– Я не знаю, Генри, – наконец сказала она. – Наверно, есть тысячи причин, но я могу назвать вам только одну: я люблю вас, потому что люблю!
– Радость моя, Марион! Я верю вам! А вы? Неужели вы не верите...
– О Генри! Я знаю, что сейчас вы любите меня...
– Сейчас и всегда!
– Вы можете поручиться за себя, Генри?
– Могу, Марион!
– Я хочу взять с вас обещание.
– Какое, Марион?
– Знаете, Генри, говорят, чувства иногда меняются и это не зависит от нас. Я, правда, этому не верю. Я знаю, что я всегда буду любить вас. Но я вам уже говорила, что для меня ревность хуже смерти. Так вот, вы должны обещать мне...
– Марион, я готов обещать вам что угодно, мое сердце навеки принадлежит вам!
– Так вот, обещайте мне... если случится так, что вы меня разлюбите, вы скажете мне об этом сами, честно, не скрываясь. Обещайте мне это, Генри!
– Но это же бессмысленно, Марион! Зачем я буду давать вам это пустое обещание? Вы знаете, что, пока я жив, я буду любить вас!
– Генри, Генри! Не отказывайте мне, вы же обещали мне исполнить все, чего я ни попрошу!
– Ну хорошо, дорогая! Если вы так настаиваете, я готов не только пообещать, но поклясться, что я всегда буду честен с вами. Если мое сердце когда-нибудь изменит вам, вы тотчас же узнаете об его измене. Что стоит обещать то, чего никогда не случится!
– А если вы будете далеко, Генри, и не сможете со мной увидеться, тогда... тогда вы пришлете мне мою перчатку. Когда она вернется ко мне, я буду знать, что человек, которому я дала ее – вместе со своим сердцем – и который когда-то так дорожил моим даром, возвращает мне его. Это будет лучше всяких слов, потому что услышать из ваших уст эту горькую правду для меня будет равносильно смерти.
– Дорогая моя, я готов подчиниться всему, что вы от меня требуете! Но как бы я хотел убедить вас, что это бессмысленно! Вы никогда не получите обратно вашу перчатку, я не верну ее вам, она слишком мне дорога, дороже всего на свете после этой беленькой ручки, которую она облекала и которая – да поможет мне Бог! – станет моей!
И, прижав к губам эту беленькую ручку, Голтспер нежно поцеловал тонкие пальчики.
Этот поцелуй оказался прощальным. Ярко полыхнувшая молния осветила веранду, и две прильнувшие друг к другу фигуры четко обрисовались в окне. В ту же минуту хриплый, сдавленный стон раздался внизу и чья-то тень мелькнула мимо веранды. Снова вспыхнула молния, они бросились к окну, но там уже никого не было.
– Бегите, Генри! – вскричала Марион. – Эта тень не зря мелькнула, она сулит беду! Вас могут захватить здесь! Бегите, бегите!
Голтспер не стал медлить.
Быстро сбежав с веранды, он бросился в кусты, скользнул с откоса в ров и стал осторожно пробираться к задней стене дома.
Глава 47
ПОГОНЯ
Тень, мелькнувшая за окном веранды, была не кто иная, как Бет Дэнси. Когда щедрая посетительница вышла из двери кладовой, Уайтерс задвинул засов и, движимый чувством уважения и благодарности, пошел проводить леди до ворот. Но, пройдя несколько шагов, он услышал, как стукнула калитка, и, когда он подошел ее запереть и на минутку выглянул в темноту, вблизи уже никого не было.
Он постоял несколько секунд, но, видя, что начинается гроза, пошел обратно в кладовую, чтобы взять свой фонарь.
Отодвинув засов, он открыл дверь и протянул руку за фонарем. Каково же было его удивление, когда, приподняв фонарь, чтобы осветить узника и удостовериться, что все в порядке, он увидел не арестанта, связанного по рукам и ногам, а Бет Дэнси, поднявшуюся ему навстречу! Так вот что означали ее поцелуи! Она одурачила его!
Он опрометью кинулся во двор, чтобы поднять тревогу, и Бетси, воспользовавшись его растерянностью, скользнула в открытую дверь и мигом добежала до ворот. Нащупав в темноте щеколду, она открыла калитку и сразу исчезла в темноте.
Она бросилась бежать к ограде, но вдруг ее точно что-то толкнуло. Она вспомнила приход Марион, и мысль о том, что она, может быть, встретилась с Голтспером, заставила ее повернуть к дому.
Она пошла вдоль стены и, услышав голоса на веранде, тихонько подкралась к окну.
Когда молния осветила две обнявшиеся фигуры, Бетси, не помня себя, чуть не ринулась на веранду. Но в это время со двора послышались бряцание оружия и встревоженные голоса солдат.
«Погоня за беглецом!» – мелькнуло в голове у девушки. Дикая жажда мести заглушила все чувства в ее душе.
Она отомстит им обоим! Засадит Голтспера в темницу, из которой она его вызволила. Пусть она поплачет о нем, эта гордая леди!
Обезумев от ревности, Бетси стремглав бросилась к воротам, чтобы предупредить стражу. В ту минуту, когда Голтспер соскочил в ров, с полдюжины кирасиров, следуя указаниям Бетси, окружили веранду.
Гроза кончилась. На прояснившемся небе проступили звезды. Осторожно заглянув в раскрытые окна веранды, кирасиры убедились, что здесь нет ни души.
– Нет его здесь! Никаких следов! – мрачно произнес один из кирасиров, в котором по его унылому и испуганному виду нетрудно было узнать одураченного часового. – Господи, что теперь будет со мной!
И, устремив умоляющий взгляд на Бетси, он заговорил с ней шепотом, так, чтобы не слышали другие.
– Да нет, если он и убежал отсюда, – взволнованным, прерывающимся голосом отвечала девушка, – то вот только сейчас, сию минуту! Я хочу, чтобы вы его поймали! И ее тоже вместе с ним! То-то будет позор для этой гордячки!
– О ком ты это говоришь? Об этой леди в бархатном плаще?
– Да не все ли вам равно! Бегите за ним скорей, вы не можете не догнать его! Да ну, ступайте же, тащите его обратно в тюрьму! Тогда мы посмотрим, как она...
– А куда идти-то? В какую сторону? – подходя к ним, перебил ее сержант. Надо знать, где его ловить, а так, наугад метаться, – он у нас из-под носа уйдет.
– Нет-нет, не уйдет! – вскричала девушка. – Я покажу вам, куда идти. Идите прямо парком в самый конец, выйдете на дорогу в Хеджерли, только не идите по ней, а ступайте прямо к Вепсейскому лесу. Они поедут этой дорогой, я знаю, так они уговорились. Скорее! Скорее идемте, я поведу вас!
Пожалуй, не прошло и получаса с тех пор, как этот взволнованный голос, так настойчиво понукавший сейчас стражу, умолял Голтспера бежать...
Неужели это Бет Дэнси, так самоотверженно спасавшая любимого человека, жаждала теперь его гибели?
Может быть, это была хитрость с ее стороны? Может быть, она хотела выиграть время, направить его преследователей по ложному следу и этим помочь ему уйти?
