— О да, у меня прекрасная комната на хорошем постоялом дворе, — отозвался судья Ди. На самом деле он делил с тремя командирами продуваемый насквозь чердак, но ему не хотелось ещё более расстраивать своего хозяина. Гуан всё равно не мог разместить его в своих личных покоях, потому что они были заняты армией, и наместник сам вынужден был переселиться вместе со всем семейством в крохотную развалюху. Положение сложилось странное: в обычные времена наместник был чуть ли не всемогущ — высший властитель своего округа. Но теперь правила армия.

— Завтра утром я возвращаюсь в Ланьфань, — сообщил судья. — Там у меня накопилась масса дел, ведь в моём округе тоже нехватка продовольствия.

Гуан мрачно кивнул, а потом спросил:

— Зачем вас вызвал главнокомандующий? Из Ланьфани сюда добрых два дня пути, а дороги ужасны.

— Уйгуры поставили свои шатры за рекой, по которой проходит граница моего округа, — ответил судья Ди. — Главнокомандующий желал знать, какова вероятность того, что они присоединятся к татарским ордам. Я рассказал ему, что… — Вдруг он замолчал и с подозрением взглянул на двух девушек. У татар повсюду шпионы.

— С ними всё в порядке, — тут же успокоил его Гуан.

— Что ж, я сообщил главнокомандующему, что уйгуры способны выставить всего две тысячи воинов, а их хан отправился на длительную охоту в Центральную Азию как раз перед тем, как в уйгурский стан прибыли татарские послы, чтобы предложить ему присоединиться к ордам захватчиков. Уйгурский хан — человек мудрый. Вы же знаете, что его любимый сын гостит заложником в нашей столице.

— Две тысячи в любом случае положения не меняют, — заметил Гуан. — У этих проклятых татар вдоль нашей границы наготове стоят триста тысяч. Под их пробными вылазками трещит наша оборона, а главнокомандующий держит здесь без дела двести тысяч солдат, вместо того чтобы начать наконец обещанное контрнаступление.

Какое-то время оба наместника ели молча, а девушки подливали им вино. Когда с бобами и солёными овощами было покончено, наместник Гуан поднял глаза на Чайную Розу и нетерпеливо спросил:

— Где рис?

Так вот. Оседлал я Капитана Кидда, привязал сумки и взобрался, ему на спину. Ой попрыгал немного — обычная манера, когда я его седлаю, но все в рамках приличий. Только старатели при этом вопили ни хуже шайки индейцев.

— Служитель сказал, что у них больше нет, — ответила девушка.

— Чепуха! — гневно воскликнул наместник. Он встал и обратился к судье Ди: — Прошу позволения оставить вас ненадолго. За всем приходится смотреть самому!

Тут Капитан случайно задел копытом за ограду и повалил её от столба до столба вместе с дюжиной зрителей на верхней перекладине, а те орали, так, будто и вправду что-то случилось. Надо вам сказать, мы с Капитаном, не пользуемся воротами. Мы предпочитаем по возможности сокращать расстояния и потому преодолеваем препятствия в прыжке. Но старатели — народ слабосильный.

Когда он вместе с Чайной Розой спустился вниз, вторая девушка тихо сказала судье Ди:

Выезжая из лагеря, я видел, как толпа несла упавших к поилкам и макала их в воду, чтобы привести в чувство, — опять Капитан не удержался и кое-кого потоптал походя.

— Не окажете ли вы мне великую милость, ваша честь?

Судья взглянул на неё. Это была не лишённая привлекательности женщина лет двадцати. Однако толстый слой румян не мог скрыть болезненного цвета лица и ввалившихся щёк.

Мы выехали из Тетон Галча на юг по ложбине между холмами. Очень скоро перед нами встал сумрачный лес с огромными деревьями. Там я без особого труда отыскал старую индейскую тропу, о которой мне говорил Блинк. Судя по всему, ею пользовались крайне редко: на всем пути так никого и не встретил.

— В чём дело? — спросил судья.

Я предполагал попасть к ущелью Чертов Ветер, по крайней мере за час до заката, чтобы действовать наверняка — ведь Блинк говорил, что дилижанс проезжает ущелье на закате.

— Я плохо себя чувствую, ваша честь. Если бы вы могли уйти пораньше и взять меня с собой, я бы с радостью приняла вас, отдохнув немного.

Он заметил, что ноги её дрожат от усталости.

«Скорее всего, — рассуждал я, — преподобного Рембрандта тоже придется грузить на Капитана, но мой конь вывезет и двоих, да еще обставит при этом любого скакуна в Неваде. А значит, я вернусь в Тетон около полуночи или чуть позже».

— С удовольствием, — отозвался он. — Но, проводив тебя до дома, я и сам направлюсь к себе. — И он добавил с тонкой улыбкой: — Я, знаешь ли, тоже чувствую себя нездоровым.

Отмахав несколько миль, я выехал к долину Апачей — узкому ущелью, по дну которого, зажатая между крутых скалистых берегов, ревела, и пенилась буйная река. Стара тропа обрывалась у края, где ширина каньона едва достигала семидесяти футов. Кто-то подрубил огромную сосну, и та, упав над ущельем, образовала пешеходный мостик, по которому можно было переправиться на ту сторону. Много лет назад по этим местам прокатилась золотая лихорадка, и у каньона Апачей вырос большой лагерь. Только теперь здесь веял ветер запустения, и вокруг не было ни единой живой души.

Женщина с благодарностью посмотрела на него.

Когда вернулись наместник и Чайная Роза, Гуан сокрушённо произнёс:

Я свернул на восток и, проехав с полмили по краю обрыва, набрел на старую, почти совсем заросшую дорогу. Через лощину она спускалась к мосту на дне каньона, построенному еще во времена золотой лихорадки. Большинство бревен унесло в половодье, но оставшихся вполне хватило, чтобы, перевести по ним лошадь. Так и сделал. После этого по другой лощине мы выехали наверх.

— Мне очень жаль, Ди, но это правда. Не осталось ни зёрнышка.

Не успел одолеть и трехсот ярдов, как услышал за своей спиной чей-то окрик. Я обернулся на голос с кольтами наготове. Из зарослей кустарника показался высокого роста джентльмен в длиннополой сутане и шляпе с широкими полями.

— Что ж, — сказал судья Ди, — наша встреча доставила мне величайшее удовольствие. Я также нахожу весьма привлекательной присутствующую здесь Жасмин. Не будет ли слишком большой неучтивостью, если я попрошу разрешения откланяться?

— Кто вы такой, черт побери, и не много ли себе позволяете, обращаясь ко мне на «эй»? — изысканно обратился я к джентльмену, не опуская кольтов.

Гуан принялся бурно возражать, но было ясно, что и он находит это лучшим решением. Наместник проводил судью вниз по лестнице и удалился. Жасмин помогла судье облачиться в тяжёлую шубу, и они вышли на промозглую улицу. Паланкин нельзя было получить ни за какие деньги — всех носильщиков забрали для транспортных нужд армии.

Вежливость — фамильная черта Элкинсов.



— Меня зовут преподобный Рембрандт Броктон, добрый человек, — смиренным тоном ответил тот. — Я направляюсь в Теттон Галч, чтобы связать узами священного брака свою племянницу и молодого старателя.

II



— Препо… Да ну! А почему пешком?

Повозки с ранеными и убитыми всё так же тянулись по улицам. Частенько судья и его спутница вынуждены были прижиматься к стенам домов, чтобы пропустить гонцов, ужасными проклятиями понукающих своих утомлённых скакунов.

По узкой улочке Жасмин провела судью к лачуге, прилепившейся к высокому тёмному дому. По обеим сторонам покосившейся двери чахли сосёнки; их ветви согнулись под тяжестью смёрзшегося снега.

— Я сошел, с дилижанса у ущелья Черт… Чер… Черный Ветер, — отвечает он. — Случилось так, что несколько очень добропорядочных ковбоев ждали там сегодня дилижанс, вот они и предложили проводить меня в Тетон и дали лошадь.

Судья Ди вынул из рукава серебряный слиток. Протягивая его женщине, он сказал:

— А откуда вы узнали, что ваша племянница намерена заарканить пария? — спрашиваю тогда.

— Что ж, я, пожалуй, пойду, мой постоялый двор…

— Так мне об этом сообщили те же ковбои.

И он зашёлся в неистовом кашле.

— И куда же они подевались?

— Вы зайдёте и хотя бы выпьете что-нибудь горячее, — твёрдо проговорила она. — Вам не дойти в таком состоянии.

Она открыла дверь и потянула за собой судью, который никак не мог справиться с приступом.

Кашель утих, лишь когда она сняла с гостя шубу и усадила его в бамбуковое кресло за расшатанный чайный столик. В маленькой тёмной комнате оказалось очень тепло; стоявшая в углу медная жаровня была наполнена пылающими углями. Заметив удивлённый взгляд судьи, женщина насмешливо объяснила:

— Лошадь подо мной захромала, вот они и оставили меня здесь. А сами отправились на ближайшее ранчо нанять другую.

— В наши дни выгодно быть потаскухой. У нас полно армейского угля. Служим нашим доблестным воинам!

— Что-то я сильно сомневаюсь, чтобы здесь поблизости оказалось ранчо, — пробормотал я. — Похоже, у них в башках не густо мозгов, что оставили вас одного в незнакомой местности.

Жасмин взяла свечу, зажгла её от жаровни и поставила на стол, а потом удалилась за занавеску, скрывающую проход в другую комнату. В мерцании свечи судья осмотрел комнату. Напротив него у стены стояло обширное ложе; занавеси балдахина были отдёрнуты и не скрывали измятых одеял и двух грязных подушек.

— Вы намекаете на возможную опасность? — спрашивает он, и глаза его слабо сверкнули.

Вдруг до него донёсся подозрительный звук. Судья оглянулся. Звук доносился из-за выцветшей синей занавески, скрывавшей нечто стоящее у стены. В голове у него пронеслась мысль, что всё это может оказаться ловушкой. Военная стража на каждом углу кожу с воров сдирает, и всё же разбои и убийства процветают в городе как никогда. Судья быстро встал, шагнул к занавеске и рванул её в сторону.

— Эти горы кишат бандитами, которые за паршивый доллар перережут глотку и священнику, — пытался я прояснить ему обстановку. И тут вдруг меня осенило.

Он невольно покраснел. У стены стояла деревянная колыбель. Из-под толстого, залатанного одеяла высовывалась круглая детская головка. Большие умные глазки смотрели прямо на него. Судья торопливо поправил занавеску и поспешил на своё место.

— Послушайте-ка, — говорю, — так ведь дилижанс не должен был проезжать ущельем раньше заката!

Женщина внесла большой чайник. Налив судье чашку, она сказала:

— Все верно, — говорит он, — но почему-то изменили расписание.

— Вот, выпейте. Это особый сорт чая, говорят, он лечит кашель.

— А, будь оно… — не выдержал я. — У меня седельные сумки лопаются от золота, и я рассчитывал на этот дилижанс. А теперь выходит, придется везти его обратно в Тетон? Ну да ладно, отправлю с утренним дилижансом.

Она отправилась за занавеску, вернулась с младенцем на руках и отнесла его к постели. Одной рукой Жасмин расправила одеяла, а другой перевернула подушку.

Преподобный Рембрандт, я — Брекенридж Элкинс с Медвежьей речки. Я приехал, чтобы встретить вас и проводить в Тетон Галч, где вы сможете повязать свою племянницу и Блинка Уилтшоу узами священного брака. Поторопимся. Садитесь впереди меня.

— Простите мне этот беспорядок, — сказала она, укладывая ребёнка на кровать. — Я принимала клиента прямо перед тем, как меня позвали к наместнику прислуживать за обедом.

— Но как же… я ведь должен дождаться моих друзей-ковбоев, — елейным голосом возразил он. — Да вон они едут! — и он ткнул пальцем на восток.

С непосредственностью, отличающей женщин её профессии, она стянула рубаху. Теперь на ней были только широкие штаны. Со вздохом облегчения Жасмин вытянулась на кровати, потом взяла ребёнка и пристроила его у левой груди. Младенец довольно зачавкал.

Я посмотрел в указанном направлении и увидел приближающуюся группу всадников человек в пятнадцать. За одним из них бежала в поводу лошадь без седла.

Судья Ди глотнул целебного чая; напиток обладал приятной горечью. Помедлив, судья спросил женщину:

— О-о, мои добрые друзья! — просиял преподобный Рембрандт. — Они все-таки достали мне лошадь, как обещали!

Тут он вытащил из кустов седло и говорит:

— Сколько твоему ребёнку?

— Вы не поможете мне приладить седло? А я с большим удовольствием подержу пока ваше ружье.

— Два месяца, — вяло отозвалась она. — Это мальчик.

Но только протянул ему винчестер, как пуля взбила фонтанчик пыли под копытом Капитана. Я круто обернулся. Из лесной чащи на опушку, за сотню ярдов к югу, выехал человек с винчестером у плеча. Я сразу узнал его. Не будь у поселенцев с Медвежьей речки ястребиных глаз, мужчина среди нас уже давно повывелись бы. Это был Джейк Роумэн!

Наши винчестеры выстрелили одновременно. Его пуля прожужжала у моего уха, а моя вышибла его из седла.

Взгляд судьи упал на длинные белые шрамы, избороздившие плечи женщины; широкий рубец сильно изуродовал её правую грудь. Жасмин подняла глаза, заметила этот взгляд и безразлично сказала:

— Ковбои — держи карман! Это ж бандиты Гаррисона! Не бойтесь, преподобный, я спасу вас!

Я подхватил его одной рукой, всадил шпоры в бока Капитана Кидд, и тот рванул так, словно ему под хвост плеснули кипятка. Бандиты с дикими воплями кинулись в погоню. Вообще-то я не имею привычки удирать, но тогда очень уж переволновался за преподобного Рембрандта: ведь если дело дойдет до ближнего боя, и — не дай Бог! — Его преподобие нашпигуют свинцом, то Блинк не сможет завтра жениться на его племяннице, чего доброго, плюнет на свою затею и улизнет в Бизоний Хвост обхаживать Долли Риксби.

Я правил к каньону, чтобы занять оборону в лощине, а бандиты готовы были запалить лошадей, но доскакать до поворота тропы раньше меня и отрезать нас от каньона. Капитан Кидд под двойной ношей до того прогнулся, что брюхом почти стлался по земле. Перекинутому через седло преподобному Рембрандту тоже приходилось несладко: руки и ноги его болтались в воздухе а один раз, когда он особенно лихо подпрыгнул и ткнулся животом в седельную луку, я услышал такое, чего никак не ожидал услышать от служителя Господа. Затрещали выстрелы, засвистели пули, и его преподобие, задрав голову, пронзительно завопил:

— О, они не собирались так делать, это я сама виновата. Когда меня секли, я вся извивалась, пытаясь вывернуться, вот плеть и завернулась через плечо, поранив мне грудь.

— Прекратите эту… пальбу, вы…! Вы ж меня пристрелите!!! Я подумал, что с его стороны было довольно эгоистично не упомянуть о своем спасителе, но все равно заметил:

— Ваше преподобие, этих скунсов увещевать мало толку — у них нет почтения даже к сану священника.

— За что тебя секли? — спросил судья.

Но, как ни странно, стрельба прекратилась — вот что значит слово Божие! — хотя вопли и крепость ругательств усилились. К этому времени уже стало ясно, что негодяям все-таки удалось отрезать нас от переправы, поэтому я свернул на старую индийскую тропу и погнал Капитана Кидда прямо к краю каньона, пытаясь выжать из него все, что только можно. Кусты цеплялись за стремена, хлестали по лицу преподобного Рембрандта и по моим ногам. Бандиты что-то закричали и стали сдерживать коней, но Капитан с каждым прыжком наращивал скорость, и впереди уже замаячил край пропасти.

— Долго рассказывать, — только и ответила она, сосредоточив всё своё внимание на ребёнке.

— Придержи коня, вислоухий шакал! Оборвемся! — заорал преподобный.

— Расслабьтесь, Ваше преподобие, — попытался я его приободрить. — Сейчас по мостику поскачем.

Судья Ди молча допил чай. Теперь дышать ему стало легче, но в голове всё так же пульсировала тупая боль. Когда он выпил вторую чашку, Жасмин отнесла младенца в колыбель и задёрнула занавеску. Она подошла к столу, потянулась и зевнула, затем, показывая на ложе, спросила:

— Боже! Прими мою грешную душу! — услышал я прерывистый всхлип, и, вцепившись в стремя обеими руками, он закрыл глаза.

Капитан ступил на бревно, и, казалось, воздух разорвали трубы Судного дня!

— Как насчёт этого? Я уже немного отдохнула, а чай вряд ли стоит того, что вы мне заплатили.

Я сильно сомневаюсь, чтобы на свете нашелся другой такой конь, который, смог бы под двойной ношей проскакать по одному единственному бревну, перекинутому над бездной глубиной, в сто пятьдесят футов. Но Капитану Кидду на все было глубоко наплевать, за исключением меня, конечно. Он даже не сбавил скорость, а помчался по бревну, как по укатанной, дороге. Из-под копыт брызнули кора и щепки. Оступись, конь хоть на дюйм, нам всем была бы крышка. Но он не оступился, и не успели мы перевести дыхание, как очутились на той стороне каньона.

— У тебя превосходный чай, — утомлённо проговорил судья, — он стоит более того, что ты получила. — И чтобы не обидеть её, тут же добавил: — Я бы не хотел заразить тебя этой проклятой лёгочной болезнью. Я выпью ещё одну чашку, а затем пойду восвояси.

— Можно открыть глаза, преподобный Рембрандт, — мягко сказал я, но ничего не услышал в ответ — Его преподобие висел в обмороке. Я слегка потряс его, чтобы пробудить от спячки. На щеках выступил румянец, глаза приоткрылись, и тут же с диким воплем он вцепился мне в ногу! Должно быть он думал, что мы все еще мчимся по бревну. Я попытался разжать его пальцы, но тут Капитан, улучив момент, выбрал дуб с низко нависшим суком и решил, что не худо бы под ним проехаться, да порезвей — одна из излюбленных его шуточек. Как видите, с чувством юмора у моего коня все в порядке.

Я глянул вверх как раз вовремя, чтобы заметить приближающуюся опасность, но слишком поздно, чтобы избежать ее. Толщиной ветка была с оглоблю и врезалась мне прямо в грудь. Раздался треск — лопнули подпруги. Обе враз.

— Как вам будет угодно! — Сев напротив него, она добавила: — Я и сама выпью чашечку, что-то в горле першит.

Капитан Кидд вылетел из-под седла, а прочее — я, преподобный Рембрандт и седло общей кучей шлепнулось на землю. Я сразу вскочил на ноги, но преподобный Рембрандт остался лежать, и до меня донеслось только «Ва-ва-ва…», словно остатки виски по капле вытекали из пустого кувшина. И тут я увидел, что проклятые бандиты слезают с лошадей и с винчестерами в руках один за другим лезут на пешеходный мостик.

Я не стал убивать время на то, чтобы перещелкивать их по одному, а сразу кинулся к бревну. Эти идиоты схватились за ружья, но их положение было слишком шатким, прицелиться толком они не могли, и их стрельба производила самое жалкое впечатление: я получил лишь пулю в ногу да несколько царапин — сущие пустяки.

За окном по смёрзшемуся снегу захрустели шаги. То были ночные стражники. Они били полночь своей деревянной колотушкой. Жасмин съёжилась на стуле. Прижав ладонь к горлу, она выдохнула:

Я присел на корточки, обхватил конец ствола и привстал с ним. Негодяи дико завопили и кеглями повалились на ствол. Они выронили винчестеры и всеми своими руками что было сил вцепились в дерево. Я встряхнул бревно пару раз, и некоторые попадали, как с веток падают гнилые яблоки. Потом подтащил край моста к обрыву и спихнул вниз. Огромное бревно с грохотом обрушилось в каньон, а десяток людей, все еще отчаянно цеплявшихся за него, оглашали в полете окрестности леденящим кровь воем.

Подняв водяной столб, бревно скрылось из виду. Последнее, что я видел, — это барахтающийся клубок из рук, голов и ног, все дальше относимый стремительным течением.

— Уже полночь?

Тут я вспомнил о преподобном Рембрандт и помчался к месту нашего падения. Но он уже очухался и мог стоять на ногах. Его лицо было бледнее полотна, глаза широко раскрыты, ноги в коленках дрожали, но, ухватившись за седельные сумки, Его преподобие из последних силенок пытался оттащить их в густые заросли, бормоча под нос что-то невразумительное. Должно быть, от потрясения у преподобного бедолаги крыша поехала.

— Все в порядке, преподобный, — успокоил я его. — Как говорят французы, бандиты отправились купаться. Золото Блинка спасено.

— А-а! — говорит на это преподобный Рембрандт и вытаскивает из-под сутаны два длинноствольных кольта, так что не сгреби я его в охапку, он непременно открыл бы пальбу. Я осторожно покатал его по земле, а после говорю:

— Да, — с тревогой подтвердил судья Ди. — Если мы в ближайшее время не начнём контрнаступление, то, боюсь, татарские орды прорвутся и наводнят всю округу. Мы их, конечно, вытесним, но, дабы не подвергать опасности этого очаровательного младенца, не будет ли для вас разумнее собраться и завтра же утром уехать на восток?

— Придите в себя, преподобный! Я не бандит. Я Брекенридж Элкинс, ваш друг, помните?

А он в ответ прорычал, что сожрет мое сердце даже без перца и соли, сомкнул челюсти на моем правом ухе и принялся его отгрызать, в то же время пальцами подбираясь к глазам и пребольно лягаясь ногами. Я понял, что от страха Его преподобие совсем тронулся, а тут еще это падение, и с сожалением так ему говорю:

Женщина глядела прямо перед собой, в лихорадочно блестевших глазах застыла мука. Затем она заговорила, скорее сама с собой:

— Послушайте, преподобный, мне будет больно это сделать, я понимаю, это гораздо хуже, чем неприятности с ногой или даже с ухом, но мы больше не можем транжирить время по мелочам — Блинк весь горит желанием обвенчаться. — И со вздохом сожаления опустил ему на голову рукоять своего шестизарядного. Он упал, несколько раз дернулся и затих.

— Бедный преподобный Рембрандт, — я снова грустно вздохнул. — Надеюсь все-таки удар не перетряхнул ваши мозги набекрень, и вы не забыли обряда бракосочетания.

— Шесть часов осталось! — Глядя на судью, Жасмин добавила: — Мой ребёнок? На рассвете его отца обезглавят.

Чтобы избежать возни на случай, если он вновь очнется, я связал руки и ноги проповедника кусками лассо, а заодно осмотрел его арсенал, который никак не сочетался с внешним обликом Его преподобия. Судите сами: оба кольта со взведенными курками и зарубками на каждой рукоятке — на одном три, а на другом: четыре, кривой нож, спрятанный за голенищем, да вдобавок колода крапленых карт и пара хитрые кубиков со свинцовой начинкой для игры в кости.

Но его привычки меня не касались.

Судья Ди поставил чашку.

Только покончил с осмотром, как глядь — явился Капитан Кидд. Ему, видно, не терпелось узнать, расшибся я насмерть или, только покалечился на всю жизнь. Чтобы показать, что мне также не чуждо чувство юмора, я хорошенько пнул его в брюхо, а когда он разогнулся и снова задышал, накинул на спину седло. Я связал подпруги остатками лассо, перекинул преподобного Рембрандта через седло, устроился сам, и мы отправились в Тетон Галч.

Где-то через час преподобный Рембрандт очухался и тихим таким голосом меня спрашивает:

— Обезглавят? — воскликнул он. — Прошу прощения. Кто он?

— Кто-нибудь уцелел после торнадо?

— Все в порядке Ваше преподобие, — говорю ему. — Мы едем в Тетон Галч.

— Командир по имени By.

— Что-то припоминаю, — пробормотал он. — Ну да! Джейк Роумэн, сто чертей ему в пасть! Я думал, дело верное, но, кажется, просчитался. Думал, придется иметь дело с обычным человеком, а мне подсунули дьявола! Отпусти меня! Я дам тебе тысячу долларов!

— Пожалуйста, преподобный, успокойтесь, — ясно было, что он по прежнему заговаривается. — Еще немного, и прибудем: в Тетон.

— Но не хочу в Тетон! — завопил он.

— А вот и хотите, — возразил я. — Вы ж собирались связать мертвым узлом Блинка Уилтшоу со своею племянницей.

— Да пусть они катятся ко всем чертям, твой Блинк Уилтшоу вместе с племянницей!

— Вам, служителю церкви, должно быть стыдно за такие слова, — мягко пожурил я его. Будь на моем месте пуританин, у того бы от таких заявочек волосы встали дыбом. Мне стало до того тошно, что я замолчал.

Ведь только-только собирался его развязать, чтобы сделать путешествие по возможности приятным, но подумал, что раз он все еще не в себе, то, пожалуй, пока рановато. Поэтому я не стал отвечать на ругань, которая становилась все изощреннее по мере того, как мы приближались к цели. В жизни не видал более странного преподобия!

Для меня было истинным облегчением вновь увидеть очертания Галча. Уже наступила ночь, когда по лощине между холмов мы спустились к поселку. В салунах и танцевальных холлах вовсю гудело веселье. Я въехал на задний двор салуна «Желтая собака», спешился, потом вынул из седла преподобного Рембрандта и поставил на ноги. Он наклонился к моему уху и отчаянно зашипел:

— В последний раз говорю — прислушайся к голосу разума! У меня в горном тайнике спрятано пятьдесят тысяч долларов. Я отдам тебе все до последнего цента, только развяжи меня!

— Мне не нужны деньги, — ответил я. — Все, чего я хочу, — это чтобы вы поскорее обвенчали свою племянницу и Блинка Уилтшоу. Тогда развяжу.

— Хорошо! — говорит. — Отлично! Но не могу же я их венчать, связанный по рукам и ногам. Развяжи веревки.

Это звучало убедительно. Но только я вознамерился исполнить его просьбу, как на двор с фонарем, в руке вышел бармен. Он осветил наши лица, и фонарь в его руке дрогнул.

— Какого дьявола ты притащил с собой, Элкинс? — спрашивает он, а у самого голос слегка запинается.

— Послушаешь его, так ни за что не догадаешься, — ответил я. — Это Его преподобие Рембрандт Броктон.

— Ты что, совсем спятил? — опять спрашивает бармен. — Это ж Гремучий Гаррисон!

— Все, сдаюсь, — говорит мой пленник. — Точно, я — Гаррисон. Плевать на все, только уберите от меня подальше этого ненормального.

У меня отвисла челюсть, и какое-то время я стоял столбом, ничего не соображая. Потом вдруг очнулся, да как заору:

— Что-о-о? Ты — Гаррисон?! Так вот оно что! Теперь мне все ясно! Значит, Джейк Роумэн подслушал наш разговор с Блинком Уилтшоу, предупредил банду, и вы подстроили все это, чтобы надуть меня и завладеть золотом Блинка? Так вот почему ты предложил подержать мой винчестер, пока я буду седлать тебе лошадь!

— Смотрите-ка, какой сообразительный! — недобро усмехнулся Гремучий Гаррисон. — Нам следовало бы застрелить тебя из засады, как я и предлагал, но идиоту Джейку непременно надо было захватить тебя живьем и замучить до смерти — так он хотел отомстить за оскорбление, нанесенное твоим конем.

Должно быть, у дурня в последнюю минуту сдали нервы, и он решил покончить с тобой разом. Если бы ты его не узнал, мы бы спокойно тебя окружили, и не успел бы глазом моргнуть, как нашпиговали бы брюхо свинцом!

— Это что же получается?! Выходит, настоящий проповедник сейчас катит в Вапетон. Я должен привезти его сюда!

— А он уже здесь, — говорит один из зевак в быстро собиравшейся вокруг толпе. — Он вместе с племянницей приехал час назад из Бизоньего Хвоста.

— Из Бизоньего Хвоста? — воскликнул я, сраженный ниже пояса недобрым предчувствием.

Я влетел в салун и там увидел множество народу. Там был и Блинк, и еще какая-то девушка, и они держались за руки, и стояли перед стариком с длинной седой бородой, а тот, держа Библию в руке, благословлял их обоих. Я услышал:

— … и объявляю вас мужем и женой. И тех, кого соединил Господь, да не разлучит ни стрела индейца, ни коготь гризли!

— Долли! — рявкнул я. Оба подпрыгнули аж фута на четыре и в страхе обернулись. Долли бросилась вперед и раскинула руки как клуша, защищающая цыплят от ястреба.

— Руки прочь, Брек! — закричала она. — Я только что вышла замуж и пока не хочу становиться вдовой!

— Что ты, у меня и в мыслях не было… — сдавленным голосом начал я, нервно ощупывая кольты, как обычно делал в минуты сильного расстройства.

Стоявшие между мной и Блинком, начали торопливо освобождать площадь, и тогда Блинк быстро-быстро заговорил:

— Дело было так, Брек. Когда я совершенно неожиданно стал богачом, то сразу известил об этом Долли, чтобы она приехала сюда и здесь вышла за меня замуж — она обещала мне в тот вечер, когда ты уезжал в Явапайю, помнишь? Так вот. Я действительно, как и говорил, хотел сегодня вывезти золото, чтобы после свадьбы спокойно отправиться вместе с Долли в Сан-Франциске и там провести медовый месяц. Но тут я узнал, что за мной следят шпионы из банды Гаррисона — об этом ты тоже знаешь. Понимаешь, с одной стороны, я хотел поскорее избавиться от золота и переправить его в безопасное место, а с другой — мне надо было избавиться от тебя, чтобы, когда Долли с дядей прибудут дилижансом из Бизоньего Хвоста, ты не спутал бы нам карты. Потому и соврал, будто преподобный Рембрандт должен ехать дилижансом на Вапетон. И это была единственная ложь, которую ты от меня услышал.

— Ты еще говорил, что возьмешь девушку в Тетоне! — яростно уличил я его.

— Так и беру ее замуж в Тетоне! Разве нет? Знаешь, Брек, в любви и на войне все средства хороши.

— Ну будет, будет вам, мальчики, — заговорил преподобный Рембрандт — тот, настоящий. — Дело сделано: девушка замужем, а значит, конец вражде и нечего точить зубы друг на друга. Ну? Пожмите руки и будьте друзьями.

— Что же он совершил?

— Ничего.

— Без причины голову не отрубают, — раздражённо заметил судья.

— Его обвинили ложно. Говорят, будто он задушил жену своего товарища по оружию. Он предстал перед воинским судом и был приговорён к смерти. Уже почти год он сидит в военной тюрьме в ожидании утверждения приговора. Сегодня оно пришло.

Судья Ди подёргал себя за ус.

— Мне часто доводилось работать с военной стражей, — сказал он. — Их судебная система жёстче нашей гражданской, но я всегда считал их умелыми и очень добросовестными служаками. Они редко ошибаются.

— Только не в этом деле, — сказала Жасмин и покорно добавила: — Ничего не поделаешь. Слишком поздно.

— Да, поскольку он будет казнён на рассвете, многого тут не добьёшься, — согласился судья. Чуть подумав, он продолжил: — Но почему бы тебе не рассказать об этом? Ты отвлечёшь меня от моих собственных забот, а тебе, возможно, это поможет скоротать время.

— Что ж, — пожала она плечами, — я всё равно не смогу уснуть. Вот как всё было. Около полутора лет назад два командира здешнего гарнизона часто посещали весёлый квартал. Одного звали Пэн, другого — By. Они служили вместе, так как относились к одному армейскому подразделению, но, в общем, не ладили; уж слишком были они разными. Пэн был человеком бесхарактерным, с лицом смазливым и гладким, этакий хлыщ, скорее похожий на студента, чем на солдата. Со всеми своими сладкими речами был он таким мерзким, что девушки не любили его. By являлся полной ему противоположностью: грубоватый, отличный кулачный боец и фехтовальщик, скорый на руку и за словом в карман не полезет. Говорили, что солдаты готовы были идти за ним в огонь и в воду. Красавцем его не назовёшь, но я любила его. И он ни на кого, кроме меня, не смотрел. Он регулярно платил содержателю заведения, в котором я работала, так что мне не приходилось спать со всеми подряд. Он обещал выкупить меня и жениться, как только получит повышение, вот почему я, не раздумывая, оставила его ребёнка. Обычно-то мы от них избавляемся или продаём. Но я хотела этого мальчика. — Она опустошила чашку, откинула прядь со лба и продолжила: — Пока всё шло хорошо. Затем, однажды вечером, около десяти месяцев тому назад, Пэн вернулся домой и обнаружил свою жену задушенной, a By стоял у её постели и с изумлением взирал на эту картину. Пэн тут же вызвал проходящий мимо патруль военной стражи и обвинил By в убийстве жены. Оба предстали перед военным судом. Пэн утверждал, что By домогался его жены, а та отказывала ему. Гнусный ублюдок говорил, будто много раз убеждал By оставить её в покое; он, дескать, не хотел докладывать старшему командиру, потому что By был его товарищем! Ну, Пэн добавил ещё, будто By знал, что этим вечером он дежурит в арсенале, так что пришёл в дом Пэна и вновь попытался разделить ложе с его женой. Она сопротивлялась, By впал в ярость и задушил её. Вот и всё.

— Что же на это ответил By? — спросил судья Ди.

— By сказал, что Пэн грязный лжец. Что он знал, как ненавидит его Пэн, и что тот сам задушил свою жену, чтобы уничтожить By.

— Не слишком большого ума этот твой командир, — сухо заметил судья.

— Послушайте, вы! By сказал, что, когда тем вечером он проходил мимо арсенала, Пэн окликнул его и попросил завернуть к нему домой, чтобы убедиться, не нуждается ли в чём-то его жена, так как днём она неважно себя чувствовала. Когда By пришёл туда, дверь была открыта, слуги ушли. На его зов никто не откликнулся, а потому он вошёл в спальню, где и обнаружил труп. Тут ворвался Пэн и принялся звать на помощь военную стражу.

— Подозрительная история, — сказал судья Ди. — Как сформулировал приговор военный судья? Хотя, нет, откуда тебе это знать, разумеется.

— Я знаю. Я была там, пролезла вместе с остальными. Вся взмокла от страха, скажу я вам, ведь шлюху, пойманную в армейском учреждении, наказывают плетью. Ну, председатель сказал, что By виновен в прелюбодеянии с женой товарища по оружию и приговаривается за это к отсечению головы. Он сказал, что не собирается уделять слишком много внимания убийству, так как его люди выяснили, что Пэн отослал после обеда всех слуг, а поскольку сам он был на дежурстве в арсенале, то, опасаясь воров, попросил военных стражников приглядывать за домом. Председатель сказал, что, возможно, Пэн застал жену с By, а потому сам задушил её. То было его право; согласно закону он мог убить также и By, если застал его на месте прелюбодеяния, как они выразились. Но, может быть, Пэн испугался напасть на By и предпочёл разобраться с ним окольным путём. Как бы то ни было, это не имеет значения, сказал председатель. Важно то, что By заигрывал с женой сослуживца, а это подрывает армейскую дисциплину. Вот почему он будет обезглавлен.

Она замолчала. Судья Ди поглаживал бороду. Наконец он сказал:

— Судя по всему, можно сказать, что председатель безусловно прав. Его решение вполне соответствует тем кратким характеристикам, которые ты дала обоим командирам. Почему же ты так уверена, что у By не было никакой интрижки с женой Пэна?

— Потому что By любил меня и даже не глядел на других женщин, — тут же отозвалась она.

Судья Ди подумал, что это типично женский аргумент. Чтобы сменить тему разговора, он спросил:

— Кто и почему высек тебя?

— Это такая глупая история! — жалобно сказала она. — После заседания суда я была в ярости. Я хожу беременная, а этот грязный негодяй все это время гуляет за моей спиной с женой Пэна! Я ринулась в тюрьму и проникла туда, сказавшись сестрой By. Увидев его, я плюнула ему в лицо, обозвала вероломным распутником и убежала. Но когда я уже была на сносях и не смогла работать, у меня появилось время подумать, и я поняла, какой жалкой, глупой дурой оказалось. Ведь я всегда знала, что By любит только меня. Тогда, восемь недель назад, после того как родился наш ребёнок и мне чуть полегчало, я снова отправилась в темницу, чтобы покаяться перед By. Но By, должно быть, сказал стражникам, как я их в прошлый раз одурачила, — и правильно сделал, ведь я так кричала на него! Как только я вошла, они тут же вздёрнули меня на дыбу и задали порку. Мне повезло, что я знала солдата, который исполнял экзекуцию: он бил не слишком сильно, иначе армии пришлось бы раскошелиться на гроб. Когда меня сняли, вся спина моя была истерзана в клочья, и я, будто свинья, истекала кровью, но я не из слабых и вынесла это. Сильная как батрак, говаривал мой отец, прежде чем продать меня, чтобы оплатить аренду земли. Затем пошли слухи о предстоящем нападении татар. Командира гарнизона вызвали в столицу, и война началась. Одно за другим, так и затянулось дело By. А сегодня утром пришло утверждение приговора, и на рассвете ему отрубят голову.

Жасмин закрыла лицо руками и зарыдала. Судья медленно поглаживал свою длинную чёрную бороду в ожидании, когда женщина успокоится. Затем он спросил:

— Пэн был счастлив в браке?

— Откуда я знаю? Думаете, я спала у них под кроватью?

— У них были дети?

— Нет.

— Давно ли они женаты?

— Дайте подумать. Около полутора лет, я точно знаю. Когда я впервые встретила обоих командиров, By рассказал мне, что Пэна только что вызвал домой отец, чтобы женить его на той, которую выбрали его родители.

— Ты, случайно, не знаешь имени его отца?

— Нет. Пэн только бахвалился, что его отец — большая шишка в Сучо.

— Это, должно быть, Пэн Вай-лян, староста, — вспомнил судья Ди. — Человек известный, большой знаток древней истории. Я сам с ним никогда не встречался, но прочитал множество его книг. Очень неплохих. Его сын по-прежнему здесь?

— Да, приписан к ставке. Раз вы так восхищаетесь этими Пэнами, вам лучше пойти туда и подружиться с мерзким ублюдком! — с презрением закончила она.

Судья Ди встал.

— Так я и поступлю, — сказал он больше себе самому.

— Согласен, — с трудом выдавил я. — Никто не скажет, что Элкинсы не умеют проигрывать. — Измена резанула меня по живому, но я глубоко спрятал свое кровоточащее сердце.

Непотребное слово сорвалось у неё с языка.

— Вы все одинаковые, все, все! Я рада тому что я просто честная шлюха! Господин привередлив, не желает спать с той, у которой полгруди не хватает, а? Желаете получить назад свои деньги?

По крайней мере, я сделал все, чтобы не показать вида. А те, кто утверждает, будто я умышленно покалечил Блинка Уилтшоу, злодейски воспользовавшись первой же возможностью, просто нагло врут, и я буду сметать такими вралями дороги родного штата всякий раз, как поймаю. Дело в том, протягивая Блинку руку, я вдруг увидел выражение лица Глории Макгроу при известии об очередной моей неудаче. Мои пальцы конвульсивно сжались, и Блинк заорал дурным голосом. И нет никаких оснований для разговоров, что причиной последующих событий явился новый удар, нанесенный мне Долли, — плевательницей по голове. Когда я представил, с каким наслаждением Глория Макгроу сдерет с меня живого кожу, я словно тронулся умом и в панике рванулся к выходу. И если что-то оказывалось у меня на дороге, я расчищал путь, не любопытствуя, что это поставлено тут и зачем Откуда мне было знать, что тот, кого я по рассеянности вышвырнул в окно, окажется дядей Долли — преподобным Рембрандтом? Кое-кто также жаловался, что их сбили с ноги вдавили в пол подошвами. Урок не будущее — пусть впредь не торчат у меня на дороге, чтоб им провалиться!

— Оставь себе, — спокойно отозвался судья Ди.

Уже подъезжая к дому, смирившийся с поражением и почти что умиротворенный, я вдруг задумался: а вообще, любил ли я Долли? Ведь сейчас меня волновало одно: как обрадуется этой моей промашке Глория Макгроу!

— Идите к чёрту! — взвизгнула она, плюнула на пол и отвернулась.

Судья Ди молча надел шубу и удалился.



III

Глава 10. Пещерный житель



Говорят, что смертельно раненный зверь заползает в свою берлогу и там умирает. Наверное, по этой причине, из Тетон Галча я прямиком направился на Медвежью речку: я уже столько натерпелся от очагов цивилизации, что большего вынести был не в силах.

Но чем ближе подъезжал к Медвежьей речке, тем чаще мне на ум приходила Глория Макгроу со своим колким язычком. Меня бросало в холодный пот от одной мысли, что она скажет при встрече — и это после того, как я нарочно известил ее с одним из подвернувшихся под руку Брэкстонов, что собираюсь явиться на Медвежью речку под ручку с Долли Риксби в качестве миссис Элкинс.

Пробираясь по главной улице, по-прежнему запруженной солдатами, он размышлял, что дела обстоят не слишком-то хорошо. Даже если он найдёт командира Пэна и даже если узнает от него то, что необходимо для проверки теории судьи, далее следует добиться аудиенции у главнокомандующего, ведь только он способен на этом этапе остановить казнь. А главнокомандующий целиком погружён в решение важнейших задач, на весах судьба империи. Более того, этот свирепый солдат вовсе не славится обходительными манерами. Судья Ди сжал зубы. Если империя дошла до того, что судья не в состоянии спасти невинного от плахи…

От всех этих мыслей у меня до того распухла голова, что, проезжая развилку на Рваное Ухо, по рассеянности свернул не туда, куда следовало. Я не подозревал об оплошности, покуда через несколько миль не повстречал ковбоя и тот не растолковал мне, куда я еду, а еще поведал о большом родео, которое затевалось в Рваном Ухе. Я сразу смекнул, что грех упускать такую возможность сорвать шальные деньги, к тому же это был вполне приличный предлог, чтобы оттянуть встречу с Глорией. Да только не учел, что на пути к богатству обязательно напорешься на кого-нибудь из родственников.

Тут нелишне пояснить, что единственной причиной моего отвращения к тарантулам, змеям и скунсам является их сильное сходство с тетушкой Лавакой Гримз. Мой дядя Джейкоб Гримз женился на ней в минуту помрачения рассудка, будучи уже преклонных годах, когда у старика стала сдавать голова.

Ставка главнокомандующего находилась в так называемом Охотничьем дворце, колоссальном строении, которое царствующий император возвёл для своего любимого старшего сына, умершего молодым. Наследный принц любил охотиться на западной границе. В одну из поездок сюда он умер и согласно собственной воле был похоронен в Ташике. Его саркофаг разместили в здешнем склепе, а позже рядом упокоилась его супруга — принцесса.

Стоит мне заслышать голос этой женщины, зубы начинают клацать сами собой.

То же происходит и с зубами Капитана Кидда, в котором инстинкт самосохранения пробуждается лишь во время урагана, никак не раньше. Вот почему, когда проезжал мимо дома, а она высунула голову из двери, да как завопит:

Судья Ди не без труда миновал охранников, с подозрением взиравших на всякого штатского.

«Брекенри-и-дж!», капитан подскочил так, как если бы ему всадили в брюхо острый кол, и, естественно попытался поскорее от меня избавиться.

— Прекрати мучить бедное животное и поди сюда! — приказала тетушка Лавака, будто не замечая фокусов Капитана и мою отчаянную борьбу за жизнь. — Как всегда, только бы покрасоваться перед народом! Никогда не видела такого непочтительного, испорченного, никчемного…

Но в конце концов его провели в маленькую, насквозь продуваемую приёмную, и дневальный понёс красную визитную карточку судьи командиру Пэну. После долгого ожидания вошёл молодой командир. Плотно подогнанная кольчуга и широкая перевязь подчёркивали его стройную фигуру, а железный шлем выгодно оттенял смазливое, но холодное лицо, совершенно гладкое, за исключением маленьких чёрных усиков. Он чопорно отдал честь и остался стоять, ожидая в надменном молчании, когда судья обратится к нему. Окружной наместник, разумеется, персона куда более высокая, нежели армейский командир, но Пэн всем своим видом показывал, что война многое меняет.

Она не останавливалась ни на секунду, а я тем временем уломал Капитана Кидда смирить свой нрав, отвел его к дому и привязал к перилам крыльца. А потом повернулся к тетушке и покорно так говорю:

— Садитесь, садитесь! — радушно предложил судья Ди. — Обещание есть обещание, я всегда это говорил! И лучше позже, чем никогда!

— Чего вы хотите, тетушка Лавака?

Она презрительно фыркнула, уперла руки в бока и уставилась на меня с таким видом, словно на дух не переваривала мое присутствие.

Командир Пэн, всем видом выражая вежливое недоумение, сел за чайный столик напротив судьи.

— Я хочу, чтобы ты отыскал своего беспутного дядюшку Джейкоба и доставил домой, — наконец-то изрекла она. — На него порой находит идиотская страсть к золотоискательству, и сегодня, до рассвета, прихватив гнедого жеребца и вьючного мула, он улизнул в горы Призрака. Какая жалость, что я тогда не проснулась — уж я то сумела бы его остановить! Если поторопиться, успеешь нагнать дядюшку Джейкоба по эту сторону ущелья, что на подходе к горе Шальной Удачи. Приведи его, если даже для этого придется связать дядюшку лассо и приторочить к седлу. Трухлявый пень! Нет, как вам это нравится?

— Полгода тому назад, — продолжил судья, — я проезжал Сучо по пути в Ланьфань, и мне выпало удовольствие долго беседовать с вашим батюшкой. На досуге я, знаете ли, тоже изучаю историю! Когда я уже откланивался, он сказал: «Мой старший сын служит в Ташике, соседнем с вашим округе. Если вам случится проезжать там, сделайте мне одолжение и взгляните, как он поживает. С мальчиком случилось ужасное несчастье». Что ж, вчера меня вызвал главнокомандующий, и, прежде чем вернуться в Ланьфань, я решил сдержать своё обещание.

Охотится за золотом, когда, столько работы на поле люцерны! Говорит, что он, видите ли, не рожден для фермерства! Ха! Думаю, еще успею привить ему вкус к земле! Ступай, да пошевеливайся!

— Но у меня нет времени лазить по горам и искать дядюшку Джейкоба, — сделал я слабую попытку отговориться. — Я еду на родео в Рваное Ухо и надеюсь выиграть приз.

— Это так любезно с вашей стороны, ваша честь! — пробормотал смущённый Пэн. — Пожалуйста, простите мою грубость. Я не знал… и я в ужасном состоянии. Тяжёлое положение на фронте, знаете ли… — Он выкрикнул приказ, и солдат внёс чайник. — Отец… Рассказывал ли отец о моей трагедии?

— На родео! — язвительно воскликнула она. Капитан нервно переступил ногами — Прекрасное времяпрепровождение, нечего сказать! Делай что велят, никчемный бездельник! Не убивать, же мне целый день на бесплодные споры с недорослем вроде тебя. Из всех ничтожных, нахальных, и тупоголовых…

— Только то, что вашу молодую жену убили здесь в прошлом году. Примите мои соболезнования…

Когда тетушка Лавака заводит обвинительную речь, самое разумное — поскорее убраться подальше. Она способна пилить несчастную жертву, не останавливаясь, три дня и три ночи без перерыва на завтрак, обед и ужин, все больше повышая голос, пока тот не достигнет такой громкости и пронзительности, что начинают лопаться барабанные перепонки. Уже я свернул на тропу к горе Шальной Удачи, уже и сама тетушка давно скрылась из глаз, а до меня все еще доносился ее возмущенный крик. Бедный дядюшка Джейкоб! Ему никогда особо не везло по части золота, но все равно — путешествовать в компании жеребца и мула несравненно приятнее, чем выслушивать нотации тетушки Лаваки. Рев осла кажется серенадой по сравнению с ее голосом.

Спустя несколько часов я уже поднимался по извилистой горной тропке, ведущей к ущелью, а когда сверху послышалось «б-бах!» и с меня слетела, шляпа, стало ясно, что «стара лысина» где-то поблизости. Я быстро свернул за густые заросли кустарника, потом взглянул вверх и увидел заднюю часть мула, торчащую среди, нагромождения валунов.

— Ему не следовало заставлять меня жениться, ваша честь! — взорвался командир. — Я говорил… пытался ему объяснить… но он всегда так занят, никогда у него не было времени… — Не без усилия Пэн взял себя в руки и продолжил: — Вы знаете, я считал, что ещё слишком молод для женитьбы. Хотел, чтобы отец отложил это. На несколько лет, пока я, например, не обоснуюсь в большом городе. Дал мне время… привести в порядок дела.

— Это ты в меня стрелял, дядюшка Джейкоб? — загремел по скалам мой голос.

— Вы любили другую девушку?

— Стой где стоишь! — В раздраженных интонациях старика сквозил воинственный дух. — Я знаю — тебя Лавака за мной послала. Я наконец-то занялся серьезным делом и не потерплю, чтобы мне мешали!

— Ты о чем? — спрашиваю.

— Милостивые Небеса! — воскликнул молодой командир. — Нет, ваша честь, я просто не чувствовал в себе стремления к женитьбе. Пока.

— Еще шаг — и продырявлю! — пообещал он. — Я ищу Затерянную россыпь за горой Шальной Удачи.

— Да ты ее уже пятьдесят лет ищешь! — фыркнул я.

— Её убили грабители?

— На этот раз, считай, она у меня в кармане, — говорит дядюшка Джейкоб. — Я купил в Белой Кляче у пьяного мексиканца карту. Один из его предков был индейцем — из тех, кто заваливал вход в пещеру с золотой россыпью.

— Почему же тогда он сам не нашел пещеру и не забрал золото?

Командир Пэн мрачно покачал головой. Лицо его смертельно побледнело.

— Он до смерти боится привидений, — ответил дядюшка Джейкоб. — Все мексиканцы страшно суеверны, тяжелы на подъем, и к тому же дня не могут прожить без выпивки. В этой пещере золота на миллионы долларов.

Предупреждаю: я скорее убью тебя, чем дам затащить обратно домой. А теперь решай: или мирно отправишься восвояси, или я беру тебя в долю. Ты можешь пригодиться на тот случай, если вдруг заартачится вьючный мул.

— Убийцей, ваша честь, оказался мой армейский товарищ. Один из тех омерзительных охотников за женщинами; вам никогда не удастся побеседовать с ними скромно, чисто, пристойно. Всегда говорят только о женщинах, только о них, всегда ловишь их на этих мерзких интрижках… — Молодой человек даже сплюнул от возмущения. Он жадно глотнул чаю и продолжил тусклым голосом; — Он пытался совратить мою жену и задушил её, когда она ему отказала. На рассвете ему отрубят голову. — Вдруг он прижал ладони к лицу.

— Еду с тобой! — воскликнул я, оглушенный неожиданной перспективой. — Может, из твоей затеи что-нибудь да получится. Убери винчестер.

Он выступил из-за скалы — поджарый, с дубленой кожей, с резкими чертами лица — и опасливо произнес:

Судья Ди некоторое время молча смотрел на убитого горем юношу. Затем он мягко произнёс:

— А как быть с Лавакой? Если ты не вернешься со мной, она сама сюда притащится. У нее ума хватит.

— А ты черкни ей пару слов, чтоб не беспокоилась.

— Да, вам действительно очень не повезло. — Он встал и продолжил по-деловому: — Я должен снова увидеть главнокомандующего. Пожалуйста, проводите меня.

Он обрадованно заулыбался:

— Ага, конечно. У меня и карандашик припасен в седельной сумке.

Командир Пэн тут же вскочил. Ведя судьи длинным коридором, по которому туда-сюда носились вестовые, он сказал:

Тогда я ему говорю:

— Мы напишем ей записку. Раз в неделю через ущелье по пути к Рваному Уху проходит Джой Хопкинс. Сегодня как раз его день. Мы привяжем записку к дереву так, чтоб было заметно. Он возьмет ее и доставит по назначению.

— Я могу проводить вас только до приёмной, ваша честь. Лишь члены высшего командования допущены дальше.

Я оторвал этикетку от консервной банки с томатами, которую нашел в сумке дядюшки Джейкоба, он достал свой огрызок и написал под мою диктовку следующее:


«Дорога тетушка Лавака! Я с дядюшкой Джейкобом подался дальше в горы. Не пытайтесь нас отыскать — это бесполезно. Мне нужно золото.
Брекенридж.»


— Так тому и быть, — сказал судья Ди.

Мы свернули записку, и я сказал дядюшке Джейкобу, чтобы сверху он приписал:


«Дорогой Джой. Пожалуйста, доставь записку миссис Лаваке Гримз, что живет у дороги на Рваное Ухо.»


Пэн провёл судью в зал, кишащий командирами, и сказал, что подождёт снаружи, дабы потом показать судье дорогу к главным воротам. Как только судья вошёл, тут же резко смолк шум голосов. К нему подошёл старший командир. Бросив взгляд на шапку судьи Ди, он холодно осведомился:

Нам повезло, что Джой разбирал буквы. Я заставил дядюшку Джейкоба прочитать написанное вслух и остался доволен — сработано было точно.

— Чем я могу вам помочь, наместник?

Образование тоже, знаете ли, может порой пригодиться, только оно никогда не заменит здравого смысла.

Я привязал записку к ветке ели, и мы стали продолжать подъем. Он уже, наверное, в сотый раз пустился рассказывать мне о Затерянной россыпи: мол, давным-давно жил-был один старый золотоискатель, который лет шестьдесят назад набрел на пещеру, а стены в ней из чистого золота, а пол усыпан всяких размеров самородками, да так густо, что ступить некуда, кроме как на золото.

— Мне необходимо видеть главнокомандующего по срочному делу.