-    Почему? – удивилась Джулия. – Ты уже устала?

-         Целый час ты меня так держишь, со сложенными рука­ми, – сказала девочка, разняв руки и взглянув на отца. – Когда папа вошел, мы уже прочли половину молитвы. – Она растирала ладонями руки, нарочно, с кокетством подчерки­вая свою усталость, и вдруг без всякого перехода спросила: – Папа, а ты никогда не молишься?

-         Мы молимся вечером, перед тем как уснуть, – поспеш­но ответила Джулия.

Но девочка вопросительно и, как показалось Марчелло, недоверчиво смотрела на него. Он поспешил подтвердить слова жены:

-    Конечно, каждый вечер, перед тем как лечь спать.

-         А теперь ложись и спи, – сказала Джулия, вставая и стараясь уложить дочь. Ей это удалось не без труда, ибо




292



девочка вовсе не была расположена спать. Джулия натяну­ла ей до подбородка простыню, служившую одеялом.


-         Мне жарко, – сказала девочка, ударяя ногами в просты­ню. – Мне очень жарко.

-         Завтра мы поедем к бабушке, и тебе больше не будет жарко, – ответила Джулия.

-    А где бабушка?

-    За городом… там прохладно.

-    Где это?

-         Я тебе столько раз говорила: в Тальякоццо – там про­хладно, и мы проведем там все лето.

-    А мы не увидим там самолетов?

-    Нет, самолетов мы больше не увидим.

-    Почему?

-    Потому что война кончилась.

-    А почему война кончилась?

-         Потому, что кончается на \"у\", – резко, но без недоволь­ства сказала Джулия. – Хватит задавать вопросы, спи, завтра утром нам рано уезжать, а сейчас я пойду тебе за лекарством.


Она вышла, оставив мужа с дочерью.


-         Папа, – сразу же спросила девочка, садясь в кровати, – ты помнишь кошку соседей, которые живут внизу?

-         Да, – ответил Марчелло, вставая со стула и присажива­ясь на край кровати.

-    Она родила четырех котят.

-    И что же?

-         Гувернантка этих девочек сказала мне, что, если я хочу, они могут дать мне одного котенка. Можно мне его взять? Я бы увезла его с собой в Тальякоццо.

-    Когда же родились котята?

-    Позавчера.

-         Тогда это невозможно, – сказал Марчелло, гладя де­вочку по голове, – котята должны остаться с матерью, пока она кормит их молоком. Ты возьмешь его, когда вернешься из Тальякоццо.




293





-    А если мы не вернемся из Тальякоццо?

-         Почему же мы не должны вернуться? Вернемся в конце лета, – ответил Марчелло, накручивая на палец темные мяг­кие волосы дочери.

-         Ах, ты мне делаешь больно, – тут же пожаловалась де­вочка.


Марчелло убрал руку и сказал, улыбаясь:


-         Зачем ты говоришь, что я тебе делаю больно? Ты же знаешь, что это неправда.

-         Нет, ты сделал мне больно, – с напором ответила она и подняла руки к вискам по-женски своенравным жестом. – Теперь у меня начнется ужасная головная боль.

-         Тогда я буду дергать тебя за уши, – весело сказал Мар­челло. Он осторожно приподнял волосы над маленьким круг­лым розовым ухом и чуть дернул его, встряхнув, как коло­кольчик.

-         Ай-ай-ай, – пронзительно закричала девочка, притворя­ясь, что ей больно, лицо ее покрылось легким румянцем, – ай-ай, ты мне делаешь больно!

-         Смотри, какая ты врунишка, – упрекнул ее Марчелло, отпустив ухо, – ты же знаешь, что лгать – нехорошо.

-         На этот раз, – рассудительно сказала она, – могу тебе поклясться, что ты в самом деле сделал мне больно.

-         Хочешь, я дам тебе куклу на ночь? – спросил Марчел­ло, взглянув на ковер, где были раскиданы игрушки.

Она бросила на кукол спокойно-презрительный взгляд и самодовольно ответила:

-    Как хочешь.

