Схватившись за голову двумя руками, она простонала:

— Его только что обнаружили повешенным, и в данный момент я сижу напротив бывшей маленькой девочки.

— Нет! Не хочу больше думать. Все так ужасно! Ужасно!

— Вы будете держать меня в курсе дела?

В голосе ее слышались рыдания. Они рождались, они должны были вырваться. Ани положила руки сестре на плечи и мягко подтолкнула ее в соседнюю комнату.

— Как только сам разберусь. Спасибо, доктор.

Мегрэ вытер пот со лба, выколотил трубку, набил табаком другую и тихонько сказал своей собеседнице:

— А теперь расскажите мне вашу историю.

Глава 7

Мадам Барийар смотрела на него большими тревожными глазами и грызла ногти, забившись в кресло, как маленькая девочка. Вместо того чтобы ответить, она обиженно спросила:

Обед в «Ван Хасселте»

— Почему вы обращаетесь с Фернаном как с преступником, почему надели на него наручники?

— Мы поговорим об этом позже. А сейчас, если вы ответите искренне, у вас будет больше шансов помочь вашему мужу.

Когда Мегрэ прибыл в гостиницу «Ван Хасселт», он понял: что-то произошло. Накануне он ужинал здесь рядом с Жаном Дюкло.

Молодой женщине не терпелось задать ему один вопрос, вопрос, который беспокоил ее уже очень давно, может быть, всю жизнь.

— Скажите, Жеф был сумасшедший? Жеф Клаас?

— А разве он вел себя как сумасшедший?

Итак, в центре зала стоял круглый столик, накрытый на три персоны. Ослепительной белизны скатерть еще не успела расправить свои складки. И наконец, перед каждым прибором было три бокала, что в Голландии свидетельствует о торжествах самого высокого уровня.

— Не знаю. Я не могу сравнить свое детство ни с каким другим, а его ни с каким другим человеком.

— Начинайте с Дуэ.

У входа комиссара встретил инспектор Пейпекамп, который подошел к нему с протянутой рукой и заговорщической улыбкой.

— Грузовики, лагеря беженцев, поезда, жандармы, допрашивавшие старика, — мне он тогда казался стариком. От него они ничего не добивались и начинали допрашивать меня. Кто мы такие? Из какой деревни?

Он был при всем параде. Высокий пристежной воротничок, визитка. Свежевыбритый, видимо, только что от парикмахера, он распространял аромат фиалкового лосьона.

Я не знала. Мы шли все дальше и дальше, и мне кажется, что однажды я увидела Средиземное море. Я вспомнила об этом позже и подумала, что мы добрались до Перпиньяна.

Позади него со скучающим видом скромно стоял Жан Дюкло.

— Клаас пытался попасть в Испанию? Чтобы оттуда уехать в Соединенные Штаты?

— Откуда мне это знать? Он ничего не слышал, не говорил. Чтобы понять меня, он внимательно смотрел на мои губы, и я должна была повторять много раз один и тот же вопрос.

— Почему он тащил вас за собой?

— Я сама не отходила от него. Вероятно потому, что, потеряв всех родных, прицепилась к ближайшему человеку, который, быть может, походил на моего дедушку.

— Как это вышло, что он взял вашу фамилию? Ведь ваша фамилия действительно Клаас.

— Я узнала это впоследствии. Он всегда держал в кармане какие-то бумаги и иногда записывал на них что-то по-фламандски, так как еще не знал французского. В конце концов, после многих месяцев скитаний мы очутились в Париже.

Он не был беден. Когда ему нужны были деньги, он вытаскивал из-под рубашки одну или две золотые монеты, зашитые в широкий полотняный пояс. Это были его сбережения. Мы долго бродили по улицам, чтобы выбрать ювелирный магазин или лавку перекупщика, и он украдкой входил в нее, боясь, как бы его не схватили. Позже я узнала почему: евреям вменили в обязанность носить желтую звезду, пришитую к одежде. Он написал мне свою фамилию на куске бумаги, которую потом сжег: Виктор Крулак. Он был евреем из Латвии, родился в Антверпене, где, как его отец и дед, работал шлифовальщиком драгоценных камней.

