— Вроде того, — мямлит Леннокс, глядя вверх, на шумящие кроны. «Куда Джинджер запропастился, мать его?»

А журнал-то на яхте. Вопрос времени. «Идеальная невеста». Его визитная карточка, повод вернуться в педофильское гнездо. Причин хоть отбавляй. Речь теперь не об одной Тианне. Пусть только попробуют ему воспрепятствовать. «Пусть только попробуют».

— А ты любишь Труди?

Простой вопрос выбивает почву из-под ног. Кружится голова.

— Любил раньше, точно знаю, — произносит Леннокс, собравшись с духом. — А сейчас мне кажется, что наши отношения зашли в тупик. Видишь ли... в общем, между нами... между нами столько всего было. Теперь я уже не уверен, любовь это или просто некий образ жизни, к которому мы оба привыкли. Иногда я думаю...

— О чем?

— О том, что нам пора расстаться. Только это нелегко.

Перед глазами множатся образы Труди. Когда Леннокса притащили к ней домой после случая в пабе. Когда она поняла, чтб он чувствует — в туннеле, после похорон. Она едва сдерживала слезы, выкрикнула: «Рэй, мой милый, бедный мой». В груди поднимается горячая волна.

— Я люблю Труди, — констатирует Леннокс с печальной твердостью. Он недостоин Труди; осознание давит, как могильная плита. — Я,ее всегда буду любить.

— Самый плохой из маминых бойфрендов был Винс, —- сдавленно произносит Тианна и, не переводя дыхания, продолжает: — Потому что он сказал, что любит меня. На самом деле он не любил, но я поверила, а разве можно говорить такое, когда оно неправда? — Тианна выпячивает нижнюю губку. — Если ты любишь Труди, ты должен с ней хорошо обращаться.

—Да, — кивает Леннокс, внезапно понимая, что слова «тоска» и «тошнить» — однокоренные. — Я должен с ней хорошо обращаться.

В зарослях пляшут тени, с болота доносятся невообразимые звуки, ветер то удаляет их, то приближает. Ленноксовы нервы гудят; заправка кажетей зловещей декорацией. Леннокс снова думает об антидепрессантах, мысли перепрыгнули сами собой, незаметно. Капсулы, такие гладенькие, проскальзывают в горло мужчины, ненавидящего глотать что бы то ни было. Он вспоминает, как мать кричала на него за обедом — он не мог есть рагу» жир на мясе походил на сопли, мясо походило на мясо. Он прятал непрожеванное за щеку, извинялся, бежал в туалет и там выплевывал или вызывал рвоту. Джеки ябедничала. «Это мерзко», — говорила она, искренне возмущенная. Усталое сочувствие в отцовых глазах: «Съешь хоть немного, сынок. Тебе нужно поесть». Мать выходила из себя, набрасывалась с лишенными логики заявлениями: «Это лучшее мясо для рагу!»

Уже тогда он не понимал, как мясо, всего-навсего подходящее для рагу, можно называть «лучшим».

Приближается еще одна машина, Леннокса после прилива радости охватывает парановдальный ужас. «Уже все сроки продели. Где Джинджер? Может, он вообще не приедет». Надо было объяснить, насколько дело важное, жизнь на кон поставлена. «Наверно, Долорес не пустила. Подумала, что Джинджер на пышку намылился.    Если только...

Если только сеть копов-педофилов не простирается по всей Флориде и Джинджер тоже не втянут. Достаточно вспомнить, как он пялился на соплячку в стрип-клубе.

Спокойно, Леннокс, соберись».

Леннокс не может вдохнуть. Хватает ртом воздух. А воздух тяжелый, будто полон мелких железяк, рвущих легкие. Оказаться бы сейчас подальше от Тианны. Не должна она видеть его таким. Ей от него больше вреда, чем пользы.

Автомобиль приближается, тормозит. В густой, сдобренной болотными испарениями темноте Леннокс не может его разглядеть. Похож на внедорожник. Останавливается в нескольких футах от «фольксвагена». Леннокс холодеет. Нет, это не Джинджер. Это Диринг приехал, конечно, Диринг.

— Садись в машину, — не своим голосом кричит Леннокс. Тианна повинуется, он прыгает за руль. Еще эти стекла в темноте блестят, и тени от деревьев пляшут: вообще ничего не видно.

Стук в лобовое стекло.

— Леннокс! Нашел место в прятки играть, так тебя и так!

Из темноты проступает Джинджерова щекастая физиономия. Тианна подпрыгивает от страха, Леннокс вздыхает с облегчением.

—Джинджер! Слава богу!.. — Леннокс обнимает гулкий, как бочонок, торс. С Джинджером приехала Долорес. Терьер Храброе Сердце выпрыгнул из машины, отбежал назад, заходится лаем. Из густых, как стена, зарослей отвечают утробным ревом.

— Как ты сказал — Джинджер? — улыбается Долорес, прежде чем позвать пса, который вынюхивает кого-то у изгороди.

— Мало ли дурацких кличек! — недовольно перебивает Эдди Роджерс и кричит вслед Долорес, бросившейся к собаке: — Цыпонька, это же шутка! — Следующая реплика адресована Ленноксу: — Извини за опоздание. Нужно было заехать за...

Из «доджа» выбирается Труди. На ней длинная синяя юбка, волосы распущены. Она вроде собралась упрекать, но Леннокс делает шаткий шаг, другой — и Труди выдыхает только:

-  Рэй!

— Прости меня, — хрипло шепчет Леннокс, вынужденный этим «Рэй!» приблизиться и обнять ее. Дрожит, когда ее тонкие, несколько жилистые руки обвивают его, стискивают, точно голодный питон. Ее запах проникает сквозь сомкнутые веки, просачивается в мозг. — Я должен был попробовать помочь. Я должен был ввязаться. Не знаю почему, — бормочет Леннокс, — не знаю почему.

В уши льется мягкий голос Труди, Леннокс вдруг понимает, как ему нравится ее выговор, ее манера четко произносить каждое слово, свойственная представителям эдинбургского среднего класса.

— Рэй, ты не виноват в смерти Бритни Хэмил. Ты не виноват.

— А кто виноват? — Леннокс вспоминает, как его временно исключили из школы за то, что он залил коридор водой из пожарного шланга. Мать, обезумевшая от позора, в ответ на его неубедительные оправдания повторяла: «А кто, по-твоему, виноват?»

— Мерзавец, который ее убил, — воркует Труди, будто сказку ребенку на ночь читает. — Он виноват, а не ты.

Теперь Ленноксу вспомнилась мать Бритни, Анджела Хэмил. Она тоже говорила:

— Вы не виноваты. Вы сделали все что могли...

