— Хотел убрать мальчика с дороги.

Наиболее распространенными в зверьковой среде бредоносами являются дурак-трава, настойка которой приводит зверьков сначала в восторг, а потом в отчаяние и озлобление, и опасная трава хрень, особенно ненавидимая зверюшами. Внешне хрень представляет собой нечто среднее между хреном и сиренью — травянистое растение с широкими листьями и лиловыми пахучими цветочками. Запах хрени дурманит, вызывает головную боль и галлюцинации. Зверьки обожают отвар листьев хрени и ее тертый корень, обладающий сильным привкусом мыла. От хрени зверькам начинает мерещиться всякая хрень — злобные враги, идущие их колотить, красавицы-зверки, чешущие зверькам пятки, и коварные зверюши, намеренные их сожрать. Зверек, наевшийся хрени, лежит кверху пузом, задрав короткие толстые лапки и яростно ими отбиваясь от невидимого противника. Иногда на лице зверька блуждает блаженная улыбка. Сеанс употребления хрени заканчивается страшной головной болью и злобой на весь свет. Охреневший зверек бессильно валяется на подстилке и беспрерывно просит водички. Если рядом случится добрая зверюша, она ее приносит. Если рядом нет никого доброго, зверек сам, стеная и кряхтя, добирается до ручья и долго, с жадностью, лакает. При этом он клянется никогда больше не прикасаться к хрени, но хватает его, как правило, ненадолго.

— Ты Ленского убил, неужели мало?

Продолжение сказки о сурепке

— Ну твоего юного любовника я не трогал, просто посоветовал ему подыскать другую даму, за соответствующую компенсацию, разумеется.

Папа-зверек безнадежным взглядом обводил окрестности, не видя среди буйства сорняков ни одного цветочка, если не считать ими синевато-малиновые верхушки репьев или крошечные пятнышки отцветающей пастушьей сумки. Но у крыльца из сухой земли одиноко торчал голый кривой стебелек, слегка увитый пыльной зеленью и украшенный тремя желтыми цветками. Папа-зверек воспрял духом и дернул жесткий стебель, желая сорвать растеньице, но стебель выдернулся вместе с щеткой корней, так что папа сразу решил дарить цветок в горшке и занялся поисками горшка. Горшка он не нашел, а нашел только банку из-под зеленого горошка. Он открутил торчащую острую крышку, насыпал в банку земли, воткнул туда сиротливый стебелек и залил водой. Подарок был готов.

— Ты предлагал ему деньги? Сколько? — Анна не мигая смотрела на него.

— Он не назвал сумму, которая бы его устроила.

— Кажется, я потеряла единственного мужчину, который меня действительно любил. Просто так, ни за что.

Все утро маленький зверек Митя клеил бумажный самолет, потому что их он клеил очень хорошо, а ничего другого не умел. А папа-зверек, время от времени озабоченно проверяя, не сдох ли в горшке его цветочек (тот и впрямь повесил уши), мучился с парадными штанами, которые когда-то так замечательно сходились на красивом молодом зверьке, а теперь не застегивались на мягком папином пузе. Папа переставил пуговицу и страшным усилием застегнулся. Результат ему не понравился, потому что бока висели над штанами толстым валиком, а на колене красовалось то самое тортовое пятно. «Фу, — сказал папа сам себе и переоделся в свои уютные затрепанные джинсы. — Так и пойду. Не шикарно, зато и дураком не буду выглядеть». Правда, для шику папа все-таки прицепил на свою выгоревшую кепку три голубых сойкиных пера, которые ему подарил сын как раз на последний день рождения.

— Ну это ты хватила! Я понимаю, что у тебя шок, но надо же трезво смотреть на вещи! А как же Ленский? По-моему, Анна, тебе пора прозреть.

— Он убил ради меня человека.

Чем ближе зверьки подходили к домику с павлином, тем больше папа-зверек стеснялся и своих джинсов, и перышек, и больше всего — невзрачного цветка в жестянке из-под горошка. Ему казалось, что все встречные зверюши над ним потешаются, а все встречные зверюши только умилялись и шептали про себя: «Ахти! Какие удивительные зверьки!».

— Какого? Твоего бывшего мужа? — усмехнулся Малиновский. — Между прочим, это очень кстати, теперь мы все свалим на мальчика и сэкономим кучу денег.

Познавательное отступление о манере выражаться

— Он убил Юсупова.

— Какого еще Юсупова? Фамилия знакомая.

Зверюши, когда умиляются, восхищаются или огорчаются, как правило, всплескивают лапками и говорят «ахти!» — это любимое зверюшливое выражение на все случаи жизни. Вообще же зверюши говорят быстро, кругленько и весело. Они никогда не ругаются всеми теми словами, которые (как и мы с тобой) отлично знают, но не произносят вслух.

— Владельца туристического агентства «Северное сияние», которым я так интересовалась.

Зверьки же не прочь повыпендриваться друг перед другом или шокировать зверюшу дикообразной руладой. Зверюши гневно машут ушами и ворчат: «Как ты, зверек, нехорошо говоришь, будто какашками плюешься». «Кака-ашами», — издевательски пищат зверьки, но чувствуют себя очень глупо и дразнятся, чтобы не чувствовать.

Продолжение сказки о сурепке

— Ах да, — вспомнил он. — А зачем?

Дома у зверюш зверьков ждали мама с дочкой, уже наряженные в накрахмаленные платья и расчесавшие усы. На столе стояла еда, покрытая вышитыми салфетками, и вкусно пахла.