-         Что значит \"как хочешь\"? – улыбаясь, спросил Марчел­ло. – Ты говоришь так, словно делаешь мне одолжение… разве тебе не приятно спать с куклой?

-         Приятно, – призналась она, – дай мне, – она поколеба­лась, глядя на ковер, – дай мне вон ту, в розовом платье.


Марчелло огляделся:


-    Но они все в розовом.




294





-         Розовое бывает разное, – сказала девочка нетерпеливо с умным видом, – розовое на этой кукле такое же, как розо­вое у роз на балконе.

-         Вот эту? – спросил Марчелло, беря с ковра самую кра­сивую и самую большую куклу.

-         Сразу видно, что ты ничего не понимаешь, – сурово из­рекла девочка.

Она внезапно спрыгнула с кровати, пробежала босиком по ковру и подобрала с пола довольно уродливую тряпич­ную куклу со сплющенным почерневшим лицом, поспешно вернулась в кровать и сказала.

-    Вот, все в порядке.

Она удобно устроилась под простыней, ласково прижав­шись розовым безмятежным личиком к грязному изумлен­ному лицу куклы. Вошла Джулия, держа в руках бутылку и ложку.

-         Давай, – сказала она, подходя к кровати, – прими ле­карство.

Девочка не заставила себя просить. Послушно она при­поднялась в постели и потянулась к матери, открыв рот, как птенец, ждущий корма. Джулия сунула ложку дочери в рот, а потом резко наклонила ее, выливая жидкость. Девочка снова улеглась на спину и сказала:

-    Какое противное!

-         Ну, спокойной ночи, – сказала Джулия, наклоняясь и целуя дочь.

-         Спокойной ночи, мама, спокойной ночи, папа, – пронзи­тельным голосом сказала девочка.

Марчелло тоже поцеловал ее в щеку и пошел за женой. Джулия погасила свет и закрыла дверь.


В коридоре, полуобернувшись, она сказала:


-    Думаю, все готово.

Теперь в предательской тени Марчелло впервые заметил у Джулии распухшие, как от слез, глаза. Визит к дочке под­бодрил его, но, увидев глаза жены, он снова испугался, что




295



не сумеет держаться спокойно и твердо, как ему хотелось. Тем временем шедшая впереди Джулия вошла в столовую, небольшую комнату с круглым столом и буфетом. Стол был уже накрыт, в центре горела лампа, из открытого окна слыш­но было радио, и диктор запыхавшимся и торжественным голосом, каким обычно ведутся футбольные репортажи, объявил о падении фашистского правительства. Появилась горничная и, подав суп, снова вышла. Они начали есть, мед­ленно, степенно. Радио неистовствовало. Диктор в востор­женных выражениях лихорадочным голосом рассказывал, что большая толпа собралась на улицах города, приветствуя короля.


-    Как это противно! – сказала Джулия, положив ложку и глядя в окно.

-    Почему противно?

-    Еще вчера они рукоплескали Муссолини, несколько дней назад аплодировали папе, потому что надеялись, что он спа­сет их от бомбардировок, а сегодня восхваляют короля, сбро­сившего Муссолини.

Марчелло ничего не ответил. Взгляды Джулии и ее реак­ция на события общественной жизни были ему так хорошо известны, что он мог предсказать их. Это были взгляды и реакция человека простого, без всякого любопытства отно­сящегося к глубинным причинам событий, движимого преж­де всего личными мотивами и чувствами. Они молча доеда­ли суп, пока радио продолжало изрыгать словесные потоки. Потом вдруг, после того, как горничная принесла второе блюдо, радио замолкло, и наступила тишина, и с тишиной вернулось ощущение удушливой жары неподвижной летней ночи. Они переглянулись, и Джулия спросила:

-    Что ты теперь будешь делать?


Марчелло коротко ответил:


-    То же самое, что будут делать все те, кто находится в моем положении. Нас, тех, кто в это верил, в Италии было немало.




296



Джулия поколебалась, прежде чем заговорить, потом мед­ленно произнесла:


-    Нет, я имею в виду, что ты собираешься предпринять в деле Квадри?

