В двух шагах от Павлова сидела и умывалась длинношерстная трехцветная кошка редкостной красоты.
Перед ней на полу валялась какая-то мятая куча, в реальность которой завлаб не сразу поверил.
Дохлая ворона.
Здоровенная, сволочь.
Вообще-то в НИИПБ порядки были строгие. Когда-то. Лет пятнадцать назад даже неуправляемый Шаронов просто так к уважаемому коллеге Павлову на огонек не заглянул бы. В те благословенные времена друг к другу лазали через окна второго этажа, прямо в кабинеты. Периодически зам по режиму изымал у молодых и спортивных кандидатов наук то веревку, то репшнур.
Потом кандидаты стали докторами, заматерели, расплылись и ослабли. Лазать по стенам они уже не могли, зато научились охранников улещивать и подкупать.
Потом случилась та самая утечка. Бессмысленная и беспощадная. Ибо ее кагэбэшники засекли. Так бы работать и работать, пребывая в добросовестном заблуждении: мол потенциальная вражина ничего не знает. А тут — конец всему. Зама по науке забрали на Лубянку и вроде бы расстреляли путем инфаркта, зама по режиму посадили, директора выгнали на пенсию, темы заморозили. Институт впал в кому.
Доктора опухли от водки и поскучнели. Любезничать с вохрой не хватало здоровья, поэтому охрану тупо запугали. Уж появилось, чем. С раскрытого противником изделия — хоть такой шерсти клок. Престарелый завлаб Голованов по кличке «Мать твою Йети» зимой разгуливал по территории с целым выводком снежных человечков, и плевать хотел на всякие там спутники-шпионы. Не исключено, что спутники плевали на него в ответ — просто, наверное, не долетало.
Хуже нет, когда и враги тебя игнорируют, и родина в упор не видит.
За НИИПБ закрепилось прозвище — НИИ По Барабану.
Потом власть в стране опять переменилась. Слегка, но все-таки. И тогда озверевший от безделья Шаронов сорвался с цепи. Человек с замашками «через два рукопожатия выходим к Президенту», он взял и ломанулся на самый верх. Бряцая наградами. Формально он жаловался на то, что предыдущая власть — дура дурой, естественно — отняла у него, лауреата и орденоносца, проект «Рубанок». И требовал справедливого возмездия. А если честно — лелеял надежду сообщить кому следует, что есть на свете такой «НИИ прикладных биотехнологий». Вот он, посмотрите, очень полезный институт! Загибается, но не сдается.
Со стороны это может показаться неправдоподобным, но в действительности на многострадальных просторах нашей бескрайней родины и не такие объекты пропадали к чертовой матери.
Начальство обнаглевшему ученому не мешало. Оно его, скорее, молча благословило.
И Шаронов таки справился. Не через два рукопожатия, и не к самому Президенту, но на влиятельное лицо в его администрации — вышел. Каковое лицо выслушало жалобщика, ознакомилось с видеозаписью действующей модели «Рубанка», и с лица своего влиятельного прямо-таки спало. И чуть ли не за руку отвело Шаронова в самый высокий кабинет. С перепугу, вероятно. Из чувства самосохранения.
Президент о каком-то там НИИ По Барабану и его изделиях слыхом не слыхивал. Верховного Главнокомандующего обрадовали коротким емким докладом с показом видеодокументов. После чего Верховный одной конечностью затребовал все данные по НИИПБ, другой позвонил министру обороны, третьей — директору ФСБ, а четвертой распорядился представить Шаронова к очередной награде. От изумления, наверное. Тут нужно, в общем, учесть, что «Рубанок» действительно очень плохо выглядел. Даже на видео. Даже модель.
Президент до того был, похоже, взволнован открывшимися перспективами, что даже проявил интерес к формальной стороне дела — слабым голосом заметил: какие у вас названия интересные! А почему, например, эта тема зовется «Кино», а вот та «К10»?
Что интересно, встречаться с Шароновым взглядом Президент избегал. Так, зыркнет коротко, и глаза спрячет. Будто не верит — это ж надо, какие люди в русской оборонной науке водятся! С ног до головы в медалях, лауреатских значках, но почему-то без ошейника и намордника.
Шаронов объяснил, что первый отдел НИИПБ еле дышит, там кого не посадили, тот до сих пор под следствием, поэтому названия внутренние, рабочие. «Кино — мое хозяйство, а К10 это наверное кошки Павлова. Десятый корпус». — «Ах, институт еще и кошек делает… Очень интересно. А почему ваша тема — Кино?». — «Цоя люблю! — схамил Шаронов. — Он же про нашу шарашку песню написал, ну, где алюминиевые огурцы на брезентовом поле и все такое».
Тут его и попросили на выход быстренько. Но главное было сделано.
Шаронов, вернувшись, нашел Павлова по внутренней и сказал: «Ставь бутылку. Я тебя отрекламировал дальше некуда». — «Где?». — «В Кремле, где! Кстати, сознавайся, почему тему назвал К10?». Павлов чуть не лишился дара речи. В профессиональной сфере он быстро соображал и реагировал, а вот по жизни — увы. Ошарашить его было легко. «Ну, я… По созвучию. Это похоже на «киттен»». — «Да ты у нас романтик, оказывается! Киттен, значит. Пуссикэт, хе-хе… Правда, ты это не сам выдумал, а слизал с американского К-9». — «Ты. Где. Был?», — спросил Павлов. — «Пиво пил!!! Тащи пузырь, всё расскажу».
Через месяц основные темы запустили по новой. Административному корпусу сделали косметику, дорожки в парке выложили плиткой. Забор еще покрасили. Жизнь не то что забила ключом, но проявила хоть какую-то тенденцию. И даже первый отдел, заново полностью укомплектованный, вздумал показать зубы и научить распоясавшихся ученых режиму — но после того, как в секретную комнату подбросили десяток крыс, запросил мировую.
Крысы были — ничего особенного, просто голодные. Их слегка усыпили и вечером сдали в нормальном секретном чемодане, под роспись, как обычный материал. Ночью крысы очнулись, съели в качестве аперитива свой чемодан, и пошли знакомиться с документацией… Скандал получился душевный, не скандал — прелесть. Слух об укрощении строптивых облетел НИИПБ за день, и с тех пор зажили все службы института душа в душу.
И вообще как-то все наладилось и успокоилось. И работа шла очень успешно по всем темам. Пока Шаронов не довыпендривался с «Тисками». Но это оказался единичный случай, хоть и наделавший много шума. А потом завлаб Павлов, триумфально сдав госкомиссии своих полосатиков, вдруг получил техзадание на гражданскую версию изделия «Клинок»…
Надо было, конечно, сразу насторожиться. Но Павлов как прочел задание, да вообразил, насколько потрясная выйдет из полосатика домашняя кошка — настоящая дорогая игрушка для взрослых — с ним временное помрачение рассудка от восторга случилось.
Легко представить, каким мечтаниям завлаб предавался, и до чего ему стало грустно, когда все пошло наперекосяк.
Ближе к вечеру позвонил директор.
— Как дела на вверенном вам направлении? — спросил он холодно.
— Жертв и разрушений нет, — сказал Павлов. — Я собирался лично доложить по некоторым позициям, но, кажется, сегодня не успеваю.
— Доложить — это хорошо. А что ваши образцы? Э-э… Не шалят?
Павлову уже хватило мощных эмоций для одного дня, поэтому он счел за лучшее промолчать.
— Ладно, — сказал директор, секунду-другую послушав шумное сопение в трубке. — Вы это… Так зайдите, без доклада. Есть дело.
Павлов в ответ утвердительно вздохнул.
— И не пытайтесь меня разжалобить, — утешил его директор. — У всех работы много. Все еле дышат. Давайте, шевелите ложноножками.
Павлов собрался с духом — и зашевелил, чем приказано. Очень хотелось завершить дневную прогулку через территорию, зачищенную Катькой от супостата, но директор такой проволочки не понял бы.
Сама Катька, обожравшаяся сметаны из личного завлабовского фонда, дрыхла в клетке, запертой на амбарный замок. Ворону утилизировали, оконную решетку закрепили. Поди теперь докажи что-нибудь. Если, конечно, трехцветка не угодила под одну из камер слежения. Хотя с какой стати. На территории камер нет, большая слишком, ее только ночью тепловизором сканируют…
Директор оказался привычно сух и невозмутим. Расположившись за журнальным столиком в углу кабинета, он наливал коньяк генералу Бондарчуку, толстому и краснолицему министерскому куратору НИИПБ.
— Павлов, дорогуша! А вот с нами давай! — обрадовался Бондарчук.
— Действительно, — согласился директор, пододвигая завлабу рюмку. — Садитесь, Павлов. Выпьем за успех нашего общего дела.
Генерал свою рюмку осушил залпом, директор просмаковал, Павлов слегка пригубил.
— Так что было дальше, — сказал директор, обращаясь к генералу. — Она запрыгивает на пожарную лестницу, за каких-то несколько секунд понимается на четыре этажа и просачивается в чердачное окно. Начинается тарарам, а через минуту кошка выбирается наружу с вороной в зубах!..
«Какой я идиот! — с горечью подумал Павлов. — Надеялся скрыть Катькин побег от своих. А тут дай Бог отмазаться от министерства! Если шеф рассказывает о Катьке генералу, значит, у того есть информаторы здесь. И нужно действовать на опережение, красиво подать некрасивую историю, чтобы наверху не думали, будто у нас бардак. Фигушки, просто такой гениальный зверь появился. Чуть не надорвались, выращивая. Ой, как стыдно…».
— …Спускается вниз чуть медленнее, — продолжал директор, — но тоже в достойном темпе, и уходит обратно. Прямиком к себе в корпус. По кирпичной стене — вы только представьте — лезет к решетке, поддевает ее сначала носом, у нее не выходит, тогда она использует переднюю лапу, решетку отжимает, ныряет внутрь — и конец спектаклю. Неплохо?
Бондарчук посмотрел на завлаба и выпятил челюсть.
— Есть пистолет? — спросил Павлов генерала. — Мне на минутку, застрелиться.
— Перестаньте, — распорядился директор. Почти скомандовал. В институте такую его манеру знали и не удивлялись. Просить, уговаривать, реагировать на шутки и вообще располагать к себе этот шеф не умел. Или не считал нужным.
— Ты молодец, — Бондарчук от души хлопнул Павлова то плечу. — Не стоишь на месте, развиваешься. Новая модель нам пригодится.
Павлов хотел было сообщить, какая она новая, эта модель, но поймал острый взгляд директора и только кивнул. Захотелось выпить. Завлаб опрокинул в рот остатки коньяка.
— Ну, это не новое изделие, а просто версия «Клинка», — оказал директор. — Мы пробуем сейчас разные варианты, какие-то более раскрепощенные, какие-то менее. Трудно найти грань, за которой заканчивается разумная инициатива бойца и начинается опасная самодеятельность.
— Да уж! — подтвердил Бондарчук и слегка поежился.
— Эксцессов больше не будет, — произнес директор негромко, но чертовски убедительно. Павлов давно заметил за шефом такое умение — брать не голосом, а интонацией. «Далеко пойдет», — в который раз подумал завлаб, и мысленно пожелал директору пойти как можно дальше, но, главное, поскорее.
— Верю, — согласился генерал и поглядел на бутылку. — Ладно, давайте за предстоящий бенефис. Между прочим, дорогуша, твой, — он ткнул пальцем в сторону завлаба.
— А чего я-то? — привычно набычился Павлов.
— Вы еще скажите «чуть что, сразу я», — предложил директор, разливая по второй.
— Тебя, дорогуша, когда в последний раз дергали? — встрял Бондарчук. — Ты предварительной комиссии сдавал полосатых — вот. Поэтому… Будь!.. Значит, порядок такой. Послезавтра в восемь-ноль по Москве я тебя забираю прямо в дома. Едем на полигон. И там представляем изделие министру. Официальное представление, ясно? Будешь, дорогуша, толкать речь от института.
Павлов обескураженно посмотрел на директора. Тот едва заметно поджимал губы.
— Мне не по чину. У вас же заместители…
— Представлять «Клинок» поедет тот, кто его делал, — сказал директор. — Это приказ. У секретаря ознакомитесь и распишетесь.
Павлов уставился в рюмку. Официальное представление новой модели оружия министру обороны — церемония формальная. Она лишь означает, что успешно закончены испытания в войсках, и положительное решение по оружию принято. Тем не менее, соберется вся верхушка, заслушает разработчика и испытателей, посмотрит, как изделие действует на полигоне… Выскажет одобрение. Ну, и банкет. Может, вся возня исключительно для банкета затевается. На таких банкетах проводят очень серьезные переговоры и решают очень большие вопросы.
А еще участие в представлении — статусная, знаковая вещь. Раз директор не едет, значит, никак не может. Это же трагедия для подрядчика — не засветить лишний раз фамилию и лицо! И то, что шеф не выдвигает заместителей, а посылает отдуваться завлаба…
— Ну, это хотя бы по-честному! — ляпнул вслух Павлов. И, услышав свой голос, едва не выпал из кресла.
— Именно так, — подтвердил директор, чуть щуря глаза. Не понять было, то ли он серьезно злится, то ли новым взглядом оценивает своего завлаба. — Именно.
Павлов что-то неразборчиво буркнул и залился краской. Бондарчук давился беззвучным смехом.
— Тема ваша, ну и дерзайте. Потом, извините за прямоту, у вас на лице написано, что врать не умеете. Министр таких людей ценит. Вы произведете впечатление, институт заработает дополнительные очки.
«Да, полюбить тебя нереально, — подумал Павлов, — но уважать есть за что».
— И выступать на публике ты силен, — вставил Бондарчук. — Шевельни головным мозгом, придумай эффектный ход. Как в прошлый раз. Чтоб офигели все.
— Это был опасный трюк, — сказал директор. — Они ведь могли действительно офигеть…
Павлов улыбнулся. Когда министерская комиссия приехала решать вопрос, готов ли «Клинок» к испытаниям в войсках, завлаб вперед себя запустил четырех полосатиков. Генералы начали хвататься за отсутствующие пистолеты. А кошки выходили на середину комнаты и садились рядочком. И весь доклад просидели, не шелохнувшись. А потом встали и ушли. Генералы долго отдувались, но качество работы оценили выше некуда.
Наверное, устраивать такое всего через год после конфуза с «Тисками» — чтоб их разорвало! — было рискованно. Министерство откровенно побаивалось изделий НИИПБ, среди приемщиков имелись люди в возрасте, и шоу могло кончиться сердечным приступом. Но Павлов хотел доказать — его продукция не дурит, она безопасна для нашего воина, будь тот хоть трижды генерал. А рисковать, когда приперло, завлаб умел.
Он здорово тогда институт поддержал.
И вот, кажется, настало время снова рискнуть. Не ради «фирмы», не ради себя. Для рыжиков. Решение пришло в голову сразу, будто Павлов давно к нему готовился и только ждал подходящего момента.
— …Но победителей не судят, — говорил тем временем директор. — Поэтому, уважаемый коллега, примите это как знак признания ваших заслуг. Уверен, что у нас не возникнет разногласий и в дальнейшем. Будем работать, добиваться новых успехов. А если что-то сорвется — не станем без нужды переживать. И вообще, стоило бы нам серьезно поговорить о ваших перспективах. Есть мнение, что вы давно переросли рамки одной-единственной темы…
«Покупаешь меня, да? — догадался Павлов. — Пусть. Так даже лучше. Ты рыжиков уже похоронил, а вот я их возьму и реанимирую!».
— Ага, пошли разговоры не для посторонних, — сказал Бондарчук. — Давайте, чтобы вы не объяснялись намеками, я еще рюмочку приму, и к себе поеду.
— К сожалению, мне тоже пора, — директор взялся за бутылку.
— План доклада представить? — деловито спросил Павлов.
— Незачем. Меня все равно завтра-послезавтра на службе не будет. И потом, что вы можете сказать про базовый «Клинок», чего я не знаю?
«Это ты подметил верно. Про базовый — ничего».
— Справитесь, — в голосе директора тонкой льдинкой звякнула непонятная Павлову боль.
— Он справится! — заверил Бондарчук, поднимая рюмку. В коридоре Павлов ухватил генерала за рукав.
— В чем дело? — спросил он заговорщическим шепотом.
— У него мама умерла, послезавтра хоронить, — объяснил Бондарчук. — Какое уж тут представление. А кремень мужик, да?
— Ох… А то не могу понять — что за интрига. Тогда да. Жаль беднягу, — Павлов даже вздохнул. Искренне.
Примерно секунду завлаб от всей души и без каких-либо обиняков жалел директора, а потом рванул к цели.
— Ты правда хочешь на представлении эффектный фокус?
— Кроме шуток, — кивнул генерал. — Скучища ведь смертная эти доклады. Пережиток советских времен. Пока не начнется полигонная фаза, все сидят, носами клюют с умным видом, или о своем шепчутся. Это и для изделия плохо. Мало ли, что по нему уже решение есть. Товар нужно так подавать, чтобы в душу запал. Чтобы в память врезалось — ух, какое изделие! Поэтому думай. Материал твой фактурный, сам себя покажет. Но сколько он простоит на вооружении — вот цена вопроса! А будем мы потом толкать «Клинки» за рубеж? Ты прикинь, израильтяне за такое оружие, которое само араба чует, и араба с динамитом отдельно, последнюю рубаху снимут!
— Динамит не гарантирую, — быстро сказал Павлов. — Только араба.
— Да черт с ним. Я для примера. А сколько Америка отвалит за возможность мексиканскую границу закрыть? То-то, дорогуша. Но чтобы мы смогли все эти шикарные возможности реализовать, там, — Бондарчук ткнул в потолок толстым волосатым пальцем, — о «Клинке» должны помнить. Долго помнить, с большим удовольствием и гордостью за отчизну. Значит, нужно полосатиков красиво показать.
— Так есть идея! — сообщил Павлов, всячески демонстрируя лицом озарение мыслью. — Только потребуется твоя помощь.
— Догадываюсь. Чего задумал? Учти, испытатели на полигон целое отделение «Клинков» выведут.
— А я — только одну кошку! Всего лишь одну. Но не такую, что будут показывать испытатели. Совсем другую.
— Вроде той, которая сегодня погулять ушла?
— Зачем вроде? Её, родимую.
Они уже спустились вниз и стояли у проходной корпуса. Генерал сдвинул фуражку на затылок и поскреб обнажившуюся извилину.
— А смысл?
— Она невероятно красивая, — сказал Павлов. — Пушистая. Мягкая. Приятная на ощупь. Ласковая. Умница. И при этом — боец. Полосатики, согласись, хороши, но выглядят как-то блекло из-за камуфляжа. А я приведу рекламный продукт чистой воды! И будет внедрение образа марки, как это маркетологи называют.
— Я сам по жизни немного рекламщик, если ты позабыл, — заметил Бондарчук, на глазах скучнея. — Чего только кому только не впарил. Идея, дорогуша, продуктивная. Но боязно мне выпускать на представление экспериментальный образец. Он не задавит министра как ту ворону, твой рекламный продукт, а? То-то будет образ марки! Ваш людоед Шариков от зависти лопнет.
— Во-первых, образец предсерийный, он уже прошел все тесты… — соврал Павлов. Впервые, наверное, за несколько лет соврал.
— Только я об этом образце сегодня впервые услышал! Не положено так, ребята. Могли бы держать меня в курсе. Точнее, обязаны были. Совсем распустились, скоро у вас какой-нибудь Змей Горыныч улетит, а я ни сном, ни духом! На что это будет похоже?
— Слушай, такие претензии — к директору, пожалуйста… Значит, а во-вторых, я дам тебе пульт управления, положишь в карман и будешь держать палец на кнопке. Хотя нет… Лучше я просто дам тебе слово. Вообще, пошли в «К10», посмотришь Катьку, все сомнения отпадут.
— Катьку? — генерал одним движением руки заставил раствориться в воздухе охранников, кажется, надеявшихся проверить у него документы, и сам открыл Павлову дверь на улицу. — Ну, если Катьку…
— Она десятая в серии, поэтому имя на букву «К». Такая Катька… Натуральная. Вот увидишь.
К ступеням административного бесшумно скользнула длиннющая черная «Волга».
— Понадобится сущая ерунда, — говорил Павлов. — Завтра тебе позвонят из нашей секретки и спросят, выписывать ли Павлову однодневный пропуск на образец… А ты их перебьешь и скажешь — ну да, образец ка десять эр десять, все согласовано. Запомнишь?
— Директор в отъезде, беспокоить его по мелочам нетактично, заместители не в курсе, но есть Бондарчук, который может распорядиться, а потом будет во всем виноват! — заключил генерал. — Ну и пройдоха ты, Павлов! Чего тебе надо на самом деле, а, дорогуша?
— Образец ка десять эр десять, — повторил завлаб. — Запомни.
— Если она сожрет министра, тебя прямо на месте пристрелят, — сухо и очень серьезно пообещал генерал, садясь в машину.
— А если кого помельче? — спросил Павлов.
— Ты залезай! — раздалось из «Волги». — Знаю я ваших дряней, они всегда первым делом старшего начальника жрут!
— Сдается мне, — сказал Павлов, — ты замышляешь что-то разумное, доброе, вечное.
— Угадал, — кивнул Шаронов. — Есть во мне такая фигня. Как увижу я кота — ну душить его, скота! Как замечу кошку, так обижу крошку…
Снова он сам явился, без приглашения. Опять стоял у второй клетки и наблюдал за Борисом. Рыжик надоедливого гостя игнорировал, но Павлов заметил, что дается коту это упражнение не без труда. Шаронов каким-то образом «раскачивал» заторможенную психику кота.
Конечно, максимум, чего Шаронов мог добиться — срыва в легкую агрессию. Павлов не стал говорить этого вслух, ему было интересно наблюдать за коллегой. Два завлаба представляли расходящиеся ветви одной научной школы. Павлов как был по образованию, так и остался чистой воды биотех, Шаронов же тяготел к направлению, на Западе называемому «бай-мек». В принципе это расхождение было обусловлено спецификой изделий, но с каждым годом трещина углублялась, все больше напоминая пропасть. Вместе с ней росло взаимное недоверие, и дай завлабам спокойно поработать еще лет десять, они, может, разругались бы. Павлов со своей колокольни не раз предупреждал Шаронова, что тот допрыгается. Шаронов постоянно твердил Павлову, что тот все портит. И действительно, «тему К10» преследовали неудачи. Зато когда Шаронов с «Тисками» допрыгался, Павлов работу бросил и побежал его держать — так страшно было за человека.
А все равно, корректировочные чипы в изделиях обеих лабораторий стояли одинаковые.
— Есть мнение, уважаемый коллега, — сказал Шаронов, — что ты в пролёте.
— Не вполне тебя понял, уважаемый коллега.
— Системная ошибка, — Шаронов ткнул пальцем в Бориса, — там. В самом основании. Не заработал я бутылку. То есть, я догадываюсь, как построить изделие, отвечающее заданию. Но это тебя не выручит. Ты ведь не можешь начинать заново с нуля. И потом, в моих подходах слишком много от бай-мек. А некоторым эти принципы чужды. К несчастью.
— Я ведь не дал тебе материалы по рыжикам.
— А я так… Людишек поспрошал, файлики посмотрел. Ну, и… Рассказывать?
— Обойдусь, — сказал Павлов. — Попробую выбить хоть полгода времени, и сам все сделаю.
— Думаешь на представлении обаять министра?
— Есть что-то, чего ты не знаешь? — спросил Павлов неприязненно.
— Конечно. Вот, например, вчера. Уходя из вивария, я знал — у тебя сбежал образец. Но не знал, вернется ли он. Поспорил с Головановым, что с концами. А дедуля выиграл, мать его йети.
— Голованов же на пенсии! Откуда…
— Вернули. Консультантом в обезьянник. Что-то страшное грядет! — Шаронов аж облизнулся от предвкушения. — То есть я знаю, что, но не могу болтать. Извини.
— Обезьяны — попса, — бросил Павлов. — Дешевые трюки для впечатлительных начальников. На войне обезьяна бесполезна, а как разведчик и диверсант не стоит затраченных денег. Там, где они водятся, нет ничего стоящего. Там, где есть стоящее, обезьяна привлекает слишком много внимания.
— Значит надо сделать обезьяну привычной. Чтоб была повсюду. И не тапочки подавала, а водила машину и смешивала коктейли. Въехали, уважаемый коллега?
— О, ужас… — пробормотал Павлов. — О, ужас. Скажите мне, уважаемый коллега, это шизофрения, или наши взялись серьезно?
— Учти, опасный разговор. На статью потянет.
— Ой, да ладно тебе. Все равно ничего не получится.
— Отчего же? Сначала как пробный шар красивые большие кошечки, потом умные обезьянки… Ага?
Павлов вытаращился на Шаронова так, что тот подался назад.
— Слышь, ты, чудо, — сказал Шаронов. — Ты хоть пытался узнать, зачем тебе заказали гражданку? Или по-прежнему лишних вопросов не задаешь? Всегда готов, и все такое?
— В задании указано — домашнее животное декоративного профиля со вспомогательной охранно-сопроводительной функцией. И… И что?
— Да расслабься, я так, подумал вслух. Игры разума. Никто не знает, для чего твои рыжики. То есть, кое-кто знает, но молчит. Хотя, согласись, обезьяны — это симптоматично… Первый звоночек.
Завлабы немного помолчали. Павлов вспомнил, что, по слухам, в ветхозаветные советские времена какие-то шарлатаны предлагали атаковать противника с помощью дрессированных ядовитых змей. А еще говорили, в некой сверхсекретной лаборатории настоящие, без дураков, матерые лжеученые — некуда печать ставить — растили то ли боевого таракана, то ли дистанционно управляемую саранчу.
— Ладно, — Павлов вздохнул. — Мне надо готовиться к представлению. Так уж и быть, говори, уважаемый коллега. Добивай бездарного.
— Все просто. Странно, почему ты сам не допер — наверное, и вправду глаз замылился. На рыжих кисках можешь ставить крест. Жалко, да. Мне, и то жалко. Но эту серию не переделать. Ты им выхолостил эмоциональную сферу, ясно? В погоне за управляемостью. Вот и вся твоя проблема. Ничего уже не получится. Между прочим, они трахаются?
— Это как? — изумился Павлов. — Зачем? Им нельзя.
— Можно. Они же не боевые.
— Ты представь, такая зверюга — и в охоте. Ей придется лопатой в пасть закидывать контрасекс. Или она станет неуправляема. Да и голосок — ой-ей-ей.
— Голос оставили чтобы мурлыкала? А она, скотина, не мурлычет, — заключил Шаронов. — И ласкаться не идет. Гладить хоть дает себя?
— Еще бы она не давала! — Павлов обиженно хмыкнул. И несколько раз щелкнул языком. Борис тут же встал, подошел к решетке вплотную и прижался к ней боком.
— На, — предложил Павлов. — Гладь — не хочу. Большой, теплый, приятный на ощупь, шерсть лезет очень слабо. Обгладься.
Шаронов осторожно потрогал Бориса. Тот на собачника покосился, но прикосновение стерпел. Шаронов начал гладить. До того профессионально, что Павлов в очередной раз устыдился. Естественно, он был весьма любознателен, но вот интересоваться, как именно оглаживают собак, и насколько это отличается от поглаживания кошек…
«Искусственно выведенных собак-убийц, монстров, чьи тела едва напоминают исходник, а собачьи повадки доведены почти до абсурда, — поправил себя Павлов. — И увеличенных кошек с измененным и жестко контролируемым поведением, но тем не менее, по-прежнему обычных кошек. Разница. Принципиальная. Да, я понимаю, что мне хочет объяснить Шарик. Он это талдычит лет двадцать, с тех пор, как возомнил себя демиургом, бросил перекраивать живое и принялся заново создавать его. Из простого биотеха переквалифицировался в собачьего бога. И я по-прежнему не могу с ним согласиться… Но как же ловко он Борьку гладит, зараза!».
Шаронов прикасался к Борису словно к разнервничавшейся лошади. Успокаивал, настраивал на дружелюбный лад, снимал неловкость. Рыжикам намеренно «посадили» обоняние — чтобы не воровали из холодильников колбасу — но хватало и человечьего нюха понять, насколько Шаронов по запаху пёс, и до чего этот пёс кровожаден. Борис наверняка переживал не лучший момент в своей жизни, у него сейчас личная оценка ситуации чересчур расходилась с приказом хозяина. Да еще Шаронов успел над котом вволю покуражиться, молчаливо подзуживая и вызывая на бой.
— М-да… — Шаронов обернулся, но продолжал машинально почесывать Бориса за ухом. Вот уж это с рыжиками получилось лучше некуда — они вызывали устойчивое и все нарастающее желание трогать их руками. Щупать, гладить, трепать и дружелюбно волтузить.
— Что и требовалось доказать. Это не кошка. Это мебель!
— Пуфик с лапками, — подсказал Павлов.
— А дать ему пендаля? — вдруг окрылился идеей Шаронов.
— Получишь сдачи, ты же не член семьи. Для начала без когтей и слегка. Если не угомонишься, будет крепче. И дальше по нарастающей. Убить он не должен, но если угроза окажется серьезной, особенно угроза хозяину — может. Еще мы оставили взрывную реакцию на оружие. Когда ствол глядит в твою сторону, рыжика нужно придерживать, чтобы не бросился.
Шаронов отошел назад и окинул взглядом ряд клеток.
— А цвет — правильный, — сказал он. — Такую экзотику должно быть видно издали. Во избежание массовых инфарктов.
— И как я умудрился запороть серию… — вздохнул Павлов.
— Может, тебя смежники подвели? — осторожно предположил Шаронов. — Вдруг чипы дефектные? Ты хоть проверял?
— А то нет! Слушай, мне не нужны оправдания, я хочу понять — где именно напортачила «К10»? Ты красиво сказанул насчет эмоциональной сферы, только мимо цели. Она не выхолощена. Там все на месте, просто введена, как обычно, система команд и блоков. Которая не влияет на способность животного испытывать эмоции. Но что-то заедает. Ты Борьку раззадорил? С трудом. А без вмешательства извне он будет ровный, как мой письменный стол. Никакой инициативы. Сколько с ним ни целуйся, сам пообщаться не подойдет. В чем загвоздка?
— Просто ты опять сделал из кошки робота! — заявил Шаронов. — Задавил в ней все дрянные черты характера. И она перестала быть кошкой. Пока ты растил маленьких разведчиков, это было не критично. Теперь у тебя крупный и сильный воин. Но кто он? Разве это кот? Разве он — личность? Да это…
— Пуфик с лапками.
— Именно. Нормальный кот всегда по натуре сволочь. И не надо делать сердитые глаза. Кот позволяет любить себя, не больше. Выдерживает дистанцию. Даже если на самом деле обожает хозяина. Признает только равноправное партнерство. И всегда готов сесть человеку на шею…
— У тебя дикарские представления о кошках, — вставил Павлов. — Сплошные штампы и стереотипы.
— Да ну? Почему же тогда вот это, — Шаронов обвел виварий широким жестом, — получилось вот такое? Ты сделал их хорошими и послушными. Слишком хорошими и чересчур послушными. И что, разве они — кошки? Да они — никто. Ты открыл неизвестный ранее вид. Пуфик с лапками! В войсках на твои изделия не нарадуются…
— Правда? — оживился Павлов. — Я владею только общей информацией, мол все хорошо, штатно, без сбоев.
— Правда, правда, я точно знаю. Но в том и фокус, что боевая-то твоя версия, она же тварь! Когда не работает, конечно. В свободное время у нее эмоции наружу торчат, даже, говорят, черный юмор проявляется. Ей мозги вправлять иногда нужно — то ремнем, то табуреткой… Любят ее испытатели. Понимаешь, любят!
— Какой ты у нас… Информированный.
— Я через две недели у зама по производству дела принимаю, — Шаронов сделал движение губами, будто хотел сплюнуть. — Не мытьем, так катаньем сняли меня с реального живого дела. Ладно, им же хуже. Буду тогда в директора лезть. Жалко для меня темы — заберу весь институт.
— Ну, поздравляю… Товарищ начальник.
— Я тебе помогать буду, — со свойственной ему прямотой и непосредственностью пообещал Шаронов.
Павлов в ответ благодарно улыбнулся и опасливо поежился.
— А сейчас, уважаемый коллега, слушай полезный совет. Успокойся, водки тяпни и сдавай рыжих на мясо. Пока совсем не расклеился. Пока еще можешь. Я же вижу.
— Я, собственно, вчера за этим и шел, — признался Павлов. — К директору. Но не успел. И…
— Ну, топай послезавтра, — перебил Шаронов. — Да не впадай в отчаяние. Думаешь, один ты такой невезучий? У меня знаешь, сколько аналогичных пролётов было?
— На моей памяти штуки три… — Павлову очень хотелось объяснить, насколько все переменилось за последние сутки, но его уже не слушали.
— Не поверишь — восемь! — гордо сообщил Шаронов. — Я слил восемь больших проектов. Один другого интереснее. Такое впечатление… Ты никому, понял? Я закономерность учуял. Чем изящнее решение, тем меньше шансов, что оно на натуре заработает. Будто природа сопротивляется. Вот почему у меня, например, «Рубанок» такой красавец вышел? Да он психопат! Когда выходит на режим, у него срывает механизм торможения. Его даже кодом блокировки не всегда остановишь. Висишь на заборе и щелкаешь, как дурак. А он бегает и рубает, сука. Пока от усталости не свалится. Думаешь, я такого результата хотел?! Но я посмотрел и решил: природа нас перехитрила, а мы — ее обуем! Раньше на охрану участка нужно было пять рыл с автоматами? Теперь довольно одной сумасшедшей псины. В чем проблема? Стоит псина ерунду, жрет чуть ли не помои. Смотрится внушительно, живет долго. А главное, пока враг на объект не полез, собачка — умная, пушистая и ласковая.
— Только страшная до усёру, — ввернул Павлов.
— Так и было задумано. Это собака для волевого и сильного хозяина. Способная перехватить и убить волевого и сильного врага. Что ты хочешь, она без брони держит пять-шесть пуль из пистолета. А уж в броне…
— Хочешь правду, и ничего кроме правды? «Рубанок» твой ненаглядный — просто сухопутная акула, извини, пожалуйста. Рыба волосатая. Скажи честно — зачем ты ее спроектировал? И чего ты с ней так носишься до сих пор?
— Тебе рыжики — зачем понадобились? — вопросом ответил на вопрос Шаронов. — Геморроя не хватало на толстую задницу?
— Хотел выпендриться, — признался Павлов. — Сделать, как никто на свете.
— А я, что, хуже тебя? Думаешь, ты один такой… Пижон? Я тоже. Сделал. Как никто. Эксперты из министерства натурально задрожали, когда им модель вывели. Бондарчук сказал, «обкатка танками», которую он солдатом проходил — фигня и детский сад по сравнению. Ощущения, сказал, будто стакан адреналину тяпнул. Вот как можем! Если хочем.
— Ну, и что же мне теперь?.. — спросил уныло Павлов.
— Больше не выпендриваться, — посоветовал Шаронов. — Слушай, не убивайся так. Подумаешь, слил проект. Со всеми бывает. Я же говорю — восемь раз у меня! Худший показатель в отрасли! Рекорд! И ничего, работаю, на член-корра нацелился!
— Я просто очень хотел, чтобы получилось… — Павлов оглянулся на Бориса. — Ну скажи — красиво!
— Вот только лапы задние ампутировать…
— …А какой уют такой котяра должен создавать в доме!
— Если мебель цела останется…
— …А дети, они же просто в восторге будут!
— Когда от нервной икоты отойдут…
— Да пошел ты! Далеко и надолго! — то ли прорычал, то ли прохрипел, наливаясь кровью, Павлов. — К тискам, капканам и рубанкам! К пассатижам своим!
— Пошутить уже нельзя, — миролюбиво сказал Шаронов, и действительно — пошел.
— И сам ты пуфик с лапками! — крикнул Павлов ему вслед. — Шариков! Полиграф Полиграфыч!
— Абырвалг! — отозвался через плечо Шаронов. Дежурный, видимо, перетрусив, вооружился шваброй, залез в клетку к «единичке» и теперь делал вид, будто там прибирает. Шаронов, проходя мимо, издал негромкий противный вой, от которого мелко затряслись оба — и дежурный, и кот.
— Нет, вы только поглядите, и это — без пяти минут член-корреспондент! — возмутился Павлов. — Иметь его конём!
За решеткой бухнуло — с наслаждением повалился на пол изначально эмоционально выхолощенный, а теперь еще и нервно истощенный рыжик Борис.
Утро выдалось неожиданно холодным, и Павлов отметил про себя — хорошо, если к обеду не очень разогреет. Как любые крупные животные, полосатики умели беречь энергию, что делало их, на взгляд дилетанта, слегка заторможенными. Прохлада заставит «Клинки» шевелиться, а значит, выглядеть моторнее, активнее. Лишний плюс.
— Хороший домик, — сказал Бондарчук, оглядываясь из отъезжающей машины на павловский коттедж. — Ты уже выкупил его?
— В том году. Участок маленький.
— Зато поселок что надо. Тишь да гладь, кругом свои.
— Угу, только дочка сбежала в Москву из этой тиши.
— Вернется, — обнадежил генерал.
— Когда помру, — уверенно сказал Павлов.
— Внуков на лето будет привозить. Что я, не знаю? Сам дед.
— Она их возит на море. А мне раз в полгода дает посмотреть. Говорит, не умею правильно обращаться.
— Да что же ты с ними вытворяешь, дорогуша?
— Играю… Разговариваю. Объясняю, как устроен мир, учу вести себя хорошо. В общем, воспитываю. Что еще можно делать с детьми?
— Современная педагогическая наука тебя бы не одобрила, — сообщил Бондарчук. — В ней даже слово «воспитание» отсутствует.
— Какие генералы пошли культурные, — надулся Павлов.
— Нельзя? — усмехнулся Бондарчук. — Не положено? Что за штампы у тебя в голове! Совершенно дикарские представления о генералитете. А я, между прочим, и на фортепьянах могу. Ну, чуточку. Не очень громко. Слушай, Павлов, дорогуша, меня тут осенило, ты пашешь на оборонку лет двадцать, а?
— Скоро тридцать.
— И что ты знаешь о нынешней армии, прохвессор?
— Что она профессиональная, и гораздо лучше прежней, — буркнул Павлов. Его армейский опыт был стандартным: пара коротких тренингов и один месячный полевой сбор давным-давно. Разобрать автомат завлаб, наверное, смог бы и сейчас, а вот собрать обратно — вряд ли.
— Хороший ответ, — похвалил Бондарчук. — В духе официальной пропаганды. А военная доктрина наша — как она на твой взгляд?
— Ничего себе, — осторожно сказал Павлов. — Нормально.
— М-да… Сколько мы общаемся, всегда я тебя расспрашивал про твою работу. А надо было рассказывать про свою. Дорогой ты мой товарищ Павлов! Да будет тебе известно, что именно новая российская военная доктрина сделала НИИПБ столь нужным и полезным. Если излагать пафосно, вы с вашим людоедом Шариковым сейчас влияете на судьбы мира. Ваши разработки придадут армии некоторые свойства, которых ей недостает. Критически недостает, я бы сказал. Ты это… Гордишься?
— Скорее боюсь, — честно признался Павлов. — Как вы своими новыми свойствами размахнетесь, да как врежете…
— Ерунда! — отмахнулся Бондарчук. — У нас и в мыслях нет врезать. Размахнуться можем. Острастки ради. Минуточку… Эй, дорогуша! Ты поворот не пропустил?
— Там копают, товарищ генерал, — отозвался водитель. — Мы дальше.
— Там расширяют стоянку у аквапарка, — сказал Павлов.
— А аэропорта у вас, случаем, нет?
— Зачем аэропорт? — удивился Павлов. — До Москвы час экспрессом.
— Аквапарк! — Бондарчук раздраженно фыркнул и сразу оказался похож на настоящего генерала. — Дорогуша, ты хоть помнишь времена, когда аквапарков не было? И экспрессов не было. И ничего вообще не было! В мой родной городишко по выходным приезжала на базар машина с колбасой! А в продуктовых лежали макароны, селедка и маргарин!
— Ты будто из какого-то голодающего Поволжья…
— Я из России, — веско сказал Бондарчук. — Тебе, москвичу, не понять. И вообще, не перебивай, а впитывай. Мы сейчас живем как бы не в полном шоколаде, но с прежним не сравнить. Аквапарки вон повсюду. Работяга год отпахал — везет семью на курорт. Прямо Советский Союз, только всего больше и ширьше. Чем достигнуто это изобилие, а, дорогуша? Отказом от позиций, которые занимал СССР! Но сейчас мы потихоньку возвращаем себе прежнее влияние. Только увы, на одной экономике в сверхдержавы не выйти…
— Это что, политинформация? Или инструктаж?
— Именно. Не смейся, я не шучу. Есть мнение, что некоторые не понимают, какую задачу взвалили на свои плечи. Жирком заплывшие.
— Я делаю зарядку. У меня есть двухпудовая гиря, — сообщил Павлов. Чистейшую правду сказал. Зарядку Павлов делал. И гиря у него — была. Одно другому никак не мешало.
— Гиря дело хорошее… Кому сказано — не перебивай!
— Виноват, товарищ генерал-майор. Больше не повторится.
— То-то. О чем я? А! Так вот, стране нужна военная сила. И как ни странно — живая сила, понимаешь? Ядерным щитом не закроешься от локальной угрозы. Танки и самолеты не берут города. Пехотинец, друг мой, вот кто по-прежнему задает тон. Как ни смешно. Как ни дико. Но пехотинца-то серьезного у нас до сих пор и не было. А нам же надо регулярно доказывать, что мы крутые! Полегоньку, местами, но реально подвоевывать. И кем это делать?
— Ничего себе! А ваши спецназы? Береты всякие?
— Путаешь, дорогуша. Спецура, она для узких задач. А биться с противником лицом к лицу должен нормальный солдат. Только он у нас — кто? Здоровый лоб на приличной зарплате. Средний возраст рядового уже под двадцать пять. Обучен хорошо, но воюет с оглядкой… И тут на сцену выходит некий институт! И вручает пехотинцу то, чего ему не хватало! Помощника и друга, который расширяет возможности бойца и создает ощущение защищенности. У солдата будто выросли новые глаза и уши, да какие! А до чего он теперь быстрый, ловкий, и при этом незаметный! У всех, кто работал с твоими полосатиками, за первый же месяц подскочила самооценка. Три контрольных группы было, и в каждой теперь совсем другие солдаты! Мы боялись, что обнаглеют и начнут лезть на рожон — как бы не так. Просто они стали иными. Кого угодно покромсают в мелкий винегрет. Вот что вы делаете, дорогой товарищ Павлов, с вашим душегубом Шариковым. Поставляете в войска зверей, а те изменяют людей. Мы, конечно, ждали такого эффекта, даже планировали его — для чего, собственно, все и было затеяно. Ведь самое лучшее оружие ничего не стоит, если не модифицирует поведения бойца. Вам это удалось. В перспективе мы имеем совершенно новую армию!.. Э! Ты чего смурной?
— Как только полосатики ушли в опытно-промышленное, мне обрубили информацию, — произнес уныло Павлов. — Я сейчас впервые от тебя слышу о контрольных группах, об эффекте влияния кошек на людей…
— Порядок такой, дорогуша, — вздохнул Бондарчук. — Вы занимаетесь оружием, мы занимаемся людьми.
— Я многого не прошу — но разве нельзя оставить мне контакт хотя бы с испытателями? А то два раза поговорили, и конец.
— Испытатели — наши. А институт как бы не совсем наш. А ты ведь погоны не надел, — веско заметил Бондарчук. — Хотя два раза предлагали. Вот и остался не рыба, не мясо — ученый. И потом, случись на испытаниях чего серьезное, тебя бы мигом подняли по тревоге. Из постельки выдернули и потащили за ушко разбираться. Куда-нибудь на танкодром, ночью, под проливной дождь. В грязь, слизь и кровавые ошметки. Так что живи и радуйся.
— Живу и радуюсь! — фыркнул Павлов. — Благодарные ребята товарищи военные. Я им такую кошку сделал, которая лицо армии переменит, а они… Ладно, не надувайся. Шучу.
Машина беспрепятственно миновала проходную НИИПБ, прокатилась по территории и зарулила за корпус, в институтском просторечии именуемый «кошкин дом».
Павлов открыл было дверцу, но Бондарчук поймал его за руку.
— Ты вот что, дорогуша, — сказал он. — Катька твоя, конечно, девица ласковая, и предсерийный образец, и все такое… Но поскольку со мной ее согласовать никто не удосужился — это мы еще разберемся, почему…
— С директором разберетесь, — уточнил Павлов.
— Да уж не с тобой, дорогуша! В общем, поскольку на представлении я за вашу фирму отвечаю, пульт управления ты мне все-таки дай!
Катька будто ждала его — тут же подскочила к решетке и начала, урча, тереться о прутья.
— Все бы так… — пробормотал завлаб, оглядывая ряд клеток, в которых предавались вялотекущей жизнедеятельности остальные рыжики. Переваривали завтрак. Павлову вдруг захотелось взять, да прощелкать команду общей тревоги, что-бы все проснулись и встали на уши, но он желание поборол. Ничего бы ему этим доказать не удалось — ни себе, ни рыжикам, ни, тем более, директору института.
Много лет назад Павлов выработал золотую для «оборонщика» привычку не задавать лишних вопросов. Неспроста — у отдельных излишне любопытных коллег прямо на его глазах свернулась карьера. Теперь завлаб на себя злился. Мог ведь, получив техзадание на гражданскую версию «Клинка», потребовать разъяснений — с чьей санкции, кто будет отвечать в случае неудачи… Но не стал. Он был и оставался удобный для начальства, исполнительный, лояльный, верный, не хватающий с неба звезд, но зато надежный Павлов.
Сейчас он просто ненавидел себя таким.
— Катерина! Выходи, красавица, — сказал он кошке, открывая дверь. — У тебя сегодня очень большой день. Может, самый большой в твоей жизни. Второй день рождения. Ощущаешь?
Катька умела покидать клетку по-всякому. То выдвигалась царственной походкой, высоко задрав роскошный хвост. То радостно кидалась тереться и обниматься. Сейчас же она просто вышла, приветственно толкнула Павлова плечом в бедро, и деловито засуетилась вокруг — на завлабе был надет чистый халат, и его нужно было немедленно обработать подщечными железами, понасажать меток.
Павлов прошел к выходу и остановился у стола дежурного. Катька на лаборанта даже не посмотрела — знала, кто тут главный, и кто у главного в любимчика.
— Фиксируй время и номер пропуска. Выпиши мне дневной рацион на ка десять эр десять. И еще дистанционку. Две штуки.
— Расчетное время прибытия… — прочел лаборант из журнала.
Павлов оглянулся на Катьку. Та сидела рядышком, пребывая, судя по умильному выражению морды, в абсолютном довольстве. Завлаб понял: сегодня он с кошкой просто так не расстанется. Уж раз подфартило — напользуется всласть.
Да и кто его знает, как все обернется — может, им общаться ровным счетом день остался.
— Пиши двадцать один, — сказал завлаб.
Вышли они из корпуса стильно: впереди Павлов, за ним, почтительно выдерживая дистанция, красавица «десятка» с объемистым пакетом в зубах — дневной рацион, набор гребней, мусс для укладки, парадный ошейник. Внешняя охрана «кошкиного дома», ни разу еще не видевшая рыжика, принялась сверкать глазами, охать, ахать и постанывать. Наблюдая реакцию матерых вооруженный дядек, Павлов в который раз убедился — он сделал вещь. Настоящую, без дураков. Может, этим и надо было с самого начала заниматься? Растить животных, несущих радость людям? До, но кто бы ему дал разработать столь потрясающее изделие, не будь оно изначально боевым…
— Это для самых примерных мальчиков, — величественно процедил завлаб, предъявляя охране Катькин пропуск. — Чтобы получить такую игрушку, придется вести себя на пять с двумя плюсами.
— Кого я должен застрелить? — с готовностью отчеканил старший поста, щелкая каблуками.
«А ведь рыжики, в принципе, отличный коммерческий продукт. Взять, что ли, Шарика за холку, раз он теперь зам по производству, сесть вдвоем, составить калькуляцию, и с ней — к директору? Мол дайте год времени и денег на запуск новой серии — я вас озолочу? И мне плевать, зачем вы заказывали гражданскую версию, а потом обрадовались, когда я ее слил. Я все равно сделаю рыжиков, и вы еще поблагодарите меня. А?».
— Камуфляж-то африканский! — заметил один из бойцов. — Для саванны в самый раз.
— Ярковат, — усомнился старший и вопросительно глянул на завлаба.
«Ох, не сумею, — думал Павлов. — Не мое это. И вообще… Поговорю с министром, все и образуется. Только Бондарчук разозлится, что прыгнул через его голову. А как я ему объясню ситуацию за полчаса, если он изначально не в курсе? Да генерал просто не выпустит Катьку из машины! Экспериментальным образцам НИИПБ путь на волю заказан, это вам не автоматы-пистолеты, у нас и готовая-то продукция иногда завтракает товарищами старшими офицерами… Ладно, потом вручу Бондарчуку бутылку, которую сэкономил на Шарике».
— Это декамуфляж, — сымпровизировал Павлов. — Полицейский вариант. Честные граждане видят издали и радуются, а негодяи в страхе бегут.
— Я очень радуюсь, — заверил старший. — Просто душа поет.
Павлов хотел было приказать Катьке на прощанье раскланяться, но сообразил, что шоу повторится один к одному через несколько минут на выездном КПП, и передумал. Вскрылась негативная сторона обладания красивой и редкой вещью — повышенное внимание окружающих.
Водитель, увидев Катьку, чуть-чуть приспустил стекло и неожиданно севшим голосом прохрипел в образовавшуюся щелочку:
— Умоляю, не пускайте это на сиденье!
— Да оно и не поместится. Сядет в ногах. Не беспокойтесь, когти втянуты. А шерсть я соберу.
Водитель укоризненно покачал головой. Наверное, не поверил.