— Вы ходили в школу?

— Да.

— А кто готовил еду? Жеф?

— Да. Особенно ему удавалось жареное мясо. Он не носил звезды и все время боялся. В комиссариатах ему устраивали всякие неприятности, потому что он не мог предъявить бумаги, необходимые для удостоверения личности. Один раз его отправили в какой-то сумасшедший дом, потому что приняли за безумного, но на следующий день он оттуда сбежал.

— Он хорошо к вам относился?

— Простите меня, дорогой коллега, что не успел предупредить вас утром. Я был бы счастлив принять вас у себя дома, но я живу в Гронингене и к тому же холостяк, поэтому позволил себе пригласить вас на обед сюда. О, скромный обед, без всяких церемоний!

— Да. Он боялся меня потерять. Я уверена, что он думал, будто это Бог послал ему меня. Нас два раза не пропускали через границу, но тем не менее ему удалось попасть в Париж, и он снял меблированную комнату с маленькой кухней, сначала в районе Сакре-Кер, а потом в Сент-Антуанском предместье.

Последние слова он договаривал, оглядывая приборы, хрусталь и, очевидно, ожидая протестов со стороны Мегрэ.

— Он не работал?

Но их не последовало.

— В этот период нет.

— И я подумал, поскольку профессор ваш соотечественник, вам было бы приятно…

— Как он проводил свои дни?

— Отлично! Отлично! — прервал комиссар. — Я вымою руки, не возражаете?

— Он бродил по улицам, наблюдая за людьми, учился читать по их губам, понимать их язык. Однажды, уже в конце войны, он вернулся домой с фальшивым удостоверением личности — наконец-то его многочисленные попытки увенчались успехом. Теперь он официально звался Жефом Клаасом, а я была его внучкой. Мы сняли квартиру побольше, недалеко от Ратуши, и туда стали приходить люди, давать ему работу. Сейчас я их уже бы не смогла узнать. Я ходила в школу, стала барышней, поступила продавщицей в ювелирный магазин на бульваре Бомарше.

— Это старый Жеф нашел вам место?

Он мылся не спеша, с брюзгливым видом, в маленькой туалетной комнате по соседству с кухней, откуда слышались суетливая возня, звон тарелок и кастрюль.

— Да. Он работал для разных ювелиров, производил починку, приводил в порядок старинные изделия.

Когда он вошел в зал, Пейпекамп со скромной, но полной восхищения улыбкой сам разливал по бокалам портвейн, приговаривая:

— Как во Франции, правда? Prosit! Ваше здоровье, дорогой коллега!

— Таким образом вы и встретили Барийара?

Трогательный в своей предупредительности, он старался найти изящные выражения, показать себя человеком светским до мозга костей.

— Следовало бы пригласить вас еще вчера, но я был настолько… как это сказать?.. потрясен случившимся… Что-нибудь прояснилось?

— Да. Годом позже. Как торговый представитель он должен был приходить к нам раз в три месяца, но стал приходить чаще и в конце концов пригласил меня в кафе. Он был красивый, очень веселый, всегда в хорошем настроении. Он любил жизнь.

— Ничего.

— Он знал, что вы внучка Жефа?

В глазах голландца сверкнула молния, и Мегрэ подумал: Ты сгораешь от нетерпения похвастаться своей победой, приятель, и выложишь мне все за десертом, если не раньше».

— Я сказала ему это. Поскольку он хотел жениться на мне, то попросил представить его дедушке. Мы поженились и стали жить вместе с Жефом в маленьком домике в Фонтэне-су-Буа.

Он не ошибся. Сначала подали суп с томатами и приторный до тошноты «Сент-Эмилион»[17], явно предназначенный на экспорт.

— Вы никогда не видели там Пальмари?

— Ваше здоровье!

— Нашего бывшего соседа? Не могу этого сказать… не помню. Фернан приводил иногда товарищей, приятных людей, которые любили посмеяться и выпить.