Итак, она знала, может быть, знала всегда. Марчелло заметил, что при этих словах у него упало сердце, как это случилось бы лет десять назад, если бы кто-нибудь спро­сил: \"Что ты собираешься предпринять в деле Лино?\" Тог­да он, если бы обладал даром предвидения, должен был ответить: \"Убить Квадри\". А теперь? Он положил вилку рядом с тарелкой и, с трудом сдерживая дрожь в голосе, ответил:

-    Я не понимаю, о чем ты.

Он увидел, как она опустила глаза, скорчив гримасу, словно собиралась заплакать. Потом проговорила медленно и гру­стно:

-    В Париже Лина, возможно желая оторвать меня от тебя, сказала мне, что ты служишь в политической полиции.

-    И что ты ей ответила?

-    Что для меня это не имеет значения. Что я твоя жена и люблю тебя, чем бы ты ни занимался. Что если ты делал это, значит, думал, что поступаешь хорошо.

Марчелло ничего не сказал, но поневоле был тронут этим проявлением верности, слепой и несокрушимой. Джулия нерешительно продолжала:

-    Но когда потом Квадри и Лина были убиты, я так испу­галась, что и ты к этому причастен. С тех пор я только об этом и думала, но ничего не говорила тебе, потому что ты никогда не рассказывал мне о своей работе, и я думала, что у тебя есть на это веские причины.

-    А что ты думаешь сейчас? – спросил Марчелло, по­молчав.

-    Я? – сказала Джулия, подняв глаза и глядя на него. Мар­челло увидел, что глаза у нее блестят, и понял, что ее слезы и были ответом. Тем не менее она выговорила с усилием: – Ты




297



сам в Париже сказал мне, что визит к Квадри очень важен для твоей карьеры. Я думаю, что это могло быть правдой.
Он сразу сказал:


-   Это правда.

И тут же понял, что Джулия до последней минуты надея­лась, что он скажет \"нет\". И действительно, после его слов, как по сигналу, она бросилась на стол, уткнув лицо в руки, и зарыдала. Марчелло встал, подошел к ней, не нагибаясь, положил руку ей на голову и сказал:

-    Если хочешь, завтра мы расстанемся. Я провожу тебя с девочкой в Тальякоццо, а потом уеду, и больше ты меня не увидишь. Хочешь, сделаем так?

Джулия тут же перестала плакать, словно не поверила собственным ушам. Потом из сгиба руки, где она прятала лицо, до него донесся ее печальный и удивленный голос:

-    Что ты такое говоришь? Расстаться? Дело не в этом. Я так боюсь за тебя. Что они теперь с тобой сделают?

Значит, подумал он, Джулия испытывала не отвращение к нему, не угрызения совести из-за смерти Квадри и Лины, а только страх за него, за его жизнь, за его будущее. Эта бес­чувственность, усиленная любовью, произвела на него стран­ное впечатление, словно, поднимаясь в темноте по лестнице, он поднял ногу в поисках ступеньки, а попал в пустоту и оказался на площадке. На самом-то деле он ждал и даже надеялся встретить отвращение и суровое осуждение. А вме­сто этого нашел только слепую, всепрощающую любовь. Он сказал с некоторым нетерпением:

-    Ничего они со мной не сделают. Улик нет. И потом, я только выполнял приказ.

Он поколебался немного, испытывая стыд и вместе с тем отвращение к банальностям, но затем с усилием про­изнес:

-    Я только выполнил свой долг как солдат.

Джулия тут же ухватилась за эту избитую фразу, которая не смогла успокоить даже агента Орландо.




298





-    Да, я тоже так думала, – сказала она, поднимая голову, схватив его за руку и судорожно ее целуя, – и я все время говорила себе: в сущности, Марчелло – только солдат. Сол­даты тоже убивают, потому что им приказывают. Он не ви­новат, что его заставили сделать некоторые вещи. Но ты не думаешь, что тебя могут схватить?.. Я уверена, что те, кто отдавал тебе приказы, удерут… а ты, хотя здесь и ни при чем и только выполнял свой долг, – поплатишься.

Она перевернула его руку и с той же страстью стала цело­вать теперь ладонь.

