Что вы собираетесь предложить этим сабуровским, босс? — спросил Красавчик–Стив.
Счастливые часов не наблюдают, это общеизвестно. А кто же может быть счастливее, чем любящие и любимые?!
С момента той апрельской встречи Савелия Говоркова и Вероники Остроумовой в шереметьевском аэропорту минуло больше полугода. И все это время влюбленные были вместе: путешествовали по Подмосковью, отдыхали и вообще предавались блаженному ничегонеделанию, если, конечно, не считать ежедневных часовых тренировок Савелия для поддержания формы. Надо сказать, что и Вероника никогда не расставалась с мольбертом и использовала любую свободную минуту, чтобы запечатлеть на бумаге приглянувшийся кусочек природы или забавное лицо.
Веронике пришлось на пару недель слетать во Францию, куда ее пригласили на осенний вернисаж, и когда она вернулась домой, изрядно успев соскучиться по любимому, то бросилась к нему в объятия, счастливо глядя на него, будто не могла поверить, что они вновь вместе.
— Теперь я могу оставаться с тобой до конца года. А может, даже и больше, — сообщила она. — Если и придется оторваться от тебя, то только на те дни, когда состоится моя выставка, но она будет проходить у нас в Москве.
После поездки во Францию, где ее признала и Европа, видно, не желая отставать от Америки, у Вероники не было отбоя от заказов и приглашений на различные мероприятия по всей Европе. Вероника не уставала с радостью повторять не только Савелию, но и на официальных мероприятиях, что если бы она не встретила на своем пути любимого человека, то еще неизвестно, как пошла бы ее жизнь, а потому она будет ему благодарна до конца дней своих. Благодарна за то, что он смог заставить ее поверить в свои силы, отогрел ее душу.
Вот и хорошо, — искренне обрадовался Говорков, затем, нежно прижав к своей груди возлюбленную, неожиданно поинтересовался: — Тебе еще не надоело в Москве?
Немножко, — застенчиво улыбнулась девушка, доверчиво ласкаясь к нему. — А что ты предлагаешь?
Скоро зима — заснежит, завьюжит, наметет сугробы по пояс, — напомнил Савелий. — Хочется в тепло, к морю.
А куда? — Перспектива поездки очень обрадовала девушку, хотя важнее всего было то, что они поедут вместе. — Если честно, то абсолютно все равно: главное, мы будем вместе.
Вот и славненько… Значит, решили: едем! Да, чуть не забыл, — спохватился он, — недавно Андрей звонил, привет тебе передавал. — Савелий с грустью добавил: — Опять в госпитале. Надо бы перед отъездом его навестить.
Речь шла об Андрее Воронове — лучшем друге и названом брате Савелия.
Так уж сложилось, что Говоркова и Воронова связывало многое: общие взгляды на жизнь, интересы, пристрастия и увлечения… Они дружили с самого детства, а познакомились еще в Омске, тогда, когда маленький Савушка воспитывался в детском доме. Воронов тоже рос без родителей, но у него была тетка, у которой он и жил. Андрей был несколько старше Савелия, но ему чем‑то приглянулся этот своенравный, независимый и смелый паренек, который мог без страха отстаивать свои интересы или убеждения, несмотря на любое превосходство в численности противников или в их силе.
Однажды Андрей пришел ему на помощь, когда маленький Савушка попал под кулаки старших воспитанников детского дома за то, что отказался участвовать в избиении парнишки, только что привезенного в их детский дом из другого города. Избить его решили не за какой‑то проступок, а просто, как новенького, «прописать, чтобы знал».
Савелий отказался участвовать в этом беспределе, и те решили его проучить. Однако все произошло не так, как они задумывали. Непокорного Савушку били, он отвечал, его сбивали с ног, он вставал и вновь бросался на обидчиков. Все лицо его было залито кровью, но он никак не хотел уступать. Разъяренные его непокорностью, обидчики решились на запрещенный прием, и кто‑то схватился за кусок железной трубы.
Именно в этот момент и появился Андрей Воронов, который смело встал на его защиту и, несмотря на то, что и сам изрядно получил синяков в этой схватке, тем не менее заставил драчунов отступить. Один чуть ли не на голову выше другого, они стояли в разорванных майках, с разбитыми носами, плечом к плечу против пятерых отступивших соперников и гордо поглядывали на них, а маленький Савушка бросил им слова, которые стали, можно сказать, девизом всей его последующей жизни:
Я никогда не буду таким, как вы!
Именно с того момента и началась между ним и Вороновым крепкая дружба, которая стала больше, чем дружба, даже больше, чем чувства брата к брату. Андрей взял его под свою защиту, и не дай Бог кому‑нибудь обидеть Савку: обидчику так крепко достанется, что он станет обходить мальца стороной.
Они выросли, и Андрею в силу того, что он был старше, пришлось раньше уйти в армию, но их судьбы вновь переплелись в Афганистане: Воронов был капитаном и командовал ротой, в которую и пришел сержант Говорков. Нужно было видеть радость этих двух близких людей, которые считали друг друга погибшими: казалось, им не хватит и месяца, чтобы рассказать о том, что произошло в их жизни с того момента, когда они виделись в последний раз. Пришлось им спасать друг друга на тропах афганской войны, да и позднее, когда они вернулись живыми, но с израненными телами и душами, они не переставали поддерживать друг друга в тяжелую минуту. В том, что Андрей стал одним из немногих, кому Бешеный действительно доверял, не было ничего удивительного.
А что с ним случилось? — забеспокоилась Вероника, которая всегда относилась к Воронову с искренней симпатией.
Савелий нахмурился:
Знаешь, старые раны. Того, что Андрюша за свою жизнь перенес, на десятерых хватило бы. Так что, вместе съездим, навестим моего братишку?
Конечно, вместе! — воскликнула девушка и тут же ощутила какой‑то необъяснимый дискомфорт. И вовсе не потому, что ей не хотелось навестить названого брата своего возлюбленного. Интуиция — это таинственное чувство — развита у женщин куда сильней, чем у мужчин. И интуиция подсказывала ей: встреча с Андреем наверняка что‑то изменит в их жизни.
В «их жизни» — потому что отдельно от Савелия Вероника себя уже не мыслила.
По белой трепещущей шторе бегали причудливые тени листвы. Из‑за окна доносилось неумолкаемое журчание: это на газон больничного сада из резиновых шлангов распылялась вода, и радужные капли стекали с листьев каштана перед самым окном.
Невысокий, чуть седоватый мужчина поднялся с кровати и, кутаясь в халат, подошел к окну. Отодвинул штору, выглянул наружу.
Над столицей лазурилось безоблачное небо — высокое, чистое, светлое и безбрежное. Что- что, а в такие погожие октябрьские дни небо везде одинаково — и в Москве, и в Америке, и в Чечне, и в далеком теперь уже Афгане… Даже спустя десять лет афганская война иногда снилась обитателю больничной палаты — мир воронок, окопов, блокпостов, огненных разрывов, мир тьмы, крови и ужаса. Он вышел из этого страшного мира живым, но ранения, полученные тогда, подчас так некстати напоминали о себе. Именно поэтому Андрей Воронов и лежал теперь в госпитале Министерства обороны, готовясь к операции.
Скрипнула дверь, Воронов повернул голову: на пороге стоял Савелий Говорков.
Здравствуй, Андрюша! — Поставив на тумбочку пакет с гостинцами, Бешеный подошел к другу.
Здравствуй, братишка!
Мужчины крепко обнялись, и Савелий, обернувшись в сторону полуоткрытой двери, произнес негромко:
Ника, где же ты?
Шурша белоснежным больничным халатом, девушка приблизилась к Андрею, тот поцеловал ее в щеку.
А я думал, ты в Америке или Европе, — улыбнулся он. — Вероника, у тебя что, перестали покупать картины или тебя перестали приглашать на модные вернисажи?
Наоборот, — с задором воскликнула девушка, — приглашений столько, что не успеваю посылать отказы!
Почему же, надоело, что ли? — усмехнулся Воронов, будто заранее зная ответ.
Надо же когда‑нибудь и любимому человеку время уделить, — откровенно ответила Вероника и прижалась к плечу Савелия.
Интересная мысль, — с улыбкой кивнул Воронов.
Ну, а ты‑то как? — озабоченно поинтересовался Говорков. — Долго еще будешь лечиться?
У меня осколок в плече, ты же знаешь, — вздохнул Воронов. — На следующей неделе операция. Ну и после нее еще пару месяцев придется поваляться. При условии, конечно, что все удачно пройдет.
Скользнув взглядом по палате, Савелий обнаружил на прикроватной тумбочке надорванный конверт.
Это Виктор письмо прислал, — перехватив взгляд гостя, пояснил Андрей. — Мачюлиса помнишь?
Витас, или, как они назвали его по–русски, Виктор, Мачюлис служил в Тулукане, и его часть — маневренная группа элитного спецназа Погранвойск КГБ СССР — находилась неподалеку от места дислокации батальона Воронова, в котором служил и Савелий. Странно, но Вигас, литовец по национальности, сразу же после учебки попал в Афганистан (уроженцев Прибалтики туда, как известно, старались не направлять). Впрочем, ни командование, ни сослуживцы об этом ни разу не пожалели. Прямой, честный, справедливый и по–прибалтийски основательный, Витас был ровен со всеми.
Именно таким запомнился этот человек и Савелию, и Андрею.
Конечно! — улыбнулся Говорков. — Никогда не забуду, как ему орден Красного Знамени вручали. Приехал какой‑то генерал из Москвы, построили «погранцов», командир части вызывает по наградному списку. Доходит до Виктора очередь, он, как и положено, выходит перед строем. Генерал ему коробочку с орденом в левую руку сует, а правую пожимает: благодарю, мол, за службу. Мачюлис только что с задания, не выспавшийся, злой, что его разбудили, цедит: мол, служу Советскому Союзу, наклоняется — с него падает фуражка. А руки‑то заняты. Поднимает фуражку — падает автомат. Поднимает автомат — падает коробочка с орденом. И все это происходит перед строем! Слава Богу, генерал тот понимающим оказался — все в шутку обратил. А что с Виктором теперь? — поинтересовался Савелий после недолгой паузы. — Где он? Чем занимается?
Сейчас он в Ялте. — Взяв конверт, Андрей извлек письмо и развернул его. — Осел в Крыму навсегда. И, как я понял из письма, дела у него не ахти как идут. Прямо, конечно, не пишет… но догадаться нетрудно. К тому же, как ты, наверное, помнишь, Мачюлис — человек в жизни не очень практичный.
Савелий наморщил лоб.
Может, помочь ему как‑нибудь? Человек- то хороший, — заметил он.
Единственное, чем мы могли бы ему действительно помочь, так это материально, — вздохнул Воронов. — Постоянной работы у него, как я понял, нет, зато есть семья, двое детей…
То есть предложить деньги?
Наверное… — Воронов пожал плечами.
Но как это сделать, чтобы не обидеть его? — спросил Бешеный, прекрасно понимая, что такая помощь друзьям — вещь весьма щекотливая.
Я уже думал об этом, — словно прочитав мысли товарища, отозвался Андрей. — Я‑то его знаю. Просто так он их ни за что не возьмет, даже если будет с голоду умирать. Гордый, — уважительно добавил он.
А может быть, купить лотерейный билетик с выигрывшим номером и как‑нибудь незаметно подсунуть? — осторожно вставила Вероника. Все это время девушка внимательно слушала разговор друзей.
Вот–вот, что‑то в этом роде, — оживился Андрей.
Мда, такая вот задачка: иногда заставить человека взять деньги куда сложней, чем заставить с ними расстаться, — развеселился Говорков. — Кстати, а какая сумма могла бы ему помочь, как ты думаешь?
Как говорится, чем больше, тем лучше, — улыбнулся в ответ Воронов. — Ладно, мы еще вернемся к этому.
Так, значит, этот ваш друг живет в Ялте?! — воскликнула девушка. — А мы как раз думаем, куда бы нам съездить на отдых. Савушка, поехали в Крым! Ни разу там не была. И отдохнем, и другу вашему поможем.
А и впрямь, поехали. — Говорков кивнул в знак согласия. — Самое разумное решение.
Сегодня же покупаю билеты. Ты как, братишка, надеюсь, справишься здесь без меня?
Трудно, конечно, будет, но… Мухтар постарается, — ответил он любимой фразой Савелия, и все рассмеялись. — Так что вы там позагорайте и за меня тоже. Да, и приглядывай за Вероникой: там столько голодных и временно неженатых мужиков бродят, что нужен глаз да глаз, — шутливо подмигнул Андрей.
Скорее уж мне придется с него глаз не спускать: на юге столько голодных женщин, что… — в тон ему проговорила Вероника, — только и смотри, чтобы не увели такого красавца!
Да никто мне не нужен, кроме тебя. — Савелий нежно чмокнул ее в губы.
Слушайте, смотреть на вас противно: человек, можно сказать, к операции готовится, мысли праведные лелеет, а они тут соблазняют, развратом занимаются. — Воронов шутливо нахмурился: — Все, проваливайте на свой курорт! — потом обнял по–братски Савелия и тихо сказал: — Удачи тебе, братишка.
Живи долго, Андрюша.
Может, хватит о грустном? — вставила Вероника.
Действительно, чего это мы заскучали? — подхватил Воронов. — Да и о девушке совсем забыли. Давайте лучше помечтаем, — неожиданно предложил он.
Юг, Черное море, белый пароход…
Достаточно произнести эти слова, чтобы остальное представилось само по себе: солнце, пальмы, шум прибоя, загорелые тела, длинноногие девушки в купальниках, теплые звездные ночи, стрекот цикад, гуляние по набережной — короче, полный курортный набор.
Что может быть приятней для влюбленных, чем такой отдых?!
…Друзья, вспоминая былое и строя планы на будущее, засиделись до позднего вечера, и лишь когда строгая дежурная медсестра в четвертый раз вошла в палату и напомнила о предоперационном режиме, пообещав доложить главврачу, Савелий и Вероника принялись собираться.
Кстати, о Рассказове никаких новостей? — спросил Воронов, провожая гостей к выходу.
Вроде нет, — удивленно пожал плечами Савелий, — с чего это ты вдруг о нем вспомнил?
Не знаю, просто пришло на ум, не к ночи, будь он неладен, помянут.
Вот именно, — согласился Савелий. — Ты вызывай, если что.
О чем ты? — нахмурился Андрей.
Да так, ни о чем. — Савелий понял, что ляпнул не к месту: человек идет под нож, а он: «Вызывай, если что». — Я в том смысле, если помощь нужна будет, — попытался исправить неловкую ситуацию он и снова попал не туда. — Короче, ты понимаешь, о чем я, — смущенно добавил он.
Пытаюсь понять. — Андрей покачал головой, потом махнул рукой. — Ладно, счастливо вам отдохнуть, — Воронов с чувством пожал руку друга и, кивнув его спутнице, печально вздохнул: — Поехал бы и я с вами, да сами видите… Звоните, не забывайте меня. Надеюсь, что в Ялте вам не встретится ни Рассказов, ни Красавчик–Стив, ни другая нечисть…
Сплюнь! — хмыкнул Савелий.
Позже он будет удивляться: и как это Андрей предчувствовал их будущую встречу?
7
Белые начинают и выигрывают
Современный мужчина привык к уюту, современный мужчина изнежен комфортом, современный мужчина давно уже позабыл собственное предназначение.
А потому зачастую перестает быть собственно мужчиной.
Жизнь в огромных мегаполисах, где любую еду можно купить в любое время суток, где отсутствие горячей воды — драма, а отключенный телефон — трагедия, постепенно выхолащивает выработанные предыдущими поколениями рефлексы, главный из которых — инстинкт охотника.
Выслеживание жертвы, азарт погони, смертельная схватка, кровь и агония побежденного, а главное — древний как мир закон, по которому выживает сильнейший, — сегодня об этом можно узнать разве что из фильмов да книг. Но, может быть, именно поэтому современные люди так слабы, нежизнеспособны и подвержены пессимизму?!
Все это прекрасно понимали советские лидеры, начиная от Ленина и кончая Брежневым. И наверное, именно поэтому охота, это истинно мужское занятие, поддерживающее агрессивные рефлексы в первоначальной форме, стала их излюбленным развлечением.
Этот небольшой охотничий домик, расположенный в часе езды от Москвы, помнил и Мао Цзэдуна, и Фиделя Кастро, и Ким Ир Сена, и Тодора Живкова, и прочих «пламенных» друзей Советского Союза. Вряд ли все высокие зарубежные гости разбирались в тонкостях егерского искусства, вряд ли большинство из них даже умели как следует стрелять, но ведь кремлевская охота в Подмосковье носила прежде всего культовый характер!
Теперь охота в Кремле не в чести; все больше в чести другое увлечение, которое любимо новым вождем России, — большой теннис. И в специальные охотничьи хозяйства, некогда подчиненные Управлению делами ЦК КПСС, наведываются, как правило, лишь те, кто бывал тут еще в далекие семидесятые. Походить по осеннему лесу с зауэровским ружьишком, пострелять, отведать полёванной дичи, заодно и водочки попить. Какая же охота без спиртного?! Алкоголь, как известно, и есть главная особенность нашей национальной охоты.
Вот и теперь в небольшом зальчике егерского домика шумело людское многоголосье. В прокопченном жерле камина трещали сосновые дрова, распространяя аромат хвои, и прозрачные смолистые капли мелким бисером выступали на золотистых поленьях.
За длинным столом сидело человек пятнадцать. Тут были и высокопоставленные чиновники из Администрации Президента, и генералы ФСБ, ФАПСИ и МВД, и важные чины Генеральной прокуратуры.
Детальное обсуждение подробностей отстрела кабана то и дело перебивалось пьяными восклицаниями и веселым звоном рюмок. Согласно традиции, высокопоставленные егеря потребляли спиртное в классических русских дозах и потому позволяли себе несколько больше вольностей, чем обычно.
Да разве это охота! — сокрушался высокий лысый мужчина, и кожа на его голове двигалась в такт словам. — Был я лет десять назад на Севере. Вот в тундре охота так охота!
Ладно, Саша, будет тебе про охоту. — Его сосед, пожилой, седовласый, с лицом, багровым от каминного жара и выпитой водки, взял со стола «Абсолют» и, неловко стукнув бутылочным горлышком о стакан, классически обобщил: — Давай лучше сначала выпьем, а потом и поговорим!
Да обожди ты, Паша, дай расскажу сначала, — горячился лысый. — Так вот, северного оленя, как правило, бьют на переправе через речку. Берешь, значит, лодку с подвесным мотором, ружье, патронов, сколько в лодку вместится, и катишь по реке. А когда табун втягивается в воду…
Удивительно, но в коллективной пьянке не принимали участие лишь двое. Усевшись в сторонке, они увлеченно играли в шахматы.
Белыми играл высокий, спортивно–стройный мужчина в старомодных очках с тонкой золотой оправой. Заметно было, что собравшихся несколько сковывало его присутствие: во всяком случае, когда обладатель золотых очков оборачивался к сидевшим за столом даже вполоборота, те невольно понижали голос, а ненормативные оценки и нескромные пожелания застревали у них в горле.
Почти никто из собравшихся не знал настоящего имени этого человека. Известно было лишь то, что он возглавляет какую‑то глубоко законспирированную кремлевскую спецслужбу, да еще его довольно устрашающий псевдоним — Прокурор.
Тот, кто играл черными, наоборот, не скрывал ни своего имени, ни фамилии, ни места службы, ни должности. Звали его Константин Иванович Богомолов, и на Большой Лубянке, в Главном управлении ФСБ, этот генерал издавна пользовался заслуженным авторитетом. Впрочем, не только там.
Шах! — объявил Прокурор, ставя коня в гущу вражеских пешек.
Богомолов искоса взглянул на партнера и, с минуту подумав, передвинул короля назад.
А вы зря рассчитываете на ничью, Константин Иванович, — произнес игравший белыми Прокурор и переставил ладью на королевский фланг. — Вечного шаха не выйдет.
Посмотрим, посмотрим, — прищурился Богомолов, объявляя гарде вражескому ферзю.
Простая задачка из шахматного учебника, — как ни в чем не бывало, продолжал руководитель совсекретной службы КР, двигая вперед пешку. — Миттельшпиль, мат в два хода.
Ваш ферзь под боем, — осторожно напомнил партнер.
Спасибо, я вижу. Ферзь силен не сам по себе, а лишь в том случае, если стоит в нужное время в нужном месте.
Значит, жертвуете? — Константин Иванович, не чувствуя подвоха, забрал ферзя.
Зато выигрываю темп. В шахматах главное — красота и нестандартность мышления. Без потерь, к сожалению, не достичь ни того, ни другого. Жертвы требуют тончайшего искусства, — философски завершил Прокурор и, забрав ладьей черного слона, объявил: — Шах! Кстати говоря, он же и мат.
Да, действительно… — растерянно произнес соперник, оценивая позицию.
Я же говорил — типичная двухходовка.
Белые начинают и выигрывают. Кстати, никогда не задумывались, почему почти во всех шахматных задачках выигрывают именно белые? Всегда, испокон веков, ни в одной шахматной задаче черные не добиваются успеха.
Генерал ФСБ откинулся на спинку кресла.
Да нет, не задумывался. Кстати, не выпить ли нам? — предложил он.
С удовольствием. Но мне совсем чуть- чуть, — кивнул выигравший. — Да, вот столько… Спасибо. Так вот, черные почти всегда в проигрыше, и белые почти всегда ставят им мат. В этой закономерности есть нечто мистическое. Эдакий вечный символ победы добра над злом, не согласны, Константин Иванович?
Богомолов не отвечал, и не потому, что не было чем ответить. Так уж получилось, что и о недавнем партнере по шахматной партии, и о его загадочной силовой структуре Константин Иванович не знал ничего или почти ничего. Поэтому настороженность лубянского генерала к собеседнику выглядела вполне оправданной…
Ну что, за победу добра над злом! — предложил Богомолов, поднимая стопочку со спиртным.
За справедливость, порядок и законность! За победу белых, — с любезной полуулыбкой добавил Прокурор и, едва пригубив водку, поставил стопочку на место.
Выпив, Константин Иванович отставил свою стопочку в сторону и взглянул на собеседника исподлобья, так, словно хотел у него что‑то спросить, но по каким‑то причинам не решался. И неудивительно: с руководителем секретной спецслужбы он встречался пятый или шестой раз в жизни. Конечно, у генерала ФСБ была масса вопросов к этому загадочному человеку, но задать, естественно, он мог далеко не все.
Впрочем, если вопросы нельзя задавать в лоб, напрямую, можно прибегнуть к иносказанию, тем более что недавний соперник сам дал для этого повод.
В истории шахматных чемпионатов есть немало красивых партий, где выигрывают именно черные, — осторожно напомнил Богомолов.
Безусловно. — Собеседник согласно наклонил голову. — Но чемпионаты — это реальность, а шахматные задачки — моделирование реальности.
Однако мне кажется, что в нашей с вами реальности перевес куда чаще на стороне черных, — парировал Константин Иванович.
Прокурор закурил. Он‑то прекрасно понимал подтекст последней фразы. Теперь надо было или плавно съехать с темы, или конкретизировать беседу. По глазам фээсбэшного генерала было заметно, что у него накопилось немало вопросов, и потому, поднявшись со своего места, руководитель совсекретной структуры КР коротко кивнул в сторону двери.
Может быть, немного прогуляемся? Здесь, пожалуй, слишком шумно, не находите?
И то правда. — Смешав шахматные фигуры, Богомолов двинулся следом.
Костя, куда ты? — послышался пьяный возглас лысого мужчины, любителя охоты на северного оленя (кстати, заместителя министра МВД России). — Иди к нам и вып… — Он запнулся и не от того, что пьяно икнул, а от того, что в этот момент на него взглянул собеседник Богомолова.
Когда любитель охоты на северного оленя обратился к Богомолову, Прокурор быстро обернулся, нехорошо сверкнув в сторону говорившего глазами, и тот испуганно осекся на полуслове.
Прошу вас, Константин Иванович. — Прокурор предупредительно открыл дверь. — Думаю, в саду нам будет спокойней.
Вечер выдался сыроватым и теплым. Влажный аромат прелой листвы мешался с запахом мокрой земли, слабый ветер колыхал темные кроны деревьев, доносил далекий шум машин: в километре отсюда проходило шоссе, оживленное в любое время дня и ночи.
Богомолов начал издалека.
Так уж случилось, что в последнее время он вынужден был заниматься несколько непривычной для него работой, которую ему поручил сам Президент: борьбой с организованной преступностью. Для него это было ново, и опыта, естественно, недостаточно, а потому он хотел бы получить нечто вроде консультации у своего собеседника. Чисто интуитивно Богомолов чувствовал, что Прокурор именно тот человек, который и может быть ему полезен в новой деятельности.
Слушаю вас. — Голос Прокурора в одночасье сделался серьезным.
Вы ничего не слышали о так называемой сабуровской организованной преступной группировке?
Слышал, конечно, — последовал спокойный ответ. — Кто же нынче в Москве о сабуровских не знает?
Странная ситуация. Сабуровские появились в столице недавно. Еще семь–восемь месяцев назад о них никто и не слышал. Оперативные источники сообщают, что еще каких‑то полгода назад это была обыкновенная компания дворовых хулиганов, пэтэушников, мелких уголовников и вышедших в тираж спортсменов. Зато теперь это настоящая криминальная империя. Но почему‑то ни МУР, ни РУОП ничего не предпринимают для ее ликвидации. Сколько ни пытался я прояснить эти обстоятельства по своим каналам — безуспешно, — закончил Константин Иванович. — Может быть, вы что- то мне объясните?
Да, что касается мгновенного превращения компании уличной шпаны в могущественную криминальную империю, все верно, — скрипуче подтвердил Прокурор. Зашелестел целлофаном сигаретной пачки, щелкнул зажигалкой. Неверный язычок пламени на мгновение выхватил из полутьмы его сосредоточенное лицо. — А вы знаете, каким образом им удалось в короткий срок прибрать к рукам едва ли не половину Москвы?
Не совсем… Потому‑то и обратился к вам за советом, а может быть, и помощью.
Хорошо. — Руководитель совсекретной кремлевской структуры глубоко затянулся. — Тогда наводящий вопрос, если позволите.
Да–да, пожалуйста.
Вам известно, как называют в столице сабуровских?
Беспределыциками, — ответил Богомолов.
Кто именно? — прищурился Прокурор.
Все… В том числе и РУОП. Но прежде всего другие бандиты.
Вот–вот. — В голосе руководителя совсекретной спецслужбы прозвучали интонации едва заметного превосходства человека, объясняющего собеседнику очевидное. — Так именуют их прежде всего другие бандиты. И небезосновательно. За полгода сабуровские умудрились начисто разгромить несколько конкурирующих структур. Щукинских, например. Чего до сих пор не удавалось ни РУОПу, ни МУРу, ни Лубянке, не в обиду вам будет сказано.
Хотите сказать, что сам факт сушествования такой структуры логически оправдан временем и законом?
Борьба за законность не может вестись только лишь законными методами, — напомнил Прокурор очевидное. — Да и законы у нас в России… — он брезгливо скривился, — слишком уж превратно и противоречиво толкуются. Про коррупцию в высших эшелонах МВД я и не говорю, это вам и так известно. Кстати, сегодня в Генеральной прокуратуре подписан ордер на арест этого лысого алкоголика. — Говоривший взглянул в сторону ярко освещенных окон охотничьего домика и пояснил с нескрываемой брезгливостью: — Да–да, того самого заместителя министра МВД, который недавно приглашал вас выпить. А вы удивляетесь…
Но ведь, по общему мнению, сабуровские — самая опасная группировка не то что в Москве, во всей России! — Видимо, предстоящий арест высокопоставленного сотрудника МВД меньше всего занимал Константина Ивановича. — Еще немного, и она приберет к рукам всю столицу!
По всей вероятности, так оно и будет, — с готовностью согласился собеседник. — Только для этого сабуровским необходимо подмять под себя все конкурирующие группировки. И в Москве, кроме них, не останется никого. Думаю, это произойдет в течение года.
Это хорошо или плохо? — поинтересовался генерал.
Это просто замечательно! — ответил Прокурор таким тоном, будто бы сам искренне переживал за успехи или неуспехи новоявленного мафиозного сообщества. — Поверьте, это просто прекрасно!
Но почему?
Потому что куда лучше иметь одного врага, чем нескольких. Представляете, Константин Иванович, что было бы, если бы шахматист играл не против одного–единственного партнера, а против нескольких десятков? Что ни говорите, а примитивное разделение на «черное» и «белое» имеет свои преимущества.
Но кто же в этом случае играет за черных? — спросил генерал Богомолов. «Уж не вы ли?» — чуть не вырвалось у него, и собеседник как будто понял эту недомолвку.
Неважно, кто за кого играет, важно, что белые всегда начинают и выигрывают, — последовал ответ.
Но ведь сабуровские идут к власти по трупам… Кровь, страдания, жертвы…
В жизни, как и в шахматах, главное — красота и нестандартность мышления. Без потерь, к сожалению, не достичь ни того, ни другого. Помните, что я сказал ранее? Жертвы требуют тонкого искусства. Но главное — конечный результат: черные всегда в проигрыше, и белые всегда ставят им мат. Или я не прав, Константин Иванович?..
Мне трудно рассуждать о правилах игры, когда я не знаю о том, за кого мне придется играть впоследствии: за черных или за белых. — Богомолов сознательно сделал столь опасный выпад в надежде, что его собеседник хоть чем- то себя выдаст.
Я уверен, дорогой Константин Иванович, что ваш опыт и имеющаяся информация неминуемо подскажут вам единственно правильное решение, — улыбнулся загадочно Прокурор…
8
Такова бандитская жизнь
— Они совсем оборзели, падла. Пора показать, кто хозяин на Москве.
Атлетического сложения мужчина с густо татуированными пальцами и кроваво–красным следом от ожога на подбородке, подняв голову, вопросительно обвел взглядом собравшихся: мол, что ответите?
Разговор происходил в небольшом придорожном ресторанчике за Московской кольцевой дорогой и отличался редкостной напряженностью. Так уж получилось, что за стол переговоров пришлось сесть недавним непримиримым противникам. Еще полгода назад для очаковских бандитов не было врага ненавистней, чем коньковские. После памятной для всех кровавой разборки за кольцевой дорогой началась широкомасштабная война на взаимное истребление: движимые праведной местью, коньковские расстреливали очаковских на улицах, в ресторанах и саунах, взрывали в лифтах и автомобилях, топили в подмосковных карьерах, сбрасывали с крыш, закапывали на городских свалках, сжигали живьем в крематориях московских кладбищ.
Их враги расправлялись с ними примерно теми же способами.
Однако теперешние московские реалии дали повод сесть за стол переговоров. За последние месяцы беспредельная сабуровская группа потеснила и тех, и других, что заставило еще недавно непримиримых недругов искать в лице друг друга союзников, временных, конечно.
В подмосковный ресторанчик съехались старшие: «быки» и звеньевые обеих группировок коротали время на автомобильной стоянке, подозрительно приглядывая друг за другом. Но даже самые тупые и отмороженные прекрасно понимали: от результатов этой стрелки зависит слишком многое.
Короче, пацаны, хочу сказать: кто старое помянет, тому глаз вон, — после непродолжительной паузы произнес обладатель кроваво–алого шрама, один из лидеров коньковских. — Теперь, бля, житуха такая, что нам надо это… объединиться. Типа союз заключить. Вот я вам и предлагаю мир, а вы отвечайте: «да», «нет». Если «да», конкретно, по делу перетрем, что делать дальше, если «нет» — расходимся краями.
Минуты твердели и падали; за столом зависла тяжелая, гнетущая тишина. Предложение типа «союз заключить» было сделано в лоб, и потому очаковские должны были ответить однозначно: «да» или «нет».
Ты, братан, прав: сабуровские, гондоны, вконец обнаглели, — выдохнул невысокий мужчина с маленькими и злыми кабаньими глазками, в желтой кожаной куртке, занимавший среди очаковских далеко не последнее место. — Пора их на понятия ставить! А насчет прошлого… Ну, сам понимаешь: братва — народ горячий. Чего между нами не бывает!
После этой фразы за столом вздохнули с облегчением: значит, предложение принято.
Да, ты прав, эти сабуровские — падлы, бля, в натуре! — с несколько большей горячностью, чем требовали обстоятельства, подхватил коньковский. — А чем, братан, они перед вами‑то провинились?
Неделю назад на нашу автостоянку из Тольятти тридцать «девяток» пригнали, они дербануть их хотели. Кого, прикинь? На–ас! Прислали своих уродов: мол, делиться надо! Точно барыгам каким дешевым. Мы их так ласково–ласково послали. Ну, а позавчера вечером нашу автостоянку гранатами забросали. Пытались ментов подключить, какое там! Ни за какие филки связываться не хотят. Боятся. — «Желтая куртка» негодовала.
Это уж точно беспредел, брат, — согласно кивнул коньковский бандит. — Разве в Москве места мало? Или клопы жирные перевелись? Ищи себе лоха драного, дербань помаленьку или «кабанчика» из него расти… На здоровье. Зачем на чужое зариться?
Обладатель кожаной куртки недобро сверкнул глазами, и взгляд этот был понятен без всяких слов: мол, а помнишь ту давнюю историю с Авиамаркетинвестбанком, с которой все и началось? Кто, мол, тогда на чужих бизнесменов позарился, а? Это был самый напряженный момент «переговоров».
Но обе стороны промолчали, перемирие было заключено, и потому вряд ли стоило ворошить старое.
Коньковский мафиози медленно выцеживал из себя слова. Он был точно багрово–синее пламя ацетиленовой горелки — мощной струей под давлением извергал из себя лютую ненависть.
Да и капусту в общак не сливают. Гни–и- ды позорные! Наши пацаны как‑то с ихними базарили: мол, что делать будете, если ваших по одному менты закрывать начнут? Кто ваших в СИЗО да на зоне‑то греть будет? Кто за них подпишется? А те: мол, срали мы на ваши понятия и на всех вас.
Чо, так и сказали? — искренне удивился очаковский.
В натуре, брат! — Тот резко рубанул ребром ладони по своему горлу, словно в знак доказательства. — Наши пацаны пургу гнать не будут!
Ничто так не сближает две стороны, как взаимные излияния накопившейся ненависти к третьей. Рассказы о чудовищном беспределе сабуровских быстро позволили найти множество общих точек соприкосновения, и союзники перешли к конкретному обсуждению ситуации. Ответ на классический вопрос «кто виноват?» выглядел исчерпывающим; теперь оставалось лишь установить основополагающее — «что делать?».
Ну и как дальше, братишки? — спросил обладатель багрового шрама на подбородке. — Что, будем терпеть этих гондонов, штопанных колючей проволокой?
Один раз прогнемся, нас за людей считать не будут. Да какая‑то дворовая шпана…
В старших‑то у них явно не лопух стоит, — перебил очаковский. — Так скоро из говна конфетку слепить — для этого настоящие мозги нужны.
Вот я и думаю: типа надо завалить всех старших, а бычары сами потом по своим голимым щелям да качалкам разбегутся.
А кто их завалит? Ты?
Этот вопрос стал в переговорах ключевым.
Тотальная война на истребление, как правило, невыгодна организованным преступным группировкам как минимум по двум причинам. Во–первых, в случае начала военных действий весь бизнес — как легальный, так и нелегальный — парализуется. Все силы, все средства идут только на войну. Во–вторых, на любой войне неизбежны потери, и если потери слишком велики, среди низового звена начинается брожение умов. Это чревато внутренним конфликтом и даже возможностью предъявлять старшим свои претензии: мол, зачем столько хороших пацанов положили, чего ради?
В подобных случаях лидеры враждующих криминальных группировок привлекают наемников — настоящих отморозков из провинции. Недавние качки–пэтэушники, не имеющие никаких капиталов, кроме беспредельной наглости, за пачки вечнозеленых баксов готовы убивать кого угодно, как угодно, сколько угодно и где угодно. Так, в начале — середине девяностых известный столичный мафиози Сильвестр, Сергей Иванович Тимофеев, для ликвидации бауманской преступной группировки привлек в Москву бригаду молодых курганских бойцов. Правда, ликвидировав бауманских во главе с Глобусом и Бобоном–Ваннером, курганские благополучно расправились и с заказчиком, Сильвестром, подложив на автомойке в его шестисотый «мерседес» управляемую бомбу и взорвав ее через несколько часов.
Но ни очаковские, ни коньковские не имели теперь под рукой такой «карманной» бригады наймитов. Да и ненависть к вконец оборзевшим сабуровским была слишком велика, чтобы привлекать к столь щекотливому делу посторонних.
Очаковский смотрел на недавнего оппонента пристально, не мигая: мол, что скажешь?
Так что? Решаем или как?
Мы их и завалим, — твердо ответил собеседник, расстегнул ворот рубахи и покрутил головой, будто бы воротник натирал ему шею. — Мы. Типа как вместе с вами. Въезжаете, пацаны?
Хорошо, — хищно прищурился собеседник, наклонив голову. — А как?
А чо, проблема, что ли? Проследить за старшими: куда ездят, где расслабляются, чем занимаются. Где у них «точки», где ихние бизнесмены.
Сколько их пасти, неделю, две?
Да хоть месяц! Дело‑то святое — беспределыциков наказать, или я не прав?..
Конечно, прав, кто спорит? Так что теперь давайте подумаем, как мы это организуем. — Коньковский положил на стол огромные мосластые руки, испещренные татуировками, — в ресторанной полутьме они казались клешнями жуткого чудовища из голливудской «страшилки». — И вообще, нужно решить, кто и чем в этом деле будет заниматься. Часть делов и расходов — наши, часть — ваши. Так я говорю, братва?
Конечно, заметано, — одобрительно закивали все присутствующие.
На том и порешили.
Смеркалось.
Огромный неповоротливый джип «Тойота- Раннер» вальяжно катил по серой и безлюдной московской окраине. Только что прошел дождь, и тяжелая машина порола длинные желтые лужи, как торпедный катер. Впереди ехала неприметная тридцать первая «Волга» с таксистскими шашечками — через лобовое стекло джипа можно было рассмотреть, что в «Волге» теснятся четверо бритоголовых атлетов.
И в салоне «тойоты» сидели четверо: водитель — угрюмый, неразговорчивый мужчина с лицом, побитым угревой сыпью, и короткими рыжими волосами, Кактус, Шмаль и Максим Нечаев, более известный как Лютый. Старшие сабуровских возвращались из небольшого подмосковного городка; полчаса назад там состоялась встреча с представителями екатеринбургского криминалитета. Деловые переговоры прошли успешно: стратегия и тактика действий оговорены, сферы влияния поделены, будущие доходы уральских барыг распределены. И никто из посланцев не вякнул: уральская братва уже прекрасно знала, что представляют из себя сабуровские, и потому искала в их лице не врагов своих, но союзников.
Да, Лютый, — ощерился Кактус, — ловко ты с ними базарил. Мы — тут, они — там. А треть доходов с производства наши. И делать ничего не надо.
Максим даже не удостоил говорившего взглядом, как человек, прекрасно знающий цену себе, своим словам и поступкам. Да и не только цену, но прежде всего конечную цель.
Теперь неплохо бы и расслабиться. — Поняв, что старшой не настроен на беседу, Кактус обернулся к Шмалю. — В сауну какую‑нибудь… С блядями, а? Как в прошлый раз, помнишь, Колян?
Как когда? Когда ты, Вася, ту толстую телку на Олимпийском, в предбаннике, во все дыры пер? — мстительно напомнил Колян о непостижимой для окружающих любви Кактуса к дебелым сальным девкам.
Не такая она уж и толстая, — чуть обиделся Фалалеев. — Просто упитанная.
Ты бы еще свиноматку трахнул, — развеселился Шмаль.
Почему именно свиноматку? — не понял Кактус.
И сало близко, и щелка низко.
Нехитрая беседа порученцев совершенно не занимала Лютого. Может быть, потому, что он наперед знал, о чем будут говорить эти безмозглые скоты, для которых всех радостей‑то в жизни — бабу трахнуть, в морду кому‑нибудь дать, «марафетом» обдолбаться да рассказать потом, как весело было всем этим заниматься. А может быть, и потому, что последний разговор с Прокурором не внушал оптимизма: всегда конкретный и точный, руководитель совсекретной силовой структуры КР на этот раз выглядел в беседе непривычно обтекаемым.
«Чем мне теперь заниматься?» — прямо спросил Нечаев, и ответ высокого правительственного чиновника разочаровал:
«Пока ничего особенного не предпринимайте. Продолжайте в том же духе, Максим Александрович…»
Как бы между делом Прокурор намекнул: по подсчетам аналитиков, конкурирующие группировки могут временно объединиться, чтобы физически устранить и его, Лютого, и его порученцев, но все было сказано вскользь, без нажима, и Нечаев не придал особого значения этим словам Прокурора. Тем более что высокопоставленный собеседник под конец заметил:
«Мы не оставим вас, Максим Александрович…»
Максим метнул быстрый взгляд в зеркальце заднего вида — сзади ехал еще один джип с вооруженной до зубов охраной.
Так что, Лютый, едем в сауну или как? — спросил Кактус.
Животное ты, Вася, вот что, — беззлобно ответил Максим.
Это почему?
Потому что предки у тебя были животными и дети твои будут животными. Если, конечно, они вообще у тебя будут. И интересы у тебя животные, и сам ты…
Он не успел договорить — неожиданно впереди раздался гулкий взрыв, и желтая «Волга» подпрыгнула. Резко повернувшись, Лютый увидел: передняя машина встала на дыбы, и плавно, словно в замедленной киносъемке, перевернулась на левый бок, на капот и лобовое стекло джипа брызнул дождь осколков. Канализационный люк на дороге был сорван, и из открывшегося колодца валил густой серый дым: вне сомнения, взрывное устройство было установлено под дорожным люком.
Медлить было нельзя. Едва водитель нажал на тормоз, Нечаев выскочил из джипа, выхватив на ходу пистолет. Кактус и Шмаль последовали его примеру.
Покой тихой улочки вспороли гулкие автоматные очереди. Лютый сориентировался мгновенно: стрельба велась и с крыши трехэтажного дома справа, и из‑за припаркованного на противоположной стороне улочки фургончика.
Максим спрятался за перевернутой «Волгой», колеса которой по–прежнему вращались, и, на секунду высунувшись, выстрелил в человеческий силуэт, мелькнувший за фургончиком. Но в тот же миг в каком‑то сантиметре от его головы просвистела пуля, и спустя долю секунды от стены дома за спиной Максима откололись куски штукатурки, послышался жалобный звон разбиваемого оконного стекла.
Взглянув мельком на Шмаля, Нечаев увидел, что тот в одночасье сделался белее мела. Еще минуту назад такой самоуверенный и вальяжный, Артемьев теперь походил на мешок с прокисшим дерьмом: руки его нелепо тряслись, зубы выбивали дробь, он забыл о том, что в такой ситуации надо отстреливаться.
Идиот, у тебя волына под мышкой, стреляй! — крикнул Максим, и Шмаль, словно очнувшись от оцепенения, потянулся к подмышечной кобуре.
А пальба тем временем продолжалась.
Как понял Нечаев, те, кто прятался за фургончиком, вели отвлекающую стрельбу. Главные действующие лица засели на крыше дома, но нейтрализовать их не было никакой возможности: парапет крыши делал их практически недосягаемыми для ответного огня. В то же время отличный обзор сверху давал возможность автоматчикам беспрепятственно вести огонь на поражение.
Уже были расстреляны охранники из заднего джипа, уже угреватый водитель «тойоты» старших валялся под колесами с простреленной головой, уже стонал Кактус, прижимая руку к окровавленному рукаву куртки, и Шмаль, сделав несколько выстрелов вверх, поспешил к стене дома, в «мертвую зону», недосягаемую для выстрелов.
Максим принял единственно правильное решение: уходить. Метрах в двадцати от поля боя чернела арка между домами. Надо было лишь попытаться проскочить это пространство, простреливаемое перекрестным огнем с крыши и из‑за фургончика, и тогда…
Туда! — Подтолкнув истекающего кровью Кактуса, Лютый кивнул в сторону арки и по его взгляду увидел, что понят им правильно.
Но его плану не дано было осуществиться.
Неожиданно из‑за поворота неторопливо выкатил бледно–голубой «Зил» с фургоном, опытный Нечаев сразу же понял, что эта машина оказалась тут не случайно. И впрямь, не доезжая до перевернутой «Волги» несколько десятков метров, грузовик остановился и стал быстро разворачиваться боком, полностью блокируя путь к арке; почему‑то в глаза бросилась надпись «Мебель» по всему борту. Раскрылась боковая дверца, и оттуда полыхнул сноп огня. Лишь каким‑то чудом в последнее мгновение Лютый успел броситься на землю, увлекая за собой Кактуса.
Это был конец — рассчитывать на спасение не приходилось.
Кажется, приплыли, — послышалось рядом.
Обернувшись, Максим увидел Шмаля. Спрятавшись за искореженной выстрелами «тойотой», он стоял на четвереньках. Глаза Артемьева были широко открыты, по перемазанным грязью щекам темными струйками текли слезы.
Да заткнись ты, гнида! — прикрикнул Лютый. — Хочешь жить, борись до послед…
Фраза Нечаева потонула в звуке автоматной очереди.
Вскинув пистолет, Лютый выстрелил в кабину «Зила» и тут же отметил, что не промахнулся: из салона вывалилось тело водителя.
Еще один выстрел, на этот раз в сторону фургончика, и нечеловеческий крик на короткое время буквально заглушил звуки выстрелов.
Еще один выстрел, и пистолет глухо клацнул: кончились патроны.
Да, выхода не было, и бороться до последнего не представлялось возможным: не пойдешь же с голыми руками на автоматы, как Александр Матросов.
Внезапно с крыши дома, откуда велся огонь, послышался сдавленный крик, и спустя секунду на асфальте распласталось человеческое тело. Мгновение — и второе тело киллера грузно свалилось к ногам Нечаева, разбрызгивая в стороны кровь и мозги неудачника.
Максим поднял голову и тотчас же заметил мелькнувшую на крыше фигурку в камуфляже и черной вязаной шапочке «ночь». Лютый даже не успел удивиться, как с крыши раздался тяжелый ухающий звук, с каким обычно стреляет армейский гранатомет, и злополучный «Зил» тотчас же вспыхнул, охваченный пламенем. Спустя несколько секунд какие‑то неизвестные люди в камуфляже открыли ураганный огонь по фургончику на противоположной стороне улицы, за которым прятались остальные нападавшие.
Кто бы они ни были — бойцы СОБРа, сотрудники спецназа из антитеррористического центра ФСБ, бандиты какой‑нибудь иной организованной преступной группировки, — трудно сказать, да и нужно ли задумываться, откуда пришла помощь — она стала настоящим подарком судьбы.
— Бежим! — крикнул Лютый, обернувшись к Кактусу и Шмалю.
Дважды повторять не пришлось: взяв руки в ноги, они втроем бросились наутек, пригибаясь от возможных выстрелов.
Откуда было знать Максиму Нечаеву, что это неожиданное спасение позднее будет использовано его оппонентами, чтобы опорочить его перед членами возглавляемой им группировки. Но в данный момент хотелось только одного: остаться в живых.
9
Непонятка, или рамс
Наверное, никогда еще Вася Фалалеев, он же Кактус, не выглядел столь обескураженно и растерянно, как сейчас. Сидя в небольшой комнатке загородного коттеджа, штаб–квартире сабуровских, он то и дело поправлял окровавленную повязку на руке и бросал недоуменные взгляды то на Шмаля, то на Лютого, пытаясь все же скрыть обуревавшие его чувства.
Шмаль был деморализован произошедшим полностью: то ли он до сих пор переживал перипетии покушения, то ли не верил в свое чудесное спасение. Взгляд Артемьева блуждал, руки не находили себе места: Шмаль то обхватывал ими колени, то вытирал потные ладони о брюки, то принимался рассматривать свои толстые пальцы с тупыми обломками ногтей, заросшими пленкой серой кожи.
Лютый же, наоборот, выглядел предельно спокойным. Словно ничего необыкновенного не произошло, словно все так и должно было случиться. Так выглядит шахматист, знающий наперед все возможные ходы противника и спокойно ожидающий, когда очередной ход будет сделан.
Минут десять Кактус, Шмаль и Нечаев молчали. Первый явно не знал, с чего начать разговор, второй по–прежнему боролся со своими уже запоздалыми страхами, а Максим и вовсе не считал нужным заводить беседу.
Пауза неоправданно затянулась. Наконец Фалалеев с трудом выдавил из себя:
Кто… кто это был?
Наверное, очаковские, — как ни в чем не бывало, ответил Максим. — Вспомни, как ты посылал к ним своих лысых уродов по поводу тех «девяток» из Тольятти. «Давайте, делиться надо, теперь это наша автостоянка…» Говорил я тебе, нельзя так, с наскоку и нагло, по беспределу. Не послушался меня. Из- за твоей наглости и глупости чуть на тот свет не отправились.
Да не о тех я, — произнес Кактус. — А кто нас спас?
Конечно, Лютый понимал, и понимал прекрасно: на месте покушения так вовремя появились люди Прокурора. Видимо, не зря на последней встрече руководитель КР предупредил его о расчетах аналитиков; видимо, не только конкурирующие бандиты контролировали передвижение по городу лидеров сабуровской криминальной группировки. Прокурор, как всегда, был честен: обещание «Мы не оставим вас, Максим Александрович…» оказалось не пустым сотрясением воздуха.