— Юсупов решил уехать за границу к родственникам жены и не иметь со мной никаких дел. Я была в отчаянии.

— Сейчас еще бабушка придет, — сказала маленькая зверюша, не сводя глаз с большого бумажного самолета.

— И за это юноша его убил?

— Это вам, — скромно сказал зверек.

— Я просто сказала по глупости, что мне нужны доказательства его любви.

— И этот юный Ромео… Ну ты, милая, замахнулась на роль Клеопатры! — Малиновский покачал головой. — Не знал, что в этом доме кипят такие страсти! А еще говорят, будто любви не бывает! Я всегда знал, что ты способна вызывать в мужчинах сильные чувства.

— Мама! А можно он у меня в комнате будет висеть?

— Помолчи. Мою машину видели возле дома Юсупова, когда это случилось. Я там была. Наверняка найдутся люди, которые меня видели.

— Если будет порядок — можно, — согласилась мама-зверюша, и дети поволокли самолет наверх, прикреплять его к лампе.

— Вот я тут… подарок… типа с днем рожденья… — забормотал папа-зверек, краснея, бледнея и желая провалиться сквозь землю вместе со своей жестянкой.

— Так ты видела, как он стрелял? — осторожно спросил Малиновский.

— Нет. Были сумерки, и потом там, у подъезда, густой кустарник. Это же старый дом. Возможно, он прятался там.

— А тогда с чего ты взяла, что стрелял твой юный обожатель? — еще более осторожно поинтересовался Малиновский.

— Ахти! Какая прелесть! — обрадовалась мама-зверюша. — Сурепка! Какая желтенькая! У меня такой нет. Вот я ее тут устрою, ей здесь будет хорошо.

— А кто?

— Слушай, так это хорошо, что твоя машина теперь в розыске! Скажи, что ее угнали не сегодня, а накануне. Ты же позвонила только на следующий день, потому что надеялась: покатаются и вернут. Не слишком убедительно звучит, но, поди, докажи обратное. Не ты была в «Мерседесе», подъехавшем к дому Юсупова. Поняла? Ты же не выходила из машины?

Она водрузила сурепку на подоконник среди многочисленных горшков с пышными цветами и красивыми листьями.

— Выходила, но было уже темно.

— А вот это что? — безнадежно спросил папа-зверек, наугад тыкнув в свисающие со шкафа зеленые листья.

— И прекрасно! Тебя никто не разглядел. Даже если кто-то запомнил номера, то за рулем вполне могла быть угонщица. Думаю, машину твоего Ромео тоже засекли, все и спишется на него. Твоя позиция прочная, даже и не думай. Нет, это везение, что он там был! Но кто ему сказал?

— Это папоротник нефролепис, — пояснила мама-зверюша. — А вот эти фиолетовые цветочки — ахименес. А эти синие называются глоксинии, или еще синнингии…

— Думаю, он за мной следил последнее время. И к тому же подслушивал телефонные разговоры. Юсупов позвонил накануне и между делом упомянул, что продает тещину квартиру. Даже проговорился о времени, когда приедет показывать ее покупателям. Понимаешь?

— И тебя туда понесло… Идиотка, могла бы и дома посидеть, пока все кончится!

Папа-зверек очумело повертел головой, но его спасло появление бабушки-зверюши с оглушительно красивым цветком в хорошеньком горшочке.

Анна поняла, что Денис тоже замешан в этом деле, и насторожилась:

— Я вот тебе орхидею вырастила, — сказала бабушка, поглаживая седые усы, и мама отозвалась восторженным «ахти!».

— Денис? Ты об этом что-то знаешь?

Малиновский поднялся из кресла и пошел искать коньяк. Потом взял с тумбочки стакан, выплеснул оставшуюся воду в цветочный горшок, налил из бутылки тягучей золотистой жидкости и выпил.

Зверек посмотрел на орхидею, и ему стало стыдно.

— Во всяком случае, Анна, теперь все кончено. Ты вновь свободна, правда, считаешь себя жутко несчастной, но это пройдет. Я так понимаю, что «Северное сияние» тебя больше не интересует?

— А смотри, что мне зверьки подарили, — сказала мама-зверюша, подводя бабушку к сурепке.

— Да, там все. Это уже не имеет смысла.

— Замечательная сурепка. И цвести долго будет — вон на ней еще сколько бутонов. Давай-ка мы ее сюда подвинем, а орхидею вот в тот уголок.

— Ты успокоилась?

Горшки передвинули, и сурепка явно приободрилась, будто говоря: «А я, между прочим, тоже хорошенькая».

— Почти. Есть еще два человека, с которыми я хотела бы рассчитаться.

И тут сверху раздался грохот, потому что дети опрокинули стул.

— Надеюсь, меня ты не пошлешь их убивать? — с иронией спросил Денис.

— Ты на это не способен.

Потом зверьки объедались, а зверюши им подкладывали. Потом все солидно разговаривали о том, где в лесу самые грибные места, а где самые ягодные. Потом зверюши пели зверюшливую песню, а зверьки хотели спеть зверьковую, но ни одна не годилась. Потом они пошли сидеть на крылечко, смотреть на облака, слушать птиц и есть мороженое со свежей клубникой.

— Уверена? А как же Ленский?

«Как Божий мир-то хорош, — с удовольствием подумал вдруг папа-зверек и сам себя испугался. — Обратили! Сам и не заметил, как вконец озверюшился!».

— Вот именно: ты можешь только устроить какуюнибудь каверзу. Постой… — Страшная догадка мелькнула в ее голове. — Денис ведь не взял деньги. Ты должен был найти другой способ, чтобы убрать его с дороги…

— Успокойся… Если я тебе больше не нужен, то, пожалуй, поеду. Пришлю тебе врача.

— Нам пора, — сказал он строгим зверьковым голосом, и дети огорченно опустили хвосты.

— Погодите, я вам пирожков с собой положу, — предложила мама-зверюша. — А то мы их все не съедим.

— Не надо. — Она настороженно смотрела на Малиновского.

И пошла паковать маленькую корзинку.

— Кстати, что там за чучело на кухне? В одних полосатых носках?

Познавательное отступление о корзинках

— Стас? Он художник.

— Ты открыла здесь богадельню?

Зверюши плетут прекрасные легкие корзинки из ивы, лыка, соломки и вообще всего, что плетется. В корзинках они носят из леса грибы и ягоды, из магазина продукты, к зверькам на рынок — сыр и масло. В корзинки они ставят и подвешивают цветочные горшки, корзинки у них вместо сумок, а вместо чемоданов — плетеные короба. У некоторых даже мебель дома плетеная. Зверьки понимают, что корзинки удобны, но считают для себя хождение с корзинками таким же зазорным, как для мальчишки — ношение платья, да еще какого-нибудь подло розового с ленточками. Поэтому даже по грибы зверьки ходят с пластиковым пакетом или в лучшем случае с ведром.

— Это мой… Ну не важно. Он здесь будет всегда.

— Тебе всегда нравились красивые мужчины. Этот что, для остроты ощущений?

Продолжение сказки о сурепке

Пирожки быстро съелись, но папа-зверек еще долго упрекал себя, что продал свою зверьковую гордость за пирожок.

— Стас вообще не интересуется женщинами, успокойся.

— Зверюши… — приговаривал он. — Ишь… зверюши. Ну и что же, что зверюши! Все это ложь и обман. Нам, зверькам, на горе и осмеяние.

— «Голубой»? То-то у него такой оценивающий взгляд. Ладно, это потом. Отдыхай.

— Ты приедешь?

Через несколько дней маленький зверек Митя попросился идти играть со зверюшей.

— Вечером. Если будет милиция, можешь с ней не разговаривать без присутствия своего адвоката: он перед тобой. — Малиновский отвесил ей шутливый поклон. — Все, ушел.

— Нет, — хмуро ответил папа. — Никаких больше дел со зверюшами, пожалуйста.

Анна подумала немного, потом потянулась к стакану с остатками коньяка. «Что-то здесь не то. Какую игру ведет Денис?»

— Ну почему?!



— Потому что я сказал.

Оперативно-розыскная группа: уголовное дело по факту убийства гр. Юсупова

— Но ведь ты же в гости к ним ходил!



— Ходил, и больше не пойду, и тебя не пущу. Потому что они над нами смеются. Зверюши — глупые лицемерки, и все.

К концу рабочего дня Ехин провел оперативное совещание, посвященное событиям вчерашнего вечера. Когда позвонили и сообщили о том, что обнаружен еще один труп, причем по знакомому адресу, в том же доме, откуда совсем недавно увозили убитого Панкова, он сначала даже не поверил. Не поверил и Женя Антонов:

Назавтра сын пришел домой с огромной сумкой. Он поставил ее рядом с собой и снова стал спорить с папой о зверюшах.

— Значит, это не Австрийская, а какой-то маньяк? Опять убили мужика, и у того же дома! При чем тогда здесь Австрийская?

— Да если хочешь знать, — разгорячился папа, — они и самолет твой давно на помойку выбросили! И сурепку мою туда же! И поделом нам, дуракам, чтоб не связывались больше со зверюшами!

— Погоди, Женя. Поедем осматривать место происшествия.

С утра вновь опрашивали свидетелей. Вернувшийся к вечеру Гена Сидихин радостно воскликнул:

И тогда из сумки показались дрожащие от возмущения пушистые уши. Маленькая зверюша вскочила и, тыкнув пальчиком в сторону папы-зверька, разгневанно заявила:

— Есть! У дома вновь видели черный «Мерседес»! И серый «Гольф» видели тоже!

— Неправдочка ваша, дяденька! Самолет у меня в комнате висит, а на сурепку даже все соседки приходят удивляться и ахать! И вообще сейчас же одевайтесь и пойдем к нам смотреть сурепку.

— Так, — сказал Ехин. — А Юсупов был знаком с Австрийской?

— Да никуда я не пойду, — с досадой бросил папа-зверек.

— Да, — капитан Амелин открыл папку. — Они учились в одном классе. Поскольку я разрабатывал Австрийскую, то могу сказать, что Юсупов имеет прямое отношение к трагедии, которая с ней случилась десять лет назад. Он был владельцем туристического агентства, где она работала. Собственно, он ее и уволил.

— А вот и пойдем, и все вместе, и сейчас, — храбро воскликнула зверюша, и ее подбородок слегка затрясся.

— И что? За это в него надо было стрелять спустя десять лет?

Митя сообразил, что зверюша сейчас от обиды разревется, и хотя никогда не видел, как плачут зверюши, смотреть на это не желал. Словом, пришлось папе идти вместе с ними.

— Темная история, — вздохнул Амелин. — Я все-таки склоняюсь к мысли, что надо допросить Дениса Онегина.

— Ой, как хорошо, что вы пришли, — всплеснула лапами мама-зверюша. — У меня как раз пирог поспел. Ой, а хотите посмотреть вашу сурепку? Только не обижайтесь, что мы ее в горшок пересадили, а то банка проржавела. Хотя она вообще-то еще хорошая была, крепкая банка.

— Ну давай допросим, — согласился Ехин.

— Да ну, барахла-то, — буркнул зверек, избавляя маму-зверюшу от необходимости извиняться за выброшенную банку.

И тут резко зазвонил телефон.

Сурепка стояла красивая и гордая собою. Она распустила множество небольших, но ярко-желтых и почему-то совершенно махровых цветов, похожих на очень крупные шарики мимозы или на очень маленьких цыплят.

— Тебя, Максимыч, — Шура Амелин протянул трубку Ехину. Несколько минут тот напряженно слушал, потом сделал подчиненным какой-то знак. Мол, это очень важно.

— Да. Я понял. Да.

— Ахти, — потрясенно сказал папа-зверек, наступив себе на хвост.

Через несколько минут майор осторожно положил телефонную трубку и покачал головой:

— А мы говорили! А мы говорили! — заверещали дети и стали скакать вокруг него.

— Да… Бывает… Снегин сегодня утром разбился на своей машине. Насмерть.

— Ой, тише! тише! — замахала лапами мама-зверюша, и дети со счастливым смехом забрались под стол, куда им были спущены два куска пирога и две кружки молока с условием не брызгаться и не трогать чужих хвостов и лап.

— Ого! — присвистнул Сидихин. — А мы его допрашивать собрались!

— С Австрийской тоже ничего пока не выйдет. У нее появился личный адвокат, лицо весьма влиятельное. Он только что сделал заявление, что госпожа Австрийская находится в состоянии шока вследствие случившейся с ее женихом трагедии. И допрашивать ее сегодня, а также в ближайшие два дня врачи не рекомендуют.

— Женихо-ом? — удивленно переспросил Женя.

И вдруг папа-зверек увидел на серебряной сахарнице надпись:

— Так и сказали: женихом. Ни больше ни меньше. О чем есть соответствующая справка.


«Милой внучатой племяннице в день рождения. 25 февраля».


— О том, что Снегин ее жених? — усмехнулся лейтенант Сидихин.

— Как это двадцать пятое февраля? — удивился папа. — А мы по какому случаю тогда у вас в гостях были?

— О том, что госпожа Австрийская серьезно больна. Ей сделали инъекцию успокоительного, и она крепко спит. Хорошо, что предупредили, ехать больно далеко. Еще есть справка от психотерапевта, к которому она обращалась. Мол, даме настоятельно рекомендуют лечение в стационаре. Вот так-то.

— Ой, да это же от моей старой тети Люши, — засмеялась мама-зверюша. — Ей уже сто четыре года, она вечно все путает.

— Близок локоток, да не укусишь.

Но провести папу-зверька было не так легко. Он все понял и глубоко задумался. А о результатах его раздумий мы предоставляем вам догадываться самостоятельно.

— «Я буду разговаривать с вами только в присутствии моего личного адвоката. Вот справка», — расстя-гивая слова, сказал Амелин.

— Кстати, не мешало бы взглянуть на эти справки. Если уж нельзя поговорить с Австрийской, придется побеседовать с ее психотерапевтом, — усмехнулся Ехин.

Познавательное отступление о наводнениях

— А как быть с Дэном? — спросил Антонов. — Как и в прошлый раз, его видели на месте преступления в тот момент, когда застрелили Юсупова.

Далеко не у всех зверьков любовь развивается так удачно и благодаря такту зверюш венчается прочным союзом. Многие зверьки чувствуют хроническую неудовлетворенность и тоску, особенно весной, когда на них нападает так называемый гон.

— Такое ощущение, что нам упорно хотят подсунуть этого Дэна. А он умер. Значит, дело можно закрывать. Как нам подсказывают. Если бы был пистолет… Раз уж они такие щедрые, неплохо было бы подкинуть нам и орудие убийства. Почему же этого еще не сделали?

Весна, как писал один вечно зверьковствующий зверек, остается весною даже и в городе. В том числе и в зверьковом, где грязи больше, чем растительности. Весной даже самый закоренелый, самый заскорузлый зверек с небывалой отчетливостью понимает, что ему хочется чего-то пушистого. Вскоре он понимает, что это загнанная в подсознание тоска по зверюшам. И сколько эту тоску ни прячь, весной, на розовом долгом закате, она трубит в полный голос.

— Может, в списке обидчиков Австрийской есть кто-то еще? — заикнулся было лейтенант Сидихин.

— Типун тебе на язык! — отмахнулся Ехин. — Забыл сказать: машина Австрийской заявлена в угон. Это чтобы мы не подумали, что за рулем «Мерседеса» вчера была именно она.

Зверек долго стоит на балконе, всматриваясь вдаль, и даже пустырь под окнами — вечный зверьковый пустырь, на котором среди железобетонных конструкций непонятного назначения валяются стержни от электросварки, пустые консервные банки и мотки проволоки, — кажется ему чудесно преобразившимся. И впрямь, на нем то тут, то там повылезла пушистая мать-и-мачеха, подозрительно похожая цветом и формой… но нет, об этом зверек себе думать не позволяет.

— И где мне взять такого адвоката? — грустно вздохнул Амелин. — Просчитывает ситуацию на десять шагов вперед! Убивай — не хочу, все равно отмажут.

А что это за облако плывет там, в густеющей синеве вечернего неба? Такое круглое? И как будто с двумя выступами на макушке, напоминающими то ли бант, то ли уши? Но нет, зверек поспешно гонит крамольные мысли, бежит на базар и покупает сразу триста граммов сахарной ваты. Ему кажется, что этот пушистый и сладкий продукт заменит ему ту, о которой думать не положено.

— Ладно, будем работать, — тяжело вздохнул майор. — Чтобы закрыть дело, надо собрать достаточно фактов. Что ж, пусть это будет Дэн. После всех этих справок я согласен.

— Они же меня засмеют, — бурчит зверек. — И какая со мной пойдет? Кому я такой нужен? — И он с ненавистью оглядывает собственную расплывшуюся фигуру и обвисшие усы. Долгими зимними вечерами надо было пить меньше пива, сидя у камина. Надо было бегать на лыжах и кататься на санках, как делают эти… тьфу, всюду они!

…На следующий день он лично посетил того самого модного психотерапевта, к которому недавно обращалась Анна Австрийская. Его печать и адрес клиники были на ксерокопии полученной Ехиным справки. Сам же документ, как и положено, следователь подшил в дело. Поначалу психотерапевт категорически отказался разговаривать с майором милиции:

— Вы поймите: это же врачебная тайна! Я не могу. Не имею права.

Наступает момент — обычно ближе к середине апреля, — когда почти все зверьки в городе не могут больше думать ни о чем, кроме зверюш. Это называется состоянием весеннего гона. В таком состоянии зверек не вполне отвечает за свои поступки. Зверьки собираются в кучу и идут перегораживать зверюшливую реку.

— Вот потому я пришел к вам сам, а не послал ребят из отдела. Я двадцать лет в розыске, и интуиция мне подсказывает, что эти убийства совершил человек с психическими отклонениями.

Река, текущая через зверюшливый городок, весной разливается. Когда зверьки сооружают плотину, вода доходит до крыш. По счастью, зверьки ничего толком строить не умеют, и плотина их выдерживает максимум три дня. На четвертый ее благополучно прорывает, и вода начинает спадать. Зверюши давно привыкли к этой странной манере зверьков завоевывать их сердца. Чего бы проще, кажется, — приди и помоги возделывать огородик или вскапывать садик! Но зверюши уважают чужие странности. Они прекрасно понимают, что зверек ценит только то, что добыл сбою.

— Какие убийства?

К наводнению зверюши готовятся загодя: переносят все ценное на второй этаж, запирают сарай с садовыми инструментами и благоустраивают чердак. Когда вода поднимается, зверюши вылезают на крыши, как некие зайцы из истории про деда Мазая, и начинают махать платочами, чтобы их заметили.

— Гибнут люди, так или иначе связанные с Австрийской. Ее так называемые обидчики. Меня интересует, нормальна она сама или нет.

Психотерапевт слегка замялся:

Зверьки уже плывут по улицам в лодках, словно венецианские гондольеры, и распевают зазывные песни. Им невдомек, что зверюши — отличные пловчихи, да и на чердаках у них вполне сухо. Зверьки пребывают в уверенности, что едут осуществлять великую гуманитарную миссию, и это заблуждение никуда не девается из года в год.

— Явных отклонений от нормы я не нашел. Хотя ее наследственность оставляет желать лучшего.

— А склонность к суициду? Была же попытка покончить с собой десять лет назад.

— Звере-ок! — пищат зверюши с тайным кокетством. — Зверек, спаси зверюшу!

Зверьки берут мокрых и вполне довольных зверюш за уши и, чувствуя себя гордыми спасителями утопающих, сажают в свои рассохшиеся и грязные, еле законопаченные лодки.

— Ах, вы и это знаете… Я попытаюсь вам объяснить…

— А я попытаюсь понять.

— Зверек, — тут же начинает наводить порядок зверюша, — а где у тебя черпак? Вот, я тут водичку повычерпываю… А где у тебя спасательный круг или хоть пояс? Что ты, кто же выходит в плаванье без спасательного пояса! А когда ты в последний раз мыл свою лодку? Фу, сколько грязи…

— Это скорее была игра. Игра в суицид. Попытка уйти от реальности, но с тайным желанием вернуться обратно. Ей надо было наказать своих обидчиков. Уверяю вас, что при этом она думала, как те будут рыдать на ее похоронах, как приедут телевизионщики и покажут все это в вечернем выпуске новостей. Игра на публику.

— Но так можно и заиграться.

И зверюша с присущей ей энергией берется за старую ветошь, лежащую на носу, и принимается скрести скамейки, протирать уключины, выбрасывать с кормы всякую рухлядь… Она шебуршится по всей лодке, словно это ее собственность, и зверек начинает сомневаться, такой ли он крутой спаситель, как ему казалось.

— Ты это… не мельтеши… — бурчит он в усы. — Плоскодонку перевернешь…

Привезя зверюшу в свой протекающий и очень нечистый домик, зверек собирается решительно ей объяснить, кто у них теперь глава семьи и как надлежит с ним говорить, но прежде чем он успевает что-нибудь сказать, зверюша берет тряпку, швабру, веник, совок, заранее припасенный стиральный порошок, несколько бутылочек с чистящими и полирующими средствами — и превращается в вихрь. Из сердцевины вихря только изредка доносится:

— Можно, — согласился доктор. — У нее крайняя степень нервного истощения. Результат многолетней работы с утра до ночи, необходимость кормить семью. Она сама себя загнала. Эти головокружения, бессонница, провалы в памяти… Плохие симптомы. Вот на этой почве и может развиться патология. Я настоятельно рекомендовал ей лечение в стационаре. И вам не советую лишний раз ее дергать.

— А если будут гибнуть люди?

— Зверек, отойди, мне тут подметать неудобно!

— Хорошо, я разрешаю вам поговорить с ней, но очень аккуратно.

— Зверек, вынеси ведро!

— Спасибо. Я отношусь к этой женщине с симпатией, мне бы очень хотелось, чтобы это была не она. Но факты… Факты — вещь упрямая, — вздохнул Ехин. — Где появляется она, там потом появляется труп…

Анна не слышала, как в комнату вошла мама, почувствовала только мягкое прикосновение руки к волосами.

— Подвинь табуреточку, я паутину сниму!

— Аня, ты не спишь?

— Что ты хотела?

— Надо его родителям сообщить.

Через час зверек чувствует себя гостем в собственном жилище. От его амбиций главы семьи не остается даже воспоминания. Ему начинает казаться, что сейчас им вымоют пол или вытрут пыль. Когда же вихрь утихает и зверек обнаруживает себя в кресле-качалке, а напротив — усталую, но довольную зверюшу, сидящую перед ним в непривычно чистом, проветренном доме, — он решительно не узнает свою собственность, жалобно сморщивается и начинает совсем не по-геройски причитать:

— Я сама его похороню.

— Бедный мой уютный зверьковый домик! Бедный мой, родной мой беспорядочек! Такая была прекрасная нора, такая чудная берлога, так в ней удобно все лежало и никому не мешало! Где я теперь найду свои носки, они всегда лежали на стуле под газетой! И где моя газета, и куда делся мой трехногий стул?

— Тогда найди Денисочкин паспорт, а то справку о смерти не дадут. Паспорт надо сдать. Потом надо дать телеграмму, пусть мать его приедет.

— Носки твои постираны и сушатся на балконе, — ласково отвечает ему зверюша. — А потом будут сложены в комодик. К стулу я ногу приколотила, и ты на нем сидишь. А газета сложена к старым газетам, и мы их сдадим в макулатуру. И что ты так расстраиваешься, я же знаю: я только выйду за порог, ты тут сразу же разведешь все, как было.

— Он никогда ничего не говорил о своих родителях. Я подумаю. В документе ведь указано место рождения. Пойди, мама, поищи его паспорт.

Мать вернулась через полчаса.

— Ты хочешь от меня уйти? — растерянно шепчет зверек, забыв даже обидеться на зверюшино предположение о его беспорядочной натуре.

— Уж не знаю, куда он его задевал. Обыскала всю его комнату.

— Что за глупости! — рассердилась Анна.

— Конечно, мне ведь и у себя в доме после наводнения надо порядок навести, — разводит лапами зверюша.

— А может, еще где лежит?

— А это… а жениться как же… я думал, мы жениться…

— Может. Позови Стаса. Кто еще у нас любитель лазить по чужим письменным столам?

— Зверек, — укоризненно смотрит на него зверюша. — Ну кто же постом-то женится? Ты потерпи, одна Страстная неделя осталась. А там Светлая Пасха, разговеемся, да и жениться можно. И даже с удовольствием.

Шацкий вошел в комнату на цыпочках.

Потом пройдет Страстная неделя, придет Христово Воскресенье. Нарядные зверюши тянутся в церковь с корзиночками, а в них лежат куличи и пасхи, обложенные разноцветными яйцами. Радостные зверюши в красивых платочках целуются в щечки и меняются свячеными куличиками, а зверьки стоят у ограды церкви и смотрят. Зайти им никто не запрещает, но робость, и гордость, и смущение, и «да я из принципа!» заставляют их поджидать зверюш у ограды.

— Стас, ты не знаешь, где паспорт Дэна? — требовательно спросила Анна. — Надо забрать тело из морга.

— Христос воскресе! — ликуют зверюши.

Стас вздохнул:

— Воистину воскресе, — отвечают зверьки, завидуя неколебимой уверенности зверюш. — Если уж вам так хочется.

— Он его, наверное, перепрятал после того, как я влез в ящик письменного стола.

Потом зверюши зовут зверьков разговляться — это значит объедаться за праздничным столом после долгого поста. Зверьки разговляются так старательно, будто до этого усердно говели (то есть постились). В садах и огородах носятся маленькие зверьки и зверюши, ища за кустами и кочками хитро припрятанные мамами цветные яйца и маленькие подарочки.

— Чушь какая, зачем Дэну прятать паспорт?

— Ой, чтоб не забыть, — говорит какой-нибудь молодой зверек, осоловев от сытной пищи. — Это вот тебе.

— Поищите в его комнате, в шкафу, — не отвечая на вопрос Анны, посоветовал Шацкий.

И подает зверюше заветную коробочку. Зверюша достает из коробочки хорошенькое колечко и повизгивает от радости, а зверек нарочито хмуро говорит:

И паспорт действительно вскоре нашелся под кипой нижнего белья в платяном шкафу, сильно пахнущем ландышами. Дэн клал в белье ароматизированные подушечки.

— Это уж я подумал… чтоб наверняка… а то кто тебя знает, зверюшу… еще передумаешь.

После Пасхи зверьки и зверюши играют свадьбы. Мамы-зверюши смотрят на своих дочек, улыбаются сквозь слезы и вытирают усы кружевными платочками. Они знают, что со зверьками нелегко. Но мужских зверюш почти не бывает, а зверцы еще хуже.

Анна рассеянно листала паспорт, а Шацкий внимательно следил за ее лицом.

Маленькие зверьки несутся за свадебными процессиями и вопят: «Тили-тили-тесто, жених и невеста!». Их очень огорчает, что не только никто не обижается, но еще и пирожков дают.

— Что это такое? — Анна замерла над раскрытой страницей.

— Где? — нагнулся к ней Стас. — Штамп о заключении брака, обычное дело. У тебя разве таких не было или уже ничего не помнишь?

Потом зверьки и зверюши поселяются вместе — кто у зверьков, кто у зверюш — и заводят зверюшат. Очень хотелось бы рассказать, что живут они весело и счастливо до старости лет. Но, к сожалению, не очень получается. Потому что каждая мама-зверюша знает, как грустно ждать папу-зверька у окна, когда он где-то болтает с другими зверьками, и каждый папа-зверек знает, как обидно, когда мама-зверюша круглыми сутками таскает на руках сопливых зверюшат и не моет посуду, и не слышит даже, как тоскливо бурчит в зверьковом животе. И уж конечно, все мамы и папы знают, как отравляют жизнь не вскипяченные вовремя чайники, невынесенные мусорные ведра, орущие по ночам дети и разные мелкие мелочи, которые так больно вспоминать одинокими вечерами.

— Дэн был женат?!

Зверькам иногда кажется, что они совсем утратили свою свободу и самостоятельность. В их домике, где раньше на стене висел мотоциклетный шлем, под столом была пирамида из пивных банок, а из окна свисал пиратский флаг, теперь копошатся младенцы, болтаются пеленки и носится страшно деловитая зверюша, совсем уже не та, которая сидела на крыше и лукаво взывала: «Звере-ок!».

— Там есть еще одна страница.

Зверюша бегает и всем командует, и не осталось в доме для зверька совсем никакого места, кроме сортира, куда зверек прячется со своей зверьковой книжкой и создает себе уединение. Но и оттуда изгоняет его деловитая зверюша, колотясь в дверь и взывая: «Зверек! Совсем совести никакой! Дай хоть горшок-то вылить!».

Анна дрогнувшей рукой перевернула листок:

— Дети: Снегина Светлана Денисовна. Почему он никогда не говорил? Стас? Почему?

Если бы я был свободен, думает зверек, я бы шел сейчас по пыльной дороге в сторону заката, и на душе моей было бы светло и торжественно, и если бы меня кто спросил: «Куда ты идешь, зверек?» — я посмотрел бы на него умными глазами и сказал бы: «А видел ты, куда течет река?». Ответ уносит ветер… И шел бы с рюкзаком за плечами, в пыльных кедах, и встречал бы много храбрых зверьков и прекрасных зверок, и все бы любили зверька, и никто бы не командовал зверьком, и не двигал бы зверька, как если бы он был комодик.

— Зверек! — говорит ему зверюша. — Развесь, пожалуйста, пеленки. И еще на крылечке, там доска проваливается, боюсь, кто-нибудь из малышей упадет.

— Ну вот… так всегда… — бормочет зверек. — Не я, а меня… мною… Хотел все сам, а вышло вон как…

— Наверное, в его жизни это было досадной случайностью.

А зверюша, сбившись с ног, понимает, что зверек не хочет ее видеть и в шестой раз уже не слышит про пеленки, и идет сама приколачивать доску на крылечке, и поет про себя:

— Но девочка? И почему никогда не объявлялась его жена? — недоумевала Анна.

— Долготерпелив Господь… долготерпелив и многомилостив… Долготерпелив Господь! ДОЛГОТЕРПЕЛИВ И МНОГОМИЛОСТИВ!!!

— Дэн не желал обсуждать со мной эту тему.

— Ну кто тебя просил! — кричит ей зверек. — Я же сказал, сам приколочу!

Сказал он уже две недели назад, но этого зверюша ему не говорит, а только хлопает большими глазами и усердно поет про себя: «Блаженны кроткие».

— А ты знал?

— Ну я же нашел паспорт, когда пытался выкрасть его поэтические опусы, — признался Стас.

— Почему не сказал?

— Что бы ты с ним сделала? Отлучила от своего дома? Выгнала бы?

— Не знаю. Сейчас уже ничего не знаю. Да и какая теперь разница? Ведь его больше нет, Стас, — тихо сказала Анна.

— Слушай, может, сообщишь его жене, если не хочешь послать телеграмму матери?

Сказка о необитаемом острове

— Нет. Если он о них не говорил, значит, хотел остаться со мной, пусть и останется. Навсегда. Если они будут потом настаивать, я оплачу перевозку его останков на родину.

Однажды весна не наступала особенно долго. Уже было все: и долгие синие тени на высоком снегу, осевшем кольцами вокруг деревьев; и ясное, уже высоко в небе стоящее солнце, и раскаты дятловой дроби. Вот уже пришла весенняя тоска, когда слоняешься из угла в угол и не находишь себе подходящего занятия, потому что хочется разве что летать, а не умеешь. Вот уже пришла пора мыть окна и сушить на подоконниках толстые подушки; пора вылезать из бурой прошлогодней листвы первоцветам и расправлять крылышки заспанным бабочкам-крапивницам. Но солнце только смеялось над зверьками и не грело, зверюши дожигали в печках последние запасы дров и вместе валили в лесу сухостой, обмораживая лапы и носы, потому что при всей волшебной ясности, синеве, прозрачности и обещании тепла на улице неизменно стоял мороз в минус двадцать, а на стеклах цвели прозрачные ледяные цветы. Зверьки мерзли, зверьковствовали, томились и от нечего делать конопатили лодочки в своих холодных сараях. Обычно зверьки этого не делают, полагая, что сойдет и так, но, поскольку весна где-то задерживалась, решили заняться делом.

В коридоре послышались голоса, Анна поняла только, что мать пытается отстоять дверь в ее комнату.

— Стас, что там еще? Пойди посмотри. — Он тут же вышел из ее спальни. Через несколько минут приоткрыл дверь и взволнованно сообщил:

И вот наконец внезапно потеплело. Сначала объявилась невзрачная птичка с испуганным писком: весна, весна! Зверьки и зверюши посрывали шапочки, задрали хвосты и взялись плясать на площадях, и только самые отчаянные из зверьков рисковали перейти по льду реку между городками. Лед на ней сделался темным и мягким, и со дня на день ожидали ледохода.

— Знаешь, величество, к тебе вновь милиция пожаловала. Может, отошлем? У тебя ведь есть справка от психотерапевта? Я могу подтвердить твою невменяемость. Позвони этому сладкоголосому проходимцу.

Прилетел ветер, такой сильный и теплый, будто целое стадо слонов выдувало его из вытянутых хоботов, и пахло от ветра хлевом, слоновником, землей, грязью, теплом, травой — словом, весной. На смену холодной голубой ясности ветер принес теплую сырость, небо затянуло толстым серым одеялом, и начался сильный дождь, за день смывший весь снег. Вверху бушевала гроза, зверьки сидели у телевизоров, вздрагивая при особенно раскатистых ударах грома, маленькие зверюши в безмолвном упоении сидели по окнам, тогда как старшие всерьез готовились к наводнению, собирая чемоданы, снося ценные вещи на чердаки и укутывая большие кресла, диваны и пианино непроницаемым полиэтиленом.

— Малиновскому? — Анна задумалась. — Все равно этот разговор когда-нибудь состоится. Пригласи господина сыщика ко мне в спальню, я не могу встать, ноги не держат.

— Как хочешь. Будут какие-нибудь пожелания насчет того, что мне говорить?

Зверьки не успели еще соорудить свою плотину — да она и не понадобилась бы. Дождь, пришедший из-за холмов, лил не переставая; вверху на реке лед растаял, и вода пошла вниз, к городку зверюш, где лед, хотя уже сырой, еще держался.

— Правду.

Среди ночи со стороны реки послышались выстрелы: лед оглушительно трещал, ломаясь и наползая слоями; на реке получился затор, и начался разлив. Дождь не переставал.

— Какую именно? — прищурился Стас.

Одному зверьку не спалось ночью, так что он встал на мостике и со священным ужасом наблюдал, как ломается лед, пока его самого едва не заломало вместе с мостиком. В шестом часу утра, промокший насквозь и перепуганный насмерть, он ворвался в спящий зверьковый городок с ужасным криком: «Зверюши тонут! Спасайте зверюш!».

— О том, что Дэн меня ревновал, что убил Панкова, а потом Юсупова, чтобы оказать мне услугу.

К чести зверьков надо сказать, что в этот страшный момент они моментально проснулись, вытащили на воду свои законопаченные лодочки и, невзирая на опасные льдины, поплыли спасать зверюш, которые сидели на крышах и не взывали, как положено: «Звере-ок!» — а дрожали, невыспавшиеся, испуганные и промокшие насквозь, и прижимали к себе — кто зверюшат, кто горшоч с цветочем, кто плюшевого зайца. Это уже был не обычный веселый весенний ритуал, а настоящая беда. Сверху лило, снизу подступало.

— Спасибо, что хоть предупредила.

Зверьки подплыли без обычных песен и прибауток, деловито перетаскали всех зверюш себе в лодочки и отвезли в зверьковый городок, где разобрали их по домам. Обычно они увозили к себе только молоденьких зверюш, которым пора было замуж, потом разламывали плотину, вода спадала, и все остальные зверюши возвращались с крыш домой. В этот раз зверьковый городок заполнили самые разные зверюши — от крошечных ползунишек до седоусых матерей семейства, и началась там Грандиозная Генуборка.

— Ты о чем, рыжеглазый? Что ты знаешь? — тут же вскинулась Анна.

Весь день зверьки спасали зверюш и к вечеру попадали без задних ног. Зверюши укладывали маленьких зверюшат, целовали их в носики, хотя сами валились с ног от усталости. И только один молодой зверек, мучимый смутным чувством, что сделал далеко не все, сел в лодку, в которой перевез сегодня целых четыре семьи, и поплыл туда, где раньше был зверюшливый город, а теперь из-под прибывающей воды торчали вторые этажи и верхние половинки садовых деревьев.

— Зверек! — услышал он вдруг традиционный зов. — Зверек, спаси зверюшу!

— Лежи, лежи. Майору уже удалось прорвать круговую оборону наших домашних куриц. Я имею в виду маму и тетеньку.

Зов был совсем не лукавый, как ему положено, а усталый и жалобный. Зверюша сидела на подмокшем большом мешке на гребне уходящей в воду крыши, и холодная вода лизала ей лапы. Зверюша поджала хвостик, промокла, сжалась в комок. Когда-то пушистый мех на ней собрался в острые мокрые колючки.

Ехин действительно настойчиво стучался в дверь ее спальни:

— Ты чего здесь сидишь? — спросил зверек.

— Анна Александровна, к вам можно?

— Я внизу укрывала… там бабушкины фотографии… и еще братик у меня… он выводит гиацинты… я прятала, чтобы луковицы не попортились… А потом вылезла, а их всех уже увезли…

— Да, пожалуйста. Стас, подай мне халат, — Анна с трудом переползла в кресло. — Тебе, наверное, пока лучше выйти. Какие там у них правила допроса?

— Как же они тебя бросили? — нахмурился зверек.