Что-то было в его глазах. Да, говорят, что он недосягаем, подумала она. Как животное, которое нельзя приручить. Только он мужчина.

– Как продвигается обучение языкам, профессор?

Пальцы Эммы наткнулись на какой-то предмет. Она отдернула руку и стала рыться в ящике в поисках лампы.

– Неважно, герр Крог, неважно. Приходится подрабатывать пером. Незаметно оказываешься в странном обществе: Пилстрем, англичанин Минти, Бейер. Вы знаете Бейера?

— Что там? — спросил Крейг.

— Не знаю. Что-то тяжелое под шкафом, в самой глубине.

– Не имею чести, – ответил Крог.

Она присела и осветила пространство под шкафом.

— Это фонарь, — объявила она.

– Бейеру нельзя доверять, – предостерег Хаммарстен. – Ведь это он приложил руку к недавней статье о вашем жизненном пути. – Хвалебная была статья.

Крейг подошел к ней и опустился на колени.

— Возьми его очень осторожно, так, чтобы он не укатился.

– Но какая неточная! Только мы, старики, охраняем Истину от козней этой – скажу вам честно, герр Крог, – не очень приличной профессии. – И с неожиданной злобой пробормотал:

— Старый ворчун, я прекрасно знаю, что делать.

Испугавшись, как бы Бролена не шокировала подобная фамильярность, Митс наклонился к нему и пояснил:

– Пасквилянты. – Там все было достаточно верно.

— Это его племянница.

Эмма взяла в руки «Полилайт» и установила луч света на требуемую длину волны. Голубоватый свет прошелся по всей рукоятке фонаря.

– Но сказать, что вы вступили в товарищество, герр Крог, в 1911-м!

— Никаких отпечатков? — спросил Митс.

Согласитесь, что 1912 был бы, с вашего позволения, ближе к истине.

— Нет, и в некоторой степени это хорошо. Не думаю, чтобы мистер Пейтон пользовался перчатками или протирал все предметы, прежде чем закатить их под мебель. Так что с большой вероятностью можно сказать, что фонарь принадлежит преступнику.

– Да, это был 1912-й.

Крейг Нова надел резиновые перчатки и взял фонарь в руки. Он оказался тяжелым. Тотчас ему в голову пришла идея. Он побрызгал на фонарь люминолом, а потом в третий раз задернул шторы.

На рукоятке проявилась голубовато-зеленая туманность, расходившаяся в нескольких направлениях. Кровь.

– Я-то знаю! Пусть я не хватаю звезд с неба, но я скрупулезно, по годам расписал жизнь величайшего шведского… – Старик невероятно разволновался. От избытка чувств запотели его стальные очки, речь стала нечленораздельной. – Мне представляется тот день, когда рядом с памятником Густаву Адольфу…

— Держу пари, что этим он ее и ударил, — сказал Крейг.

Эмма протянула ему бумагу, чтобы он завернул в нее лампу.

– Кружку пива, профессор? – оборвал Крог, не пытаясь скрыть усталость и раздражение. Он думал о том, что уже много лет этот опустившийся педагог вытягивает у него интервью, и он уступает – не из жалости, а по необходимости; все-таки человек представляет самую влиятельную шведскую газету и ему в самом деле есть чем похвастаться – он действительно старается быть точным. Не получив ответа, он коротко повторил:

— Ты ничего не забыла?

Она нахмурилась, а потом широко раскрыла глаза.

– Пива? – Благодарю, герр Крог, – спускаясь на землю, грустно ответил Хаммарстен. Он замолчал и, поглаживая ладонью кружку, пустыми глазами уставился на танцующих.

Крейг повернулся к Митсу и Бролену:

— Это то, что я называю предметом в предмете. Предмет можно исследовать на разных уровнях, хотя полицейские часто об этом забывают.

– Вы хотели поговорить со мной? – спросил Крог. – Я подумал, – ответил старик, – что вы захотите сделать заявление. Ваш уход из оперы после первого акта будет замечен. Поползут слухи. – Он помолчал и, подняв кружку, уронил в нее:

Когда Эмма отвинтила крышку фонаря и осторожно направила три луча своей лампы на батарею, все поняли, о чем он говорил: на плоской поверхности батареи мгновенно появился отпечаток.

Лицо Крейга озарила широкая улыбка. Он указал на изображение, напоминавшее фаланги пальца.

– Поверьте, я знаю, что вы думаете о нас, герр Крог. Мы вам докучаем, вы от нас никуда не можете деться. – Стальные очки съехали вниз по переносице. – Но и вы поймите нас – это наш хлеб.

— Полицейские часто забывают о самом главном. Господа, думаю, теперь у нас есть отличный отпечаток большого пальца.

– Никакого заявления не будет, – сказал Крог. – Неужели я не могу иногда поступить как мне хочется, не задумываясь и не отчитываясь потом перед вами?

15

– Это абсолютно исключено; – сказал профессор.

Аннабель сложила покрывало и удобно расположилась в основании трех толстых ветвей, одна из которых служила ей спинкой. Сидеть было так мягко, а воздух был таким горячим, что ее быстро стало клонить в сон. Чтобы не заснуть, она принялась внимательно рассматривать пейзаж: бесконечный лес за верхушками пихт, нависшую над поляной гору, высокий пень, о котором говорил Бролен и на котором часто сидел убийца.

Тогда она и обнаружила Приют потерянных душ.

– Вам можно, а мне нельзя?

По крайней мере, так она решила называть серое здание, угол которого выступал сквозь верхушки деревьев в самой отдаленной части Игл-Крик Семь. Над ним виднелась высокая башня. Молодая женщина задумалась, для чего могло служить это здание, затерянное в огромном лесу. Бролен оставил ей карту Орегона. Она раскрыла ее на нужной странице, но там здание обозначено не было.

– И нам нельзя, – ответил Хаммарстен, – причем нам даже нечем себя за это вознаградить. – Он склонился над кружкой и обмакнул в белую пену кончик носа. Платка на месте не оказалось; краснея и тревожно озираясь, Хаммарстен вытер нос уголком манжеты. – Я, например, герр Крог… вы будете смеяться, всю жизнь мечтал произвести в театральном мире маленькую сенсацию… но в самом благородном смысле. Я бы хотел… какое слабое слово: «хотел»… поставить в Стокгольме… – и он запнулся. – Да?

