— Мой сын… мой сын!
Джедеф был ошеломлен, ему казалось, что все это происходит в каком-то кошмарном сне. Он не мог больше проронить ни слова, переводя взор с мертвенно-бледного лица Зайи на залитое слезами лицо Руджедет, обнимавшей его. Какая-то обреченность была в этой сцене. Наконец он оторвал от себя руки чужой ему женщины, считавшей себя его матерью, и потребовал:
— Успокойтесь и расскажите мне обо всем! Я ничего не понимаю! Я устал от бесконечных тайн, странных взглядов, которые вы бросаете на меня.
И Руджедет, которую Джедеф усадил на диван, поведала ему длинную историю о его рождении, об опасном пророчестве, о том, как Монра, желая спасти жену и новорожденного благословенного сына, уложил их в повозку с зерном, укутал одеялом и отправил с Зайей в деревню, где их должны были спасти и спрятать родственники верховного жреца.
Сам же он остался в храме и стал ожидать неминуемой смерти. Он знал: фараон непременно убьет того, кому был завещан трон. Или Хуфу, или престолонаследник Хафра — кто-то из них явится в Он. Монра взял с Зайи клятву, что она спасет его жену и сына, и Зайя поклялась отдать жизнь за свою госпожу, за него, Джедефру, сына Монра и Руджедет…
32
Так случилось, что Бишару невольно услышал историю, рассказанную Руджедет. Решив увидеть женщину, спасенную Джедефом из синайского плена, он, тяжело ступая, спустился вниз как раз в тот момент, когда из гостевой комнаты вышла Зайя с блуждающим взором, с отрешенным лицом. Не на шутку встревожившись, Бишару подошел к двери, откуда доносился надрывный голос Руджедет. Он стоял за дверью и слушал все, о чем говорила Джедефу гостья. Бишару был так потрясен, что у него чуть не отнялись ноги. Когда он опомнился, в гостевой комнате стало тихо. Он медленно отошел от двери и отправился в свою спальню. Бишару не знал, что ему делать. Он то в волнении ложился, то снова вставал и шагал по комнате. Мысли его крутились в голове, словно в бешеном водовороте. «О Зайя! Почему ты никогда не говорила мне об этом?» Потом он вспомнил, как когда-то молодая женщина пыталась что-то рассказать ему, смотрителю, но он не стал ее слушать… Да, он не хотел знать, что кроется в ее сердце, он просто принял ее в свой дом, сделал своей женой, ее полюбили его сыновья, а он полюбил Зайю и Джедефа всем сердцем, назвал малютку своим сыном…
— Бишару! Ох, несчастный ты старик! Боги нанесли тебе сильный удар, — наконец сказал он.
И какой удар!
Красивый темноглазый мальчик, которого он полюбил как родного сына, которого растил и воспитывал, которым так гордился, оказывается, сын не Зайи, а Руджедет! И он, Бишару, давший Джедефу свое имя — Джедеф, сын Бишару! — не отец ему. Джедеф, сын верховного жреца храма Ра, и ему — о боги, боги! — предрекли, что он займет трон после кончины фараона Хуфу! В это невозможно было поверить, и Бишару отказывался верить… Но Руджедет говорила правду. Судьба раскрыла Джедефу правду о нем — и фараон вдруг стал его врагом. Внезапно он превратился в орудие, которое владыка Ра приготовил, чтобы, бросив вызов его величественному хозяину, лишить прав Хафру, благородного престолонаследника! О ужас! О зачем, зачем Джедеф привез в их дом эту несчастную женщину?
Смотритель пирамиды фараона повторил:
— Бишару! Бедный ты старик! Боги нанесли тебе сокрушительный удар! — Охваченный смятением, он продолжал с болью и печалью: — О любимый Джедеф, будь ты сыном погибшего рабочего или наследником жреца всемогущего Ра, я искренне люблю тебя, так же как Хени и Нафу, и кроме меня не было у тебя другого отца. Я дал тебе свое имя. Я так любил тебя! О боги, теперь ты стал юношей, чей характер сияет добротой и отвагой, подобно лучам солнца. Но, к сожалению, боги сделали тебя предвестником величайшей измены в истории — измены властителю вечного трона. Предателем доверия Хуфу, нашего фараона. Хуфу, имя которого наши дети восхваляют, прежде чем научатся писать. Зачем судьба радуется нашим несчастьям? Почему обрекает нас на мучения и горе в час великого счастья и благополучия? Неужели ей было бы плохо, если бы я окончил свою жизнь, так же как начал — счастливым и довольным?
Измученный душевно и физически, Бишару почувствовал, что конец его уже близок. Он взял со стола зеркальце Зайи и при лунном свете стал разглядывать свое лицо.
— Бишару! — тихо сказал он своему тусклому отражению. — Ты ведь никогда никому не причинял вреда! Станет ли дорогой Джедеф первой жертвой, которую покарает твоя рука? Немыслимо! К чему все эти муки? Почему бы не промолчать, не сделать вид, что я ничего не слышал? Ответ предопределен: потому что твоей душе не будет покоя. Я слуга фараона, его верноподданный. Я знаю свой долг. Вот в чем причина: ты верен долгу, Бишару, и потому сегодня, в сей тяжкий час, обязан исполнить свой долг. Итак, от чего ты откажешься, Бишару, смотритель царской пирамиды? От долга или от нежелания творить зло? Даже ученик начальной школы Мемфиса моментально ответил бы на этот вопрос. Долг превыше всего. Бишару не закончит свою жизнь предателем. Нет, он никогда не предаст своего повелителя: фараон — на первом месте, а любимый сын Джедеф — на втором, — старик прерывисто вздохнул и повторил: — Любимый сын… Но чей? Владыки Ра? Этой чужой женщины?
Бишару вышел из спальни. Он хотел спуститься в сад. Проходя мимо гостевой комнаты, Бишару увидел стоящего возле двери Джедефа, погруженного в глубокие раздумья. Сердце старика бешено заколотилось при виде сына, но он не остановился. Разговор с ним выдаст то волнение, которое распирало его грудь до боли.
Юноша с удивлением посмотрел на Бишару и тихо спросил:
— Куда ты идешь… отец?
«Запнулся при слове \"отец\"», — отметил с горечью Бишару, а вслух сказал:
— Я иду выполнить свой долг. С этим нельзя медлить ни минуты, сын мой.
Он отправился на конюшню, растолкал спящего слугу и велел запрягать лошадь. На вопрос «Куда ехать?» смотритель ответил:
— Во дворец фараона.
Ночь опускалась на Мемфис, поглощая остатки сумерек. Уже взошла полная луна — кроваво-красная, не предвещавшая покоя, хотя город уже готовился ко сну. Было тихо, прохладно, но в воздухе таилась тревога. Тревога билась и в сердце мрачного смотрителя пирамиды, ехавшего по опустевшим улицам столицы Египта.
«Я знал, что долг — это и невзгоды, и восторженная радость, — думал Бишару, сцепив до боли пальцы и пытаясь не слушать сильно бьющееся сердце. — Но сейчас мне досталась лишь горькая его часть — подобная смертельному яду…»
33
Руджедет закончила свои трагический рассказ и спросила Джедефа:
— Сын мой, не знаешь ли ты, кто сейчас является жрецом храма Ра?
— Шудара, — ответил юноша.
— Я так и знала, что бедный отец твой станет жертвой… — горестно вздохнула женщина. — Без вины виноватый…
— Это настолько неожиданно, что я окончательно сбит с толку… — признался Джедеф. — Еще днем я был Джедеф, сын Бишару, а сейчас уже другой человек. Мое рождение принесло столько ужасных несчастий! Сын безвинно погибшего отца и бедной матери, прожившей двадцать лет в плену… Значит, мое рождение было проклято? Прости меня… мама!
— Не говори так, сын мой! Ты не проклят. Ты благословен. Ты — светлый, ты — великий сын Египта. Ты был как солнце, как Ра, когда стоял на колеснице у стены проклятого Синая… — Руджедет заплакала, ломая руки. Она не находила слов, дабы утешить сына.
— Какой ужас! — не слыша ее, повторял потерянно Джедеф. — Мой отец был убит, а ты двадцать лет жила в мучениях!
— Да смилостивятся боги над моим сыном, — прошептала Руджедет. — Да укрепит тебя владыка Ра! Отбрось эти горестные мысли и подумай о том, что будет дальше… Мое сердце неспокойно…
— О чем ты, мама?
— Опасность все еще подстерегает нас, о сын мой! И сейчас она исходит от того, кто был так добр к тебе днем. Я чувствую это…
— Невероятно! — воскликнул юноша. — Могу ли я, Джедеф, стать врагом фараона? И фараон, который даровал мне свое расположение — неужели он мог быть убийцей моего отца и мучителем моей матери?
— Ничего не скроется от того, кто правит народом и миром. Смотри в будущее, потому что я не хочу, лишь найдя тебя, сразу же потерять… После стольких лишений и долгих лет разлуки!.. О нет! Владыка Ра не допустит, чтобы снова свершилось зло!..
— Куда же нам идти, мама?
— Страна владыки широка и необъятна.
— Разве я могу сбежать как предатель, совершивший преступление?
— Но разве твой отец сделал что-нибудь плохое?
— Я не хочу бежать. Не имею права, — упрямо повторил Джедеф. — Пусть распоряжается судьба. Я солдат! Я жених дочери фараона, принцессы Мересанх…
Руджедет в ужасе посмотрела на сына и прошептала: «Какое несчастье!»
— Не бойся, мама! Моя преданность и верность трону помогут мне убедить фараона.
— Ничто не сможет убедить Хуфу ни в чем, — предостерегла сына Руджедет. — Когда он узнает, что ты враг, которому боги предрекли унаследовать его трон, он тотчас убьет тебя, как хотел уничтожить младенцем…
Глаза юноши широко раскрылись от удивления.
— Унаследовать трон фараона? — вскричал он. — Какое ложное пророчество! Зачем мне трон?
— Умоляю, сын мой, успокой мое сердце.
Юноша обнял женщину и крепко прижал к себе.
— Я прожил двадцать лет, и никто не узнал тайну моего рождения. Она канула в забытье и больше не напомнит о себе.
— Сын мой, я не понимаю почему, но вся дрожу. Мое сердце ждет беды. Быть может, это из-за Зайи…
— Зайя! — воскликнул Джедеф. — Все двадцать лет я называл ее своей матерью. Если материнство — это милосердие, любовь и слепая привязанность к ребенку, тогда она тоже моя мать. Зайя никогда не пожелает нам зла. Она несчастная женщина, похожая на добродетельную царицу, которая в одно мгновение лишилась трона.
Но прежде чем Руджедет успела открыть рот, чтобы сказать еще что-то, в комнату вбежал слуга. Задыхаясь, он сказал, что заместитель Джедефа Сеннефер хочет немедленно встретиться с ним по делу, не терпящему отлагательства. Молодой человек был чрезвычайно изумлен, потому что разговаривал с Сеннефером всего два часа назад. Джедеф тут же вышел в сад. Его товарищ был очень взволнован и чем-то сильно расстроен. Он все время поглядывая по сторонам.
— Что привело тебя ко мне в столь поздний час, друг мой? — спросил Джедеф.
— Мне совершенно случайно стало известно о страшных фактах, предвещающих неминуемое злодеяние…
Джедеф был потрясен. Про себя он подумал: «О мама! Твое сердце не зря предрекало беду… О боги, да избавят они всех нас от новых напастей!»
— Что ты хочешь этим сказать, Сеннефер?
