый клочок бумаги.
III. Первое искушение дьявола
– Знаете, – начал русский, неопределенно улыбаясь в пространство, – я, пока вы говорили с туземцем, думал о следующем. В нашей стране, когда, например, политические преступники требуют каких-нибудь законных уступок со стороны тюремной администрации, а администрация этого исполнить не хочет, – объявляется так называемая голодовка. Люди отказываются принимать пищу, угрожая своей собственной голодной смертью. Администрации остается или уступить, или смотреть, как человек медленно умирает.
— Не похоже ни на один из языков, какие я встречал, — огорченно повторил Юпитер.
Об этом странном способе борьбы я действительно читал и слыхал; поэтому, кивнув головой, сделал Баранову знак, что жду продолжения, хотя, клянусь ушами и подбородком, я не понимал, к чему клонит русский.
Разочарованные, ребята сидели молча. Боб с Питом знали, что Юпитер неплохо разбирался в нескольких иностранных языках и на трех мог объясняться. Если он не узнает, на каком языке написано письмо, что тогда делать? Тут Боб пристальнее вгляделся в бумажку.
– Теперь, – он потер руки, как бы говоря перед аудиторией, – я обращусь к нашему положению и сравню жизнь с тюрьмой, а нас – с узниками.
— Ребята, — прошептал он, — это написано не чернилами. Здесь кровь!
Пока Пит встревоженно ерошил волосы, Юпитер исследовал странную записку.
Мы – арестанты жизни. Я – заезженный, разбитый интеллигент, оторванный от моей милой родины, человек без будущего, без денег, без привязанности, человек, не знающий, зачем он живет. А я хотел бы знать это. Я арестант и вы – тоже. Вы – бродяга, пасынок жизни. Она будет вас манить лживыми обещаниями, россыпями чужих богатств, красивой любовью, смелым размахом фантазии, всем тем, чем манит тюремное окно, обращенное к солнечной стороне и морю. Но это обман. У вас, как у всякого пролетария, один шанс «за» из многих миллионов «против», так как мир кишит пролетариями. Разве вы не чувствуете, что наше теперешнее положение с особенной болью звенит цепями, которыми мы скованы от рождения? Нас выбросили, как щенят, только потому, что у нас нет денег. Мы блуждаем в незнакомой стране. Жизнь хочет заставить нас сделать тысячи усилий: идти пешком, потом искать лодку, быть может, вязать плот, голодать, мокнуть под дождем, мучиться – и все затем, чтобы, приехав, куда нам хочется, спросить себя: «Да что же нас здесь ждало такое?» Вы, человек старой культурной расы, меня поймете. Мы – люди, люди от головы до ног, со всеми прирожденными человеку правами на жизнь, здоровье, любовь и пищу. А у нас – ничего, потому что мы – арестанты жизни. И вот здесь, под открытым небом, на опушке этого сказочно прелестного леса, в стенах этой роскошной тюрьмы, я предлагаю вам объявить голодовку – жизни. Мы ляжем, не тронемся с места и – будь что будет.
— Боб прав, — заключил Юпитер. — Написано кровью. Значит, писали тайно, и у писавшего не было ни ручки, ни карандаша.
Я охотно постучал бы пальцем по его лбу, но в лице русского не было ни безумия, ни иронии. Глубоко запавшими глазами смотрел пытливо на меня Баранов, теребя бородку, и, по-видимому, ждал серьезного с моей стороны ответа.
Заинтересованный, даже взволнованный слегка горячностью его тона и диковинностью этого предложения, я сказал:
— Вероятно, это был заключенный, — решил Боб.
– Так, мы будем лежать. А дальше?
— Или кто-то, желающий выйти из шайки, — прибавил Пит.
– Ничего, – просто, как бы говоря о самых обыкновенных вещах, возразил он. – День будет сменяться ночью, ночь – днем. Мы ослабеем. Болезненные голодные грезы посетят нас. Потом – или чудо, или же…
— Тут все, что угодно, может быть, — согласился Юпитер. — Мне кажется, это работа для «Трех Сыцщиков», а? И первое, что надо сделать, это найти, кто прочтет письмо.
— Где же его искать?
– Смерть, – сказал я. – Вы предлагаете смерть.
— Мы же знаем человека, который хорошо разбирается в иностранных языках, — заметил Юпитер.
— Это Альфред Хичкок! — воскликнул Пит.
– Да.
— Точно! — отвечал Юпитер. — Сегодня уже поздно, а завтра пойдем к мистеру Хичкоку и покажем ему письмо.
