Серена Валентино - Злые сестры. История трех ведьм

Литературно-художественное издание

DISNEY ЗЛОДЕИ ДИСНЕЙ. НЕРАССКАЗАННЫЕ ИСТОРИИ



Серена Валентино



ЗЛЫЕ СЁСТРЫ

ИСТОРИЯ ТРЁХ ВЕДЬМ



Руководитель направления Т. Суворова

Ответственный редактор С. Мазина

Младший редактор Ю. Пичугина

Художественный редактор И. Успенский

Технический редактор О. Лёвкин

Компьютерная верстка В. Никитина

Корректор Е. Будаева



Serena Valentino

THE ODD SISTERS

Copyright © 2020 Disney Enterprises, Inc.

All rights reserved




Посвящается композитору и певцу Тому Уэйтсу

«В каждом лице я буду искать тебя, Люсинда,
И со мной ты отправишься в ад».

Том Уэйтс, «Люсинда»


Пролог

Мои матери – Люсинда, Руби и Марта. Сразу три матери – это само по себе очень странно, а они к тому же сёстры. Похожие друг на друга как капли воды близняшки- тройняшки.

В разное время об их внешности многие отзывались по-разному. Тёмная фея, Малефисента, считала их самыми очаровательными существами, которых ей когда-либо приходилось видеть. Другие, впрочем, сравнивали их со сломанными, выброшенными на помойку куклами, треснувшими и поблекшими от дождя и ветра. Но самым глубокомысленным мне кажется замечание, которое сделала великая и ужасная морская ведьма Урсула. Она сказала, что красота злых сестёр настолько выбивается из общего ряда, что делает их нелепыми.

Лично я всегда находила их прекрасными, даже несмотря на их одержимость. Даже несмотря на то, что они часто вызывали у меня гнев. Даже сейчас – разочарованная, с разбитым сердцем, узнавшая о том, какие они на самом деле жестокие, беспощадные и пакостные, – я продолжаю считать их прекрасными. И по-прежнему люблю их.

Из дневников моих матерей, которые мы читали вместе с Белоснежкой, нам стало известно, что на всём свете не осталось в живых ни одной ведьмы, которая была бы могущественнее, чем они. Впрочем, нет, не так. Одно исключение всё же есть. Это я.

Если вы знакомы с историей злых сестёр, то наверняка должны помнить о том, что когда-то, давным-давно, у них была ещё одна, младшая сестра по имени Цирцея. Вскоре она трагически погибла, когда тёмная фея Малефисента уничтожила Страну эльфов и фей в припадке гнева, пришедшегося у неё как раз на шестнадцатый день рождения Цирцеи. Впрочем, гибель Цирцеи сёстры сохранили в тайне от Малефисенты, а сами так отчаянно хотели вернуть к жизни свою младшую сестру, что ради этого каждая из них пожертвовала лучшей частью самой себя. Я непонятно выражаюсь, да? Скажу проще. Люсинда, Руби и Марта отдали лучшие кусочки своей личности, чтобы сложить из них новую Цирцею. Создать замену сестре, которую они потеряли.

То есть меня.

Но при этом я больше не была уже им сестрой, но стала для них дочерью, которую они создали с помощью своей магии и своей любви. Любовь моих матерей оказалась такой сильной, что они стремились защитить меня буквально от всего и неукоснительно, настойчиво продолжали заниматься этим изо дня в день, из года в год. Сеяли вокруг себя разрушения и хаос, разносили в щепки всё и вся, что оказывалось у них на пути и, как им казалось, мешало защищать меня. Их любимую, драгоценную Цирцею.

Честно говоря, я очень долго думала, что они мои сёстры. Старшие сёстры, которые так старательно присматривают за мной, своей младшенькой, оберегая меня от малейших опасностей. Считала, что они вынуждены это делать хотя бы уже потому, что у нас не было родителей, с которыми, как мне казалось, случилось что-то ужасное. Настолько ужасное, что Люсинда, Руби и Марта никогда не рассказывали мне о наших маме и папе. Никогда. Ни слова. А если я сама пыталась завести такой разговор, они отказывались его продолжать и говорили, что защищают меня от правды, которую мне не следует знать. А правда-то как раз и заключалась в том, что Люсинда, Руби и Марта были мне матерями. Сразу все трое.

Должна признаться, что расти под присмотром сразу трёх заботливых, стремящихся оградить меня от всего на свете матерей было очень непросто. Но с другой стороны, их любовь и готовность делиться всеми секретами своей магии очень быстро и рано сделали из меня сильную колдунью. Уже в очень юном, почти детском возрасте я умела проделывать такие волшебные трюки, которые далеко не каждой взрослой ведьме по зубам. Мои матери постоянно повторяли, что мой магический дар по силе превосходит даже их собственный, а они, как вы помните, были самыми могущественными ведьмами на целом свете. Став постарше, я поняла, что они, должно быть, правы, потому что в детстве даже сама постоянно удивлялась тому, с какой лёгкостью мне удаётся создавать заклятия и проделывать другие магические трюки. Но всё дело в том, что мне просто в голову тогда не приходило, что я волшебством при этом занимаюсь. Чаще всего кто-то другой обращал моё внимание на то, что я, сама того не подозревая, только что наложила заклятие или проделала ещё какой-нибудь колдовской фокус. Мои матери мне об этом чаще всего напоминали, и они же старались защитить меня от любых неприятностей, которые я могла сама себе причинить при этом.

Ну а потом я стала старше, настолько старше, что влюбилась в принца, и с этого момента стремление защитить меня превратилось у моих матерей в самую настоящую манию. Теперь они стали защищать меня с какой-то новой яростью, даже жестокостью. И стали мстительными. Что уж там скрывать, принцу удалось разбить моё сердце, и мои матери задались целью в отместку уничтожить его самого.

Хорошо помню тот день, когда я сказала им, что влюбилась, и какая паника их тогда охватила. Матери уговорили меня принять участие в маленьком спектакле, который должен был доказать, что принц недостоин моей любви. И знаете, я согласилась на их предложение, потому что искренне верила в любовь принца и с помощью этого фарса собиралась доказать это своим матерям. Короче говоря, я оделась в грязные тряпки, чтобы выдать себя за дочь местного свинопаса, и принялась слоняться вместе с хрюшками возле замка, ждала, когда же меня обнаружит здесь мой принц.

Дождалась.

Принц повёл себя в точности так, как предсказывали мои матери. Смотрел на меня с презрением, морщил нос и, разумеется, моментально меня разлюбил – это у него как рукой отрезало. Одним словом, повёл себя хуже тех хрюшек, которых я пасла. Принц обращался со мной так заносчиво, так высокомерно, что я, само собой, прокляла его.

Отныне каждый злой поступок принца должен был отпечататься на его лице. Но если он будет вести себя достойно, то моё заклятие его внешности не повредит. На прощание я дала принцу сорванную в его же саду заколдованную розу, которая должна была напоминать ему о том, что мы с ним когда-то любили друг друга. А когда с той розы опадёт последний увядший лепесток, образ, в котором находится на тот момент принц, останется с ним навсегда. А если это не образ окажется, а образина, винить за это ему будет некого, кроме как себя самого.

Так же, как многие-многие ведьмы и феи до меня, я оставила принцу шанс разрушить заклятие. Для этого он должен был полюбить – искренне, горячо и взаимно. Мне показалось, что так будет по-честному. Я думала, что тем самым даю принцу возможность искупить свои грехи и всё исправить. Но у злых сестёр, матерей моих, были на этот счёт свои планы. Они буквально свели принца с ума и заманили, что называется, на кривую дорожку. Одним словом, принц принялся крушить всё налево и направо, стал жестоким, бездушным и довольно скоро превратился в отвратительное чудовище – то самое, которое сёстры с самого начала разглядели спрятавшимся в тёмных глубинах его души. Знаете, я, пожалуй, могла бы простить принцу все его дикие выходки, если бы только они не затронули принцессу Тьюлип Морнингстар и Белль. Мои матери своими постоянными пытками довели Чудовище до безумия, и он, в свою очередь, так мерзко, так отвратительно повёл себя с принцессой Тьюлип, что она не выдержала и кинулась с высокой скалы прямо в руки – точнее, щупальца – морской ведьмы. Урсула, разумеется, этим подарком воспользовалась и сохранила Тьюлип жизнь в обмен на красоту и чудесный голос принцессы. Ну а я чуть позже вернула бедняжке Тьюлип и красоту, и голос, обменяв их у Урсулы на ожерелье из морских раковин, которое мои матери с помощью колдовства стащили у морского короля Тритона. Я никак не могла простить своих матерей за то, что из-за них в такой опасности оказалась жизнь Тьюлип. И за те ужасы, которым они подвергли несчастную Белль, тоже их простить не могла, хотя и понимала, конечно, что всё это злые сёстры проделывали не из ненависти к Белль, а исключительно ради того, чтобы стереть в порошок Чудовище, который посмел так грубо обойтись со мной.

Это стало началом моего разочарования в своих матерях, и с этого же момента я принялась вживаться в новую для себя роль волшебницы, исправляющей все допущенные сёстрами ошибки. Я была так сердита на моих матерей за вмешательство в жизнь Тьюлип и Белль, что ушла от них, никаких возражений даже слушать не стала. Уйдя из дома, я принялась скрываться от сестёр всеми известными мне способами. Таким было придуманное мною для них наказание – лишить их моей любви в надежде, что они сдадутся и навсегда переменятся.

После моего ухода матери рассвирепели и бросились звать на помощь Урсулу. Она, что и говорить, ведьмой была могущественной, авторитетной, и злые сёстры надеялись, что она поможет им найти меня. При этом им было невдомёк, что Урсула к тому времени уже успела обманом завлечь меня к себе и превратила в бледную тень прежней Цирцеи. Теперь я бесцельно болталась в тёмном подводном саду Урсулы вместе с другими пленёнными морской ведьмой душами, а их за долгие годы у неё накопилось немало. Урсула же, как ни в чём не бывало, согласилась помочь моим матерям, а они за это обещали ей укрепить своей магией жуткое проклятие, которое Урсула собиралась навести на своего брата, короля Тритона. Как бы я ни относилась к Урсуле, справедливости ради нужно согласиться с тем, что права на то, чтобы занять трон своего брата, у неё были. Дело в том, что их отец завещал свой трон им обоим, и Тритон поступил с Урсулой просто безобразно, объявив морским царём одного лишь себя. Обратись Урсула ко мне, я, скорее всего, согласилась бы помочь ей восстать против брата, но никогда при этом не стала бы делать ничего, что могло причинить вред младшей дочери Тритона, Ариэль.

Старинная подруга моих матерей, Малефисента, предупреждала их не связываться с Урсулой, предупреждала. И о том, что доверять Урсуле нельзя, говорила, и о том, насколько опасным может получиться то проклятие, – тоже. Но злые сёстры Малефисенту услышать не захотели – это у них было в порядке вещей, не слушать никого, кроме себя, любимых. И на то, что Урсула не была больше той прежней ведьмой, с которой они дружили много-много лет, матери своего внимания обратить не пожелали. Ослеплённые своей навязчивой идеей – как можно скорее отыскать и вернуть меня себе, – они включились в безумный план Урсулы по уничтожению Тритона. Ну это ладно, это я им легко простила бы, если бы они при этом не попытались убить Ариэль.

Когда же мои матери узнали наконец о том, что Урсула забрала мою душу и засунула меня в свой подводный сад, они пришли в бешенство. Вместо Тритона они обрушили созданное ими ужасное заклятие на Урсулу, убили её и едва не уничтожили почти целиком всю землю и самих себя вместе с ней, пытаясь спасти меня. Но мои матери не ожидали того, что произошло с ними дальше. Не думали, не гадали, что заклинание рикошетом ударит по ним самим, в результате чего их неподвижные тела лягут под стеклянным куполом солярия в Морнингстаре, а души будут погружены в непробудный, бесконечный сон. В этом состоянии они до сих пор и пребывают.

Мощность того гневного заклятия была такова, что притянула в Морнингстар и Малефисенту. Дело в том, что Малефисента искала тогда кого-нибудь достаточно могущественного, кто мог бы гарантировать, что принцу Филиппу не удастся разрушить своим поцелуем сонное заклятие, которое она наложила на свою дочь, Аврору, в день крестин девочки. Заклятие должно было вступить в силу в шестнадцатый день рождения Авроры, который стремительно приближался. Малефисента очень боялась, что, когда Авроре исполнится шестнадцать лет, у неё со вспышкой гнева и огня проявятся те же силы, что и у самой тёмной феи. Она была в ужасе за свою дочь и хотела избавить её от горя, которое испытала бы Аврора, уничтожив – так же, как Малефисента в своё время, – всех, кого она любила, и всё, что было ей дорого.

Я и не подозревала, что мои матери были настолько близки с Малефисентой, что они с ранней юности знали и любили её. Не знала я и о том, что злые сёстры помогали Малефисенте создать её дитя, её звёздочку ясную, Аврору. В конечном итоге их заклинание неизбежно должно было погубить Малефисенту точно так же, как погубило моих матерей, тем же самым способом создавших и меня саму, что, собственно говоря, и произошло. Так что я решила не спешить и оставить всё как есть до тех пор, пока не придумаю, что делать дальше. Всё, чего я хотела от моих матерей, это чтобы они сидели тихо и ни во что не вмешивались. Мне требовалось время, чтобы разобраться с проблемами, возникшими со смертью Урсулы и Малефисенты, и заняться устранением разрушений, которые они обе вызвали с помощью злых сестёр.

Но пассивное ожидание их никогда не устраивало. Не желали они тихонько сидеть в сторонке, пока я разгребаю то, что они натворили, и вновь принимались вмешиваться в чужие дела. На этот раз в прицеле моих матерей оказалась Готель, их подруга детства, которой потребовалась помощь сестёр. Готель была ведьмой и жила в Мёртвом лесу со своими сёстрами Примроуз и Хейзел и их могущественной матерью, Мани. Читая историю Готель, которую нашла в сборнике волшебных сказок, я с каждой страницей всё больше и больше узнавала о характере моих матерей. В книге они представали передо мной юными ведьмами, полными энергии и способными быть верными подругами. Такими мои матери оставались до тех пор, пока не потеряли свою младшую сестрёнку Цирцею – девочку, которую должна была заменить я. Именно тогда они начали меняться. Теперь все усилия злых сестёр были сосредоточены только на одном – любой ценой оживить, вернуть себе Цирцею. В конечном итоге они этого добились, но чёрная магия, к которой им пришлось при этом прибегнуть, сильно отразилась на них. И на мне тоже, между прочим.

Она сделала сестёр безумными.

С того времени забота о моей безопасности стала их навязчивой идеей. Они готовы были на всё, лишь бы вновь не потерять меня.

Злые сёстры использовали и обманывали Готель, прикидывались, будто считают её своей сестрой. Они хитростью узнали заклинания, которыми пользовалась Мани, и стали применять их для достижения своих собственных целей. Когда Мани в припадке безумного гнева убила сестёр Готель, мои матери обещали своей подруге, что оживят их. Я уверена, что они с самого начала не собирались выполнять свои обещания, и вся эта возня была ими задумана только лишь для того, чтобы завладеть волшебным цветком Рапунцель. С какой целью, спросите вы? Насколько я понимаю, их целью было оживить Малефисенту, снять нежелательные эффекты, вызванные заклинанием, которое мои матери применили, создавая Аврору. Я уверена, что тогда же они прокляли Готель, считая её причиной моего гнева. Почему я так решила? Да потому, что застукала их, когда они вновь начали совать свой нос в чужие дела.

На самом деле никакой вины Готель в случившемся не было. Точно так же, как не было вины Малефисенты, Урсулы, Чудовища или Гримхильды. Просто с меня хватило горя и разрушений, вызванных моими матерями.

Распутывая клубок событий, отслеживая историю за историей в сборнике волшебных сказок, я обнаружила некоторую закономерность. Мои матери решительно поступали так, как считали нужным и правильным – но только в тех случаях, когда вставал вопрос о моей безопасности. Того, кто, по мнению моих матерей, мешал им защитить меня и оказывался у них на пути, ждали неприятности. Крупные неприятности. Мне хотелось простить матерей, потому что я понимала: сами-то они всегда считали, что всё делают правильно. А кто, скажите, не пойдёт на что угодно, чтобы защитить своего ребёнка? Вот то-то. Но чего я не могла им простить, так это их бессердечного отношения к тем, кого они без малейшего сочувствия устраняли только за то, что те оказались у них на пути. Тьюлип. Белль. Морис. И Белоснежка.

Как же они ненавидели Белоснежку! Какие ужасные штуки проделывали с ней, пока она была ещё ребёнком! Пугали её в лесу, мучили угрозами применить колдовство. Затем, дав Гримхильде зеркало, которым владел её омерзительный отец, довели её до безумия и подбили убить Белоснежку. Такие вещи не прощают. И хотя злые сёстры заточили потом Гримхильду внутри зеркала, которое её отец использовал как свой вертеп, они до сих пор не успокоились. Они до сих пор ненавидят Белоснежку.

Почему, по какой причине? Сказать по правде, это и сейчас по-прежнему остаётся для меня загадкой.

Так что, сидя здесь и разбирая записи в дневниках моих матерей, я продолжаю размышлять над тем, как я сама оказалась здесь и каким образом мне посчастливилось найти такую подругу, как моя кузина Белоснежка. Просто не представляю, как я пережила бы без неё любое из сделанных мной потрясающих открытий. Без неё у меня не хватило бы отваги увидеть моих матерей такими, как они есть.

Снежка была для меня образцом и примером, когда я наблюдала за тем, как она умеет держать себя на расстоянии от своей зловредной матери. Матери, полной горя и отчаяния из-за своего былого обращения с дочерью. Матери, постоянно вымаливающей у своей дочери прощения. Снежку тяготила обязанность облегчить положение своей матери, кающейся за свои прошлые грехи. Я же тяжело переживала вероломство моих собственных матерей.

Найти друг друга было большой удачей и для меня, и для Снежки тоже. Я почувствовала себя намного сильнее и увереннее, когда у меня появилась она, и мы вместе взялись за поиски правды о моём прошлом и о прошлом моих матерей.

Таким образом, эта история настолько же моя, как и история Люсинды, Руби и Марты. Потому что все мы – единое целое. Потому что наши судьбы сшиты тонкой серебряной нитью, сплетены воедино, скреплены кровью, магией и опасной, всеохватывающей любовью.

Я сижу здесь, в доме моих матерей, и размышляю над тем, что мне делать дальше. Оставить моих матерей в непробудном сне, чтобы наказать их таким образом за совершённые преступления? Или, как говорится, спустить их с поводка и натравить на многие королевства, позволив им погубить новые жизни, – во имя любви, разумеется?

Я спрашиваю себя об этом, хотя уже знаю, каким будет ответ. Я с мучительной ясностью понимаю, что сама несу ответственность за все бесчестные, грязные дела моих матерей. И покончить с этим можно только одним способом. Я знаю, каким именно.

А теперь мне остаётся лишь набраться смелости и заставить себя приняться за работу.

Глава I

Ведьма за зеркалами

Злые сёстры оказались погружёнными в вечные сумерки.

В стране снов царила сумятица, порождённая пульсирующими волнами магии. Зеркальная комната сестёр казалась меньше и теснее с тех пор, как Цирцея сделала все зеркала чёрными. Таким было наказание за ту роль, которую сёстры сыграли в истории Готель, за смерть Малефисенты, Урсулы и королевы Гримхильды.

Сёстры очень опасались, что на этот раз дочь не простит их, как это много раз бывало в прошлом. Они сбились со счёта, пытаясь припомнить все причины, по которым Цирцея имела полное право погрузить их в полумрак и лишить своей любви. Это разрывало им сердца, заставляло паниковать и разжигало ярость. Это напоминало Люсинде о данном ею обещании.

А обещала она – ни много ни мало – уничтожить любого, кто дорог Цирцее.

В стране снов сёстры потеряли свою колдовскую силу. Они больше не слышали, не чувствовали в царящем хаосе ритмичной магической пульсации. Они не могли больше нарушать здешние законы и использовать свою магию. Их магия была заключена в многочисленных зеркалах, но они теперь стали чёрными, непроницаемыми. Об этом позаботилась Цирцея. Теперь злые сёстры были беспомощными, они стали пленницами, оставшимися один на один со своим безумием, толкавшим их на привычный, хорошо знакомый путь гибели и отчаяния.

Марта и Руби сидели и плакали на полу комнаты. На них всё ещё оставались потрёпанные, запачканные кровью платья, которые они не снимали с той кровавой церемонии, которую провели, чтобы связаться с Малефисентой, сражавшейся тогда против принца Филиппа. Казалось, что всё это было так давно, хотя на самом деле совершилось буквально только что. У сестёр просто не было времени, чтобы оплакать свою любимую рогатую волшебницу-ведьму, перед тем как переключиться на Готель.

– Проклятая Готель! – воскликнула Люсинда, неистово нарезая круги по комнате. – Если бы не она, Цирцея могла простить нас! – Марта и Руби продолжали плакать, не слушая бессвязную болтовню Люсинды. – А что, если она узнает правду? Что она тогда о нас подумает?

Люсинда сверху вниз взглянула на своих сестёр. Они все трое всегда чувствовали себя единым целым. Всегда. Но сейчас, пусть совсем ненадолго, сёстры вдруг показались Люсинде другими. Странными, неестественными, не похожими на неё саму. Чужими. Это ощущение поразило её. В этот момент Люсинда вдруг поняла, какими теперь должна видеть их всех Цирцея.

– Тихо! Кончайте реветь! – Люсинде нужна была тишина. Ей необходимо было подумать. Найти способ выбраться из этой комнаты, чтобы она смогла отомстить Фее-Крёстной и её назойливой сестрице, Няне, которые увели от них Цирцею. – Я не могу сосредоточиться, пока вы тут завываете! Обещаю вам, сестрички, мы найдём способ уничтожить всё, что дорого Цирцее! Мы должны придумать, как оживить Малефисенту, чтобы она помогла нам! Уж она-то ненавидит фей ничуть не меньше нас с вами!

– Нет, Люсинда, нет! Именно поэтому Цирцея так сердита на нас! – взвизгнула Руби, глядя на Люсинду снизу вверх своими вытаращенными глазами. Люсинда заметила в них безумный блеск, который напугал её.

– Да, Люсинда! – воскликнула Марта. – Она никогда не простит нас, если мы убьём их!

– Заткнитесь! – Люсинда резко остановилась и продолжила, вновь глядя сверху вниз на своих сестёр. – Если мы заберём всё и всех, кого любит Цирцея, ей не останется ничего другого, как только вернуться к нам. За утешением. Мы станем единственным, что у неё осталось на свете. Мы станем нужны ей!

Люсинда чувствовала себя так, словно она уговаривает совершенно неразумных детишек.

– С Готель это не прошло! Почему ты думаешь, что пройдёт с Цирцеей?

Люсинда обдумала вопрос Руби. Если честно, она и сама не надеялась на то, что это сработает. Но при этом чувствовала, что иного выбора у них просто нет.

– Мы не обращали на Готель должного внимания. Упустили её. Бросили её одну, и она свихнулась. Мы просто не понимали, как много в ней от Мани. – Люсинда сделала вид, будто что-то припоминает, копается у себя в мозгах. Затем резко тряхнула головой, словно пытаясь отогнать настигнувшую её мысль. – Готель оказалась слишком слабой. Сёстры мы с ней по магии или нет, сейчас она для нас никто! Она отказалась дать нам цветок, чтобы мы могли спасти Малефисенту! Значит, это она, она повинна в смерти Малефисенты! Я уверена, что Цирцея поймёт, если мы вернём Малефисенту!

– Нам нужно просто подождать немного, – сказала Марта. – Если мы будем ждать и ничего не предпринимать, как просила нас Цирцея, она раньше или позже простит нас. Должна простить!

Люсинда махнула на своих сестёр рукой, совершенно забыв о том, что в том месте, где они сейчас находятся, нет больше и следа магии и взмахом руки никого замолчать не заставишь.

– Замолчите! Я не стану ждать решения суда фей!

– Какого ещё «суда фей»? Что ты имеешь в виду? – в один голос спросили Руби и Марта, одновременно вскакивая на ноги.

– А вы что, думаете, феям нечего нам предъявить? У них есть отличная возможность привлечь нас к суду, пока мы заперты в этом месте. Боже, да они уже целую вечность грозятся сделать это! А теперь, когда Цирцея на их стороне, не стоит ждать, что она станет защищать нас. Нам нужно самим себя защищать! И быть наготове!

Руби и Марта взглянули на Люсинду, на их выпученных глазах блестели слёзы.

– Цирцея не на стороне фей!

– Вот именно, что на их! – фыркнула Люсинда. – Она отвернулась от нас из-за любви к Няне и её ужасной сестре Фее-Крёстной. Они предложили ей стать исполняющей желания феей. Нашу Цирцею – исполняющей желания феей, представляете? И это после всего, что они сделали с Малефисентой? Интересно, как это представляет себе Цирцея? Она же ведьма! Одарённая магической силой и созданная из трёх ведьм. Я не допущу, чтобы её сбивали с толку феи, ни за что не допущу. И ни за что не позволю им использовать нашу дочь, когда они будут там заседать в суде против нас. Не думаю, что вас устроит вот так просто сидеть и ждать!.. Ждать! Чего ждать? Вы что, совсем разум потеряли? Да что с вами случилось, сестрички мои?

Руби и Марта с опаской посмотрели на Люсинду, затем в один голос ответили.

– Ты у нас случилась!

– Что за бред? Что я такого сделала?

– Ты сказала нам, что мы должны постараться, чтобы стать для Цирцеи лучшими ведьмами на свете. А теперь хочешь убить всех, кого она любит! Где логика? – спросила Руби.

– Ты настаивала, чтобы мы говорили правильные вещи, перестали вмешиваться в чужие дела и принимали свои решения с оглядкой на Цирцею, – подхватила Марта.

– Ты сказала, Люсинда, что единственный способ вернуть Цирцею – это сделать её счастливой, – вновь вступила Руби. – И мы хотим её вернуть! Мы хотим её вернуть!

Марта тут же подхватила кричалку сестры.

– Мы хотим её вернуть! – И Руби вместе с Мартой принялись топать ногами, крутиться на месте, рвать на себе потёртые, покрытые кровавыми пятнами платья и с каждым новым поворотом всё громче выкрикивали: – Мы хотим её вернуть! Мы хотим её вернуть!

Люсинда подскочила ближе, встала перед ними.

– Прекратите немедленно! Кончайте комедию ломать! – Она уставилась на своих впавших в истерику сестёр. Изодранные, потрёпанные платья едва прикрывали их тощие, хрупкие тела. А у неё не осталось сил даже для того, чтобы как-то поприличнее одеть их. Странно, ведь во сне даже совершенно далёкий от какой бы то ни было магии человек способен сменить свою одежду Для этого ему достаточно лишь подумать об этом. Но Цирцея всего лишила злых сестёр, буквально всего. Включая возможность хоть как-то сохранять чувство собственного достоинства.

При этом Люсинда знала, что её сёстры правы. Она действительно говорила всё это. Как же ей заставить Руби и Марту понять, что пришло время действовать по-новому? Время вновь стать могущественными ведьмами, какими они были всегда? Что пришла пора покинуть сонное царство и вернуться на своё законное место. Однако Люсинда не была уверена, что сёстры готовы услышать правду поэтому она держала её при себе. Хотя Руби и Марта всегда были существами хрупкими, ранимыми, но ещё никогда Люсинда не опасалась за их рассудок так сильно, как сейчас.

Была тайна, которую она хранила от них па протяжении всей жизни. Если открыть им эту тайну сейчас, почти наверняка произойдёт катастрофа. Люсинда надеялась, что эту тайну не узнает никто и никогда, даже Цирцея. Как бы сильно ни любила Люсинда своих сестёр, она знала, что воля у них слишком слаба, чтобы сохранить подобной важности секрет и не проболтаться. Ну вообще-то они знали часть той загадочной истории. Но им была неизвестна самая важная тайна, та самая, что может уничтожить их всех, если только до неё доберётся Цирцея. Не знают сёстры и о том, что именно из-за неё, из-за этой тайны им необходимо как можно скорее выбраться отсюда. Выбраться и уничтожить библиотеку Готель.

– Сёстры, послушайте. Я старшая из нас. Мне нужно, чтобы вы поверили, что я всё знаю лучше всех.

– Люсинда всё знает лучше всех! – рассмеялись Руби и Марта. – Люсинда всё знает лучше всех! Нет, вы слышали? Вы слышали? Лучше всех!