Славный Пейпекамп! Он из кожи лез, но Мегрэ, казалось, ничего этого не замечал.

— А старик?

— В Голландии во время еды никогда не пьют. Только после. Вечером, на больших собраниях, стаканчик вина с сигарой… И никогда не ставят на стол хлеб.

— Он проводил большую часть времени в хижине с инструментами, в глубине сада, где Фернан устроил ему мастерскую.

Пейпекамп косился на тарелку с хлебом, который принесли по его просьбе, и даже на портвейн, заказанный им вместо традиционного джина.

— Вы никогда ничего не подозревали?

Разве можно устроить лучше? Он наслаждался, поглядывая с умилением на бутылку золотистого вина. А Жан Дюкло ел, думая совсем о другом.

— А что я могла подозревать?

Пейпекампу так хотелось придать обеду живость, веселость, создать вокруг атмосферу праздника на французский манер!

— Скажите, мадам Барийар, у вашего мужа нет привычки вставать по ночам?

Подали huchpot, национальное блюдо — плавающие в соусе куски мяса. Напустив на себя загадочный вид, Пейпекамп проронил:

— Он никогда не встает.

— Скажете, если понравится.

— И не выходит из квартиры?

Увы, Мегрэ был не в настроении. Он чувствовал во всем какую-то таинственность, но еще не мог объяснить себе ее причины. У него складывалось впечатление, что между Жаном Дюкло и инспектором существует сговор: всякий раз, наполняя бокал Мегрэ, полицейский посматривал на профессора.

— А зачем?

Около сковороды стояла нераспечатанная бутылка бургундского.

— Вы пьете перед сном какую-нибудь настойку?

— Я думал, вы пьете больше вина.

— Иногда из вервены, иногда из ромашки.

— Когда как.

— Прошлой ночью вы не просыпались?

Дюкло был явно не в своей тарелке. Он старался не вмешиваться в разговор и пил минеральную воду, сославшись на режим.

— Нет.

Пейпекамп уже рассказал о красоте порта, о важности перевозок по Эмсу, о Гронингенском университете, куда приезжают с лекциями крупнейшие ученые мира, и здесь его терпение кончилось.

— Можете вы сводить меня в вашу ванную?

— А вы знаете, есть новости.

Ванная была небольшая, но довольно кокетливая и веселая, выложенная желтыми плитками. Над раковиной было углубление с аптечкой. Мегрэ открыл ее, осмотрел несколько флаконов, а один оставил в руке.

— Серьезно?

— Это вы принимаете такие таблетки?

— Ваше здоровье! За французскую полицию! Да, теперь тайна почти раскрыта.

— Я даже не помню, что это такое. Они стоят здесь Целую вечность. Ах да, припоминаю! Фернан страдал бессонницей, и один приятель посоветовал ему принимать это лекарство.

Мегрэ смотрел на него своими сине-зелеными глазами без малейших эмоций, даже без тени любопытства.

Этикетка на флаконе была новая.

— Сегодня утром, около десяти часов, мне сообщили, что меня ждет посетитель — угадайте кто?

— Что случилось, господин комиссар?

— Случилось то, что прошлой ночью, как и в другие ночи, вы приняли, не зная того, несколько таких таблеток вместе с вашей микстурой и спали крепким сном.

— Баренс. Продолжайте.

Тем временем ваш муж поднялся за Жефом в мансарду и спустился с ним в подвал.

— В подвал?

Пейпекамп не скрывал разочарования: новость произвела на комиссара эффект еще меньший, чем роскошно сервированный стол.

— Да, там была устроена мастерская. Он ударил его куском свинцовой трубы или каким-нибудь другим тяжелым предметом, а потом подвесил старика к потолку.

— Откуда вы знаете? Вам сказали, да?

— Вовсе нет. Чего он хотел?

Она вскрикнула, но не лишилась чувств, наоборот, бросилась в гостиную и пронзительно закричала:

— Вы его знаете. Он очень робок, очень… по-французски… да, замкнутый. Он даже не осмеливался смотреть на меня и, казалось, вот-вот заплачет. Баренс признался, что в ночь преступления, выйдя от Попингов, не сразу возвратился в училище.