И тогда Рэй Леннокс, в приступе честности, признался этой убитой горем женщине:

— Нет, не все... Я ошибся. Я виноват, потому что составил о вас неправильное представление. Мне казалось... Я мог ее спасти! Он измывался над ней целых три дня!.. Я мог ее спасти.

Лицо Анджелы, напряженное, истерзанное болью, обращенное к Ленноксу.

— Нет, — еле слышно убеждала она. — Вы сделали все, что могли. Я знаю, вы сразу близко к сердцу приняли...

Мысли прерывает тонкий, но настойчивый голосок.

— В чем ты не виноват, Рэй? — спрашивает Тианна.

Чувство вины дает течь. Леннокс не может взглянуть на маленькую американку. На ее месте он непременно увидит маленькую шотландку. Он крепче обнимает Труди.

— Он был подонок, — шепчет Леннокс Труди в тонкую шейку. — Он ни на что другое не способен. Рассчитывать на его исправление — значит подозревать в нем человеческое существо, а у него с человеческими существами ничего общего. Я, именно я должен был догадаться... Кому как не мне...

- Не кори себя. Ты выполнял свою работу, Рэй. Ты пытался помочь, — утешает Труди.

Ее тянут за локоть. Тианна тянет. Глаза у нее полны слез.

— Рэй мне помог, — почти шепчет она. Труди улыбается, обнимает девочку. — Он говорил, что вы красивая, — констатирует Тианна. Замечание вызвало у Леннокса очередную гримасу боли — что-то он не припомнит за собой этих слов.

— Рада познакомиться. Тебя ведь Тианной зовут? — Труди переводит взгляд на сплющенную овечку. — Какой хорошенький рюкзачок.

— Рэй мне помог, — повторяет Тианна, в глазах сверкают слезы. — Он помог мне.

Горло сжимает спазм. Тианнино лицо — место пересечения диаметрально противоположных перспектив. Девочка может вырасти сильной, энергичной и красивой, а может уйти в себя зациклиться на призраках прошлого и обрюзгнуть. У нее так мало времени на разгадку жестокой головоломки, в которую превратилась ее жизнь — превратилась по вине слишком многих мерзавцев.

— Все хорошо, дружок, все в порядке. Познакомься, это Джинджер и Доло...

—  Меня зовут Эдди! — злится Джинджер, видя мрачный интерес жены.

— Прости, Эдди. — Леннокс выдавливает сокрушенную улыбку. Дурные привычки изживать нелегко; очень, очень

нелегко. — Тианна, это мои добрые друзья, Эдци и Долорес Роджерс. Побудь пока с ними и с Труди. Я скоро вернусь.

—  Я с тобой, — упирается Тианна.

Взывая к ее здравому смыслу, Леннокс разворачивает руки ладонями наружу — жест позаимствован не у одной сотни шотландских преступников, упеченных Ленноксом за решетку.

— Я быстро — одна нога здесь, другая там.

Тианна побледнела: сомневается? вовсе не верит? Вот так же менялась в лице Ленноксова мать. Хорошо, что Труди здесь. И Долорес.

— Тианна, а ты любишь дельфинов и прочих морских обитателей? — спрашивает Долорес.

— Да, люблю, — кивает девочка. Храбруля тем временем обнюхивает ее пятки, виляет хвостом.

— Мы с Труди завтра собирались проехаться в «Подводный мир».

— А потом мы могли бы вместе выбрать мне свадебное платье, — подхватывает Труди, берет Тианну за руку, тянет к «доджу». Но девочка смотрит на Леннокса, едва шею не сворачивает.

— Ланс — полицейский. Он тебя в тюрьму посадит! Будь осторожен!

— Конечно, буду.

Труди бежит к нему.

— Рэй, пора завязывать с этим делом. Пускай местная полиция поработает, — убеждает она. Храбруля сунулся к воде.

— Не могу. Мне нужно...

— Тебе, Рэй, нужно своей жизнью жить, а не чужие проблемы распутывать. Все равно ведь не распутаешь.

-  Но я...

Диалог прерывается утробным збуком. Пес исчез в мангровых зарослях, у самой изгороди. Раздраженная Долорес выскакивает из машины, бежит следом:

— Ах ты, негодник, ну ты у меня попляшешь!

Все происходит так быстро, что кажется едва ли не обманом зрения. Длинное аллигаторово рыло в зарослях больше напоминает надувную игрушку, но вот рептилия делает выпад, раздается щелчок — и пес в кошмарных тисках.

— ХРАБРУ-У-УЛЯ! — визжит Долорес, бросается на место происшествия, но ее перехватывает Джинджер.

— Долли, ради бога! Поздно.

Сначала кажется, что аллигатор намерен разом покончить с Храбрулей, но нет, он смыкает челюсти, размыкает, снова смыкает. Раздается хруст костей и собачий визг. Аллигатор делает глотательные движения и отрыгивает, затем дважды бьет пса, теперь похожего на тряпичную куклу, оземь, и скрывается в проломе изгороди, волоча обмякшую жертву.

Леннокс и Труди неуверенно приближаются к изгороди. Труди медлит на краю болота Леннокс делает несколько шагов, но замирает, потому что лепечущая безграничная тьма сгущается, концентрируется вокруг него. Приходится вернуться к Долорес, бьющейся и голосящей на Джинджеровой груди. Джинджер передает жену Ленноксу, сам бежит к машине, велит Тианне ни в коем случае не выходить, возвращается с фонарем, но и аллигатор, и его жертва успели раствориться в ночи. Тишина на болоте восстановлена; впрочем, Ленноксу чудится победоносное смачное чавканье. Дрожащая Долорес съежилась на сиденье, Труди и Тианна тщатся ее утешить.

- Такие дела, — бормочет Джинджер, беспокойно оглядываясь на пролом и болото.

— Эдди, мне очень жаль, — убитым голосом произносит Леннокс. — Это я виноват. Я вас сюда затащил.

Джинджер понижает голос, бочком подходит к Ленноксу, наклоняется.

—Не парься, — шепчет он, почти не пытаясь скрыть удовлетворения. — Только Долорес не говори. Мне этот паршивец в печенках сидел. Я всегда хотел завести большую собаку, настоящую, например немецкую овчарку. Отвезука я лучше Девчонок домой. Ты едешь?

— Нет. У меня дела. Я буду позже.

— Рэй, — Труди снова вышла из машины, — пожалуйста, поехали с нами.

— Садись в машину! Здесь опасно! — обрывает Леннокс.

Труди не двигается.

— Она права, — говорит Джинджер. — Ты сделал все, что мог. Тебе осталось только конкретно вляпаться. Под «конкретно вляпаться» я имею в виду вляпаться еще конкретнее, чем ты уже успел.

— Все равно, — упорствует Леннокс. Он думает о Робин. О Диринге, Джонни, Стэрри и Чете. Робин что-то известно, и ее держат взаперти, пока не решили, как с ней поступить. Что они могут сделать, учитывая их ресурсы? Теперь, когда Леннокс находится чуть ли не посреди болота, уготованная Робин участь представляется ему очевидной до мороза по коже. Море. Они утопят Робин в море. Ланс и Джонни отвезут Робин к Чету на яхту и выбросят за борт посреди Мексиканского залива. Конечно, риск велик. Береговая охрана, программы по борьбе с терроризмом, команды по отлову нелегалов, вертолеты Управления по борьбе с наркотиками. Впрочем, они — отчаянные головы, достаточно отчаянные, чтобы пойти на убийство.

И все же по степени отчаянности до Леннокса они не дотягиваюрт. Потому что у Леннокса на них зуб — на Ланса, Джонни и Стэрри, на эту троицу злоумышленников. На Чета тоже, хотя степень его участия труднее определить. И кошмарная вероятность виновности Робин не идет из его воспаленного ума. Музыка в голове постепенно сходит на нет — его партия в Тианниной леденящей кровь балладе завершена. Теперь начинается новая тема, или, скорее, ремикс старой, хорошо забытой. И она не имеет отношения к Бритни. Она имеет отношение к перепуганному мальчику, пойманному в темном туннеле. Несмотря на крики Долорес и возражения Труди, Леннокс слышит только эту тему.

— Поехали с нами, Рэй, — просит Джинджер.

Леннокс думает о журнале с адресом Труди.

— Я кое-что забыл, — поясняет он — и садится за руль арендованного «фольксвагена».

17 Эдинбург (4)

Полицейский участок Феттс представлялся тебе некоей фабрикой, которая выявляет процент человечности, недостающий каждому входящему в ее стены, и оделяет всех согласно собственным расчетам. Всех. Подозреваемых. Членов твоей команды — Гиллмана, Драммонд, Нотмена, Хэрроуэра, Маккейга. Тебя самого.

На всех стадиях обработки, предусмотренных государственными правозащитными органами и системой уголовного правосудия, Хорсбург выказывал только надменность и презрение. Обыск, опись имущества. Анализы для судмедэкспертов. Допросы. Отчеты психиатра. Официальное обвинение. Хорсбург, похоже, получал удовольствие, словно от игры: смаковал общий шок, когда сознался в преступлениях, совершенных в Уэлвине и Манчестере. Он успел почти забыть о них. Зато ты не забыл, и Мистеру Кондитеру это было известно.

Тебя осенило в середине ноября, в среду, через три недели после похищения Бритни. Ты много часов провел с этим чудовищем, ты пытался понять, что сделало его таковым. Заглядывай ему в душу. Ничего не видел. Наконец не выдержал.

— Почему? Почему ты это сделал?

— Потому что я мог это сделать, — отвечал Кондитер, будто речь шла о само собой разумеющихся вещах. Он снял очки, подвел ими черту под своей ужасающей откровенностью. — Тут, ли, присутствует элемент игры. Главным образом игры, поймите меня неправильно — в плане секса я получал огромное удовольствие. Но секс — не самоцель. Очень уж он, секс, быстро заканчивается. И вообще, эта последняя была слишком мала. Я предпочитаю, когда они хоть сколько-нибудь представляют, что их ждет. — Кондитер причмокнул, поняв: он задел тебя за живое. — Да, основной процент кайфа получаешь, когда выслеживаешь их, подкрадываешься, матерьяльчик собираешь, да от вас, от фараонов, уходишь. Что наша жизнь, как не погоня за острыми ощущениями?

Тебе удалось не закричать и даже взглядом не выдать своих чувств; ты продолжал хладнокровно искать причины. Методы изучения серийных убийц, извращенцев, педофилов у нас те же, что и методы изучения мыслителей, художников, людей науки; через них мы пытаемся проникнуть в тайну нашей собственной природы.

И в тебе Кондитер увидел то же пагубное любопытство, и использовал его как наживку.

— Вы не похожи на других, — с пафосом заявил он. — Им достаточно знать как. Как я завожусь, овладеваю, трахаю, убиваю, скрываюсь. А вам до зарезу надо понять почему. Вы хотите, чтобы я вам поведал, что в детстве меня совратил родной отец, или пастор, или кто бы то ни было. По вашему убогому разумению, непременно должны присутствовать причина и следствие. Но вы, Леннокс, всего-навсего защищаете слабаков

вроде себя самого. Вы не можете принять тот факт, что человек по сути — охотник, хищник. Цивилизованное общество и придумано-то было с целью защитить слабых и трусливых — не важно, богаты они или бедны — от сильных и предприимчивых, у которых достаточно смелости, чтобы исполнить предназначенное судьбой для особей своего вида. От тех, у кого хватает решимости брать все что хочется.

И Кондитер растянул в глумливой улыбке дряблый, будто резиновый, рот — рот, который ты жаждал содрать с его физиономии.

— А знаете ли вы, что почти пять лет меня искала вся британская полиция и никто даже не догадывался, кто я на самом деле такой? А я все это время писал телеги в ближайший участок — дескать, вандализм процветает, от дебоширов житья нету.

И ваши доблестные коллеги бежали на помощь по первому зову.

Это была правда. Мистер Кондитер, или Жеребец, педантичный госслужащий из тех, вокруг кого в утренней электричке Эйлсбери—Мэрилбоун, набитой белыми воротничками, в радиусе фута всегда свободно, всех одурачил. Свой извращенный, хотя и расчетливый ум он скрывал под личиной ярого общественника. Думали, он увлекается фотографией; однако на темном чердаке, куда не могла добраться немощная мать Кондитера, на самом деле находилась лаборатория. И выходные, и праздники Кондитер проводил за планированием. Его настоящим хобби были похищения, изнасилования и убийства.

Обыкновенно Хорсбург снимал коттедж часах в двух езды от намеченного места охоты. Ньюла Эндрюс умерла в Фенландс Стейси Эрншоу — в Лейк-Дистрикт, Бритни Хэмил — в Бервикшире, на побережье. Хорсбург также сознался, что в Нормандии убил маленькую француженку, и сообщил, где закопал ее тело.

— Эти курортные романы! — оживился он и с улыбкой ведущего ток-шоу наблюдал, как в тебе закипает ярость. — Они всегда такие быстротечные!