Эти мысли проносились в голове Уайтерса. Его товарищи готовы были послушаться Бетси, но он нерешительно топтался на месте и недоверчиво смотрел на торопившую его девушку.
– А зачем нам тащиться пешим? На конях мы его скорей нагоним, – сказал сержант.
– Нет-нет! – отмахнулась Бетси. – Пока вы будете седлать лошадей, его и след простынет. Идемте, и я ручаюсь, что мы захватим его! Им надо пройти Вепсейский лес, а там их ждут лошади. Но вы его захватите раньше.
– А ты не врешь, Бетси? – спросил Уайтерс. – Ты уже меня раз одурачила. Но знай, я тебя не выпущу, пока он не будет у меня в руках!
– Дурень ты! – огрызнулась на него девушка. – Разве я тебе не говорила, почему я помогла ему убежать? Леди, которая меня послала, любила его без памяти, душу готова была отдать, чтобы с ним повидаться, а он, видишь, связался с другой! Так она теперь будет рада-радешенька, если его опять посадят в тюрьму. Она посулила мне награду, но, когда я расскажу ей все, что видела, она мне заплатит вдвое больше, если его только поймают. Будет тебе валять дурака! Сам знаешь, что с тобой сделают, если дашь ему убежать. Идем скорей! Ручаюсь, мы его нагоним!
Наполовину убежденный, Уайтерс, не видя иного выхода избегнуть наказания за свою оплошность, перестал колебаться и бросился вслед за другими.
Бет повела кирасиров не той дорогой, которую она указала Голтсперу. Она не сомневалась, что беглец уже успел выбраться за ограду парка и вышел на Биконсфилдскую дорогу. Им надо было перехватить его на этой лесной дороге, и Бетси повела солдат наперерез по хорошо известной ей глухой тропинке.
Выйдя на дорогу, отряд пошел медленнее. Небо уже очистилось от туч, и ярко светила луна.
Сержант, опытный разведчик, внимательно поглядев на землю, дал знак остановиться.
– Здесь до нас никто не проходил, – сказал он, – нам незачем идти дальше. Поглядите, милая девушка, здесь нет никаких следов!
– Значит, мы его опередили, – ответила Бетси. – Я знаю, что они должны выйти сюда, наверное знаю!
– В таком случае, нам лучше подождать здесь, – шепотом сказал сержант. Отличное место для засады! Мы можем спрятаться в кустах, чтобы нас не увидели с дороги... Шш! Я, кажется, слышу чей-то голос!
Солдаты, переговаривавшиеся друг с другом, замолчали.
В наступившей тишине из лесу донесся громкий вопль.
– Похоже, какой-то бродяга отдает Богу душу, – пробормотал один из кирасиров.
– Это сова кричит в лесу, – сказал другой.
– Тише вы! – остановил их сержант. – Вон, слышите, еще голоса... и где-то совсем близко...
– Кто-то идет, – сказал он, прислушавшись. – Должно быть, это они. Эй, трое с этой стороны, сюда! Остальные – по ту сторону дороги. Лежать тихо, покуда не подойдут! Когда подам знак, бросайтесь на них. Не двигаться, пока не услышите сигнала!
Солдаты бросились в кусты; кто присел на корточки, а кто остался стоять, спрятавшись за густыми буками.
Сержант тоже укрылся за деревом, а Бетси нырнула в чащу и остановилась, дрожа всем телом, с ужасом ожидая исхода погони, которую она предательски сама навела на след.
Глава 48
СНОВА ПОЙМАН!
Голтспер шел по рву, пока не очутился позади дома. Там он поднялся на вал и бросился бежать через пастбище в глубину парка, откуда уже доносился свист – условный знак, который ему подавал Гарт. Через минуту он уже стоял рядом с Грегори и Дэнси.
Поспешно обсудив план дальнейших действий, они, не теряя ни минуты, двинулись в путь.
Дэнси должен был расстаться с ними и отправиться к себе домой, где его ждал Ориоли с лошадью Гарта; кроме этой лошадки из королевских конюшен да старой клячи Дэнси, у них не было никаких других средств передвижения. Но поскольку Дэнси ничто не грозило и он не собирался бежать, а индеец в быстроте бега мог вполне помериться с лошадью, то двух лошадей беглецам было достаточно.
Жилище лесника находилось неподалеку от Оксфордской проезжей дороги, и, так как вести лошадей через проселочную дорогу мимо Хеджерли было дальше, условились, что Дэнси с индейцем выведут лошадей тропинкой через Вепсейский лес, а там их встретят Голтспер и Гарт, которые подойдут сюда параллельной лесной дорогой.
Этот план был придуман Гартом, который, опасаясь погони, решил держаться подальше от большой дороги.
Условившись о месте встречи, лесник направился к своему дому, а Гарт повел Голтспера по заросшему склону; затем они перелезли через ограду парка и вышли на дорогу, ведущую в Хеджерли.
Пройдя примерно с полмили, они подошли к опушке Вепсейского леса; его отделяла от дороги невысокая изгородь.
Гарт молча шагал впереди и, казалось, был погружен в какие-то сложные расчеты.
– Пожалуй, скоро будет светать, – пробормотал он, взглянув на небо. – Ну, да, я думаю, на это дело мне времени хватит!
– На что тебе хватит времени? – спросил Голтспер, расслышавший это бормотание.
– Да ничего такого, мастер Генри. Дельце у меня тут есть небольшое. Всего на каких-нибудь десять минут. Время сейчас боюсь упустить, а вот вернусь – и расскажу вам... А, вот он, лаз-то! Чуть не прозевал... Вы ступайте себе тихонько, а я вас живо нагоню, не успеете вон до той стороны леса дойти. А нет, так подождите меня там минутку, я мигом ворочусь.
И Грегори Гарт, согнувшись, юркнул в пролом ограды и скрылся в густой чаще леса.
Голтспер, убавив шаг, пошел один по дороге, недоумевая, какие загадочные дела могли заставить чудака Гарта внезапно покинуть его.
Но скоро мысли его вернулись к Марион, с которой он только что расстался, и, погрузившись в сладостные воспоминания о недавних минутах, он шел по безлюдной дороге, вдыхая свежий лесной воздух, насыщенный ароматом цветов, орошенных дождем.
Впереди ждала неизвестность, опасности, жизнь его была под угрозой, но он забыл обо всем, вспоминая счастливые минуты и нежные речи Марион, еще звучавшие в его ушах.
Он уже отошел довольно далеко от того места, где его покинул Гарт, и вдруг замер от неожиданности: в ночной тишине откуда-то издалека послышался явственный стон.
В таком глухом месте, ночью, что бы это могло означать? Стон повторился еще громче – это уже был не стон, а вопли, прерывавшиеся злобными выкриками. Прислушавшись, Голтспер убедился, что они доносятся с той стороны, куда скрылся Гарт. По-видимому, Грегори как-то замешан в этом...
Вопли и стоны продолжались, а злобные выкрики, сопровождавшие их, перемежались теперь громким и злорадным смехом.