— Сегодня, уже на закате, я пошел в винный погреб, чтобы выбрать себе бутылочку. Я стоял возле окна, выходящего в сад, и вдруг услышал голос главного управляющего дворцом наследного принца. Он негромко говорил с каким-то странным человеком. Хотя мне не удалось разобрать их речь, я четко расслышал, как он сказал: «Принц Хафра, который к завтрашнему утру будет фараоном!» Я перепугался — решил, что наш фараон отправился к Озирису, в царство мертвых. Забыв о своих поисках, я выбрался из погреба к солдатским казармам. Увидел, что офицеры болтают и смеются, как обычно в свободное время, поэтому решил, что страшная весть еще не добралась до них. Я не захотел быть глашатаем смерти, поэтому направился ко дворцу фараона, чтобы лично удостовериться в том, жив ли наш Хуфу. Во дворце все было спокойно. Его огни, как всегда, мерцали подобно ярким звездам, стража расхаживала туда-сюда, и ничто не указывало на трагическое происшествие. Несомненно, наш повелитель жив и здоров. Я пребывал в полном замешательстве от услышанного в погребе и долго ломал над этим голову. Потом меня посетила мысль о тебе, подобно тому, как маяк в темноте указывает путь к берегу сбившемуся с курса кораблю. Я тут же помчался сюда, надеясь на твою мудрую помощь.
Обеспокоенный Джедеф, забыв о собственных переживаниях и о том удивительном, что случилось в этот вечер, спросил друга:
— Ты уверен, что уши не обманули тебя?
— То, что я стою перед тобой, — вот доказательство моей уверенности.
— Ты не пьян?
— За целый день я не выпил ни капли.
Молодой командующий пристально посмотрел на друга:
— А что ты сам думаешь по этому поводу?
Сеннефер замолчал, словно охраняя свой ответ и предоставляя командующему возможность самостоятельно домыслить его. Джедеф понял, что скрывалось за нежеланием друга говорить. Он погрузился в раздумья. Юноша вспомнил необычные наставления принца Хафры: его приказ не распускать солдат, ждать указаний на рассвете и выполнить их, какими бы странными они ни казались. Эти тревожные мысли вернулись, когда он вспомнил о том, как Сеннефер рассказывал ему про характер принца, его вспыльчивость и жестокость. И еще про то, что Хафре уже сорок лет, а он все еще лишь престолонаследник. Джедеф спросил самого себя: «Что еще ты скрываешь от нас, о мир незримого? Над фараоном нависла угроза? В Египте появились изменники?»
Сеннефер прошептал:
— Мы, конечно, солдаты Хафры, но присягали на верность фараону. Вся наша армия — это люди, преданные ему. Предатели могут желать того, чтобы принц Хафра занял трон. Но займет он его при помощи жестокого переворота, не иначе…
Да, подозрения Сеннефера совпадали с собственными подозрениями Джедефа. Он кивнул:
— Боюсь, что жизнь фараона в опасности!
— Я уверен в этом. Мы обязаны действовать, о командующий. Мы должны избежать кровопролития, раскрыть заговор и наказать изменников. Это наш долг! — воскликнул Сеннефер.
Джедеф задумался:
— Почти все ночи фараон проводит внутри пирамиды с визирем, Хемиуном, диктуя ему свою великую книгу. Мы должны отправиться на священное плато и предупредить его. Я боюсь, что вероломные изменники сделают свое черное дело, пока он будет находиться в усыпальнице.
— Это невозможно, — покачал головой Сеннефер. — Только три человека знают секрет того, как открыть дверь пирамиды, — царь, Хемиун и Мирабу. К тому же на окружающем пирамиду плато днем и ночью находится стража и жрецы бога Озириса.
— Кто-нибудь из стражи фараона ездит с ним на колеснице?
— Нет, Джедеф, — сказал Сеннефер, — могущественный монарх, посвятивший жизнь Египту, не считает нужным защищать себя от своих подданных в своей же стране.
— Я думаю, Сеннефер, если наши предположения оправдаются, опасность подстерегает правителя в лощине смерти. Там длинная безлюдная дорога… Предатели скорее всего нападут именно там.
Тяжело вздохнув, Сеннефер спросил:
— Что же нам делать?
— У нас две цели, — ответил Джедеф. — Первая: предупредить фараона об опасности. Вторая: схватить предателей.
— А что, если среди них окажутся принцы?
— Да пусть хоть сам наследник престола!
— Нам не следует полагаться на стражу наследного принца…
— Мудро, Сеннефер, — согласился Джедеф. — Она нам и не потребуется, ибо у нас есть отважная армия, каждый солдат которой не колеблясь отдаст свою жизнь за нашего повелителя.
Лицо Сеннефера посветлело.
— Так призовем же нашу армию!
Молодой командующий положил свою ладонь на плечо усердного заместителя.
— Армию нельзя использовать для таких целей. Только для сражения с другой армией, — сказал он. — Наш враг, если мы не ошибаемся, — небольшая группа заговорщиков, которая, строя свои коварные козни, прикрывается ночной тьмой. Необходимо подкараулить их и нанести им сокрушающий удар, прежде чем они успеют атаковать нас.
— Но, командующий, может быть, сначала лучше предупредить фараона?
— Это плохая мысль, Сеннефер, — возразил Джедеф. — У нас ведь нет прямых доказательств ужасной измены — одни лишь сомнения, а они могут оказаться пустыми. Сейчас мы не можем рассказать фараону о делах его собственного сына — наследника!
— Так что же нам все-таки делать? — в тревоге воскликнул Сеннефер.
— Мне кажется, лучше всего выбрать несколько десятков офицеров из числа тех, в чьем бесстрашии мы оба уверены, — сказал Джедеф. — Мы рассредоточимся и спрячемся в лощине смерти. Там, сохраняя бдительность и будучи настороже, устроим засаду. Все, не будем терять времени! Мы должны опередить заговорщиков, чтобы увидеть их прежде, чем они заметят нас.
