- Китти Гендрикс. Она жена, вернее, была женой Гарри Гендрикса, но они не живут вместе. Семь лет назад она жила с человеком, которого можно видеть здесь на снимке, - его имя Кетчел и, он, вероятно, жив до сих пор. Она накормила меня вымышленной басней о том, что была личным секретарем крупного бизнесмена, у которого Мартель похитил какие-то деньги. Но я не очень этому верю.

— Леди Эштон, — пробормотал сэр Уильям, — это невыносимо. Ведь я готов на все, лишь бы успокоить вас. Скажите только, чего вы хотите.

Вард сделал несколько пометок.

— Возвратитесь к вашим гостям, — приказала властолюбивая матрона,

- Куда мы отправимся отсюда?

— извинитесь перед Рэвенсвудом и скажите ему, что вы не можете долее держать его у себя в замке, так как к вам пожаловал капитан Крайгенгельт и другие гости. Кстати, я действительно жду мистера Хейстона Бакло.

- Вы уже втянулись в это дело? Правда?

— Помилосердствуйте, сударыня! — взмолился лорд-хранитель. — Как можно! Чтобы Рэвенсвуд уступил место Крайгенгельту! Отъявленному картежнику и доносчику! Я едва удержался, чтобы не выгнать этого молодчика из замка, и, признаюсь, был крайне удивлен, увидев его в вашей свите.

Он улыбался:

— Раз я удостоила его этой чести, — ответила покорнейшая из супруг, — вы можете не сомневаться в его порядочности. Что же касается этого Рэвенсвуда, то с ним поступают точно так же, как он — я об этом имею верные сведения — поступил с одним из моих уважаемых друзей, не так давно имевшим несчастье пользоваться его гостеприимством. Впрочем, выбирайте: или Рэвенсвуд уедет отсюда, или уеду я.

- Это лучше, чем наказывать людей за переход в неположенном месте. Моя мечта - стать детективом. Кстати, можно я оставлю у себя экземпляр этого снимка?

Удрученный и испуганный, сэр Уильям несколько раз прошелся по комнате; страх, стыд и возмущение боролись в нем с привычкой во всем уступать своей дражайшей половине; наконец, как в подобных обстоятельствах всегда поступают трусливые люди, он решил прибегнуть к mezzo termine, то есть к полумерам.

- Прошу вас. Запомните, сейчас она на семь лет старше и рыжая. Поручаю вам выяснить все о ее родственниках и ее местонахождении. Она наверняка знает гораздо больше того, что рассказала мне. Она может вывести нас на Кетчела.

— Я скажу вам прямо, сударыня, что не хочу и не могу обойтись с Рэвенсвудом так неучтиво, как велите вы: он этого не заслужил. Если вам угодно безрассудно оскорблять дворянина в вашем собственном доме, не в моих силах помешать вам в этом. Но служить орудием такого ни с чем не сообразного поступка я не намерен.

Он сложил снимок и сунул в записную книжку.

— Не намерены?

- Я займусь этим немедленно.

— Нет, клянусь небом, — решительно заявил сэр Эштон. — Я готов исполнить любое требование, не противоречащее общепринятым приличиям, скажем — прекратить знакомство постепенно.., или что-нибудь в таком роде… Но выгнать Рэвенсвуда из замка — нет, на это я не могу и не хочу согласиться.

Перед уходом Вард записал адрес и телефон на листке в записной книжке. Он сказал, что живет с отцом, но скоро собирается жениться и переехать в другое место. Он дал мне вырванную страничку и вышел из кафе, заспешив куда-то еще. Парень мне очень понравился. Больше двадцати лет назад, когда я был новобранцем в отряде на Лонг-Бич, я испытывал то же, что он сейчас. Он впервые впрягся в это дело, и я надеюсь, что служебная сбруя не слишком глубоко врежется в его добропорядочность.

— В таком случае, мне и на этот раз придется поддержать честь семейства самой, как это нередко случалось и прежде.

18

Леди Эштон села к столу и быстро набросала не сколько строк. Лорд-хранитель попытался было еще раз предостеречь жену от столь опрометчивого шага, но она отворила дверь и позвала камеристку, находившуюся в соседней комнате.

Теннисный клуб закрыт до десяти часов, как сказал мне Эрик. Я застал Рето Столла, управляющего, в его коттедже, расположенном рядом с коттеджем миссис Бегшоу. На нем был голубой блайзер с золотыми пуговицами, что весьма соответствовало темной мебели его жилой комнаты. В ней отсутствовали личные вещи и чувствовался затхлый запах ладана.

— Подумайте, что вы делаете, сударыня. Вы превращаете в смертельного врага человека, у которого вскоре не будет недостатка в средствах, чтобы вредить нам.

Столл приветствовал меня с официальной вежливостью. Он усадил меня в кресло, в котором сам, очевидно, читал утреннюю газету. Он беспрерывно потирал и массировал руки.

— Вы когда-нибудь видели, чтобы Дугласы боялись врага? — презрительно улыбнулась леди Эштон.

- Ужасно, это убийство миссис Фэблон.

— Рэвенсвуд горд и злопамятен, как сотня Дугласов и сто дьяволов в придачу. Повремените хотя бы до утра.

- В газетах еще не давали информацию?

- Нет. Миссис Бегшоу сказала мне. Старушки в Монтевисте имеют свои каналы связи, - добавил он с усмешкой. - Эта новость была для нас как удар среди ясного неба. Миссис Фэблон являлась одним из самых замечательных членов клуба. Кому понадобилась смерть такой очаровательной женщины?

— Ни одной минуты, — ответила леди Эштон. — Миссис Патулло, отнесите эту записку молодому Рэвенсвуду.

Я не сомневался, говорил он искренне, но в его голосе не было той теплоты, с которой говорят о женщинах.

- Может быть, вы поможете мне, мистер Столл?

— Мастеру Рэвенсвуду, сударыня? — переспросила служанка.

Я показал ему несколько увеличенных снимков.

— Пусть мастеру, если вам так больше нравится.

- Вы знаете этих людей?

— Я умываю руки, — сказал лорд-хранитель. — Спущусь в сад посмотреть, собрал ли садовник фрукты к десерту.

— Ступайте, — промолвила леди Эштон, награждая его взглядом, полным бесконечного презрения. — Благодарите бога, что он дал вам жену, способную радеть о чести семьи с не меньшим рвением, чем вы — о яблоках и грушах.

Лорд-хранитель оставался в саду ровно столько времени, сколько, по его расчетам, нужно было, чтобы переждать, пока отбушует леди Эштон и пройдет по крайней мере первая вспышка гнева у Рэвенсвуда.

Он поднес снимки к скользящей стеклянной двери, открывающейся во дворик. Его серые глаза сузились, рот пренебрежительно искривился.

Вернувшись в зал, он застал там маркиза, отдававшего распоряжения своим слугам: маркиз был явно разгневан, и когда сэр Уильям рассыпался в извинениях за свое продолжительное отсутствие, резко его прервал:

- Да, они находились здесь в качестве гостей несколько лет назад. По правде говоря, я не хотел их пускать. Это были люди не нашего круга. Но доктор Сильвестр поднял шум из-за них.

— Я полагаю, сэр Уильям, вам известна странная записка, которую ваша супруга соизволила написать моему родственнику Рэвенсвуду, — маркиз сделал особое ударение на слове «моему», — и вас едва ли может удивить, что я собираюсь покинуть ваш дом.

- Почему?

Мой родственник уже уехал, не считая нужным проститься с вами, так как все ваше прежнее гостеприимство зачеркнуто этим неслыханным оскорблением.

- Мужчина был его пациентом и, очевидно, очень нужным человеком.

- Он рассказывал что-нибудь о нем?

— Уверяю вас, милорд, — ответил сэр Уильям, принимая от маркиза записку леди Эштон, — я не причастен к этому письму, и мне неизвестно его содержание: я знаю только, что леди Эштон питает неприязнь к Рэвенсвуду и что она очень вспыльчива.

- Не было необходимости. Я узнал этот тип. Они жители Палм-Спринга или Лас-Вегаса, но не отсюда. - Он сморщил лицо, как от боли, и хлопнул себя по лбу: - Я должен вспомнить его имя.

Я искренне огорчен, если она чем-то обидела вашего родственника или если он обиделся на нее. Но, надеюсь, вы понимаете, что женщина…

- Кетчел.

— Должна вести себя по отношению к высокопоставленным лицам так, как подобает ее собственному высокому положению в свете, — докончил за него маркиз.

- Да, именно так. Я поселил его и женщину в коттедж рядом с собой. Чтобы они были у меня на виду.

— Разумеется, милорд, — согласился бедный лорд-хранитель, — но примите во внимание, что леди Эштон все-таки женщина…

- Вы что, наблюдали за ними?

— И как таковая, мне кажется, — снова перебил его маркиз, — должна знать свои обязанности хозяйки дома. Но вот и она. Надеюсь, я узнаю из ее собственных уст, что побудило ее нанести такое неслыханное и неожиданное оскорбление моему родственнику, который, как и я, находился в гостях у ее светлости.

- Они вели себя лучше, чем я ожидал. Не было диких пьяных вечеринок, лишнего шума, ничего подобного.

В эту минуту в зал действительно вошла леди Эштон. Бурное объяснение с мужем и последующий затем разговор с дочерью не помешали ей позаботиться о туалете — наряд ее был очень красив. Любезное выражение лица и величественные манеры придавали ей в эту минуту то особое великолепие, с каким знатная дама должна появляться в подобных случаях.

- Полагаю, они много часов занимались карточной игрой.

Маркиз надменно ей поклонился, и она ответила ему с равным высокомерием и холодностью. Тогда, взяв из неподвижной руки сэра Уильяма пресловутое послание, маркиз подошел к виновнице происшествия, намереваясь потребовать у нее объяснения, но она предупредила его:

- О!

— Я вижу, милорд, вы хотите начать неприятный разговор. Мне очень жаль, что подобный разговор возникает между нами, особенно сейчас, когда он может омрачить, пусть на короткое время, почтительный прием, который нам подобает оказать вашей светлости. Но таковы обстоятельства. Мистер Эдгар Рэвенсвуд, которому я адресовала эту записку, злоупотребил гостеприимством нашей семьи и доверчивостью сэра Уильяма, вырвав у молодой девушки обещание вступить с ним в брак без ведома ее родителей, которые никогда не дали бы на это свое согласие.

- Рой Фэблон принимал в этом участие?

— Это непохоже на моего родственника! — воскликнул маркиз.

Столл смотрел мимо меня. Он почувствовал, что может разразиться скандал.

— Еще менее это похоже на мою дочь! .. — запротестовал лорд-хранитель.

Но леди Эштон перебила их обоих:

- Откуда вы это знаете?

— Ваш родственник, милорд, если мистер Рэвенсвуд действительно имеет честь быть таковым, попытался тайком овладеть сердцем юного и неопытного создания. А ваша дочь, сэр Уильям, была столь глупа, что позволила себе поощрять домогательства этого совершенно неподходящего поклонника.

— Если это все, сударыня, что вы собирались сообщить нам, — гневно воскликнул лорд-хранитель, изменяя своей обычной осторожности и сдержанности, — то вам лучше было бы помолчать и не предавать огласке семейную тайну.

- От миссис Фэблон.

— Простите меня, сэр Уильям, — спокойно ответила леди Эштон, — но милорд вправе знать причину, заставившую меня отказать от дома джентльмену, которого он называет своим родственником.

— Эта причина, — воскликнул разгневанный лорд-хранитель, — если в ней есть хоть крупица правды, явилась уже потом. Тогда, когда вы писали вашу записку Рэвенсвуду, вам ничего еще не было известно., — Я впервые слышу обо всем этом, — сказал маркиз. — Но поскольку вы сами затронули такой щекотливый вопрос, миледи, то позвольте мне сказать: происхождение и положение в свете моего родственника Обязывали вас выслушать его предложение и отказать ему в приличной форме, даже если он дерзнул поднять взоры на дочь сэра Уильяма Эштона.

- Тогда можете считать, что это верно. Сам не помню.

— Надеюсь, вы не забыли, милорд, что в моей дочери течет благородная кровь Дугласов.

— Ваша родословная мне хорошо известна, миледи, — сказал маркиз. — Вы происходите от младшей ветви Ангюса, а Рэвенсвуды — прошу прощения, миледи, но я вынужден напомнить вам об этом — трижды женились на девушках из старшей ветви.

- Не надо, Рето. Вы подсоединены к информационной системе Монтевисты, и вы должны были слышать, что Фэблон проиграл кучу денег Кетчелу. Миссис Фэблон обвинила его в смерти мужа.

Право, мне достаточно хорошо известна истинная причина вашего гнева, миледи. Я понимаю, что трудно превозмочь старинные предубеждения, и готов считаться с вашими чувствами. Я только потому и не последовал за моим родственником, с позором изгнанным из вашего дома, что не теряю надежды примирить вас. Даже сейчас мне не хотелось бы доводить дело до ссоры, и потому я решил остаться здесь до вечера. Вечером же я отправлюсь вслед за Рэвенсвудом, который ждет меня в нескольких милях отсюда. Итак, постараемся обсудить это дело хладнокровно.

Тень раздражения набежала на его лицо.

— Я только этого и желаю, милорд! — поспешил вмешаться сэр Уильям.

— Леди Эштон, неужели мы допустим, чтобы маркиз покинул наш дом с обидой в душе! Мы должны упросить его остаться и отобедать с нами.

- Теннисный клуб за это не несет ответственности.

— Пока милорду угодно быть нашим гостем, замок и все, чем мы владеем, к его услугам, — сказала леди Эштон. — Что же касается того, чтобы продолжить этот неприятный разговор…

— Простите, миледи, — перебил ее маркиз. — Не будем принимать необдуманных решений в столь важном деле. Мне выпало счастье возобновить знакомство с леди Эштон, и я надеюсь, сударыня, вы не заставите меня рисковать вашим расположением из-за какого-то неприятного разговора. По крайней мере прежде чем вернуться к нему, позвольте мне насладиться вашим обществом. К тому же в замок, кажется, прибыли новые гости.

- Вы находились в клубе в ту ночь, когда исчез Фэблон?

Леди Эштон поклонилась и, улыбнувшись, подала руку маркизу, который повел ее в столовую, галантно соблюдая правила старинного этикета, не позволявшего джентльмену брать даму под руку, как это принято на праздниках среди простонародья.

В столовой они нашли Бакло, Крайгенгельта и нескольких соседей, заранее приглашенных лордом-хранителем по случаю приезда маркиза. Мисс Эштон, сославшись на легкое недомогание, не вышла к столу.

- Нет, меня не было. Я не могу дежурить все двадцать четыре часа.

Обед был великолепен и затянулся до позднего вечера.

Он посмотрел на часы. Стрелки приближались к десяти. Он уже хотел закончить нашу беседу.

Глава XXIII

- Посмотрите еще вот этот снимок. Вы узнаете молодого человека в белом пиджаке?

Хоть горек был отца удел, Все ж лучше моего: В изгнанье друга он имел, А я — я никого. Уоллер
Он поднес снимок к свету.

Не стану описывать гнев и негодование, которые охватили Рэвенсвуда, когда он покидал замок, некогда принадлежавший его предкам. Содержание записки леди Эштон было таково, что человек, даже менее гордый и самолюбивый, чем Рэвенсвуд, — а его нельзя было упрекнуть в недостатке этих чувств, — не остался бы у Эштонов ни минутой долее. Маркизу также была нанесена обида; однако он все еще не терял надежды примирить враждующие стороны и поэтому отпустил своего молодого родственника одного, взяв с него слово остановиться в «Лисьей норе» — маленькой харчевне, расположенной, как это, возможно, помнит любезный читатель, на полпути между замком Рэвенсвуд и «Волчьей скалой», в пяти милях от каждого из означенных мест. Маркиз предполагал встретиться с Рэвенсвудом либо в тот же вечер, либо на следующее утро. Разумеется, он также немедленно покинул бы замок, но ему не хотелось так легко отказываться от возможных выгод, которые сулил ему визит к лорду-хранителю. Впрочем, и сам Рэвенсвуд, даже в пылу жесточайшего гнева, не собирался отрезать себе пути к примирению, надеясь на благосклонность сэра Эштона и вмешательство влиятельного родственника. Тем не менее он уехал тотчас же и значительно дальше, чем того требовали обстоятельства.

- Смутно припоминаю. Кажется, он находился здесь пару недель, сказал он и добавил, глубоко вздохнув: - Похоже, что это Мартель.

Пришпорив коня, Рэвенсвуд галопом промчался по аллее, словно быстрая скачка могла заглушить боль и утишить страдания, переполнявшие его сердце, Углубившись в глухую, уединенную часть парка, откуда за кронами деревьев уже не видны были зубцы замковых башен, он осадил коня и предался грустным размышлениям, которые так и не сумел отогнать от себя. Тропинка, по которой он ехал, вела к источнику Сирены, а оттуда к домику Элис, и юноша невольно вспомнил, что это место считалось роковым для его рода и что слепая уже однажды предостерегала его.

- Я совершенно уверен, что это он. Что он здесь делает? Помогает по ремонту автобусов?

«Старинные предания часто говорят правду, — думал Рэвенсвуд. — Этот родник снова оказался свидетелем легкомыслия одного из Рэвенсвудов. Элис была права: я очутился в том постыдном положении, которое она мне предсказывала. Нет! Во сто крат хуже: я не только не стал родственником и союзник ком человека, погубившего мой род, но, жалкий неудачник, унизившись до желания породниться с ним, я получил отказ».

Он сделал беспомощный жест руками, как бы обнимая и прошлое, и настоящее, и неясное будущее. Он сел.

Мы считаем своим долгом рассказывать нашу историю так, как слышали ее сами; а эта история не была бы истинно шотландской, — примите в соображение давность описываемых событий и наклонности тех, кто сохранил ее нам в веках, — если бы в ней не нашлось места для шотландских суеверий. Вот что, согласно преданию, случилось с Рэвенсвудом у заброшенного источника: его конь, спокойно и мерно ступавший по тропинке, вдруг заартачился, захрапел, поднялся на дыбы и, несмотря на шпоры, ни за что не хотел идти вперед, словно почуял что-то страшное.

- Не имею представления. Насколько помню, он был временным помощником, выполняющим больше работы по уборке. В разгар сезона я использовал иногда этих ребят на уборке коттеджей.

Взглянув в направлении источника, Рэвенсвуд увидел женщину в белом или, скорее, дымчатом одеянии.

- Откуда вы их набирали?

Она сидела на том самом месте, где всего несколько дней назад Люси Эштон внимала роковым словам любви. Первой его мыслью было, что Люси, догадавшись, какой дорогой он поедет, поспешила прийти в это памятное им обоим уединенное место, чтобы разделить горе своего возлюбленного и проститься с ним.

- В Агентстве по найму работников. Они же представители неквалифицированной рабочей силы. Мы готовим их. Некоторых нанимаем в Бюро по трудоустройству при колледже. Я не помню, где мы нанимали этого.

Уверенный в этом, он соскочил с коня и, привязав его к дереву, бросился к источнику, шепча заветное имя:

Он снова посмотрел на снимок, затем помахал им.

— Мисс Эштон! Люси!

- Я могу посмотреть в записях.

Женщина, словно услышав его призывы, обернулась, и, к величайшему своему изумлению, Рэвенсвуд увидел перед собой совсем не Люси, а слепую Элис.

- Будьте добры. Это, возможно, самое важное, что вы сделаете в этом году.

Он запер дверь своего коттеджа и провел меня сквозь ворота на территорию бассейна. Вода, не потревоженная купальщиками, лежала как глыба зеленого стекла в солнечных лучах. Мы обошли вокруг и подошли к кабинету Столла. Он оставил меня восседать за своим столом, а сам ушел в комнату архива.

Необычайный наряд ее, скорее напоминавший саван, нежели женское платье, вся ее, как ему казалось, неясно очерченная фигура, а главное, то обстоятельство, что слепая, немощная старуха повстречалась ему на таком далеком — если учесть ее недуги — расстоянии от дома, — все это наполнило сердце Рэвенсвуда неизъяснимым страхом. При его приближении старуха медленно поднялась со своего места и простерла иссохшую руку, словно приказывая ему остановиться; ее поблекшие губы зашевелились, но с них не слетело ни звука. Рэвенсвуд остановился и, подождав немного, шагнул вперед. Тогда Элис — или то была бесплотная тень ее? — устремив взгляд на Рэвенсвуда, отступила или, вернее, скользнула в чащу и вскоре скрылась за деревьями. Ноги Эдгара словно приросли к земле; с минуту он оставался недвижим, цепенея при мысли, что виденное им существо явилось к нему из другого мира. Наконец, призвав на помощь все свое мужество, он заставил себя подойти к камню, на котором только что сидела таинственная фигура: трава кругом была не примята, и, как он ни старался, ему не удалось обнаружить никаких признаков, указывающих на пребывание здесь живого человека.

Полный странных мыслей и смутных опасений, рождающихся в душе человека при встрече с явлениями, которые разум его не в силах постичь, Рэвенсвуд повернул назад, но то и дело оборачивался, словно ожидая, что видение предстанет перед ним вновь. Однако, был ли то действительно призрак или лишь игра разгоряченного, расстроенного воображения, но дух Элис не вернулся. Когда Рэвенсвуд подошел к лошади, она была вся в мыле и дрожала, словно во власти инстинктивного страха, который, как говорят, охватывает животных в присутствии сверхъестественного существа. Рэвенсвуд сел в седло и пустил лошадь шагом; время от времени он поглаживал бедное животное, не перестававшее вздрагивать, словно за каждым поворотом ему чудился страшный призрак. Поразмыслив, Рэвенсвуд решил, что ему необходимо дознаться до истины.

Он появился через пять минут с карточкой в руках:

«Неужели это был обман зрения? — думал он. — Нет, наваждение длилось слишком долго. Может быть, старуха только притворяется больной, рассчитывая вызвать сострадание? Однако эта женщина в белом двигалась как-то неестественно, совсем не так, как живое существо. Неужели я должен согласиться с молвой и поверить, что Элис спозналась с дьяволом! Нет, во что бы то ни стало я проникну в эту тайну. Я не поддамся обману, не поверю в мираж».

- Я совершенно уверен, что это то, что нам нужно: если я могу доверять своей памяти. Но его имя не Мартель.

В таком настроении Рэвенсвуд подъехал к маленькой калитке, ведущей в сад Элис. Скамейка под плакучей ивой была пуста, хотя погода стояла великолепная и в небе ярко светило солнце. Он подошел к хижине, и, до слуха его донеслись женский плач и причитания. Он постучал в дверь — никто не ответил.

Подождав немного, Эдгар приподнял щеколду и вошел в дом. Воистину то был приют одиночества и скорби. На жалком тюфяке лежало бездыханное тело последней верной служанки Рэвенсвудов, доселе остававшейся на их родовой земле. Элис только что отошла, и девочка, ухаживавшая за нею в последние минуты жизни, ломала руки, рыдая над прахом хозяйки: детский страх мешался с подлинным большим горем.

Его настоящее имя было Фелиц Сервантес. Его взяли через колледж, и он работал неполный день. После обеда и по вечерам за один доллар двадцать пять центов в час. Он работал недолго - с 14 по 30 сентября 1959 года.

Рэвенсвуд попытался утешить бедняжку, но его неожиданное появление испугало ее еще больше. Когда же ему наконец удалось немного успокоить девочку, она взглянула на него и сказала:

- Его уволили?

— Вы пришли слишком поздно!

- Он сам ушел. По записи, он уволился 30 сентября, не забрав двухдневный заработок.

- Это уже любопытно. Рой Фэблон исчез 29 сентября, Фелиц Сервантес уволился 30 сентября, Кетчел выехал 1 октября.

- И вы связываете все три события воедино, - сказал он.

Сначала Рэвенсвуд ничего не понял, однако, порасспросив маленькую служанку, узнал, что, почувствовав приближение смерти, Элис послала за ним в замок, умоляя немедленно прийти к ней, и с величайшим нетерпением ожидала от него ответа. Но гонцы бедняков медлительны и нерадивы; посыльный добрался до замка, когда Рэвенсвуда там уже не было, и, зазевавшись на роскошные экипажи гостей, не спешил с возвращением в убогую хижину. Между тем тревога умирающей возрастала с каждой минутой, и, по словам Бейби, единственной ее сиделки, старуха горячо молилась, прося бога о последнем свидании с сыном своего господина, дабы еще раз предостеречь его. Она умерла, когда часы в соседнем селений пробили два. Рэвенсвуд невольно вздрогнул: он вспомнил, что слышал бой часов в лесу за несколько мгновений до того, как ему явился — теперь он уже не сомневался в этом — призрак умершей.

- Трудно этого не заметить.

Я воспользовался телефоном Столла, чтобы назначить на одиннадцать часов встречу с главой Бюро по трудоустройству - человеком по имени Марин. Я попросил его собрать всю информацию о Фелице Сервантесе.

Из уважения к усопшей и из жалости к испуганной девочке Рэвенсвуд счел своей обязанностью позаботиться обо всем самому. Элис, как сказала Бейби, завещала похоронить себя на уединенном кладбище, близ харчевни «Лисья нора», которое в народе называли «Пустынь». Там покоились многие Рэвенсвуды и их вассалы. По обычаю шотландских крестьян, старая служанка даже после смерти желала оставаться верной своим господам, и Эдгар решил исполнить ее желание, чего бы ему это ни стоило.

Когда я находился в клубе, я зашел к миссис Бегшоу. Нехотя, но она дала адрес своих друзей в Джорджтауне, Плимсонов, которых якобы знает Мартель.

Первым делом он послал Бейби в соседнее селение за женщинами, чтобы обрядить слепую; сам же остался подле тела: в Шотландии, как некогда в Фессалии, считалось крайним неуважением к памяти усопшего покинуть тело в пустом доме.

Я послал письмо воздушной почтой с вложением фото Мартеля человеку по имени Ральф Кристман, который содержит сыскное агентство в Вашингтоне. Я просил Кристмана опросить лично Плимсонов и сообщить результаты по телефону моему агентству в Голливуде. Мне они понадобятся, возможно, завтра, если мои предположения верны.

Итак, Рэвенсвуд остался подле праха той, чей беспокойный дух всего лишь четверть часа назад — если только глаза не обманули его — искал с ним встречи у источника Сирены. Несмотря на врожденную смелость, Эдгар был крайне взволнован стечением столь странных обстоятельств. Мысли чередою проносились в его уме.

19

«Умирая, она молила небо о свидании со мной, — Думал он. — Неужели страстное желание, высказанное в последнюю минуту жизни, способно побороть смерть, и духу, уже покинувшему тело, дано вновь предстать перед человеком в своей земной оболочке?

Колледж находился в районе, который еще недавно считался сельской местностью. На оголенных холмах, окружающих его, сохранились остатки апельсиновых рощ, ранее сплошным зеленым ковром покрывавших всю местность. На самой территории колледжа росли в основном пальмы, и казалось, будто их привезли сюда и высадили уже совсем выросшими. Студенты производили такое же впечатление.

Но если это так и душа Элис могла явиться глазам моим, то почему же она не говорила со мной? Почему же не поведала то, ради чего явилась мне? Зачем было нарушать законы природы, если цель этого. посещения все равно осталась для меня скрытой?

Тщетные вопросы! Только смерть, которая превратит меня в такой же безжизненный, холодный прах, разрешит мои сомнения».

Один из них, молодой и заросший бородой, похожий на Тулуз-Латрека, подсказал мне, как найти контору мистера Мартина. Вход в нее находился за бетонным экраном сбоку от административного корпуса, составлявшего вместе с другими зданиями просторный овал, окружающий открытый центр колледжа.

Эдгар встал и, не в силах более смотреть на окаменевшее лицо покойной, накрыл его платком. Отойдя от изголовья, он уселся в старинное дубовое кресло с родовым гербом Рэвенсвудов, которое Элис удалось оставить себе, когда жадная свора кредиторов, стряпчих, судебных приставов и слуг принялась грабить замок после отъезда хозяев. Эдгар старался отогнать от себя страшные предчувствия, невольно охватившие его после странной встречи в лесу. И без них на душе у него было достаточно тяжело. Давно ли он, счастливый возлюбленный Люси Эштон и, уважаемый друг ее отца, гостил в замке Рэвенсвуд, а теперь, печальный и одинокий, сторожил останки нищей старухи, всеми брошенной и забытой!

Я вступил из яркого царства солнечного света в холодное сияние флюоресцирующих ламп. Молодая женщина подошла к стойке и сказала, что мистер Мартин ожидает меня.

Он был лысым мужчиной в рубашке с рукавами и пристальным взглядом продавца. Отделанные деревом стены его заведения казались холодными и безличными, и он казался здесь совсем не на месте.

Впрочем, от этой грустной обязанности его освободили значительно раньше, чем можно было, ожидать, учитывая немалое расстояние от убогого жилища Элис до ближайшего селения, в особенности же возраст и многие недуги трех старух, которые прибыли, говоря языком военных, сменить Рэвенсвуда на его посту. В любом другом случае эти почтенные сивиллы не стали бы проявлять столько прыти: одной из них было за восемьдесят, другая лишь недавно поднялась после апоплексического удара, а третья хромала. Но проводить умершего в последний путь считается у шотландцев, у мужчин, равно как и у женщин, священной обязанностью. Я не знаю, объясняется ли это характером шотландского народа, его мрачностью и экзальтированностью, или же воспоминаниями об отошедших в прошлое временах католичества, когда на погребальные обряды смотрели как на праздник для живых, — только пиры, увеселения, даже пьянство и поныне сопровождают похороны в Шотландии. И если мужчины с нетерпением ожидают погребального пиршества, то женщины получают свою долю удовольствия, наряжая покойника для гроба. Расправить окоченевшие члены на специально предназначенном для этой печальной цели ложе, облечь тело в чистое полотняное белье и шерстяной саван было почетной обязанностью местных старух, которые находили в этом занятии какое-то своеобразное мрачное удовольствие.

- Приятная контора, - сказал я, когда мы пожали руки.

Три старухи, криво улыбаясь, поклонились Рэвенсвуду, и ему сразу вспомнилась встреча Макбета с тремя ведьмами на вересковой поляне у Форреса.

- Не могу к ней привыкнуть. Просто забавно. В августе будет уже пять лет, как я работаю здесь, но я все еще испытываю ностальгию по тому казарменному сооружению, в котором мы начинали работать. Но простите, вас не интересует прошлая история.

- Я погружен в прошлое Фелица Сервантеса.

Эдгар дал старухам немного денег, поручив позаботиться о прахе сверстницы, и они тотчас принялись за дело, попросив его удалиться, и не мешать совершению обряда. Рэвенсвуд охотно подчинился обычаю, однако счел необходимым задержаться, чтобы попросить их отнестись к усопшей с должным вниманием и узнать, где найти могильщика или церковного сторожа, ведавшего заброшенным кладбищем «Пустынь», на котором, согласно последней воле бедной Элис, теперь предстояло приготовить ей место вечного успокоения.

- Правильно. Это то самое имя. Фелиц значит \"счастливый\", вы знаете. Счастливый Сервантес. Так будем надеяться на это. Я не помню его лично, он не долго работал с нами, но я достал данные о нем. - Он открыл картонную папку на столе. - Что вы хотите знать о счастливом Сервантесе?

— Да, уж ног не стопчете, искавши Джони Мордшуха, — сказала старшая подружка, растянув в улыбке беззубый рот, — он живет подле «Лисьей норы» — веселого дома, где часто бражничают и гуляют. Смерть и хмель всегда были добрыми соседями.

- Все, что у вас есть.

- Это не много. Скажите, почему мистер Столл интересуется им?

— Что правда, то правда, — закивала хромая и, опираясь на клюку, которой она помогала себе, когда ступала на короткую левую ногу, шагнула вперед. — Я помню, как отец вот этого Рэвенсвуда, что стоит теперь перед нами, проткнул молодого Блэкхолла: тот сказал ему что-то невпопад за стаканом вина или, может быть, бренди, кто их там разберет…

- Он вернулся в город пару месяцев назад под вымышленным именем.

Вошел в харчевню веселый, как жаворонок, а вышел ногами вперед. Меня тогда позвали обряжать тело.

- Он что-нибудь натворил?

Как смыла кровь да как взглянула на него — такой красивый, красивее покойника и не видывала, Не трудно догадаться, что эти малоподходящие случаю воспоминания заставили Рэвенсвуда, не мешкая, покинуть общество зловещих и злобных фурий.

- Его разыскивают по подозрению в нападении, - ответил я спокойно. Мы пытаемся установить его настоящее имя.

Однако, пока он отвязывал лошадь и подтягивал подпругу, укрепляя седло, из-за низкой изгороди маленького садика до него долетали слова, которыми обменивались хромая старуха и ее восьмидесятилетняя приятельница. Ковыляя по саду, они собирали розмарин, мяту, руту и другие ароматные травы, часть которых предназначалась для убранства тела покойной, а остальные — для курения в комнате. Параличная старуха, обессилев от долгого пути, осталась охранять прах, дабы колдуны или злые духи не причинили ему вреда.

- Я рад сотрудничать с мистером Столлом, он пользуется услугами многих наших парней. Но я не могу быть вам очень полезен. Сервантес, может быть, так же вымышленное имя.

Вот какие зловещие речи невольно услышал Рэвенсвуд.

— Взгляни, Энни Уинни, как вытянулась молоденькая цикута, — сказала хромая. — Ни одна ведьма не отказалась бы от такого коня, чтобы лететь через горы и долы, сквозь тьму или при луне, а потом опуститься прямо в погреба французского короля.

- Разве ваши студенты не представляют подлинные документы об образовании, свидетельство о рождении и другие, прежде чем вы их зачислите?

— Э, милая! — ответила другая старуха. — Нынче дьявол стал жестокосерднее самого лорда — хранителя печати и других вельмож: а уж у них в груди не сердца, а камни. Вот они считают нас ведьмами, и колют, и режут, и жгут, и ломают нам пальцы в тисках, а сколько ни читай молитву навыворот, хоть десять раз сряду, сатане все равно до нас дела нет.

— А что, Эйлси, видала ты когда-нибудь черного ворога?

- Предполагается, что они обязаны их представлять. Но Сервантес не представлял их. - Мартин листал бумажки из папки. - Здесь есть памятка, где он претендует на то, что является студентом из латиноамериканского государства, поступившим в порядке перевода.

— Нет, наяву не приходилось, а вот во сне он мне часто являлся. Когда-нибудь меня за это сожгут. Да что там, милая! Вот золотой, который дал нам Рэвенсвуд: купим хлеба, эля, табаку, немного бренди в придачу да кусочек сахару. А там черт или не черт, а мы сегодня ночью погуляем на славу.

Мы приняли его временно при условии, что он представит документы к первому октября. Но к тому времени он уже ушел от нас, и даже, если его документы пришли, мы отправили их обратно.

Дряблые щеки сморщились, и старуха отвратительно захихикала: смех ее был похож на крик филина.

- А куда он уехал?

— Он хороший юноша, и не жадный, этот Рэвенсвуд, — прошамкала Энни Уинни, — красивый молодой человек: в плечах широк, а в бедрах узок. Славный будет покойничек. Вот уж кого я с удовольствием и обмою и обряжу.

Мартин пожал плечами, втянув лысую голову, как черепаха, в плечи.

— Да у него на лбу написано, что ни мужской руке, ни женской не придется касаться его после смерти и никто не будет распрямлять его тело на сосновой доске. Здесь тебе ничего не перепадет, Энни, и не найдется. Уж я-то знаю об этом из верных рук.

- Мы не следим за судьбой наших выбывших, по сути дела, он никогда и не был нашим студентом.

Он не представил документов. Мартин, таким образом, считал, что его просто не существовало.

— Ты хочешь сказать, Эйлси, что ему уготована славная участь его предков — умереть в бою? А от чего он погибнет — от меча или от пули?

- Вы можете попытаться узнать его прежний адрес, если его он оставил. Но это уже у миссис Грэнтам. Прибрежное шоссе, 148. Она сдает квартиры студентам.

— И не допытывайся, Энни! Я тебе ничего не скажу, — отрезала вещунья. — Только не думаю, что судьба будет к нему столь милостива.

Я сделал пометку об адресе.

— О, я давно говорю, Эйлси Гурли, что ты здесь самая умная. А от кого ты все это знаешь?

- На каком факультете занимался Сервантес?

— Не суй нос, куда не следует, Энни. Сказано тебе — из верных рук.

- У меня не записано. Он был здесь недостаточно времени, чтобы участвовать в экзаменах. Нас это не интересует. Можете справиться в деканате, если это важно. Деканат в этом же здании.

— Но ты же сама призналась, что никогда не видала черного ворога.

Я обошел здание и попал в деканат. Полногрудая брюнетка неопределенного возраста вела себя с подчеркнутой исполнительностью. Она записала имя Сервантеса на бумажке и пошла в архивное помещение. Она вернулась с информацией о том, что он проходил по факультету французского языка и литературы и современной европейской истории.

— Сказано — из верных рук. На него еще не надели первой рубашонки, а путь ему был уже предначертан.

Теперь, когда было установлено, что Фелиц Сервантес и Мартель одно и то же лицо, мне стало даже жаль его. Он хотел сделать большой прыжок, но сорвался. Теперь он снова оказался в неудачниках.

— Те, слышишь топот его лошади? Странный звук. Не предвещает ничего хорошего.

- Кто преподавал ему французский язык и литературу?

— Эй вы, милые, поторапливайтесь, — раздался голос параличной старухи, оставшейся в доме. — Надо ведь успеть все сделать, и прочесть, что положено. Тело совсем уж одеревенело, а если мы не сможем его выпрямить — сами знаете, какая стрясется беда.

- Профессор Таппинджер. Он все еще ведет курс в колледже.

Рэвенсвуд был уже далеко и не слышал конца этой поучительной беседы. К чести его надо сказать, что он относился с величайшим презрением ко всякому колдовству, дурным предзнаменованиям и предсказаниям судьбы, хотя в то время, особенно в Шотландии, люди слепо верили во все это и даже сомнение в нечистой силе почиталось не меньшим грехом, чем неверие сарацина или еврея. Он знал также, что на несчастных старух, угнетенных годами, болезнями и нищетой, нередко падало подозрение в колдовстве и что сами они, под страхом смерти и нечеловечески жестоких пыток, возводили на себя нелепые обвинения, которыми, к стыду нашему, испещрены страницы судебных летописей Шотландии XVII века. Однако привидение, явившееся ему в то утро, — был ли то действительно призрак или лишь обман зрения, — наполнило его суеверными мыслями, хотя он тщетно старался от них избавиться; к тому же дело, ради которого он спешил в «Лисью нору», едва ли могло развеселить его.

- Я так и думал, что это должен быть профессор Таппинджер.

Ему нужно было повидать Мордшуха, кладбищенского сторожа, и договориться о похоронах. Человек этот жил недалеко от дома Элис, и, перекусив в харчевне, Эдгар отправился к печальному приюту, где предстояло покоиться праху верной служанки. Кладбище находилось в излучине быстрого, пенящегося ручья, сбегавшего с окрестных гор. В соседней скале была высечена пещера в форме креста; некогда в ней замаливал грехи какой-то пустынник, и потому все это место назвали «Пустынь». Позднее богатый Колдингемский монастырь воздвиг поблизости часовню, от которой уже ничего не осталось, кроме окружавшего ее погоста, где очень редко, в особых случаях, еще совершали захоронения. Несколько полузасохших от старости тисов росло на этой некогда священной земле. — Здесь покоились воины и бароны, но имена их были забыты, а памятники разрушились; и только грубые надгробия из неотесанного камня, поставленные над могилами людей простого звания, оставались нетронутыми временем. Одинокая сторожка лепилась у полуразвалившейся стены; крыша, обильно поросшая травой, мхом и лишайником, почти касалась земли, придавая всему жилищу вид заброшенной могилы. Рэвенсвуд постучал в дверь, и ему сказали, что служитель смерти ушел на свадьбу, ибо он не только исправлял должность могильщика, но к тому же был еще и скрипачом. Эдгару ничего не оставалось, как повернуть назад, и, наказав передать сторожу, чье двойное ремесло делало его равно необходимым как в доме радости, так и в доме скорби, что зайдет к нему рано утром, он двинулся в обратный путь, Не успел он войти в гостиницу, как туда прискакал курьер маркиза с известием, что его светлость прибудет на следующее утро; ввиду этого Рэвенсвуд, собравшийся было проследовать в свою уединенную башню, решил дождаться родственника в «Лисьей норе» и заночевал там,

- О, вы его знаете?

- Знаком. Он сейчас в колледже?

Глава XXIV

- Да, но сейчас он на занятиях. - Женщина взглянула на часы на стене. - Так, без двадцати двенадцать. Лекция закончится точно в двенадцать. Она всегда кончается в это время. - Казалось, что она гордится этим обстоятельством.

- Вы знаете где, когда и кто находится здесь, в колледже?

Гамлет. Или этот молодец не чувствует, чем он занят, что он поет, роя могилу? Горацио. Привычка превратила это для него в самое простое дело. Гамлет. Так всегда: рука, которая мало трудится, всего чувствительнее. «Гамлет», акт V, сц. 1 note 38
- Только некоторых, - сказала она. - Профессор Таппинджер - это один из наших столпов.

Рэвенсвуд провел беспокойную ночь: сон его тревожили ужасные видения, он беспрестанно просыпался, и его тотчас обступали грустные мысли о прошедшем и опасения за будущее. Вероятно, из всех путешественников, когда-либо проводивших ночь в этой жалкой конуре, он единственный не роптал поутру на скверное помещение и ужасные неудобства., Воистину, «тело просит неги, когда спокойна душа».

- Он не похож на такого.

Поднявшись чуть свет в надежде, что утренняя прохлада принесет ему облегчение, которого не дал сон, Эдгар направился к уединенному кладбищу, находившемуся в полумиле от «Лисьей норы».

Легкий голубоватый дымок, вившийся над землянкой, отличая это жилище живых от обители мертвых, означал, что сторож дома и уже встал. И точно, войдя за ограду, Рэвенсвуд увидел старика, копавшего могилу.

- Но он им является тем не менее. Он один из самых блестящих наших ученых. - Будто она сама являлась таким же столпом, она добавила: - Мы считаем себя большими счастливцами, что заполучили его и что он работает у нас. Я боялась, что он покинет нас, когда он не получил назначения.

«Судьба, — подумал Рэвенсвуд, — словно нарочно, сталкивает меня со зрелищами смерти и печали. Ноя не поддамся ребяческим страхам; я не позволю воображению взять верх над разумом».

Увидев приближавшегося к нему незнакомца, старик перестал копать и оперся на лопату, словно ожидая приказаний; тщетно прождав с минуту, он решил сам начать разговор:

— Надо полагать, вы пришли звать меня на свадьбу, сэр?

- А почему он его не получил?

— Почему вы так думаете, любезный? — спросил Рэвенсвуд.

- Хотите правду?

— Меня кормят два ремесла, сэр, — весело ответил старик, — скрипка и заступ; прибыль и убыль рода человеческого. Ну, а за тридцать лет я как-никак научился распознавать заказчика.

— На этот раз вы, однако, ошиблись, — сказал Рэвенсвуд.

- Я не могу жить без нее.

— Ошибся? — удивился старик, внимательно оглядывая юношу. — Все может быть. И вправду, похоже, что за вашим большим лбом прячутся сразу две мысли: одна — о смерти, другая — о свадьбе. Что ж, сэр, лопата и заступ поработают на вас не хуже, чем смычок и скрипка.

— Я хочу поручить вам погребение старой Элис Грей. Она жила в Рэвенсвудском парке.

Она наклонилась ко мне и приглушила голос, будто декан мог установить здесь подслушивающую аппаратуру.

— Элис Грей! Слепая Элис! Померла наконец!

Теперь, видно, скоро и мой черед. Помню, как Хебби Грей привез ее сюда с юга. Красивая была молодка и все смотрела на нас, северян, свысока. Ну, да годы поубавили у нее спеси. Значит, она умерла?

- Профессор Таппинджер очень предан своей работе. Он не занимается политикой. И, откровенно говоря, жена ему не помощница.

— Да. Вчера. Она завещала похоронить себя здесь, подле мужа. Вы ведь знаете, где он лежит?

— А кому же об этом знать? — уклончиво, как все шотландцы, ответил могильщик. — Я здесь всех знаю; знаю, где кто лежит. Так вам, значит, нужна могила для слепой Элис. Господи помилуй! Только если правда, что болтали о старухе люди, обычной могилой тут не обойдешься. Для нее нужно яму футов в шесть глубиной, не меньше, а то ее же собственные приятельницы ведьмы сорвут с нее саван и утащат на шабаш. Ну, да все равно, шесть футов или три фута, а кто, скажите на милость, мне за это заплатит?, — Я заплачу все, что следует.

- Мне показалось, она хорошенькая.

— Все, что следует? Порядком же вам придется заплатить: за место — раз, за колокол — два; правда, он треснул, но это все равно, ну, потом, мне за работу, чаевые, да еще за бренди и эль на помин души.

Так что, думаю, меньше, чем за шестнадцать шотландских фунтов, вам ее никак не похоронить.

- Да, она достаточно миленькая. Но она не зрелый человек. Если бы у профессора был более зрелый партнер... - Предложение осталось незаконченным. На какой-то момент ее глаза мечтательно затуманились. Было нетрудно угадать, кого она имела в виду в качестве зрелого партнера для Таппинджера.

— Получите, любезный. Тут даже больше, чем вы просите. Только смотрите не ошибитесь местом.

— Вы, надо полагать, ее родственник из Англии? — осведомился седовласый гробокопатель. — То-то поговаривали, что Хебби был ей неровня. Ну что ж, правильно делаете: дали ей вволю помучиться, пока была жива, а как померла, приехали похоронить прилично. Это вам честь и слава, а не ей. Конечно, пусть эти родственники при жизни справляются, как знают; пусть их сами из беды выпутываются; а вот погребение — это другое дело. Не годится хоронить человека как собаку: покойнику, конечно, все равно, а вот родне бесчестье.

Она направила меня с видом хозяйки в его кабинет, находящийся в здании факультета искусств, и заверила, что он всегда заходит туда со своими бумагами перед тем, как отправиться на обед. Она была права. В одну минуту первого профессор появился, шагая вдоль коридора, разрумяненный, с блестящими глазами, что говорило о том, что лекция прошла успешно.

— Вы, наверно, считаете, что родственникам и о свадьбах не следует забывать, — сказал Рэвенсвуд, которого немало забавляло это профессиональное человеколюбие могильщика.

Он протянул обе руки, когда увидел меня:

Старик поднял на него серые проницательные глаза и лукаво улыбнулся, словно одобряя шутку; но тотчас спохватился и продолжал с прежней серьезностью:

— О свадьбах? .. А как же! Кто забывает о свадебных обрядах, тот не заботится о продолжении рода человеческого. Свадьбу нужно справлять весело: чтобы гостей было много и музыки побольше — чтобы и арфа была, и лютня, и волынка. Ну, а если старинные инструменты взять неоткуда, что ж, можно обойтись хорошей скрипкой да флейтой, — И, разумеется, скрипка вполне заменит все остальное, — заметил Рэвенсвуд.

- Как, это мистер Арчер? Меня всегда удивляет, когда я вижу кого-либо из мира реальности в этих окраинах.

Сторож снова бросил на него лукавый взгляд.

- А все это нереально?

— Еще бы.., еще бы.., если на ней хорошо играть. А вот и могила Хэлберта Грея, — сказал он, явно стремясь переменить разговор, — Вон тот третий холмик от большого каменного саркофага, что стоит на шести ножках: под ним лежит один из Рэвенсвудов. Здесь их много, этих Рэвенсвудов, вместе с их вассалами, дьявол их всех побери, хотя семейный склеп у них на другом погосте.

— Вы, кажется, не очень жалуете этих Рэвенсвудов? — спросил Эдгар, которому непочтительный отзыв могильщика о его предках не доставил особого удовольствия.

- Не реальная реальность. Это существует здесь не так долго, это прежде всего.

— А за что их жаловать? — последовал ответ. — Когда у них в руках были земли и власть, они не умели ими, пользоваться. А теперь, вот попали в беду — и кому охота о них печалиться?

— Вот как! — воскликнул Рэвенсвуд. — Первый раз слышу, чтобы об этом несчастном семействе говорили здесь с такой неприязнью. Правда, они теперь бедны, но разве можно презирать их за это?

- Понимаю.

— А как же? — заявил сторож. — Возьмите хоть меня. Я человек вполне порядочный, а не скажу, чтобы люди относились ко мне с особым уважением.

Таппинджер засмеялся. Вне своего семейства и вдали от жены он казался более жизнерадостным.

А вот живи я в двухэтажном каменном доме, все, было бы иначе. Что же до Рэвенсвудов, то я знал их три поколения сряду, и, черт возьми, все они друг друга стоили.

- Мы оба находились здесь достаточно долго, чтобы понять, кто мы. Но не заставляйте меня стоять. - Он отпер дверь кабинета и пропустил меня внутрь. Две стены с полками, заваленными книгами, многие французские без переплетов и собрания сочинений.

— Мне казалось, они оставили, по себе хорошую память, — сказал потомок этого нещадно поносимого семейства.

- Я думаю, вы пришли доложить о результатах экзамена?

— Хорошую память! — подхватил могильщик. — Вот что я вам скажу, сэр: я жил на земле старого лорда еще совсем мальчишкой. Легкие у меня были тогда здоровые, и я лучше всех играл на трубе. Куда лучше Морена, что трубил для лордов во время суда.

- Частично. С точки зрения Мартеля, это был успех. Он ответил правильно на все вопросы.

Уж его-то я легко заткнул бы за пояс вместе с его дудкой. Разве у него хватило бы духу на «Сапоги и седла» или «Кавалеры, приглашайте дам», или «По коням, ребята!»?

- Даже по поводу шишковидной железы?

— Не понимаю, какое это имеет отношение к старому лорду Рэвенсвуду, любезный, — прервал его Эдгар, которому, естественно, не терпелось вернуться к основному предмету разговора. — Что общего между ним и искусством игры на волынке?, ? — А то, сэр, — отрезал могильщик,

— что у него-то на службе я и загубил свои легкие. Я служил у него трубачом в замке: за небольшое вознаграждение должен был возвещать зорю и час обеда, играть для гостей и самого старого лорда. Ну вот, когда ему вздумалось собрать отряд милиции, чтобы драться с пустоголовыми вигами у Босуэл-бриджа, я тоже не утерпел: сел на коня да и отправился вместе с ним.

- Даже на этот.

— А как же иначе? Вы были его вассалом и получали от него жалованье.

— Как вы говорите? Жалованье? Да, получал.

- Я поражен, искренне поражен.

Только за его деньги я должен был сзывать гостей к обеду, ну и в самом крайнем случае играть на похоронах; но я никогда не брался трубить сбор для их кровавой свары. Но погодите, сейчас услышите, что из всего этого вышло. Вот тогда и скажете, должен ли я восхвалять Рэвенсвудов. Ну вот, в одно прекрасное утро, двадцать четвертого июня тысяча шестьсот семьдесят девятого года, мы туда прибыли, как сейчас помню: бой барабанов, грохот выстрелов, топот и ржанье коней. Хэкстона из Рэтилета с отрядом пехоты, вооруженной мушкетами, карабинами, копьями, мечами, косами и всем, чем ни попало, отрядили охранять мост, а нам, кавалерии, приказали перебраться вброд через реку. Я вообще не люблю воды, а тут еще на другом берегу нас поджидали тысячи вооруженных до зубов людей. Старый Рэвенсвуд встал во главе отряда и, размахивая своим «Андреа Феррара», орал: «Вперед! Вперед!», словно посылал нас прогуляться по ярмарке; в арьергарде шел Калеб Болдерстон

- Это может служить комплиментом и вам. Мартель, кажется, был вашим студентом. Он занимался с вами неделю или две, во всяком случае, семь лет тому назад.

— этот и сейчас еще жив — и клялся Гогом и Магогом набить свинцом желудок каждому, кто повернет назад; а молодой Аллан Рэвенсвуд — тогда он еще назывался мастер Рэвенсвуд — размахивал заряженным пистолетом (слава богу, что не выпалил) и кричал во всю силу своих негодных легких: «Труби, бездельник, труби же, проклятый трус! Труби, или я размозжу тебе голову!»

Профессор бросил на меня тревожный взгляд.

У меня совсем дыхание сперло, но я все-таки сыграл атаку. Правда, звук получился такой, что по сравнению с ним даже кудахтанье показалось бы музыкой.

— Нельзя ли покороче? — прервал его Рэвенсвуд.

- Как это могло быть?

— Покороче? Да, мне чуть жизнь не укоротили втрое, чуть не оборвали ее во цвете лет, как говорится в писании. Я о том и толкую. Ну ладно, бросились мы в воду: лошади все сбились в кучу, будто обезумели от страха, да и люди тоже не лучше.

С противоположного берега из-за кустов в нас стреляют виги — все кругом в огне. Наконец моя лошадь достигла берега и только ступила на землю, как вдруг огромный детина — двести лет проживу, не забуду его лица: глаза как у ястреба, бородища шириной с эту лопату — остановился в трех шагах от меня и целит мне прямо в грудь. Тут, слава богу, лошадь моя взвилась на дыбы, я упал, а пуля просвистела мимо. В ту же минуту старый лорд ударом сабли раскроил вигу череп, этот олух повалился на меня и придавил меня своей тушей.