— Знаю, но не бываю там.

— Ладно! Так вот, в глубине парка Эрнеста Малика с одной стороны стоит дом, где, по-видимому, живут садовники.

— Да, и не только садовники, но и шофер и слуги. Только у горничных комнаты в самой вилле.

— Ну а с другой стороны, неподалеку от железнодорожной насыпи?

— Там ничего нет.

— Там есть очень низкое строение. Домишко, вытянутый в длину.

— Это псарня в верхнем парке, — сказала она.

— Что это за псарня?

— Когда-то, еще задолго до того, как я сюда приехала, парки не были разделены. Был один большой парк Аморелей. Старый Аморель любил охотиться. У него были две псарни, в верхнем и нижнем парке: нижняя, как ее называли, — для сторожевых собак, верхняя — для охотничьих.

— А Эрнест Малик не охотится?

— Как же, случается, но только не здесь. Тут ему не хватает дичи. У него есть еще охотничий домик и собаки в Солони.

Однако что-то беспокоило Мегрэ.

— А помещение это в хорошем состоянии? Я имею в виду верхнюю псарню.

— Не помню. Я уже давно не заходила в парк. Там был подвал, где…

— Вы уверены, что там подвал?

— По крайней мере был. Мне об этом рассказывали. Ходили слухи, что в парке спрятаны сокровища. Надо вам сказать, что сорок, а может, и больше лет назад, еще до того, как господин Аморель построил себе дом, там были развалины какого-то маленького замка. Ходили слухи, что во времена революции владельцы замка спрягали свои сокровища в парке. Одно время господин Аморель искал их и даже нанял рабочих, чтобы произвести раскопки. Все его уверяли, что надо искать в подвале верхней псарни.

— Это несущественно, — буркнул Мегрэ. — Важно, что там есть подвал. И вот в этом-то подвале, детка, должно быть, и заперли Жоржа Анри… — Внезапно его глаза сверкнули. — В котором часу идет поезд на Париж?

— Через двадцать минут. А следующий только в двенадцать тридцать девять. Проходят и другие, только в Орсене не останавливаются.

Но Мегрэ уже поднимался по лестнице к себе в комнату. Не теряя времени на бритье, он живо оделся и уже через несколько минут быстро шагал в сторону вокзала.

Тут хозяйка застучала в пол своей комнаты, и Ремонда поднялась наверх.

— Он уехал? — спросила старая Жанна, по обыкновению лежавшая на своей измятой постели.

— Только что убежал.

— Ничего не сказал?

— Нет, мадам.

— И не уплатил?.. Помоги мне встать!

— Нет, мадам, не уплатил, но оставил здесь чемодан и все свои вещи.

— Ах так… — произнесла Жанна разочарованно, но, пожалуй, несколько встревоженно.

Глава пятая Сообщник Мегрэ

Париж показался Мегрэ величественно просторным и пустынным. Из кафе Лионского вокзала доносился приятный запах пива и размоченных в кофе рогаликов. Комиссар провел четверть часа в парикмахерской на бульваре Бастилии, незабываемо легких четверть часа, потому что попал в Париж в августе, потому что сейчас было утро, а может быть, еще и потому, что скоро ему предстояло встретить старых друзей на набережной Орфевр.

— Сразу видно, что вы вернулись из отпуска. И здорово же вы загорели!

Так оно и было. Но загорел он, должно быть, вчера, бегая по Орсену, чтобы удостовериться, что Жорж Анри не уехал из поселка.

Любопытно, что теперь, издали, эта история не казалась ему такой значительной. Свежевыбритый, с подстриженным затылком и легкими следами пудры за ушами, Мегрэ поднялся на площадку автобуса и через несколько минут уже входил в подъезд здания уголовной полиции.

Здесь тоже чувствовалось, что наступило время отпусков. В безлюдных коридорах все окна были открыты настежь, и тем не менее в воздухе ощущался едва уловимый и так хорошо знакомый ему специфический запах. Многие кабинеты пустовали. В своем прежнем кабинете за своим столом, он застал Люкаса, казавшегося слишком маленьким в этом просторном помещении. Увидя бывшего шефа, тот поспешно вскочил, словно стыдясь, что занял его место.

— Вы в Париже, шеф?

Он сразу заметил, как загорел Мегрэ. В тот день это всем бросалось в глаза, и по крайней мере девять человек из десяти не преминули с удовлетворением заметить:

— Сразу видно, что вы приехали из деревни! Как будто он не жил там уже два года!

— Скажи, Люкас, ты помнишь Мимиля?

— Какого Мимиля? Из цирка?

— Вот именно. Я хотел бы сегодня же разыскать его.

— Можно подумать, что вы расследуете какое-то дело…

— Вряд ли оно стоит того, чтобы его называть делом. Главное, можно подумать, что я выгляжу идиотом! Ну да ладно, подробно я расскажу тебе об этом в другой раз. Так ты согласен заняться Мимилем?

Люкас приоткрыл дверь инспекторской и что-то тихо сказал. По-видимому, сообщил, что бывший шеф сидит у него в кабинете и что ему зачем-то понадобился Мимиль. В течение получаса почти все прежние сотрудники под разными предлогами заглядывали в кабинет и сердечно пожимали комиссару руку.

— Прекрасный загар, шеф! Сразу видно, что…

— Есть еще одно дело, Люкас. Я мог бы им заняться и сам, но мне что-то не хочется. Нужны сведения о фирме «Аморель и Кампуа», что на набережной Бурбон. Песчаные карьеры на Сене, буксиры и тому подобное.

— Я поручу Жанвье, шеф. Это срочно?

— Хотелось бы закончить к полудню.

Он побродил по знакомым коридорам» заглянул в финансовый отдел. Фирма «Аморель и Кампуа» была достаточно известна, хотя никаких конкретных сведений о ней не имелось.

— Огромное предприятие. Много филиалов. Люди солидные, с нами дела никогда не имели.

Как было приятно снова очутиться в знакомой обстановке, пожимать руки старым друзьям, видеть неподдельную радость на их лицах!

— Ну, как ваш сад, шеф? А рыбка ловится?

Мегрэ поднялся в картотеку. О Маликах — ничего. Он уже собрался уходить, но в последнюю минуту ему вдруг пришло в голову посмотреть на букву «К».

Кампуа… Роже Кампуа… Смотри-ка, нашлось досье Кампуа. Роже Кампуа, сын Дезире Кампуа, промышленника. Пустил себе пулю в лоб в гостиничном номере на бульваре Сен-Мишель.

Комиссар выверил даты, адреса, имена. Дезире Кампуа! Да это же компаньон старого Амореля! Тот, кого Мегрэ видел в Орсене. От брака с некоей Армандой Тенисье, дочерью подрядчика-строителя, ныне покойной, имел двоих детей — сына и дочь.

И вот, оказывается, его сын Роже в возрасте двадцати двух лет покончил с собой.

«В течение многих месяцев посещал игорные дома в Латинском квартале и проигрывал крупные суммы».

Что касается дочери старого Кампуа, то она была замужем и имела сына. Видимо, это и был тот молодой человек, который сопровождал своего деда к Маликам.

Может быть, и ее нет в живых? А что стало с ее мужем, неким Лориганом? Об этом в досье не упоминалось.

— Не пойти ли нам выпить кружечку пива, Люкас? Как в былые времена, они отправились в пивную «У дофины», рядом с Дворцом правосудия. Воздух благоухал, как спелый плод. Иногда, сквозь палящий зной, прорывались свежие порывы ветра. Приятно было смотреть, как поливочная машина разбрасывает широкие ленты воды на раскаленный асфальт.

— Хочешь знать, чем я занимаюсь? И я об этом же думаю. А ведь этой ночью я мог иметь серьезные неприятности. А вот и Торранс!

Толстяк Торранс, которому поручили разыскать Мимиля, знал, где его найти. Он быстро справился с поручением.

— Если только за последние два дня он еще раз не сменил профессию, то работает служителем в зверинце, и вы, шеф, можете его найти в Луна-парке… Официант, кружку пива!

Затем к ним подсел Жанвье, славный Жанвье. Какие все они были милые в этот день, и как приятно было снова их всех увидеть, поработать вместе, как прежде! На круглом столике, за которым они сидели, выросла уже целая горка тарелок.

— Что именно вы хотите узнать о фирме «Аморель и Кампуа», шеф?

— Все.

— Минутку…

Жанвье вытащил из кармана клочок бумаги.

— Начнем со старого Кампуа. В восемнадцать лет приехал в Париж из родного Дофине. Хитрый и упрямый крестьянин. Сначала служил у подрядчика-строителя в квартале Вожирар, потом у какого-то архитектора, наконец, снова у подрядчика из Вильнев-Сен-Жорж. Там и познакомился с Аморелем.

Аморель, родом из Берри, женился на дочери своего хозяина. Вместе с Кампуа они скупили земли вдоль берегов Сены, вверх по течению от Парижа, где и создали свой первый песчаный карьер. С тех пор прошло сорок лет…

Люкас и Торранс с лукавой улыбкой поглядывали на своего бывшего шефа, который бесстрастно слушал Жанвье, и казалось, по мере того как инспектор выкладывает сведения, Мегрэ постепенно становится все больше похож на прежнего комиссара.

— Мне удалось это выяснить при помощи их старого служащего, дальнего родственника моей жены. Я с ним едва знаком, но несколько рюмок развязали ему язык.

— Продолжай!

— Обычная история всех крупных предприятий. Несколько лет спустя Аморель и Кампуа стали обладателями полудюжины песчаных карьеров в верховьях Сены. Не довольствуясь транспортировкой песка на баржах, они обзавелись буксирами. Кажется, тогда это наделало много шуму, потому что тем самым Аморель и Кампуа разорили владельцев судов на конной тяге. Перед конторой компаньонов на острове Сен-Луи происходили демонстрации протеста. Эта контора, пусть более скромная, тогда уже помещалась там же, где и сейчас. Аморель стал получать угрожающие письма. Но он держался стойко, и постепенно все утряслось. В настоящее время это огромное предприятие. Я не очень-то представлял себе, насколько оно велико, а когда узнал, просто обалдел. К песчаным карьерам прибавились каменоломни. Потом Аморель и Кампуа стали акционерами судоверфи в Руане, где строились для них буксиры. Теперь они владеют большинством акций не менее чем десяти предприятий, занимающихся речными перевозками, каменоломнями, постройкой судов, а также берут подряды от государства на строительные работы и участвуют еще в одном крупном деле по производству бетономешалок.

— Ну а братья Малики?

— К ним я и перехожу. Мой старичок мне о них тоже рассказал. Кажется, Малик-первый…

— Кого ты называешь первым?

— Того, который первым вошел в семью Аморелей. Подождите, я посмотрю свои записи… Эрнест Малик из Мулена.

— Точно. хозяину зверинца, сошел с поезда за одну станцию до Орсена.

Несколькими минутами позже Мегрэ спокойно вышел из вагона с видом человека, которому все здесь знакомо, перекинулся несколькими словами с путевым обходчиком, исполнявшим обязанности начальника станции.

Он сразу заметил, что в деревне еще жарче, чем в Париже. В самом деле, в долине в эти дни можно было задохнуться от зноя.

— Скажите, в этом бистро не очень скверное белое вино?

Вскоре оба они сидели за столиком.

Через час Мегрэ стало ясно, что путевой обходчик будет в эту ночь спать сном праведника. Ничего другого от него и не требовалось.

Что до комиссара, то он большей частью незаметно выливал содержимое своих рюмок, и когда несколько позже входил в садик гостиницы «Ангел», его отнюдь не клонило ко сну.

Ремонда удивилась, что он так быстро вернулся.

— А как хозяйка? — спросил он.

— По-прежнему не выходит из своей комнаты. Кстати, вам тут письмо. Его принесли вскоре после вашего ухода. Наверное, поезд тогда еще не отошел, и будь я не одна в доме, я успела бы отнести его вам на вокзал.

Конверт, как и положено, с траурной каймой.


«Сударь,
Прошу Вас прекратить расследование, порученное Вам мною в состоянии депрессии, вполне, впрочем, понятной, принимая во внимание мой возраст и тяжкое горе, которое на меня обрушилось.
Не исключено, что по этой причине я могла дать некоторым печальным событиям толкование, противоречащее подлинным фактам, и теперь жалею, что побеспокоила Вас.
Ваше пребывание в Орсене только усугубляет и без того тяжелое состояние членов моей семьи, и я позволю себе добавить, что нескромность, с какой Вы выполняете доверенную Вам мною задачу, бестактность, которую Вы уже успели проявить, заставляют меня просить, чтобы Вы уехали отсюда как можно скорее.
Надеюсь, Вы меня поймете и больше не станете беспокоить семью, испытавшую и без того так много горя.
Во время моего неосмотрительного визита в Мен-сюр-Луар я оставила у Вас на столе пачку денег — десять тысяч франков, предназначенных для покрытия первых расходов. Прилагаю к этому письму чек на такую же сумму и прошу Вас считать дело законченным. С наилучшими пожеланиями
Бернадетта Аморель».


Почерк крупный, заостренный, принадлежал Бернадетте Аморель, но стиль был явно не ее, и Мегрэ с лукавой улыбкой положил в карман письмо и чек, нисколько не сомневаясь, что прочитанное им сочинено Эрнестом Маликом, а не старой дамой.

— Я должна предупредить вас, что хозяйка недавно спрашивала у меня, когда вы собираетесь уехать.

— А что, она хочет выставить меня за дверь? Толстая Ремонда от смущения залилась краской.

— Вы не так меня поняли. Просто она говорила, что больна, что у нее сейчас приступы…

Мегрэ бросил взгляд на стоящие в углу бутылки — основную причину этих приступов.

— А еще что?

— Дом со дня на день будет продан.

— Так! А еще что, милая Ремонда?

— А еще прошу вас со мной не разговаривать. Я предпочла бы, чтобы она сама сказала вам все это. Она говорила, что мне неприлично находиться под одной крышей с мужчиной. Она слышала, как мы вместе ели в кухне, и набросилась на меня с упреками.

— Когда ей угодно, чтобы я убрался?

— Сегодня вечером. Самое позднее — Завтра утром.

— Но ведь здесь нет другой гостиницы?

— Есть, только в пяти километрах отсюда.

— Ладно, Ремонда. Вернемся к этому вопросу завтра утром.

— Но мне нечем вас кормить сегодня, и мне запрещено…

— Я поужинаю у шлюза.

Так он и сделал. Возле шлюзов обычно имеются лавки для речников. В тот день в бьефе как раз пришвартовалось много катеров, и женщины, окруженные малышами, закупали провизию в лавчонке, служившей одновременно таверной.

Все эти речники работали на Аморелей и Кампуа.

— Дайте мне, пожалуйста, пол-литра белого вина, колбасы и полфунта хлеба, — попросил Мегрэ.

Но это был не ресторан, а всего только лавчонка. Он уселся у края стола и стал глядеть на воду, бурлившую у подъемного затвора шлюза. В прежние времена крепкие лошади медленно тянули баржи вдоль берега, а маленькая босоногая девочка шла по бечевнику и погоняла их кончиком длинного прута.

Конная тяга и теперь еще иногда встречается на некоторых каналах, но Аморель и Кампуа с их дымящимися буксирами и моторными баржами изгнали ее с верховий Сены.

Колбаса оказалась вкусной, вино — легким, слегка кисловатым. В лавке пахло корицей и керосином. Ворота шлюза открылись, и буксир, ведущий за собой баржи, как курица цыплят, продвигался к верхнему шлюзу. Смотритель, освободившись, подсел за стол к Мегрэ.

— А я думал, что вы сегодня вечером уезжаете.

— Кто это вам сказал? Смотритель немного смутился.

— Ну, знаете, если верить всему, что говорят!..

Малик не терял времени даром: он защищался. Неужели он уже успел спуститься к шлюзу?

Издалека, сквозь зелень парков, просвечивали крыши горделивых домов Аморелей и Кампуа — дом старухи Бернадетты Аморель и ее зятя, за ним — выделяющаяся из всех кичливой роскошью вилла Эрнеста Малика и, наконец, посреди холма — особняк Кампуа, скорее похожий на жилище крестьянина, чем на дом солидного буржуа, но очень добротный, со стенами, выкрашенными в розовый цвет. На другом берегу высилась старая, запущенная дворянская усадьба Гру, предпочитавшего закладывать свои земли, чем видеть, как его леса превращаются в карьеры.

Кстати, сам г-н Гру оказался неподалеку. Мегрэ разглядел на солнце его лысую голову и холщовый костюм цвета хаки. Старик сидел с удочкой в зеленой лодке, привязанной между двумя шестами.

Воздух был неподвижен, вода — как зеркало.

— Скажите, пожалуйста, — обратился Мегрэ к смотрителю, — ведь вы должны разбираться в таких вещах. Будет сегодня луна?

— Смотря в какое время. Взойдет она около полуночи над лесом, что виден отсюда вверх по течению.

В общем, Мегрэ был доволен собой, и все же его не покидала смутная тревога, не ослабевавшая, а, напротив, нараставшая по мере того, как шло время.

Он провел целый час на набережной Орфевр с хорошо знакомыми людьми, которые по старой привычке продолжали называть его шефом. И все-таки…

О чем они говорили после его ухода? Не о том ли, что ему недостает прежней работы и что он вовсе не так уж счастлив в деревне, как уверял всех и каждого. Недаром он ухватился за первый представившийся случай.

А теперь он всего лишь любитель. Да, не более чем любитель.

— Еще по стаканчику белого? Смотритель шлюза не отказывался. После каждого глотка он привычным жестом утирал рот рукавом.

— А что, молодой Малик, Жорж Анри, часто рыбачит с вашим сыном?

— Да, сударь.

— Он любит рыбачить, не так ли?

— Да, он любит реку, любит лес, животных.

— Славный мальчик!

— Очень славный! И совсем не заносчивый. Посмотрели бы вы на них вдвоем с барышней!.. Они часто спускались вниз по реке в своей лодке. Я даже предлагал им открыть шлюз, хотя обычно для небольших лодок это не делается. Но они всегда отказывались, предпочитая переносить лодку. А возвращались они обычно поздно вечером.

С наступлением ночи или, вернее, посреди нее Мегрэ предстояло выполнить неприятную задачу. Ее нужно выполнить, а там будет видно, ошибся он, превратился в старого дурака, годного только сидеть дома, или еще на что-то способен.

Мегрэ расплатился и медленно пошел вдоль берега, посасывая трубку. Дожидаться ему пришлось долго. Казалось, в этот вечер солнце и не думает заходит!. Слегка подернутая рябью река медленно и чуть слышно катила свои воды, а вьющаяся над ней мошкара обрекала себя на погибель, опускаясь к самой воде, где ее тут же заглатывали рыбы.

Никого не было видно — ни братьев Малик, ни их слуг. В тот вечер все словно замерло. Около десяти часов, покинув гостиницу «Ангел», где были освещены только окна в комнате Жанны и в кухне — там еще копошилась Ремонда, — Мегрэ, как и накануне, направился в сторону станции.

Белое вино, несомненно, возымело действие: путевого обходчика на этот раз не оказалось на обычном месте. Мегрэ проскользнул незамеченным и поднялся на железнодорожную насыпь.

За деревцами орешника, примерно на том же месте, где комиссар прятался вчера вечером, его, как было условленно, уже дожидался Мимиль. Он спокойно стоял, расставив ноги, с погасшей сигаретой во рту, будто вышел перед сном подышать воздухом.

— Еще не появлялся?

— Нет.

И они стали молча ждать, время от времени переговариваясь шепотом. Как и накануне, окно в комнате Бернадетты Аморель было открыто, в тусклом свете можно было разглядеть старую даму, шагавшую взад и вперед по комнате.

Около половины одиннадцатого в парке Маликов возникла мужская фигура, и все произошло точь-в-точь как прошлой ночью. К человеку с пакетом в руках подбежали собаки и проводили его до дверей верхней псарни. Войдя в помещение, он оставался там значительно дольше, чем накануне, а потом вернулся наконец в дом, где сразу осветилось окно на втором этаже. Окно на минутку открыли, а затем задернули занавески.

Перед тем как улечься спать, собаки некоторое время бродили по парку и нюхали воздух у стены, чуя присутствие посторонних.

— Не пора ли начинать, шеф? — прошептал Мимиль.

Один из догов уже готов был зарычать, но человек из Луна-парка успел бросить ему какой-то предмет, мягко ударившийся о землю.

— Только бы они не оказались натасканными по всем правилам, — пробормотал Мимиль. — Впрочем, этого опасаться не следует. Обыватели не умеют дрессировать собак, и если им даже попадает в руки хорошо обученное животное, они его быстро портят.

Мимиль был прав. Обе собаки уже вертелись вокруг брошенного им предмета, с любопытством обнюхивая его. Озабоченный Мегрэ даже не заметил, как погасла его трубка. Наконец один из псов, завладев куском мяса, стал раздирать его зубами, тогда как другой угрожающе зарычал, готовый наброситься на соперника.

— На всех хватит, — усмехнулся Мимиль, бросая второй кусок. — Не ссорьтесь, мои ягнятки!

Не прошло и пяти минут, как собаки, вяло бродившие вокруг, закружились на месте и наконец, обессилев, упали на бок. Мегрэ стало не по себе.

— Сделано, шеф! Действовать дальше? Стоило еще немного повременить, дождаться, когда совсем стемнеет и погаснут все огни. Но Мимилю не терпелось.

— Сейчас взойдет луна, и тогда будет поздно. Мимиль уже размотал веревку и успел даже привязать ее к стволу молодого ясеня у края дороги, совсем близко от стены.

— Подождите, я спущусь первым!

Стена была немного выше трех метров, но гладкая, без единого выступа.

— Если только в этом чертовом саду не найдется лестницы, подняться здесь будет труднее… Да вон, глядите! На дорожке стоит тачка. Мы ее приставим к стене и тогда сможем взобраться.

Мимиль был оживлен и весел, словно снова очутился в родной стихии.

— Если бы мне сказали, что я когда-нибудь буду заниматься таким делом вдвоем с вами…

Он подошел к старой псарне, одноэтажному кирпичному зданию с цементированным двориком, огороженным решеткой.

— Фонаря не понадобится, — прошептал Мимиль, нащупывая замок.

Дверь уже была открыта, и в нос ударило затхлой соломой.

— Закройте дверь! А знаете, мне кажется, там никого нет.

Мегрэ зажег электрический фонарик, но они ничего не увидели, кроме старого конюшенного валька «Валек — деревянная или железная палка для прикрепления постромок к экипажу.», позеленевшей сбруи на краю, валявшегося на земле хлыста да еще кучи гнилой соломы, перемешанной с сеном и пылью.

— Это внизу, — сказал Мегрэ. — Здесь должен быть люк или какая-нибудь дверца.

Стоило им пошевелить солому, и они действительно обнаружили тяжелый люк, окованный железом. Люк был закрыт только на засов, и у Мегрэ сжалось сердце, когда он медленно отодвинул его.

— Чего вы ждете? — прошептал Мимиль. Уже многие годы Мегрэ не испытывал такого волнения.

— Может, мне открыть?

Но Мегрэ, ни слова не говоря, сам поднял крышку. В погребе не слышно было ни звука, но все-таки им показалось, что там кто-то есть.

Фонарик внезапно осветил разверзшийся под ними мрак, белесые лучи скользнули по чьему-то лицу, и в темноте метнулась чья-то тень.

— Спокойно! — произнес Мегрэ вполголоса. Он попытался направить свой фонарик на узника, перебегавшего, как загнанный зверек, от стены к стене, и монотонно повторял:

— Не бойтесь, я ваш друг… Не бойтесь, я ваш друг…

— Мне спускаться? — спросил Мимиль. Из подвала раздался голос:

— Только попробуйте ко мне прикоснуться.

— Успокойтесь! Никто вас не тронет.

Мегрэ говорил — говорил, словно в бреду, или, скорее, как говорят, когда нужно успокоить ребенка, которого во сне мучили кошмары. И вся эта сцена действительно походила на кошмар.

— Успокойтесь! Сейчас мы вас выпустим отсюда.

— А если я не хочу выходить? Истерический, пронзительный голос ребенка, которого мучают галлюцинации.

— Ну так что же, спускаться? — повторил Мимиль, торопясь довести дело до конца.

— Послушайте, Жорж Анри! Я ваш друг. Мне все известно…

И эти слова оказались ключиком из волшебной сказки. Мальчик стал спокойнее. Несколько секунд прошли в молчании, потом Жорж Анри произнес изменившимся, но все еще недоверчивым голосом:

— Что же вы знаете?

— Сначала надо выйти отсюда, малыш. Клянусь, вам совершенно нечего бояться.

— Где мой отец? Что вы с ним сделали?

— Ваш отец у себя в комнате и, конечно, давно спит.

— Не правда!

В голосе мальчика слышалась горечь. Его обманывают. Он был почти уверен, что его и сейчас обманывают, как обманывали всегда. Его голос выдавал эту навязчивую мысль, и Мегрэ уже начал сердиться.

— Ваша бабушка мне все рассказала.

— Не правда!

— Это она приехала за мной и…

И тут голос мальчика превратился в крик:

— Она ничего не знает! Только я!..

— Тихо! Доверьтесь мне, Жорж Анри. Пойдемте, Когда вы отсюда выйдете, мы сможем поговорить спокойно.

Удастся ли его убедить? Если нет, придется спуститься вниз, действовать грубо, применить физическую силу. Вовсе не исключено, что он начнет отбиваться, будет касаться, царапаться, как молодой разъяренный зверь.

— Так мне спускаться или нет? — еще раз повторил Мимиль, уже не так спокойно, как прежде, и со прахом поглядывая на дверь.

— Послушайте, Жорж Анри, я из полиции.

— Какое мне дело до полиции! Я презираю полицию! Я ненавижу…

Он вдруг осекся. Его осенила какая-то мысль, и он заговорил уже другим тоном:

— Кстати, будь вы действительно из полиции, вы бы… — И вдруг снова завопил:

— Оставьте меня! Оставьте меня в покое! Уйдите отсюда прочь! Вы лжете! Вы сами прекрасно знаете, что это ложь! Подите и скажите моему отцу…

В эту минуту дверь неслышно открылась, и чей-то голос отчетливо произнес:

— Простите, что помешал вам, господа…

Лампа Мегрэ осветила Эрнеста Малика с револьвером в руках, стоявшего у двери с невозмутимым видом.

— Я думаю, мой бедный Жюль, что имею право убить тебя, равно как и твоего сообщника.

Слышно было, как там, внизу, у мальчика от страха стучат зубы.

Глава шестая Мимиль и его пленник

Не выразив ни малейшего удивления, Мегрэ медленно повернулся к вошедшему и сделал вид, что не заметил направленного на него револьвера.

— Вытащи оттуда парнишку! — обратился он, не повышая голоса, к своему бывшему соученику, как мог сказать человек, который пытался что-то сделать и, не сумев, решил попросить другого.

— Послушай, Мегрэ… — начал Малик.

— Не сейчас. Не здесь. Немного погодя я выслушаю все, что ты захочешь сказать.

— Теперь ты уже понимаешь, что здорово влип?

— Говорю тебе, займись мальчиком… Ах так! Все еще не можешь решиться? А ну-ка, Мимиль, спускайся сюда!

Только тогда Эрнест Малик сухо произнес:

— Можешь вылезать, Жорж Анри.

Мальчик не шелохнулся.

— Слышишь, что тебе говорят? Вылезай! Ты уже достаточно наказан.

Мегрэ вздрогнул. Так вот оно что! Вот в чем попробуют его убедить. Что это всего-навсего наказание.

— Однако ты не слишком ловок, Малик! — И, наклонившись вниз, сказал добрым, спокойным голосом:

— Выходите, Жорж Анри. И никого не бойтесь. Ни отца и никого другого.

Мимиль протянул руку и помог мальчику выбраться наверх. Жорж Анри съежился, избегая смотреть на отца и, как видно, выжидая момент, чтобы броситься наутек.

Мегрэ это предвидел. Он предвидел все, и внезапное появление Малика тоже. Предвидел и даже дал на этот случай соответствующие инструкции Мимилю. Тому оставалось их только выполнить.

Всем четверым больше нечего было делать в старой псарне, и Мегрэ первым направился к двери, не обращая внимания на Малика, загородившего ему путь.

— Нам удобнее будет поговорить в доме, — пробормотал тот.

— А ты еще хочешь говорить? — пожал плечами комиссар.

Проходя мимо Мимиля, он успел бросить на него взгляд, означавший: «Повнимательнее выполняй инструкции».

Инструкции были весьма деликатные, и малейший не правильный жест мог все испортить. Они вышли в парк один за другим. Жорж Анри замыкал шествие, выскользнув из псарни последним и стараясь не приближаться к отцу. Вчетвером они зашагали по аллее, и тут Малик стал проявлять некоторое беспокойство. Ночь была очень темная, луна еще не взошла. Мегрэ погасил свой электрический фонарик.

Пройти оставалось не более ста метров. Чего выжидал малыш? Неужели же комиссар ошибся?

Казалось, никто не осмеливался заговорить, никто не хотел брать на себя ответственность за то, что должно произойти.

Еще шестьдесят метров. Через минуту уже будет поздно. Мегрэ хотелось подтолкнуть локтем Жоржа Анри, чтобы вернуть мальчика к действительности.

Двадцать метров… Десять метров… Приходилось покоряться обстоятельствам. Но что они будут делать вчетвером в одной из комнат дома, белый фасад которого уже проступал во мраке?

Пять метров! Слишком поздно! Но нет, Жорж Анри оказался дальновиднее, чем сам комиссар. Он ведь знал, что у самого дома отцу придется выйти вперед, чтобы отпереть дверь.

Так оно и случилось. Не успел Малик вставить ключ в замок, как мальчишка метнулся в сторону, и через минуту в чаще послышался шелест травы и шорох веток. Мимиль не сплоховал и сразу же бросился за ним.

Малик упустил не больше секунды, но эта секунда оказалась решающей. Первым его движением было направить свой револьвер на ускользающую фигуру циркача, но не успел он спустить курок, как Мегрэ ударил его кулаком по предплечью, и оружие упало на землю.

— Вот так! — с удовлетворением в голосе произнес комиссар.

Он не нагнулся за револьвером, а только отшвырнул его ногой на середину аллеи. Из чувства собственного достоинства Эрнест Малик тоже не стал подбирать револьвер с земли. Да и к чему?

В поединке, происходившем между ними, оружие никакого значения не имело.

Для Мегрэ наступила волнующая минута. Именно потому, что он все это предвидел. Кругом стояла такая тишина, что слышны были вдали шаги тех двоих — и беглеца, и преследователя. Малик и комиссар прислушались. Нетрудно было понять, что Мимиль не отстает от мальчика.

По-видимому, они уже достигли соседнего парка, откуда был выход на дорогу, ведущую вдоль Сены.

— Вот так! — повторил Мегрэ, когда звуки шагов стали тише и наконец замерли. — Не зайти ли нам в дом?

Малик повернул ключ, торчавший в замке, и пропустил комиссара. Потом зажег свет, и они увидели стоящую на площадке винтовой лестницы г-жу Малик в белом пеньюаре.

Она смотрела на них большими изумленными глазами и даже не нашла что сказать, когда ее муж с раздражением в голосе бросил:

— Иди спать!

Они оказались вдвоем в кабинете Малика, и Мегрэ, не садясь, стал набивать трубку, с удовлетворением поглядывая на своего противника. А Малик ходил взад и вперед по комнате, заложив руки за спину.

— А не обратиться ли тебе в полицию с жалобой? — мягко спросил Мегрэ. — Такой случай может больше не представиться. Обе твои собаки отравлены. Налицо вторжение на частную территорию и еще вдобавок взлом. Ты даже можешь утверждать, что была попытка похитить ребенка. Да вдобавок еще ночью… Это пахнет каторжными работами. Давай, Малик, действуй! Телефон здесь. Стоит тебе только протянуть руку, позвонить в жандармерию Корбейля, и меня будут вынуждены арестовать… Так что же ты медлишь? Что мешает тебе поступить так, как тебе хочется?

Теперь комиссар, не стесняясь, говорил Малику «ты», но это совсем не походило на фамильярность бывшего соученика, как это было в обращении Малика с Мегрэ при первой встрече. Просто Мегрэ смотрел теперь на Малика как на обычного своего клиента, столкнувшегося с ним поневоле.

— Значит, тебе неприятно, чтобы все узнали о том, что ты держал сына взаперти в подвале? Но, во-первых, это право отца. Право наказывать. Сколько раз в детстве родители грозились запереть меня в подвал.

— Может быть, помолчишь?

Малик стоял перед Мегрэ и пристально глядел на него, пытаясь во взгляде комиссара прочесть, что скрывается за его словами.

— Что же ты, собственно говоря, знаешь?

— Вот наконец вопрос, которого я ждал.

— Так что же ты знаешь? — нетерпеливо повторил Малик.

— А ты боишься, что я узнаю? Интересно, чего же ты боишься?

— Ведь я тебя уже просил однажды: не суйся не в свои дела.

— И я отказался.

— Так вот, повторяю тебе это во второй, и последний раз.

Но Мегрэ, не дослушав, покачал головой.

— Не могу. Теперь, видишь ли, это невозможно.

— Но ведь ты ничего не знаешь…

— Тогда чего тебе бояться?

— И ничего не узнаешь.

— Значит, я вообще тебе не мешаю.

— Что до мальчишки, то он ничего не скажет. Я понимаю, ты рассчитываешь на него.

— И это все, что ты хотел сказать, Малик?

— Прошу тебя: подумай! Только что я мог тебя убить и уже сожалею, что не сделал этого.

— Возможно, ты и в самом деле напрасно этого не сделал. Но через несколько минут, когда я отсюда выйду, тебе еще представится возможность выстрелить мне в спину. Правда, парнишка теперь уже далеко, и он не один. Значит, звонить ты не собираешься? Не хочешь жаловаться? Не хочешь обращаться в полицию? Итак, ты это твердо решил?

И он направился к двери.

— Доброй ночи. Малик!

Но перед тем, как выйти в прихожую, он вдруг передумал, вернулся и произнес с каменным лицом, вперив в Малика тяжелый взгляд:

— Видишь ли, я чувствую, что открою такие мерзкие, такие грязные дела, что даже немного колеблюсь, продолжать ли расследование.

Потом, не оборачиваясь, вышел, хлопнул дверью и направился прямо к воротам. Они оказались заперты.

Положение становилось комичным: он незаконно находился в частном владении, но никому до него не было дела.

В кабинете Малика по-прежнему горел свет, но тот и не думал провожать своего противника до ворот.