Голтспер уже больше не сомневался, что это Гарт: он узнал его раскатистый смех и зычный голос. Но это ему ровно ничего не объясняло. Для него по-прежнему оставались загадкой и эти вопли и громкий хохот Гарта.
Не он один с недоумением прислушивался к этому странному дуэту: его преследователи, поджидавшие в кустах на дороге, с не меньшим изумлением слушали этот ночной концерт.
Голтспер слишком поздно заметил бесшумно скользившие фигуры, которые, выступив из-за деревьев, внезапно окружили его. Он попробовал было отскочить в сторону, но налетел на здоровяка сержанта, а в это время с другой стороны в него вцепился Уайтерс, которому, после того как он так опростоволосился, не терпелось поскорей водворить на место сбежавшего узника.
Голтспер был безоружен, и сопротивляться было бесполезно. В честном бою, один на один, он одолел бы всякого, но тут ему пришлось уступить грубой силе шестерых вооруженных преследователей. Такая судьба нередко выпадает на долю храбрых!
Окружив пленника, солдаты повернули обратно и повели его той же дорогой назад в тюрьму, из которой он так недавно спасся.
Дикие вопли и хохот все еще разносились по Вепсейскому лесу. Солдаты, занятые своим пленником, молча продолжали путь и только дивились про себя. Если бы не этот хохот, можно было бы подумать, что где-то в лесу совершается убийство. Но, слыша эти взрывы смеха, солдаты решили, что это, должно быть, цыгане расположились лагерем в лесу и пируют, справляя свой цыганский праздник.
А та, что освободила Голтспера и теперь снова помогла его поймать, укрывшись за деревьями, следила со злобным торжеством, как его окружают; а когда его схватили и повели, крадучись пошла следом, прячась в придорожных кустах, и с ужасом и отчаянием смотрела на то, что она сделала. Сердце ее разрывалось, когда она слышала грубые окрики солдат и видела, как они подталкивают безоружного пленника; а когда наконец его ввели в ворота и они захлопнулись за ним, дочь Дика Дэнси в слезах бросилась на землю, терзаясь горьким раскаяньем.
Глава 49
ДВА ПУТЕШЕСТВЕННИКА
Примерно через час после поимки Генри Голтспера два всадника спускались по отлогому склону Красного Холма, направляясь к Эксбриджу.
Это были люди богатырского сложения, один из них казался чуть ли не великаном. Тот, что был помоложе, ехал на хорошем коне, а его рослый спутник – на старой, паршивой кляче.
Первый был в сапогах со шпорами, в шляпе с лентой, в кожаных перчатках, и в темноте его можно было принять за знатную особу. Но когда луна выходила из-за облаков, всякому бросилось бы в глаза некоторое несоответствие остальных частей его одежды, и, присмотревшись к этой странной фигуре, нетрудно было узнать Грегори Гарта.
А его могучий спутник в крестьянской одежде был не кто иной, как Дик Дэнси.
С какой целью они очутились на дороге в Эксбридж, читатель сейчас узнает.
Солдаты, уводившие Голтспера, решили, что шум, который доносился до них из Вепсейского леса, подняли цыгане. Но это было не так. На самом деле это Грегори Гарт выполнял обещание, данное им утром Уэлфорду. Он сдержал свое слово и оставил Уилла Уэлфорда только после того, как хорошо дал ему почувствовать крепость своей дубинки. Будь у него побольше времени, Уиллу, вероятно, досталось бы еще сильней, но Гарт так торопился, что не стал даже и развязывать его и оставил лежать, всего исполосованного и разукрашенного такими синяками, что, казалось, кожа его отливала всеми цветами радуги.
Разделавшись с подлым предателем, Гарт вышел из хижины и, швырнув в сторону свою дубинку, поспешно направился вслед за Голтспером.
Полагая, что тот уже успел далеко уйти по Биконсфилдской дороге, Гарт шел быстрым шагом, торопясь догнать его.
Дорога была освещена луной, и на влажной земле были ясно видны свежие следы. Бывший грабитель привык приглядываться к следам и разбирался в них не хуже лесного охотника. Следы показались ему подозрительными, и он, наклонившись, принялся разглядывать их.
Это было то самое место, где поймали Голтспера. Множество грубых солдатских сапог ясно отпечаталось на прибитой дождем пыли; следы находили одни на другие, местами от них тянулись полосы, и видно было, что солдаты топтались на месте и бросались из стороны в сторону; среди этих грубых следов были видны отпечатки более изящной обуви.
Гарт узнал в них следы сапог Голтспера. Он понял, что хозяина опять схватили. Проклиная себя за то, что это случилось по его вине, он повернул назад по следам, не питая никаких надежд на его вторичное освобождение.
Следы привели его к воротам парка, и там он увидел распростертую на земле, всю в слезах, дочь лесника, которая, скрыв от него истинную причину своих слез, подтвердила, что мастера Голтспера поймали. Теперь уж не было никакой надежды вызволить его из темницы: хитрость, к которой они прибегли в первый раз, второй раз никого не обманет. Да из всей стражи только и можно было рассчитывать на одного Уайтерса, а его теперь уж никак не удалось бы подкупить ни поцелуями, ни золотом.
Но Гарт был не такой человек, чтобы отчаиваться. Конечно, у него и в мыслях не было опять пустить в ход ту же уловку. Нечего было и думать о том, чтобы освободить хозяина хитростью. Но не удастся ли это сделать силой?
Не в Бэлстроде, конечно, где расквартирован конный отряд, а где-нибудь по дороге. Он знал, что Голтспера не позднее завтрашнего дня должны переправить в Тауэр. Так вот, нельзя ли этим как-нибудь воспользоваться?
Гарт хорошо знал дорогу на Лондон, со всеми ее проселками и перепутьями. У него было немало знакомых, живших поблизости от этой дороги. И хотя кое-кто из них, возможно, и пострадал от его промысла, большинство все же были его приятелями или людьми, так или иначе связанными с ним, к которым он в случае надобности всегда мог обратиться.
Воодушевившись этой новой идеей, Грегори поспешил снова на Хеджерлейскую дорогу и направился в условное место, где его давно должны были дожидаться с лошадьми Дэнси и индеец.
Они так переволновались за время своего долгого ожидания, что уже и не надеялись на благополучный исход дела и не удивились печальному известию, которое им принес Грегори.
Гарт дорогой еще успел обдумать свой новый план, и, когда он сообщил его Дэнси, тот охотно согласился принять в нем участие.
Ориоли отправили назад в Каменную Балку, Гарт вскочил на свою краденую лошадь, Дэнси уселся на жалкую клячу, и они двинулись по тропинке, которая вилась вдоль южной ограды бэлстродского парка и выходила на большую королевскую дорогу там, где она пересекала Джеррет Хис.
К утру они достигли вершины Красного Холма и теперь спускались по его склону. Гарт то и дело понукал своего спутника, который едва поспевал за ним на своей кляче; не помогала ни палка, ни ржавые шпоры, которые Дэнси вонзал в бока бедного животного, – старая кляча медленно трусила рысцой и спотыкалась всякий раз, когда боль понуждала ее бежать быстрей.