Я молчал, обдумывая возможно более резкий, но не обидный ответ. И снова, как ночью на пароходе, когда приходил Баранов, испытал я противное, сладкое, дурманящее ощущение сонной одури и тревоги. Но тотчас же привычные мысли о делах текущего дня взяли верх, и Баранов стал мне противен, как скользкий гриб погреба, когда, протягивая руку за молоком, наталкиваешься пальцами на мокрую гриба шляпку. По-видимому, спутник мой считал меня тем же, чем был сам, – экземпляром редкостной чудаковатой породы людей.
НАПАДЕНИЕ
– Вот что, – сказал я, – ложитесь и подыхайте. Но я вижу нечто лучшее впереди: дрезину. Видите вы ее? Она стоит в тупике, около семафора. Теперь время отдыха, и на линии никого не видно. Что если мы сядем на дрезину и поедем к реке?
Утром, наскоро позавтракав, Пит и Боб поспешили в штаб-квартиру. Юпитер и Вортингтон уже ждали их в «роллс-ройсе». Ребятам предоставили возможность пользоваться этой машиной после того, как Юпитер помог его владельцу выиграть сложное дело.
Признаюсь, гордость не позволила мне сделать это одному, оставив русского. Я хотел показать ему, как весело и бойко течет плохая жизнь в хороших руках.
— Сначала едем на студию к мистеру Хичкоку, Вортингтон, — распорядился Юпитер, забираясь в автомобиль.
– А относительно того, что вы говорили, – прибавил я, – то знайте, что я, Бангок, возьму приз.
— С удовольствием, мастер Джонс, — подтвердил Вортингтон.
– А если нет? – оживленный, по-видимому, насмешливым моим тоном, возразил он.
Несмотря на их теперешнюю дружбу, элегантный шофер считал своим долгом быть безукоризненно вежливым. Они быстро добрались до знаменитой кинофабрики.
– Только если подохну. Но пока жив… – И я вспомнил, что я действительно жив, а карты у меня в руках все. – Нет, милый, – прибавил я, – вы для меня только химическая реакция. Я начинаю шипеть. Идите.
— Итак, мои юные друзья, какие события привели вас ко мне на этот раз? — спросил знаменитый режиссер, сидевший за громадным письменным столом в своем офисе.
Вяло улыбаясь, русский пошел за мной. Смазанная блестящая дрезина понравилась мне с первого взгляда. К тому же после сказанного отступать было поздно.
Ребята с жаром поведали ему о событиях прошлой ночи и таинственной записке, которую нашли в статуэтке. Мистер Хичкок спокойно слушал, пока Юпитер не дошел в своем рассказе до золотой статуэтки и не выложил ее па стол режиссеру.
Я взялся за ручки, нажал их и, памятуя, что нужно удирать как можно скорее, вместе с Барановым, сидевшим, опустив голову, с грохотом пролетел по стыкам у семафора, прибавил ходу, а затем наш краденый экипаж, скользя по новеньким рельсам, обогнул закругление.
Глаза у Хичкока загорелись, когда он увидел усмехающегося человечка.
— Она действительно очень древняя, как правильно догадался Юпитер. И это, без сомнения, амулет племени американских индейцев. Мне довелось познакомиться с искусством этого народа во время съемок многосерийного фильма для телевидения. Скажу вам, это наверняка работа наших местных индейцев племени чамаши. У нас был в фильме один похожий.
IV. Второе искушение дьявола
— А что такое амулет, сэр? — спросил Пит.
— Это магический предмет, который обычно носят на шее, чтобы отогнать злых духов или привлечь удачу, — объяснил мистер Хичкок. — Вот почему на голове этой фигурки металлическая петелька. У племени чамаши много разных амулетов такого рода.
— Ух ты! — воскликнул Пит. — А я не знал, что у нас вокруг Роки-Бич были индейцы.
Я качал рычаги дрезины с такой яростью, что потерял шляпу. Ее сорвало воздухом, и она, слетев под откос, исчезла. Навстречу нам неслись рельсы, шпалы, синий горизонт лесистых холмов. Баранов встал. С тем выражением тупого равнодушия, какое было характерным для него в моменты, требовавшие наибольших усилий, русский, схватившись за вторую ручку, лицом ко мне, наклонил, как бык, голову и начал работать.
— Конечно, были, Пит, — сказал Боб. — Я читал про чамашей. Это было маленькое мирное племя. Они жили прямо здесь на берегу, а потом работали на испанских поселенцев.
— Совершенно верно, — подтвердил мистер Хичкок, — но в данный момент меня больше интересует ваша хохочущая тень. Вы говорите, она была высокая, сгорбленная, с маленькой головой, которая как-то дергалась, и смех был странный?
«Парень встряхнулся!» – подумал я. Он обнаружил недюжинную силу. Узловатые пальцы его крепко стискивали деревянный брус рычага. Мы качали с остервенением. Ни слова не было произнесено между нами. Площадка дрезины, дребезжа на стыках рельс, сотрясала все тело. Пот заливал глаза, и я был мокр, как рыба.
— Да, сэр, — подтвердил Боб.
Вероятно, мы проехали верст тридцать, так как характер местности изменился на наших глазах несколько раз. Мы мчались теперь в долине, цветущей, как лицо деревенской красавицы, а впереди, разбросанный островами, бежал к нам навстречу дивный лес козерога, полный редких узоров и очертаний.
— Она была очень близко от вас, однако каждый из вас описывает этот смех совершенно по-другому. Что ты на это скажешь, мой юный Джонс?
— Я не знаю, — растерянно признался Юпитер.
– Гудок! – сказал русский. Вытирая лицо ладонью, он вопросительно смотрел на меня, прислушиваясь. Я завертел головой, паровоз – спереди или сзади – безразлично – выкидывал нас с колеи. Гудок повторился, эхо пронзительного его крика гулко огласило окрестность. Мы уже проехали в лес; страдая от жары, я вытащил из кармана платок и обвязал голову.
— Я тоже пока не знаю, — сказал мистер Хичкок. — Ну, а что за письмо выпало, как вы говорите, из статуэтки?
– Если локомотив нас нагоняет, а не встречает, – сказал я, – мы можем еще проехать с версту. Ну-ка, подбавь дров!
И мы начали качать так усердно, что плечам угрожал вывих. Рельсы шли на уклон, потом сделали громадное закругление, и наконец прямой, как игла, путь открыл длинную, правильную аллею леса и насыпи. В конце аллеи, пыхая белыми барашками пара, чернел похожий на дымящуюся груду углей далекий локомотив.
Юпитер протянул знаменитому режиссеру клочок бумаги. Мистер Хичкок внимательно в него вгляделся.
Мы пролетели мимо карьера, где, копая лопатами, суетились черные землекопы, с удивлением оборачиваясь на нас, и я, бросив качать, сказал:
– Тормоз!
— Действительно, черт побери, написано кровью. И, судя по всему, написано недавно. Записка недолго пролежала внутри амулета.
— Вам знаком этот язык, сэр? — спросил Боб.
Русский затормозил. Дрезина, заскрипев осью, пробежала еще сажен пятнадцать, остановилась, и мы, соскочив шагах в сорока от локомотива и изумленного лица машиниста, бросились бежать к лесу. Оглядываясь на ходу, я увидел ряд платформ с земляным балластом и тучи пара – поезд дал задний ход. Баранов, тяжело дыша, бежал сзади меня. Очень хорошо понимая, что нам грозит в случае поимки, я не жалел себя. Сырые, дикие заросли, сумрак и раскидистые кроны деревьев теснили нас; мой бег походил на драку в толпе, – невидимые враги били меня по лицу, рукам и всему телу мясистыми, зелеными узлами растительных канатов, острыми, как сабли, листьями и твердыми сучьями. С насыпи донесся заглушенный лесом хор восклицаний; тотчас же, прибавив ногам бодрости, хлопнули выстрелы магазинок, и пули, резко визжа, просекли над головой листву.
— К сожалению, нет. Такие письмена мне не встречались.
Шатаясь от изнеможения, я остановился. Баранов был тут же; бледный, как стекло, он прислонился плечом к стволу, закрыл глаза и опустил голову. Я сел, потом лег. Голова закружилась; сам я, лес и зелень казались мне огромным волчком, пущенным с убийственной быстротой. Но мы, вероятно, успели забежать далеко, так как полная, хмурая тишина окружала нас. Отлежавшись, я встал.
— Черт! — воскликнул Пит. — Юпитер был уверен, что вы нам поможете, сэр.
Баранов сидел у дерева, свертывая еще дрожащими от испуга пальцами папиросу.
– Мы, должно быть, недалеко от реки, – сказал я. – В конце концов, дерзость прошла нам благополучно. Вставайте, надо идти.
— Что же теперь делать? — расстроенно спросил Боб.