-    Успокойся, – сказал Марчелло, лаская ее, – у них сей­час хватает других дел, они не станут искать меня.

-    Но люди такие злые. Достаточно, чтобы кто-то один пожелал тебе зла. Они донесут на тебя. И потом, всегда так получается: воротилы, те, кто командует и наживает милли­оны, уносят ноги, а мелкая сошка вроде тебя, те, кто выпол­нял свой долг и не скопил ни гроша, будут расплачиваться… ах, Марчелло, я так боюсь!

-    Не бойся, все уладится.

-    Ах, я знаю, что не уладится, и я чувствую… и потом, я так устала.

Джулия говорила теперь, прижавшись лицом к его руке, но больше не целовала ее.

-    После того, как у нас появилась Лучилла, я хоть и знала, чем ты занимаешься, думала, что теперь у меня все в поряд­ке: у меня есть дочь, муж, которого я люблю, у меня есть дом, семья, я счастлива, по-настоящему счастлива… впервые в жиз­ни я была счастлива, мне это казалось невероятным… я про­сто не могла в это поверить… и все время боялась, что все вдруг кончится и счастье мое не продлится… и в самом деле, оно было недолгим, теперь мы вынуждены бежать… ты поте­ряешь работу, и неизвестно, что они с тобой сделают… и на­шей бедняжке будет хуже, чем если бы она была сиротой… и все придется начинать сначала… а может быть, будет невоз­можно начать сначала, и наша семья будет разрушена.




299



Она снова зарыдала и уткнулась лицом в руку.
Марчелло вдруг вспомнил о мелькнувшем у него в созна­нии образе: божественный жезл, безжалостно поразивший всю его семью – его, виновного, невинных жену и дочь, и мысленно вздрогнул. Кто-то постучал в дверь, и он крикнул служанке, что они уже поели и она им больше не нужна. Затем, наклонившись к Джулии, ласково сказал:


-    Прошу тебя, больше не плачь и успокойся. Наша семья не будет разрушена. Мы уедем в Америку, в Аргентину, и нач­нем новую жизнь. У нас и там будет дом, там буду я, будет Лучилла… верь мне, увидишь, что все встанет на свое место.

Джулия подняла к нему залитое слезами лицо и спросила с внезапной надеждой:

-    Мы поедем в Аргентину… но когда?

-    Как только будет можно… как только война действи­тельно кончится.

-    А пока?

-    А пока уедем из Рима и обоснуемся в Тальякоццо. Там нас никто не будет искать. Увидишь, все будет хорошо.

Джулию, казалось, ободрили эти слова, но особенно, по­думал Марчелло, увидев, как она встает и сморкается, твер­дый тон, которым они были произнесены.

-    Извини меня, – сказала она, – я просто дурочка… я дол­жна помогать тебе, а вместо этого плачу, как глупенькая.

Она начала убирать со стола, унося тарелки и ставя их на буфет. Марчелло подошел к окну, и, облокотившись на по­доконник, выглянул на улицу. Сквозь матовые окна дома напротив, на каждом этаже, до самого неба, приглушенно светили лампы на лестничных клетках. В глубоких дворах сгущалась черная, словно уголь, тень. Ночь была тихой и теплой, даже прислушавшись, нельзя было различить ника­кого другого шума, кроме шипения насоса в саду, с помо­щью которого кто-то поливал в темноте клумбы. Марчелло предложил, обернувшись:

-    Хочешь прогуляться по центру?




300





-         Зачем? – спросила она. – Для чего? Кто знает, какая там толпа.

-         Зато ты увидишь, – почти мягко сказал он, – как падает диктатура.

-         И потом Лучилла… я не могу оставить ее одну… а вдруг прилетят самолеты?

-    Не волнуйся, сегодня ночью они не прилетят.

-         Зачем ехать в центр? – вдруг запротестовала она. – В самом деле, я тебя не понимаю. Хочешь нарочно пострадать. Какое в этом удовольствие?

-    Оставайся, – сказал он, – я поеду один.

-         Нет, тогда я тоже поеду, – вдруг сказала она. – Если с тобой что-нибудь случится, я хочу при этом быть… а о де­вочке позаботится служанка.

-    Не бойся, сегодня ночью самолеты не прилетят.

-    Пойду переоденусь, – сказала она и вышла из комнаты.


Оставшись один, Марчелло снова подошел к окну. Кто-
то, какой-то мужчина, спускался по лестнице дома напро­тив. За матовыми стеклами, переходя с этажа на этаж, вы­рисовывалась его тень. Он спускался непринужденно, по стройной тени можно было предположить, что это юноша; должно быть, он шел насвистывая, с завистью подумал Мар­челло. Потом снова завопило радио. Марчелло услышал знакомый голос, как бы заканчивавший речь:


-    Война продолжается.

Это было послание нового правительства, уже передавав­шееся незадолго до этого. Марчелло достал из кармана пач­ку сигарет и закурил.


ГЛАВА ВТОРАЯ
Улицы на окраинах города были пустынны, тихи и мрач­ны, почти мертвы, словно конечности огромного тела, чья кровь вдруг собралась в какой-нибудь одной точке. Но как,


301



только машина стала приближаться к центру, Марчелло и Джулии все чаще начали попадаться группы жестикулиру­ющих и кричащих людей. На одном из перекрестков Мар­челло затормозил и остановился, чтобы пропустить верени­цу грузовиков, битком набитых юношами и девушками; они размахивали флагами и лозунгами. Украшенные знамена­ми и перегруженные грузовики – люди цеплялись за крылья и ступеньки – толпа, заполнившая тротуары, приветствова­ла беспорядочными аплодисментами. Кто-то сунул голову в окошко машины Марчелло и проорал в лицо Джулии: \"Да здравствует свобода!\" – и тут же исчез, словно его засосала черневшая вокруг масса народа. Джулия сказала:


-    Не лучше ли вернуться домой?

-    Почему? – спросил Марчелло, следя за дорогой сквозь ветровое стекло. – Они так довольны и, конечно, не собира­ются причинять никакого зла. Сейчас поставим где-нибудь машину и пойдем пешком, посмотрим, что происходит.

-    А машину не украдут?

-    Что за глупости!

В своей обычной задумчивой, спокойной, терпеливой ма­нере Марчелло вел машину по запруженным людьми ули­цам центра. В рассеянной полутьме светомаскировки отчет­ливо было видно движение толпы – она собиралась в груп­пы, сливалась, растекалась, бежала, но все эти разнообразные перемещения определялись одним только искренним лико­ванием в связи с падением диктатуры. Незнакомые люди обнимались посреди улицы, кто-то долго стоял неподвижно, молча, внимательно наблюдая за проезжавшими мимо ра­зукрашенными грузовиками, а потом вдруг, сорвав с головы шляпу, выкрикивал слова приветствия; кто-то, словно пере­давая эстафету, перебегал от одной группы к другой, неся с собой возбуждение и радость; кто-то, охваченный внезапным приступом ненависти, грозил кулаком закрытому темному зданию, где помещалось недавно какое-нибудь государствен­ное учреждение. Марчелло заметил, что было очень много




302



женщин под руку с мужьями и иногда с детьми, чего не слу­чалось со времен принудительных демонстраций при фаши­стском режиме. Колонны мужчин, полных решимости, слов­но объединенных тайной принадлежностью к одной партии, формировались и какое-то время маршировали под апло­дисменты, а затем растворялись в толпе. Большие группы окружали и с одобрением слушали всякого стихийного ора­тора, другие собирались вместе и во все горло распевали анархистский гимн. Марчелло осторожно вел машину, тер­пеливо и почтительно объезжая скопления людей и медлен­но продвигаясь вперед.


-    Как они довольны, – добродушно и едва ли не разделяя энтузиазм толпы заметила Джулия, вдруг забыв о своих стра­хах и собственных интересах.

-    На их месте я вел бы себя точно так же.

Они поднялись по Корсо, по-прежнему в окружении тол­пы, следуя за двумя-тремя медленно продвигавшимися впе­ред машинами. Затем Марчелло пропустил колонну демон­странтов и сумел свернуть в переулок. Он быстро проехал по переулку, завел машину в маленькую, совершенно пус­тынную улочку, остановился, выключил мотор и, повернув­шись к жене, сказал:

-    Выходим.

Джулия вышла, не сказав ни слова, и Марчелло, тщатель­но закрыв окна, направился вместе с ней к улице, откуда они приехали. Теперь он был совершенно спокоен, отрешен и полностью владел собой, именно такого самочувствия он добивался весь день. Однако Марчелло внимательно следил за собой, и, когда они снова попали на заполненную наро­дом улицу и в лицо ему взорвалась бурная, беспорядочная, искренняя, агрессивная радость толпы, он сразу с тревогой спросил себя, не вызывает ли она в нем отрицательных эмо­ций. Нет, подумал он, разобравшись в своих чувствах: я не испытываю ни сожаления, ни злобы, ни страха. Он был дей­ствительно спокоен, безразличен, почти вял и готов был на­




303



блюдать чужую радость, правда, не участвуя в ней, но и не воспринимая ее как угрозу или оскорбление.
Они принялись бесцельно бродить в толпе, от одной груп­пы к другой, от одного тротуара к другому. Джулия уже боль­ше не боялась и тоже казалась спокойной и владеющей со­бой. Но он подумал, что в отличие от него поведение жены объяснялось ее способностью вживаться в чувства других людей. Толпа не только не становилась меньше, но, напро­тив, казалось, прибывала с каждой минутой. Марчелло заме­тил, что охваченная почти единодушной радостью толпа вос­принимала свои чувства с изумлением, выражала их неловко и была не уверена в том, что это можно делать безнаказанно. Марчелло и Джулия шли, с трудом пробираясь вперед, про­кладывая себе путь между грузовиками с рабочими, мужчи­нами и женщинами, размахивавшими трехцветными и крас­ными флагами. Проехала маленькая открытая немецкая ма­шина с двумя офицерами, спокойно раскинувшимися на сиденьях, и солдатом в военной форме, с автоматом в руках, примостившимся на ступеньке у дверцы: с тротуаров разда­лись свист и издевательские крики. Марчелло отметил, что было много небрежно одетых солдат, без оружия, они обни­мались, и их крепкие крестьянские лица освещала пьянящая надежда. Увидев первый раз двух таких солдат, шедших в обнимку, словно влюбленные, в расстегнутых мундирах, с болтающимися штыками, Марчелло заметил, что они вызы­вают в нем чувство, близкое к возмущению: это были люди в военной форме, а для него форма неизменно означала честь и достоинство, какие бы чувства ни испытывал носящий ее человек. Джулия, почти угадав его мысли, спросила, указы­вая на двух веселых, неряшливых солдат:


-    Разве они не говорили, что война продолжается?

-    Говорили, – ответил он, мысленно противореча самому себе и делая мучительное усилие, чтобы понять происходя­щее, – но это неправда… Эти бедняги правильно делают, что радуются: для них война действительно кончилась.




304



У входа в министерство, куда Марчелло приходил полу­чать указания перед отъездом в Париж, собралась большая толпа, которая протестовала, орала и потрясала в воздухе кулаками. Те, кто стоял у ворот, колотили в них, пытаясь их открыть. Слышалось имя смещенного министра, громко повторявшееся многими с особым оттенком антипатии и презрения. Марчелло долго наблюдал за толпой, не пони­мая, чего хотят демонстранты. Наконец ворота чуть приотк­рылись, и в образовавшейся щели появился бледный, с умо­ляющим лицом швейцар в форме с галунами. Он сказал что-то тем, кто был к нему ближе, кто-то вошел внутрь, и ворота сразу же закрылись, толпа еще немного поорала и стала расходиться, но несколько упрямцев продолжали кри­чать и стучать в запертые ворота.
От министерства Марчелло направился на соседнюю пло­щадь. Крик \"Дорогу, дорогу!\" заставил расступиться толпу. Встав на цыпочки, он увидел, что приближались несколько мальчишек, тянувших за собой на веревке большой бюст дик­татора. Бюст, сделанный под бронзу, на самом деле был из раскрашенного гипса, это было видно по белым сколам, обра­зовавшимся оттого, что бюст подпрыгивал по булыжной мос­товой. Маленький черный человечек, лицо которого съедали огромные очки в черепаховой оправе, посмотрев на бюст, по­вернулся к Марчелло и, смеясь, сказал назидательно:


– Выглядел бронзовым, а на самом деле оказался из обыч­ной глины.

