4

— Разве ты не бреешься? — спросил Фабер. Он ехал по автобану в сторону центра города.

— Бреюсь, конечно. — Голос Горана прозвучал удрученно. — Но с этими волосами я просто не могу справиться! Доктор Белл говорит, что это связано с лекарствами. У меня теперь растут волосы по всему телу. Пальцы и руки дрожат. Ноги горят. Будем надеяться, что хуже не будет. Я знаю, что должен принимать лекарства. И я принимаю их, деда, не бойся! Но еще раз я через такое вряд ли пройду! Это и неприятно — из-за Петры, можешь себе представить?

— Ей самой приходится принимать лекарства, она все понимает.

— Да, именно это она и говорит.

— Горан больше не живет в госпитале, — пояснила Мира. — Он живет вместе со мной в пансионате и ходит в больницу только на обследования.

— Здорово, — сказал Фабер.

— Пока не очень, — сказал Горан. — Но когда мне действительно станет лучше, тогда мне, возможно, снова разрешат играть в баскетбол — как ты думаешь?

— Надо спросить об этом доктора Белла.

Фабер добрался до кольцевой дороги, проехал некоторое время по ней и затем свернул на Верингерштрассе в сторону города.

— Ты куда едешь, деда?

— Сюрприз, — сказал Фабер.

— Класс! — воскликнул Горан.

— Что значит сюрприз, Роберт? — спросила Мира. — Мы должны вернуться в пансионат.

— Не должны!

Горан засмеялся.

Фабер доехал до парка и, следуя за трамвайными рельсами, свернул с Верингерштрассе на Гентцгассе.

— Пожалуйста, достань план города из бардачка, — попросил он Горана. — Найди округ Веринг! Нашел?

— Да!

— Сейчас должен быть железнодорожный переезд.

— Правильно. — Горан снова засмеялся. — Вон там впереди уже видно!

— Теперь повернем налево на… — Фабер посмотрел на бумажку, которую достал из кармана. — …Гербекштрассе. Ее ты тоже нашел?

— Вот она.

Фабер поехал медленнее. Они попали в тихий район с виллами.

— Внимание! Теперь должна быть Альзеггерштрассе.

— Альзеггерштрассе? — Горан низко склонил голову над развернутой картой.

— Альзеггерштрассе! Поворот с Гербекштрассе!

— Вот она! Второй поворот налево, нет, уже следующий поворот!

— Спасибо, Горан, — сказал Фабер.

— Роберт! — закричала Мира. — Что это значит? Что тебе здесь надо?

— Совершить кражу со взломом.

— Что?

— Кража со взломом.

— Где ты собираешься красть?

— На Альзеггерштрассе.

— Господи, да ты пьян!

— Ни капли.

— Тогда ты сошел с ума!

— Я нормален, как всегда, любимая.

— Что значит — ты собираешься совершить кражу со взломом?

— Это значит то, что значит — совершить кражу со взломом. Я, по-моему, ясно выразился, или нет, Горан?

Тот просто визжал от восторга.

— Совершенно ясно, деда!

— Роберт!

— Любимая Мира?

— Ты… ты… ты… ты…

— Ну!

— Ты… ты ведь не собираешься серьезно…

— Конечно, не серьезно. Только для удовольствия. Уже Альзеггерштрассе, так, Горан?

— Да, это она, деда. Включай сигнал поворота!

— Уже включил! Вот мы и здесь! Все прошло отлично. Спасибо, Горан. Можешь снова сложить карту!

Фабер свернул на Альзеггерштрассе. По обоим сторонам дороги стояли старые деревья, а за ними в больших садах виднелись виллы. Дорога круто шла в гору, похоже, мало кто ходил здесь пешком. Машина миновала маленькую боковую улочку, на которой дети играли в классики «Огонь и вода».

— Справа четные номера, слева нечетные. Я хочу вломиться в дом с нечетным номером. Ты что думаешь об этом?

— Немедленно остановись и выпусти меня!

— Вообще-то я спросил Горана, любимая. Я не могу тебя здесь высадить. Ты не найдешь дорогу назад. Подумай об опасностях большого города, Мира!

Горан подавился от смеха. Фабер похлопал его по спине.

— Все нормально, приятель?

— О… о… о’кей, деда!

— Ты тоже хотел бы вломиться в дом с нечетным номером?

— Пожалуйста, деда, пожалуйста!

— Или ты предпочтешь четный номер?

— Нет, нет, нет! С нечетным номером!

— Посмотри налево! Вон там парочка роскошных домов. Какой мы выберем? Красный? Нет, лучше поищем еще. Тот, что с большой собакой, оставим в покое. Я боюсь собак. Желтый? Нет, слишком маленький… Вот! Та песочного цвета вилла с балконами и большим садом нравится мне больше всего. Что скажешь, Горан?

— Мне… мне… — Мальчик от волнения едва мог говорить. — Мне тоже!

— Тогда попробуем. — Фабер вырулил машину на левую полосу движения и остановился у края дороги между двумя деревьями. — Вперед! Время пошло. Через три минуты мы должны быть внутри!

Вокруг участка шел высокий забор из черных металлических стержней, которые были увенчаны сверху пиками. Фабер уже подходил к калитке рядом с гаражом. Горан шел вслед за ним. Он возбужденно дышал, почти задыхаясь.

— Роберт! — закричала Мира. — Остановись же, ненормальный!

— Тссс! — зашипел на нее Фабер. — Кто же вламывается в дом с таким шумом?

Горан стонал от блаженства. «Бедный, любимый ребенок», — подумал Фабер.

— Как мы попадем внутрь?

— У меня есть отмычка! — Фабер драматическим жестом выудил из кармана связку ключей. — Даже несколько отмычек. — Он засунул ключ в замочную скважину калитки. — Этот не подходит. — Он стал пробовать дальше. — Этот тоже… вот этот подходит! — Он нажал на створку, и она распахнулась. — Осталось две минуты, или сигнализация сработает!

Они поспешили по белой гравиевой дорожке через сад к дому, мимо цветущих клумб и кустарников высотой с дерево. Входная дверь была сделана из массивного дерева.

Первый же ключ, который Фабер вставил в скважину, подошел. Дверь отворилась.

Горан хихикал, кудахтал, подавился и стал судорожно хватать воздух. Мира почти бегом нагнала их, покраснев от волнения.

— Ненормальные! За что меня Бог так наказывает?

— Не слушай ее! — сказал Фабер Горану. — Осталась одна минута. Где щит сигнализации?

— Рядом с тобой на стене висит ящик с надписью «Осторожно, снабжен электрической сигнализацией».

— Молодец, — сказал Фабер. Маленьким ключиком со связки он открыл стальную дверцу ящика, за которой сияли огоньки многочисленных красных лампочек. Самая большая находилась рядом с пультом. Фабер повернул ключ на этом пульте. Все красные лампочки погасли. Вместо этого зажглась одна зеленая.

— Ура! — закричал Горан. — Ты просто ас, деда!

— Тут главное — опыт. Если вламываешься в дома так часто, как делаю это я… — Мира, шатаясь, вошла в дом. — А вот, наконец, и ты любимая. Теперь давайте спокойно все осмотрим! Вы двое, пошли за мной!

— Роберт! Роберт! Нас всех посадят в тюрьму! — заныла Мира, хотя ей уже стало ясно, что Фабер разыграл настоящий спектакль, чтобы доставить Горану радость, и она как могла подыгрывала ему.

— Никого не посадят в тюрьму!

— Нас всех! Немедленно! Соседи… Зачем ты делаешь это?

— У меня как-то так сразу возникло желание.

— Что у тебя возникло?

— Желание. Разве ты не знаешь, что такое желание, чаровница моя?

— У тебя… у тебя возникло желание вломиться в чужой дом?

Мира, словно актриса из самодеятельного театра, делала что могла. Даже чересчур. Но Горан этого не заметил.

— Уже когда я вылетел из Цюриха. У меня возникло желание отведать коктейль из лангустов. Но желание совершить взлом все же было сильнее. И оно не исчезло за время полета. Становилось сильнее. Я знаю Альзеггерштрассе. Здесь однажды было совершено убийство. — И это даже было правдой.

— Что здесь было? — спросил Горан.

— Убийство. Один ревнивый молодой человек застрелил сказочно красивую молодую даму. Она была совершенно голая — прости, Горан — и совершенно мертвая, когда я увидел ее. Рыжая… такая красивая… Ну, не прямо в этом доме, но поблизости…

— Когда это произошло?

— Тысяча девятьсот сорок восьмой! — Горан посмотрел на Фабера. Они прошли через большую, обшитую деревом прихожую, из которой широкая лестница вела на балюстраду, вдоль которой были развешаны картины, вошли в гостиную, обставленную антикварной мебелью, окна гостиной смотрели на сад. — Тысяча девятьсот сорок восемь… сорок пять лет назад?..

— Да нет же! Сорок шесть лет назад!

— И тогда здесь лежала прекрасная, голая рыжеволосая женщина, застреленная? — Горан разинул рот.

— Надо говорить: застреленная, рыжеволосая женщина, Горан. Ты должен обратить внимание на твой немецкий! Она лежала не в этом салоне, а на полу одного салона в соседнем доме. Мужчина, который ее застрелил, вообще-то тоже лежал. Тоже мертвый. Он застрелился сам. Сначала ее, потом себя. Наоборот эту операцию проделать было бы проблематично. Было очень много крови, красивый ковер был весь пропитан кровью. Ужасное свинство, должен тебе заметить.

— Как… как ты сам здесь оказался?

— Нас вызвали соседи, они услышали выстрелы.

— Кого «нас»?

— Американскую военную полицию. Я тогда служил у них переводчиком, тебе Мира наверняка рассказывала.

— Ну конечно! — Горан был очень взволнован. — И тогда вы выехали из вашего отделения?

— Как сумасшедшие, Горан. Как сумасшедшие. Но мы приехали слишком поздно. Плохо, плохо. Берегись ревности, Горан! Ревность губительна. Ну так вот, тогда я успел осмотреться здесь, пока криминалисты и полицейский врач работали. И я решил, что когда-нибудь буду жить на Альзеггерштрассе. И когда в Цюрихе меня охватило это дикое желание, я подумал, как было бы чудесно жить здесь вместе с вами. Я имею в виду, пока ты выздоровел не до конца, нам надо оставаться в Вене, ведь так? И вы двое не можете вечно оставаться в пансионате Детского госпиталя, и я не могу вечно жить в этом пансионе. Нам требуется временное жилище. И вот в Цюрихе в аэропорту мне вспомнилась эта рыжеволосая девушка и этот красивый район, и я подумал, не осмотреться ли нам здесь после моего прилета! Если мы найдем виллу, которая нам понравится, то мы возьмем ее.

— Роберт! — закричала Мира, воздевая руки.

— Что, сладкая моя?

«Она великолепна, — подумал Фабер. — Для детского представления. Просто великолепна!»

— Я не хочу больше об этом слышать!

— А это определенно столовая, — сказал Фабер, продолжая идти. — Мебель просто удивительная! А обои! Очень элегантно! Ты должна это признать, Мира, что это с необыкновенным вкусом обставленный дом… Гм, гм, зимний сад, тоже очень красиво… Давайте сходим наверх и посмотрим комнаты для гостей и спальни.

— Роберт! Роберт! — Мира, всхлипывая, подавала свои реплики.

— Пойдем с нами, Мира, ты должна все осмотреть и положительно оценить, иначе мы не останемся. Я же не могу один принять решение… Вы двое тоже должны высказать свое мнение!

Он начал подниматься по лестнице на второй этаж, Горан хромал рядом с ним. Мира попыталась удержать Фабера за куртку.

— Роберт, я тебя умоляю…

— Отцепись от моей куртки, любимая!.. Ты не хочешь? Тогда мне придется тащить тебя силком. Хотя в таком изысканном доме, это будет выглядеть не очень подобающе для леди… Иисусе, это, наверное, спальня! Нет, это чистое блаженство! Широкая кровать, большая ванная рядом… дверь во вторую спальню… еще одна ванная. А здесь третья спальная комната… для гостей… теперь она твоя, Горан, очень удобно…

— Сумасшедший! Ты же совершенно ума лишился! — запыхавшись от усердия, проговорила Мира, стараясь помочь, и подумала: «Любопытно, что он задумал на самом деле».

— Конечно, любимая, конечно. И тебе известно об этом уже сорок лет… Ах, а здесь, на другой стороне, кабинет, библиотека. Черт возьми, какая роскошь! Большие стеклянные двери! Открой их, Горан, открой!.. Нет, какой балкон! Отсюда видна вся Вена, Дунай, горы вдали, это Малые Карпаты, об этом известно каждому образованному человеку… Представьте себе, что мы стоим здесь ночью… море огней разливается под нами внизу… и бархатное небо, усыпанное звездами над нашими головами… Я думаю, мы возьмем этот дом, правда?

— Да! — закричал Горан.

— Мира?

Она опустилась в плетеное кресло и совершенно бессмысленно двигала ногами туда-сюда, явно выбившись из сил.

— В библиотеке я видел бар, Горан. Ты ведь знаешь, как выглядит французский коньяк. Принеси, пожалуйста, бутылку и стаканчик для Баки… Радость… ты сам видишь, была для нее слишком велика…

В большой комнате с книжными стеллажами зазвонил телефон. Фабер подошел и снял трубку. Раздался мужской голос:

— Как это было дальновидно с вашей стороны написать завещание, господин Фабер. Вы скоро сдохнете. — Клик. Связь оборвалась.

Фабер замер в неподвижности.

«Естественно, эти ребята ничуть не отказались от своего намерения, — подумал он. — Наоборот. Кольцо сжимается. Как пес, взяв след, охотники и смерть все ближе с каждым часом. Я должен быть очень осторожен. Я буду очень осторожен».

Телефон зазвонил снова.

Он рывком поднес трубку к уху и, задыхаясь от ярости, сказал:

— Время покажет, кто сдохнет, ты, нацистская свинья!

— Scusi tanto![106] — сказал мужской голос. — Это почему же я нацистская свинья?

— Луиджи! — закричал Фабер, который узнал голос своего таксиста из Люцерна. — Простите! Это ошибка! Мне только что… Не важно… Как дела, Луиджи? Что случилось?

Луиджи, который всегда охотно смеялся, засмеялся.

— Сегодня утром я приехал забрать порнокассеты, — сказал он затем. — В двух коробках, фрау и господин Каллина все еще были в отеле «Националь», и фрау Анны тоже еще не было. У меня же был ключ, ведь так?

— Да, Луиджи.

— Я ваш старый друг, сказали вы, со мной вы можете говорить как мужчина с мужчиной, Signore Faber.

— Добрый старый Луиджи! И что?

— Итак, я беру две коробки с видео и несу их в мой «ровер». Мой прекрасный, большой «ровер». Полноприводной, пятиступенчатая коробка передач, кондиционер и закрывающиеся фары и…

— Да, Луиджи, да. И что?

— Потом навожу порядок на чердаке и хорошенько все запираю, а когда снова выхожу на улицу, «ровера» там не оказывается.

— Что значит не оказывается?

— Это значит, его украли, Signore. Воры, должно быть, наблюдали за мной. Ключ от зажигания я оставил в боковом кармане двери — какой же я идиот!

— Мне чертовски жаль, Луиджи.

— Вы здесь совсем не виноваты! Это я во всем виноват, я imbecille![107] Оставил ключ… В Люцерне каждому известен Луиджи Фортанелли и всем известен мой «ровер». И моя жена molto[108] католичка, aiaiai!

— И что вы сделали?

— Что я мог сделать? Пошел в полицию и заявил, что «ровер» украли. La polizia[109] составила протокол. Когда? Где? Адрес? Что было в «ровере»? Не мог же я сказать, что две коробки с порновидео?

— Что же вы сказали?

— Ничего. В «ровере» ничего не было, сказал я. Через полчаса они звонят мне по радиотелефону в такси. Полиция уже нашла «ровер».

— Где?

— На стоянке возле шоссе на Готард. Я сразу поехал туда. Все в порядке. «Ровер» в полном порядке. Но порно исчезли. — Луиджи засмеялся. — Только порно. Пустые коробки воры оставили на стоянке. На них стоит мое имя, мой адрес и мой номер телефона. Их написали вы, когда специально оставили коробки для меня на чердаке. Действительно molto католичка, моя Изабелла. И всему Люцерну известен Луиджи Фортанелли.

— Я немедленно позвоню в полицию и скажу, что это были мои видеокассеты!

— Dio mio,[110] не звоните, Signore! Я не сказал в polizia, что было в коробках. Воры все забрали и скрылись, и в polizia никогда не узнают, что было в коробках.

— А если узнают?

— Тогда остается только одно, Signore, и вам, и мне: врать, врать, врать! Поэтому-то я сразу и позвонил. Нам остается только молиться Мадонне, чтобы воров никогда не нашли. Хорошие воры! Смелые воры! Прилежные воры — будем надеяться! — С Луиджи случился новый приступ веселья. — Buona notte, Signore![111]

— Buona notte, Луиджи! — сказал Фабер, положил трубку и снова вышел на балкон.

— Кто это был? — спросила Мира.

— Старый друг из Люцерна, — сказал он. — Он приводил дом в порядок.



— Что случилось? — спросил пять дней назад адвокат Вальтер Маркс в большой гостиной дома на Беллеривштрассе в Люцерне, когда Фабер стремительно вышел на террасу.

— Упал лист с дерева гинкго, — сказал тот и поднял его.

Раздался дверной звонок.

Сразу после этого в комнату вошла Анна Фер.

— Господин и фрау Каллина уже здесь, господин Фабер.

— Пригласите их войти!

Оба друга услышали голоса. Затем в комнату вернулась Анна Фер с посетителями. Мужчина был примерно одного возраста с Фабером, высокий, сильный и загорелый. Он носил очки с толстыми стеклами и был совершенно лыс. По сравнению с ним женщина выглядела маленькой, хрупкой и моложавой, хотя ей определенно было за шестьдесят. На ней было серебристое летнее платье, на нем белый льняной костюм. Хрупкая женщина была очень бледной.

После обоюдного знакомства Отто Каллина сказал:

— Спасибо, что приняли нас так быстро, господин Фабер. Вас давно не было. К счастью, ваша домоправительница знала, когда вы появитесь.

— Присаживайтесь! Как вы сюда добрались?

— На такси.

— Очень жарко. Что вы хотите выпить?

— О, не стоит трудиться…

— Это совсем не трудно! Чай? Кофе? Апельсиновый сок?

Наконец изящная женщина попросила апельсинового сока, ее муж — «Перье».[112]

Анна Фер быстро удалилась.

Наступила тишина, пока посетители рассматривали комнату и террасу с видом на город в долине. Сначала они посмотрели друг на друга и улыбнулись.

— Мы все так себе и представляли, — сказал Отто Каллина с венским акцентом. — Вы живете в раю.

— Вы правы, — сказал Фабер. — Вместе с тем я очень редко здесь бываю… с тех пор как умерла моя жена.

— Мы слышали об этом, — сказала Хельга Каллина осторожно. — С тех пор вы постоянно разъезжаете. Уже шесть лет.

Анна Фер вошла с серебряным подносом и выставила напитки на большой стеклянный стол.

— Спасибо, фрау Анна, — сказал Фабер.

Она кивнула и исчезла.

— Я должен объяснить вам наше положение, — сказал Каллина. — Мы живем в Вене. У нас есть там дом в Вестенде. Я банкир. Мой коммерческий банк я продал уже десять лет назад. Восемь месяцев назад моя жена была вынуждена лечь на операцию. Хельга из Швейцарии. Операцию сделали в госпитале кантона Санкт-Галлен. Хельга родом из Санкт-Галлена. Она знакома с местными хирургами. В Вене тоже есть превосходные врачи, но…

— Вам не обязательно продолжать, — сказал Фабер. — Мы очень хорошо понимаем это, милостивая фрау.

Изящная женщина улыбнулась ему.

— После операции Хельга была очень слаба. Врачи посоветовали реабилитационную клинику неподалеку, в горах, она называется «Соннматт». Чудесно.

— Я знаю, — сказал Фабер.

«Натали тоже пожелала провести время после операции в «Соннматте».

— Я была очень счастлива там наверху, — сказала Хельга Каллина тихо. — И я неплохо отдохнула там. Но все же не вполне. Врачи в Санкт-Галлене хотели бы, чтобы я провела здесь хотя бы полгода, еще лучше целый год — недалеко от них.

— Тогда мы переехали в «Националь», — сказал Отто Каллина. — Нам знакома эта местность. Самое прекрасное место здесь наверху, и ваш дом самый красивый из всех. Мы то и дело стояли перед ним, так сказать, мы слышали, что вы часто находитесь в отъезде. Это продолжалось довольно долго, пока мы не решились позвонить в дверь. Ваша домоправительница, очень приветливая особа, сказала, что не может сообщить нам ваше местопребывание. И, конечно, в ваше отсутствие было совершенно невозможно осмотреть дом. Она сказала, что вы непременно позвоните, как только вернетесь домой. Так оно и случилось. Мы еще раз хотим поблагодарить вас за то, что вы приняли нас.

Его жена встала и вышла на террасу. Теперь она мелкими, осторожными шагами вернулась назад.

Александр Степанович Грин

— Так красиво, — сказала она, — так удивительно красиво… — Она села рядом с мужем, и тот любовно погладил ее по спине. — Может, нам повезет, Отто.

Создание Аспера

— Да, Хельга, — сказал он. — Я очень на это надеюсь. — Каллина повернулся к Фаберу. — Для моей жены было бы величайшим счастьем этот год, который она должна провести рядом со своими врачами, прожить здесь, в вашем доме.

— В моем доме? Но вы даже не знаете его! Вы никогда не видели его изнутри!

I

— Мы снова и снова смотрели на него снаружи. И теперь видели, по крайней мере, часть изнутри. Я только прошу вас, не сочтите наше предложение за наглость, господин Фабер.

В мрачной долине Энгры, близ каменоломен, судья Гаккер признался мне во многом необычайном.

— Я пока даже не знаю, какое предложение вы имеете ко мне!

— Друг мой, — заговорил Гаккер, — высшее назначение человека — творчество. Творчество, которому я посвятил жизнь, требует при жизни творца железной тайны. Имя художника не может быть никому известно; более того, люди не должны подозревать, что явления, удивляющие их, не что иное, как произведение искусства.

— Георг, консьерж в «Национале», сказал нам, что он слышал, что вы с некоторого времени проживаете в Вене.

Живопись, музыка, поэзия создают внутренний мир художественного воображения. Это почтенно, но менее интересно, чем мои произведения. Я делаю живых людей. С этим возни больше, чем с цветной фотографией. Тщательная отделка мелких частей, пригонка их, чистка, обдумывание умственных способностей созданного вновь субъекта, а также необходимость следить за тем, чтобы он поступал сообразно своему положению, — отнимают немало времени.

— Откуда ему это известно?

— Он слышал это. От одного постояльца. Георг считает, что, возможно, вы будете писать в Вене новую книгу. Вы всегда путешествовали, когда писали, сказал он. Пожалуйста, не сердитесь на него, господин Фабер! Он хотел как лучше.

— Нет, нет, — продолжал он, заметив на моем лице недоверие и натянутость, — я говорю серьезно, и вы скоро это увидите. Как всякий художник, я честолюбив и желаю иметь последователей; поэтому, зная, что завтра окончу жизнь, решился доверить вам метод, посредством которого достиг известных результатов.

— Я не сержусь на него. Это так, я живу в Вене. С родственниками. Предположительно это продлится довольно долго.

Земля скупо создает новые виды растений, животных и насекомых. Мне пришла мысль внести в роскошное разнообразие природы еще более разнообразия путем создания новых животных форм. Открытие новой разновидности кокуйоnote 1 или орхидеи увековечивает имя счастливого профессора, тем более мог гордиться я, если бы удалось мне, — не путем скрещивания, это путь природы, — а искусственно изменить видовые признаки отдельных особей с сохранением этих изменений в потомстве. Я нашел верный путь, столь странный, но бесконечно простой, что вы, если я посвящу вас в свое открытие, должны изумиться. Однако я молчу, чтобы не сделать бедных животных пасынками ученого мира, забавными униками: теперь же они — предмет благоговейного изучения, завоеватели славы своим исследователям.

— Господи, — сказала Хельга Каллина. — Только бы получилось…

— Что получилось?

Я создал плавающую улитку с новыми органами дыхания; шесть пород майских жуков, из коих одна особенно замечательна выделением благовонной жидкости; белого воробья; голубя-утконоса; хохлатого бекаса; красного лебедя и много других. Как вы заметили, я выбирал общеизвестные, легко встречаемые виды с целью наискорейшего их открытия учеными. Мои произведения вызвали фурор; автором считали природу, а я читал о плавниках новой улитки с улыбкой и нежностью к маленьким тварям, отцом которых был я. В это время, определяя границы возможного, я занялся деланием людей. Я придумал их три, выпустив в жизнь: «Даму под вуалью», известного вам «поэта Теклина» и разбойника «Аспера», относительно которого в стране не существует двух мнений: это — гроза округа.

— Когда мы услышали, что вы остановились в Вене, — сказал Отто Каллина, — нам в голову пришла идея спросить вас, не согласитесь ли вы поменяться с нами домами. Не навсегда, конечно, только на полгода или год… До тех пор пока моя жена будет находится под наблюдением врачей… пока вы пишете свою книгу… Я уверен, мы сможем с вами договориться… Конечно, вы должны сначала увидеть нашу виллу и решить, подходит ли она вам. Я уверен, она вам понравится. И с вашей стороны было бы очень любезно, показать нам ваш дом… хотя мы и совершенно уверены, что нашли самое лучшее, что может быть… Наша вилла полностью обустроена, и уже много лет у нас работает милая домоправительница. Она будет работать и у вас, мы спросили ее. И если фрау Фер согласится остаться у нас, то нам останется только перевезти из Вены личные вещи. А вам надо будет только переслать в Вену ваши личные вещи… Разве это не хорошее решение? Мы не можем вечно жить в отеле! Мы не знаем, где вы остановились в Вене, но в нашем доме вам будет намного удобнее работать… Я говорю слишком много, — сказал загорелый экс-банкир, — я знаю, но это самое большое желание моей жены…

Являлось бесцельной забавой производить обыкновенных людей, которых весьма достаточно. Мои должны были стать центром общего внимания и произвести сильное впечатление, совершенно так, как знаменитые произведения искусства; след, задуманный и проложенный мной, должен был глубоко врезаться в души людей.

Последовала тишина.

Я начал с «Дамы под вуалью» как с опыта. Однажды к прокурору главного суда в Д. позвонила стройная молодая женщина; лицо ее скрывал черный вуаль. Она объясняла, что желает видеть прокурора для секретных разоблачений по сенсационному процессу X., обвиненного в государственной измене. Слуга, ходивший с докладом, вернулся, но дама скрылась. В один и тот же час того дня, как обнаружилось, таинственная посетительница приходила с аналогичным заявлением к сенатору Г., министру юстиции, военному министру и инспектору полиции и везде скрывалась, не ожидая результатов доклада.

Затем Фабер сказал:

— Все это кажется мне в высшей степени разумным. Тебе, наверное, тоже, Вальтер. Особенно после нашего разговора, который только что состоялся между нами.

Предположения, возникшие в печати и обществе по поводу этого необъяснимого случая, доставили мне множество приятных часов. Уличные газеты кричали о мадам К., любовнице штабного генерала, заинтересованного в гибели подсудимого, другие, с пеной у рта, объявили даму хитрой выдумкой консерваторов, подкупленных министерской полицией, старавшейся прекратить скандал. Третьи, измышляя интригу государств иностранных, обвиняли в измене правительство и утверждали, что дама под вуалью — морганатическая супруга принца В., красавица, опасная для мужчин, какое бы высокое положение они ни занимали. Салонный шепот распространил клевету на женщин света и полусвета; в таинственной даме олицетворяли подкуп, разврат, интригу, происки партий, трусость и предательство. Наконец, общим голосом объявлена она была Марианной Чен, полубольной сестрой капитана Чена, женщиной, которой чудилось, что она знает всегда и везде правду.

— Я нахожу, что это отличное решение, — сказал Вальтер Маркс. — Короткой письменной договоренности будет достаточно.

Три года в четырех городах появлялась она, скрываясь от назначенных ею самой свиданий по разным, но всегда крупным делам, имеющим мировое значение. Никто не видел ее лица иначе, как на портрете, помещенном ею вместе с собственноручным письмом в «Парижском Глашатае». Вот этот портрет.

— Нам, конечно, следует спросить фрау Фер, — сказал Фабер, — и вы должны осмотреть мой дом, а я ваш…

Рассказ Гаккера взволновал меня, я начал верить ему; было здесь нечто, похожее на эхо в овраге, когда повторенный звук указывает глубину обрыва; эхом человеческого могущества звучал рассказ Гаккера.



Он подал мне фотографию; удачнее выбрать лицо, выражающее тайну, было бы трудно: с полузакрытыми, прямо смотрящими глазами под высоким и гордым лбом белело оно твердым овалом, и сжатые губы, казалось, только что покинул отнятый от них палец.

— …они и я все осмотрели, — рассказывал Фабер пять дней спустя на балконе виллы на Альзеггерштрассе, с которого открывался вид на весь город, а вдали виднелись горы, которые плыли в голубоватой дымке. Они теперь расположились в плетеных стульях под солнечным зонтом: Фабер, Мира и Горан. Оба потрясенно внимали его рассказу.

— Марианна Чен — символ всего темного, что есть в каждом запутанном и грозном для множества людей деле.

— Когда ты успел все здесь осмотреть? — спросила Мира.

— Сотворение поэта Теклина, переводчиком которого я состоял до его смерти, — более трудное дело. Как вы знаете, это писатель из народа, а художественные требования, предъявляемые самородкам, не превышают обычного, терпимого уровня; продуктивность их и демократические симпатии обеспечивают им весьма часто жирную популярность.

В редакциях стал появляться застенчивый деревенский гигант, предлагая приличные для необразованного человека стихи; на него обратили внимание, а через год он писал уже значительно лучше. Затем, после нескольких внушительных фельетонов и критических статей о себе Теклин исчез, изредка сообщая, что он в Индии, или Бухаре, или Австралии, с быстротой молнии перекатываясь из одного конца света в другой. Теклин продолжал писать строго-идейные в социальном смысле стихи; здоровая поэзия его удовлетворяла широкие слои общества, а слава росла. Я стал переводить его на всевозможные языки и, могу вас уверить, достиг тоже известности, как недурной переводчик.

— Тем же днем, когда чета Каллина посетила меня в Люцерне. Я показал им мой дом. Фрау Анна сказала, что хотела бы работать на эту семейную пару. Затем ранним вечером мы с бывшим банкиром вылетели в Вену. Я был от его дома в таком же восторге, как и он от моего. Домоправительница Каллина, которой он сообщил обо всем еще из Люцерна, помогла ему на следующее утро собрать все необходимое, что понадобится ему и его жене в Швейцарии. Вещи забрала одна транспортная фирма, которая переправит их экспресс-грузом. Я вернулся с Каллина в Швейцарию и запаковал с помощью Анны все, что может понадобится в Вене. Вещи уже в пути, им надо будет только пройти таможню. Завтра или послезавтра они будут здесь. Соглашение было подписано вчера у Фаллеггера. Я был уверен, что этот дом вам понравится. Он ведь вам нравится, не так ли?

Теклин умер недавно от желтой лихорадки в Палестро. Даже разбогатев, поэт обходился без прислуги, был вегетарианцем и любил физический труд.

— Он великолепен, — сказал Горан.

— Вы шутите! — вскричал я. — Но ведь это немыслимо!

— Я счастлива, — сказала Мира. — Столько красоты!

— Почему же? — Гаккер искренне удивился. — Разве я не могу сочинить плохие стихи?

— Значит, я правильно сделал, согласившись на обмен?

Он замолчал.

— Абсолютно, — сказала Мира. — Ах, Роберт… спасибо тебе!

II

— За что? Это промежуточное решение! Когда Горан окончательно выздоровеет — и фрау Каллина тоже — она вернется со своим мужем в Вену, а мы переедем в Люцерн. Прости, что не спросил вас! Но это должен был быть сюрприз.

— Это хорошее было произведение — Теклин, — сказал, выходя из задумчивости, Гаккер. — Я тщательно сработал его. Но перехожу к тому, кто мне интереснее всех, — к Асперу; не распространяясь о технике, я оставляю этот вопрос открытым. В настоящем примере вы увидите черновик, будни художника.

— Чудесный сюрприз, правда, Бака?

Аспер — тип идеализированного разбойника: романтик, гроза купцов, друг бедняков и платоническая любовь дам, ищущих героизм везде, где трещат выстрелы. Как это ни странно, но ожесточенно борясь с преступностью, общество вознесло над жуликами своеобразный ореол, давая одной рукой то, что отнимало другой. Потребность необычайного, — может быть, самая сильная после сна, голода и любви; писатели всех стран и народов увековечили в произведениях своих положительное отношение к знаменитым разбойникам. Картуш, Морган, Рокамболь, Фра-Диаволо, волжский Разин, — все они как бы не пахнут кровью, и мысль человека толпы неудержимо тянется к ним, как тянется, визжа от страха, щенок к медленно раскачивающейся голове удава. Это освежает нервы, и я создал легендарного Аспера. Порывшись в трущобах, где лица заросли волосами и пропиты голоса, я остановился на беглом, весьма опасном каторжнике. Не стоило мне больших трудов выгнать его за океан с помощью денег; он был хорошо известен полиции, его арест был мне невыгоден. Я воспользовался его именем «Аспер» — взял чужую мышеловку, но посадил в нее свою мышь. В нашем округе вооруженные грабежи — обычное явление, и я умело распорядился ими, но не всеми, а лишь такими, где преступники обходились без насилия и убийства. Создав Аспера, я создал ему и шайку, после каждого ограбления пострадавший получал коротенькое письменное уведомление: «Аспер благодарит». В то же время наиболее бедные из крестьян получали от меня деньги и таинственные записки: «От Аспера щедрого» или «Свой своему. Аспер». Иногда послания эти становились длиннее; напуганные фермеры читали, например, следующее: «Я скоро приду. За Аспера — помощник его, скрывающий имя».

— Да, Горан, чудесный.

Случалось, что на фермеров этих действительно нападали, но в случае поимки грабителей они, естественно, протестовали против принадлежности своей к шайке Аспера, и это еще больше удостоверяло прекрасную дисциплину неуловимого и, что признавали уже все, отважного бандита.

— Я отказался от своей комнаты в пансионе «Адрия». Вещи оттуда уже здесь. Мы должны забрать только ваши вещи из гостевого дома, и уже можем провести эту ночь здесь.

Дерзость и наглость Аспера обратили на себя особо пристальное внимание. Сам он, как говорили, появлялся весьма редко, и мнения относительно его наружности расходились. Воображение пострадавших помогало мне сильно. Изредка я оживлял впечатления; например, завидя одиноко едущего по дороге крестьянина, — надевал маску и молча проходил мимо него; известная рисовка положением заставляла беднягу рассказывать всем о встрече не с кем иным, как с Аспером. Устроив близ железнодорожной станции потухший костер, я бросил около него на траву две полумаски, несколько пустых патронов и нож; это обсуждалось серьезно, как спугнутый ночлег бандита.

— Деда! — сказал Горан. — Ты просто класс!

— Я знаю, — сказал Фабер.

Благодеяния его становились все чаще и разнообразнее. Я посылал деньги бедным невестам, вдовам, умирающим с голоду рабочим, игрушки больным детям и т.п. Популярность Аспера укреплялась с каждым месяцем, полиция же выбивалась из сил, отыскивая злодея. Целые деревни подозревали друг друга в укрывательстве Аспера, но невозможно было уследить ходы и выходы этого замечательного человека. Однажды, зная, что поселку Гаррах по доносу фантазера угрожают надзор и обыск, я послал от имени Аспера письмо в газету «Заря»: Аспер удостоверял клятвенно, что Гаррах враждебен ему.

Мира встала и, склонившись над ним, поцеловала его в лоб.

Около этого времени Аспер влюбился.

— Ну, — сказал Фабер, — это ли не прекрасная, трогательная семейная сцена?

Молодая дама Р. поселилась недалеко от Зурбагана в вилле своей сестры. Во время лесной прогулки к ногам ее упал камень, завернутый в лист бумаги. Подняв упавшее, Р. с испугом и удивлением прочла следующие строки: «Власть моя велика, но ваша власть больше. Я тайно и давно люблю вас. Не беспокойтесь; отверженный и преследуемый — я, произнося ваше имя, становлюсь иным. Аспер». Дама поспешила домой. Семейный совет решил, что это глупая шутка кого-либо из соседей, и успокоил взволнованную красавицу. На утро под окном ее нашли целый сад роз; весь цветник, от клумб до подоконников, был завален гигантскими букетами, а в дереве стены торчал, удерживая записку, кинжал синей стали с рукояткой из перламутра. На записке стояло «От Аспера».

С первого этажа раздался женский голос:

Р. немедленно уехала в другую провинцию, унося на спине взгляды знакомых дам, не лишенные зависти.

— Эй! Эй, господин Фабер! Вы где?

Неуловимость волнует больше, чем преступление. Несколько раз полиция устраивала засады в горных проходах, на берегах рек, в бродах, пещерах и везде, где только можно было предположить тайные лазейки Аспера. Но сверхъестественная неуловимость бандита, лишая полицию даже жалкого утешения в виде стычки или погони, понемногу охладила рвение администрации; вяло, без воодушевления, как хронически-больной, потерявший надежду на излечение, принимала она меры канцелярского свойства — отписку и переписку. Тогда, болея за Аспера, я послал донос с указанием места его постоянного пребывания, выстроив заранее в глухом лесу небольшой дом. По следу этому отправились конница и пехота.

— На балконе, фрау Людмилла! — прокричал он в ответ и сказал: — Это домоправительница. Я попросил ее зайти сегодня после обеда.

Сразу вслед за этим появилась маленькая, кругленькая особа около пятидесяти пяти лет с приветливым лицом, которая несла битком набитую сумку с покупками.

Ранним утром, в то время как преследователи приближались к хижине Аспера, в зеленой чаще раздались выстрелы. Разбойники стреляли из-за кустов. То были патроны без пуль, укрепленные мною в различных местах леса и снабженные великолепно скрытыми электрическими проводами; конные полицейские, проехав по единственной в этом месте тропе, не подозревали, что копыта их лошадей давили зарытую доску, нажимавшую, в свою очередь, кнопку. Все это стоило мне больших трудов. Полицейские, бросившись на выстрелы, никого не нашли; разбойники скрылись. В очаге хижины тлели угли, остатки пищи лежали на оловянных тарелках, ножи и вилки, кувшины с вином — все говорило о спешном бегстве. В ящиках под кроватью, на стенах и в небольшом тайнике было обнаружено несколько париков, фальшивых бород, пистолетов и огнестрельных припасов; на полу валялись черепаховый веер, пояс и шелковый женский платок; это сочли вещами любовницы Аспера.

— Здравствуйте все! — сказала она.

Игра тянулась шесть лет. В окрестностях поют много песен, сложенных молодежью в честь Аспера. Но Аспер, как я убедился, должен быть пойман. В последнее время полиция наводнила округ до такой степени, что разбои прекратились совсем. Уже год, как об Аспере ничего не слышно, и существование его многими оспаривается.

— Фрау Людмилла, — сказал Фабер, поднимаясь, — вот и мы. Это фрау Мира Мазин, это мой внук Горан Рубич.

Я должен спасти его, т.е. убить. Завтра я это сделаю…

Маленькая женщина отставила сумку, подошла к каждому и пожала руку. Она говорила с акцентом.

Гаккер расстегнул рукав сорочки и показал мне татуировку. Рисунок изображал букву «А», череп и летучую мышь.

— Добрый день, фрау Мазин, добрый день, господин Горан…

— Я копировал с руки настоящего Аспера, — сказал Гаккер, — полиция примет рисунок к сведению.

— Пожалуйста, называйте меня просто Горан, фрау Людмилла!

— Я понял. Вы умрете?

— И вы тоже называйте меня просто Людмилла! — Она посмотрела на Миру. — Вы оба приехали из Сараево, сказал мне господин Фабер.

— Да.

— Из Сараево, да, — сказала Мира.

— Но ведь Жизнь стоит больше, чем Аспер; подумайте об этом, друг мой.

Людмилла улыбнулась ей.