Что же это могло быть? Удаленный от цивилизации приют для душевнобольных? В этом диком месте никто не услышит их беспрестанных воплей и ужасного смеха. Его стены напоминали борт сказочного корабля, наполненного призраками с вылезшими из орбит глазами. Аннабель настолько дала волю своему воображению, что представила запертых в башне мужчин и женщин, погибающих от голода. Так появился на свет Приют потерянных душ, который помог ей скоротать время.

Прошло два часа, и ей стало не по себе. Она чувствовала, что это место ей не радо. Она вспомнила эпизод из фильма «Секретные материалы», где на людей напали допотопные насекомые, проснувшиеся во время рубки леса. Лесорубы, окруженные со всех сторон непроходимым лесом, были убиты один за другим.

– Великого «Перикла».

Как всегда, она выбрала самое подходящее время, чтобы думать о таких вещах!

– Это что такое?

Аннабель выпила немного воды и взяла бинокль, чтобы осмотреть всю поляну. И снова ее внимание привлекла стена серого здания. Что это может быть? Если здание не указано на карте, возможно, это военный объект. Однако строение выглядело заброшенным и обветшалым.

А что, если убийца наблюдал именно за ним? С пня открывался великолепный вид не только на поляну, но и на часть этого дома. Внезапно здание приобрело совсем иной смысл. Даже убийца-психопат не стал бы приходить сюда, чтобы наблюдать за пустынной поляной. Возведенное людьми здание — другое дело. Возможно, между ним и убийцей существует какая-то связь.

– «Перикл» Шекспира. В моем переводе.

Ты же знаешь, что совершишь большую глупость, если покинешь пост и пойдешь туда. Ты не увидишь там ничего, кроме каменных стен и пустых комнат, которые не расскажут об убийце ничего нового.

– Хорошая пьеса?

Но почему нет? Как она может судить о здании, в котором никогда не была?

Аннабель покачала головой.

– О – великая, герр Крог, и очень смелая. Она предвосхищает «Профессию миссис Уоррен». Я много лет бьюсь над тем, чтобы ученики постигли самый дух… У Шекспира это самая высокая, самая поэтическая… Разумеется, есть свои трудности. Например, вопрос о Гауэре. Кто он, этот Гауэр? – Спросите у моего приятеля, он англичанин. Вот он. Фаррант, кто такой Гауэр?

— Я полная идиотка, — прошептала она, — я не должна этого делать.

Чем она рисковала? Ничем. Вероятность встретить там недоброжелателей была минимальной, даже если тот, кто убил Флетчера Салиндро и Кэрол Пейтон, и приходил сюда довольно часто.

– Мистер Крог, вы не возражаете, если девушка подсядет к нам? Ей хочется пить. Это видно, хотя она ни одного моего слова не понимает. Пепельно-светлые волосы, загорелая кожа – это красиво; на верхней губе бусинки пота; девушка обвела мужчин пустыми, ничего не выражающими глазами. Не проронив ни звука, она села, взяла стакан, желая одного: чтобы ее не замечали. Крог забыл, что существуют такие женщины. Он сказал – Фаррант, профессор Хаммарстен говорит по-английски. – В «Перикле» Вильяма Шекспира есть старик по имени Гауэр. Кто он, по-вашему, этот Гауэр, мистер Франт?

Плохо, что придется оставить поляну без присмотра. Да, но меня не будет всего час, а убийца вряд ли появится здесь до наступления темноты.

Решение было принято.

– Боюсь, я не читал эту пьесу, профессор.

Она достала из рюкзака фонарь и пистолет, а остальные вещи оставила на дереве. Заткнув оружие за пояс, она спустилась с дерева и направилась в сторону Приюта.

– Но вы наверняка ее видели, в Лондоне ее часто ставят. Старик Гауэр. «Из пепла старый Гауэр…»

А что, если это действительно заброшенная психиатрическая лечебница?

– Я видел «Гамлета» и «Макбета».

Было невыносимо жарко, небо стало бело-серым. Аннабель испугалась, как бы к вечеру не разразилась гроза. Это оказалось бы совсем некстати.

Сверчки старательно исполняли свою песенку.

«Вот бы подул ветерок, хотя бы чуть-чуть», — подумала она, вытирая влажный лоб.

– Эти меня не интересуют. «Перикл» – вот величайшая пьеса. По ее поводу у меня есть теория. «Из пепла» – это не из пепла, а «из ясеня». Из ясеневой рощи. Ясень, дуб, терновник – ведь это священные деревья. Старый Гауэр – это английский друид, он старый в том смысле, в каком мы говорим о Мафусаиле; он жрец и король. И вот как я это перевожу; «Из рощи древний Гауэр…» Иными словами «из священной ясеневой рощи друид Гауэр явился к вам» – а никакой не «старый Гауэр». Вы согласны со мной? – Похоже, что так и есть.

Внезапно сверчки смолкли.

Послышалось шуршание листвы, но до Аннабель ветерок не дошел.

Возможно, девушка почувствовала, что Крогу тоже не интересен разговор. Все так же молча она взяла его правую руку и положила перед собой ладонью вверх. В ее действиях не было и тени кокетства – просто она по-своему участвовала в общем разговоре. Мужчины любят, когда им гадают по руке; это поднимает их в собственных глазах; им приятно, когда девушка говорит – «у вас впереди длинная дорога», приятно это касание рук, позволительное, как в танце, приятно услышать предостережение – «остерегайтесь двух женщин, брюнетки и блондинки», в такие минуты им море по колено. – У вас уже готово возражение. Действие происходит в Тире, у замка Антиноха, в Эфесе. При чем здесь, скажете вы, английский друид? – Понимаю, профессор. Действительно, странно. – На это возражение я отвечаю следующим образом: Шекспир ваш национальный поэт; он жил в бурную эпоху славной королевы Бесс, в эпоху националистической экспансии.

Затем стрекотание сверчков возобновилось.

– В вашей жизни много удач, – говорила девушка. – Держитесь за теперешнюю работу.

– Откуда вы приехали? – спросил Крог, поражаясь, что ей незнакомо его лицо.

Обливаясь потом, она дошла до противоположного края поляны. Помогая себе палкой, молодая женщина с трудом пробиралась сквозь заросли папоротника и ежевики. Листва немного защищала ее от зноя, и Аннабель была ей за это благодарна, несмотря на исцарапанные ноги. Вскоре она заметила сетку забора, а над ней — свернутую в спираль колючую проволоку.

– Из Лунда, – ответила она, трогая пальцем линию жизни. – У вас очень крепкое здоровье, вы долго проживете.

— Так-так, гостей тут явно не ждут, — проворчала она.

Все-таки приятно это слышать.

Но даже не будь на заборе колючей проволоки, перелезть через него было непросто, так как высота его составляла не меньше пяти метров.

– А какая-нибудь неожиданность?

С другой стороны в лесу стояло длинное трехэтажное здание. Аннабель заметила несколько сараев и строений. Все они были в запустении и сильно заросли. Идя вдоль забора, Аннабель наткнулась на прикрепленный к решетке знак: «Осторожно, опасно! Военный объект».

– Ничего такого. Вы трудно обзаводитесь друзьями, – продолжала девушка.

Такие знаки висели на заборе каждые пятьдесят метров. Аннабель уже собиралась повернуть обратно, как заметила вдалеке отверстие в заборе. Отогнув сетку, Аннабель оказалась на противоположной стороне.

Территория военного объекта заросла высокой травой, из которой кое-где поднимались белые пихты. Аннабель направилась к главному зданию. Его высота составляла метров пятнадцать, если не считать расположенной посередине «башни». Большинство окон были забиты досками, только на верхних этажах на месте окон зияли черные отверстия, придавая зданию схожесть с мрачным собором. Двери также были заколочены. Отломав одну из нижних досок, Аннабель пролезла внутрь и оказалась во власти непроглядного мрака.

– Вам угрожают мужчина и женщина. Вы очень щедрый человек.

Стоявший наверху мужчина с длинными волосами отступил назад, в тень. Он уже пять минут следил за молодой женщиной сквозь щели между оконными досками и нервно грыз ногти, ожидая, что произойдет дальше. Затем он осторожно, но решительно направился к лестнице.

Профессор говорил:

Оттуда он точно не промахнется.

16

– Я одену Гауэра в символический костюм, олицетворяющий империализм или националистическую экспансию.

Пока Крейг Нова передавал отпечаток большого пальца в картотеку цифровых отпечатков, Ллойд Митс повел Бролена и Эмму к Кейту Моргану. В среду, двенадцатого июня, Кейт до поздней ночи смотрел телевизор, а потом пошел в спальню к жене, Линдси. Когда он проснулся, ее рядом не было.

– Девушки вас не особо интересуют. Вам больше нравится ваша работа.

Он сразу заметил, что что-то не так. Во-первых, необычным было само его состояние: к тому моменту, как он с трудом вырвал себя из объятий сна, будильник пищал уже двадцать минут. Голова раскалывалась. Встав, он обнаружил, что Линдси дома нет, а когда нашел ее сумку с документами и кредитной картой, встревожился не на шутку. Тем более что и машина жены, и его собственная были на месте.

– А какая это работа?

Он стал обзванивать знакомых, но жены нигде не было. Потом набрал номер полиции. Когда его спросили, не могла ли она его бросить, он решительно заявил, что они поженились всего три месяца назад и что Линдси только и говорила что о предстоящем медовом месяце в Париже. Кроме того, у Линдси не было от него никаких тайн.

Пока Эмма брала у него кровь на анализ, Кейт Морган подробно повторил мужчинам свой рассказ. Он подтвердил, что в тот день никаких следов взлома в доме обнаружено не было (окна и двери оставались закрытыми), а ночью он ничего не слышал. Весь следующий день у него болела голова и он задыхался. Как и Майкл Пейтон, супруг Кэрол, тело которой было найдено в лесу.

– Что-то умное. – Она отпустила его руку, сразу потеряв к нему всякий интерес; отпив пива, она устремила на танцевальную площадку взгляд больших тускло-мраморных глаз. Вскоре с поклоном подошел молодой человек, девушка встала и ушла. Ко всему равнодушная, такая хорошенькая и невероятно глупая, она заронила в душу Крога покой и счастье, но едва он успел осознать это чувство, как оно ушло. Вот так иногда на скверной улице, осторожно обходя смятые папиросные коробки, картофельные очистки, грязь из прохудившихся труб, вдруг почувствуешь свежее дуновение, запах мяты, обернешься (она меня не знала… долгая жизнь… щедрый человек) – но запах уже пропал. Музыка смолкла, за соседним столиком девушка положила перед собой руку юноши, ладонью вверх.

Он передал Митсу фотографию Линдси, молодой худенькой женщины с красивыми зелеными глазами. Бролен сравнил Линдси и Кэрол, Обеим женщинам не было и тридцати, они были замужем и работали. Идеальные жертвы для преступника, желающего нанести обществу ощутимый удар.

С самого начала убийства напоминали серийные. Преступник продумывал все до мелочей и обладал решимостью, которая не позволит ему остановиться на полпути. Это было только начало, о чем он открыто заявил в сообщении, адресованном капитану Чемберлену.

– Когда же вы думаете поставить эту пьесу, мистер Хаммарстен?

Когда они вышли из дома Моргана, не найдя в нем ничего, что могло бы пролить свет на происходящее, Ллойд Митс убрал блокнот и закурил.

– Никогда. Это все так, мечты… У меня нет денег, мистер Франт.

— Я попрошу внимательно изучить все случаи исчезновения людей за последние три месяца. Самые необычные часто проходят через меня, но я мог не обратить на них внимания, как это произошло с делом Моргана Вскрытие Кэрол Пейтон состоится сегодня вечером, мне удалось ускорить процесс. Встретимся там в восемь. А пока отдохни, Джош, вид у тебя неважный.

Бролен кивнул. Он поспит три часа, пойдет на вскрытие, а потом сменит Аннабель.

– Фаррант.

Садясь в машину, он подумал о ней. Он вспомнил, какой она была днем в лесу, ее спортивное тело в лучах солнца, игривый взгляд. Несмотря на обстоятельства, она была рада видеть его и работать с ним. Внезапно ему захотелось, чтобы она оказалась в его доме, захотелось обнять ее, вдохнуть мускатный аромат ее духов, ощутить на шее ее волосы и вместе уснуть.

– Фаррант. У меня нет связей в театральном мире, импресарио не пустят меня на порог. Кто я такой? Школьный учитель и безумный поклонник Вильяма Шекспира.

Усталость тисками сдавливала череп. Он откинул упавшую на лоб прядь волос и тронулся с места.

(Долгая жизнь… щедрый…)

Главное — она там, наблюдает и поджидает убийцу. Нет, главное — чтобы она никого не увидела, чтобы ей ничто не угрожало.

В эту минуту он понял, что сам не верит в свою гипотезу. Вероятность того, что преступник придет на поляну, была очень небольшой.

– Я даю вам двадцать пять тысяч крон, профессор Хаммарстен. – Старик молчал. Он отвернулся от Энтони и с полуоткрытым ртом смотрел на Крога. От потрясения он утратил дар речи. Хотя именно так он всегда представлял себе эту сцену, думал Крог: он годами мечтал о том, что какой-нибудь богач позволит ему высказаться об этой пьесе – как он ее назвал? Забыл – и, убежденный его доводами, даст ему деньги. Старый дурачок раздразнил меня, а теперь не верит, боится, что я шучу. – Позвоните завтра утром моему секретарю, – сказал он.

Аннабель в лесу в полной безопасности.

– У меня нет слов, – мямлил профессор, – я не знаю… – На кончике носа еще оставалось немного пены, он пытался смахнуть ее. – «Перикл»? – спросил он. – В моем переводе?

17

Аннабель стояла в холле главного здания.

– Ну разумеется.

На второй этаж вели две лестницы, напоминавшие рога огромного буйвола, упрямо опустившего голову. Молодая женщина включила фонарь, запустив в окружающий мрак пучок золотого света. Место было настолько заброшенным, что навевало тоску. Следы жизни остались здесь лишь в виде царапин на покрытом плесенью линолеуме и дыр от исчезнувших из стены гвоздей. Аннабель вспомнила, как, сидя на дереве, сравнивала здание с призрачным судном. Это был именно он — ржавый корабль, затерянный в туманах забвения.

Профессор Хаммарстеу неожиданно заговорил:

Аннабель заглянула в прилегающие к холлу комнаты и вернулась назад. На первом этаже располагалось множество одинаковых, абсолютно пустых кабинетов. Молодой женщине захотелось посмотреть, что находится на верхних этажах.

Убедившись, что лестница выдержит вес человека, она стала осторожно подниматься наверх, освещая себе путь фонарем.

– В моем переводе – но вдруг он плох? Я не знаю. Я никому не показывал. Вдруг люди не поймут. Друид Гауэр… Ведь сколько лет… – Ему хотелось объяснить, что в конце долгого путешествия начинаешь бояться встречи. Друзья состарились; может, тебя вообще никто не узнает. А что путешествие было долгим – тому свидетели седая щетина на подбородке, плохонькие очки в стальной оправе. – Я перевел ее двадцать лет назад.

Даже звуки здесь какие-то приглушенные, подумала она. Птичьи голоса в дом не проникали, и чем дальше она шла, тем сильнее становилось ощущение, что она удаляется от мира, погружаясь в прохладные глубины океанической бездны.

Тень, наблюдавшая за ней с лестничной площадки второго этажа, отступила назад, испугавшись, как бы ее не коснулся луч фонаря.

– Найдите театр и подберите актеров, – сказал Крог. Ему уже наскучила щедрость. В конце концов, он не впервые такой щедрый. Ему полагается быть щедрым. Сто крон за бумажный цветок, новый флигель для больницы, не уступающая месячному заработку пенсия первой жертве нового усовершенствования резака. Все это попало в газеты, произвело хорошее впечатление. Чем необычнее пожертвование, тем громче огласка, а это бывает очень кстати, например, перед новым выпуском или в такой момент, как сейчас, когда приходится брать краткосрочные займы, сбивать продажу в Амстердаме, терять порядочные деньки. Право, даже занятно, что повезло не кому-нибудь, а жалкому старику Хаммарстену, что именно он нагрел руки на тревогах Лаурина и Холла. Крог почувствовал глубокое презрение к этому престарелому педагогу, подрабатывающему журналистикой, в котором удача породила страх и неуверенность в себе, который не мог удержать очки на носу и сидел как в воду опущенный.

Аннабель остановилась на полпути, заинтересовавшись нарисованными на стене большими красными стрелами. Под ними виднелись поблекшие от времени цифры.

За первым пролетом она обнаружила зал с соломенными тюфяками и маленькие, выложенные плиткой помещения. Чем здесь занимались? В чем секрет этой военной базы, почему она не отмечена на карте?

– Прошу прощения, герр Крог, – раздался высокий сиплый голос, и между бассейном, и танцевальной площадкой возник с кепкой в руке седой, тощий, с обвислой кожей на лице Пилстрем. Залитые прожекторами, казались бесцветными его редкие крашеные волосы. Опередив Крога и Энтони, профессор вскочил из-за стола. Он весь дрожал от возмущения, очки прыгали, он сунул руки под черные фалды фрака. – Пилстрем! – Хаммарстен! – взвизгнул Пилстрем и осторожно приблизился. – Старый лгун! – выпалил он. – Стыдитесь!

Она исследовала все пустые ячейки этого когда-то густонаселенного улья, но не нашла ничего, что помогло бы разгадать его суть. Иногда сквозь щели в оконных досках в помещение проникал день, рассекая воздух на блестящие пластины. Но эта часть второго этажа была практически без окон. Аннабель похвалила себя за то, что догадалась захватить фонарь.

– Вам тут нечего делать, Пилстрем, – заявил профессор. – Я не позволю вам беспокоить герра Крога. Если желаете знать, Пилстрем, герр Крог приехал сюда обсудить со мной один маленький проект, маленькую сенсацию, для которой нам нужна обоюдная поддержка. Вам нечего тут делать, Пилстрем, вам и вашей газете.

Она вышла из комнаты, напоминавшей бывшую лабораторию, и вернулась в коридор.

– Однако, Хаммарстен…

Споткнувшись о валявшийся на полу огнетушитель, Аннабель выронила из рук фонарь и едва не потеряла равновесие, но вовремя ухватилась за стену.

– Убирайтесь, Пилстрем, – оборвал его профессор и, ничтоже сумняшеся, позвенел в кармане мелочью. – Джентльмены, вы не откажетесь распить со мной бутылочку вина?

Фонарь упал на линолеум, осветив потолок и стены. Прислонившись к стене, Аннабель глубоко вздохнула.



***

Может, хватит баловаться? Нельзя целый день играть в Индиану Джонса! Здесь ничего нет. Ты хотела узнать, что это такое, теперь узнала, так что пора возвращаться на это чертово дерево!



Легче сказать, чем сделать, ведь с любопытством сладить не так-то просто.

По длинной лестнице на пятый этаж из Чистилища (оставив на другом берегу общественные уборные с похабными шутками, зависть, неприязнь редактора, недоверие, неприличные журналы) – в Рай (школьные фотографии, укромное байковое тепло, жесткая аскетическая постель) восхожу невредимый я, Минти.

Аннабель опустилась на колени, чтобы подобрать фонарь, и посмотрела в конец коридора.

Ее пальцы застыли.

Всего ступенек пятьдесят шесть; четырнадцать ступенек – и второй этаж, здесь живут Экманы, у них двухкомнатная квартира, телефон и электрическая плитка; Экман работает мусорщиком, но без денег не бывает. Он частенько возвращается поздно, как Минти, возвращается выпивши и, одолевая свои четырнадцать ступенек, много раз кричит «до свидания» оставшемуся на улице приятелю, и фру Экман, заслышав его голос, выходит на площадку и тоже кричит «до свидания». Не было случая, чтобы она осерчала на пьяного мужа; иногда она сама бывает навеселе, тогда в дверях толкутся и прощаются гости и дым дешевых сигар, разъедая ему глаза, преследует Минти все четырнадцать ступенек до третьего этажа.

Волосы встали дыбом.

Двадцать восемь ступенек – и вот она, пустая квартира. Она самая большая в доме, она обставлена, сдана и всегда пустует. Жильцы за границей, они не были дома уже два года, но квартира оплачена. Минти не видел их ни разу. Он умирал от любопытства и в то же время боялся прямыми расспросами покончить с неизвестностью. Так интереснее. Однажды в квартиру пришла убраться хозяйка, и Минти удалось заглянуть в прихожую; он увидел гравюру, изображавшую Густава Адольфа, и подставку для зонтов, в ней торчал древний зонтик. Он поднялся выше, еще на четырнадцать ступенек увеличив разрыв с Экманами. На четвертом этаже жила итальянка, она давала уроки; он вспомнил коллегу Хаммарстена – эта дама работала с ним в одной школе; следующие четырнадцать ступенек он преодолел уже быстрее – пятый этаж, покой, дом. На двери висит коричневый шерстяной халат, в шкафу какао и галеты, на камине мадонна, под стаканом паук. Устал. И не так уж поздно, а надо ложиться.

В самой глубине коридора, за пределами освещаемого фонарем пространства, виднелась белая кроссовка. Вернее, самый носок, а все остальное скрывалось за углом.

Только без паники! Просто кто-то потерял ботинок. Но что мог делать спортсмен здесь, в лесной глуши?

Он зажег свет и первым делом закрыл окно от мошкары. Снаружи ступеньками поднимались к нему окна нижних квартир: все были дома, Экманы включили приемник. На умывальнике рядом с пауком счет за квартиру. Минти опустился на колени и покопался в шкафу. Он вылил в кастрюльку немного сгущенного молока, добавил две ложки какао, зажег газовую горелку, стоявшую у полированного комода красного дерева, и, пока напиток закипал, пошел за чашкой. Он нашел блюдце, но чашки нигде не было. На подушке заметил записку, оставленную хозяйкой: «Герр Минти, к сожалению, ваша чашка разбилась» – и подпись с завитушкой, никаких извинений. Придется пить из стакана.

Пока она размышляла, носок кроссовки исчез за поворотом.

Очень плавно, так, чтобы на него не обратили внимания.

Паук, очевидно, умер, он весь сморщился, почему хозяйка его не выбросила – непонятно. Он взял освободившийся стакан и выпил теплого какао, потом поискал глазами мыльницу, где у него сберегались окурки, и увидел, что паук ожил. Он не умер, он притворился и теперь, раздувшись вдвое, по невидимой нити спускался к полу.

Аннабель завела одну руку за спину и положила ее на рукоять пистолета, а другой подняла фонарь. Выхватив оружие, она воскликнула:

— Полиция! Я знаю, что вы там! Ни с места!

В Минти пробудился охотничий азарт. Вспомним молодость. Он заманил паука в стакан, оборвал нить, отрезав начатое отступление, и, быстро перевернув стакан, ловко усадил узника на мраморную доску умывальника. Паук между тем потерял еще одну ножку и сидел в лужице какао. Терпение, думал Минти, разглядывая паука, терпение; может, ты еще меня переживешь. Он постучал по стакану ногтем. Двадцать лет протрубить в Стокгольме – не шутка. Надо будет завтра оставить записку: «Не трогать». Надо купить еще один стакан и чашку. Минти предстоят большие покупки! От возбуждения он даже забыл помолиться на ночь, а выбираться из постели на холодный линолеум уже не стоило: Господу важен не обряд, а вера. Чтобы молитва шла от сердца. И, сложив под грубым одеялом руки, он горячо молил: чтобы Господь подвергнул сильных и возвысил униженных, чтобы дал Минти хлеб насущный и избавил от лукавого, чтобы Энтони не связался с Пилстремом и прочей компанией, чтобы посланник пришел на обед, чтобы новая чашка подошла к блюдцу; кончая, он благодарил Господа за его бесконечную милость, за счастливый и удачный день. В доме напротив один за другим погасли огни, скоро он перестал слышать, как в окно бьется мошкара. Погасив лампу, он терпеливо замер в темноте, как тот паук под стаканом. И он так же подобрался, как паук, умудренно затих; вытянув тело, затаившись, он лежал как мертвый и смиренно искушал Бога: не забудь снять стакан.

Незнакомец прыгнул и побежал. Аннабель бросилась за ним следом.

Завернув за угол коридора, она увидела несущуюся во весь опор тень.

Аннабель решила не сбавлять ход. Тень спускалась по лестнице, перепрыгивая через ступени, а молодая женщина съезжала по поручням на животе, напрягая мышцы так, что чувствовала все изъяны перил. Ощутив перед собой пустоту, она тотчас же схватилась за оружие. На это ушла какая-то доля секунды. Тень стояла прямо под ней.

— Стоять! — взревела Аннабель, прицелившись в беглеца. Тот поднял голову и посмотрел на нее. Это был юноша лет двадцати, с длинными волосами, заостренной бородкой, серьгой в носу и на губе и в майке с изображением Мэрилина Мэнсона.

— Ладно, ладно! — сказал он, поднимая руки и с трудом переводя дух.

— Подойдите к стене и повернитесь к ней лицом!

4

Юноша послушался, и Аннабель подошла к нему, по-прежнему держа его на прицеле.

— Что вы тут делаете? — спросила она, стараясь говорить спокойно.

Энтони явился минута в минуту. Ступив на Северный мост, он слышал, как на том и другом берегу куранты пробили восемь раз. Такая точность была не в его правилах. Он не любил приходить раньше женщины, ждать – это сразу ставит отношения на неверную почву. Женщина должна прийти первой, а он немного опоздать, пусть даже послонявшись для этой цели где-нибудь неподалеку, и явиться веселым, виноватым, рассеянным. Но сейчас особый случай. У него появилась работа, и, торопливо шагая в утреннем тумане с Меларена, словно росой покрывшем его новое пальто, он на ходу тщательно отработал всю тактику: деловитость, пунктуальность, терять время на женщин некогда, он занятой человек, в начале десятого нужно быть в конторе, могу вам уделить час, на мне огромная ответственность. Но на другом конце моста она уже ждала его, и он смягчился. Какое глупое имя – Лючия; ужасно, бедная крошка. А уж как одеться постаралась: такая серьезная мордочка – и тут эта развратная шляпка. Она-то думает, что пришла на встречу с возлюбленным, а не случайным знакомым по Гетеборгу, думал он, расплачиваясь предательской нежностью за ошеломляющее открытие, что женщина старается понравиться ему (даже если она высыпает на себя всю пудреницу, как Лючия Дэвидж). Как хотите, но даже последние стервы бывают наивны до слез. Даже у Мейб это было.

Уткнувшись носом в пыльную стену, юноша пожал плечами.

Увидев его, она заспешила навстречу. Они были одни на мосту. Высокие каблуки царапали мокрую от тумана мостовую, она ткнулась головой ему в грудь, сбив на затылок шляпку. Они расцеловались запросто, как старые друзья. Он вытащил из-за пазухи тигра, но он не догадался спрятать его сразу, теперь игрушка была насквозь мокрая.

— То же самое я могу спросить и у вас. Это военная территория, и полицейским тут делать нечего. Я видел, как вы озирались по сторонам. Вы зашли сюда просто так, из любопытства, как и я.

От уверенности Аннабель не осталось и следа. Если он попросит ее предъявить удостоверение, все пропало. Детектив из Нью-Йорка здесь все равно что пустое место.

– Вы прелесть, – сказала она. – Какой он мокрый. Вы оба мокрые. Как утопленники. – И правда, в плотном тумане пальто и шляпа намокли так, словно побывали под проливным дождем. Пожалуй, еще на дне озера, подумал он, можно набрать столько воды, но подобные мысли угнетающе действовали на него и он отогнал их смехом:

— У вас есть удостоверение личности? — властным тоном спросила она.

– Я хороший пловец. – И соврал, потому что всегда боялся воды; когда ему было шесть лет, отец для пробы бросил его в бассейн, и он сразу пошел ко дну. С тех пор многие годы его преследовал страх утонуть. Но он перехитрил судьбу, готовящую ту смерть, которой больше всего боишься. Рискует хороший пловец, а Энтони плавал плоха и положил себе никогда не рисковать. Он и сейчас не хотел рисковать: ему напомнили о сыром пальто, и он сразу запаниковал. Он очень по-матерински относился к собственному здоровью. – Вот что нам сейчас нужно, – сказал он, – чашка хорошего горячего кофе.

— В брюках, в заднем кармане.

Аннабель поставила дуло пистолета между лопатками юноши, прощупала его карманы и извлекла из одного из них документ. Ее пленника звали Фредерик МакИнтир, и ему еще не исполнилось двадцати лет.

– И гренки с вареньем.

— Что ты тут делал? — повторила Аннабель.

Он вздохнул.

– И яичница с беконом.

— Так, гулял. Искал всякие штуки.

– И чтобы был Лондон.

— Какие штуки?

— Разные. Такие, которые могли остаться от армии. Иногда находишь документы. Никогда не знаешь, что попадется, но, может, в один прекрасный день мне повезет. А вы что здесь делаете?

Оба рассмеялись, потом вздохнули, взгрустнув по Англии, по дому. Нечего здесь торчать, думал Энтони, он легко простужается, у него от рождения слабая грудь, только с виду она такая атлетическая. Он поймал такси, и, запыхавшиеся, смеющиеся, они забрались в машину, не представляя толком, куда ехать, и испытывая ту неловкость, которая знакома всякой паре, впервые без посторонних отправившейся на прогулку. – Куда едем? – спросил Энтони. Шофер еще придерживал дверь; на мосту густо клубился туман, выжимал на мостовую дождичек; где-то около ратуши загудел пароход – звук вырос, упал, опять вырвался на волю, словно, симулируя поврежденное крыло, уводила от гнезда ржанка. – Я совсем не знаю этих мест. Выбирайте сами. Так куда мы едем? – Снимая мокрое пальто, он подозрительно ощупал рубашку – сухая. Он никогда не чувствовал себя застрахованным от печальной развязки этих увеселительных экскурсий: постель, жестокая простуда, а то и воспаление легких. Она сказала:

— Веду расследование.

Он усмехнулся.

– Едем в Дротнингхольм. Я там еще не была. Там есть дворец. – А завтрак там будет?

— Здесь? Расследование чего? Трагической гибели белки? Одно я знаю точно: вы здесь неофициально, так что хватит пудрить мне мозги.

Аннабель убрала оружие. Этот тип был очень молодым, и его вид ее успокоил. Она переписала данные с его удостоверения личности и вернула документ.

– Будет.

— Ты часто здесь бываешь, Фредерик?

В тумане запотели окна, она ладонью расчистила стекло. Энтони поцеловал ее в склоненную шею. Она сказала:

Когда он к ней повернулся, то выглядел уже не таким растерянным.

— А что? Хотите сдать меня армии?

– Бедный отец, если бы он знал, какой образ жизни я веду.

— Послушай, мне плевать на армию и на то, что ты здесь делаешь. Не исключено, что ты можешь мне помочь, если хорошо знаешь эти места Ну, так что? Ты часто здесь бываешь?

— Случается. Я же сказал, тут наверняка осталось что-нибудь интересное. Вот я и копаюсь потихоньку, я ведь никому не мешаю.

– Вы меня имеете в виду? – спросил Энтони. Она обернулась, но вместо задуманного безрассудно дерзкого взора он увидел взгляд испуганного звереныша. – Вы не единственный на свете. – Господи, испугался он, что она имеет ввиду? Надо как-то объяснить, что у него честные намерения, что сейчас он хочет только завтракать. Она небрежно обронила:

— Ты знаешь, что это за место?

— Военная база. Мой предок говорит, что здесь испытывали оружие. Думаю, так оно и было, потому что тут полно стрельбищ. А в яме я нашел кучу гильз.

– И в Ковентри найдется несколько приличных мужчин. – У нее были неаккуратно выщипанные брови, и вообще над внешностью трудилась неумелая рука: слишком яркая помада, на шее засохшие пятна пудры. Она вела себя с неуверенной развязностью новичка в интернате: его втайне что-то угнетает – может, физический недостаток, может, смешное имя. Лючия, подумал он, Лючия. Отрекомендовавшись отчаянным существом и как бы предлагая ему действовать теперь на свой страх и риск, она спросила:

Аннабель это показалось правдоподобным. В столь отдаленном месте можно стрелять сколько душе угодно, все равно никто не услышит.

— Что ты делаешь в этом здании?

– Как ваша работа?

— Просто смотрю, как и вы. Как только вы пришли, я сразу вас услышал. Сначала решил удрать, а потом мне стало интересно, что здесь делает телка.

– Отлично, – ответил Энтони. – У нас с Крогом нет ни минуты свободной.

По ходу разговора к нему возвращалась самоуверенность, и он стал все чаще поглядывать на грудь Аннабель.

— А правда, что вы тут делаете? — спросил он.

– Он обнял ее за плечи и рассеянно погладил левую грудь.

— Ищу кое-кого. Ты не видел здесь мужчину или женщину?

– А что… чем вы, собственно, занимаетесь?

— Нет, и вряд ли кого-нибудь встречу. Это место пустынное. По тропинкам немного выше отсюда иногда проходят туристы, но я с ними ни разу не встречался, потому что хожу по старой дороге военной базы.

– Я его телохранитель. Эти промышленные тузы, знаете, очень боятся, что их кто-нибудь продырявит. Ну, а я, – сказал он, в свою очередь набивая себе цену, – должен опередить такого.

Он погладил бородку и добавил:

— Но я здесь не первый.

Сбив набок шляпку, она прижалась к нему теснее, во рту у нее пересохло, она нетвердо сказала:

— Что это значит?

— Я захожу сюда через отверстие в решетке. Оно проделано аккуратно. Видимо, щипцами.

– Не может быть.

— Не знаешь, кто это мог сделать?

Ее возбуждение заставило его вспомнить свои обязанности – он покровительственно потрепал ее грудь и сказал:

— Какая-нибудь молодежь. Многие знают об этой базе и считают прикольным привести сюда вечером девчонку или типа того.

– Очень может быть. Он настоящий денежный мешок.

Аннабель покачала головой.

– Я не про него, – сказала она. – Такая работа не для джентльмена.

— Хорошо, Фредерик, можешь идти. Если моим коллегам понадобится какая-нибудь информация, они с тобой свяжутся. У меня есть твой адрес… в Стивенсоне.

– А я и не джентльмен, – сказал Энтони и поцеловал ее.

Аннабель очень смутно помнила карту. Судя по всему, это был один из немногочисленных городков, расположенных на другом берегу реки Колумбия в штате Вашингтон, в десяти или двенадцати километрах от этого места.

– Нет, – возразила она, – вы джентльмен.

— Вы так и не скажете мне, зачем сюда пришли?

Туман уже сходил с заросших цветами пригородных улиц, оставив кое-где белые хлопья, – на печных трубах, вокруг развалившихся колонн, в высоких вазах с цветами, около фонтанов.

— Фредерик, разговор окончен. Дуй отсюда, пока я не передумала и не взяла с тебя штраф за разграбление военной собственности. И никогда больше сюда не приходи, это опасно.

Фредерик МакИнтир почесал затылок и пошел прочь.

– За это я вас сразу и полюбила. Вот этот галстук – он итонский?

Там, в духоте, раздался мощный раскат грома.

– Харроу, – поправил Энтони.

Аннабель поморщилась. Если Бролен появится не скоро, она вся вымокнет. Она вытерла пот со лба и тронулась в путь. Нужно вернуться на поляну. Эта короткая экскурсия на военную базу прошла безрезультатно, разве что только она напугала подростка. Но она проверила это место и теперь может сосредоточить свое внимание исключительно на Игл-Крик Семь.

– Я сноб, – сказала она. Ее признания представляли поразительную мешанину бравады и робости. – Я ужасный сноб. – Она наговорит на себя что угодно, думал Энтони, только бы не выдать свой испуг, незнание, как вести себя дальше. – После этих иностранцев с вами приятно общаться. – Но вы в Швеции меньше недели.

Она без труда нашла отверстие в заборе.

– Как будто нужна неделя, чтобы раскусить пару-другую мужчин! – фыркнула она и, пожалуйста, сразу пугливое признание:

Где-то вдали снова прогремел гром.

– Я впервые выбралась из Англии. – Он растерялся, он был совершенно сбит этими смутными намеками и ее разоблачительной наивностью. Когда берет сомнение, решил он, люби молча. Он снова поцеловал ее, поиграл ее грудью, похлопал по бедру. Ответная реакция его озадачила. Он чувствовал себя опытным игроком, которому попался не знающий дело противник; вы хотите сорвать банк, у вас уже туз припрятан, вы искусной рукой сняли колоду, но нужно еще соблюсти известное условие – нужно, чтобы противник хоть немного играл. Есть формальности, которыми не желает пренебречь даже шулер. И вас раздражает в противнике неумение владеть лицом, простодушные обмолвки, вас бесит мысль, что можно было легко выиграть и без уловок, без этой подтасовки. Выходит, можно было играть честно! Она обхватила руками его голову, нашла губы; он почувствовал, как дрогнули и напряглись ее ноги. Она изнемогла, ей нужно утоление, она извелась в этом своем Ковентри. Зачем тогда хитрить, лгать, морочить голову? Он с тревогой подумал – вдруг он попался на удочку и эта интрига скорее поражение, чем победа? Обнимая ее, он подумал о велосипедах, вспомнил пересадку в Регби.

Приближалась гроза.

Да и вообще нет необходимости чувствовать себя виноватым. В приступе оскорбленной нравственности он сокрушался, как просто стало соблазнить – исчезло очарование запертых дверей, распитой бутылки шампанского, полночных поисков «мужской комнаты». Похоже, он обманет ее ожидания. Гора свалилась с плеч, когда она опять забилась в угол и занялась своей внешностью. Так и подмывает сказать:

– Выбросьте эту помаду. Она вам совсем не идет. – Он вспомнил костюмы Крога, загубленный хороший материал, чудовищный выбор галстуков. За людей надо взяться. После меня они хоть что-то будут понимать. Его лицо приняло ответственное выражение, когда он вообразил разговор с портными Крога, хождение с Лючией по магазинам. Он сказал:

18

– Мне не хочется называть вас Лючией. Лучше – Лу, – и прибавил:

Помещение было выложено плиткой от пола до потолка. Здесь хранились хирургические инструменты, здесь же производилась их стерилизация. Поблескивая на свету, в воздухе сверкали скальпели всех размеров, наводя ужас на каждого, кто сюда входил.

– Наверное, в Ковентри неважные магазины.

Расположенная в углу лестница вела вниз, в глубины морга, откуда доносилась траурная музыка.

Глядясь в пудреницу и по всей машине пуская душистую пыль, Лу ответила:

Доктор Хьюдж нацепил на нос маленькие очки и смущенно улыбнулся. Он обожал этот отрывок.

– Нет, у нас есть очень хорошие магазины, вы не думайте. А кроме того, до Лондона меньше двух часов на поезде. Билеты дешевые. – Скучать вы себе, конечно, не позволяете, – заметил Энтони.

Хьюдж слыл чудаком. Потому, что любил слушать на граммофоне мрачную музыку, потому, что обожал работать ночью, и потому, что никогда не лез за словом в карман. Пятидесятипятилетний мужчина с седыми, заглаженными назад волосами и такой сухой, что напоминал забытый на солнце кусок старой кожи, несмотря на свою репутацию, считался самым опытным судмедэкспертом в штате. Его страх перед лицемерием, свойственным сферам власти, помешал ему занять должность директора морга двадцать лет назад. Конфликты с нынешним директором, Сидни Фольстом, случались довольно часто, почти каждую неделю. Оба чрезвычайно ценили друг друга, но Хьюдж слишком уж любил провокации. Поскольку Сидни Фольстом почти год не проводила вскрытия, именно он добился того, чтобы вскрытие девушки в коконе было проведено в этот день. Случай был необычайным, завораживающим.

– Ну нет, – ответила Лу, – я разборчива. И потом, дома не разгуляешься. Отец поднимает скандал, если меня нет до двенадцати. Вы не представляете, какой бывает крик. Он ведь не ложится, пока я не вернусь. – И правильно, – сварливо одобрил Энтони. – В вашем возрасте не годится…

В помещение вошел инспектор Ллойд Митс. За ним следовал мужчина. «Человек-василиск», — подумал Хьюдж. В его взгляде чувствовалась сила, огромная сила Хьюдж никогда не встречал людей с такими глазами, к тому же столь молодых. Подобной силой мог обладать только зрелый человек, да и то таких людей было очень мало.

– Значит, вы против свободы личности? Может, еще станете читать мораль? Какой тогда смысл объездить весь свет, участвовать в революциях и так далее – и выступать против свободы личности!

Этим человеком мог быть только Джошуа Бролен.

– Мужчинам можно, – сказал Энтони.

Как и все, кто работал здесь, Хьюдж слышал и о его расследовании дела Портлендского Призрака, и о страшной гибели его возлюбленной, и о его подвигах в деле нью-йоркской секты.

– Всем можно, – упорствовала Лу. – Теперь, слава богу, есть противозачаточные средства.

— Доктор Хьюдж, — поприветствовал его Ллойд Митс, взглянув на граммофон.

– Ерунда это, по-моему.

— Добрый вечер, господа.

Хьюдж положил скальпель на зеленое полотенце. Бролен откинул волосы назад и кивнул судмедэксперту.