Марчелло не ответил ему и, вытянув шею, какое-то время напряженно всматривался в бюст, когда тот, тяжело под­прыгивая, проволочился мимо. Подобных бюстов было сот­ни в министерствах и общественных учреждениях: грубо стилизованный, с выдвинутой челюстью, круглыми ввалив­шимися глазами, с раздутым голым черепом. Марчелло не­вольно подумал, что этот бронзовый рот, изображавший рот живой и вчера еще столь надменный, валялся теперь в пыли под издевательские крики и свист той самой толпы, которая




20-863


305



недавно так горячо ему рукоплескала. И снова Джулия буд­то угадала его мысли, прошептав:


-    Подумай, совсем недавно достаточно было такого бюс­та в прихожей, чтобы люди понижали голос.


Он сухо ответил:


-    Если бы сейчас он попался им в руки живым, они посту­пили бы с ним, как с этим бюстом.

-    Думаешь, его убьют?

-    Конечно, если смогут.

Они еще немного прошлись в толпе, которая бурлила и вихрилась в темноте, словно строптивые, переменчивые по­токи во время наводнения. На углу улицы группа людей при­ставила к зданию длинную лестницу, один из них взобрался на самый верх и ударами молотка сбивал мемориальную доску со свастикой. Кто-то, смеясь, сказал Марчелло:

-    Фашистских эмблем полно повсюду. Чтобы уничтожить их, нам понадобятся годы.

-    Совершенно верно, – отозвался Марчелло.

Они пересекли площадь и, пробираясь сквозь толпу, до­шли до галереи. Как раз в том месте, где соединялись оба ее ответвления, почти в темноте, в тусклом свете притушен­ных лампочек, вокруг чего-то, чего не было видно, собра­лась группа людей. Марчелло подошел поближе и, протолк­нувшись, увидел мальчишку, который танцевал, комически пародируя жесты и кривлянье комедианток, исполняющих танец живота; он просунул голову в продырявленную цвет­ную фотографию дуче, и она болталась у него вокруг шеи, словно хомут. Мальчишка напоминал преступника, который, постояв прикованный железным ошейником к позорному столбу, танцевал с инструментом пытки, все еще висящим у него на шее. Когда Джулия и Марчелло возвращались к площади, молодой офицер с черной бородкой и бесноваты­ми глазами, державший под руку смуглую, горящую вооду­шевлением девицу с распущенными волосами, сунулся к Марчелло и крикнул восторженно и вместе с тем назида­




306



тельно: \"Да здравствует свобода… но прежде всего да здрав­ствует король!\"
Джулия взглянула на мужа. \"Да здравствует король!\" – не моргнув глазом ответил Марчелло. Парочка пошла даль­ше, и Марчелло сказал:


-    Многие монархисты пытаются использовать события к выгоде короля… Пойдем посмотрим, что делается на пло­щади Квиринала.

Не без труда они вернулись в переулок, а из него в улоч­ку, где оставили машину. Пока Марчелло включал мотор, Джулия спросила:

-    Это действительно необходимо? Я так устала от всех этих криков.

-    Нам все равно нечего делать.

Марчелло быстро повел машину окольными путями прямо к площади Квиринала. Подъехав туда, они увидели, что пло­щадь заполнена не вся. Толпа, наиболее густая под балконом, где обычно показывались члены королевской семьи, рассеи­валась к краям площади, оставляя много свободного простран­ства. Здесь тоже было мало света, большие железные фона­ри с лампами в виде гроздьев, желтые и печальные, слабо освещали чернеющую толпу. Аплодисменты и призывы раз­давались не часто, на площади сильней, чем где-либо, чув­ствовалось, что толпа сама не знает, чего хочет. Возможно, в ее поведении было больше любопытства, чем энтузиазма: точ­но так же, как раньше люди собирались словно на спектакль, чтобы увидеть и услышать диктатора, так теперь им хотелось увидеть и услышать того, кто диктатора сверг. Пока машина не спеша объезжала площадь, Джулия тихо спросила:

-    А король появится на балконе?