Результатов признания явилось освобождение сельхозрабочего, успевшего провести во французской тюрьме целых семь лет. Кондитер, однако, отказался от дальнейшей помощи следствию. В ответ на предъявленные тобой фото пропавших без вести детей он сделал честное лицо.

  — Нет, про этих ничего не знаю.

Ты же не сомневался: были и другие жертвы.

Ни одна из находившихся в розыске девочек не фигурировала ни в обширной Хорсбурговой базе данных, ни в его подробных заметках. Однако отсутствовали также и данные на Ньюлу, Стейси и Бритни — очевидно, Хорсбург уничтожал их по завершении каждого омерзительного акта. Сколько всего детей он убил?

Вскоре нашелся белый фургон. У Хорсбурга имелся также и черный. Оба он держал в гараже под замком, в миле от своего дома, и использовал исключительно в преступных целях. Хорсбург выбирал жертв без какой-либо системы, всякий раз в новом районе. У него обнаружились и видеозаписи.

Если что и могло с большей эффективностью, нежели допросы Кондитера, выбить тебя из колеи, то только просмотр пленки с истязанием Бритни. Вы с Даги Гиллманом вместе смотрели.

— Он сделал это пять раз, — жестко, холодно констатировал Гиллман. — Сначала изнасилует, потом придушит до обморока, потом в чувство приведет — и давай по-новой. Фишка у него такая.

Гиллманов голос и кадры видеозаписи мелькали в твоем мозгу, ты же смотрел на руки Хорсбурга. У тебя перехватило дыхание, ты скорчился и вдруг услышал собственные, ничем не аргументированные, как детская просьба, слова:

— Она же совсем крошка.

Убийца взглянул на тебя как на слабоумного, со смесью жалости и презрения. Тут ты сообразил, что в комнату для допросов вошел Боб Тоул. Он кивком вызвал тебя в коридор, втолкнул в пустой кабинет и закрыл дверь.

— Смотри, Рэй, изведешь себя вконец, — предупредил Боб. — Сходил бы пообедал. Пускай Даги поработает для разнообразия.

Ты стиснул Тоулов локоть и взмолился:

— Еще один допрос! Всего один!

Тоул вперил взгляд в тесное пространство поверх твоего плеча.

— Ладно, Рэй, — наконец произнес он. — Ты поймал мерзавца — имеешь право довести дело до конца. — И покосился на твою руку. Пристыженный, ты расцепил пальцы. — Только я остаюсь при своем мнении. Ты посмотри, на кого ты похож.

Возразить тебе было нечего. Накануне, уже ночью, ты явился к Труди в стельку пьяный. Вы поссорились, ты заснул у нее на кушетке и утром пошел прямо на работу.

— Извините, — сказал ты. — Постараюсь взять себя в руки.

Тоул, судя по виду, не очень-то поверил.

— Оставь свои «почему» для психотерапевтов. Выясни на счет других пропавших детей.

— Спасибо. Буду выбивать из него подробности, как вы советуете. — Вы с Тоулом растерянно посмотрели друг на друга, ни один из вас не представлял, что говорить дальше. Наконец ты выдавил что-то насчет пойти пообедать и поплелся в Стокбридж.

После, уже в баре «У Берта», ты смотрел «Скай ньюс». Показывали Роберта Эллиса. Вновь на свободе, теперь начитанный и с образованием, он наслаждался статусом полностью оправданного.

— Мне очень жаль родных и близких Стейси Эрншоу и Ньюлы Эндрюс. Они заслуживали того, чтобы знать имя убийцы, но были вынуждены долгие годы довольствоваться ложью.

Впрочем, еще больше мне жаль родных Бритни Хэмил. Пока я гнил в тюрьме, этот выродок разгуливал на свободе — и сделал с девочкой такое, о чем даже говорить страшно. — И предупредил: — Теперь головы полетят.

- Эллис стал героем для позабывших о том, чем он занимался на могиле Ньюлы Эндрюс. Тебя же не отпускало тревожное чувство, и вот какое: будь Эллис столь же красноречив несколько лет назад, он, вместо того чтобы провоцировать тюремные потасовки, пожалуй, не один народ в войну бы втянул.

Ты не мог этого вынести; ты чуть не бегом побежал в туалет и сделал себе кокаиновую дорожку.

Пришло — и сохранилось до самого участка — хладнокровие. Ты возвращался на работу с ощущением, что раскусил Хорсбурга. В комнате для допросов тебе удалось произнести бесстрастным тоном:

— Ты делал вид, что починяешь какую-то фигню в своем фургоне, а сам из окна отслеживал Бритни. Ждал, пока она приблизится — и окажется отгорожена фургоном от возможных свидетелей. Ты схватил девочку, затолкал в фургон, запер, пожалуй, заклеил ей рот скотчем, а может, воспользовался рогипнолом или хлороформом и забрался в кабину. Так было дело?

— И рванул в свое жуткое логово, чтобы не спеша насладиться добычей. — Хорсбург расплылся в улыбке. — А вы не глупы, инспектор Леннокс. Вы случайно не на факультете информационных технологий учились? Не в Оксфорде, конечно, но все же в сравнительно приличном заведении. Может, вы даже и бакалавр...

— Заткнись, урод.

Хорсбург напустил на себя обиженный вид, через секунду сменил его на вид разочарованный, презрительно вскинул брови.

— Только вы кое-что проворонили. Небось не одну милю пленки с могилки просмотрели, все глаза сломали. Как у вас со зрением?

Ты почувствовал, что Хорсбург тебя провоцирует. Внезапно осознал: за вами сквозь зеркальный экран наблюдают твои коллеги.

-  Что?

—  Вы помните, где впервые появился человек в дождевике?

— В Уэлвине.

— А вот и нет. Я говорю о своем первом появлении в Эдинбурге. — Для пущего эффекта мерзавец выдержал паузу. Тебе показалось, что комната увеличивается в размерах, Хорсбург удаляется от тебя. — Ну же, Леннокс. Видеозапись с камер слежения в занюханном торговом центре, из бургер-бара. О ней-то вы и забыли.

Тебе стоило немало труда держать себя в руках.

— Дальше.

Мистер Кондитер обрушил, низверг на тебя хохот, долго сотрясался в фальшивых попытках успокоиться.

— Я, пожалуй, вас переоценил. Просмотрите запись из торгового центра. Ту, что сделана накануне похищений, вечером, когда мамаше вздумалось отвести дочек в грязную забегаловку.

Будь вы поприлежней, вы бы меня засекли. Я был в своем верном дождевике. Но вы, инспектор Леннокс, вели мое дело спустя рукава.

Ты ощущал на себе взгляды остальных — Тоула, Гиллмана.

Ложное зеркало усиливало эффект. Ты знал: смотрят не на Хорсбурга.

— Я бросил в урну самодельную бомбочку. Маленький взрыв отвлек всех троих, они уставились в окно. Дети так любят огонь! Тут-то я и подменил Тессе напиток. Вместо спрайта — я знал, она его любит, она всегда его просила — подсунул свой коктейль. Я рассчитывал, что назавтра Бритни пойдет в школу одна. И не зря рассчитывал. — Кондитер развалился в лучах самодовольства. — Остальное случилось примерно как вы сказали. Портфель и учебники я выбросил, главным образом чтобы вам интереснее было. Подразнить вас хотел. Меня заводила мысль, что в каждой моей шалости вам мерещится некий знак.

Но вы ведь... вы ведь и не подумали просмотреть запись из забегаловки, сделанную накануне похищения? Схалтурили, а, Ленни?

Ты вскочил, бросился к Мистеру Кондитеру и вцепился ему в горло. Но, хотя его тело не напряглось, не сделало попытки сопротивления, в выпученных глазах не было страха. Напротив, вялый резиновый рот сложился в гаденькую улыбочку; Кондитер походил на куклу в руках чревовещателя. Ты услышал придушенный, почти потусторонний голос:

— Приятно, да?

- А затем Гарет Хорсбург медленным, небрежным жестом взялся за твои гениталии. Ты застыл, похолодел от прикосновения выродка к твоему пенису, потому что внезапно с ужасом понял: у тебя эрекция. Ты разжал пальцы, попятился, тут в комнату для допросов ввалились Гиллман с Нотменом.

— Вот и до вас стало постепенно доходить, — прохрипел Мистер Кондитер, потирая шею.

И тебе показали, как такие дела делаются. Гиллман скользнул за спину Хорсбургу. Высокомерие в глазах извращенца сменилось предчувствием. Испуганный, он пытался вернуть себе присутствие духа, готов был заговорить, и вдруг Гиллман произнес ровным, спокойным голосом, будто речь шла о погоде:

— Теперь ты мой.

— Даг, Олли, только следов не оставляйте, — тихо сказал ты, тщась сохранить пресловутое лицо, и закрыл за собой дверь.

Увиденное и не озвученное — твоими коллегами висело между вами, рвалось наружу, как непереваренный обед, как служебный роман.

Ты прошел в смежный кабинет, рухнул на стул рядом с Тоулом. Убито уставился на экран. Существует множество способов причинить боль, не оставив синяков и ссадин. Всех следователей полиции во всем мире обучают этим способам, официально либо неофициально, в зависимости от природы правящего режима. Ты не сомневался: Гиллман, с белым полотенцем стоящий позади Мистера Кондитера, теперь скорчившегося от ужаса, знает их назубок.

— Что ты там нес насчет охоты и охотников? — хмыкнул Гиллман, затягивая полотенце. — Смех да и только, чесслово.

По молчанию следователя Гарет Хорсбург понял, что сейчас для него начнется настоящий кошмар, что за дело взялся человек действительно компетентный.

— А по-моему, нет тут никакого охотника, — продолжал Гиллман, качая головой. — Есть только перезрелый хмырь, который живет со своей мамашей.

Ты не мог этого вынести. Ты подскочил, бросился вон, вниз по лестнице. Ты снова испытывал стыд перед педофилом. Тоул побежал за тобой, нагнал на крыльце. Под порывами жалящего ветра босс разразился речью о хорошем парне, хорошо выполнившем свою работу. О том, что не надо следовать примеру Робертсона и скатываться по наклонной. А после прошептал:

— Тебя засекла камера видеонаблюдения — ты выходил из одного ньюкаслского бара, где наркоту продают.

— Босс, но я...

— Тихо, Рэй. — Тоул по-змеиному повел головой. — Я обо всем позабочусь. Никому ни слова. Я договорился с Мелиссой Коллингвуд, она ждет тебя на консультацию. Официально у тебя отгулы, до особого распоряжения. Иди-ка ты к Труди.

Ты кивнул, доплелся до конца Коумли-бэнк-авеню, взял такси до паба «Джини Дине». В голове вертелась одна мысль: и не принял в расчет видеокамеры в торговом центре, рядом с забегаловкой. А они там есть, возле туалетов и над кассами на случай ограбления или нападения на работников. Я вообще не думал о вечере накануне похищения. Почему? Потому что я думал об Анджеле — какая она грязная, ленивая корова, отравила родную дочь дерьмом из обжорки.

Вот ты и пошел в бар, в который нередко заглядывал с Роббо и парой-тройкой других измочаленных, циничных полицейских. Встретил знакомых и выпил много водки, а последней каплей стала сальная острота.

18 Отчаянный Ч.1

Леннокс едет назад, к Мексиканскому заливу, держит скорость восемьдесят миль в час, кондиционер выключен, стекла опущены, в салон врывается запах ночи, Леннокс сворачивает с фривея на сорок первый хайвэй, а с него — на узкое Шоссе, ведущее в Болонью.

В свои тридцать пять Леннокс остро чувствует бег времени, травлю лет. Период с двадцать восьмого по тридцать четвертый год теперь кажется статичным, этакой желанной передышкой после двух десятилетий потрясений на пределе, тридцать же пятый год ознаменовался квантовым скачком в пресловутый средний возраст. Взвинченный Леннокс вычисляет дату следующего катаклизма в одной отдельно взятой душе, против воли тешится подробностями. Теперь, наверно, надо поднять взгляд, сквозь темные кроны узреть усеянный звездами купол, проникнуться величием, но Леннокс предпочитает отслеживать многочисленные повороты шоссе — американские хайвэй, предательски просторные, заявляющие свои права на новую жертву, не вызывают у него доверия. Сосредоточенность появилась в ответ на усталость. Есть и другая причина. Здешние небеса вводят во искушение — звезды ближе, они словно застывшие гроздья фейерверка, они оценивают, щурятся, подмигивают.

Воздух у поверхности земли почти липкий — влажность высокая; густой шелест пальм говорит об усилении ветра; дорога делает поворот, еще более крутой, чем предыдущие. Внезапно справа, в мерцании огней и огоньков, прямо из мангрового болота поднимается город. 

Леннокс едет к бухте, пристань теперь слева от него. В воде дробятся отражения тусклых уличных фонарей, звезды заметно побледнели, небо чернильно-синее, из неоднородной тьмы, с севера, на передний план выступили грозовые тучи с подсветкой. Они движутся над болотами, гонят ветер из мангровых зарослей, надвигаются, меняют формы на все более зловещие.

Леннокс спешно, не выбирая места, паркуется, видит Четову яхту, пришвартованную под фонарем. Вылезая из машины, замечает в освещенном дверном проеме фигуру смотрителя пристани.

— Еще бы чуть — и не застали бы старину Чета, — говорит Дон Уинтер, поигрывает связкой ключей, косится на яхту. — Он, представьте, собрался в долгое плавание. Аж к Флорида-Кис, а то и на самые Багамы. Запасся как следует — я лично его снабдил, — хихикает смотритель. — Ох, неспроста все это.

— Кто еще на борту?

— Вроде никого. — Словоохотливый смотритель пускается в пространные разглагольствования, но Леннокс уже резко развернулся и бежит к яхте. Ступает на сходни, смотрит вниз — вода маслянистая, с отливом — готовится прыгнуть на борт.

Темно, однако из каюты прорывается свет. Леннокс поднимает взгляд — и наталкивается на Чета Льюиса. Взаимный столбняк — ни один не ожидал появления другого.

— Леннокс? Что... что вы здесь делаете?

— Я одну вещь забыл, — цедит Леннокс и без приглашения проходит в кухню и далее, в столовую. «Идеальная невеста» с загнутыми уголками лежит на столе, там, где Тианна ее оставила. К журналу явно не притрагивались. Ленноксу сейчас даже глянцевая улыбка на обложке мила. Он хватает журнал. Вдруг

замечает, что дверь в большую каюту закрыта. Открывает ее, заглядывает. Никого. Леннокс поднимается по дубовым ступенькам, на заднюю палубу.

Перед ним дрожащий Чет; ветер крепчает, но влажность все еще высокая, душно, тепло. С чего бы Чету трястись?

— Видно, ценный экземпляр, раз вы за ним вернулись. — Чет кивает на журнал.

— Ну да, ценный. А погода-то меняется, — замечает Леннокс, глядя на небо.

-  Прогноз не из самых скверных. Дождевые облака должны пройти стороной, — рассеянно отвечает Чет. — Тианна в порядке?

Леннокс чувствует укол совести. Он совсем забыл о Тианне.

— Ну да. Она с моими друзьями.

— Хорошо, — бормочет Чет.

Леннокс чувствует легкий зуд в руке. Хлопает журналом по свежему загару, приканчивает комара, тяжелого от его крови, цедит: «Тварь».

— Со временем привыкнете, и вообще, наши комары малярию не переносят.

— Я не собираюсь торчать здесь и ждать, пока привыкну.

Один вопрос, — произносит Леннокс, хотя и знает, что полицейские одним вопросом не ограничиваются. — Ланс Диринг бывал на вашей яхте?

Прежде чем последнее слово срывается с губ, до Леннокса доходит: Чет смотрит поверх его плеча. В следующую секунду из-за спины, с лестницы, слышится шорох шагов. Среагировать Леннокс не успевает — на него обрушивается удар, ощущение, будто ему решили выбить зубы через затылок. Леннокс падает ничком, пытается остаться в сознании, но оранжевый взрыв в мозгу сменяется чернотой. Сопротивляйся, не раскисай, твою маты Он ничего не чувствует, видит только полупереваренного красного луциана и жареную картошку, извергшихся из его глотки. Кто-то садится сверху, тычет Леннокса лицом с его же рвоту. Он не в силах сопротивляться; он — марионетка с обрезанными нитями. В затуманенном сознании всплыли два имени — Диринг и Джонни. Запястья чем-то стягивают. Рыболовной леской? Берутся за лодыжки. Леннокс зажмуривается, скрипит зубами. В горле спазм, Леннокс считает про себя, надеется на передышку, которая позволит ему либо сглотнуть, либо отрыгнуть. В следующую секунду ощущение у него такое, будто он вдыхает через дыру в груди.

В глазах проясняется, Леннокс подтягивает колени к подбородку, осматривает лодыжки, убеждается, что не ошибся насчет лески. В поле зрения возникает силуэт стриптизерши и слоган «Поддерживаю матерей-одиночек» — это над Ленноксом навис Джонни. Помимо футболки на нем брюки из полиэстера. Ленноксу удается сфокусировать взгляд; напрасные усилия, Диринга тут нет. Есть только голубой логотип «Идеальной невесты», улыбающейся теперь из Ленноксовой рвоты.

В руках у Джонни огромный ржавый гаечный ключ, Джонни рычит на Чета. Леннокс не может разобрать слов. В черепной коробке пульсирует кровь, в ноздрях, в горле застрял запах рвоты. Леннокс дышит как паровоз. Пульсация, запах, одышка мешают сосредоточиться на главном. Леннокс опускает голову на доски, закрывает глаза, лежит без чувств, без движения, кажется, не один час; когда же открывает глаза и видит, сколько теперь до пристани, прикидывает, что провел в таком состоянии всего несколько минут.

Пытается сглотнуть. Слюна не поступает в пересохшие горло и рот. Голова гудит, барабанные перепонки вот-вот взорвутся, рубашку пропитала горькая вонь блевотины. Шейные сухожилия натянулись, будто Ленноксов череп — из свинца. В запястья впилась леска, не дает вытереть пот, разъедающий веки. Леннокс понимает, что его привязали к скамье на корме. Вон он, Чет, за штурвалом, правит в открытое море. Бывший налоговый инспектор избегает смотреть на Леннокса, будто вид его унижения — слишком тяжкий крест.

Леннокса охватывает ужас. У него, расследовавшего смерти при невыясненных обстоятельствах, ни малейшего желания стать частью этой статистики. Полицейские хотят знать, что погибший ел, носил, пил, читал, с кем дружил, с кем работал и с кем и в каких позах занимался сексом. Полицейские залезают под ногти, в рот, в анус, в желудок, ощупывают гениталии. Затем берутся за ваш почтовый ящик, дневник, электронные письма, банковские счета и вклады и не успокаиваются до тех пор, пока не составляют себе о вас представление более четкое, чем ваше собственное. Леннокса всегда мучительно оскорбляла мысль, что его душе придется стать свидетельницей надругательства над его же бренными останками.

Менее всего Ленноксу сейчас хочется непосредственного контакта, однако, когда под мышку ему просовывается рука и поднимает его, он испытывает даже облегчение. В следующий момент голову разрывает несусветная боль, Леннокс видит собственный расколотый череп, мозги сочатся из затылка, по скользкому белому борту стекают в море. Тошнота обрушивается в тело с плеском, как якорь. Леннокс елозит ногами, пытается не скользить на мокрой от рвоты палубе.

— Все о’кей, — произносят ему в ухо. Задом Леннокс чувствует пластик сиденья, напрягает ноги в помощь силе, пытающейся его усадить. — Ты цел? — интересуется Джонни. Искреннее участие в его голосе Ленноксу непонятно.

— По-моему, ты мне череп проломил. — Леннокс смотрит на щетинистый подбородок Джонни. — Мне нужно в больницу.

— Раз ты так связно говоришь, значит, ни в какую больницу тебе не нужно. — Теперь Джонни дразнит, точно ребенок.

— А ты, выходит, у нас доктор?

Джонни куда-то дел гаечный ключ, зато на ремне у него, нелепый в сочетании с полиэстеровыми брюками, болтается нож для дайвинга. — Я не хотел делать тебе бо-бо, — продолжает Джонни, — но ты сам нарвался — зачем было совать свой гребаный любопытный нос в чужие дела?

— За тем, что судьба моя такая, — отвечает Леннокс, извиваясь в путах. Леска будто вросла в кожу, Леннокс паникует, пытается взять себя в руки. Его утопят. Выбросят за борт. Толща воды раздавит его выдох. Леннокс почти видит последний пузырек воздуха, исторгнутый из его легких — на суше такое недоступно взору, а вода сделала выдох осязаемым, закапсулировала этот миллилитр. Леннокс видит маленький взрыв при соприкосновении выдоха с поверхностью воды и собственное безжизненное, медленно погружающееся тело.

— Ты на что намекаешь? — спрашивает Джонни.

Леннокс не находится, что ответить. Чет сбавляет скорость, они движутся как обычное прогулочное судно. При мысли о мохнатой гостиничной моли Леннокса передергивает. Ужас не отпускает, теперь ясно: его представления о достойной смерти были из области фантастики.

«Как меня угораздило?

Всё из-за Мистера Кондитера, это он мне мозги протрахал». Всякий раз при столкновении с Хорсбургом Ленноксу казалось, что один из них в этом мире лишний. Вот он и шел в паб зализывать раны — пил, тщась смыть выплюнутое извращенцем.

Помогала кокаиновая дорожка. Неужели на яхту Леннокс попал из-за Жеребца, из-за Мистера Кондитера?

— Ты чего застрял, твою мать? — рявкает Джонни на Чета. —

По-твоему, мы на гребаных дельфинов любоваться собрались?

Кричит неизвестная птица, в лицо Ленноксу летят вздымаемые яхтой брызги, омывают, освежают. Наваливается поразительное спокойствие, мысли теперь абстрактные. Мозг долбит странное в своей назойливости соображение: «Чего им в данном раскладе не хватает, так это нападающего, который бы голов двадцать в сезон забивал. А то сейчас все голы за счет Скацела и Хартли, каковой Хартли вообще полузащитник, это слишком для них, еле тянут». Чет тем временем снизил скорость и стращает Джонни:

— Мы сейчас на отмелях, будь они неладны, а яхта весит двадцать три тысячи фунтов — точнее, весила, пока ты, жирный боров, не взволок по трапу свою задницу. Если не хочешь, чтоб мы сели на мель и нагрянула береговая охрана, не мешай мне править, как я считаю нужным!

Джонни бросает на Чета мрачный взгляд, собирается возразить, но передумывает, берется за ограждение, поворачивается к Ленноксу.

— Ну, мудила, давай колись, кто ты такой.

Леннокс продолжает думать о Мистере Кондитере, Гарете Хорсбурге. О самодовольстве этой грязной скотины; думает как о роли, многократно сыгранной. Леннокс однажды спросил Стюарта, как тот готовит свои роли — адвоката-мошенника в «Таггарте», ветеринара в «Дороге, которая ведет в горы», обкуренного гопника в «Пороках»[21].

«Нужно проникнуть в суть персонажа. Нужно стать с ним одним целым, из него черпать энергию.

Что бы сделал Хорсбург, попадись он в лапы Джонни? Он был бы насмешливым, он бы издевался над этими одноклеточными. Госслужащий, глядящий в наполеоны, но неотделимый от портфельчика и вечной коробки с бутербродами, он и тут воздел бы себя в статус самого крупного, изворотливого и опасного зверя в джунглях».

— Я, Джонни, и не собирался впутываться. — Леннокс удивляется собственным четким интонациям, отрывистой речи. — Я хочу тебя кое о чем попросить.

— Чего? Ты меня просить вздумал? Ты? Меня? Очень интересно.

— Я хочу попросить тебя от меня избавиться.

И Рэй Леннокс, он же Мистер Кондитер, пытается встать. Ему удается на дюйм оторвать зад от сиденья, прежде чем толчок, вызванный движением яхты, бросает его на место, так что по позвоночнику идет звон.

— Сиди где сидишь, а не то я в точности выполню твою просьбу, — рявкает Джонни, — выброшу за борт твою жалкую любопытную задницу!

— Этого-то я и хочу. Я хочу облегчить тебе задачу, Джонни, — настаивает Кондитер Леннокс, снова пытаясь подняться. — Просто помоги мне, я сам прыгну.

— Я тебе прыгну! С моей-то яхты! — Чет перекрывает шум мотора. — Отсюда еще никто в море не кидался, и я не намерен...

— Заткнись, твою мать! — вопит Джонни, одной рукой толкает Леннокса обратно на сиденье, другой хватается за поручень. — Я тебя предупредил, учти, мудак!

Леннокс смотрит на Джонни, глаза у него прикрыты от удовольствия, в связанных конечностях пульсирует сила.

— Ты знаешь, чего я хочу. Потому что ты знаешь: я такой же, как ты, а место всего одно.

Чет ощетинивается, напрягает спину, стискивает пальцы на руле. Разворачивается. Глаза у него запали, горят откуда-то из глубины, будто в череп вставили свечу.

— Ты что имеешь в виду, черт тебя побери?

Джонни столбенеет, затем в его глазах появляются проблески интереса.

— Когда я угодил в ваше уютное гадючье гнездышко, то-то я взволновался, — с пришептом излагает Леннокс, он сейчас — не более чем провод для голоса другого, ненавистного существа. — Я ведь, Джонни, дома, в Британии, пытался по электронке войти в контакт с родственными душами в Америке, для своей организации пытался. И все без толку. Так и рыскал, пока ее не встретил, совершенно случайно. Я имею в виду мамашу. Я таких за милю чую; да ты, наверно, тоже. И девчонку. Знаешь, какая у меня в Британии кличка? Мистер Кондитер. Только я никогда детей сластями не заманивал. А вот мамаши — те да, те ведутся на халявный коктейль и дежурный комплимент. В глазах Джонни отражается вся его мерзость. Будто перед Джонни действительно Хорсбург.

Он на мне словно клеймо поставил, они всегда клеймо ставят.

— Вечно полупьяная, неряшливая сучка, самооценка ниже плинтуса, а при ней сладенькая нимфетка, умеющая делать хорошо и помалкивать. Я подбивал к ним клинья, а тут влез ты, Джонни. — Леннокс выразительно кивает. — Влез и чуть мне все дело не испортил, со своей-то медвежьей грацией. Хотя вообще-то я должен тебе спасибо сказать. Если б не твое вмешательство, она бы на моем попечении не оказалась. Я, Джонни,

провел дивную ночку в мотеле. Да, таков результат, и не думай, будто я не ценю.

— Ах ты лживая скотина, — цедит Джонни, костяшки на обеих руках побелели — так он стиснул поручень — однако ухмылка слишком вялая, за ней проступает завистливый восторг.

— Заткнитесь, — ревет Чет. — Заткнитесь, извращенцы поганые! — Рев дорастает до воя агонизирующего существа. — С меня хватит. Я вашим шантажом по горло сыт! БАСТА!

Джонни переводит взгляд с Леннокса на Чета.

— Ты, старый хрен, да стоит мне только шепнуть Дирингу — и можешь сушить весла!

— Короче, победителю достается все. — Леннокс переключает внимание Джонни на себя. — Она теперь твоя, а мне больше никогда не светит отведать неоперившейся киски.

— Мы ее первые засекли, ты, урод; мы эту тупую корову, мамашу так называемую, не один месяц окучивали... По-твоему, мне в кайф было в ее растянутый мешок засаживать? —

Джонни тычет себя в грудь, в стриптизершу на шесте. — Я молоденькие киски люблю, и точка. Я грязную работу делал, а Диринг знай себе сливки снимая... — Джонни затыкается на полуслове, будто сообразив, что сболтнул лишнего.

— Так оно всегда и бывает, — философствует Леннокс. Чет мычит что-то нечленораздельное. — Ну вот и скорми меня рыбам. Я тоже люблю молоденькие киски; если на то пошло, мне без них свет не мил. Хорошо было, но все хорошее заканчивается.

Джонни энергично трясет головой.

— Никого я рыбам скармливать не буду...

— Но ведь Ланс тут главный. Он точно захочет от меня избавиться, потом тебя уничтожит — не станет ждать, пока ты на дно заляжешь. Так-то, Джонни.

— Тебе о нас ничего не известно...

— Из сказанного тобой мне известно, что ты делаешь грязную работу, а сладенькое достается Дирингу.

Джонни мрачнеет, упирает руку в бедро, признает:

— Так и есть.

— А еще мне известно, что я бы тебе больше возможностей предоставил. — Леннокс смотрит на темную, спокойную воду. — В Америке ловить больше нечего, Джонни. Здесь ФБР и этих, как их, которые за оборотом наркотиков следят, — что собак нерезаных. У властей на тему наркоты, терроризма да нелегалов паранойя уже, границы на замке, что называется. А у меня свои каналы, доступ к реально красивым девочкам из Восточной Европы и Азии. Там пограничный контроль послабее, на террористов всем плевать. А девочки эти, как правило, даже по-английски не говорят. Джонни, ты когда-нибудь имел тайку? — Джонни облизывается. — Это что-то, доложу я тебе. Вытаскиваешь их из полной нищеты, вот они и счастливы хоть какие крохи получить. Не то что наши сучки, на  MTV вскормленные, которым все подавай, да побольше. Нет, тайки тихие и

послушные, как раз в нашем вкусе.

Физиономия Джонни теперь напоминает ком теста, надвое расколотый ухмылкой.

Леннокс не без труда возвращает заговорщицкое выражение.

— Со мной, Джонни, ты бы на новый уровень вышел.

— Черт, звучит заманчиво, — тянет Джонни, снова напрягается: — Но ведь Диринг...

— Плюнь на Диринга. Он полицейский. Допустим, ты начал избавляться от трупов, и вообще ясно, что дело шваль — кого, по-твоему, прищучат? Копа или подставную физию вроде тебя? А ты, Льюис, что себе думаешь? — кричит Леннокс Чету. — Ты не убийца. Почему ты под Дирингову дудку пляшешь?

- ЗАТКНИТЕСЬ! ЗАТКНИТЕСЬ ОБА, ВЫРОДКИ ПО-ГАНЫЕ!

— Пошел ты! — реагирует Джонни.

— Давай скооперируемся, Джонни! — кричит Леннокс. — Со мной не пропадешь!

Джонни кивает, вроде дозрел до измены боссу. Леннокс не верит глазам. Вот придурок. Джонни уже избавляет Леннокса от пут своим зазубренным ножом. Ну просто безмозглый. Леннокс почти утыкается лицом в рыхлую грудь Джонни — и почти жалеет Диринга, какой у него тупой сообщник.

— Рэй, мне и правда нужна помощь. Ситуация малость вышла из-под контроля. Диринг думает, он все знает, а на самом...

У Джонни глаза вылезают из орбит, он не успевает сглотнуть и падает лицом вниз, прямо на Леннокса, тщетно пытающегося выскользнуть. Над ними с огнетушителем в руках навис Чет. Леннокс парализован оглушенной тушей, придавившей его колени, он не может даже высвободить запястья из последнего витка лески. Чет, обезумевший от ярости, держит огнетушитель наготове.

— Грязные педофилы! С МЕНЯ ХВАТИТ! — Он замахивается металлическим баллоном, в этот момент Джонни сползает с Ленноксовых колен, бьется на палубе, как свежее пойманный тунец.

— СТОЙ! — вопит Леннокс. — Я не педофил!

Чет не обрушивает удар, покачивается под тяжестью огнетушителя, но сохраняет равновесие. Леннокс вдруг соображает, что яхта осталась без капитана.

— Я все придумал, чтоб время выиграть с этим отморозком. — Он кивает на воющего, хрипящего, агонизирующего Джонни.

— Все врут, все до единого, вот козлы, только старина Джонни старается вести честную игру...

Чет не выпускает из рук огнетушителя.

— С меня довольно вранья. Хватит мне мозги пудрить.

— ПРОВЕРЬ! Возьми мой бумажник, там документы. Сам убедись, твою мать. Я полицейский! — кричит Леннокс. — Тианна в безопасности, с моей невестой Труди. У меня номер телефона в бумажнике, вместе с удостоверением, можешь сам ей позвонить!