– Черт бы побрал твою скотину! – вскричал Гарт. – Мы не успеем повидать всех, кого надо. Дочка твоя говорила вчера, что его повезут рано утром. Они хотят добраться засветло в Лондон – значит, в Эксбридже они будут часов в десять. А ведь у нас сколько дела до их приезда!.. Коли ее шпорами, Дэнси! Экая ленивая кобыла! Уж я бы заставил ее поворачиваться, коли бы сидел на ней!
– Бедная скотина! – с жалостью сказал Дэнси, вступаясь за свою клячу. Она целую неделю без корма, разве только пощиплет травы на обочинах дороги. Чего же удивляться, что у нее нет силы?
– Наше счастье еще, что недалеко ехать. А вот ежели бы наш путь лежал в Лондон, нам бы нипочем не добраться! А знаешь, я придумал, как нам время сберечь! Чего нам с тобой ехать вместе? Ты поезжай по Денемской дороге и предупреди там своих друзей, а я поеду за Колн и поговорю там с херфилдскими приятелями. Я оповещу, кого надо, в Эксбридже и Хиллиндоне, захвачу по дороге и Дрейтон. Так оно лучше будет. А встретимся мы с тобой в «Розе и короне», после того как управимся. Я туда сейчас сразу заеду, чтобы предупредить старика Броуна насчет винца. Хорошо, что я выручил немножко деньжат за часы, которые мне подвернулись, а то еще неизвестно, пришли ли бы нам эти патриоты на помощь! Я все до последнего гроша истрачу, только бы нам удалось освободить мастера Генри!
– Мне тратить-то нечего, а то я тоже не пожалел бы, – сказал лесник. Хороший господин, другого такого в наших краях не сыщешь!
– Да, Дэнси, это ты правду сказал. Хороший он человек! За то, видно, и хотят ему голову снести, потому что он стоит за правду! Мы должны сделать все, что можем, чтобы он удержал ее на плечах. Вот твоя дорога в Денем. Пришпорь свою клячу, да смотри будь у моста пораньше, до десяти часов!
С этими словами Грегори Гарт покинул лесника; тот свернул на проселок, ведущий к деревне Денем, а Грегори поскакал прямо по Эксбриджской дороге.
Глава 50
ПОД КОНВОЕМ
Было раннее утро, и в Бэлстродской усадьбе все еще спали. Скэрти, удовлетворенный тем, что ему удалось унизить и засадить в тюрьму своего соперника, уснул с радостной надеждой отделаться от него вовсе и крепко проспал всю ночь, нисколько не подозревая о событиях, разыгравшихся сначала в сотне шагов от его ложа, а потом в миле от усадьбы.
Даже когда он проснулся, никто не доложил ему ни о любовном свидании во время дежурства на часах, ни о побеге узника, ни об его поимке. События так быстро следовали одно за другим, что все удалось сохранить в секрете. Кроме шести человек стражи, включая сержанта, никто из остальных кирасиров и не подозревал о том, что случилось. Уайтерс позаботился, чтобы его товарищи по караулу держали язык за зубами, чего ему вряд ли удалось бы добиться, если бы не золотые монеты, полученные от леди, которыми ему скрепя сердце пришлось поделиться. Таким образом, когда караул сменился, связанный узник, водворенный на свое прежнее место, был передан на попечение новому часовому, и его бегство и поимка остались ото всех в тайне.
Из тех, кто был осведомлен о его бегстве, только одна Марион пребывала в неведении о том, что его снова схватили. Расставшись с ним, она направилась к себе в спальню, но, поднимаясь по лестнице, услышала какой-то подозрительный шум. Она постояла у окна, прислушиваясь. Снизу доносились тихие голоса, потом послышался женский голос, который Марион сразу узнала, и затем все смолкло. Марион, конечно, и в голову не пришло, что это тревога; но все-таки у нее было неспокойно на душе, и она долго не отходила от окна, а потом даже спустилась на веранду и, выглянув из окна, посмотрела по сторонам. Но кругом все было тихо, и, решив, что солдаты вернулись во двор, она поднялась к себе в комнату и легла спать.
После стольких бурных переживаний и долгого бодрствования она крепко уснула, и в то время, когда на Генри Голтспера набросились выскочившие из засады солдаты, Марион Уэд снилось, как он спасся и прибежал к ней, и она снова переживала блаженные минуты недавнего свидания.
Она проспала до позднего утра. Но как ужасно было ее пробуждение после этого чудесного сна!
Она проснулась от громкого шума под окном. Внизу слышался топот лошадей, грубые голоса, отрывистая команда и громкий язвительный смех; она сразу узнала его: это смеялся Скэрти.
«Рано он поднялся сегодня! – подумала Марион. – Но, может быть, сейчас уже не так рано?»
Марион высунула из-под одеяла беленькую ручку и взяла с маленького столика у постели свои хорошенькие часики, украшенные драгоценными камнями. Взглянула на циферблат – десять часов!
И в ту же минуту зазвонили часы на башне.
Марион так поспешно схватилась за часы не потому, что ее удивил этот ранний шум. После того, что случилось сегодня ночью, это могло означать только одно: бегство Голтспера открыто и за ним готовится погоня. Она посмотрела на часы, чтобы узнать, много ли прошло времени с тех пор, как Голтспер скрылся, и обрадовалась, увидев, что уже десять часов.
Но почему же Скэрти так весел? Почему он смеется, когда, казалось бы, он должен быть вне себя от огорчения?
Марион вскочила с постели и быстро подбежала к окну. Только вчера она видела из этого окна самое тяжелое зрелище, какое ей когда-либо приходилось видеть. Такое же зрелище предстало перед ней и сейчас: Генри Голтспер на коне, привязанный к седлу, под охраной вооруженных кирасиров, тесно окружавших его со всех сторон.
Все были на конях, в полном снаряжении, с сумками, притороченными к седлам, словно готовились в поход. Капитан Скэрти расхаживал взад и вперед по усыпанной гравием дорожке, но, судя по его одежде, не собирался ехать с отрядом; на этот раз его заменял корнет Стаббс. Он сидел на коне Голтспера и как раз в эту минуту выезжал вперед, чтобы возглавить конвой.
Марион едва успела окинуть взглядом это совершенно неожиданное для нее страшное зрелище, как раздался сигнал: «Вперед!» Кони рванули, и ее возлюбленный скрылся из ее глаз. Стон, вырвавшийся у нее из груди, потонул в громких звуках рожка.
Прошло около часа, прежде чем потрясенная Марион опомнилась настолько, чтобы обрести способность рассуждать. Но она все еще была в смятении и мысли ее беспорядочно блуждали, когда чьи-то голоса внизу снова заставили ее выглянуть в окно.
Какой-то верховой разговаривал со Скэрти. Это был человек в форменной штатской одежде – по-видимому, дорожный агент. Взмыленный конь под ним тяжело дышал, словно скакал во весь опор не одну милю.
Скэрти стоял у стремени всадника и слушал его поспешное донесение, отличавшееся, видимо, чрезвычайной важностью.
Незнакомец говорил взволнованным, тихим голосом, и до слуха Марион долетела фраза:
– Узник... отбит... под Эксбриджем...
Скэрти, услышав эти слова, не отвечая всаднику, бросился сломя голову к воротам с криком:
– На коней! Все на коней!
Приученные повиноваться мгновенно, кирасиры тотчас же повскакали в седла, и не успела Марион прийти в себя от этого ошеломившего ее радостного известия, как отряд, возглавляемый Скэрти, уже мчался во весь дух к воротам, выходящим на Эксбриджскую дорогу.
Глава 51
ОТБИЛИ!
Время приближалось к десяти часам, и жизнь в Эксбридже уже кипела ключом. На улицах царило необычное оживление. На площади, на перекрестках и особенно возле харчевни «Роза и корона» толпилось много народу. Это были не крестьяне, съехавшиеся на ярмарку, – день был не ярмарочный, – а преимущественно ремесленники и рабочие. Одеты они были по-будничному, и, казалось, они только что оторвались от работы, привлеченные неожиданным, занимательным зрелищем. Сапожник прибежал в своем кожаном фартуке, с липкими от лака руками; кузнец – только что от наковальни, потный и закопченный; мельник, пропыленный мукой; а от мясника шел тяжелый дух, словно он только что был на бойне.
Толпа, собравшаяся против «Розы и короны», была явно в приподнятом настроении; многие были навеселе. По рукам ходили кружки доброго эля, который прислуга харчевни щедро подносила желающим, по-видимому, за чей-то счет.
Высокий смуглый человек в шляпе с лентой особенно усердно угощал собравшихся вокруг него дюжих молодцов, из которых многие, как видно, были его приятелями – они обращались с ним запросто и называли его Грегори. Ему помогал другой – рослый, широкоплечий пожилой человек; а хозяин харчевни, заинтересованный в том, чтобы продать побольше, суетился возле них, поощряя улыбкой тех, кто стоял поблизости.
Все то и дело поглядывали в сторону моста, по которому проходила дорога через Колн, ведущая на запад. Этот мост не представлял собой ничего примечательного; он был построен в виде арки с каменным парапетом по обе стороны, который с моста переходил на дорогу и тянулся вдоль нее еще ярдов на двадцать – тридцать. Дальше со стороны города парапет переходил в ограду, отделявшую городскую дорогу от прилегавших к ней лугов.
Луга тянулись по обе стороны реки и простирались далеко на юго-запад.
Дорога с моста в сторону города проходила как раз перед глазами собравшейся у харчевни толпы, но по ту сторону реки дороги не было видно: ее скрывали каменный парапет и арка моста.
Смуглый человек в шляпе с лентой, хотя и обменивался забористыми шутками с окружающими и старался казаться веселым, поглядывал в сторону моста с явно озабоченным видом, а затем шептался о чем-то с рослым крестьянином в потертых плисовых штанах, который был не кто иной, как Дик Дэнси.
– Чего это вы все здесь собрались? – спросил какой-то человек, только что подошедший к харчевне. – Или есть на что поглядеть?
– Может, и есть, – ответил один из толпы. – Подождите малость, – может, и увидите что-нибудь, на что стоит поглядеть.
– Да что такое?
– Кирасиры его величества короля.
– Подумаешь, есть из-за чего поднимать шум! Их теперь каждый день можно видеть.
– Да и один раз в день более чем достаточно! – добавил третий, который, по-видимому, не питал истинно верноподданнических чувств к своему монарху.
– Но ведь не каждый день можно увидеть то, что вы нынче увидите: в Тауэр повезут арестованного, знатного дворянина!
– Арестованного? Кого же?
– Черного Всадника, – отвечал первый. – Вот какого арестанта вы увидите, приятель!
Это известие могло бы взбудоражить толпу, если бы большинство собравшихся уже не были подготовлены к нему заранее. Волнение, поднявшееся в эту минуту, было вызвано тем, что человек, стоявший на парапете моста и наблюдавший дорогу, подал знак, а мальчишки, взобравшиеся на верх стены, начали размахивать шапками и кричать:
– Конники! Конники! Королевские кирасиры! Едут! Едут!
Вслед за этим показались пышные султаны, и отряд кирасиров, въехав на мост, растянулся сверкающей лентой.
Отряд состоял из шести пар всадников, следовавших одна за другой; впереди ехал командир отряда, а посреди – еще один всадник, не в доспехах, как прочие, а в бархатном камзоле, прикрученный веревками к седлу и со связанными за спиной руками. Это был арестант.
Видно было, что он хорошо известен толпе. Черный Всадник так часто появлялся на улицах Эксбриджа и беседовал с его жителями, что не было ничего удивительного в том, что горожане встречали его сочувственными взглядами.
Он ехал сейчас не на своем благородном коне, но толпа узнала его коня под другим, гораздо менее подходящим ему всадником, который был не кто иной, как корнет Стаббс, возглавлявший отряд. Будучи любителем лошадей, он недолго думая присвоил себе коня Голтспера по праву конфискации.
Гордясь возложенным на него ответственным делом, Стаббс важно гарцевал впереди отряда и, первым спустившись с моста, подъехал к толпе, собравшейся у харчевни. Ему показалось, что кое-кто встретил его угрюмым взглядом, но, в общем, это было скорее веселое и добродушное сборище.
Стаббсу, конечно, и в голову не могло прийти, что ему осмелятся преградить путь. Он был уверен, что толпа мгновенно расступится перед его мощным конем.
Но, подъехав к харчевне, он с удивлением обнаружил, что народ, столпившийся на дороге, не двигается с места; ему пришлось придержать лошадь, чтобы не раздавить людей.
В ту же минуту позади раздались громкие крики – народ приветствовал кирасиров, а один голос, покрывая все остальные, кричал: «Король! Король! Долой подлых изменников! Смерть предателям!»
Возгласы звучали насмешливо, но это было слишком тонко для тупых мозгов корнета Стаббса, и он понял их в буквальном смысле, как проявление истинно верноподданнических чувств.
– Добрые друзья! – любезно сказал он, и на его грубом лице выразилось явное удовольствие. – Рад видеть вас в таком превосходном настроении! Клянусь Богом, рад!
– Да, настроение у нас самое подходящее! – подхватил кто-то из толпы. Вы в этом скоро убедитесь. Эй, господин офицер, выпейте-ка с нами за здоровье короля! Надеюсь, вы не откажетесь?
– Ни в коем случае! – ответил Стаббс. – Ни в коем случае! Я рад бы выпить с вами, но, видите ли, друзья, мы сейчас при исполнении наших служебных обязанностей, нам нельзя задерживаться. Клянусь Богом, нельзя!
– Да мы вас и минуты не задержим, – настаивал тот, что заговорил первым, – здоровенный кузнец с таким же твердым лицом, как и его молот. – Клянусь Богом, не задержим! – добавил он, так явно передразнивая Стаббса, что тот на минуту усомнился в его дружелюбных чувствах. – Живей поворачивайтесь, ребята! – продолжал деревенский Вулкан ( Вулкан – бог огня в древнем Риме; считался также покровителем кузнечного дела.) – Выноси вина, хозяин! Лучшего винца для господина офицера да браги покрепче для его храбрецов. Черт побери! День-то ведь жаркий да пыльный, а до Лондона еще ехать да ехать! Разве не приятно освежиться да промочить горло кружкой нашего эксбриджского эля?.. Правильно я говорю, молодцы?
Последние слова были обращены к солдатам, которые без слов поспешили подтвердить кивками и жестами, что охотно принимают предложение.
Тотчас же, словно по волшебству, по обе стороны конного отряда выросли люди с кружками, наполненными элем, который соблазнительно пенился перед глазами солдат.
Это были не буфетчики и не слуги из харчевни, а разные ремесленники и подмастерья, из которых, как мы уже говорили, преимущественно состояла толпа.
Но солдатам не было дела до того, кто их угощает. После того как они проскакали пять миль в жару по пыльной дороге, пенящийся напиток, который им подносили к губам, был слишком большим искушением для их пересохших глоток, и не кирасирам Скэрти было устоять против такого искушения!
Не дожидаясь ни разрешения, ни команды, каждый солдат схватил кружку, которую ему совали в руки, и с криком «За короля!» жадно поднес ее к губам. Толпа подхватила возглас, а люди, которые угощали солдат, словно желая еще больше показать свое уважение, схватили за уздечки их коней, чтобы всадники могли спокойно осушить кружки, не рискуя пролить ни капли драгоценной жидкости.
Двое из этих людей, как раз те, что подносили кружки конвоирам, между которыми находился арестованный, взяв лошадей за поводья, чуть-чуть вывели их из рядов, сделав это так незаметно, как будто они были тут ни при чем. В ту же минуту высокий человек со смуглым лицом, обросшим черной щетиной, юркнул мимо головы одной из лошадей и, подняв флягу, предложил выпить арестанту.
– Вы ведь не станете возражать, если и он тоже промочит горло? – сказал он, обращаясь к конвоирам. – Бедняга! Видать, он совсем истомился от жажды!
– Можете дать ему глотнуть разок-другой, – отвечал конвоир, – только смотрите, чтобы офицер не увидел! – И он многозначительно кивнул на Стаббса.
– Насчет этого можете не беспокоиться, – сказал Грегори Гарт, так как это был он.
– А ну, кавалер, – продолжал он, подходя вплотную к арестованному, глотните-ка эля! Конечно, это не то доброе винцо, к какому вы, верно, привыкли, а все-таки выпить недурно, и вам оно пойдет на пользу. Да не бойтесь, вы не упадете с седла, я вас придержу сзади. Вот так!
И с этими словами Гарт, обхватив пленника сзади, нащупал пальцами веревки на его руках.
Задние конвоиры, с увлечением поглощавшие эль и перебрасывавшиеся шутками с теми, кто их угощал, не заметили, как ловкие пальцы бывшего грабителя, быстро орудуя маленькой полоской блестящей стали, мгновенно перерезали веревки, связывавшие Генри Голтспера.
– Славное питье, не правда ли? – громко спросил Грегори, поднося флягу к губам пленника, и добавил быстрым шепотом: – Ну, мастер Генри, руки свободны. Хватайтесь за поводья и поворачивайте направо. Ткните кобылу вот этим ножом и скачите через мост, словно за вами сам дьявол гонится!
– Ничего не выйдет, Грегори, – быстро прошептал Голтспер. – Эта лошадь настоящая кляча, меня нагонят раньше, чем я проскачу милю... Ах, Хьюберт! вырвалось у него. – Я о нем и забыл! Да, можно попробовать!
За всю свою кампанию во Фландрии кирасиры капитана Скэрти никогда еще так не попадали впросак: на их глазах старая полковая лошадь, на которой сидел арестованный, внезапно взвилась с места, словно в нее вонзили тысячу шпор, и, вырвавшись из рядов, понеслась как ветер, неожиданно превратившись в первоклассного скакуна.
Ошеломленные конвоиры, выронив кружки из рук, не успели схватить поводья, которые их неуклюжие помощники сдуру перекинули через головы лошадей, как пленник уже подскакал к мосту и, приложив пальцы к губам, издал пронзительный свист, в ответ на который послышалось звонкое ржание, и корнет Стаббс на своем вороном коне стрелой промчался мимо остолбеневших солдат. Казалось, он был единственный, не потерявший присутствия духа и мигом пустившийся в погоню. Увы, это было не так! Корнет Стаббс оказался храбрецом поневоле, ибо когда он уже настиг беглеца, сильная рука, схватив его за нагрудник и вырвав из стремени, швырнула на середину дороги, а беглец, не сходя на землю, перескочил на его коня и, приветствуемый бурными криками толпы, помчался прочь.
Оглушительное «ура», разнесшееся далеко вокруг, внезапно сменилось зловещей тишиной, сквозь которую кое-где прорывался изумленный ропот.
Удивление толпы было вызвано странным поведением Черного Всадника: очутившись на середине моста, он вдруг круто осадил лошадь, которая взвилась на дыбы, а потом рванулся сначала в одну, затем в другую сторону.
Толпе показалось, что лошадь вышла из повиновения, испугавшись чего-то, но через несколько секунд всем стало ясно, что дело не в лошади.
Вдали над парапетом показались развевающиеся султаны и сверкающие на солнце шлемы.
Это был другой отряд кирасиров, гораздо более многочисленный, чем первый: Скэрти со своим эскадроном мчался навстречу беглецу. Первые ряды конницы уже поравнялись с парапетом и рысью приближались к мосту. В эту сторону путь всаднику был отрезан, и он, видя это, повернул назад. Но в это время кирасиры Стаббса, разъяренные тем, что их так провели, успели опомниться и теперь под командой своего сержанта неслись во весь опор наперерез Голтсперу.
Казалось, Черному Всаднику некуда податься: куда бы он ни повернул, его ждала верная смерть или неизбежный плен. И с той и с другой стороны к мосту приближались отряды кирасиров с карабинами и обнаженными шпагами, пространство между этими двумя отрядами было ограничено парапетом и частично оградой, сменяющей парапет за мостом.
Безоружному человеку, хотя бы и на прекрасном коне, прорваться было явно невозможно, и, как мы уже говорили, Голтспер несколько мгновений, казалось, был в нерешительности. Толпа, замерев, с тревогой следила за каждым его движением.
Но вот вороной конь уверенно повернул к городу и поскакал по мосту.
Кое-кто в толпе подумал, что беглец раскаялся в своем необдуманном поступке и решил сдаться конвою, от которого убежал. Другим казалось, что он хочет сделать попытку прорваться и выбирает наиболее слабое место.
Но ни та, ни другая догадка не подтвердились, ибо через несколько секунд все увидели, как Голтспер, доскакав до конца парапета, круто повернул коня и, посылая его голосом, и рукой, и шпорами, взвился вверх и перескочил через ограду на простирающийся внизу луг!
С громким торжествующим криком он мчался по зеленой траве, и этот крик и мощное, многоголосое «ура», которым толпа приветствовала его прыжок, долго раздавались в ушах Скэрти и его незадачливых кирасиров.
Пули, выпущенные вдогонку беглецу, не достигли цели. Искусные стрелки в то время были редки, и выстрел из карабина был не страшнее, чем стрела какого-нибудь неуклюжего самострела.
Кирасиры продолжали преследовать беглеца вдоль зеленых берегов Колна, но скорее по обязанности, чем в надежде настигнуть его. И прежде чем они миновали ограду, отделявшую их от лугов, и пустились по его следам, Черный Всадник уже почти скрылся из глаз: видно было только темное пятнышко, мелькавшее вдали, которое скоро превратилось в черную точку и исчезло.
Глава 52
ПОСЛЕ АРЕСТА
В дни Карла I государственные преступники были не такой редкостью, как в наши дни. У Лода был свой список, свой список был и у Страффорда – этого высокородного дворянина, ставшего жестоким орудием тирана и окончившего свои дни также государственным преступником, самым выдающимся из всех.
Когда человека по доносу отправляли в Тауэр, – это никого не удивляло: такие происшествия вызывали не больше шума, чем в наше время поимка какого-нибудь бандита.
Арест Генри Голтспера был воспринят, как одно из таких обычных явлений. Его освобождение и побег были несколько более необычным происшествием, но и это только первое время вызывало интерес и служило пищей для разговоров в округе. Очень немногие были осведомлены, каким образом удалось спастись арестованному и как вышло, что толпа бунтовщиков, по выражению приверженцев короля, так своевременно собралась у харчевни «Роза и корона».
Никто не имел понятия, куда скрылся беглец. Предполагали, что он бежал в Лондон. Этот огромный город, в котором можно было затеряться, как в пустыне, был наиболее безопасным убежищем для всех недовольных королевской властью и числящихся на подозрении.
Капитан кирасиров принял все меры, чтобы помешать распространиться слухам об этом злосчастном происшествии. Он не сообщил своему начальству ни об аресте, ни о побеге Голтспера и нарушил свой долг, оставив это дело без расследования.
Он все еще питал надежду поймать беглеца и с этой целью использовал тайно все средства, бывшие в его распоряжении. Он разослал во все концы секретных агентов, и ни одно письмо, ни одно сообщение не могло проникнуть в усадьбу сэра Мармадьюка Уэда без того, чтобы капитан Скэрти не ознакомился с его содержанием.
Последнее время его положение в доме, где он квартировал, могло показаться неестественным. У него установились тесные отношения с семьей хозяина, однако можно было усомниться, насколько эти отношения были искренни как с той, так и с другой стороны.
С первого дня своего пребывания под кровлей сэра Мармадьюка Скэрти держал своих солдат в такой строгости, что они даже втихомолку возмущались им. Но капитан Скэрти был командир, с которым не приходилось шутить, и его подчиненные знали это. За малейший проступок или нарушение порядка в усадьбе хозяевам приносились извинения, и можно было подумать, что отряд королевских кирасиров был прислан в Бэлстрод не на постой, а в качестве почетной стражи, в знак уважения к его владельцу.
Эта деликатность и внимание по отношению к сэру Мармадьюку проистекали отнюдь не из рыцарских чувств или врожденной учтивости, а единственно из желания завоевать его дочь. Скэрти поставил себе целью завладеть ее рукой и сердцем. Он жаждал завоевать сердце Марион, потому что любил ее со всей страстью своей пламенной, сильной, хотя и заблудшей души; и вместе с тем он мечтал получить ее руку, потому что его привлекало ее богатство, ибо Марион была наследницей великолепного поместья. Это было отдельное владение, независимое от усадьбы Бэлстрод. Оно обеспечивало Марион первое место в графстве, и это-то и побуждало Скэрти добиваться ее руки.
Он твердо решил, что, даже если ему не удастся завоевать сердце Марион Уэд, она все равно будет его женой; и если он не добьется этого честным путем, он не постесняется пустить в ход другие средства: использовать для этой цели страшный секрет, в который он проник тайком.
Жизнь сэра Мармадьюка зависела от одного его слова. Она была всецело в его власти, все равно как если бы сэр Мармадьюк стоял пред судом «Звездной палаты», где десятки свидетелей готовы были подтвердить его измену.
Одного слова Скэрти было достаточно, чтобы заставить сэра Мармадьюка предстать перед этим страшным судилищем, и он знал это. Стоило ему только мигнуть своим солдатам – и хозяин его превратится в узника.
Он не думал, что ему придется когда-нибудь довести дело до такой крайности. Он полагался на свои чары и на свой успех у прекрасного пола. Человек, которого он первое время считал своим соперником, теперь исчез из глаз Марион, и она, по-видимому, и не вспоминала о нем. Скэрти все больше и больше убеждался, что между Марион и Голтспером никогда не было никаких нежных отношений.
Разве не могла она подарить ему перчатку из любезности, в благодарность за какую-нибудь услугу? Такие сувениры на шляпах и на шлемах вовсе не всегда знаменовали собой чувства, а то, что знакомство Марион с Голтспером состоялось совсем недавно, еще больше укрепляло Скэрти в его убеждении.
Женщины в те дни принимали деятельное участие в политике. Разве не женщина была причиной войны с Испанией и интервенции во Фландрии? Женщина привела к искусственному союзу с Францией, и теперь та же женщина правила Англией.
Марион Уэд была именно такая женщина, которая способна была вершить государственные дела. Ее политические убеждения не были тайной для офицера-роялиста. Она нередко высмеивала его взгляды, и он не сомневался в том, что она сочувствует республиканцам.
Быть может, именно на этой почве и возникли ее отношения с Голтспером?
Если бы в тот знаменательный день, когда Голтспер спасся, Скэрти имел возможность наблюдать за Марион, вряд ли он пребывал теперь в этой счастливой уверенности.
На ее лице, когда она, подбежав к окну, увидела своего возлюбленного связанным, под конвоем солдат, каждый прочел бы мучительную тревогу, волнение и горе, свидетельствующие об ее чувстве. Если бы Скэрти видел отчаяние, которому она предавалась до тех пор, пока не услышала слов гонца, сообщавшего о побеге узника, если бы он увидел, какой радостью озарилось ее лицо, – он понял бы, что Марион беззаветно любит Голтспера.
Но, как ни велика была его досада, что Голтспер ускользнул из его рук, Скэрти утешал себя тем, что так или иначе он отделался от своего соперника. Теперь он может быть спокоен. Голтспер не перешагнет порога усадьбы сэра Мармадьюка, и он, Скэрти, может без помехи идти к своей цели – добиваться руки и сердца его дочери.
Между тем сэр Мармадьюк и его семья по-прежнему проявляли по отношению к своим непрошеным гостям учтивую любезность, хотя всякий наблюдательный человек, хорошо разбирающийся в людских взаимоотношениях, безусловно заметил бы, что эта любезность – вынужденная.
Сэр Мармадьюк руководствовался в своем поведении сознанием опасности, грозившей ему как участнику тайного заговора. Арест Голтспера служил достаточным основанием для таких опасений.
Ему было чрезвычайно тягостно поддерживать какие бы то ни было отношения со Скэрти, но осторожность и вместе с тем надежда, что события могут принять более благоприятный оборот, заставляли его быть терпеливым.
Короля вынудили издать указ – не об избрании нового парламента, но о созыве старого. На этом были сосредоточены надежды и ожидания той партии, к которой недавно присоединился сэр Мармадьюк.
У Марион тоже были все основания не доверять Скэрти, но она заставляла себя быть с ним любезной из любви к отцу. Она смутно чувствовала, что над ним нависла угроза, хотя она ничего не знала о тайном собрании. Сэр Мармадьюк, не желая понапрасну пугать дочь, ничего не рассказал ей об этом. Он просто попросил ее держаться с незваными гостями как подобает любезной хозяйке дома, и Марион, смирив свое высокомерие, покорно подчинилась его требованию.
У Скэрти не было никаких причин обижаться на невнимательность хозяйской дочери; наоборот, она держала себя с ним так приветливо, что он даже склонен был делать из этого весьма лестные для себя выводы.
Так в течение нескольких первых недель пребывания Скэрти в Бэлстроде жизнь в усадьбе текла спокойно, пока одно событие не повлекло за собой некоторых серьезных перемен. Сэр Фредерик Дэйрелл, владелец поместья Фулмир, разослал приглашения на праздник, в программу которого входила соколиная охота. Вместе с семьей сэра Мармадьюка были приглашены и его гости – капитан Скэрти и корнет Стаббс.
Глава 53
НА ОХОТУ!
Первые лучи солнца протянулись над бэлстродским парком. Роса еще сверкала на траве, и могучие каштаны бросали длинные тени на отлогие склоны. Олень, поднявшись со своего мшистого ложа, отправился завтракать на лужайку. Птицы радостно приветствовали наступающий день и веселыми стайками перелетали с одного дерева на другое. Вся природа проснулась.
Хотя час был еще ранний, обитатели усадьбы, по-видимому, не спали. Полдюжины оседланных лошадей были выведены конюхами со двора и стояли перед домом наготове, ожидая своих всадников.
Кроме конюхов, стоявших возле лошадей, здесь были и сокольничие, державшие на руках или на плечах соколов, накрытых колпачками, и доезжачие и егеря с собаками на сворках – все одетые соответственно своему званию.
Марион сидела у себя в комнате со своей кузиной Лорой Лавлейс. Обе были в шляпах с высокой тульей, в плотно облегающих зеленых бархатных амазонках, с хлыстами в руках, затянутых в замшевые перчатки. Они ждали, когда их позовут садиться на лошадей.
– Уолтер говорит, что охота будет удачная, – сказала маленькая Лора, сияя от удовольствия и оживленно расхаживая по комнате. – Он говорит, на озерах уже давно никто не был и что там сейчас целые выводки цапель, бекасов, вальдшнепов, куликов. То-то порезвятся наши кобчики и соколы! Вот будет весело!
– Да, конечно, для тех, кто может забавляться этим.
– Как, Марион, ты же так любишь соколиную охоту! Ведь ты даже ездила охотиться одна!
– Ах, Лора, и охота и многое другое гораздо приятнее в одиночестве, чем в компании, которая тебе не нравится.
– Ну, что ты, Марион! Неужели среди этого избранного общества, в котором мы сегодня будем, не найдется ни одного приятного человека?
– Ни одного... насколько мне известно.
– Как! А наш любезный гость, который будет сопровождать нас, – капитан Скэрти?
– Я думала, ты скажешь: корнет Стаббс!
– Ха-ха-ха! Ну нет! Он слишком туп, чтобы мне могло быть приятно в его обществе.
– А капитан Скэрти слишком остер, чтобы я могла находить удовольствие в его обществе. Сказать по правде, я даже предпочитаю ему Стаббса, несмотря на его ужасное имя.
– Ты шутишь, Марион? Стаббс... Стаббс... корнет Стаббс! Или даже полковник Стаббс, все равно! Подумать только, миссис Стаббс! Нет, ни за что на свете я не согласилась бы стать леди Стаббс! Нет, даже за герцогскую корону!
– Ну, если бы пришлось выбирать между Стаббсом и Скэрти, право, я не знаю, кто из них хуже.
– Ну что ты говоришь, Марион! «Скэрти» все-таки звучит как-то воинственно. Мне даже кажется, что человек с таким именем может быть героем.
– А мне кажется, что человек с таким именем может быть трусом. И он такой и есть.
– Как! Наш капитан Скэрти? Что ты! Все считают его таким достойным кавалером, и он так хорошо держит себя! Сначала он был немножко грубоват, я признаю это. Но потом, право же, он вел себя в высшей степени благородно. А уж по отношению к тебе, Марион, он проявляет такое исключительное внимание, что, казалось бы, мог заслужить твое расположение.
– Скажи лучше, мое глубочайшее отвращение, это будет ближе к истине. Действительно, он его заслужил!
– Во всяком случае, ты этого не показываешь. Я столько раз видела тебя в обществе капитана Скэрти очень веселой. Уверяю тебя, у вас обоих был очень довольный вид!
– Вынужденное довольство. Улыбка на губах не всегда означает радость, Лора, и вежливый разговор отнюдь не доказывает расположения. Ты видела, что я вежлива с капитаном Скэрти, ничего более, и для этого у меня есть основания.
– Основания?
– И серьезные основания, милая Лора. Если бы не это, я не поехала бы сегодня на охоту, и тем более с таким спутником, как он. Быть может, в твоих глазах, крошка, капитан Скэрти – герой, но это герой не моего романа, и ты знаешь это.
– Знаю, знаю, душечка Марион! Ведь я только шучу. Я знаю, что капитан Скэрти не твой герой. Имя твоего героя Генри Голтспер.
– Да, это правда. Но берегись, болтушка! Никому об этом ни слова! Если ты только проговоришься, так и знай, я расскажу Уолтеру, как ты восхищаешься капитаном Скэрти или корнетом Стаббсом! К кому из них ты хочешь, чтобы он тебя ревновал?
– О Марион, ни слова Уолтеру о Стаббсе! Ты знаешь, я думаю, он уже немного ревнует к нему. Ему не нравится, что он так ухаживает за мной, да и мне тоже, но я ничего не могу с этим поделать: ведь мы встречаемся с ним по крайней мере четыре раза в день. Я думала, после того как я ответила ему отказом, все будет кончено и он оставит меня в покое. Оказалось, что нет! Представь себе, он по-прежнему продолжает за мной ухаживать как ни в чем не бывало! Прошу тебя, не огорчай Уолтера, а то еще он вызовет его на поединок, и...
– ...и храбрый корнет снесет Уолтеру голову?
– Нет, этого он не сможет сделать, хоть он и больше Уолтера. Но я уверена, что Уолтер гораздо храбрее его. Он вовсе не так отважен, этот отвратительный наглец!
– Как, он был резок с тобой?
– Да не совсем так... просто он, по-видимому, не понимает, что значит быть вежливым. Вот капитан Скэрти – совсем другое дело. Он вежливый.
– Да, пожалуй.
– Дороти Дэйрелл считает его совершенством. Я уверена, что она влюблена в него. Зачем она так часто ездит в Бэлстрод, если не для того, чтобы повидаться с ним? Я уверена, что она приезжает вовсе не ради кого-нибудь из нас.
– Пусть себе приезжает, если это ради того, о ком ты говоришь!