Прежде чем ответить, Марчелло запрокинул голову, что­бы через ветровое стекло глянуть вверх, на балкон. Он был тускло освещен двумя красноватыми факелами, посредине виднелись закрытые ставнями окна. Марчелло ответил:

-    Не думаю… Зачем ему выходить?




20*


307





-    Тогда чего же ждут все эти люди?

-         Ничего, у них привычка приходить на площадь и при­зывать кого-нибудь.

Марчелло потихоньку кружил по площади, почти раздви­гая бампером не желавших расступиться людей. Джулия неожиданно сказала:

-    Знаешь, я чувствую себя разочарованной.

-    Почему?

-         Я думала, они устроили бог знает что: сожгли дома, по­убивали людей. Когда мы вышли из дома, я боялась за тебя и поэтому поехала вместе с тобой. А на самом деле ничего подобного: только крики, аплодисменты, да здравствует, долой, песни, шествия…


Марчелло не удержался и ответил:


-    Худшее еще впереди.

-         Что ты хочешь сказать? – спросила она, внезапно испу­гавшись. – Худшее для нас или для других?

-    И для нас, и для других.

Он тут же пожалел о сказанном, ибо почувствовал, как Джулия сильно, с тревогой сжала его руку:

-         Я все время знала: то, что ты говорил мне, неправда, неправда, что все уладится, а теперь ты это подтверждаешь.

-    Не бойся, я сказал это просто так.

На сей раз Джулия промолчала и только сжала его ло­коть обеими руками и прильнула к нему. Ему было неудоб­но, но отталкивать ее он не хотел. Марчелло снова повел машину к Корсо, но окольным путем. Оказавшись на На­родной площади, он оттуда, вйрхом, по Пинчио, направился к вилле Боргезе. Они пересекли Пинчио, темный, уставлен­ный мраморными бюстами, обогнули круг для верховой езды и поехали к улице Бенето. Когда они были уже у выезда из ворот Пинчио, Джулия сказала вдруг печальным, вялым голосом:

-    Я не хочу ехать домой.

-    Почему? – спросил Марчелло, замедляя скорость.




308





-    Не знаю почему, – ответила она, глядя перед собой. – У меня сердце сжимается, как только я об этом подумаю: мне кажется, что из нашего дома мы уедем навсегда. В общем, ничего страшного, – поспешно добавила она, – просто мы должны оттуда переехать.

-    Тогда куда ты хочешь сейчас?

-    Туда, куда хочешь ты.

-    Хочешь, съездим на виллу Боргезе?

-    Да, давай поедем.

Марчелло направил машину по длинной темной аллее, в конце которой белело здание музея Боргезе. Когда они дое­хали до небольшой площадки, он остановил машину, вык­лючил мотор и сказал:

-    Хочешь, пройдемся?

-    Да, пойдем.

Они вышли из машины и, идя под руку, направились к садам, находившимся за музеем. Парк был пуст, из-за поли­тических событий он обезлюдел, не было даже влюбленных парочек. В полутьме, на темном фоне деревьев белели за­стывшие в элегических или героических позах мраморные статуи. Они дошли до фонтана и на какое-то время задер­жались у него, молча глядя на черную неподвижную воду. Джулия сжимала руку мужа, крепко сплетя свои пальцы с его. Они зашагали снова и попали в очень темную аллею в дубовом леске. Сделав несколько шагов, Джулия внезапно остановилась, повернувшись, обхватила рукой шею Марчел­ло и поцеловала его в губы. Они долго стояли так, обняв­шись, и целовались прямо посредине аллеи. Потом оторва­лись друг от друга, и Джулия шепнула, взяв мужа за руку и потянув в сторону леса: