Артем Каменистый

Практикантка

Города Нимгер в Южной Якутии нет, всякое сходство с реальными людьми случайно. Приведенные координаты умышленно искажены, установить по ним путь практикантки невозможно. Автор
…В случае невозможности связаться с руководством всеми изложенными выше способами необходимо немедленно свернуть все плановые работы и преследовать объект, стараясь не дать ему оторваться на большое расстояние. При этом не рекомендуется демонстрировать себя, сокращать дистанцию до минимальной или начинать активные действия. По ходу преследования необходимо принять все меры по информированию руководства о своем местонахождении и поведении объекта. Для этого рекомендуется… Орден. Инструкция поиска (ч. 4, п. 11, п.п. 7)
Пролог

– Привал! – громко скомандовал командир группы и поднял бинокль.

Трое плечистых парней немедленно облюбовали удобные камни, затянутые мягким лишайником. Положив на колени свое оружие, они с наслаждением вытянули натруженные ноги.

Поисковая группа находилась на северном склоне высокого гольца, довольно близко к его вершине. Далеко внизу остались густые заросли тонких лиственниц и сосен, непролазный бурелом кедрового стланика сменился отдельными кустиками, цепляющимися за глыбовую осыпь, тянущуюся до самого верха горы. Высота была довольно приличной, здесь до сих пор сохранились отдельные островки зернистого, тяжелого снега.

Четвертый член отряда, молоденькая девушка, присела, прислонила мощную винтовку к высохшему стволу стланика и принялась увлеченно выискивать среди вытаявших кустиков брусники гроздья прошлогодних, сладких ягод. Покосившись в ее сторону, командир недовольно поморщился, припал к окулярам, палец лег на регулятор резкости.

Мощные линзы хорошего бинокля приблизили сероватое пятно наледи, возле которой отряд провел ночь; взгляд скользнул дальше, в сторону далекого безобразного шрама, оставшегося на месте таежного ручья. Старатели уже давно отработали эту россыпь, изуродовав долину на несколько километров. Кроме старых следов золотодобычи и триангуляционного пункта на уплощенной вершине гольца, других заметных следов человеческой деятельности здесь не наблюдалось.

Маленький отряд поисковиков был заброшен сюда еще вчера утром. Самолет выбросил парашютистов над сырой марью, при этом двое ребят, пробив торфяную корку, здорово вывозились в болотной грязи и вымочили свою одежду. Но лучшей площадки в этих местах попросту не нашлось; от выхолощенного русла ручья пришлось бы идти гораздо дольше, а приземление на каменную осыпь чревато почти неизбежными переломами ног. После марш-броска выйдя в заданный район, оперативники прочесывали его вот уже на протяжении тридцати часов. Их не остановило и наступление темного времени суток. В этих высоких широтах в июне можно было различать крупный текст даже в полночь, а кроме того, у каждого был прибор ночного видения с запасом батарей. Максимум, что они могли себе позволить, – полуторачасовой привал неподалеку от наледи.

Однако поиск никаких результатов так и не принес. Отряд спугнул одинокого изюбра, нашел несколько давних кострищ, засыпанный разведочный шурф и россыпь старых бутылок возле геодезического знака. В это пустынное место они шли с надеждой на более значительные находки– издалека здесь виднелся некий странный белесый предмет в окружении сверкающих блесток. Но при ближайшем рассмотрении он оказался обычным медвежьим черепом, надетым на ржавую перфораторную штангу, вбитую в отвалы старой геологической траншеи. При ее проходке взрывы засыпали всю округу крупными пластинами светлой слюды, она и давала такие странные отблески.

Командиру смертельно хотелось присесть рядом со своими ребятами, ходьба по этим проклятым камням вымотала его до дрожи в коленях. Но приходилось крепиться, не показывать вида. Иначе придется потерять часть самоуважения, ведь эта зеленая девушка, навязанная в группу незадолго до вылета, держалась с таким видом, будто находится на прогулке в городском парке. Проклятая практикантка вот уже больше суток легко прыгала по шатающимся камням; в душе каждый член отряда неистово надеялся, что она непременно сломает ногу и можно будет наконец-то отдохнуть по-настоящему. Но тщетно. Девчонка шагала как заведенная и даже на привалах не спешила присаживаться, вечно находила себе какое-нибудь глупейшее занятие. То разбирала свой карабин, проверяя, нет ли влаги или мусора в механизме, то просто бродила вокруг стоянки, пугая пушистых пищух и с явным восторгом изучая скудную северную флору. В общем, вела себя как простая беззаботная туристка на загородной прогулке.

Бойцы поначалу сыпали шутками и советовали угомониться, обещая в случае полной потери сил ее добить, согласно неписаным законам тайги. Но вскоре приуныли. Крепкие мужики теперь выглядели как выжатые тряпки, при каждой остановке они немедленно падали куда придется, вытягивая натруженные ноги. Крутой склон и шаткая осыпь быстро вымотают даже опытного ходока. Командир все еще держался, стыдно было показывать свою усталость перед девчонкой. Но силы его были уже на пределе, а она по-прежнему держалась как ни в чем не бывало; к ней даже грязь не липла – ее камуфляж был будто только что из-под утюга. Другую уже бы давно на руках тащили, а эта знай себе скачет козой и в ус не дует. Вон на бруснику набросилась, будто делать ей больше нечего.

Почувствовав близкое движение, он повернулся, хмуро уставился на подошедшую практикантку. Та, вешая карабин на плечо, вежливо поинтересовалась:

– Мы долго тут стоять будем?

– А что? – раздраженно спросил командир.

Чуть смутившись, девушка пояснила:

– Мне отойти надо. Ненадолго.

– Ничего, можешь прямо тут располагаться, – смог пошутить один из бойцов. – Только будь добра, встань по ветру: и мне виднее будет, и ароматы тайги не пострадают.

Практикантку не смутила столь грубая шутка, за последние сутки она наслышалась и не такого. Командир кивнул:

– Ладно! Только недолго! И карабин не бросай.

– Будет на что облокотиться, – не унимался остряк.

Девушка быстро направилась вниз по склону. Дождавшись, когда ее спина скроется среди кустов стланика, командир немедленно плюхнулся на давно облюбованный камень, потянулся всем телом, ощущая, как под его весом хрустит корявая корка высохшего лишайника.

– Что, Бидон, тяжелый день? – понимающе поинтересовался все тот же юморист.

– Ты-то хоть помолчи! – тяжело вздохнул командир. – И откуда она только взялась на наши бедные головы?!

– К гадалке не ходи – всю жизнь проторчала в Монастыре!

– Что там той жизни? Вряд ли ей больше двадцати.

– Я с этими монашками уже сталкивался. Они все там такие бешеные. Я бы тоже сбрендил, если б годами баб не видел. Долго нам еще здесь бродить?

– Правила забыл? – сурово произнес командир. – Так я их быстро напомню. Согласно инструкции, в случае пробоя второго порядка поисковые работы должны проводиться в течение сорока девяти часов после инцидента. Учитывая срок заброски, нам надо продолжать прочесывание еще восемь часов.

– Пристрелите меня, братцы! – взвыл остряк. – Да мы уже все вокруг осмотрели, нет тут ничего! Уходить надо!

– Нельзя, – командир покачал головой, – правила составляли грамотные люди. Хотим мы того или нет, надо продержаться еще треть суток.

– Но ведь тут все чисто!

– Точно так думали наши европейские коллеги около двадцати лет назад. – Тон командира был казенно сух. – Они свернули поиск за четыре часа до окончания срока. В результате произошла крупная авария на местной атомной электростанции.

– Да какие тут катастрофы! Геодезическая вышка развалится? Старатели бульдозер пропьют? Давай быстро решай: или этой монашке ноги поломаем, чтоб больше не скакала, или выдавай нам стимы!

Ничего не ответив, командир потянулся к рюкзаку. Бойцы оживились, разбирая шприц-тюбики с мощным стимулятором. Эта химия могла поднять в бой даже мертвого, на ней можно продержаться около двадцати часов, если вовремя повторить прием. Потом следует неизбежная расплата – отлеживаться, приходя в себя, придется более суток, выпив при этом ведро воды. Но через восемь часов они спокойно спустятся вниз, вызовут по спутниковому телефону вертолет. К тому времени вопрос о его аренде в местном авиаотряде будет решен.

– Прячь. – Последний боец протянул аптечку на-зад.

– Практикантка перебьется! – уточнил повеселевший болтун. – У нее и так скипидара полная задница.

Командир уложил коробку в большой карман рюкзака, сделал себе укол прямо через штанину, отбросил выжатый тюбик. Проследив за его полетом, он внезапно насторожился. Слюдяной отвал, на который упал шприц, был какой-то странный, отличный от других куч вывороченной породы. Не задумываясь, оперативник встал, подошел поближе, склонился. Да, усталость взяла свое, поисковик потерял обычную бдительность – в прежнем, свежем состоянии командир не вел бы себя так беспечно.

Крупные пластины слюды лежали неправильно. Соседние кучи блестели гораздо сильнее, плоские кристаллы, приглаженные водой и ветром, лежали на боку, как рыбья чешуя. Этот отвал был совсем другим, его поверхность была явно нарушена, причем случилось это недавно. Командир наклонился еще ниже, разглядывая влажноватое углубление в сыпучей породе. Он вздрогнул, когда увидел, что оттуда на него пристально уставился желтоватый глаз. В следующий миг слюдяная куча взорвалась, выпуская стремительное тело.



Девушка лежала в густых зарослях стланика на маленькой проплешине, сплошь затянутой пушистым ковром ягеля. Она предусмотрительно постелила полиэтиленовый плащ, носимый в кармане разгрузочного жилета – теперь ее одежда не пострадает. Рядом стояли ненавистные высокие ботинки с комками носков, натруженные ступни приятно обдувало легким ветерком. Хотелось лежать так целую вечность, но нельзя: командир группы четко сказал – привал недолгий.

Она почти проклинала свою судьбу, ей все представлялось совсем не так. Нормальные выпускницы спокойно проводят свои два месяца практики в рабочих буднях европейских баз, где им всегда найдется подходящая работа, и они не чувствуют себя неполноценными. А ей в первый же день пришлось столкнуться с «синей тревогой», лететь за тысячу километров, прыгать с самолета в болото. Нет, она вовсе не возражала против подобных приключений – вся проблема была в здешнем коллективе. Опергруппа состояла из крепких мужчин, сбитых в дружную команду. С самого начала они смотрели на нее весьма косо, практикантка никак не вписывалась в их ряды. Каких трудов ей стоило держаться с бодрым видом, не показывая, насколько выдохлась. Если бы они двигались еще минут десять, скорее всего, она бы не выдержала, выдала чем-нибудь свою усталость. Ей впервые стало радостно за свой слабый пол. Пользуясь правилами приличия, она могла на привалах уходить в кусты, где можно было не притворяться, отлеживаться на плаще пять – десять минут, массировать ноги, закусывая губы от боли и жалея себя. Потом надо поправить одежду, тщательно затянуть ботинки, свернуть пленку, спрятав в карман разгрузочного жилета, вернуться назад с беззаботным видом, глупо восхищаясь окрестными пейзажами и на голом упрямстве держась от искушения плюхнуться рядом с оперативниками.

Внезапно девушка насторожилась, она ощутила странную колючую судорогу, быстро проскользнувшую по телу, спина напряглась сама собой, выпрямляя позвоночник в струну. Осознать значение этих тревожных симптомов практикантка не успела – рядом оглушительно протрещала короткая пулеметная очередь, следом раздался истошный крик и все стихло.

Навыки, приобретенные в Монастыре, не выбьет никакая усталость. Девушка мгновенно поднялась, переворачиваясь на колени, еще в движении на миг закатила глаза, выходя в боевой режим. Рука обхватила цевье карабина, вторая мгновенно опустила предохранитель. Оружие было взведено заранее, но она, подчиняясь вбитой привычке, оттянула затвор. Из-под него выскочил спецпатрон, упал на землю, тревожно краснея своей странной маркировкой на светлом фоне ягеля. Автоматически запомнив, что обойма уменьшилась, девушка скользнула в кусты, возвращаясь к месту привала.

В босые ступни впивались ветки и острые грани камней, но она не обращала на это внимания. Два-три шага, мгновенная остановка, легкое изменение курса. Ствол карабина не останавливается, рыскает из стороны в сторону, выискивая малейшую угрозу. Все тихо, но так даже хуже: скрытая опасность страшнее явной. Густые заросли быстро закончились, девушка скользящим шагом продолжала двигаться наверх, нащупывая подошвами каждый камень. Ей очень не хотелось упасть рядом с местом, где так страшно кричат и стреляют.

На месте привала все осталось почти по-прежнему – четверо крепких мужчин и пять темно-зеленых рюкзаков. Но даже издалека она сразу поняла – здесь все кончено. Командир лежал возле самой канавы, его голову скрывал слюдяной отвал, двое поисковиков изломанными куклами развалились возле своих камней, третий был чуть подальше в такой позе, будто его туда отбросило. Никто не шевелился.

Нервно поводя карабином, девушка направилась вверх по склону, огибая стоянку по крутой дуге, стараясь не пропустить взглядом ни одного уголка, где мог бы затаиться неизвестный враг. Внезапно она замерла, оружие дрогнуло, руки на миг ослабли. На снежном языке, выползающем из канавы, виднелся отчетливый след. С такого расстояния трудно разглядеть подробности, но было ясно – его не мог оставить никто из оперативников. Для этого необходимо хорошо разбежаться, прыгнуть примерно на четыре метра, оттолкнуться ногой от снежной подушки и улететь еще дальше – на дно рва. Поисковикам это было ни к чему. Противник все еще оставался там, по крайней мере практикантка на это надеялась.

Действовать нужно быстро: враг может уползти по дну канавы, а она тянется почти на сотню метров, дно практически не просматривается. Девушка рванула застежку вытянутого подсумка, горячую ладонь приятно остудил прохладный металл ребристой «лимонки». Усики чеки были согнуты в стороны, но она рванула кольцо с такой яростной силой, что даже этого не заметила, плавно разжала пальцы. Стальная скоба отлетела в сторону, жалобно звякнула на камнях; выждав одну секунду, практикантка ловко швырнула спецгранату в цель, быстро припала на колено, опасаясь пострадать от осколков.

Близкий взрыв довольно болезненно ударил по ушам, выбросил из канавы кубометр снега, перемешав его со слюдой. Где-то рядом басовито прогудел увесистый осколок, среди скальных останцев загуляло эхо. Вскочив, девушка бросилась вперед, непрерывно стреляя в облако дыма и пыли. В голове четко работал счетчик боеприпасов, она прекратила стрельбу в десяти метрах от канавы, одним слитным движением выщелкнула пустую обойму, вставила новую. Карабин взводить не пришлось: последний патрон оставался в стволе.

Встав над канавой, она не сдержала досадного вскрика. Здесь ее никто не ждал. След уходил дальше, в ту сторону, где противоположный конец выработки скрывался в зарослях стланика. Враг не стал продолжать схватку; перебив оперативников из засады, он немедленно ушел, не связываясь с настороженной практиканткой. Что ему одна-единственная девушка при таких аппетитах? В этой дикой местности делать больше нечего: забрав четыре жизни, он выиграл себе несколько лишних часов существования. Убивая дальше, противник может дойти до густонаселенных мест или объектов повышенной опасности и тогда…

А ведь начиналось все довольно неплохо.

Часть первая

Сказочная тайга

Глава 1

– Ветрова Алина по вашему приказанию прибыла!

Девушка статуей застыла в дверях. Она с горечью поняла, что прибыла самой последней. Задержка произошла по вине приемщицы, но всякие оправдания здесь бессмысленны. Вытянувшись по стойке смирно, Лина немигающим взглядом уставилась поверх макушки Мюллера.

Никто не мог сказать, почему эта грозная женщина носит такую странную мужскую кличку, хотя нельзя не признать – прозвище ей здорово подходило. О настоятельнице вообще мало что было известно достоверно. Великой тайной являлось все: от возраста до имени. К ней всегда обращались обезличенно или, очень редко, по должности. Сколько Лина себя помнила, Мюллер всегда была неизменной: крупная мужеподобная женщина с короткой стрижкой, грубым голосом, в неизменном брючном костюме темно-синего цвета. Самая избитая сплетня, обыгрывая все эти факты, уверяла, что настоятельница является плохо замаскированным мужчиной, кое-кто заикался даже о гермафродитизме. Некоторые недалекие воспитанницы опускались до того, что пробовали строить глазки, что приводило к очень негативным последствиям.

Сама Лина иногда думала, что их грозная наставница – вообще не человек. Невозможно было поверить, что подобное существо могло зародиться и вырасти естественным путем. Ленка, регулярно посещающая своих родителей, часто пересказывала подругам содержание различных гражданских фильмов ужасов. Некоторые просто до боли напоминали настоящую биографию настоятельницы: рождение в секретной лаборатории, содержание в бронированной клетке, затем кровавый бунт против создателей. Правда, режиссеры никогда не отправляли своих монстров на пенсию – истязать детей в стенах специфического учебного заведения. Немудрено, вряд ли подобный конец сильно понравится нормальным зрителям.

Почувствовав на себе холодный взгляд, более подходящий тропической анаконде, чем человеку, Лина внутренне поежилась, с трудом сохранив при этом бесстрастное лицо. Сокрушенно покачав головой, Мюллер язвительно произнесла:

– Ветрова! Как приятно, что ты все-таки надумала посетить наш маленький девичник. Если я когда-нибудь надумаю умирать, то обязательно пошлю тебя за смертью. У меня будут весьма неплохие шансы получить вечную жизнь!

Девушка усомнилась, что смерть настолько неосторожна, что рискнет приблизиться к настоятельнице, и поспешно отчеканила:

– Виновата! Обещаю, это больше не повторится!

– Если бы я верила вашим лживым обещаниям, здесь бы давно дымилась радиоактивная пустыня! Встать в строй!

– Есть!

Лина поспешно пристроилась рядом с двумя подругами, тихо радуясь, что благодаря своему невысокому росту ей не надо расталкивать их в стороны. Вытянувшись в струну, она замерла, сливаясь с окаменевшими старшими воспитанницами. Посверлив ее тяжелым взглядом, Мюллер, сложив руки за спиной, заявила:

– Раз уж вы все соизволили наконец явиться, то можно приступать к делу. Сразу огорчу плохим известием: наше руководство приняло окончательное решение. Оно посчитало, что вам больше нечего нежиться в стенах нашего курортного заведения. Что ж, лично я этому рада! Избавившись от трех никчемных дармоедок, мы сэкономим немало продовольствия. К моему великому удивлению, дегенераты, в силу чудовищного недоразумения командующие отделом распределения, не стали направлять вас сразу на панель, где вам самое место. Вместо того чтобы использовать шалав по прямому назначению и получить для Ордена хоть немного денег, они решили по-своему. Впрочем, может, это и верно, с такими отвратительными рожами, как у вас, придется в поте лица вкалывать круглые сутки, чтобы заработать на буханку черного хлеба. Не так ли?

– Так точно!!! – хором выкрикнули девушки.

– Рада, что вы со мной согласны! Ну что же, целых два месяца вы проведете вне стен вашего любимого заведения, работая в различных филиалах Ордена. Если наши руководящие дегенераты останутся довольны результатами, то ваша жизнь несколько изменится. Вы получите постоянное назначение и больше не будете меня раздражать своей беспросветной тупостью. Если кто-то из вас собирается провалить практику и еще один год осквернять своей вонючей тушей стены моего почтенного заведения– милости прошу! Но хочу сразу предупредить – ваша жизнь наполнится крайне неприятными моментами, а так как ставить на довольствие я вас больше не буду, то придется питаться тем, что кто-то уже съел до вас. Есть желающие остаться?

– Никак нет!!!

– Врете! – убежденно заявила Мюллер. – Я вас, шалав, насквозь вижу! Ну да ладно, надеюсь, что хоть эхо моих слов сохранится в ваших пустых головах. Очень не советую опозориться, я обещаю: вас встретят здесь не очень приятно. Подробности опускаю, но клянусь, такого кошмара вы не увидите ни в одном из этих дурацких фильмов ужасов. Запомнили?

– Так точно!!!

– Очень сомневаюсь. Такие дуры, как вы, каждое утро в паспорт заглядывают, чтобы не забыть свою фамилию. Впрочем, неважно. Итак, Меркулова Виктория?

– Я!

– Балтийский регион. Стокгольм. Степанова Елена?

– Я!

– Центрально-Российский. Екатеринбург. Ветрова Алина?

– Я!

– Восточно-Российский. Хабаровск. Все поняли?

– Так точно!!!

– Ну что же, будем надеяться! Не буду вас поздравлять, мне до сих пор не верится, что вы можете понимать членораздельную речь, так что нечего напрасно переводить слова. Немедленно отправляйтесь в канцелярию, там вам выдадут направления, документы, деньги и билеты. До полудня соберите все свои жалкие лохмотья, вас начнут развозить по начальным точкам маршрутов. И не забудьте захватить с собой линейки, чтобы по окончании практики вы могли сравнить друг у друга общий метраж встреченных вами членов. Понятно?

– Так точно!!!

– Ну, это вы точно поняли хорошо и наверняка запомните, даже не сомневаюсь. Марш отсюда! Ветрова, а тебя я попрошу остаться.

«Семнадцать мгновений весны» здесь крутили каждый год. Ленка не выдержала, еле заметно улыбнулась. Реакция была мгновенной:

– Степанова!!!

– Я! – перепуганно выкрикнула девушка.

– Не подскажешь ли нам причину твоего бурного веселья? Кто знает, может, мы посмеемся вместе?

– Виновата!

– Ну, раз виновата, то будем наказывать! Времени до полудня еще вполне достаточно, почистишь все унитазы в учебном блоке.

Глядя на вытянувшееся лицо воспитанницы, Мюллер ехидно поинтересовалась:

– Чем-то недовольна?

– Никак нет!

– Вот как? А мне почему-то показалось наоборот! Ты наверняка хотела успеть сделать прическу на интимном месте и выбрить задницу, а я помешала твоим наполеоновским планам! Но ничего не поделаешь – приказ есть приказ, тебе придется его выполнять. Кстати, если я замечу на унитазе хоть маленькое пятнышко, то вытру его твоей пустой головой, все равно она больше ни на что не годится. Более того, с получившейся прической и своей волосатой, небритой задницей ты отправишься покорять большой мир. Все поняла?

– Так точно!

– Марш отсюда!

Сказать, что Вика с Леной вышли быстро, это не сказать ничего – они попросту испарились. Лина лихорадочно перебирала в голове все события последних дней. Она была совершенно уверена, что Мюллер собирается устроить ей жестокий разнос, но не знала, за что именно. Самое страшное из прегрешений произошло два дня назад. В читалку учебного корпуса одна из младших тайком пронесла привезенный из отпуска женский эротический журнал. Он поспешно пошел по рукам; Лине удалось увидеть несколько неправдоподобных, каких-то искусственных парней с минимумом одежды или даже вовсе без нее. Но тут вошла инструктор, погнала всех старших на практические занятия. Некоторые из более удачливых девушек уверяли, что на последних страницах можно было хорошо рассмотреть член.

Под рентгеновским взглядом Мюллера Лина почувствовала, что еще немного – и начнет дымиться. Она приготовилась к любой каре, но первые слова настоятельницы едва не выбили ее из равновесия:

– Не передумала?

– Что? – не поняла девушка.

– Как я и говорила, – снисходительно констатировала Мюллер, – вы все беспросветные дуры! Ты хоть смутно помнишь о своем идиотском заявлении?

– Так точно! Оно даже ночью стоит у меня перед глазами!

– Перед глазами у тебя стоит тот вонючий член, который ты так и не увидела в читальном зале. Понравился журнальчик?

– Не могу знать! – выкрикнула Лина.

Девушка отчетливо поняла, что пропала окончательно, и пожалела, что до сих пор не похоронена. Ее удивляло только то, что она стоит здесь совершенно одна, ведь в позорном просмотре участвовало довольно много воспитанниц. Но, как бы там ни было, признаваться ни в чем нельзя, иначе пострадают другие подруги. Перед глазами выросла вереница чудовищно грязных унитазов, уходящая в бесконечность. Она поняла, что ее практика накрылась медным тазом. Но Мюллер все продолжала удивлять. Заложив руки за спину, она принялась мерить кабинет от стены к стене:

– По своим психофизическим параметрам ты не соответствуешь требованиям, предъявляемым к составу оперативных групп. Твой рост на семь сантиметров ниже минимально рекомендованного, масса тела тоже невелика, тебя задавит любой рослый противник одной голой силой. Черты характера и вовсе не подарок: ослиное упрямство, ненормальная склонность к обсуждению приказов, эмоциональная неустойчивость, низкая коммуникабельность. Это не те качества, что ценятся среди людей, чья жизнь может зависеть от твоих действий.

Лина слушала настоятельницу молча, не дрогнув ни одним мускулом. Но мысленно она не умолкала ни на мгновение, ее губы еле заметно шевелились, дерзко противореча всем высказываниям Мюллера: «Да, я невысокая, но зато очень хорошо прыгаю, достану любого дядю. Легкая, но благодаря этому могу очень быстро передвигаться. Меня не страшит любой противник, ведь мои удары подобны сверкающим молниям. Я упряма, но с блеском выполню любой приказ. Я спокойнее скалы – я сама как скала. А коммуникабельность – откуда ей взяться? С одиннадцати лет я не покидаю стен этого жуткого Монастыря, где не вижу никого, кроме нескольких женщин, других воспитанниц и единственного мужчины – старого привратника Матвея».

Резко повернувшись, Мюллер поинтересовалась:

– Ты хотела что-то сказать?

– Никак нет!

– Хотела! Только боишься до недержания мочи! Вот что я тебе хочу сказать: как сенс ты тоже абсолютно ничего не стоишь, но в Южно-Российском регионе есть неплохая вакансия для полных бездарей. Тебе там найдется довольно неплохое местечко – солнце, фрукты, горячие парни. Будешь дежурить на подхвате во время облегченных вахт. Такой шалаве, как ты, – полная благодать. Ну как?

Судорожно сглотнув, Лина покачала головой, не глядя на Мюллера:

– Не могу согласиться! Прошу вас, позвольте мне пройти выпускную практику в любом оперативном отделе!

– Значит так? – угрожающе пророкотала настоятельница. – Ну что же, можешь радоваться – твоя взяла! В силу чудовищного недоразумения ты считаешься лучшей ученицей старшего курса, со всеми вытекающими последствиями. Твоя привилегия – выбор условий практики. Если еще не передумала, то, согласно заявлению, направишься в оперативный центр города Хабаровска, тебя включат в состав поисковой группы быстрого реагирования. Там частенько случаются ложные тревоги, ты вволю попутешествуешь по непролазным дебрям, цепляя на свою тощую задницу энцефалитных клещей. Может, с оказией даже попадешь в Заполярье. Это далековато, но там частенько не хватает сотрудников, вот и привлекают из соседних филиалов. Летом там очень хорошо – целых два дня в году. По окончании теплой поры в туалет надо прихватывать пилу, иначе не избежать неприятностей. Учти, на твоем месте любая уже давно бы до зеркального блеска вылизала мои ботинки, слезно уговаривая отправить в Южно-Российский регион. Даю последний шанс, ну?

– Хабаровск, – твердо ответила Лина.

– Перечишь? – прошипела настоятельница.

Девушка отчетливо поняла – она сейчас очень близка к тому, что отправится помогать наказанной Ленке. Но даже явственное видение шеренги унитазов не заставило ее изменить своему давно обдуманному выбору:

– Никак нет! Просто прошу вас удовлетворить мое заявление!

– Поисковики тебя удовлетворять будут, разложив прямо на оленьем пастбище вместе с твоим безграмотным заявлением! Не пояснишь ли своей любимой настоятельнице, чего тебя понесло именно к ним? Или предполагаешь, что у оперативных работников самые длинные члены?

– Никак нет! Я считаю, что с моим низким уровнем восприятия совершенно нечего делать в центрах обнаружения и аналитических группах. Штабная и координирующая служба не привлекает. Для сотрудников кризисных центров и бойцов спецотрядов мне не хватает физических данных. Я просто не сумею управиться с их тяжелым вооружением. В боевые дружины на практику не берут. Поэтому, на мой взгляд, для меня остается только оперативная или техническая работа. Но к последней меня вряд ли допустят – это прерогатива мужчин.

– А с чего ты вдруг решила, что на оперативной работе нужны такие полные кретинки? – ухмыльнувшись, поинтересовалась Мюллер.

– Я смею надеяться!

– Ну так вот что я тебе скажу про оперативную работу! – От голоса настоятельницы задрожали вековые стены. – Первым делом тебя там обязательно трахнут. Вторым делом – снова трахнут. Тебе придется стараться вовсю, обслуживая коллектив горячих мужчин в течение целых двух месяцев. Ты для них будешь просто подарком судьбы, скрасившим скучные будни. Поняла?

– Так точно! – выкрикнула Лина и сжала губы.

– Что-то не нравится?

– Никак нет!

– Конечно, что тут может не понравиться! Все наши проститутки, и ты первая, только и мечтают о такой практике, так что тебе невероятно повезло. Рада?

– Так точно!

– Я в этом и не сомневалась! Но вот что хочу тебе по-дружески посоветовать. Как только окажешься снаружи, немедленно беги в ближайшую больницу и проси, чтобы тебя как можно быстрее стерилизовали. Если ты припрешься сюда после практики беременной, я своими руками немедленно сделаю тебе аборт без всяких инструментов и наркоза. Понятно?

– Так точно!

– Нет, – угрожающе прошипела настоятельница, – ты меня так и не поняла. Посмотри сюда!

Перед лицом Лины замерла огромная ладонь, габаритами и формой напоминающая помятую штыковую лопату. Бугрились гипертрофированные костяшки указательного и среднего пальцев, ребро ладони было покрыто окостеневшей, мозолистой кожей. Девушка внезапно вспомнила ночные страшилки о том, как Мюллер рубила руками головы плохо успевающим воспитанницам. Сейчас они уже не казались ей смешными, она автоматически сжала свои слабые кулаки. С начала обучения Лина хорошо понимала, что вряд ли сможет когда-нибудь дробить каменные стены, и не стала развивать технику разрушения твердых предметов, для чего требовалось сурово закалять руки в ущерб ловкости пальцев. По сравнению с кулаком настоятельницы ее собственный выглядел просто младенческим.

– Рассмотрела? – спросила Мюллер.

– Так точно!

– Запомни: вот этими руками, без инструментов и наркоза! Вон отсюда!

Сказать, что выпускница выскочила из кабинета быстро, – значит не сказать ничего. Закрыв за собой дверь, она едва не упала от противной слабости в коленках. Столь долгое общение с Мюллером могло свалить с ног молодого индийского слона. По коридору промчались три ученицы из младшей группы, сочувственно покосились в ее сторону. Тряхнув головой, девушка снялась с места, упругим, легким бегом направляясь в сторону канцелярии. Возле входа ее дожидались Вика и Ленка. Завидев в их руках большие конверты, она издалека воскликнула:

– Вы уже все?

– Там дел всего на одну минуту, – ответила Вика. – Как ты?

– В одной секунде от инфаркта, – вздохнула Лина.

– Чего она тебя оставляла? – нетерпеливо спросила Ленка.

– А, так! Усиленная клизма. Тебе не повезло гораздо больше.

– Ладно, я побежала. Надо еще успеть отдраить эти проклятые унитазы.

Вальтер Скотт

Ленка исчезла, а Вика поинтересовалась:

Антикварий

– Ну как?

– Опергруппа. Мюллер хотела загнать на юг, но я не отказалась от своего заявления.

Я знал Ансельмо. Умный, осторожный, Он с мудростью лукавство сочетал. Бывал он и капризен, как ребенок, Он быстро мог утешиться игрушкой: Собраньем сказок с выцветшей гравюрой, Иль звяканьем заржавленной медали. Иль старой песенкой, впервые спетой Над колыбелью короля Пипина.
– Дурная! Да туда половина наших мечтает попасть! Тем более на лето! Хоть бы море увидела!

От автора

– Нет. Это не для меня. А в местной опергруппе вакансий никогда нет, ты же сама понимаешь, туда очередь на век вперед.

Настоящей книгой завершается серия повествований, задуманных с целью описать шотландские нравы трех различных периодов: «Уэверли» охватывает эпоху наших отцов, «Гай Мэннеринг» — время нашей юности, «Антикварий» же относится к последнему десятилетию восемнадцатого века. Я стремился — особенно в двух последних произведениях — искать прообразы главных действующих лиц в той части общества, которая менее всего поддается воздействию всеобщей взаимной полировки, постепенно сглаживающей различия в нравах разных наций. С той же средой я связал и многие сцены, в которых старался изобразить игру страстей более высоких и бурных, потому что люди низших классов меньше привыкли подавлять свои чувства и потому что — в этом я вполне согласен с моим другом Вордсвортом — они редко упускают случай выразить их сочным и чрезвычайно сильным языком. Этим, по моему мнению, отличаются жители сельских местностей моей родины, представители среды, с которой я давно и близко знаком. Античная сила и простота их языка, часто уснащенная восточным красноречием Священного писания в устах наиболее развитых из них, придают пафос их горю и достоинство их негодованию.

– Значит, Хабаровск?

Я больше заботился о подробном описании нравов и обычаев, нежели об искусном и сложном развитии сюжета, и могу лишь пожалеть, что не был в силах объединить оба эти требования, предъявляемые к хорошему роману.

Похождения подлого «чародея» могут показаться надуманными и малоправдоподобными. Но мы за последнее время наблюдали гораздо более яркие случаи вреднейшего суеверия, и читатель может не сомневаться, что эта часть повествования основана на действительном происшествии.

– Да. Прививки от энцефалита сделаны, так что меня здесь больше ничего не держит.

Мне остается лишь выразить свою благодарность читателям за исключительно теплый прием, оказанный ими произведениям, в заслугу которым можно поставить разве что верность колорита, и почтительно откланяться, так как едва ли я буду еще иметь возможность обращаться к благосклонности читателей.

***

– Ладно, я побегу, а то кому-нибудь на глаза попадемся и будем дружно Ленке помогать.

К приведенным выше словам автора, предпосланным первому изданию «Антиквария», в настоящем издании необходимо добавить несколько слов, заимствованных из введения к «Хроникам Кэнонгейта» и касающихся личности Джонатана Олдбока.

Встав на пороге канцелярии, Лина бодро отрапортовала:

Замечу здесь, что, считая обращение к историческим событиям неотъемлемым правом писателя, я ни разу не вторгался в чью-либо частную жизнь. Конечно, черты разных лиц, до сих пор живых и уже умерших, с которыми я когда-либо встречался в обществе, неизбежно попадали под мое перо в таких произведениях, как «Уэверли», и в тех, что за ним последовали. Но я неизменно старался обобщать свои портреты, с тем чтобы они в целом казались плодом фантазии, хотя и сохраняли сходство с подлинными людьми. И тут я должен признать, что мои усилия не всегда увенчивались успехом. Встречаются люди с такой яркой индивидуальностью, что при описании их главной, наиболее характерной черты они сразу же встают перед вами во всем своем неповторимом облике. Так, образ Джонатана Олдбока в «Антикварии» отчасти списан с одного друга моей юности, который познакомил меня с Шекспиром и оказал мне ряд других неоценимых услуг. Мне казалось, что я очень тщательно замаскировал сходство и что этого человека не мог бы узнать никто из его современников. Однако я заблуждался и невольно выдал то, что хотел сохранить в тайне, ибо, как я узнал впоследствии, некий весьма почтенный джентльмен, один из немногих еще оставшихся в живых друзей моего отца и проницательный критик, после выхода в свет моей книги заметил, что он прекрасно знает, кто ее автор, так как узнал в антикварии характерные черты очень близкого друга семьи моего отца.

– Ветрова Алина! Прибыла для получения сопроводительного пакета на выпускную практику!

Мне остается лишь просить читателя не думать, что у моего уважаемого покойного друга была такая же родословная, как у мистера Олдбока, или что события его жизни походили на приключения, приписанные мной вымышленному лицу. В романе нет ни одного эпизода, взятого из действительности, за исключением разве того, что мой друг жил в старинном доме близ процветающего морского порта и что автору довелось быть свидетелем разговора между этим другом и содержательницей почтового дилижанса, разговора, весьма похожего на тот, с которого начинается история антиквария. Добрый, хоть и несколько раздражительный нрав, ученость, остроумие и шутливая веселость, некоторая чудаковатость, присущая старому холостяку, здравость суждений, подкрепляемых подчас своеобразием языка, — вот, по мнению автора, единственные особенности, роднящие детище его воображения с благожелательным и милым старым другом.

Рината Павловна медленно подняла голову. Эта седеющая крупная женщина отличалась редким для Монастыря благодушием, она была одной из немногих сотрудниц, повадками и обликом не напоминающей сторожевых овчарок, выращенных на человеческом мясе. Воспитанницы между собой нежно величали ее Буренкой. Приветливо кивнув выпускнице, она ласково произнесла:

Важная роль нищего в нижеследующем повествовании побуждает автора высказать несколько замечаний о людях этого типа, которые в прежнее время часто встречались в Шотландии, но теперь уже почти перевелись.

– Присядь, Алина.

Видя замешательство девушки, Рината Павловна покачала головой:

В старину в Шотландии было много таких нищих, которых отнюдь нельзя смешивать с нынешними, совершенно опустившимися бродягами-попрошайками. Те из них, кто постоянно скитался по определенной местности, обычно находили хороший прием как в сенях фермеров, так и на кухнях сельских джентльменов. Мартин, автор «Reliquiae Divi Sancti Andreae» note 1, написанных в 1683 году, рассказывает о некоторых представителях этого сословия в таких выражениях, что антикварий вроде мистера Олдбока пожалел бы о том, что они уже исчезли. Мартин высказывает мысль, что они происходят от древних бардов, и далее говорит: «Население, да и они сами называют себя „джоки“ note 2 и странствуют, выпрашивая милостыню. Они многое видят и слышат на своем веку и до сих пор помнят и могут воспроизвести «слоггорн» note 3 большинства древнейших шотландских кланов. С некоторыми из джоки я беседовал и нашел их разумными и сдержанными. Один из них сказал мне, что на всем острове их осталось теперь не более десяти человек, однако еще на его памяти их было так много, что одно время он входил в компанию из пяти человек, обычно собиравшихся на паперти церкви Сент-Эндрюс».

– Малышка, тебе надо привыкать. Там, снаружи, никто ведь не поймет, если ты станешь вскакивать по стойке смирно от любого громкого слова.

Этот тип шотландских джоки, по-видимому, давно вымер. Но нищий прежних лет, даже и в мое время, подобно «беккоху», ирландскому странствующему калеке, обретал себе приют не только тем, что жаловался на свои несчастья. Часто это был балагур и насмешник, который не лез за словом в карман и не стеснялся даже иной раз пройтись на счет людей уважаемых, ибо его заплатанный плащ давал ему привилегии старинного шута. Для такого «убогого», принадлежавшего к более уважаемому классу, очень важно было иметь хорошо подвешенный язык, то есть уметь вести быстрый и остроумный диалог. Недаром Бернс, который испытывал истинное наслаждение, беседуя с такими людьми, с такой мрачной решимостью взирал на будущее, когда, как ему казалось, и он сможет стать членом их странствующего братства. В своих поэтических произведениях Бернс упоминает о нем так часто, словно хочет сказать, что не считает подобное завершение своей судьбы таким уж невозможным. Так, в прекрасном посвящении своих сочинений Гэвину Гамильтону он говорит:

А не смогу коня взнуздать,На хлеб пойду я собирать.

Также в послании к Дэви, собрату-поэту, он указывает, что их деятельность может закончиться так:

Девушка нерешительно присела на край стула. Она действительно чувствовала себя не слишком удобно, расслабляясь в присутствии штатного сотрудника Монастыря. Буренка тем временем встала, ушла за стеллаж, заставленный пухлыми папками и боксами с компьютерными дисками, позвенела посудой, вернулась с маленьким подносом, поставила его на стол. Подвинув чашку в сторону Лины, она ласково произнесла:

Коль станет нам невмоготу,Ну что ж, пойдем просить.

Заметив, что:

– Выпей чаю, тебе надо хоть немного успокоиться после беседы с настоятельницей.

Искать в сарае кров ночной,Коль ты усталый и больной,

Поистине — беда! — бард, как истинный поэт, говорит о свободе и наслаждении красотами природы, способными уравновесить тяготы и необеспеченность жизни даже нищего. В одном из своих писем в прозе — не припомню, где именно, — Бернс обращается к этой мысли еще более серьезно, считая, что жизнь нищего неплохо приноровлена к его привычкам и материальным возможностям.

– Я спокойна! – чуть ли не выкрикнула девушка.

Но если Роберт Бернс без особого ужаса взирал на жизнь шотландского нищего восемнадцатого века, автор едва ли допустил ошибку, придав Эди Охилтри некоторую поэтичность и личное достоинство, не соответствующее его жалкой профессии. И в самом деле, вся эта категория нищих пользовалась известными привилегиями. Им охотна предоставляли приют в какой-нибудь служебной пристройке, а в обычном подаянии в виде куска хлеба им редко отказывал даже беднейший йомен. Все, что ему подавали, нищий распределял по различным мешкам, которыми была увешана его особа, и, таким образом, таскал с собой свое основное пропитание, которое он получал лишь за то, что дал себе труд попросить его. В домах дворян ему перепадали остатки мяса, а иной раз и старинная шотландская монета в двенадцать шотландских пенсов или, что то же самое, английское пенни — на нюхательный табак или виски. Собственно говоря, эти беспечные странники гораздо меньше страдали от подлинной нужды и недоедания, чем бедные фермеры, подававшие им милостыню.

А если, вдобавок к своим личным талантам, такой скиталец оказывался еще привилегированным «королевским молельщиком», или Голубым Плащом, это делало его аристократом среди людей его ремесла и обеспечивало ему уважение как весьма значительному лицу.

Укоризненно покачав головой, Рината Павловна произнесла:

«Королевские молельщики» образуют особое сообщество пауперов, которым король Шотландии, по принятому в соответствии с велениями католической церкви обычаю, раздавал определенную милостыню и которые, в свою очередь, должны были молиться за благоденствие государя и всей державы. Это братство все еще существует. Число его членов равно числу лет его величества, и в каждый день рождения короля к списку прибавляется новый Голубой Плащ. В этот же знаменательный день каждый «молельщик» получает новый плащ из грубой ткани голубого цвета с оловянной бляхой, указывающей, что он имеет право просить милостыню по всей Шотландии, причем на него и его собратьев не распространяются никакие законы, направленные против назойливого попрошайничества и всех других видов нищенства. Вместе с плащом каждый нищий получает кожаный кошелек, содержащий столько шотландских шиллингов note 4, сколько лет исполнилось монарху. Таким образом, усердие их молений о здравии короля подогревается личной заинтересованностью в предмете их забот. В этот же день королевский капеллан произносит перед «молельщиками» проповедь, хотя (как отметил один из преподобных джентльменов) это самые нетерпеливые и невнимательные слушатели на свете. Возможно, что, по их мнению, им платят за их собственные молитвы, а не за выслушивание чужих. Еще более вероятно, что причина заключается в стремлении — естественном, хотя и не особенно похвальном в людях столь почтенных — скорей покончить с праздничным церемониалом и перейти к ожидающему их сытному завтраку из хлеба и эля, ибо все нравственные и религиозные поучения увенчиваются советом джонсоновского «седого отшельника» новообращенному:

– Неужели ты думаешь, что так легко обманешь Буренку?

Эх, мой друг, глотни пивца!

Лина, услышав кличку, смутилась, а женщина, улыбнувшись, продолжила:

В отчетах казначейства можно найти много записей о вспомоществовании деньгами и одеждой этим престарелым «молельщикам». Следующая выдержка, любезно предоставленная мне архивариусом мистером Макдоналдом, может представить интерес для лиц, близких по вкусам к Джонатану Олдбоку из Монкбарнса.

– У тебя руки немного дрожат, да и присела ты с явным облегчением. После беседы с нашей строгой настоятельницей у многих отказывают ноги, причем не только у воспитанниц. Пей чай и обязательно попробуй печенье. Оно не из магазина – домашнее, мне сестра вчера прислала. Такого ты еще не ела, гарантирую.

ГОЛУБЫЕ ПЛАЩИ

Лина послушно поднесла чашку к зубам, неловко звякнула зубами о край.

В отчете сэра Роберта Мелвила из Мардокарни, помощника казначея короля Иакова VI, указаны следующие платежи:

Июнь 1590 г.

– Крепко тебе досталось, – посочувствовала Рината Павловна. – Что она хотела? Требовала забрать заявление?

Мистеру Питеру Юнгу, раздатчику милостыни, за 24 плаща голубой ткани для 24 стариков, соответственно возрасту его величества, на что ушло 168 локтей ткани по цене 24 шиллинга за локоть: всего 201 ф. 12 ш.

– Так точно!

За 16 локтей холста к упомянутым плащам по 10 шиллингов за локоть: всего 8 ф.

– Алина! Успокойся немедленно! Забудь про свой казарменный лексикон. В этом кабинете тебя никто не тронет, честное слово. Расслабься, считай, что перед тобой сидит одна из подружек. Ты же не обращаешься к ним по правилам учебного устава?

За вложение в 24 кошелька по 24 шиллинга: всего 28 ф. 16 ш.

Стоимость каждого кошелька 4 пенса: всего 8 ш.

– Никак нет! То есть… – Лина смутилась. – Извините, мне трудно говорить с вами как с обычным человеком.

За пошив упомянутых плащей: всего 8 ф.

В отчете Джона, графа Мара, генерального казначея Шотландии, и сэра Гидеона Мерри оф либанк, помощника казначея, также фигурируют Голубые Плащи:

– Понимаю. От подобных привычек очень нелегко отказываться. Ты, наверное, боишься, что в большом мире тебе придется нелегко?

Июнь 1617 г.

Джеймсу Мерри, купцу, за 306 с половиной локтей голубой ткани на плащи для 51 престарелого человека, соответственно возрасту его величества, по 40 шиллингов за локоть: всего 613 ф.

– Да. Я в Монастыре с одиннадцати лет.

Рабочим за переноску ткани в дом Джеймса Эйкмена, портного: всего 13 ш. 4 п.

За 6 с половиной локтей войлока для вышеупомянутых плащей по 6 шиллингов 8 пенсов за локоть: всего 43 ш. 4 п.

Упомянутым рабочим за переноску плащей из дома Джеймса Эйкмена во дворец Холируд: всего 18 ш.

– Знаю. А до этого с трехлетнего возраста воспитывалась на Алтайской базе, что немногим лучше. Не так ли?

За пошив упомянутых 51 плаща по 12 шиллингов за штуку: всего 30 ф. 12 ш.

– Так точ… То есть да.

За 51 кошелек для упомянутых бедных: всего 51 ш.

Сэру Питеру Юнгу на вложение 51 шиллинга в каждый из кошельков для упомянутых бедных: всего 130 ф. 1 ш.

Широко улыбнувшись, Рината Павловна мягко произнесла:

Тому же сэру Питеру на покупку хлеба и эля для упомянутых бедных: всего 6 ф. 13 ш. 4 п.

Тому же сэру Питеру для раздачи другим бедным: всего 100 ф.

– Не бойся, все будет хорошо. Мир сложен и прост одновременно, человек такое неприхотливое создание, что быстро привыкает ко всему. Тебе до смерти надоел наш Монастырь, но и большой мир представляется чем-то опасным, совершенно неизвестным. Ведь так?

В последний день июня доктору Юнгу, декану Уинчестерскому, раздатчику милостыни его величества, 25 фунтов стерлингов для раздачи бедным во время шествия его величества: всего 300 ф.



– Да. Вы правы. Восемь лет я не удалялась от Монастыря дальше главного полигона. Здесь нет телевидения и радио, вся информация о внешнем мире идет от немногих урезанных газет и рассказов подруг, изредка посещающих свою родню. Иногда мне кажется, что, кроме этих зданий, стрельбищ и учебного полигона, здесь больше ничего нет.

Мне остается лишь добавить, что, хотя институт «королевских молельщиков» все еще существует, их редко можно увидеть на улицах Эдинбурга, где они благодаря своеобразной одежде были раньше довольно характерными фигурами.

А теперь, описав род и вид, к которым принадлежал Эди Охилтри, автор хотел бы еще отметить, что, рассказывая об Эди, он имел в виду некоего Эндрю Джеммелза, старого нищего, которого много лет знали и должны еще помнить в долинах Галы, Твида, Этрика, Ярроу и прилегающих местностях.

– Не переживай, – тем же мягким тоном произнесла Рината Павловна. – Еще до вечера ты убедишься, что это не так. И не бойся большого мира, это он должен тебя бояться.

– Почему? – изумилась девушка.

Автор в юности неоднократно виделся и беседовал с Эндрю, но не помнит, имел ли тот звание Голубого Плаща. Это был замечательно красивый старик, очень высокий, с солдатской выправкой и речью воина. Выражение лица его свидетельствовало об уме, склонном к язвительности. В его движениях сквозило столько изящества, что возникало подозрение, не позирует ли он. Все его движения отличались такой удивительной четкостью и пластичностью, что он в любую минуту мог бы послужить моделью для художника. Ему был не свойствен жалостливый тон его собратьев. Потребности его сводились к пище и крову или малой толике денег, и он просил и принимал подаяние как нечто должное. Он мог спеть веселую песню, рассказать занятную историю и отпустить сочную шутку. Его остроты по глубине не уступали суждениям шекспировских шутов, но только он не прикрывался, подобно им, плащом безумия. Страх перед его насмешками, как и добрые чувства, которые питало к нему население, везде обеспечивали ему хороший прием. Действительно, острое словечко Эндрю Джеммелза, особенно если он метил в какую-нибудь значительную особу, облетало всю посещаемую им округу так же неизменно, как bon mot note 5 завзятого острослова распространяется в светском кругу. Многие из его удачных выпадов до сих пор живы в той округе, но они в общем носят слишком местный и личный характер, чтобы стоило их здесь приводить.

– Милая моя, посуди сама. Когда тебя восемь лет назад привезли в Монастырь, ты, после Алтайской базы, уже выделялась на фоне остальных учениц своей великолепной физической подготовкой и молниеносной реакцией. Здесь, под руководством наших опытных наставниц, из тебя сотворили то, что в современных фильмах называют машиной смерти.

По всему, что я о нем слышал, Эндрю многим отличался от обыкновенных бродяг. Так, он охотно играл в карты и кости со всяким, кто искал подобного развлечения. Это гораздо характернее для ирландского странствующего игрока, чем для шотландского нищего. Покойный доктор Роберт Дуглас, галасшильский пастор, уверял автора, что в последний раз видел Эндрю Джеммелза за игрой в брэг с одним богатым и знатным джентльменом. Для соблюдения должной дистанции стороны расположились у открытого окна замка, причем лэрд сидел в кресле внутри, а нищий — на табурете во дворе, игра же шла на подоконнике. Ставкой была порядочная кучка серебра. Когда автор выразил некоторое удивление, доктор Дуглас заметил, что лэрд, несомненно, был шутник и чудак, но что многие солидные люди в те времена, подобно ему, не усмотрели бы ничего особенного в том, чтобы провести часок за картами или беседой с Эндрю Джеммелзом.

– Я такой фразы не слышала.

Этот замечательный нищий обычно имел при себе — по крайней мере многие так думали — столько денег, что современные разбойники сочли бы их достаточной ценой за его жизнь. Однажды некий сельский джентльмен, известный своей скупостью, встретил Эндрю, высказал большое сожаление, что не имеет в кармане мелочи, а то дал бы ему шесть пенсов. «Я могу разменять вам фунт», — ответил Эндрю.

– Немудрено. Вам попросту не показывают такие фильмы. Наша уважаемая настоятельница считает своей главной задачей оградить вас от разлагающего воздействия современной загнивающей культуры. Но мы немного отвлеклись от главной темы. Сейчас, после восьми лет сурового обучения, ты можешь не бояться практически ничего. В большом мире много различных опасностей, но тебе не стоит их слишком опасаться. Наши технологии обучения очень древние и совершенствуются с каждым годом. Если бы подобными методиками обладала какая-нибудь страна, ее руководство могло всерьез рассчитывать на мировое господство. Так что не бойся, в крайней ситуации ты всегда сможешь воспользоваться боевыми навыками, мало кто в большом мире сумеет с тобой сравниться.

Подобно большинству людей, поднявшихся до вершин мастерства в своей профессии, Эндрю Джеммелз часто сетовал на упадок, который на его глазах претерпело нищенство. Как род занятий, однажды сказал Эндрю, оно теперь приносит на сорок фунтов в год меньше, чем когда он впервые взялся за это дело. В другой раз он заметил, что собирание милостыни в последние годы уже не занятие для джентльмена и что, будь у него хоть двенадцать сыновей, он и тогда не соблазнился бы мыслью воспитать даже одного из них так, чтобы тот пошел по стопам отца.

– Но я применяла их только в обычных учебных схватках!

Когда и где этот laudatur temporis acti note 6 окончил свои скитания, автор достоверно не знает. Но вероятнее всего, как говорит Бернс:

– Не переживай. Наше обучение бесследно снимает с воспитанниц множество обычных моральных запретов. В случае необходимости ты убьешь, даже не задумываясь и без всякого сожаления. Ты ешь, ешь, печенье очень хорошее.

Он умер смертью старых клячВ канаве за селом.

К портретам Эди Охилтри и Эндрю Джеммелза автор может присоединить еще один, полагая, что вместе они образуют как бы небольшую галерею, открытую для всего, что может осветить нравы минувших лет или развлечь читателя.

Чуть помолчав, Рината Павловна как-то нерешительно произнесла:

Сотоварищи автора по Эдинбургскому университету, вероятно, помнят худую, изможденную фигуру почтенного старого нищего, который стоял у снесенных теперь уже ворот в переулке Поттера и, ни слова не говоря, слегка кланялся и протягивал — нисколько не назойливо — шляпу в сторону каждого пешехода. Этот человек благодаря своей молчаливости и бледному, истощенному виду паломника из дальних стран собирал такую же дань, какую Эндрю Джеммелзу приносили его насмешки и величественная осанка. Говорили, что у него хватает средств, чтобы содержать сына, студента богословского факультета, у ворот которого просил милостыню отец. Молодой человек отличался скромностью и прилежно учился, поэтому какой-то его однокурсник, чьи родители принадлежали к не особенно высокому кругу, пожалел его и пытался утешить, любезно с ним разговаривая, когда увидел, что другие студенты, заподозрив тайну его рождения, совершенно от него отстранились. Старый нищий проникся благодарностью за такое внимание к сыну и однажды, когда приветливый студент проходил мимо, шагнул вперед, словно желая преградить ему путь. Студент вынул полпенни, думая, что дело идет о подаянии, но, к своему удивлению, выслушал изъявления признательности за проявленную к Джемми доброту, а затем — сердечное приглашение на обед в ближайшую субботу. «Подкрепимся бараньей лопаткой с картофелем, — сообщил нищий и добавил: — Наденьте чистую рубашку — у меня будут еще гости». У студента было сильное искушение принять столь сердечное предложение, как многие в подобном случае, вероятно, и сделали бы. Но так как его мотивы могли быть неверно истолкованы, он все же счел более осторожным, учитывая общественное положение старика, отклонить приглашение.

– Послушай, Алина, а может, тебе и правда лучше остаться в каком-либо региональном центре на более спокойной, приятной работе? Нет, не дергайся так возмущенно, я просто рассуждаю вслух. Ты ведь не просто молодая девушка – у тебя совсем нет навыков практической работы. Не делай такие страшные глаза – это действительно так. Да, я прекрасно знаю, что ты можешь перепрыгнуть через двухметровую стену, с закрытыми глазами разобрать станковый гранатомет и легко справишься с управлением современного боевого геликоптера, если вдруг в этом возникнет насущная необходимость. Но пойми, с этими агрессивными способностями ты – простая боевая машина. Да, вряд ли с тобой сможет сравниться хоть кто-то из будущих коллег. Большинство оперативников прошли укороченные, простые курсы и не слишком рьяно поддерживают свою физическую форму. Полных выпускниц Монастыря очень немного, мы не воспитываем кого попало, вас тщательно отбирают с детских лет, большинство отсеивается в ходе обучения. Но у них есть свое преимущество – опыт и знания, которые невозможно получить теоретическим путем. Учти, физическая подготовка для оперативников вовсе не главное. В случае, если ситуация действительно потребует жестких мер, они сразу вызывают мобильную группу поддержки. Подоспевший спецотряд может легко превратить в лунную поверхность несколько гектаров, вот для этого им и нужна большая физическая сила. Но тебя туда никогда не примут, сама понимаешь: не та комплекция, ты попросту не удержишь тяжелый «Тайфун». Прости, но с твоим телосложением прямая дорога в балерины.

Таковы особенности нищенства в Шотландии, о которых мы сообщили в пояснение к роману, где представитель этой профессии играет значительную роль. Мы полагаем, что доказали право Эди Охилтри на отведенное ему видное место, ибо знавали нищего, который играл в карты с важной особой, и другого, который давал званые обеды.

Не знаю, стоит ли упоминать, что «Антикварий» при его первоначальном выходе в свет был принят менее благосклонно, чем его предшественники, но с течением времени снискал равную, а в глазах некоторых читателей — даже большую популярность.

– А Нельма?

ГЛАВА I

– Ты видела эту женщину, ставшую легендой еще при жизни?

– Нет, конечно!

Карету кликните! Карету кликнуть! И пусть, кто кличет, кличет во весь голос! И пусть карету только кличет он! Что дал бы за карету я! О боги! «Chrononhotonthologos»
– В ней было под два метра роста, центнер мускулистого тела. При таких габаритах она, не снимая брони, пробегала стометровку менее чем за одиннадцать секунд. Ребром ладони легко перебивала стопку кирпичей, без труда могла порвать толстую книгу. Я могу долго перечислять ее невероятные достижения, но, думаю, общую идею ты уловила.

Прекрасным летним утром — это было в конце восемнадцатого века — молодой человек благородной наружности, направлявшийся в северо-восточную часть Шотландии, запасся билетом для проезда в одном из тех дилижансов, что ходят между Эдинбургом и Куинсферри, где, как показывает само название и как хорошо известно всем моим северным читателям, существует перевоз через залив Ферт-оф-Форт. Карета рассчитана на шесть пассажиров, не считая тех, которых кучеру случается подсадить в пути, стеснив этим людей, законно занимающих места. Билеты на проезд в этом малоудобном экипаже продавала пожилая особа с пронзительным взором и с очками на очень тонком носу, занимавшая на Хай-стрит подвал, куда вела крутая лестница в один пролет и где она предлагала тесемки, нитки, иголки, мотки шерстяной пряжи, грубое полотно и другие предметы женского обихода тем, у кого хватало смелости и умения спуститься в глубины ее жилища, не полетев вверх тормашками и не свалив многочисленные товары, которые были нагромождены по обе стороны этого крутого спуска и своим видом указывали на характер производившейся внизу торговли.

– Да.

Объявление, написанное от руки и наклеенное на выступавшую из стены доску, гласило, что дилижанс на Куинсферри, иначе — «Хоузская карета», отходит во вторник пятнадцатого июля 17**года ровно в двенадцать часов, дабы пассажиры успели воспользоваться приливом для переправы через Ферт-оф-Форт. Объявление в данном случае лгало, как обычно лгут все официальные объявления, ибо на колокольне Сент-Джайлза, а затем на Тронской церкви уже отзвонили этот час, а экипаж все еще не появлялся на указанной стоянке. Правда, было взято всего лишь два билета; возможно также, что у леди из подземного обиталища было соглашение с ее автомедоном, чтобы он при таких обстоятельствах немного запаздывал, — глядишь, кто-нибудь и займет свободные места! Может быть также, что означенному автомедону пришлось участвовать в похоронах и он задержался, снимая со своей колымаги траурные украшения; может быть, он замешкался, распивая со своим другом конюхом лишнюю четверть шотландской пинты; может быть… Короче говоря, он не появлялся.

К молодому человеку, уже начинавшему терять терпение, теперь присоединился товарищ по несчастью — много бывает таких мелких несчастий в человеческой жизни! Это был обладатель второго билета. Человека, который вознамерился отправиться в путешествие, обычно легко отличить от его сограждан. Сапоги, длинное пальто, зонтик, небольшой пакет в руке, шляпа, надвинутая на сурово насупленные брови, решительная и важная походка, краткие ответы на приветствия никуда не торопящихся знакомых, — все это признаки, по которым опытный пассажир почтовой кареты или дилижанса может даже издали узнать будущего спутника, приближающегося к месту встречи. И тогда умудренный опытом первый пассажир спешит обеспечить себе лучшее сиденье и как можно удобнее пристроить свой багаж до прибытия соперника. Однако наш молодой человек, не отличавшийся особой предусмотрительностью, да и вообще, за отсутствием дилижанса, лишенный возможности воспользоваться своим правом преимущественного выбора, развлекался тем, что старался угадать род занятий и звание того лица, которое теперь приближалось к конторе дилижансов.

– В оперативной группе ты можешь прийтись не ко двору. Там свой, довольно сплоченный коллектив, они прекрасно знают достоинства и недостатки друг друга. Если повезет, ты до конца практики будешь просто готовить им кофе. В худшем случае можешь стать серьезной помехой их работе, достаточно взглянуть на себя в зеркало повнимательнее. Более того, все они неплохие психологи и быстро вычислят, где ты проходила свою подготовку. Отношение к нашему заведению довольно неоднозначное, ты не поверишь, сколько в Ордене циркулирует нелепых слухов о воспитанницах. Мало кто считает вас нормальными людьми, так что готовься к весьма специфическому отношению.

Это был благообразный человек лет шестидесяти или даже больше, но отличный цвет лица и твердый шаг свидетельствовали о том, что годы не нанесли ущерба его здоровью и силам. Лицо его с несколько жесткими чертами и умными, проницательными глазами было явно выраженного шотландского типа; обычно серьезное, оно оживлялось еле уловимым выражением насмешливости. Сюртук и панталоны были у него одного цвета и гармонировали с возрастом и внушительным видом их владельца, а хорошо взбитый и напудренный парик и шляпа с широкими опущенными полями, казалось, говорили о принадлежности его к ученому сословию. Он мог быть священником, однако производил впечатление скорее светского человека, чем представителя шотландской церкви, а первые же сказанные им вслух слова устранили всякие сомнения на этот счет. Он приблизился торопливым шагом и, бросив тревожный взгляд на циферблат церковных часов, а затем туда, где должен был находиться дилижанс, воскликнул:

— Черт возьми, я все-таки опоздал!

– А при чем здесь зеркало?

Молодой человек успокоил его, сказав, что дилижанс еще не прибыл. Старый джентльмен, должно быть, сознавая, что сам был не слишком точен, сначала не находил в себе смелости бранить за то же возницу. Он взял пакет, по-видимому содержавший книгу большого формата, из рук пришедшего с ним мальчугана и, погладив его по голове, велел идти назад и сказать мистеру Б, что если бы он знал, как много у него останется времени, он бы еще поторговался. Потом он добавил, чтобы паренек побольше думал о своем ремесле, и тогда из него выйдет самый преуспевающий юноша, какой когда-либо сметал пыль с фолиантов. Мальчуган медлил — вероятно, в надежде на пенни для покупки игральных шариков. Но он ничего не дождался. Джентльмен прислонил пакет к одному из столбиков у начала лестницы и, повернувшись к первому путешественнику, минут пять молча ждал прибытия запоздавшего дилижанса.

– Алина, ты довольно красивая девушка, а работать придется в классическом мужском коллективе. С твоей неопытностью и полным незнанием жизни могут возникнуть весьма серьезные проблемы. Я думаю, это почти неизбежно.

Наконец, раза два нетерпеливо взглянув на минутную стрелку башенных часов, сверив их со своими — огромной, старинной золотой луковицей с репетицией — и скривив физиономию, а затем сердито и многозначительно фыркнув, он окликнул старую пещерную даму:

— Хозяйка! .. Как, черт возьми, ее зовут? .. Миссис Мак-Люхар!

– Зачем тогда нас держат здесь как в концлагере? Как мы можем подготовиться к нормальной жизни?

Миссис Мак-Люхар, понимая, что в предстоящей стычке ей придется играть роль обороняющейся стороны, не торопилась открывать диспут и медлила с ответом.

– Ответов тут несколько. Во-первых, выйдя из этих суровых стен, вы будете обладать чистым, незамутненным сознанием, что наряду со специальной подготовкой зачастую дает весьма неплохие результаты. По-другому этого не добиться, поверь, экспериментов было множество, но лучше Монастыря еще никто ничего не создал. Во-вторых, на время выпускной практики девушек размещают в региональных центрах. Там к ним уже давно привыкли, пристраивают в смешанные коллективы аналитиков или сенсов, есть специальные сотрудницы, помогающие им в разных житейских вопросах. В общем, все неплохо отлажено. Но тебе придется отправиться в рядовую опергруппу, где придется рассчитывать только на себя. Понимаешь?

— Миссис Мак-Люхар! Хозяйка! — повысил голос джентльмен и продолжал уже в сторону: — Глупая старая карга — да она глуха как колода! .. Послушайте, миссис Мак-Люхар!

– Да.

— Я сейчас обслуживаю покупательницу… Право же, милочка, я не могу уступить ни гроша!

– Но вряд ли себе представляешь, чего это будет стоить. Ты не ищешь легких путей. Почему именно опергруппа?

— Эй вы! — не унимался пассажир. — По-вашему, мы так и будем торчать здесь весь день, пока вы не вытянете из бедной девчонки половину ее годового жалованья, да еще вместе с праздничными подарками?

– Я твердо считаю, что только в ее составе могу реализовать свои способности.

— Вытяну? ! — подхватила миссис Мак-Люхар, готовая начать спор с более выгодных позиций. — Я возмущена вашими словами, сэр! Вы невежа, и я не желаю, чтобы вы стояли тут и поносили меня на моем собственном пороге!

– Может, и так, – согласилась Рината Павловна. – Однако всем хорошо известно: роль оперативников в жизни Ордена весьма скромна. Боевые ситуации в их работе скорее исключение, чем правило. В основном нудные рутинные проверки. Ты наверняка мечтаешь о большем. Я ведь отлично вижу твою целеустремленность.

– Каждый мечтает о большем.