В подтверждение своих слов молодой командующий начал действовать быстро и решительно. Но, несмотря на важность того, что ему предстояло сделать, он не мог забыть о своей матери. Вернувшись в дом, он отвел Руджедет в покои Нафы, поручив его жене Мане позаботиться о ней. Затем юноша вернулся к поджидавшему его Сеннеферу, и они отправились в военный лагерь у стен Мемфиса. По дороге Джедеф продолжал размышлять: «Теперь я понимаю, почему принц приказал мне ожидать его распоряжений на рассвете. Он решил убить отца! Если бы Хафре удалось добиться своей цели, он хотел бы, чтобы я тайком перебросил армию в столицу и покончил с дворцовыми стражами, верными соратниками фараона Хемиуном, Мирабу, Арбу и всеми остальными из ближайшего окружения. После этого никто не смог бы помешать ему в осуществлении коварного замысла — Хафра объявит себя фараоном. Какое гнусное предательство!.. Нет никаких сомнений в том, что принц больше не может ждать. Но неужели он не понимает, что своим злодеянием разрушит свои же надежды, когда до их исполнения осталось так немного времени… Однако суждено ли сбыться нашим подозрениям или мы заблуждаемся?»
34
Ночь еще не отдавала свою власть, но над Нилом уже забрезжили предрассветные сумерки, на священном плато пирамиды Хуфу слышались крики стражников, звуки рожков и религиозные песнопения жрецов. Дверь пирамиды открылась, и из нее вышли два человека. Затем они закрыли и крепко заперли ее. Фигуры этих людей были закутаны в плотные одеяния, похожие на жреческие. Тот, что был пониже ростом, сказал второму:
— О мой господин, вы совсем перестали щадить себя.
— Мой визирь, — ответил фараон (это был именно Хуфу), — похоже, что чем старше мы становимся, тем больше возвращаемся в детство. Как же мое рвение в этом великом труде напоминает о прежних страстных увлечениях охотой и верховой ездой! Пожалуй, отныне мне следует приложить вдвое больше усилий, Хемиун, ибо от моей жизни осталась совсем малая ее часть. Визирь, воздел руки в молитве.
— Да продлят боги жизнь нашего фараона! — воскликнул он.
— Да ответят боги на твою молитву, прежде чем я закончу свою книгу, — улыбнулся Хуфу.
— Я хочу, — ответил Хемиун, — чтобы нашему повелителю было даровано достойное утешение.
— Нет, о мой визирь, — возразил фараон. — Египет построил храм для упокоения моей души, а я не дал ему ничего, кроме своей смертной жизни.
Они замолчали. Хуфу взошел на свою колесницу, туда же встал старый визирь, взял поводья, и лошади иноходью тронулись с места. Всякий раз, когда они проезжали мимо отряда солдат или группы жрецов, те падали ниц, приветствуя правителя и выражая свое почтение. Лошади перешли на рысь, миновали плато и выбрались за его границы к дороге лощины смерти, что вела к воротам Мемфиса. Тьма ночи еще не рассеялась, и на небе виднелись звезды, сверкавшие так ярко, что можно было подумать, будто они сливались воедино — любящие сердца в своем необъятном величии.
На полпути через долину бессмертия, пока фараон и его визирь ехали, погруженные в спокойные раздумья, их неожиданно напугало громкое ржание. Один из коней, впряженных в колесницу, вдруг встал на дыбы и тут же замертво свалился наземь. Второй жеребец тоже испуганно заржал и остановился. Хуфу и Хемиун, потрясенные, переглянулись. Визирь решил пойти посмотреть, что случилось, но не успел сойти с колесницы. Острая боль пронзила его… Хемиун успел закричать:
— Спасайтесь, ваше величество! Меня ранили!
Хуфу понял, что кто-то убил лошадь, а затем бросился на визиря. Подумав, что это разбойники, он властно выкрикнул:
— Остановитесь, трусы! Кто осмелился поднять руку на фараона?
Тут же Хуфу услышал голос, подобный раскату грома: «Ко мне, Сеннефер!»
Подхватив раненого Хемиуна, фараон посмотрел туда, откуда раздался зов, и увидел силуэт, вылетевший с правой стороны лощины, подобно пущенной из лука стреле. Потом этот же голос снова пророкотал:
— Укройтесь за колесницей, мой господин!
Во тьме Хуфу заметил еще чей-то силуэт, выскочивший с левой обочины дороги. Зазвенели мечи. Две тени яростно сражались, обмениваясь убийственными ударами. Кто-то, поверженный, вдруг взвыл и рухнул на землю — замертво, в том не было никакого сомнения. Но кто же из них погиб, друг или враг? Фараону не пришлось долго терзаться и тревожиться, ибо он услышал, как его спаситель спросил:
— Мой господин, с вами все в порядке?
— Да, о храбрейший, — дрогнувшим голосом ответствовал фараон. — Но мой визирь ранен.
Тут Хуфу услышал звон клинков позади своей колесницы. Быстро обернувшись, он увидел армейский отряд, вовлеченный в ожесточенный поединок. Тот отважный человек, который лишил жизни его несостоявшегося убийцу, присоединился к ним. Слышно было, как падают на землю один за другим убитые. Царь молча наблюдал за сражением.
Перевес в бою был в пользу сторонников фараона. Офицеры побеждали своих противников. Предателей обуял смертельный ужас, когда вдали они увидели всадников, несшихся со священного плато с факелами в руках и именем фараона на устах. Дрожа от страха, заговорщики попытались скрыться, но те, кто бился с ними, были начеку. Они перехватили врагов и пронзили их вероломные сердца мечами, не пощадив никого.
Подъехавшие всадники окружили колесницу фараона, их факелы осветили лощину смерти. Множество тел покрыло дорогу. Были тут и злоумышленники, и те — увы! — кто сложил голову, защищая фараона. Земля жадно впитывала кровь павших в ночной битве.
Командир всадников подошел к колеснице Хуфу. Увидев, что его величество не пострадал, он восславил богов и почтительно опустился на колени.
— Как себя чувствует наш владыка?.
Спускаясь с колесницы, Хуфу поддерживал под руку своего визиря.
— Я цел, благодаря милости богов и отваге твоих людей, о храбрейший, — сказал он и с тревогой спросил: — Но как ты, Хемиун?
— Я жив, мой господин, — слабым голосом ответил визирь. — Меня ранили в предплечье, но это не смертельно. Давайте же все вознесем хвалу Пта, спасшему жизнь фараону.
Хуфу увидел молодого командующего.
— Ты здесь, Джедеф? Ты, наверное, хочешь, чтобы вся моя семья оказалась у тебя в долгу! — воскликнул он.
Юноша поклонился:
— Все мы готовы пожертвовать собой ради нашего повелителя.
— Но как такое могло случиться? — спросил фараон. — Мне кажется, что это произошло не просто так и отнюдь не по удивительному стечению обстоятельств. Я чую измену, планы которой расстроили твои преданность и смелость. Сейчас мы посмотрим на лица убитых. Давайте начнем с того, кто выпустил стрелы, стараясь преградить нам дорогу…
Джедеф, Сеннефер и командир всадников, освещая путь факелами, пошли вперед. Хемиун, едва волоча ноги, следовал за ними. Через несколько шагов, возле павшего царского коня, они обнаружили убийцу, покушавшегося на жизнь фараона. Он лежал ничком — острие копья пронзило левый бок. Он стонал, изнемогая от боли. Царь вздрогнул при звуке этого стона и, подбежав к человеку, перевернул его на спину. Тревожно вглядываясь в его лицо, фараон закричал:
— Хафра… сын мой!
Забыв о своем величии, Хуфу умоляюще смотрел на тех, кто стоял с факелами рядом, взывая о помощи. Вид убитого горем несчастного отца был ужасен. Фараон наклонился над поверженным у его ног принцем и спросил с горестным изумлением:
— Значит, это ты? Ты… сын мой, хотел убить меня? О боги, боги! Но за что? Ты хотел занять престол, не мог дождаться, когда я сам уйду в царство мертвых?..
Голос Хуфу прерывался, страдание сдавило ему грудь… Принц Хафра уже бился в предсмертных судорогах. Он продолжал хрипеть. Тяжкое молчание нависло над всеми стоявшими над телом злодея. Хемиун позабыл о своем раненом плече и грустно поглядывал на Хуфу, который молил богов избавить его от мучений сего страшного момента. Склонившись над умирающим сыном, фараон сам готов был застонать. Противоречивые мысли и чувства боролись в его сердце… Он не мог отвести взгляд от тела престолонаследника, сотрясаемого конвульсиями, но вот последняя искра жизни погасла, и Хафра навеки затих. Первый луч всходившего над лощиной смерти солнца осветил эту ужасную картину.
Фараон долго не мог двинуться с места, но постепенно величие и уверенность вернулись к нему. Он выпрямился, повернувшись к Джедефу, и сказал:
— Доложи мне обо всем, что тебе известно об этом деле.
Дрожащим от печали голосом Джедеф поведал его величеству о том, что сообщил ему офицер Сеннефер, о сомнениях, одолевших их обоих, и о том, что они предприняли для спасения своего повелителя.
— О боги! — воскликнул Хуфу. — Так это правда!
Он был застигнут врасплох подлостью человека, от которого никогда бы не ожидал ничего подобного, — своего сына, собственного наследника. Боги спасли Хуфу от ужасного злодеяния, но, исполнив свою волю, заставили его заплатить слишком большую цену. Душа престолонаследника не вознеслась на небеса, а низвергнулась в страшное подземное царство, ибо очернила себя омерзительным грехом.
Фараон остался жить, был спасен, но не испытывал от этого радости. Его сын убит, и Хуфу не ведал, как скорбеть по нему.
35
Утром, когда закат окрасил землю и воды Нила алым цветом, царь и его спутники вернулись во дворец. Всемогущий фараон почувствовал в своем сердце опустошающую усталость. Страшные новости между тем распространялись по коридорам дворца, неся с собой уныние и смятение. Царица Мерититес была потрясена до глубины души. Всепоглощающее пламя разгорелось в душе матери, и никакой разлив Нила не смог бы затушить его. Она отправилась к своему великому мужу, желая получить у него поддержку и утешение. Царица нашла Хуфу спящим или изображавшим сон. Прикоснувшись к его лбу холодными пальцами, Мерититес почувствовала, что лоб царя пылает подобно гигантскому костру, от которого летели в воздух искры. В испуге она прошептала: — О мой господин, ты горишь! Ты болен! Фараон открыл бушевавшие гневом глаза. С не свойственной ему яростью Хуфу пронзил супругу взглядом, источавшим огонь. Взбешенным тоном, которого никто никогда от него не слышал, он спросил свою царицу:
— Оплакиваешь ли ты своего сына, проклятого убийцу?
— Я оплакиваю свою несчастную судьбу, мой повелитель, — ответила женщина, заливаясь слезами.
Обезумев от гнева, он вскричал:
— Ты родила мне преступника вместо сына!
— Мой господин…
— Божественная мудрость предопределила его смерть, ибо трон Египта не создан для отцеубийц!
— Пожалей меня, — взмолилась Мирититес. — Пожалей мое сердце и свое тоже! Не говори со мной так. Молю, утешь меня! Давай вспомним, что он был нашим сыном, и сейчас заслуживает того, чтобы его оплакивали!
Царь был в бешенстве:
— Я вижу, что ты жалеешь его!
— Мы должны горевать, мой господин. Разве не потерял он себя и в этом мире, и в загробном?
Хуфу схватился за голову и возбужденно зашептал:
— О боги! Неужели я сошел с ума? Что за удары сыплются на мою голову? Как ей теперь носить корону? О царица, страданиями тут не поможешь! Призови моих сыновей, дочерей и всех моих друзей. Я хочу видеть Хемиуна, Мирабу, Арбу и Джедефа… Ступай! Я должен говорить с ними, ибо жить мне осталось недолго…
Несчастная царица покинула покои фараона и передала его просьбу принцам, принцессам и приближенным. Еще она попросила немедля явиться Кару, личного целителя фараона.
Каждый откликнулся на зов, явившись во дворец в безмолвии, как если бы их пригласили на похороны. Они вошли в комнату фараона. Он принялся расхаживать между ними — членами своей семьи, родственниками и преданными друзьями. Взгляд метался по сторонам. Заметив Кару, он напустился на него:
— Зачем ты пришел сюда, врач, без моего на то разрешения? Ты служишь мне уже сорок лет, и за все это время мне ни разу не понадобилась твоя помощь! Неужели тот, кто обходился без лекаря при жизни, не сможет обойтись без него на смертном одре?
Упоминание о смерти встревожило всех. Что до Кары, он вежливо улыбнулся и сказал:
— Моему господину нужно…
Хуфу прервал целителя:
— Оставь своего господина! Прочь с моих глаз!
Лицо Кары выражало искреннюю печаль. Он тихо сказал:
— Мой повелитель, возможно, иногда лекарь должен ослушаться приказа своего господина.
Фараон побагровел от ярости. Он обвел злобным взглядом ошеломленные лица тех, кто окружал и не узнавал царя, и закричал:
— Разве вы не слышите, что он говорит? И стоите, ничего не делая? Невероятно! Неужели измена поразила своим копьем и ваши сердца? О визирь Хемиун, скажи мне, что делают с тем, кто осмелился перечить фараону?
Хемиун шагнул к лекарю и что-то шепнул ему на ухо. Кара поклонился своему повелителю и, пятясь, покинул его покои.
Визирь приблизился к Хуфу:
— Не гневайтесь так, ваше величество, ибо он желал вам только добра. Может быть, мой господин хочет выпить воды?
Не дожидаясь ответа, визирь покинул комнату, и Кара передал ему золотой кубок, наполненный водой с размешанным в ней успокоительным средством. Хемиун поднес кубок фараону. Хуфу тотчас осушил его. Лекарство подействовало мгновенно, лицо владыки Египта смягчилось. И все же надломленность и потрясение все еще владели царем. Ему помогли улечься на ложе, приподняв подушки.
Глубоко вздохнув, фараон сказал:
— Горе человеку, страдающему от старости и немощи. Эти две слабости способны поставить на колени сильнейших!
Хуфу взглянул на собравшихся подле его кровати.
— Я был могучим правителем, — начал он. — Я устанавливал законы, принуждавшие к поклонению и послушанию. Каждый миг своей жизни я помышлял лишь о добрых делах и процветании страны. О, я не хотел, чтобы мое служение народу Египта закончилось моей смертью. Я написал труд, который будет приносить пользу до тех пор, пока человек безжалостен к самому себе. Судьба продлила мою жизнь, даровала мне эту возможность, и труд свой я завершил. Однако боги захотели подвергнуть меня суровому испытанию. Они избрали моего сына орудием в своих руках, отравили ядом стрелы зла и пустили в его сердце. Он стал врагом, пытавшимся убить меня под покровом ночи. Но мое спасение было предрешено, и преступный сын поплатился своей жизнью — ради тех последних часов, что еще остались мне…
Слушавшие Хуфу в один голос воскликнули:
— Да ниспошлют боги царю многие лета!
Фараон поднял руку. Воцарилось молчание, и он продолжил:
— Конец мой уже близок. Я призвал вас, чтобы вы выслушали мою последнюю речь. Вы готовы?
Хемиун не мог сдержать слезы:
— Мой господин! Не говорите о смерти… Печаль ваша пройдет, и вы будете жить долго — для Египта и для нас.
Фараон улыбнулся.
— Не горюй, Хемиун, — сказал он. — Если бы смерть была злом, то Мина вечно правил бы Египтом. Хуфу не печалится о смерти и не боится ее. Смерть несравнима с тем, что человеку приходится вынести при жизни. Но все же напоследок я хочу разрешить вопрос о престолонаследии.
Он повернулся к сыновьям, пристально глядя на них, словно стараясь прочесть их мысли и желания.
— Вы молчите, — сказал фараон. — Каждый из вас глядит на брата с подозрением и обидой. Да и как иначе, если мой наследник мертв? Умру я, и вы все захотите занять трон. Моя воля такова. Я хочу обрести покой, избрав себе нового преемника, и избавить вас от терзаний.
Бафра, старший из принцев, прервал отца:
— Хотя нас разделили желания, мы все повинуемся вам. Ваша воля подобна божественному закону, который велит нам подчиниться без малейших сомнений.
Фараон улыбнулся:
— Твои слова прекрасны, Бафра, — сказал он. — В сей нелегкий час я обрел в себе силу, возвышающуюся над человеческими чувствами. Я утверждаю, что мое отцовство над верноподданными важнее, чем кровное родство. Мне кажется, что сказанное мною вовсе не вызвало у вас изумления. Правда в том, что, не отрицая перед вами своего отцовства, я нашел того, кто заслуживает права на трон больше, чем любой из вас. Того, кто, приняв корону из моих слабеющих рук, поможет вам сохранить ваше достоинство и добродетели. Это юноша, чье рвение, и преданность, и храбрость, и верность, и долг перед родиной и народом уготовили ему особую роль, чья отвага принесла Египту великолепную победу. Сегодня ночью он спас жизнь фараона от предательства, как ранее спас из лап льва моего вероломного сына. Он будет мужем моей единственной наследницы — принцессы Мересанх, в которой течет царская кровь. Она сольется с кровью моего достойнейшего преемника.
От этих слов все онемели. Ошеломленный Джедеф обменялся полным замешательства взглядом с принцессой Мересанх.
Принц Бафра первым рискнул нарушить молчание:
— Мой повелитель, спасение жизни царя — долг каждого египтянина, и все мы, не колеблясь, выполнили бы его. Но как можно за это отдавать трон?
Фараон поднял руку, останавливая сына:
— В тебе горит огонь возмущения… О сыновья мои, вы принцы этой земли и ее правители. У вас будет богатство, влияние и высокое положение, но трон достанется Джедефу. Это моя последняя воля. Пусть визирь услышит ее, чтобы претворить в жизнь своей властью. Пусть услышит ее и главнокомандующий, который проследит за ее исполнением, призвав для этого силу своей армии. Это мое завещание тем, кого я люблю, и тем, кто любит меня; тем, с кем я дружил, и тем, кто, в свою очередь, дарил мне свою преданность.
Пугающая тишина повисла в покоях царя. Погрузившись в раздумья, никто не посмел издать ни звука. Наконец дверь отворилась и в комнату вошел главный управляющий дворцовыми делами. Он пал перед фараоном ниц и сказал:
— Мой господин, смотритель пирамиды Бишару просит аудиенции у вашего величества.
— Пригласи, ведь с этого момента он член нашей семьи.
Бишару сразу распростерся у ног фараона. Хуфу приказал ему встать и разрешил говорить.
Подавленным голосом смотритель сказал:
— О мой господин! Прошлой ночью я хотел прийти к вашему величеству по очень важному делу, но прибыл уже после отъезда моего повелителя к пирамиде. Мне пришлось ждать до утра…
Бишару смотрел только на Хуфу. Он не видел, что в покоях фараона собралось столько людей, не видел и Джедефа, стоявшего позади него рядом с принцессой Мересанх.
— Какое у тебя дело, о отец храброго Джедефа?
— Мой господин, — голос Бишару стал совсем хриплым, и старик низко опустил голову. — Я не отец Джедефа, и Джедеф — не сын мне.
Ошеломленный фараон засмеялся:
— Ночью один сын отрекся от своего отца, а утром другой отец отказывается от своего сына!
Бишару печально продолжал:
— Мой господин, боги знают, что я питаю к этому молодому человеку поистине отцовскую любовь. Я вырастил его и горжусь им, как самым прекрасным сыном. Я бы не стал произносить эти слова, если бы моя верность трону не была сильнее, чем власть человеческих чувств…
Недоумение царя возрастало, и необъяснимая тревога овладевала сердцем Хуфу. Лица принцев просияли надеждой, что новость заставит фараона изменить свою последнюю волю. Все смотрели то на Бишару, то на Джедефа, чье лицо побледнело и посуровело.
— Что ты хочешь сказать этим, смотритель? — спросил фараон отрекшегося отца.
Не поднимая головы, Бишару ответил:
— Ваше величество… Джедеф — сын бывшего жреца Ра, звали которого Монра.
Фараон остановил на нем непонимающий взгляд, а лица Хемиуна, Мирабу и Арбу окаменели. Однако Хуфу, мысленно вернувшись во тьму далекого прошлого, растерянно сказал:
— Ра! Монра, жрец храма Ра из города Он!..
Архитектор Мирабу первым вспомнил трагический день, события которого навсегда запечатлелись в его памяти и постоянно преследовали его в снах.
— Сын Монры? — изумленно спросил он. — Этого не может быть, мой повелитель! Жрец храма Ра… он погиб, а его сын, младенец… Его убил принц Хафра на наших глазах, как и мать мальчика…
Услышав это, Джедеф крепко сжал руку своей возлюбленной.
Горестные воспоминания нахлынули на фараона, принеся с собой беспощадный огонь. Его уставшее сердце содрогнулось:
— Да, я помню… Маленький сын Монры был умерщвлен на том же ложе, где и родился. Что ты скажешь на это, Бишару?
— Ваше величество, — прошептал смотритель. — Мне ничего не известно об убитом ребенке. Я знаю только старую историю, достигшую моих ушей совершенно случайно или по мудрости нашего владыки Ра… Это было непростое испытание для моего сердца, любящего Джедефа, но преданность фараону заставляет меня рассказать ее.
Бишару поведал своему повелителю — с благородными слезами на глазах — историю о Зайе и ее младенце, с самого начала и до того ужасного момента, когда он подслушал невероятный рассказ освобожденной пленницы Руджедет. Закончив свое горестное повествование, он снова склонил голову и замолчал.
Все присутствовавшие слушали в изумлении, а в глазах принцев вновь затеплилась надежда. Что касается принцессы Мересанх, она благоговейно трепетала, широко распахнув глаза.
Пока ее сердце билось в страхе, девушка сходила с ума от дурных предчувствий. Ее горящий взгляд был устремлен на лицо отца, вернее — на его губы, словно она хотела силой своей любви подавить слова, которые могли бы лишить ее счастья.
Повернув мертвенно-бледное лицо к Джедефу, фараон спросил:
— Командующий, этот человек говорит правду?
Джедеф не стал медлить с ответом:
— Да, мой господин! То, что рассказал вам смотритель Бишару, чистая правда.
Фараон взглянул на Хемиуна, потом на Арбу и, наконец, на Мирабу, моля спасти его от кошмара этих не укладывавшихся в голове совпадений.
Злобно посмотрев на Джедефа, принц Бафра во всеуслышанье заявил:
— Наконец-то мы узнали правду!
Фараон не обратил внимания на слова своего сына. Он, как в бреду, говорил:
— Вот оно, предсказание того чародея! Двадцать лет назад я объявил войну судьбе, решив изменить волю владыки Ра. Я отправился сражаться с грудным младенцем. Мне казалось, что все будет так, как я того пожелаю, и потому я ни в чем не сомневался. Я думал, что исполнял свою собственную волю, и был уверен в том, что делал. Поистине, сегодня моя самонадеянность выглядит нелепой, и теперь — благодаря владыке Ра — от моей гордости не осталось и следа. Все вы свидетели тому, как спасенный божественный сын Ра отмстил мне. Он убил предателя, моего наследника, а я избрал его своим преемником на троне Египта.
Фараон замолчал, что-то обдумывая. Собравшиеся поняли, что Хуфу готовился принять окончательное решение, и в тревоге замерли. Принцы ожидали, испытывая острые муки, смешанные со страхом и надеждой. Принцесса Мересанх смотрела на отца немигающими глазами, в которых можно было увидеть мольбу и заклинания о пощаде. Взгляд ее, сдаваясь на милость судьбе, метался между отцом и доблестным возлюбленным, который всем своим видом являл потрясающую выдержку и удивительное мужество.
И снова первым не выдержал принц Бафра.
— Мой господин, одним словом вы можете исполнить свою волю, и да восторжествует она наконец! — вскричал он.
Хуфу поднял голову, будто пробудившись от крепкого сна, и долго смотрел на сердитое лицо одного из своих сыновей. Затем он обвел взглядом лица всех присутствующих и тихо сказал:
— Фараон — это плодородная почва, подобная земле его царства, и благодатные знания всходят на ней. Если бы не невежество и глупость молодости, я никогда не лишил бы жизни непорочные, невинные души.
Все молчали. Многие сердца отравленным кинжалом отчаяния пронзило горькое разочарование. Принцесса Мересанх не сдержалась и охнула так громко, что до фараона долетел этот вздох.
Хуфу сразу понял, кому он принадлежал. Царь жестом подозвал к себе любимую дочь. Она подлетела, словно ручная голубка, и припала к его руке.
Глянув на Хемиуна, царь попросил:
— Принеси мне папирус, о визирь, чтобы я мог закончить свою книгу мудрости самым серьезным уроком собственной жизни. Да поспеши, ибо мне осталось жить не больше часа.
Визирь принес свиток папируса, и фараон развернул его у себя на коленях. Он взял спил из камыша и стал записывать свое последнее наставление. Мересанх вместе с убитой горем царицей стояли на коленях возле царского ложа. Все затаили дыхание, и единственным звуком в комнате был скрип спила фараона.
Закрепив на папирусе свои мысли, фараон опустился на подушки. Он с трудом смог сказать:
— Послание Хуфу его любимому народу полностью завершено.
Прежде чем обрести вечный покой, Хуфу посмотрел на Джедефа и жестом попросил его подойти. Юноша приблизился к ложу владыки Египта и замер, словно статуя. Хуфу взял дрожащую руку дочери и вложил ее в ладонь своего преемника, спасителя и лучшего из сыновей Египта. Свою худую ладонь он положил поверх сцепленных рук детей, а затем обвел взглядом всех окружающих:
— Египтяне, приветствуйте своего нового фараона и его супругу!
Никто не ответил, но все склонили головы и повернулись к Джедефу и Мересанх.
Хуфу смотрел ввысь — он был уже далек от земных радостей и страданий. Царица Мирититес прильнула к нему, и только она одна увидела божественный свет, озаривший великого фараона.
То был свет не могущественного Озириса, владыки загробного мира, а свет бога солнца Ра, плывущего в своей сияющей ладье по небесному Нилу.
Пояснения к тексту
Арсина — очевидно, название этого нома имеет отношение к названию горы Синай на иврите (Хар-Синай произносится как «харсина»).
Ахет — четырехмесячный период половодья, разлива Нила в Древнем Египте.
Баба — второй месяц коптского календаря, ориентировочно соответствующий апрелю по григорианскому календарю.
Лощина смерти/долина вечности — длинная мощеная дорога, соединявшая пирамиду и погребальный храм царя, пролегавшая в восточной части долины. Вопреки ее описанию в этой книге, дорога была не общедоступной, а обнесенной богато расписанными стенами (позже ее покрыли крышей). Долина, в которой был возведен храм пирамиды Хеопса, сейчас является частью современной деревни Назлат аль-Сумман у подножия плато в Гизе. Хотя на месте ее мощеной дороги археологами было проведено множество раскопок, сам храм по-прежнему остается погребенным под новыми постройками.
Мастабы — форма этих погребальных сооружений, обычно использовавшихся в додинастический период и ранние годы Древнего царства, напоминает каменные скамьи, встречающиеся в общественных местах сегодняшнего Египта — на арабском они называются мастабас. Само слово взято из древнеегипетского языка.
Мирабу — по мнению специалиста по Древнему царству Рейнера Стейделмана, во время правления Хеопса, старшего инженера в подчинении у верховного архитектора Хемиуна (см. ниже) звали Мериб. Это вероятный источник происхождения имени главного прораба, строителя пирамиды Хеопса, в этом романе объединившего в себе личные качества и роль исторического Хемиуна.
Перет — четырехмесячный период, сезон сева после разлива Нила.
Пер-Усир — Обитель Озириса, додинастический центр культа бот а загробного мира и возможное место зарождения этого культа, располагался в дельте на территории современного города Абусир-Бана к югу от Саманнуда. Греческий историк Страбон называл его Кинополис.
Пирамес — столица Нового царства (XIX династия) фараона Рамзеса II (1304–1227 гг. до н. э.), располагавшаяся в восточной дельте современного Кантира.
Покоится рядом с Озирисом/вознесся к Озирису — эвфемизмы, основанные на веровании, что мертвые находились под покровительством Озириса, главного бога загробного мира.
Породы из Арманта — считается, что эта хорошо известная порода собак, похожих телосложением на лабрадоров, была выведена во времена фараонов в области Армант (древнее название Иуну-Монту, позже Хермонтис). Рыжеватый окрас послужил причиной появления пренебрежительного выражения по адресу белых людей: азфар зайю кальб арманти — «светлый как собака из Арманта».
Ротль — мера веса, используемая в некоторых арабоязычных и средиземноморских странах от одного фунта (как, например, в Египте) до пяти фунтов в других странах.
Стена (в Синае) — изменники-бедуины Синайского полуострова в романе используют стену или другое укрепление для отражения атак возглавляемой Джедефом армии. Исторически же, начиная с поздней поры Древнего царства (2687–2191 до н. э.), и особенно во времена Среднего царства (2061–1664 гг. до н. э.), египтяне возвели серию укреплений, известную в наши дни под названием Стена принца, чтобы защитить долину Нила от набегов азиатских племен, попадавших в страну через Синайский полуостров.
Тут — первый месяц коптского календаря, названный в честь Тота, древнеегипетского бога письма и колдовства, ориентировочно соответствует григорианскому сентябрю.
Хатур и кияк — третий и четвертый месяцы коптского календаря, приблизительно соответствующие ноябрю и декабрю по григорианскому календарю.
Хемиун — в оригинале на арабском языке Махфуз назвал визиря «Хумини», что, по-видимому, является искажением от имени Хемиун — реальной исторической личности, который на самом деле был главным архитектором Хеопса, начальником строительных работ и, вероятно, проектировщиком великой пирамиды.
Шему — четырехмесячный период сбора урожая, жары и засухи.