— Оператор вилочного погрузчика в «Уол-март».

— Простой водила! Слышите, он и сорок пять долларов за неделю не зарабатывает. Мы-то думали, взяли миллиардера. А Билал-то хорош, мошенник: содрал с нас за эту голову миллион рупий! — выпалил он и разразился смехом пьяной гиены, которая надышалась гелия.

— Абу Технарь, — приструнил его белобородый, — не забывайся! И проследи, чтобы этот неверный не сбежал.

Теперь я точно знал две детали. Во-первых, Билал оказался не кем иным, как бесчестным, зловредным предателем. А во-вторых, я по уши влип в дерьмо.



Когда меня, связанного по рукам и ногам, бросили в угол, будто мешок со старым тряпьем, молодежь удивленно покосилась в мою сторону, а затем, взяв оружие, вышла наружу. Я слышал, как эти люди молились и бегали вокруг, точно морпехи на учениях.

Уже ближе к вечеру пришли Абу Кхалед и Технарь. Последний промокнул мои губы какой-то мазью. Я попросил:

— Ребята, вы хоть расскажите поточнее, куда я попал-то?

— Меня зовут Абу-Кхалед Аль-Хамза, — отвечал главный. — И я занимаю четвертую сверху ступень в иерархии «Лакшар-э-Шахадат». «Армии Мучеников». Мы — часть «Аль-Каиды». Наш командир — сам Усама бен Ладен. Ты ведь о нем уже слышал, не так ли?

— Ага. Тот самый, который вроде бы разрушил торговые башни в Нью-Йорке?

— Вот именно.

— А разве наш президент не собирался выкурить его из… как его… из Кабула?

— Ты хотел сказать, из Афганистана. Все верно, вот только победа в этой войне осталась за нами. Ваши города объяты страхом, ужасом, паникой, а мы до сих пор сильны и крепки. Абу Технарь, расскажи неверному, в какую сумму их президент оценил мою голову.

— Ровно в пятнадцать миллионов долларов! — сообщил тот.

Ну да, разбежался. Держи карман шире. Пятнадцать миллионов! Не зря говорят: свистеть — не камушки ворочать.

— И чем же вы занимаетесь?

— Сражаемся за дело революции — за создание «Низам-и-Ислами», исламского халифата, — ответил Абу Кхалед. — В нашем грядущем царстве будет править закон шариата, основанный на священном коране и сунне. Аллах и его пророк призывают нас творить джихад во имя всевышнего.

— Простите, а мистер Аллах — это кто?

Кхалед отвесил мне оплеуху.

— Не смей выражаться так о нашем боге!

Я потер щеку.

— А от меня-то вам что надо?

— Ты должен сказать вашему Бушу, пусть он обратит в ислам всех американцев. Пусть ликвидирует ваши грабительские банки. Пусть бросит в тюрьму свиней-гомосексуалистов. Пусть остановит разложение женщин, соглашающихся сниматься для грязных журналов. Пусть занимается охраной природы. Пусть он…

— Я уловил вашу мысль, мистер Кхалед. Обещаю сделать все, что в моих силах, чтобы убедить президента согласиться с вашими требованиями. Но я же не могу это сделать, сидя в этой вонючей дыре.

Белобородый сделал шаг вперед и на этот раз ударил меня по лицу дважды.

— Сейчас-то за что?

— За то что прервал меня и оскорбил мою страну.

— Да зачем я вам сдался?

— Мы все равно потребуем выкуп, — ответил Кхалед. — Миллиардер или нет, ты гражданин США. Технарь, подготовь официальное заявление для канала Си-эн-эн. Завтра отошлем его вместе с видеопленкой. Настало время преподнести мистеру Джорджу Бушу такой урок, которого он уже не забудет.

И тогда я тоже повернулся к зубастому:

— Технарь, ты пойми, я же тут совершенно сбоку припека. Президент меня и слушать не станет. Может, отпустите, а? Честное слово, я никому о вас не заикнусь. Буду молчать как могила.

— Нет. А теперь слушай внимательно, Пейдж. — Глаза террориста засверкали, точно две включенные лампочки. — Мы — Армия мучеников. Здесь каждый готов отдать свою жизнь. И каждый готов убить. — Он провел ребром ладони возле моей шеи. — Поэтому даже не мечтай о побеге.

И тут я понял: Технарь точно так же опасен, как и Абу Кха-леб. Они одного поля ягода. Но все же не удержался:

— А мне казалось, ты любишь Америку.

— Люблю, — отозвался он. — Просто я ненавижу американцев.

И я заткнулся.



К вечеру в землянке стемнело, будто в коровьем брюхе, и я так проголодался, что пупок начал прилипать к позвоночнику. Кто-то зажег фонарь, и при его желтоватых отблесках я впервые сумел разглядеть обитателей берлоги, худеньких юношей возрастом от шестнадцати до двадцати двух лет. Молодых людей звали Альтаф, Рашид, Сикандар и Мунир. Первый рассказал мне, что сам он родом из Наупуры в Кашмире, а прочие трое — из Гуджранвалы в Пакистане. Мне эти парни напоминали ребят из колл-центра: те же свежие, оживленные лица; вся разница в том, что одних интересовали компьютеры с телефонами, а других — пистолеты с гранатами.

В норе было даже тепло, только спать неудобно из-за ужасной скученности. Повернешься на один бок — так и лежи до утра. В эту ночь меня втиснули между Сикандаром и Муниром. Оно и к лучшему: не знаю, как бы я мог смотреть в глаза Технарю после того, как он со мной обошелся.

На следующий день меня вывели на лужайку, закрыли глаза черной повязкой, поставили на колени и заставили сложить руки.

— А теперь моли о пощаде, свинья! — приказал Кхалед, когда Технарь включил камеру.

— Я украден вот этими типами из «Аль-Каиды». Вот ведь не было напасти, да? Мам, забери меня отсюда, пожалуйста, — проговорил я и тут же был награжден пинком под зад.

— Кретин, эту пленку покажут вашему президенту, а не твоей матери! — рявкнул Кхалед.



Я провел в берлоге еще дней пятьдесят. Скучища такая, словно сидишь и смотришь, как сохнет краска на заборе. Я радовался любой возможности выйти на свежий воздух. Слушая по утрам птичий щебет и глядя на медленно поднимающийся к облакам белый туман, можно было на миг забыться и не вспоминать о своей участи пленника. Жаль, что при этом за мной постоянно кто-нибудь следил — даже в уборную одного не пускали.

Еду здесь давали отвратительную — пресный роти, дал, рис и овощи, приготовленные кем-нибудь из молодых ребят. Хотя нет, еще была пахта — настоящее объедение. Время от времени Омар добывал у пастухов корову или быка, и тогда мы от души пировали.

Каждый день молодые люди под руководством Технаря и Омара учились пользоваться оружием и прочей амуницией. А после вечерней молитвы Абу Кхалед усаживался под деревом и читал наставление.

— Бог воздает человеку, не пожалевшему жизни ради своей родины, — говорил он, поглаживая бороду. — Тому, кто погибнет как мученик, на небесах достанутся семьдесят две девственницы, восемьдесят тысяч слуг и вечное блаженство.

— Да, я готов быть мучеником во имя Аллаха! — воскликнул Сикандар. — Мое тело станет ходячей бомбой, которая принесет неверным бёды и слезы.

— А я, — не желал уступать Рашид, — заставлю этих выродков обезьян и свиней страдать, как они никогда не страдали.

Совсем еще зеленые парни готовились к смерти и так спокойно рассуждали об этом! Даже у меня бежали мурашки по коже от их разговоров, однако Абу Кхалед лишь одобрительно кивал.

— Ваши портреты повесят в мечетях и школах, — поддакивал он. — Как только ваша здешняя жизнь оборвется, начнется новая, райская, — та, о которой вы столько мечтали. Вечное, нескончаемое счастье. Да усладят вас девственницы.

— Аллах Акбар! — восклицали слушатели в ответ. — Бог велик.

Один лишь Омар ходил с понурым видом.

— Я тоже хотел погибнуть как мученик, но зиммедар почему-то избрал для работы Рашида и Сикандара.

— Для какой работы?

— Не могу тебе рассказать.

— Ну а зачем ты надумал себя убить?

— Чтобы получить своих девственниц на небесах. И вдобавок мученику разрешается провести с собой в рай еще семьдесят родственников.

— Ты так уверен, что рай вообще существует?

— Но ведь мудрые люди рассказывают…

— Разве они там были?

— Нет, для этого надо сначала умереть.

— Ну, я бы не стал так рисковать. Если бы точно знать, что на небесах вареньем намазано…

— А вот в Лас-Вегасе, по слухам, и правда «намазано». Один кузен говорил, в Неваде на «Ранчо цыпочек» можно заполучить не семьдесят двух девчонок, а и того больше. Ты там бывал когда-нибудь? — В его глазах заблестели жадные огоньки.

Я в жизни не приближался к Вегасу и на тысячу миль, но, чтобы подразнить этого типа, гордо заявил:

— А как же. Бывал, и не раз. У них там по праздникам особые скидки: платишь за двух девчонок, а получаешь сразу шесть.

Видели бы вы, как у парня вытянулось лицо. Зато мое расплылось в довольной ухмылке.



А вот Абу Технарь ни разу не заводил разговоров о Вегасе или девственницах. Однажды, когда он определенно был в духе, я подошел и спросил:

— Слушай, с чего ты вдруг связался с таким, как Абу Кхалед?

— Вообще-то, мистер Пейдж, я учился с отличием в университете электронного машиностроения в Равалпинди, — начал Технарь. — А потом ваши люди забрали моего отца и заключили в лагерь «Гуантанамо». Он никогда не был террористом. А вот я им стал, по милости американцев.

Я не нашелся, что ему ответить.



Время шло, и мое беспокойство нарастало как снежный ком. По словам Технаря, террористы не дождались от президента ни ответа, ни привета. В прессе не появилось ни строчки о моем похищении. Ни на одном телевизионном канале не объявили, что я пропал. Как будто меня и не было.

И это очень сердило Абу Кхаледа.

— Что у вас за правительство такое?! — орал он. — Им на тебя плевать! На угрозы не отвечают, сообщение наше проигнорировали… Ну ладно, двадцать первого февраля мы всему миру явим, на что способны.

— Почему именно двадцать первого? — спросил я. — Это какой-нибудь особенный день?

— Да, крупный индуистский праздник. Самое время, чтобы нанести показательный удар по неверным.

— Что вы намерены сделать?

— Скоро узнаешь.



Я долго ломал голову, все пытался сообразить, что они затеяли. В конце концов загадка решилась сама собой благодаря Сикандару. За неделю до двадцать первого февраля я увидел, как он примеряет широкий кожаный пояс — из тех, которыми награждают чемпионов-рестлеров.

— Вот это да, круто! — выдохнул я. — Где раздобыл?

— Технарь для меня постарался, — ответил Сикандар.

— Ух ты! Значит, чемпионат по рестлингу двадцать шестого января все-таки не отменяется? Может, и Рэнди Ортон[145] приедет? — Я даже разволновался.

Сикандар не въехал, о чем разговор, и тогда мне вздумалось показать ему пару движений. Я отнял у парня пояс, обернул вокруг себя и уже собирался застегнуть пряжку, когда молодой террорист завизжал:

— Идиот! Ты чуть всех нас не угробил! — и вырвал у меня из рук обновку.

— Угробил? Почему? — озадачился я.

— Потому что это не просто пояс, придурок, — вмешался Технарь. — Это СБУ, самодельное взрывное устройство с детонатором на пряжке. Полсотни человек разнесет на куски.

Неожиданно до меня дошло, какого рода «работу» доверили Сикандару и Рашиду. Надев пояса, они заявятся в город, вызовут местных жителей на «бой» и в разгар состязания, нажав на пряжки, взорвут себя. А с ними погибнет уйма ни в чем не повинных людей.

Ночью, когда Сикандар улегся рядом со мной, я наклонился к нему:

— Скажи, тебе нравится убивать людей?

— Не я убиваю, а бомба, — ровным голосом отозвался он.

— Да, но кнопку-то нажимаешь ты.

— Я — солдат. Война есть война. Приходится убивать. Тут либо ты, либо тебя.

— Разве у тебя нет семьи? Мамы? Ты не подумал, что будет с ней, когда она узнает о твоей гибели?

— Я много лет назад ушел из родного дома.

— И совершенно все позабыл?

— Помню квадратные окна, в них лился солнечный свет. Маленький дверной проем, выходящий на улицу. Узенькие ступеньки, ведущие в комнату, где висела фотография дедушки. Вот и все.

На этом закончились воспоминания Сикандара об отчем доме. А через несколько дней даже им было суждено бесследно исчезнуть вместе с юношей. Я посмотрел ему в глаза — и содрогнулся, ощутив нечеловеческий холод. Неужели сердце у парня такое же ледяное, как и взгляд?

Ночью мне не спалось. Все это время мир раздирали войны, о которых я даже не слышал. Люди гибли; мальчишки, у которых молоко на губах не обсохло, готовились превратиться в ходячие бомбы, а я и не представлял себе, во имя чего. Словно передо мной раскрылась другая — реальная, страшная жизнь.

Наутро Сикандар и Рашид куда-то ушли, забрав с собой кучу провизии, точно им предстояло долгое путешествие.

— Ну вот и все, теперь нам осталось только ждать, — заметил Кхалед, потирая руки.

На следующий день Омар отправился за едой и не вернулся. Остальные всю ночь напролет не спали, гадая, не попался ли парень в лапы к индийским военным.

— Зря вы Омара послали, — сказал я Абу Кхаледу. — Он же тупой, он собственную пятую точку с фонариком не отыщет.

На рассвете молодой человек вернулся. Пьяный в стельку. Качаясь, ввалился в землянку и заблевал одеяло.

Через несколько часов он протрезвел и с широкой ухмылкой сказал мне:

— Ларри, я это сделал. Теперь я тоже мужчина.

Ему не повезло: зиммедар услышал эти слова, и парню здорово влетело. Технарь потом поделился со мной подробностями. Омар занимался любовью с дочерью пастуха, которой только-только стукнуло тринадцать. И теперь в наказание должен был выдержать тридцать дней поста, то есть не есть ни крошки в течение светлого времени суток. Одна беда: Абу Кхалед почему-то решил, что мы спелись, и меня заодно с Омаром лишили пищи.



Настало двадцать первое февраля. Мои похитители с утра висели на телефоне (у них тут имелась спутниковая связь). Примерно в полдень они получили долгожданную новость. Сикандар и Рашид взорвали себя, погубив тридцать неверных.

Вечером террористы закатили целый пир. Мунир с Альтафом зарезали корову. Я так и не притронулся к мясу. Не смог. Меня преследовало воспоминание о глазах Сикандара. Той ночью в норе было холоднее, чем в преисподней.

В четыре часа Абу Кхалед совершил молитву, и мы сразу тронулись в путь.

— Военные устроят облаву перед рассветом, — объяснил Технарь. — Поэтому нужно срочно менять диспозицию.

Оставив Мунира и Альтафа уничтожать следы нашего убежища, мы вчетвером двинулись на северный склон. Технарь взял спутниковый телефон; Кхалед с Омаром несли автоматы «АК-47».

Путешествие выдалось не из легких. Пришлось идти по крутым горам и промозглым ущельям. Поздно под вечер мы достигли тихой долины и переночевали в пустом деревянном доме.

А потом снова была дорога, причем самая опасная в моей жизни — из индийского Кашмира в Кашмир пакистанский. Мы шли только по ночам, а днем прятались. Впереди шагал Технарь в очках ночного видения, а мы вслепую брели за ним следом, спотыкаясь на склизком снегу, пересекая пастбища и горные склоны, холмы и овраги, ледяные реки и траншеи, стараясь избежать индийских мин, осветительных ракет и пограничных патрулей. Правда, грех жаловаться: мне выдали теплые кожаные сапоги, водонепроницаемую куртку и даже какие-то шерстяные тряпицы, чтобы обернуть замерзающие икры.

Неделю спустя мы очутились на бескрайнем зеленом пастбище среди безлюдной глуши. Перед нами скрипела старая деревянная постройка на три этажа с черной трубой на крыше. Краска уже облетала, да и балки сильно потрескались. Но все-таки это было гораздо лучше крысиной норы.

— А вот и наш новый дом, — произнес Абу Кхалед. — Мы в Пакистане. Можно больше не прятаться. И ни о чем не беспокоиться.

Ну, мне-то было о чем беспокоиться. Президент по-прежнему не реагировал на мое похищение; парни уже теряли терпение и начинали злиться.

— Надо предъявить американцам ультиматум, — заявил Кхалед и попросил Технаря выбрать любой день.

— Как насчет двадцатого марта, на Милад-ан-Наби?[146] — вмешался Омар.

— Поздновато, — покачал головой Кхалед.

Технарь посмотрел на меня:

— Может, вы сами назначите дату, мистер Пейдж?

— Семнадцатое марта! — выпалил я не задумываясь.

— Что в ней такого особенного?

— Это день рождения одного дорогого мне человека.

— Тоже поздно, — не согласился Кхалед. — Предлагаю двенадцатое марта.

— Почему?

— Это мой день рождения.



Пакистанский Кашмир совершенно не отличался от Кашмира индийского — те же кочевые пастухи, те же деревянные домики, та же еда и погода. Я проводил все дни в ожидании вестей от президента и в мечтах о Шабнам.

Но вот подошло десятое марта. Я решил уточнить у Омара насчет ультиматума.

— А что случится, если через два дня мои земляки по-прежнему будут молчать?

— Ничего особенного, — ответил он. — Мы тебя убьем. Парень был деликатен, как лошадиная какашка в вазочке со взбитыми сливками.

Следующие две ночи я провел без сна. Стоило на секунду забыться — и перед глазами возникала костлявая дамочка в капюшоне, с острой косой. И меня начинало трясти, словно уличный отбойный молоток.

Казалось, этого было мало, одиннадцатого числа налетел заунывно воющий северный ветер; я за пять месяцев не видал столько дождя, сколько в этот единственный день. С неба хлестало как из ведра, да еще с громом и молниями. Слушая назойливый грохот по крыше, я думал о маме. О Мицц — Генриетте Лоретте. О Гробовщике. Вспоминал жуткий апрельский снег в Уэйко. И даже папу. Но больше всего я грезил о женщине, которую так ни разу и не увидел.

Двенадцатого марта, проснувшись, я первым делом услышал от Технаря, что президент по-прежнему отмалчивается. После вкусного и сытного завтрака, к которому я не притронулся, меня отвели к Абу Кхаледу.

— Сдается нам, мистер Пейдж, что ваш народ готов принести вас в жертву. Теперь понимаете, почему я считаю американцев бессердечными? У вас еще есть время, чтобы помолиться.

— Позвольте, я его грохну, босс, — вызвался Омар, чуть не писая кипятком.

С тех пор как он поимел девчонку, у него в голове окончательно что-то сдвинулось.

— Нет, хозяин. Это сделаю я, — тихо промолвил Технарь.



Меня повели из дома в открытое поле, склизкое после дождя, словно совий помет.

— Шевелись, американская свинья, рой для себя могилу! — рявкнул Омар и подал мне лопату.

Около получаса я надрывался, копая в земле траншею, которой предстояло сделаться моим последним приютом. Наконец могила была готова. К тому времени солнце уже наполовину поднялось в небо. Где-то чирикали первые птички. Как будто никто здесь не собирался расстаться с жизнью.

Технарь достал из кармана черный платок.

— Тебе завязать глаза?

— Не надо, — ответил я. — Хочется видеть, как вы это сделаете.

— А ты отважный, как Саддам, — пробормотал он.

И, повернувшись, задел мою ногу стволом автомата. Может, внешне я и храбрился, однако в душе дрожал как осиновый лист.

Говорят, что в подобные минуты перед глазами человека проносится вся его жизнь. Так вот, это неправда. Перед моими глазами пролетела всего лишь ворона, к тому же довольно противная.

— Ну давай, Абу Технарь, за дело, — подначивал его Омар, глядя на меня через объектив камеры.

Абу Кхалед произнес по-арабски молитву. Уж и не знаю, за меня или за себя самого.

— Последнее желание будет? — глухо спросил Технарь. Похоже, он успел ко мне привязаться, как члены семьи привязываются к любимой собаке. Но даже любимого пса усыпляют, когда настанет срок.

— Последнее желание будет? — повторил он.

Я пораскинул мозгами. Вряд ли в такой дыре умеют готовить шоколадные пирожные с орехами… И тут я заметил сотовый телефон у него в кармане.

— Можно сделать один звонок?

— Кому?

Первым делом я подумал о маме, но ведь она разволнуется, как на пожаре, а мне не хотелось портить ей ужин.

— Прежде чем умереть, я хочу поговорить с одним человеком. С женщиной, которую люблю.

— И кто она?

— Шабнам Саксена.

— Шабнам Саксена? Актриса? — вскинулся вдруг Омар.

— Ага. Она моя невеста. Мы собирались пожениться.

— Не слушай, Абу Технарь, врет он все! — завопил Омар. — Интересно, где они могли познакомиться?

— У меня в бумажнике лежит ее фотокарточка и номер мобильника, — возразил я.

— Дайте, я сам проверю!

Омар подбежал ко мне. Достал из заднего кармана бумажник и громко присвистнул.

— А этот придурок сказал нам правду. Вот она, фотография Шабнам Саксены.

— Мне, мне покажите, — вмешался Технарь и, посмотрев на снимок, тоже присвистнул. — В жизни не видел такой красавицы!

— Можно мне в последний раз с ней поговорить? — напомнил я.

Омар повернулся к Абу Кхаледу:

— Босс, эта стерва снимается в кино полуодетой. И ведет себя очень не по-исламски. Дозвольте мне возглавить операцию по ее похищению.

Абу Кхалед покачал головой:

— Не желаю связываться с этой женщиной.

— Диктуйте номер, — проговорил Технарь. — У меня «Турайя»[147] и включен режим громкой связи.

— Ну уж нет, я сам с ней потолкую. — Выхватив у Технаря телефон, Омар достал из бумажника листочек. — Вот он, номер этой стервы.

В трубке раздались гудки.

Я ожидал, как обычно, услышать записанный голос, однако на том конце неожиданно ответили.

— Кто это? — спросил женский голос, и мое сердце учащенно забилось.

— Знаешь, с кем ты сейчас говоришь, стерва? С командиром Абу Омаром. В «Лашкар-и-Шахадат» я человек номер пять.

— Прошу прощения?

— Слушай внимательно, стерва. Ты снимаешься в непристойных фильмах и носишь неприличную одежду. Мы тебя скоро выкрадем. А потом замучаем и убьем.

— Это что, неудачная шутка?

— Нет, Шаббо, мы здесь не шутим.

— Шаббо? Вы ошиблись номером.

— Как — ошибся? Разве ты не Шабнам Саксена? А кто?

— Элизабет Брукнер, посольство США.

— Элизабет Брукнер? — повторил Омар.

— Элизабет Брукнер? — переспросил Кхалед. — А кто она?

— Элизабет Брукнер с две тысячи шестого года возглавляет представительство ЦРУ в Индии, хозяин, — отчеканил Технарь. — Окончив с отличием Стэнфордский университет, в тысяча девятьсот восемьдесят восьмом году поступила на службу в ЦРУ и с тех пор успела поработать на Украине, в Иордании, и Кувейте. Является экспертом по борьбе с «Аль-Каидой»… Черт!

— Значит, этот негодяй нас перехитрил, — заметил Кхалед и погрозил мне пальцем.

— Убьем его. Убьем! — заорал Омар.

— Нет. Для начала выясним, как он связан с ЦРУ.

И мне пришлось битых десять минут объяснять, откуда в бумажнике взялся телефонный номер этой самой Элизабет Брукнер. Когда рассказ был окончен, Технарь, повинуясь знаку Кхаледа, приставил «АК-47» к моей голове.

— Не бойся, — шептал молодой человек, избегая смотреть мне в глаза. — Это совсем не больно. Одна секунда — и все.

Внезапно послышался гул огромных вращающихся лопастей: та-та-та-та-та!

— Во имя Аллаха, что это? — вскричал Абу Кхалед, тыча Пальцем в какую-то странную штуку в небесах над соседним холмом.

— А это, хозяин, подозрительно похоже на «Эм-кью-один предейтор», — хрипло промолвил Технарь. — Другими словами, надежный беспилотный летательный аппарат класса «миди», вооруженный (что хуже для нас) двумя ракетами AGM-114 «Хеллфайр». Проклятая Брукнер засекла, откуда мы позвонили. Не успеем мы с вами договорить, как снаряды…

В воздухе полыхнуло, послышался мощный взрыв. Земля содрогнулась, что-то острое ударило по ноге, и я как подкошенный повалился в траншею. Вся выкопанная прежде земля посыпалась сверху, едва не похоронив меня под собой.

Минут через пятнадцать я наконец-то выбрался наружу, сипло хрипя и глотая воздух. Мои уши, глаза и рот были забиты грязью. Левую ногу словно бензопилой задело. Под самым коленом темнела открытая рана в дюйм глубиной; оттуда еще сочилась кровь.

Да и по земле вокруг точно Терминатор прогулялся. В перепаханной за минуту почве зияли огромные кратеры.

Абу Кхаледа с Абу Омаром разорвало на куски — там исковерканная кисть руки, здесь обгорелая ступня…

Технарь лежал, истекая кровью, на той стороне траншеи. Я с трудом дополз до него и положил головой к себе на колени. Из судорожно вздымавшейся груди вырывалось прерывистое дыхание.

Он поднял на мня глаза.

— Как вы думаете, мистер Пейдж, на небесах уже есть высокоскоростной Интернет? — спросил Технарь и, бессильно уронив голову, сомкнул веки. Судя по всему, помер.

Увидев такое, я пустился бежать со всех ног — вернее, со всей уцелевшей ноги. А вокруг завывал и плакал ветер, словно женщина, рождающая дитя. Я проносился между рядами глинобитных домов, оставляя местных жителей в недоумении. Распугивал козьи стада и голубиные стаи. Потом скатился по склону холма и бросился в реку. На другом берегу была гравиевая дорога. Бежать стало легче. Наконец передо мной возникла постройка, напоминающая склад. Ржавая вывеска над входом гласила: «Хафиз тимбер экспортс, Керан». Распахнув незапертые железные двери, я вошел внутрь и нашел целые груды пиломатериалов, но не увидел ни единой живой души.

— Эй! Есть кто-нибудь? — крикнул я.

В ответ послышалось только эхо.

Опасливо продвигаясь вперед, я увидел кучу самых разных инструментов — топоры, колуны, цепные пилы, мачете… На полу темнели пятна от масла и смазки. Я пошел по следу, оставленному просохшими каплями, и вдруг остолбенел от изумления. В углу стоял настоящий вилочный погрузчик, «Ниссан номад эй-эф-тридцать». Похоже, заправленный. Я попробовал занести мотор, и тот заработал! Настроение у меня сразу подпрыгнуло, словно поп-корн на сковородке. Через две минуты я мчал на погрузчике вниз по гравиевой дороге, хохоча и визжа на ходу, точно заправский ковбой, а попутно побивая все известные рекорды скорости вилочных погрузчиков. Видели бы эти кретины с Родео в Сиско, как я выжимаю двадцать миль в час на машине, предельно допустимая быстрота которой десять и шесть десятых — и ничего, мотор целехонек!

Левая нога по-прежнему кровоточила, но я так разволновался, что не обращал на нее внимания — знай себе гнал вперед, пока не уткнулся носом в Т-образную развилку. Нужно было решать: направо или налево. Я выбрал первое и через пять минут повстречал военный пикет. Полсотни пакистанских солдат, окружив погрузчик, прицелились в меня из автоматов и велели выходить с поднятыми руками.

— Тихо, тихо, ребята, придержите лошадок. Сдаюсь.

Едва ступив на дорогу, я повалился без чувств.

Потом оказалось, меня отвезли в городок под названием Музаффарабад и положили в военный госпиталь. Лечение заняоо неделю. Один раз удалось поговорить по телефону с мамой; она несла какую-то чушь про личный звонок от президента, но куда больше распространялась о туфлях своей мечты, кюторые сможет носить бесплатно, поскольку теперь ее муж — мистер Хинзон, хозяин «сказочного обувного магазина» в центре Уэйко.

А потом в палате появился некий мужчина в темном костюме и солнцезащитных очках. Представившись Джоном Смитом, служащим американского посольства в Исламабаде, он заявил:

— Нам все известно, мистер Пейдж. Последние два месяца мы пытались напасть на ваш след.

— Ну вот, теперь напали, — заметил я. — Что будете делать? Посадите меня за решетку?

— Нет, сэр. Переправим в Нью-Дели на борту самолета военно-воздушных сил США. Там вашим делом займется Элизабет Брукнер. Когда она снимет с вас показания…

— Ого! — воскликнул я. — Что-что она с меня снимет?

— Показания, сэр, — объяснил Джон Смит, окончательно смутив меня своим странным сленгом.

Еще неизвестно, что у них там придется показывать…



Двадцать второго марта, два дня спустя, я вернулся в аэропорт Нью-Дели.

Утро стояло промозглое. Хорошо, что мисс Брукнер ожидала меня у самого ангара с длинным лимузином наготове.

— Какая честь — снова приветствовать вас в Нью-Дели, мистер Пейдж, — отчеканила она. — А вы изменились.

Черт, еще бы не изменился. Со времени нашей последней встречи я сбросил добрых шестьдесят фунтов лишнего жира. Постройнел, подтянулся.

— У вас тоже голос по-другому звучит, — ответил я.

— У меня две новости, хорошая и плохая. С какой начать?

— Хватит пока плохих. Давайте хорошую.

— За отважное участие в уничтожении трех опасных террористов, один из которых находился в списке самых разыскиваемых, согласно рекомендации госсекретаря и министра юстиции, в рамках программы «Награда во имя правосудия» вам присудили премию в размере пятнадцати миллионов долларов. Наличные ожидают вас в посольстве. Налогами данная премия не облагается. Мои поздравления!

Примерно минута ушла на то, чтобы переварить услышанное.

— Пятнадцать миллионов долларов! — повторил я, не веря собственным ушам.

Значит, этот лунатик Абу Кхалед не впустую хвастался.

— Ну а какая тогда плохая?

— Есть мнение, что теперь вашей жизни грозит опасность со стороны «Аль-Каиды» и прочих террористических элементов. Поэтому вы должны принять участие в нашей программе зашиты свидетелей и согласиться на переезд.

— То есть как в киношке «Старатель»?

— Вроде того. Вы получите новое имя и даже новое лицо, если пожелаете.

— Ладно, без проблем. Сказать по правде, никогда не любил это имя. А можно мне сделать внешность Арни Шварценеггepa?

Она улыбнулась:

— Придется сильно постараться. Однако скажите, у вас есть какие-то пожелания насчет новой карьеры? Это возможность заняться делом своей мечты. С пятнадцатью миллионами вы можете хоть сейчас удалиться на пенсию, купив себе ранчо в Техасе.

— Знаете, меня всегда восхищали ребята из Фибр.

— Фибр? А, в смысле ФБР?

— Ну да. В девяносто третьем я был возле «Маунт-Кармел», когда Фибр осаждали психов на ранчо.[148]

— О, «Ветвь Давидова»? А вы-то что там делали?

— Понимаете, мама решила, что папа примкнул к этому самому Корешу, а его и в помине там не было.

— Значит, вы бы хотели стать агентом ФБР?

— Ну да.

— Простите, мистер Пейдж, это исключено. Чтобы стать агентом, необходимо доучиться до бакалавра и проработать в полиции по меньшей мере три года на полную ставку.

— Скажите, а голливудскому продюсеру тоже нужна ученая степень?

— Продюсеру?

— Ну да. Такому типу, который снимает фильмы.

— Вряд ли.

— Тогда я хочу быть продюсером. Идет?

Лиззи призадумалась.

— Полагаю, это возможно. Примерно через неделю мы все устроим.

— Было бы замечательно. Тогда я увижу Арни Шварценеггера, и Харрисона Форда, и…

— Поговорим об этом потом, — оборвала меня Лиззи, — когда снимем ваши показания. Вы записаны в Пыточную на пятнадцать ноль ноль.

— В Пыточную? А что это?

— Так мы называем надежно защищенное от посторонних глаз помещение для особо щепетильных бесед. Ладно, идем к лимузину.



В тот же день я наведался в американское посольство и получил свои пятнадцать миллионов долларов, упакованных в замечательный новенький чемодан марки «Самсонит», и вдобавок благодарственное письмо от президента. Я-то раньше думал, что он живет в Вашингтоне, а оказалось — в каком-то Белом доме.

— Ваше пожелание будет исполнено, Ларри, — сказала Лиззи. — В рамках программы защиты свидетелей вас переселят в Лос-Анджелес, Калифорния. На ваше имя зарегистрирована компания «Сиззлинг филмз». К вам тайно приставят двоих фэбээровцев для круглосуточной охраны и наблюдения.

— Чтоб мне поперек себя треснуть!.. Хорошо, а когда можно будет познакомиться с Брэдом Питтом и Джулией Робертс?

— Вообще-то никогда.

— Почему?

— Потому что эти актеры требуют не менее двадцати миллионов за съемки. С вашими пятнадцатью миллионами можно сразу же позабыть о крутых блокбастерах. Из вас решили сделать продюсера… э-э… фильмов для взрослых.

— В смысле таких, где снимаются только взрослые?