— Это неправда, скажи, Фернан! Это неправда, что ты так поступил со старым Жефом?

Последовала серия многозначительных взглядов.

Любопытно, что к ней вернулся ее фламандский акцент.

— Вам ясно? Он любит Бетье! Он ревновал, когда девушка танцевала с Попингой, злился, потому что она пила коньяк Он видел, как они вышли вместе, наблюдал за ними издалека, преследовал своего преподавателя.

Мегрэ немедля увел Барийара в кабинет и сделал знак Жанвье, чтобы тот следил за молодой женщиной. Прошлым вечером они сидели в том же кабинете, но теперь поменялись местами. Сегодня комиссар восседал на вращающемся кресле торгового представителя, а тот сидел напротив него.

Дорого бы отдал инспектор за малейшее проявление восхищения, удивления, тревоги на лице Мегрэ, но тот оставался бесстрастен.

— Это подло, — проворчал хозяин кабинета.

— Ваше здоровье, господин комиссар! Баренс не сознался сразу, потому что испугался. И вот она, правда: сразу после выстрела он увидел мужчину, который бежал к штабелю леса и спрятался там.

Что подло, Барийар?

— Он вам его подробно описал, не так ли?

— Беспокоить женщин. Если у вас есть вопросы, вы могли бы задать их мне, не так ли?

— Да.

— Вам я не стану задавать никаких вопросов, потому что заранее знаю ответы. После нашего вчерашнего разговора вы решили, что необходимо заставить окончательно замолчать того, кто представлял собой слабое звено вашей компании. После Пальмари — Виктор Крулак, иначе говоря, Жеф Клаас. Бедный человек с расстроенной психикой, готовый сделать что угодно, только бы не расставаться с маленькой девочкой, которая в день Страшного Суда вложила свою ручку в его руку. Вы подлец, Барийар!

Пейпекамп был в полной растерянности. Он потерял всякую надежду поразить коллегу. Его рассказ не вызвал ожидаемых восторгов.

— Благодарю вас!

— Матрос. С иностранного судна. Высокий, тощий, обритый наголо.

— Видите ли, бывают разные подлецы. Некоторым, как, например, Пальмари, я могу пожать руку. Вы принадлежите к самому плохому сорту подлецов, вам нельзя посмотреть в лицо, не почувствовав желания плюнуть.

— И конечно, на следующее утро судно покинуло порт.

И комиссар действительно сдерживался.

— Ушло три судна. Дело ясное. Искать надо не в Делфзейле. Убил иностранец. Очевидно, матрос, который знал Попингу раньше, когда тот плавал. Матрос, которого он в свое время, будучи офицером или капитаном, вероятно, наказал.

— Ну, давайте дальше! Я уверен, что мой адвокат будет в восторге.

Жан Дюкло никак не реагировал на происходящее. Пейпекамп сделал знак г-же Ван Хасселт, сидевшей за кассой в парадном платье, принести еще одну бутылку вина.

— Через несколько минут вас отвезут в камеру предварительного заключения, и, конечно, сегодня днем или будущей ночью, а может быть, завтра мы возобновим этот разговор.

Обед завершался фирменным из трех сортов крема тортом, украшенным шоколадной надписью — Делфзейл.

— В присутствии адвоката.

Инспектор скромно опустил глаза.

— Сейчас мне надо нанести один визит, который, по-видимому, будет долгим. Вы догадываетесь, о ком я говорю. В общем, от этого визита будет в значительной степени зависеть ваша судьба. Потому что, поскольку Пальмари ликвидирован, на вершине пирамиды остались только двое: Алина и вы. Мне теперь известно, что вы собирались уехать при первом удобном случае, потихоньку реализовав драгоценности Манюэля. Алина… Фернан… Алина… Фернан… Когда вы снова будете сидеть напротив меня, я уже буду знать, кто из вас двоих — я не скажу виновен, потому что виновны вы оба, — кто из вас двоих зачинщик этой двойной драмы. Поняли?

— Не разрежете ли?

Мегрэ позвал:

— Вы оставили Корнелиуса на свободе?

— Жанвье! Отвези, пожалуйста, месье в камеру предварительного заключения. Он имеет право прилично одеться, но ни на секунду не своди с него глаз. У тебя есть оружие?

Пейпекамп подскочил как от удара и посмотрел на Мегрэ, задаваясь вопросом: в своем ли тот уме.

— Да, шеф.

— Но…

— Возьмешь человека внизу, там, думаю, уже полно полицейских, пусть он сопровождает тебя. До скорого свидания!

— Если не возражаете, мы можем допросить его вместе, сегодня же.

Он задержался перед мадам Барийар.

— Нет ничего проще! Я сейчас позвоню в училище.

— Не сердитесь на меня, Мина, за теперешние неприятности и за те, что еще ждут вас впереди.

— Это Фернан его убил?

— Если так, распорядитесь, чтобы доставили и Остинга, мы допросим его после.

— Боюсь, что да.

— Из-за фуражки? Теперь все объясняется, правда?

— Но зачем?

Матрос, проходя, увидел на палубе фуражку, взял ее и…

— Придется вам над этим подумать. А я лишь могу сказать — потому, что ваш муж подлец. И потому, что он встретил такую же подлую самку.

— Разумеется.

Комиссар, оставив Мину в слезах, спустился в подвал, где тусклую лампочку уже заменили прожектором.

Пейпекамп чуть не плакал. Едва заметная, но обидная ирония Мегрэ сбила его с толку до такой степени, что, входя в телефонную кабину, он натолкнулся на дверь.

Можно было подумать, что здесь происходит киносъемка.

Комиссар остался с Жаном Дюкло, низко склонившимся над тарелкой.

Говорили все разом. Работали фотографы. Врач с лысым черепом требовал тишины, а Мере никак не мог пробиться к комиссару.

— Вы не посоветовали ему, в качестве соучастника, сунуть мне незаметно несколько флоринов?

Маленький следователь оказался совсем близко от Мегрэ, и комиссар потащил его на свежий воздух.

Мегрэ говорил мягко, без язвительности. Дюкло поднял голову, открыл было рот, чтобы возразить.

— Стаканчик пива, господин следователь?

— Тихо! У нас нет времени для споров. Это же вы рекомендовали ему устроить шикарный обед с вином. Вы сказали ему, что именно так во Франции ломают сопротивление чиновников… Тихо, кому сказал?.. И я растаю.

— Я не прочь, но как выбраться?

— Клянусь…

Мегрэ раскурил трубку, повернулся к Пейпекампу. Тот возвратился из телефонной кабины и, подойдя к столу, сконфуженно пробормотал:

Они кое-как протиснулись сквозь толпу. Смерть старого Жефа, хотя его почти никто не знал, прошла не так незаметно, как гибель Манюэля Пальмари, и перед домом оказалось такое скопление народа, что двое полицейских с трудом наводили порядок. На комиссара набросились репортеры.

— Позвольте предложить вам рюмочку коньяка. Здесь он неплохой.

— Пока ничего не скажу, ребята. После трех часов, на Набережной.

— Позвольте это сделать мне. Только не сочтите за труд попросить хозяйку принести нам бутылочку старого доброго коньяка и дегустационные рюмки.

Он тащил своего плотного спутника в бистро «У овернца», где завсегдатаи уже обедали.

Однако г-жа Ван Хасселт принесла обыкновенные маленькие рюмочки. Комиссар встал, подошел к полке, взял другие и наполнил их до краев.

— Две большие кружки!

— За голландскую полицию! — провозгласил он.

— Ну как, Мегрэ, вы в этом разберетесь? — спросил судебный следователь. — Кажется, в подвале нашли современные инструменты для гранения бриллиантов. Вы это предвидели?

Пейпекамп не осмелился протестовать. Коньяк был настолько крепкий, что у него выступили слезы на глазах. Но кровожадный комиссар, улыбаясь, без всякого перерыва поднял рюмку:

— Вот уже двадцать лет я ищу владельца этих инструментов.

— За нашу полицию! Когда Баренс будет у вас?

— Через полчаса. Сигару?

— Вы говорите серьезно?

— Спасибо, предпочитаю трубку.

— Вполне. Владелец — это фигура. Все остальные — пешки. Я знал их ходы. За ваше здоровье!

Мегрэ снова наполнил рюмки и так властно, что ни Пейпекамп, ни Дюкло не посмели отказаться.

Он медленно опустил свою кружку, поставил на оцинкованный прилавок.

— Прекрасный день, — повторил он несколько раз. — Возможно, я ошибаюсь, но думаю, сегодня вечером убийца несчастного Попинги будет арестован.

— Если, конечно, он не плывет сейчас по волнам Балтийского моря, — возразил Пейпекамп.

— Повторите!

— Вы полагаете, он так далеко?

Дюкло поднял бледное лицо.

— Это намек, комиссар? — резко спросил он.

Потом, все с тем же жестким выражением лица, сказал:

— Какой намек?

— Я должен был понять это уже со вчерашнего дня.

— Вы, кажется, утверждаете, что если убийца не далеко, значит, он может быть совсем близко.

Почему я не вспомнил об этой истории в Дуэ? Я рассылал своих людей во всех направлениях, кроме правильного, а когда наконец додумался, было уже поздно…

— Что за фантазии, профессор!

Обстановка накалилась до предела. И все из-за двух рюмочек коньяка. Пейпекамп был красен как рак, глаза его блестели. У Дюкло, напротив, опьянение проявилось в мертвенной бледности.

— Что вы теперь будете делать?

— Барийар уже в камере предварительного заключения.

— По последней, господа, и пойдем допрашивать беднягу Баренса.

— Вы его допросили?

Бутылка стояла на столе. Каждый раз, когда Мегрэ наливал, г-жа Ван Хасселт слюнила кончик карандаша и отмечала в книге выпитое.

— Нет. Еще рано. Прежде следует допросить кое-кого другого.

Выйдя из гостиницы, они окунулись в тяжелую атмосферу жары и тишины. Судно Остинга стояло на своем месте. Пейпекамп держался более напряженно, чем обычно.

Через витрину он смотрел на дом напротив, особенно на окна пятого этажа.

Полицейский участок находился недалеко, метрах в трехстах. Вдоль пустынных улиц тянулись ряды лавочек, чистых и заваленных товарами, как на Всемирной выставке перед открытием.

— Алину Бош?

— Найти матроса просто невозможно, — говорил Пейпекамп. — Но хорошо уже то, что убийца известен, — никого больше не надо подозревать. Я подготовлю донесение, чтобы господина Дюкло, вашего соотечественника, освободили из-под надзора.

— Да.

— У нее в квартире?

Не вполне уверенным шагом он вошел в отделение местной полиции, наталкиваясь на мебель, добрался до кабинета и плюхнулся на стул.

— Да.

Он не был пьян, но алкоголь лишил его той мягкости, той учтивости, которая характеризует голландцев. Непринужденным жестом инспектор нажал кнопку звонка. Откинувшись на спинку стула, он отдал полицейскому распоряжение ввести Корнелиуса.

Пейпекамп встретил его с преувеличенным радушием, но молодой человек, войдя в кабинет и увидев там Мегрэ, казалось, потерял почву под ногами.

— Быть может, ее больше испугает допрос в вашем кабинете?

— Она нигде не пугается.

— Комиссар хочет задать вам несколько вопросов, — сказал по-французски Пейпекамп.

— Вы думаете, она может признаться?

Мегрэ не торопился. Дымя трубкой, он ходил взад-вперед.

Мегрэ пожал плечами, поколебался, не спросить ли третью кружку, решил, что не стоит, протянул руку славному маленькому следователю, который смотрел на него с восхищением и с некоторой тревогой.

— Дорогой Баренс, что вам рассказал Бас вчера вечером?

— До скорого! Я буду держать вас в курсе дела.