– Сёстры, прошу вас. Соберитесь и постарайтесь выслушать меня. Это очень важно! – кричала им Люсинда, но Руби и Марта не слушали её и повторяли, топая ногами, новую кричалку:

– Люсинда знает лучше всех! Люсинда знает лучше всех!

Что ж, не имея возможности применить магию, Люсинда решила действовать по старинке, силой. Она обхватила своих сестёр за шею – одной рукой Руби, другой Марту, и приподняла их над полом так, что их ноги беспомощно заболтались в воздухе, как у тряпичных кукол.

– Немедленно прекратите орать и выслушайте меня!

Комната затрещала, затряслась, облепившие её стены зеркала задребезжали, заходили ходуном, грозя в любой момент расколоться на мелкие кусочки. Люсинда опустила своих сестёр на пол.

Дрожа от страха, Марта вцепилась в Руби и вскрикнула:

– Что происходит? Люсинда, остановись! Не надо, Люсинда! Мы будем тебя слушать, будем!

– Люсинда, прости! – подхватила Руби. – Останови это, пожалуйста!

Люсинда застыла на месте, молча глядела вокруг. Затем остановила свой взгляд на зеркалах. Что-то не так было с этими зеркалами, что-то очень не так. Люсинда принялась внимательнее присматриваться к каждому зеркалу, искала ведьму, которая совершенно очевидно притаилась за одним из них.

Комната тем временем продолжала трястись.

– Люсинда, пожалуйста! – хныкали прижавшиеся друг к другу Руби и Марта. – Мы обещаем сделать всё, что ты скажешь! Только не разбивай наши зеркала, ведь это всё, что у нас есть!

– Это не моя магия, дурочки. Нас с вами магии здесь лишили! А теперь отойдите назад и встаньте за мной. Живо!

Люсинда запихнула сестёр себе за спину и широко раскинула руки в стороны.

– Ну, давай, вылезай! Покажись, ведьма! – злобно прошипела она.

Зеркала на стенах дрожали, сквозь них пробивались язычки зелёного пламени.

– Так это же Малефисента! – взвизгнула Руби, увидев зелёные огоньки. – Она вернулась! Она сумела найти дорогу из тьмы! О, я всегда знала, что она очень, очень сильная!

Язычки пламени разрастались. Яркие, жаркие, они, казалось, выпрыгивают сквозь зеркала прямо в комнату. Затем из язычков пламени сложилось лицо, отразившись на поверхности каждого зеркала. Лицо было бледным, с большими, очень красивыми тёмными глазами. Эту женщину злые сёстры уже видели много-много лет назад, и с тех пор она ничуть не изменилась.

Джером Клапка Джером

И это была не Малефисента.

Улица глухой стены

– Гримхильда! – дружно выдохнули три сестры.

– Привет, ведьмы поганые, – раздался из каждого зеркала её голос и эхом прокатился по комнате. Руби и Марта закрутились на месте, пытаясь понять, где настоящая Гримхильда, а где её иллюзорные отражения в зеркалах.

Перевод В. Лифшиц.

– Она здесь, сёстры! – сказала Люсинда, указывая на висевшее прямо перед ними зеркало. Старая королева Гримхильда выглядела ещё величественнее, чем помнилось Люсинде.

С Эджвер-роуд мне почему-то захотелось свернуть в переулок, который вел к западу. Молчаливые его дома прятались в глубине палисадников. На штукатурке каменных ворот виднелись обычные названия. В слабом свете сумерек с трудом можно было разобрать слова. Была тут и «Вилла зеленых ракит», и «Кедры», и трехэтажный «Горный приют», увенчанный странной башенкой с остроконечной крышей, похожей на колпак гнома. В довершение сходства, наверху, под самым карнизом, вдруг засветились два небольших окна, как будто два злобных глаза, сверкнув, уставились на прохожего.

Холодная. Грозная. Прекрасная.

Переулок сворачивал вправо и заканчивался небольшой площадью, пересеченной каналом, через который был переброшен низкий горбатый мост. И здесь повсюду — все те же безмолвные дома с палисадниками. Фонарщик зажигал один за другим фонари на набережной канала, и некоторое время я глядел, как из темноты постепенно выступают его очертания. Немного дальше за мостом канал расширялся в небольшое озеро с островом посередине. Продолжая свою прогулку, я, вероятно, сделал круг, так как в конце концов оказался на том же самом месте. За все время пути мне не встретилось и десятка прохожих. Наконец я решил, что пора возвращаться в Пэддингтон.

Люсинда невольно подумала, а было ли вообще наказанием то, что они с сёстрами засадили Гримхильду в зеркало точно так же, как ещё раньше проделали с её папашей. Ведь сейчас, вырвавшись на свободу, Гримхильда выглядела такой юной, такой прекрасной, и, пожалуй, стала даже сильнее, чем могла припомнить Люсинда.

Мне показалось, что я иду той же дорогой, которая привела меня сюда, но, должно быть, меня сбил с толку слабый свет фонарей. Впрочем, мне было все равно. За каждым поворотом этих безмолвных улиц мне чудилась тайна; как будто за опущенными шторами слышались глухие шаги, а за призрачными стенами — неясный шепот. Изредка откуда-то доносился смех и тут же замирал, потом где-то вдруг заплакал ребенок.

– Но как ты попала в сон? – спросила она, заставив Гримхильду громко расхохотаться в ответ.

– Но это же была твоя магия, Люсинда. Это ты произнесла то заклинание, которое заточило меня в мире зеркал. Сама запихнула меня туда и при этом не знаешь, каким образом я смогла появиться перед тобой? Странно!

Проходя мимо особняков, тянувшихся по одной стороне короткой улицы, напротив какой-то высокой глухой стены, я заметил, что занавеска в одном из окон приподнялась, и в нем показалась женщина. Единственный газовый фонарь, освещавший улицу, находился как раз напротив этого дома. Сначала мне показалось, что я вижу лицо девочки, потом я взглянул еще раз и подумал, что это старуха. При слабом освещении краски терялись — в голубоватом холодном свете фонаря лицо женщины казалось мертвенно бледным.

Замечательны были ее глаза. Быть может, оттого производили они такое впечатление, что, вобрав в себя весь этот свет и сосредоточив его в себе, они стали неестественно большими и блестящими. Быть может, оттого, что глаза эти были слишком велики по сравнению с ее лицом, таким нежным и тонким. Наверное, она заметила меня, потому что занавеска снова опустилась, и я прошел мимо.

«Неужели Гримхильда поняла, что она больше не связана нашим заклинанием?» – подумала Люсинда. Она вдруг почувствовала себя ужасно неловко, стоя перед королевой в своём потрёпанном, испачканном кровью платье. Как ей хотелось сейчас не быть заточённой в стране снов, не быть такой беспомощной, не имея никакой поддержки, если не считать её безмозглых сестёр. Как же хотелось Люсинде оказаться сейчас на своей земле, которой они с сёстрами правили, словно три королевы. Или, точнее, как одна королева в трёх лицах. Но вместо этого она находилась сейчас в царстве зеркал и безумия и разговаривала со старой королевой Гримхильдой. Что, интересно, королева думает о них, запертых в этом месте, таких испуганных и жалких на вид?

Не знаю почему, но этот случай мне запомнился. Внезапно приподнятая штора, как занавес маленького театра, неясные очертания почти пустой комнаты и женщина, стоящая как будто у самой рампы, — так рисовалась эта картина в моем воображении. Но прежде чем драма началась, занавес опустили. Сворачивая за угол, я обернулся: штора снова приподнялась, и я опять увидел силуэт тоненькой фигурки, прильнувшей к оконному стеклу.

В это время какой-то человек чуть не сбил меня с ног. Он был не виноват. Я остановился слишком внезапно, и он не успел посторониться. Мы извинились друг перед другом, ссылаясь на темноту. Но, очевидно, мое воображение разыгралось, потому что я представил себе, что этот человек, вместо того чтобы идти своей дорогой, повернул обратно и следует за мной. Я дошел до угла и резко обернулся, но его нигде не было видно, а я вскоре вышел опять на Эджвер-роуд.

«Будь проклята Цирцея за то, что отобрала у нас наши магические силы! – мелькнуло в голове у Люсинды. – Без них мы беспомощны. Без них и без наших, зеркал!»

Раза два, гуляя в свободное время по городу, я пытался отыскать полюбившуюся мне улицу, но напрасно. И все это, вероятно, вскоре изгладилось бы из моей памяти, если бы в один прекрасный вечер, возвращаясь из Пэддингтона домой по Хэрроу-роуд, я не встретился лицом к лицу с моей незнакомкой. Я не мог ошибиться. Она выходила из рыбной лавки, и ее платье почти коснулось меня. Совершенно бессознательно я последовал за ней. На этот раз я старался примечать дорогу, и не прошло и пяти минут, как мы очутились на улице, которую я так безуспешно искал. Должно быть, я каждый раз бродил в каких-нибудь ста ярдах от нее. Когда мы дошли до угла, я замедлил шаг. Женщина не заметила меня; в тот момент, когда она поравнялась с домом, какой-то человек вышел на свет, падавший от уличного фонаря, и присоединился к ней.

И тут, поняв одну вещь, она рассмеялась.

В тот вечер я встретился с друзьями за холостяцким ужином, и так как впечатление от этой встречи было еще свежо в моей памяти, я рассказал о ней. Не помню, как начался наш разговор, — кажется, мы спорили о Метерлинке. Я рассказал, как поразила мое воображение внезапно приподнятая штора окна. Словно я очутился в пустом зрительном зале и на мгновенье стал свидетелем драмы, которую актеры разыгрывали втайне ото всех. Потом разговор перешел на другие предметы, а когда я собрался уходить, один из моих приятелей спросил меня, в какую мне сторону. Он предложил немного пройтись пешком, я не возражал, тем более что вечер был прекрасный. Когда мы очутились на малооживленной Харлей-стрит, мой приятель признался, что пошел со мной не только ради удовольствия побыть в моем обществе.

– Зеркала! Ну конечно, зеркала! Цирцея, эта самая умненькая-разумненькая, самая могущественная-премогущественная ведьма на свете забыла заколдовать зеркала в стране снов так, чтобы сквозь них не могла пройти Гримхильда!

— Любопытные иногда происходят вещи, — начал он, — представьте себе, сегодня мне пришел на память один случай из судебной практики, о котором я ни разу не вспоминал за одиннадцать лет. А тут еще вы так живо описали лицо этой женщины, что я подумал, неужели это она?

Услышав разлетевшийся эхом по всей комнате смех Люсинды, злая королева прищурилась, глядя на неё, и сказала:

– Скажи, тебе что, совсем не интересно узнать, зачем я сюда пришла? Или так и будешь торчать тут столбом и ржать, пока мне не надоест и я не уйду прочь?

— Меня поразили ее глаза, — сказал я. — Я никогда не видел таких глаз.

– О, мне и так известно, зачем ты здесь, королева. Отомстить явилась, верно?

— Представьте себе, что я тоже помню только ее глаза, — ответил он. — Вы могли бы отыскать эту улицу?

– Это нечестно! Это неправильно! – заверещали Руби и Марта. – Нас же лишили магической силы, и нам нечем защитить себя! А беззащитных бить нечестно! Нечестно! Нечестно!

Некоторое время мы шли молча.

– Да успокойтесь вы, – поморщившись, покачала головой Гримхильда. – Не собираюсь я вас бить, хотя и должна была бы на самом деле. Нет. Я здесь потому, что мне нужна ваша помощь.

— Может быть, это покажется вам нелепым, — начал я наконец, — но меня беспокоит мысль, что я могу чем-нибудь повредить ей. Что это за дело, о котором вы говорите?

— В этом отношении вы можете быть совершенно спокойны, — ответил он. — Я был ее защитником, если только мы говорим об одном и том же лице. Как она была одета?

Сёстры молчали. Таращили свои глаза и не знали, что ответить. Да, так вот просто и стояли, словно громом пришибленные, только подёргивались иногда да беззвучно разевали рты.

Его вопрос показался мне лишенным всякого смысла. Не мог же он в самом деле думать, что она будет одета так же, как одиннадцать лет тому назад.

– Да, теперь я вижу, что напрасно пришла сюда. Ошибку допустила. Вы стали ещё безумнее с того последнего раза, когда я вас видела, – хмыкнула Гримхильда и продолжила: – Даже если бы я пришла, чтобы мстить, то не смогла бы использовать при этом против вас свою магию. Так же, как вы свою магию здесь применить не можете. Беззащитные, забытые, растерянные. Жалко мне вас.

— Не обратил внимания, — сказал я. — Кажется, на ней была блузка. — Но тут я вдруг вспомнил. — Действительно, что-то странное было в ее одежде. Что-то вроде широкого бархатного банта на шее.

– Да как ты смеешь...

— Я так и думал, — сказал мой приятель. — Без сомненья, это она.

Мы как раз дошли до Мерилебон-роуд, откуда наши дороги расходились.

– Как я смею? – перебила её Гримхильда. – Да как вы смеете? Вы растоптали мою жизнь! Вы ухитрились заставить меня убить мою собственную дочь! А теперь ваша доченька, ваша Цирцея увела от меня Снежку! Мою бедную Снежку, которая до сих пор видит вас в своих ночных кошмарах! Я уничтожу вас всех прямо на месте! – Впрочем, по глазам ведьмы было видно, что никого убивать она не собирается. – Но я пришла сюда за помощью. За вашей помощью. После всего, что мне о вас рассказала Малефисента, я подумала... Ладно, не важно, что я подумала. Вижу, что я зря сюда пришла. Вы совсем разум теряете. Возьмусь даже утверждать, что вы его уже потеряли. Весь. Окончательно. Какую бы месть я для вас ни придумала, она всё равно ни в какое сравнение не будет идти с теми муками, которые вы испытываете от того, что торчите здесь без своей дочки, зато в сумасшедшем доме. Между прочим, это как раз именно то, чего вы заслуживаете.

— Если не возражаете, завтра днем я зайду за вами, — сказал он, — мы побродим немного вместе.

На следующий день он действительно зашел за мной в половине шестого. Мы вышли и скоро добрались до нашей маленькой улочки, уже освещенной единственным фонарем. Я показал ему дом, и он пересек улицу, чтобы посмотреть номер.

Гримхильда повернулась и отошла в глубину зеркала, почти исчезнув среди мерцающих язычков зелёного пламени.

— Так и есть, — сказал он, вернувшись ко мне. — Сегодня утром я навел справки. Шесть недель тому назад ее условно выпустили до срока.

– Нет, погоди, Гримхильда. Постой!

Он взял меня под руку.

– Что тебе, Люсинда? – Злая королева приостановилась и обернулась, чтобы взглянуть через плечо.

– Чего ты от нас хочешь?

— Нет смысла околачиваться здесь. Сегодня занавес не поднимется. Ничего не скажешь, это было очень умно — поселиться в доме прямо напротив фонаря.

Королева вздохнула. Затем, как показалось, приняла решение и повернулась назад к сёстрам.

В этот вечер мой приятель был занят; позднее он рассказал мне эту историю, или, вернее, ту часть ее, которая была ему известна в то время.

– Я хочу, чтобы вы помогли мне вернуть назад Белоснежку. Хочу заклинание, которое привяжет её ко мне. Взамен готова сделать всё, что угодно.

Это случилось в самом начале кампании за создание зеленых кварталов на окраине города. Один из первых таких кварталов возник близ Финчли-роуд. Местечко только начинало отстраиваться. Одна из улиц — Лейлхем Гарденс — едва насчитывала десяток домов, и то еще не заселенных, за исключением одного. Это была пустынная и безлюдная окраина, выходившая прямо в открытое поле. В конце недостроенной улицы шел крутой спуск к пруду, за которым сразу же начинался лес. Единственный обитаемый дом принадлежал молодым супругам Хепворт.

Люсинда видела, что Гримхильда не обманывает, говорит честно. Чувствовала отчаяние королевы, почти такое же сильное, как собственная тоска Люсинды по Цирцее.

Муж был человеком весьма красивой и приятной наружности. Он не носил ни усов, ни бороды, и поэтому трудно было определить точно, сколько ему лет. Зато возраст его жены ни в ком не вызывал сомнений — она казалась почти девочкой. Предполагали, что ее муж человек слабовольный и нерешительный. Так по крайней мере утверждал комиссионер по продаже домов. Он говорил, что Хепворт то принимал решение, то неожиданно менял его. Джетсон, комиссионер, почти потерял надежду с ним договориться. Но затем вмешалась миссис Хепворт, и дом на улице Лейлхем Гарденс был все-таки закреплен за ними. Хепворту не нравилось, что дом стоит слишком уединенно. Он говорил, что дела часто вынуждают его надолго уезжать из дому, и он боится, что жена в это время будет чувствовать себя неспокойно. Он упорно стоял на своем, но жена, отведя его в сторону, что-то долго шепотом говорила ему, и он, наконец, согласился, несмотря на свое явное нежелание.

– Понятно, – сказала Люсинда. – А где сейчас твоя дочь?

– Она у фей вместе с Цирцеей.

Это был прехорошенький, очень уютный, небольших размеров дом. Казалось, он пришелся по вкусу миссис Хепворт. Она уверяла, что дом, в довершение всех своих достоинств, будет им как раз по карману, в то время как другие дома слишком дороги. Молодой Хепворт мог представить необходимые гарантии, но никто их не потребовал. Дом был продан на обычных для компании условиях. Чтобы выплатить задаток, мистер Хепворт выписал чек, должным образом оплаченный. Остальная сумма была обеспечена стоимостью самого дома. Юрисконсульт компании, с согласия Хепворта, представлял обе стороны.

– О, вот как? Что ж, у нас есть кое-какие свои планы насчёт фей, – спокойным ровным голосом объявила Люсинда.

Хепворты переехали в начале июня. В доме у них была только одна спальня. Служанки они не держали, но нашли женщину, которая приходила к ним работать ежедневно с утра и до шести часов вечера. Джетсон был их ближайшим соседом. Его жена и дочери частенько заходили к Хепвортам в гости и утверждали, что муж и жена премилые люди. Между младшей дочерью Джетсона и миссис Хепворт даже завязалась нежная дружба. Молодой Хепворт был неизменно очарователен, он явно старался казаться любезным, но у Джетсонов почему-то сложилось мнение, что он постоянно не в своей тарелке. Они говорили, правда уже впоследствии, что он производил впечатление человека, который чем-то угнетен.

– И вы можете привести свои планы в исполнение прямо из страны снов? – с плохо скрываемой насмешкой уточнила Гримхильда, обводя взглядом маленькую зеркальную комнату.

Однажды был такой случай. Джетсоны провели вечер в гостях у своих новых друзей. Часов в десять, когда они собрались уходить, вдруг послышался стук в дверь. Потом оказалось, что это помощник Джетсона, — он уезжал наутро с первым поездом, и ему нужно было уточнить с Джетсоном некоторые вопросы. Но как только раздался стук в дверь, ужас исказил черты Хепворта. Он бросил на жену взгляд, полный отчаяния, Джетсонам показалось при этом, что в глазах молодой женщины мелькнуло презрение, которое тут же сменилось жалостью. Возможно, однако, что это было плодом их воображения, или, что скорее всего, обсуждая это событие впоследствии, они незаметно для себя внушили друг другу эту мысль. Миссис Хепворт поднялась со стула и сделала несколько шагов к двери, но Хепворт остановил ее и вышел сам. И тут-то, по свидетельству помощника Джетсона, Хепворт повел себя очень странно. Вместо того чтобы открыть парадную дверь, он, должно быть, вышел с черного хода, обогнул дом и незаметно подкрался к нему сзади.

– С твоей помощью – да, – улыбнулась в ответ Люсинда.

Джетсоны долго ломали себе голову над тем, что бы все это могло значить, — особенно презрение, мелькнувшее в глазах миссис Хепворт. Им всегда казалось, что она обожает мужа, и уж если кто-нибудь из них любил другого больше, то безусловно она. Кроме Джетсонов, у них не было ни друзей, ни знакомых. Никто из соседей, очевидно, не считал своим долгом захаживать к ним в гости, а что касается людей посторонних, то их и вовсе никто никогда не видел на улице Лейлхем Гарденс.

– Обещайте, что при этом моя дочь не пострадает.

Но однажды такой посторонний явился. Случилось это незадолго до рождества.

– Обещаю, что вашей дочери мы не причиним никакого вреда.

– Каким способом хотите скрепить своё обещание – кровью или магией? – спросила старая королева и прищурилась, глядя на сестёр, словно это помогло бы ей увидеть, правду они говорят или нет. Люсинда улыбнулась своим сёстрам, и они одобрительно улыбнулись в ответ.

Джетсон возвращался из своей конторы на Финчли-роуд. Целый день в воздухе стоял легкий туман, и с наступлением темноты он густой белой массой опустился на землю. Свернув с Финчли-роуд, Джетсон заметил впереди себя человека в длинном желтом плаще и мягкой фетровой шляпе. Джетсон почему-то решил, что это моряк, должно быть на эту мысль его навел плотный непромокаемый плащ. Незнакомец свернул на Лейлхем Гарденс. Проходя мимо фонаря, он оглянулся на столб, отыскивая надпись с названием улицы, и в яркой полосе света Джетсон отчетливо увидел его лицо. Очевидно, он убедился в том, что это та самая улица, которую он ищет. Дом Хепвортов был все еще единственным жилым домом на Лейлхем Гарденс, и Джетсона разобрало любопытство — он остановился на углу и стал наблюдать. Вполне естественно, что на всей улице только в доме Хепвортов горел свет. Человек подошел к калитке, чиркнул спичку и осветил номер дома. Удостоверившись, что это тот дом, который ему нужен, он отворил калитку и прошел по дорожке к парадной двери.

– Мы с радостью готовы поклясться, – сказала Люсинда.

Однако, вместо того чтобы позвонить или постучать дверным молотком, он, к удивлению Джетсона, три раза ударил в дверь тростью. На стук никто не вышел, и Джетсон, чье любопытство дошло до предела, перешел на другую сторону улицы, чтобы удобней было наблюдать. Человек дважды повторил свои три удара, каждый раз все громче и громче; на третий раз дверь, наконец, отворилась. Джетсону не видно было, кто ее отворил. Он увидел только часть стены в передней, то место, где крест-накрест висела пара морских тесаков, над картиной с изображением трехмачтовой шхуны, которую Джетсон хорошо помнил. Дверь приоткрыли настолько, чтобы в нее мог проскользнуть человек, и тут же снова закрыли. Джетсон пошел было своей дорогой, но почему-то вздумал оглянуться. Дом был погружен в полную темноту, хотя минутой раньше Джетсон собственными глазами видел свет в одном из окон нижнего этажа.

– Тогда скажите, что я для вас должна сделать?

– Нам нужно, чтобы ты нашла одну из птиц Малефисенты, – ответила Люсинда.

Впоследствии подробности эти оказались исключительно важными, но в тот вечер Джетсону и в голову не пришло усмотреть в этом что-то необычайное. Из того, что за полгода никто не навестил Хепвортов, еще не следовало, что никто из родственников или знакомых так и не пожелает это сделать. Может быть, незнакомец решил, что легче достучаться собственной палкой, чем шарить в поисках звонка в такой туманный вечер. Хепворты обычно находились в комнате, расположенной в глубине дома. Поэтому весьма возможно, что кто-нибудь из них потушил свет в передней с целью экономии. Дома Джетсон рассказал об этом случае, но не как о чем-то примечательном, а просто из желания посплетничать. Никто не обратил внимания на этот рассказ, кроме его младшей дочери, в то время восемнадцатилетней девушки. Она спросила отца, как выглядел незнакомец, а немного позже незаметно выскользнула из комнаты и убежала к Хепвортам. Но Хепвортов она не застала, во всяком случае на ее стук никто не вышел. Девушке стало жутко, — тишина, в которую были погружены дом и сад Хепвортов, показалась ей неестественной.

– Думаю, что смогу это сделать, – криво усмехнулась Гримхильда. Знали сёстры эту ухмылку, очень хорошо знали. Именно её они видели на лице Гримхильды много лет назад, когда она выпила зелье, которое ей дали сёстры. И было это в тот самый день, когда она приказала своему охотнику убить Белоснежку. Что ж, Люсинде было приятно увидеть, что за это время ненависть Гримхильды ничуть не убавилась, что она продолжает тлеть в её душе, словно раскалённые угли ада.

На следующий день к Хепвортам зашел сам Джетсон: беспокойство его дочери отчасти передалось и ему. Его встретила миссис Хепворт. В своем показании на суде Джетсон утверждал, что в это утро он был поражен ее бледностью. Миссис Хепворт как будто предвидела вопрос, который вертелся у него на языке, поэтому сразу сказала, что они с мужем получили весьма неприятные известия и всю ночь провели без сна. Хепворта неожиданно вызвали в Америку, и она в самом скором времени должна будет последовать за ним. Миссис Хепворт сказала Джетсону, что немного погодя придет к нему в контору, чтобы распорядиться относительно дома и мебели.

Если честно, Люсинда не знала, может ли она доверять Гримхильде, но возможно, что, действуя сообща, они быстрее добьются того, что для них желаннее всего. Желаннее даже, чем месть.

Они получат своих дочерей.

С точки зрения Джетсона, рассказ миссис Хепворт вполне правдоподобно объяснял появление незнакомца. Выразив сочувствие и пообещав сделать все от него зависящее, Джетсон откланялся. Вскоре после полудня миссис Хепворт действительно появилась у него в конторе. Она принесла ему ключи от дома, оставив один себе. Она попросила Джетсона продать мебель с аукциона, а что касается дома, то пусть продаст его на любых условиях. Она постарается еще повидать его до отъезда, а если это не удастся, то напишет и сообщит ему свой адрес. Во время этой беседы она казалась совершенно спокойной. Напоследок она сказала Джетсону, что уже заходила к нему домой и простилась с его женой и детьми.

Выйдя из конторы, она села в кэб и поехала обратно на Лейлхем Гарденс — собираться в дорогу. В следующий раз Джетсон увидел ее уже на скамье подсудимых. Ее судили за соучастие в убийстве мужа.

Тело было обнаружено в пруду, в каких-нибудь ста ярдах от того места, где обрывалась недостроенная улица Лейлхем Гарденс. На соседнем участке строили дом, и один из рабочих, зачерпывая бадьей воду, уронил в пруд часы. Шаря по дну пруда граблями в поисках часов, он с товарищем случайно вытащил на поверхность клочки одежды. Это возбудило подозрение, и пруд был самым тщательным образом обследован. Если бы не часы, никто бы так и не узнал о случившемся.

Для того чтобы труп не всплыл, убийцы подвесили к нему несколько тяжелых утюгов, нанизав их на цепь с замком, и он глубоко увяз в мягком илистом дне пруда. Так он и остался бы там, пока окончательно не разложился. Ценные золотые часы, доставшиеся молодому Хепворту от отца, — Джетсон вспомнил, что сам Хепворт рассказывал ему об этом, — оказались на своем обычном месте, в кармане. Нашлось на дне пруда и кольцо с камеей, то самое кольцо, которое Хепворт носил на среднем пальце. Одним словом, убийство, по всей вероятности, принадлежало к разряду преступлений, совершенных в состоянии аффекта. Обвинитель утверждал, что совершил его человек, который до замужества миссис Хепворт был ее любовником.

Глава II

Явные улики против подсудимой никак не вязались с одухотворенной красотой ее лица. Этот контраст поражал каждого, кто находился в зале. Выяснилось, что она некоторое время работала по контракту с английской труппой цирковых артистов, гастролировавших в Голландии, а лет семнадцати поступила в качестве певицы и танцовщицы в кабачок весьма сомнительной репутации, в Роттердаме. Место это посещали главным образом моряки. Один из них, англичанин по имени Чарли Мартин, взял ее оттуда, и в течение нескольких месяцев она жила с ним в дешевенькой гостинице, на другом берегу реки. Спустя некоторое время они покинули Роттердам и поселились в Лондоне, в районе Поплар, неподалеку от доков.

После конца

Именно здесь в Попларе, всего за десять месяцев до убийства, она познакомилась с молодым Хепвортом и вышла за него замуж. Какая участь постигла Чарли Мартина, никто не знал. По общему мнению, прокутив все деньги, которые у него были, он вернулся к своему основному занятию, хотя его имя почему-то не значилось ни в одном корабельном списке.

Сидя в доме злых сестёр, Белоснежка и Цирцея читали сборник сказок. Они были заперты здесь с тех пор, как этот дом отвёз их на место своего создания, место, известное как Начало.

Никто не сомневался в том, что Чарли Мартин был тот самый человек, за которым захлопнулась дверь дома Хепвортов в тот вечер, когда Джетсон наблюдал за ним. Судя по описанию Джетсона, это был плотный красивый мужчина с рыжей бородкой и усами. Днем его видели в Хэмстеде, он обедал в маленьком кафе на Хай-стрит. Официантка, которая обслуживала его, рассказала на суде, что посетитель сразу же обратил на себя ее внимание, — вызывающий, дерзкий взгляд и рыжая вьющаяся бородка, видимо, произвели на нее большое впечатление. Он обедал как раз в то время, когда в кафе бывает мало посетителей, от двух до трех часов. По словам девушки, незнакомец вел «приятные разговоры» и «отпускал шуточки». Он рассказал, что приехал в Англию всего три дня тому назад и что в этот вечер надеется повидаться со своей милой. Последние слова сопровождались хохотом, но девушке показалось, что в его взгляде появилось что-то угрожающее, однако, возможно, что это пришло ей в голову лишь впоследствии.

Очень многое из того, что окружало Белоснежку и Цирцею в доме злых сестёр, выглядело загадочно. Секреты таились в стенах дома и на его книжных полках, он весь насквозь был пропитан тайной. Одной из них было само появление дома на свет, точнее, место его создания. Построив этот дом, сёстры снабдили его аварийной защитной системой, которая в случае, если бы что-нибудь случилось с ними, должна была перенести дом вместе со всеми его обитателями в это самое Начало. Сёстры хотели быть уверенными, что если они вдруг попадут в беду вдали от дома, их секреты окажутся в безопасности.

Именно это и произошло. Когда злые сёстры были заброшены в страну снов, Цирцея и Белоснежка находились в их доме, и он немедленно понёс их на место своего рождения, которое находилось вне границ привычного мира.

Естественно было предположить, что именно страх перед возможным возвращением этого человека так угнетал Хепворта. Судебное обвинение настаивало на том, что три удара в дверь — не что иное, как условный знак, и что дверь открыла женщина. Был ли муж в то время дома, или они его ждали, — установить не удалось. Он был убит выстрелом в затылок, очевидно, человек, который стрелял, заранее все обдумал.

Собственно говоря, Начало находилось на небе, усыпанном мерцающими звёздами и медленно вращающимися созвездиями. Белоснежка и Цирцея оставались запертыми в доме и понятия не имели, как из него сбежать. А главное – куда. Чтобы чем-то себя занять, они читали сборники волшебных сказок и дневники сестёр. Надеялись найти в этих дневниках какие-нибудь ключи, которые подскажут, как им вернуться домой. Они очень волновались за всех, кто оставался в королевстве Морнингстар после той их битвы с Малефисентой. Но вскоре от этих тревожных мыслей их отвлекла сказка о Готель, на которую они набрели в сборнике сказок. Они просто поверить не могли, узнав, какое активное и глубокое участие принимали в этой истории злые сёстры.

Труп был обнаружен спустя десять дней после убийства, и за это время след убийцы окончательно затерялся. Правда, почтальон видел его в районе Лейлхем Гарденс около половины десятого. Они налетели друг на друга в тумане, но человек тут же отвернулся.

Цирцея настолько рассердилась из-за этого на своих матерей, что отняла у них все магические силы.

А сразу же вслед за этим дом освободил их из Начала. Причём безо всяких объяснений освободил, молча.

Что касается мягкой фетровой шляпы, в ней не было ничего особенного, но почтальон хорошо запомнил длинный непромокаемый плащ желтого цвета. Лицо он видел только мельком, однако совершенно убежден в том, что оно было гладко выбрито. Это последнее показание удивило суд, но недоумение рассеялось, как только выступил следующий свидетель. Женщина, которую нанимали Хепворты, рассказала, что в то утро, когда миссис Хепворт собиралась уезжать, ее не пустили в дом. Миссис Хепворт встретила ее у двери, заплатила деньги за неделю вперед и объяснила, что больше не нуждается в ее услугах. Джетсон, решив, что легче сдать дом в наем вместе с мебелью, послал за этой женщиной и приказал ей как следует прибрать все помещение. И вот, сметая щеткой мусор с ковра в столовой, она обнаружила несколько коротких рыжих волосков. Прежде чем выйти из дома, этот человек побрился.

Неожиданно получив свободу, а вместе с ней и возможность отправиться куда их дута пожелает, Цирцея и Белоснежка решили прежде всего убедиться в том, что все, о ком они прочитали в сказке о Готель, остались целыми, невредимыми и на своих местах.

Возможно, что длинный желтый плащ понадобился ему для того, чтобы направить поиски по ложному следу. Как только он сослужил совою службу, убийца, очевидно, бросил его. Отделаться от бороды было бы не так просто. Неизвестно, какими окольными путями пробирался человек, ясно только то, что в контору молодого Хепворта, на Фенчерч-стрит, он попал ночью или, в крайнем случае, рано утром. Миссис Хепворт, очевидно, снабдила его ключом от входной двери.

Для начала они навестили Рапунцель и своими собственными глазами увидели счастливое окончание её истории. Оттуда они перенеслись проверить миссис Тиддлботтом, славную пожилую женщину, которая заботилась о Рапунцель, когда та была совсем маленькой, а теперь присматривала за телами Хейзел и Примроуз (это, как мы помним, сёстры Готель). Убедившись, что в сказке о Готель всё в порядке, Цирцея и Белоснежка успокоились и перелетели в королевство Морнингстар, посмотреть, как обстоят дела у Няни, Тьюлип и Оберона после битвы с Малефисентой.

Нужно заметить, что хотя мысли Белоснежки и Цирцеи занимали события, о которых они прочитали в сказке о Готель, сердца их всегда оставались в Морнингстаре. Во время своего путешествия Белоснежка и Цирцея вновь перечитали окончание истории Малефисенты, и это совпало с началом их собственного приключения.

Похоже на то, что именно здесь он сбросил шляпу и плащ и переоделся в платье убитого. Конторщик Хепворта — Эленби, человек пожилой и, как говорится, приличной наружности, привык к тому, что его хозяин неожиданно уезжал по делам фирмы, которая занималась поставкой оборудования для морских судов. В конторе постоянно находились пальто и чемодан, приготовленные в дорогу. Обнаружив наутро, что вещей нет, Эленби решил, что хозяин уехал с первым поездом. Возможно, что через несколько дней он бы и спохватился, если бы не получил телеграмму от хозяина, так по крайней мере он думал в то время. В ней говорилось, что Хепворт в Ирландии и пробудет там еще несколько дней. Не было ничего удивительного в том, что поездка Хепворта затягивалась, и раньше случалось, что он отсутствовал по целым неделям, наблюдая за оборудованием корабля. В конторе между тем не случилось ничего такого, что требовало бы его вмешательства. Телеграмма была послана из Чаринг-Кросса в самый напряженный час дня, и служащие телеграфной конторы не могли припомнить ничего о подателе этой телеграммы. Эленби сразу же признал в убитом своего хозяина, к которому, казалось, был очень привязан. О миссис Хепворт он не мог сказать почти ничего. Пока шло дознание, ему два или три раза пришлось встретиться с ней. До этого он ничего о ней не знал.



Но что действительно казалось необъяснимым, так это поведение самой женщины во время процесса. Кроме формального утверждения: «Я не виновна», она не делала никаких попыток защитить себя. Те незначительные факты, которые могли послужить ей на пользу, были получены защитой не от нее самой, а от конторщика Хепворта — Эленби, и, надо думать, он сообщил их не из сочувствия к обвиняемой, а в память погибшего хозяина. Только раз чувство на минуту взяло верх над равнодушием. Это случилось после того, как защитники, раздраженные ее упорством, тщетно старались заставить ее сообщить некоторые подробности, которые могли оказаться для нее полезными.

* * *



— Но ведь он мертв! — воскликнула она тоном, в котором прозвучало что-то похожее на торжество. — Мертв, понимаете, мертв, а до остального мне нет дела!

Няня стояла среди развалин замка Морнингстар. Фея-Крёстная отослала добрых фей помогать принцу Филиппу сражаться с драконом, а сама осталась в Морнингстаре, чтобы восстанавливать замок вместе со своей сестрой после ужасных разрушений и помогать всем раненым в битве с Малефисентой.

Правда, тут же она извинилась за свою вспышку, но при этом сказала:

– Спасибо тебе за помощь, сестра, – с чувством сказала Няня.

— Пусть все останется так, как есть, вы ничем не можете мне помочь.

– Это мне только в радость, моя дорогая, – ответила Фея-Крёстная, целуя свою сестру в щёку. – В своё время мы с тобой и не с такими разрушениями справлялись, правда? И я очень, очень рада, что никто в замке серьёзно не пострадал.

Ее поразительное хладнокровие — вот что восстановило против нее и судью и присяжных. Представить себе только, что убийца спокойно брился в столовой, рядом с еще не остывшим телом ее мужа! Должно быть, он брился безопасной бритвой Хепворта! Это она принесла ему бритву и зеркало, позаботилась о воде и мыле, дала ему полотенце, а потом, когда он побрился, тщательно все прибрала… Только несколько рыжих волосков незаметно прилипли к ковру, и она их не заметила. А утюги, подвешенные к телу, чтобы не дать ему всплыть? Такая мысль не могла прийти в голову мужчине. А цепь с замком, на которой они держались? Только женщина знала, что все эти вещи имеются в доме. Должно быть, это она придумала план с переодеванием в конторе Хепворта, снабдив убийцу ключом. Ей же первой пришла в голову мысль спрятать тело в пруду. И пока он, спотыкаясь под тяжестью своей страшной ноши, выходил из дома, она придерживала дверь, а потом с опаской поглядывала по сторонам и прислушивалась к всплеску воды в пруду.

Няня огляделась вокруг, пытаясь найти Тьюлип.

Очевидно, она решила последовать за убийцей и поселиться с ним вместе! А история, которую она выдумала про отъезд мужа в Америку? Если бы все сошло благополучно, она бы ей пригодилась. Выехав с улицы Лейлхем Гарденс, женщина поселилась в маленьком доме в Кентиш-Тауне под именем миссис Говард, выдав себя за хористку и жену актера, который якобы находится в гастрольной поездке. Для большего правдоподобия она поступила в какой-то театрик и участвовала в одном из представлений. Как видно, женщина ни на минуту не теряла присутствия духа. Ни один человек не переступил порога ее комнаты, и ни одно письмо не пришло на ее имя. Она рассчитала каждый час своей жизни. Над трупом ее убитого мужа обдумывали они свои дальнейшие планы. Суд признал ее виновной «как соучастницу преступления» и приговорил к пятнадцати годам каторжных работ.

– Ты высматриваешь принцессу Тьюлип? – догадалась Фея-Крёстная. – Она с Попинджеем. Они вместе делают всё возможное, чтобы помочь армии Оберона. Он многих друзей потерял в своей битве с Малефисентой.

Таковы были события, происшедшие одиннадцать лет тому назад. Заинтересованный помимо собственной воли, мой приятель собрал кое-какие дополнительные сведения. Наводя справки в Ливерпуле, он узнал, что отец Хепворта был судовладельцем, предпринимателем средней руки, человеком, хорошо известным в городе, где все относились к нему с уважением. В последние годы жизни он уже не занимался делами. Умер он за три года до убийства сына. Мать Хепворта всего на несколько месяцев пережила своего мужа. Кроме убитого сына, которого звали Майклом, у них было еще двое детей. Старший сын жил где-то за границей, в колониях, дочь вышла замуж за офицера французского флота. Они либо не знали о случившемся, либо не хотели, чтобы их имя было замешано в подобном деле. Молодой Майкл пытался сделать карьеру архитектора и, говорят, преуспел в этом. Но со смертью родителей он исчез из поля зрения своих земляков, и вплоть до самого суда ни один из его прежних знакомых ничего не знал о его дальнейшей судьбе.

Няня была убита горем. Всё, всё вокруг было превращено в руины, и Фея-Крёстная видела боль, отражавшуюся на лице её сестры.

Одно из обстоятельств, ставших известными моему приятелю, сильно его озадачило. Выяснилось, что конторщик Хепворта — Эленби — в свое время был доверенным лицом его отца! Мальчиком поступил он на службу к Хепворту старшему, и, когда тот отошел от дел, Эленби с его помощью начал собственное дело по изготовлению оборудования для судов. Ни один из этих фактов не стал известен суду. Эленби не подвергался перекрестному допросу, казалось, в этом не было нужды. Между тем моего друга поразило то обстоятельство, что сам Эленби не пожелал открыть суду столь важные подробности. Правда, есть основания думать, что он не захотел впутывать в это дело сестру и брата покойного. Имя Хепворт довольно распространенное на Севере, и, возможно, Эленби надеялся избавить семью от позора.

– Не переживай так сильно, моя дорогая. Ты действительно сделала для Малефисенты всё, что было в твоих силах. Мне очень жаль, что я не помогла тебе. Вот если бы я смогла...

– Давай сейчас не будем об этом, – обняла свою сестру Няня. – Я знаю, что ты... что ты...

Что касается женщины, то моему приятелю удалось узнать очень немногое, кроме того, что уже было известно. Подписывая контракт с мюзик-холлом в Роттердаме, она сообщила агенту, что она круглая сирота и что отец ее, англичанин по происхождению, был музыкантом. Поступая на работу, она, возможно, не знала ее характера в подобного рода заведениях. Поэтому такой человек, как Мартин, с его красивым лицом и подкупающими манерами моряка, да вдобавок еще англичанин, должен был показаться ей желанным избавителем.

И она заплакала так сильно, как ещё никогда в жизни не плакала. Она так много потеряла. Малефисенту потеряла и не знала, как ей теперь найти Цирцею, которую унёс в неведомую даль волшебный дом.

Она, наверное, страстно его любила, и похоже было на то, что молодой Хепворт, безумно увлеченный ею, — она способна была вскружить голову любому мужчине, — воспользовался отсутствием Мартина и обманул ее, убедив, что Мартина нет в живых. Бог его знает, что он мог придумать, лишь бы заставить ее выйти за него замуж. Возможно, что убийство в ее глазах было своего рода возмездием.

– У тебя есть я. И я всегда у тебя буду, – напомнила ей сестра. – Поговори с Фланци. Возможно, она больше, чем кто-либо, знает обо всём, что связано с загадочным домом злых сестёр. Впрочем, я уверена, что ещё раньше Цирцея и Снежка сами найдут способ целыми и невредимыми вернуться назад.

– Наверное, ты права, сестра. Пойду-ка я лучше помогу Тьюлип с Повелителями Леса. Возможно, смогу вылечить их с помощью моей магии, – сказала Няня, хотя по-прежнему выглядела при этом очень озабоченной.

Но, если даже все это было и так, ее невозмутимое хладнокровие казалось ненормальным. Ведь она вышла за него замуж и прожила с ним почти целый год. Джетсоны утверждали, что она производила впечатление горячо любящей жены. Нет, она не могла бы изо дня в день играть эту роль.

Фее-Крёстной этот план понравился.

– Хорошо. А я останусь здесь и займусь восстановлением замка...

— Тут что-то не так, — сказал мой приятель. Мы сидели у него в кабинете, снова и снова обсуждая эту историю. На столе лежала открытая папка с делом одиннадцатилетней давности. Мой приятель ходил взад и вперед по комнате, засунув руки в карманы, и «думал вслух».

Договорить до конца свою мысль ей помешала огромная роскошная стрекоза, прилетевшая с посланием из Страны эльфов и фей.

– Что там? – спросила Фея-Крёстная, развёртывая свиток и начиная читать его. – А, это от Мерривезер. Пишет, что Аврора проснулась. Принц Филипп разрушил заклятие.

— И это «что-то» ускользнуло от нашего внимания, — говорил он. — Странное чувство возбудила во мне эта женщина в тот момент, когда ей выносили приговор. Она стояла с таким видом, будто это не приговор, а триумф. Нет, она не играла заученную роль! Если бы во время суда она хотя бы притворилась, что раскаивается, мне бы удалось убедить суд сократить ей наказание до пяти лет. Но она, казалось, не могла скрыть огромного облегчения при мысли, что он мертв, что рука его уже никогда не коснется ее. Я думаю, она узнала что-нибудь такое, что превратило ее любовь к нему в ненависть.

Она с тревогой посмотрела на свою сестру, зная, что от хороших новостей тоже порой не выдерживает сердце.

— Да и в поведении убийцы есть что-то загадочное, — эта новая мысль пришла ему в голову, пока он стоял у окна и смотрел на реку. — Она-то уплатила по счету и получила расписку, а ведь его все еще разыскивает полиция. Он всякий раз рискует головой, когда приходит к ее дому узнать, приподнята ли занавеска.

Потом его мысль начала работать в другом направлении:

– Нет, я счастлива за принцессу и за двор короля Стефана, – перехватив её взгляд, покачала головой Няня. – Уверена, что хорошие вести принесут каждому жителю королевства любовь и свет, и я очень-очень рада, что принцесса будет счастлива. Она заслуживает этого.

— Опять же непонятно, почему он допустил, чтобы она в течение десяти лет была заживо погребена на каторге, а сам тем временем расхаживал на свободе. Почему он не появился на суде, когда против нее выдвигали все новые и новые улики, хотя бы только для того, чтобы поддержать ее? Казалось бы, из чувства простой порядочности этот человек должен был дать себя повесить.

– И Малефисента тоже в каком-то смысле счастлива, – обняла свою сестру Фея-Крёстная. – Ведь она живёт в своей дочери, в Авроре.

Он сел, придвинул папку, но даже не заглянув в нее, продолжал:

Няня подумала, что её сестра права. Эта мысль утешила Няню. Лишь на время утешила, конечно, только до тех пор, пока ей на смену не пришли другие мысли. Но в этот момент Няня была действительно рада тому что принцесса нашла, наконец, свою истинную любовь в принце. А ещё ей было приятно сознавать, что Малефисента в определённом смысле действительно живёт и продолжит жить в Авроре.

— Или его свобода — это награда, которую она требовала за свою жертву? Только надежда на то, что он будет ждать ее, могла бы дать ей силы пережить такие страдания. Я представляю себе человека, который любит женщину, но соглашается на такие условия, принимая их как наказание за совершенное преступление.

Даже если изо всех историй и сборников волшебных сказок этот момент исключить, ничего не изменится. Так будет, и это единственное, что имеет значение.

Теперь, когда мой приятель снова заинтересовался этим делом, он, казалось, ни о чем другом не мог думать.



С тех пор как мы оба ходили к дому этой женщины, я дважды был на той улице и в последний раз опять видел, как приподнялась занавеска ее окна. Моего приятеля мучило желание встретиться лицом к лицу с человеком, который приходил к ней. Он говорил, что представляет его себе красивым, смелым и властным. Но, кроме этого, в нем должно быть что-то особенное, то, что заставило такую женщину, как она, чуть ли не продать собственную душу ради его спасения.

* * *

У нас была только одна возможность осуществить это. Человек всегда шел со стороны Эджвер-роуд. Незаметно держась на другой стороне улицы и наблюдая за его приближением, можно было рассчитать время так, чтобы встретиться с ним как раз у фонаря. Не повернется же он и не пойдет обратно при виде нас, это значило бы выдать себя. По всей вероятности, он ограничится тем, что примет безразличный вид и пройдет мимо, а потом, в свою очередь, будет наблюдать за нами, пока мы не скроемся из виду.