Он молча поднялся. По-видимому, даже с его фантастических точек зрения оставаться в лесу было нелепо. Простояв минуту на месте – отчасти для того, чтобы дать себе как следует отчет в происшедшем и в том, что предстоит, отчасти потому, что ноги еще плохо слушались, – я и русский пошли вперед, придерживая вправо, к полотну дороги, чтобы не сбиться, и минут через десять увидели в темных просветах стволов, спутанных кружевами ползучих стеблей, солнечную гряду насыпи.
— Но все-таки я смогу принести вам пользу, несмотря на мое незнание языка, — улыбаясь, заявил мистер Хичкок. — Я вас пошлю к своему приятелю, профессору университета Южной Калифорнии. Он знаток языков американских индейцев и консультировал наш фильм. Живет он в самом Роки-Бич. Мой секретарь даст вам его адрес. Буду ждать сообщений о ваших успехах.
Сколько мы шли – не помню. Не теряя из виду указывающих путь рельс, я, с Барановым в тылу, двигался механически, без раздражения и нетерпения. Я шел потому, что ничего другого не оставалось. Усталость сделала нас безмолвными; странные, великолепно разодетые птицы пролетали в воздухе, живое кольцо змеи, путаясь в траве, убегало, заслышав шум наших шагов; звуки, напоминающие сдавленный вопль, вздохи, глухой свист, отдаленный топот скользили по сторонам, в таинственных углублениях темно-зеленых лесных ниш, а мы, отупелые и разбитые, безучастно подвигались к реке, сухо отмечая утомленным вниманием торжественный, притаившийся праздник жизни лесных существ, полный очарования. Золотые локоны солнца, падая в тенистую глушь, блестели красноватым оттенком, растягивались и холодели – признак близкого вечера.
Ребята, распрощавшись с режиссером, задержались возле стола его секретаря, чтобы взять адрес профессора Уилтона Дж. Меекера, который, как оказалось, жил всего в нескольких кварталах от «Центра утильсырья Т. Джонса».
Юпитер попросил Вортингтона отвезти их к дому профессора, а потом вернуть «роллс-ройс» в агентство. Домой они могли дойти и пешком.
Время от времени, чувствуя голодный позыв, я курил, но это помогало и плохо и очень сомнительно: глотки дыма усиливали слабость. Ровная, настойчивая мысль о пище преследовала меня; вчерашний день прошел на диете, сегодняшний угрожал тем же. Кроме револьвера, оттягивавшего мой карман, у нас не было никакого оружия; рассчитывать же на удачную охоту с помощью семи пуль – забавно. Я спросил:
Маленький белый домик профессора стоял в стороне от шоссе. Густые заросли тропических растений окружали белый деревянный заборчик. Ребята открыли дощатую калитку и по выложенной кирпичом дорожке направились к парадной двери. Они прошли уже полпути, как вдруг из зарослей прямо перед ними появился человек.
– Есть хочется?
— Ребята! — вскрикнул Боб.
– Да, – сказал Баранов, – и это хуже всего. Я обедал третьего дня, но очень легко, по-дамски.
Незнакомец был небольшого роста, широкий в плечах, очень смуглый. На темном лице ярко выделялись блестящие белые зубы и свирепые черные глаза. Одет он был во все белое: свободную рубашку из грубой ткани, короткие штаны из того же домотканого материала и широкополую шляпу. Босые ноги были тоже темные и очень мускулистые. В руке он держал длинный нож.
Он остановился, держа руку козырьком у глаз, выражение уверенности блеснуло в его лице.
– Река, Бангок, – спокойно произнес он. – Это река.
Увидев, как этот человек приближается к ним быстрыми шагами, ребята остановились, как загипнотизированные. Человек, угрожающе размахивая ножом, кричал что-то на своем резком непонятном языке. Прежде чем ребята смогли что-то сказать или сдвинуться с места, он уже был рядом, молниеносно выхватил у Юпитера крошечный золотой амулет и бросился в кусты. Прошло несколько мгновений, прежде чем ребята обрели дар речи.
Повеселев, я посмотрел в направлении его взгляда. Мы стояли совсем близко от насыпи; за рельсами, в просветах противоположной стены леса, по-видимому, представлявшего собой лишь узкий мысок, в низком свете заката блестела вода.
— Он же унес амулет! — закричал Пит и, не думая об опасности, кинулся вслед за похитителем в густые заросли.
Я облегченно вздохнул. Река – это прямой путь к населенным местам, городу, океану и пароходу.
Боб и Юпитер не отставали.