Словно встревоженная птица, тот покрутил по сторонам головой на тоненькой шейке.

— Я, вероятно, пообедаю здесь, а когда они там, напротив, закончат, вернусь во Дворец правосудия. — Следователь не посмел добавить: «Ну, ни пуха ни пера!»

— Я… я думаю…

— Ладно, я помогу вам… Ваш отец живет в Индонезии.

Мегрэ, чувствуя тяжесть в плечах, пересекал улицу, по-прежнему глядя на окно пятого этажа. Ему дали дорогу, и только один репортер успел сфотографировать комиссара, напористо идущего вперед.

И он будет весьма огорчен, если с вами что-нибудь случится — скажем, неприятности, ну, я не знаю что. Так вот, за ложные показания в деле, подобном этому, полагается несколько месяцев тюрьмы.

Корнелиус задыхался. Он боялся пошевелиться, боялся поднять глаза.

Глава 7

— Сознайтесь, что вчера на берегу Амстердипа вас ждал Остинг, что он научил вас, как отвечать полиции. Сознайтесь, что вы никогда не видели высокого тощего человека около дома Попингов.

Мегрэ громко постучал в дверь квартиры, которая прежде принадлежала Манюэлю Пальмари, и ему открыл дверь инспектор Жанен.

— Я…

Нет! Корнелиус не мог больше упорствовать и разрыдался. Он сдался.

Мегрэ едва взглянул на него.

Мегрэ посмотрел сначала на Жана Дюкло, потом на Пейпекампа тяжелым непроницаемым взглядом; из-за этого взгляда, неподвижного и казавшегося пустым, некоторые принимали его за слабоумного.

— Никто не пользовался телефоном?

— Вы считаете… — заикнулся инспектор.

— Звонил только я, шеф, чтобы сказать жене…

— Ты завтракал?

— Судите сами.

— Нет еще.

Молодой человек, совсем худенький в офицерской форме, высморкался, сжал зубы, сдерживая рыдания, и наконец пробормотал:

— Где она?

— На кухне.

— Я ничего не сделал…

Мегрэ стремительно вошел в кухню. Алина курила сигарету — перед ней стояла тарелка с яичницей. Как эта женщина сегодня была не похожа на кокетливую Алину, настоящую мадам, которая так следила за своей внешностью!

Пока он успокаивался, все молча на него смотрели.

На ней был только старый голубой халат, тонкий шелк которого прилип к телу. Ее черные волосы не были причесаны, на лице никакой косметики. Она не приняла ванны, и от нее исходил терпкий запах пота.

— Хватит, — отрубил Мегрэ. — Я не сказал, что вы что-то сделали.. Остинг уговорил вас, и теперь вы утверждаете, что видели иностранца недалеко от дома, и он же намекнул, что это единственное средство кого-то спасти. Кого?

Уже не первый раз Мегрэ констатировал это. Он знал многих женщин, кокетливых и ухоженных, которые после смерти мужа или любовника так опускались.

Вдруг менялись их вкусы, их поведение. Они начинали одеваться более ярко, говорить вульгарным тоном, употреблять выражения, которые так старались забыть, их природные качества снова всплывали на поверхность.

— Клянусь памятью матери, он не называл имен. Я не знаю… Лучше умереть…

— Пойдем!

— Черт возьми! В восемнадцать лет всегда хочется умереть. У вас больше нет вопросов, господин Пейпекамп?

Она достаточно хорошо знала комиссара, чтобы понять: на этот раз дело принимает серьезный оборот. И все-таки она неторопливо поднялась, раздавила сигарету в жирной тарелке, положила пачку в карман халата и подошла к холодильнику.

Тот пожал плечами, показывая, что ничего не понимает.

— Хотите пить?

— Можете идти, приятель.

— Нет.

— Бетье здесь ни при чем, вы знаете.

Она не настаивала, достала для себя бутылку коньяка и стакан в буфете.

— Вполне возможно. Вам пора присоединиться к товарищам по училищу.

— Куда вы меня ведете?

— Пойдем, с коньяком или без него.

И он подтолкнул его к дверям, ворча: