«Гранаты к бою!» — мысленно скомандовал себе Арчи.

Глава 30

Почти в девять утра Сьюзен проснулась с острой болью в голове и подступающей к горлу тошнотой. Накануне она прикончила бутылку «Пино нуар» целиком на пустой желудок. Ну для чего, скажите на милость, причинять себе подобные страдания? Девушка медленно, «чтобы не расплескать», привела себя в сидячее положение, голышом доковыляла до ванной, налила полный стакан воды, запила три таблетки ибупрофена, затем почистила зубы. Ночью с порезанного пальца слетел лейкопластырь. Сьюзен брезгливо посмотрела на красную болячку, сунула палец в рот и пососала с минуту, пока порез стал почти не заметен.

– Мы еще не приступили к ужину. Конечно, о важных делах можно поговорить на comissatio, – добавил Красс, – но после пира мне хотелось бы расслабиться. К тому же, опрокинув в себя несколько кубков, ни один из нас не сможет всерьез рассуждать о насущных римских делах, почему я и завел этот разговор сейчас.

Потом прошлепала босыми ногами на кухню и поставила на плиту кофейник. Вернувшись в гостиную, села на синюю софу Великого писателя. Солнце заглядывало в комнату через выходящее на север окошко только к концу дня, но можно было видеть голубое небо над крышей расположенного напротив дома. Длинные причудливые тени упали на стену и тротуар внизу. Яркий солнечный свет всегда вызывал у Сьюзен тревожное чувство. Она почти допила вторую чашку кофе, когда в дверь кто-то позвонил.

Цезарь размышлял о выборах. Предстояло выбрать тридцать квесторов на будущий год. А квесторство открывало дорогу в Сенат, где решались важнейшие вопросы. Сенат был единственным местом, где он, несмотря на проигранные суды, мог бы попытаться изменить Рим, где можно было добиться справедливого распределения прав, земель и богатств, к чему всегда призывали популяры. Тем более после смерти Сертория. Популярам не помогло ничто – ни суды, ни вооруженные восстания. Действовать можно только через Сенат, но…

Сьюзен закуталась в кимоно и отворила. Перед ней стоял детектив Генри Собол. Кожа на его свежевыбритой голове блестела.

– Дело в том, что у меня нет средств на выборы, – отозвался он наконец.

Действительно, это стоило очень дорого. Расходы на подготовку к выборам выходили за пределы его возможностей, как бы сильно он ни стремился попасть в избранный круг.

— Мисс Уорд, вы можете уделить нам несколько часов?

Красс посмотрел ему в глаза.

Цезарь выдержал этот взгляд.

— А в чем дело?

Лабиен наблюдал за обоими.

Тертулла смотрела только на Цезаря.

— Шеридан все объяснит. Он остался в машине. У вас тут припарковаться негде, всю улицу заставили долбаные яппи.

– На прямой вопрос ты дал прямой ответ, – одобрительно заметил Красс. – Мне это нравится. Думаю, мы поймем друг друга. Ты прав, выборы – дорогое удовольствие: многочисленные пиры, которые приходится устраивать, чтобы заручиться голосами избирателей, подарки, которые необходимо преподнести членам тридцати пяти трибутных комиций, выбирающих квесторов, – пропуск на игры или что-нибудь еще. Все это предполагает громадные траты, ведь нужно собрать достаточно голосов, чтобы опередить остальных кандидатов.

— Да, с ними сладу нет. Мне нужно несколько минут, чтобы одеться.

– Верно, – подтвердил Цезарь. – Многие римляне разделяют мои взгляды, но большинство избирателей в конечном итоге отдают свой голос в обмен на ужины и подарки, а значит, выборы мне не по плечу. Сулла отнял почти все имущество у семьи Юлиев, а также у семьи моей жены. Мое участие в судах не помогло мне обрести друзей, которые могли бы помочь с деньгами. И наконец, изгнание, к которому добавилось похищение пиратами, принесло множество долгов. Я получил деньги для выкупа, затем возвращал долги тем, кто мне помогал, а потом за время своего путешествия понес много расходов. Я не вижу, откуда взять средства для участия в квесторских выборах.

– Я могу одолжить тебе столько денег, сколько потребуется, – внезапно произнес Красс.

Собол по-джентльменски склонил бритую голову.

Все притихли.

Даже младшие сыновья Красса, болтавшие о чем-то друг с другом, внезапно смолкли, сознавая важность этой минуты.

— Я подожду вас здесь.

– Поскольку мы ведем откровенный разговор, – сказал Цезарь, – я спрошу прямо: чего ты хочешь взамен?

Сьюзен закрыла дверь и прошла в спальню. Поймала себя на том, что улыбается. Отлично! Значит, расследование сдвинулось с мертвой точки. А у нее будет новый материал для очерка. Влезла в туго обтягивающие джинсы, надела черно-белополосатую блузу с длинным рукавом, обладавшую, как ей казалось, французским колоритом, и несколько раз провела по розовым волосам массажной щеткой.

– Сенат – это место, где решается все, – кивнул Красс. – А у меня много дел. Скажем так: чем надежнее моя поддержка в Сенате, тем лучше для моих начинаний, как гражданских, так и… военных. Для выборов в квесторы тебе понадобятся голоса различных триб. Я же рассчитываю на голоса сенаторов в государственных и торговых вопросах. Это одно и то же, просто на разном уровне.

Потом нырнула в шкафчик за парой ковбойских сапог, схватила цифровой диктофончик, блокнот и бросилась к выходу, на бегу засовывая в сумочку флакон с ибупрофеном.

– А уровень определяется количеством денег, – заключил Цезарь.



– Верно, – согласился Красс, – но есть и другие соображения, которыми нельзя пренебрегать. Я не желаю видеть в Сенате кого попало. Мне не нужны слабые, трусливые, косноязычные. Ты смел, решителен и отлично владеешь ораторским искусством. Я не делаю подобных предложений первому встречному. Свою храбрость ты проявил в сражениях на Востоке, получив за них гражданский венок, а также в походе против Спартака. Ты поступил мужественно, бросив вызов Сулле и рискуя при этом собственной жизнью, и блистал своим ораторским мастерством на судах над Долабеллой и Гибридой.

– Но я их проиграл, – заметил Цезарь с улыбкой, исполненной печали и горечи.

«Краун-виктория» Собола стояла перед домом Сьюзен с работающим двигателем. Арчи сидел на переднем пассажирском сиденье и просматривал папки с материалами расследования. Весеннее солнце казалось почти белым на чистом, бледно-голубом небе, и в его сиянии машина блестела и сверкала никелированными деталями. Садясь на заднее сиденье, журналистка с досадой посмотрела вверх — опять эта долбаная чудесная погода!

– Многие сенаторы начинали свое восхождение с провала. Выносливость – ключ к любому успеху, – заверил Красс и, видя, что собеседник молчит, задал вопрос еще прямее: – Согласится ли Цезарь надеть белую тогу, тогу кандидата в квесторы, на выборах будущего года?

Цезарь ответил не сразу. Затем проговорил, взвешивая каждое слово:

— Доброе утро! — поздоровалась она с Арчи, надевая темные очки внушительного размера. — Что случилось?

– Кое-кто не желает видеть меня в Сенате. В частности, Помпей.

— Вы написали Греттен Лоуэлл, — ровным голосом произнес детектив.

– Все эти люди мешают моим делам и интересам. Я приглашаю тебя войти в Сенат, а не отдыхать на побережье близ Неаполя. – Красс склонился к Цезарю. – Ты воображаешь, что познал войну, юноша, побывав в нескольких сражениях. Но ты пока ничего не видел. Вот окажешься в Сенате – и сразу узнаешь, что такое настоящая война.

Цезарь уловил вызов, но не дрогнул. Он поднял кубок, пристально глядя в глаза хозяину, чьими щедротами ему, видимо, предстояло пользоваться во время подготовки к выборам.

— Угу.

– За белую тогу! – провозгласил он.

– За белую тогу! – подхватил Красс, тоже взяв кубок.

— Я просил вас не делать этого.

К ним присоединились Лабиен, Тертулла и сыновья Красса.

— Просто хотела собрать побольше фактов, — стала объяснять Сьюзен. — Это моя профессия.

Дальше ужин вышел непринужденный: никто больше не задавал острых вопросов и не высказывал внезапных предложений. В положенный час Цезарь и Лабиен простились с Крассом и снова оказались на Аппиевой дороге, которая вела назад в сердце Рима. По обеим сторонам опять потянулись зловещие кресты, на которых висели казненные, осмелившиеся восстать против Рима.

— Так вот, ваше письмо и ваши статьи заинтриговали ее. Она пожелала встретиться с вами.

Когда они отошли подальше от виллы Красса, Лабиен оглянулся, убедился, что их не слышат даже охранники, и спросил:

Девушка забыла о головной боли.

– Гай, что задумал Красс?

— Честно?

Цезарь покачал головой. Он тоже напряженно размышлял обо всем, что говорилось на ужине.

— Ну так как, согласны?

– Это государственные дела, друг мой, – объяснил он. – Красс наносит ответный удар Помпею и Сенату. Помпея вознаградили триумфом за победу в Испании, а также за мнимый разгром Спартака, в то время как Крассу досталась только овация. Хотя оба – консулы этого года, такое поведение сенаторов оскорбительно для Красса. Его унижают, он не может сидеть сложа руки, а потому решил ввести в Сенат того, кого его противники ненавидят больше всего на свете, то есть меня. Он мстит и одновременно показывает свою силу, приглашая меня вступить в Курию.

– Но ты будешь в вечном долгу перед Крассом, – возразил Лабиен.

Сьюзен возбужденно прильнула к передним сиденьям.

– Клянусь Геркулесом, главное – попасть в Сенат! За это я буду вечно ему благодарен. Впрочем, говорить «вечно» слишком… самонадеянно.

– Ладно, как хочешь, но… не хватает одной мелочи, чтобы твое присутствие в Сенате принесло хоть какие-то плоды, – заметил Лабиен. Цезарь наморщил лоб в немом вопросе. – Ты должен победить на выборах.

– Я выиграю, – заверил его Цезарь. – Народ меня любит. Мне не хватало денег, но вопрос неожиданно решился… И сейчас я сожалею лишь об одном.

— Вы, наверное, шутите! А когда? Прямо сейчас?

— Мы с Генри как раз туда направляемся.

– О чем? – осведомился Лабиен.

— Так поехали! — восторженно воскликнула Сьюзен. Глядишь, у нее, может, в итоге целая книга получится!

Цезарь остановился и посмотрел ему в глаза. Между ними изначально существовало различие; прежде ни он, ни Лабиен не придавали ему ни малейшего значения, но в тот вечер оно стало как никогда очевидно.

Арчи обернулся к журналистке, и лицо его показалось таким измученным и серьезным, что весь ее детский восторг мгновенно испарился.

– Мне искренне жаль, что Красс не предложил денег нам обоим, чтобы мы могли попасть в Сенат, – сказал Цезарь.

Лабиен покачал головой, словно желал облегчить совесть Цезаря:

— Греттен помешанная! У нее к вам только один интерес — подчинить своему влиянию и использовать. Если хотите поехать с нами, вам придется делать то, что я скажу, и вести себя очень сдержанно.

– Мы оба знаем, почему он так поступил.

Сьюзен мгновенно напустила на себя важности.

Но в тот вечер Цезарь желал полной ясности:

— Я вообще славлюсь своей сдержанностью в профессиональных кругах.

– Потому что ты плебей, а я патриций.

— Похоже, я сильно пожалею, что затеял все это. — Шеридан повернулся к Генри.

– Вот именно. Плебей может попасть в Сенат, но для него это гораздо сложнее, и потом, он всегда будет сенатором второго сорта, с которым почти не считаются. Сенат – твой путь, но не мой.

Тот ухмыльнулся, опустил со лба на нос темные очки-«капельницы» с зеркальными стеклами и тронул машину с места.

— А кстати, как вы меня разыскали? — буркнула Сьюзен, когда выехали на автостраду, ведущую на юг.

– Верно, это не твой путь, – подтвердил Цезарь, – но знаешь что?

— Мы же сыщики.

– Говори.

Хорошо, что Йен не остался у нее накануне вечером! На «чердаке» особенно не спрячешься, и если бы Генри увидел его, обязательно рассказал Шеридану. А Сьюзен не хотела лишний раз напоминать о том, что трахается со своим начальником. Лучше бы Арчи вообще забыл о ее признании!

– Я придумал, как нам быть. – Глаза у Цезаря засияли. – Я войду в Сенат, а ты станешь тем, чем никогда не смогу быть я как патриций. Ты будешь плебейским трибуном, я – сенатором, и вместе мы сможем все изменить.

Лабиен расхохотался, и Цезарь тоже.

— Удачно получилось, что у меня в гостях никого не было, — сказала Сьюзен. — Бросила все и поехала!

– Вижу, ты все просчитал, – сказал Лабиен, тыльной стороной ладони отирая слезы с глаз.

– Просчитал, но пока ничего не сделал, – отозвался Цезарь и снова засмеялся.

Ей показалось с заднего сиденья, что Генри улыбнулся. Арчи продолжал невозмутимо читать документы. Ее лицо вспыхнуло.

Оба зашагали дальше.

По обеим сторонам Аппиевой дороги тянулись кресты. У подножия каждого горел факел, так что казненные были видны не только днем, но и ночью.

Ехать до тюрьмы предстояло около часа. Сьюзен откинулась на спинку сиденья, сложила руки на груди и заставила себя молча смотреть в окно. Но долго так продолжаться не могло.

– Во имя Геркулеса, мы поступили нехорошо! – сказал вдруг Цезарь.

– Что ты имеешь в виду?

— Слушайте, парни, — начала она, — а вы знаете, что Портленд сначала чуть не назвали Бостоном? Двое отцов-основателей города даже монетку на спор бросали. Один был из Портленда в штате Мэн, а второй из Бостона. Угадайте, который победил? — Ей никто не ответил. Она потеребила белую бахрому на дыре в своих джинсах и добавила: — Странное совпадение. Потому что Портленд часто называют Бостоном западного побережья.

– Нельзя смеяться рядом с казненными. Не важно, были они рабами или нет, главное – они храбро сражались. И заслуживают не безразличия, а уважения.

– Вот как? – удивился Лабиен. – Да, они храбро сражались, но все же были рабами.

Арчи продолжал читать. Почему она никак не может избавиться от своей болтовни? Сьюзен мысленно поклялась не произносить ни слова до тех пор, пока кто-то из детективов сам к ней не обратится.

– Спартак был гладиатором, а гладиаторам, которые отважно бьются и одерживают много побед, Рим дарует свободу.

Это была одна из самых молчаливых поездок в ее жизни.

– Бесспорно.

– Я не знаю другого гладиатора, который дрался бы с таким мужеством и упорством, который одержал бы столько побед. Если в мире и есть гладиатор, заслуживающий свободы, так это Спартак.



– Может, ты и прав… – неуверенно протянул Лабиен.

– К тому же его восстание привело к кровопролитной войне, такой, что Сенат вынужден был передать начальствование над легионами Крассу, а тот назначил нас военными трибунами. Это положило начало союзу, который теперь, к большому огорчению наших врагов, может привести меня в Сенат. Возможно, я и вправду попаду в Сенат – и все благодаря гладиатору из Капуи, решившему восстать против Рима! Я окажусь в Сенате благодаря Спартаку. Что на это сказать? Хотелось бы думать, что ему удалось уцелеть в битве при Силаре, сбежать и… стать свободным.

Тюрьма штата Орегон располагалась неподалеку от автострады и представляла собой комплекс грязно-серых зданий за высокой стеной, увенчанной колючей проволокой. В ней имелись отделения мужское и женское, строгого и общего режима, а также единственные в штате камеры смертников. Сьюзен неоднократно проезжала мимо этого места по дороге из университета домой, но ей ни разу не довелось побывать здесь. Впрочем, если бы и представилась такая возможность, она бы не поспешила ею воспользоваться. Генри поставил «краун-викторию» на участке, отведенном для служебных машин возле самого входа на тюремную территорию.

– Правда, мы оба знаем, что это маловероятно, если не сказать невозможно, – возразил Лабиен.

– Маловероятно, – признал Цезарь, – но все-таки возможно. Его тела не нашли, а значит, возможно все.

На крыльце административного здания, опершись на перила, стоял мужчина средних лет в отглаженных брюках цвета хаки и тенниске. У него были мягкие черты лица, редеющие волосы и распирающий тенниску живот. На брючном ремне висел сотовый телефон в стильном кожаном футляре. Адвокат, неприязненно подумала Сьюзен. Увидев, как трое вылезают из машины, мужчина направился им навстречу.

Domus Помпея, срединная часть Рима

70 г. до н. э., два дня спустя

— Как она сегодня? — спросил Арчи.

Еще один ужин.

В другом месте.

С другими гостями.

— Злая, как черт, — ответил адвокат. Он был простужен и постоянно вытирал нос белым платком. — Как всегда по воскресеньям. Это она, из газеты?

– Все разрешилось благополучно, – заключил Помпей и вкратце перечислил недавние события: – Серторий разгромлен и убит, восстание рабов подавлено, Сенат даровал мне новый триумф, в то время как Красс, хотя и был избран консулом текущего года, подобно мне, получит только овацию. Все складывается как нельзя лучше.

— Угу.

– Не совсем, – возразил Цицерон, его почетный гость.

Геминий, Афраний и остальные присутствующие стихли. Никто не осмеливался перечить Помпею так откровенно.

Мужчина протянул ей руку — как показалось Сьюзен, кишащую микробами, — и она, несмотря на это, подала свою. У адвоката было короткое твердое рукопожатие, как у человека, которые не сделает лишнего движения без пользы для себя.

Помпей сдержался. Он был счастлив, и никто не мог испортить ему настроение.

— Дарроу Миллер, помощник окружного прокурора.

– Что не так, Марк? – спросил новый консул Рима.

– В город вернулись вожди популяров… например, Цезарь.

— Дарроу? — удивленно переспросила Сьюзен.

– Я знаю. Он разорен и не может вмешиваться в государственные дела, – возразил Помпей.

– Он собирается участвовать в квесторских выборах, – объявил Цицерон, чья сеть осведомителей считалась лучшей во всем Риме. Не было события, слух о котором не дошел бы вскоре до его ушей.

— Ага, — подтвердил тот с невозмутимым видом. — А моего брата зовут Скоупс. И это наш с вами первый и последний прикол.

– На какие деньги? – спросил Помпей.

– На деньги Марка Лициния Красса, – ответил Цицерон. – Став квестором, он окажется одной ногой в Сенате.



– Я знаю. Не стоит объяснять мне римские законы. – В голосе Помпея звучало раздражение. – В любом случае для избрания он должен заручиться поддержкой восемнадцати из тридцати пяти триб, а это не так просто. Посмотрим, что будет в день выборов.

– Я опасаюсь этого дня, – возразил Цицерон и заглушил свое беспокойство долгим глотком вина.

Мужчины быстро зашагали явно привычной для себя дорогой по широким коридорам административного здания, огибая углы, поднимаясь по лестницам, так что Сьюзен едва успевала за ними. Два раза их останавливали охранники на контрольно-пропускных пунктах. На первом проверили документы и поставили штампы на тыльной стороне ладони. Генри и Арчи сдали личное оружие и прошли мимо охранников, не прерывая своего разговора. Один из часовых преградил путь Сьюзен, отставшей на несколько шагов. Маленький и жилистый, он стоял перед ней, картинно уперев кулаки в бедра.

L

— А вам что, инструкции не писаны? — Охранник, будто ребенку, раздельно отчеканил слова, глядя снизу вверх, поскольку был ниже ростом.

Корабль

Сьюзен мгновенно ощетинилась.

— Все в порядке, Рон, — вмешался Арчи, оборачиваясь. — Я присмотрю за ней.

Верхнее море

Маленький охранник, будто раздумывая, скользнул взглядом в сторону детектива, затем кивнул и отступил к стене.

70 г. до н. э.

— Никому нет дела до инструкции, — проворчал он.

Идалия стояла на палубе вместе с другими женщинами из войска Спартака и ранеными бойцами.

— Чем я ему не угодила? — спросила Сьюзен, догнав своих спутников.

Они плыли на корабле киликийских пиратов, которые вернулись к берегам Италии через несколько недель после разгрома рабов, когда основные силы римского флота отправились на Восток, чтобы продолжить борьбу с Митридатом Понтийским. Пираты знали, что выжившие беглецы прячут в своих одеждах сокровища, награбленные в последние годы, и готовы отдать все это, лишь бы выбраться из Италии, где легионеры охотились на них, как на крыс, и распинали в назидание остальным рабам.

Идалия возглавила крошечный отряд беглецов и договорилась с пиратами, что те за плату переправят в Грецию ее, раненого Спартака и еще нескольких выживших. Пираты могли отобрать деньги и убить их или передать римлянам, но перевозка беглецов была выгодным делом. Если станет известно, что пираты не выполняют уговора, к ним больше не будут обращаться. Таким образом, плавание шло своим чередом, без неожиданностей – например, столкновений с римскими кораблями.

— Они не любят, когда посетители одеты в синие джинсы, — объяснил Арчи. — Тюремная роба тоже цвета индиго, а потому возможны недоразумения.

Но потом случилась очередная беда.

— Однако их индиго наверняка не такое стильное, как мое.

Вскоре после отплытия Идалия сообщила капитану, пиратам и рабам, что Спартак не справился с кровопотерей, а также заразой, осложнившей заживление гниющих ран, и в конце концов…

— Вы не поверите, какой творческий потенциал заложен в зэках! — улыбнулся Шеридан.

– …Он умер, – сказала девушка, сглатывая слюну, а вместе с ней ярость и боль. Слезы застилали ей глаза.

Они подошли к металлическому детектору, и мужчины опять миновали его без всяких осложнений. Однако дородная охранница жестом велела Сьюзен обождать.

Вот почему они собрались на палубе – рабы, желавшие проститься с великим вождем, и пираты, полные восхищения и любопытства.

— На вас есть бюстгальтер? — спросила она.

Завернутое в окровавленную простыню тело фракийца лежало на дощатой палубе.

Девушка вспыхнула.

Шестеро рабов подняли труп и сбросили в море через парапет левого борта.

Несколько мгновений все стояли неподвижно, глядя на водную гладь, бесследно поглотившую тело. Но вскоре разошлись: пираты вернулись по местам, чтобы править кораблем, а сгорбленные, охваченные смертной тоской рабы спустились в трюм.

— Простите?

Только Идалия оставалась на палубе, глядя в море. Разве мертвые не всплывают? Возможно, тело покажется позже. Она не знала. Она ничего не знала о море. И, сколько ни всматривалась в горизонт, не видела ничего, кроме воды, воды и воды.

Такой обряд не был достоин человека, на борьбу с которым Риму пришлось призвать более двадцати легионов, но ничего больше она не могла ему предложить.

Охранница смотрела со скучающим видом.

Идалия опустила глаза и вздохнула, затем повернулась, зашагала по палубе и тихо спустилась в трюм. Никто ее не беспокоил. Пираты смотрели на нее с вожделением, но держали себя в руках: будучи женщиной Спартака, она обладала тайной властью, которую признавали даже матросы.

Оказавшись в трюме, она обошла раненых, поправила простыни и проверила повязки, бормоча слова утешения.

— Бюстгальтеры с проволочными вставками запрещены — на них срабатывает металлический детектор.

– Скоро мы приплывем в Грецию, и все будет хорошо, – говорила она, хотя будущее было туманным и грозным.

Возможно, Сьюзен только померещилось, что все разом уставились на ее грудь.

Измученная порывами чувств и напряжением, скопившимся за эти недели, Идалия улеглась в углу трюма рядом с раненым, на которого никто не обращал особого внимания, – он целыми днями спал и почти не ел похлебку, которую девушка предлагала ему время от времени.

Идалия закрыла глаза, погрузившись в раздумья: весть о случившемся на корабле скоро дойдет до Рима, киликийские пираты не замедлят разболтать всем и каждому, что великий Спартак умер на одном из их кораблей от ран, полученных в последней битве, и его тело покоится на дне моря. Да, отныне для Рима Спартак будет мертв.

— A-а… Нет. Я ношу только кружевные лифчики. Знаете, мне всегда очень трудно найти подходящий размер. Чтобы чашечки маленькие, а бретельки широкие. Вот. — Она радостно улыбнулась. У охранницы были огромные груди. Арбузные. Ей, наверное, тоже неимоверно трудно найти свой размер.

Идалия сглотнула. У нее пересохло в горле.

Охранница с секунду молча смотрела на Сьюзен, потом округлила глаза и с терпеливым вздохом спросила:

— На вас есть бюстгальтер с проволочными вставками?

Владение тайной вызывало жажду.

— Нет.

Она потянулась за миской с водой, стоявшей на полу, и сделала большой глоток. Затем положила руку на лоб забытого всеми раненого. Лихорадка прошла, и это вселяло надежду, хотя в следующий миг она пришла в смятение: а что, если?..

— Так проходите же наконец через этот чертов металлический детектор!

Она откинула простыню, проверила пульс спящего, ощупала грудь в поисках сердца, но ничего не почувствовала.



Совсем ничего…

— Вот мы и пришли. — Арчи открыл серую, без всяких надписей, дверь. Сьюзен вошла следом, за ней Генри и помощник прокурора.

И все же… нет, она ошиблась… пульс был.

Успокоившись, она послушала, как отчетливо и гулко стучит у раненого в груди: так бьется сердце свободного человека.

Они очутились в тесном помещении с низким потолком и голыми бетонными стенами. В одну из них был вмонтирован внушительный экран с односторонней видимостью, через который просматривается соседняя комната. Прямо как в кино. Журналистка пришла в восторг. Вплотную к экрану стоял длинный металлический складной стол, оставляющий в помещении полосу свободного пространства чуть шире, чем проход между креслами в самолете. За столом сидел молодой латиноамериканец лицом к монитору компьютера и телевизору, на который картинка поступает с камеры, установленной в соседней комнате. Он успел аккуратно разложить перед собой завтрак, купленный в «Тако-белл» — стопка белых салфеток, рядок пакетиков с острым соусом, один наполовину съеденный тако, второй дожидается своей очереди. Замкнутое помещение пропахло пережаренной фасолью и дешевыми приправами.

LI

— Это Рико, — представил Арчи охранника.

Discedite, quirites![64]

Марсово поле, Рим

Рико широко улыбнулся Сьюзен.

— Я его партнер, — уточнил он.

Конец 70 г. до н. э.

— Как? Я думала, Генри партнер? — удивилась журналистка.

Дни проходят. Им на смену приходят новые дни. Все случается в свое время. И рано или поздно происходит то, чего мы боялись.

Настал день, которого боялся Цицерон, – день, когда предстояло избрать двадцать квесторов будущего года. Должность квестора, как известно, обеспечивала прямой доступ в Сенат.

— Не-а! — продолжал улыбаться Рико. — Генри напарник. А я — партнер.

Члены тридцати пяти триб, имеющих право голоса, собирались на Марсовом поле, самом большом общественном пространстве в Риме. Но во время подобных выборов даже там становилось тесновато.

Кандидаты, облаченные в белые тоги, имели право обратиться к народу с краткой речью. Цезарь ограничился тем, что напомнил о своих военных подвигах на Востоке и в сражении со Спартаком, о гражданском венке и отстаивании справедливости в римских судах, которые он стремился избавить от давления всесильного Сената. По прямому указанию Красса, который предупреждал его об опасности слишком резких высказываний, Цезарь не стал критиковать преобразования покойного Суллы и поддерживать требования популяров.

Шеридан тоже нехотя улыбнулся.

– Победа на выборах, юноша, – говорил Красс, – зависит не только от голосования единомышленников, но прежде всего от доверия тех, кто в тебе сомневается: надо, чтобы им захотелось дать тебе возможность. Не отпугивай их.

Цезарь последовал его совету.

— Подождите здесь. Я вернусь за вами через минуту. — Повернулся и вышел.

— Знакомьтесь — королева Зла. — Рико показывал подбородком на окно в соседнюю комнату.

Цицерон, Помпей, Катилина и другие сенаторы, в том числе старик Метелл, прогуливались по Марсову полю. Присутствие стольких patres conscripti на квесторских выборах было необычно и объяснялось тем, что в списке кандидатов фигурировал Цезарь, – всем хотелось знать, как пройдут выборы.

– Его не выберут, – сказал Сура Катилине.

Девушка подошла поближе и впервые смогла хорошенько разглядеть Греттен Лоуэлл собственной персоной. Вот она сидит, полная достоинства и грации, которые не отняли даже синие тюремные штаны и рубашка с надписью «узник» на спине. Сьюзен, конечно же, не раз видела эту женщину на снимках. Средства массовой информации обожают размещать фотографии обворожительной серийной убийцы. Сенсационное сочетание! Греттен Лоуэлл словно утверждает своими фото: все прекрасные женщины способны на убийство! Но теперь Сьюзен убедилась, что в жизни она еще великолепнее. Большие бледно-голубые глаза; симметричные до совершенства черты лица, имеющего форму сердца, с восхитительным подбородочком; широкие скулы, точеный нос. На белой коже ни кровинки. Белокурые волосы, очень светлые во время ареста, приобрели более темный оттенок; сейчас они стянуты в хвост высоко на затылке, обнажая длинную аристократическую шею. Греттен была не красивая. Этому слову не хватает емкости, чтобы описать ее внешность. «Красивая» предполагает земное, близкое, доступное. Лоуэлл обладала красотой возвышенной, непостижимой, божественной. Не просто прекрасна, но могущественно прекрасна. Она излучала великолепие. Околдовывала.

– Думаешь? – загадочно ответил тот. – Что ж, скоро узнаем. Цезарь непокорен по своей природе, это бунтарь. Было бы хорошо… привлечь его на нашу сторону.



Сура кивнул.

Цицерон и Помпей прогуливались молча.

Сьюзен, прикипев к экрану взглядом, наблюдала, как в комнату вошел Арчи с опущенной головой, держа под мышкой папку с документами. Повернулся, чтобы закрыть за собой стальную дверь, и помедлил секунду, словно собираясь с духом. Вот он сделал глубокий вдох, расправил плечи и обернулся к женщине за столом. Лицо у него было довольное и приветливое, как будто на встрече с давней подругой за чашкой кофе.

– Discedite, quirites! – провозгласил магистрат, председательствовавший на выборах.

— Привет, Греттен.

Услышав сигнал, члены триб начали расходиться по загонам, образовывавшим сложную сеть. У каждой трибы имелся свой загон. Наконец голосующие распределились по участкам. Теперь каждый гражданин по очереди должен был пересечь длинный узкий мост, ведший от его участка туда, где стоял сборщик голосов. Сборщику от каждой трибы придавались несколько наблюдателей, следивших за тем, чтобы голосование было честным, и помогавших подсчитывать голоса.

— Доброе утро, милый. — Она кокетливо наклонила голову и улыбнулась. От внезапной смены выражения чудесное лицо стало еще ярче. Эта улыбка не имела ничего общего с заученной гримасой королевы красоты. В ней светились искренняя радость и душевное тепло. Или же, спохватилась журналистка, она была очень и очень талантливой королевой красоты. Когда Греттен убрала руки с колен и положила на стол, стало видно, что они скованы цепью. Сьюзен выгнула шею и разглядела, что на ногах у нее тоже кандалы. Волшебные глаза Лоуэлл игриво округлились.

— Ты принес мне что-нибудь? — спросила она Арчи.

Каждый гражданин, пересекая мост, передавал сборщику листок папируса, на котором было написано имя кандидата. Листок помещался в объемистую корзину. Триба представляла собой отдельную избирательную единицу, а потому учитывались не все голоса, полученные кандидатом от всех триб: его имя должно было войти в двадцатку тех, кто набрал наибольшее число голосов от каждой трибы. Только тогда он получал голос этой трибы. Тридцать пять триб. Несколько недель назад Помпей напомнил Цицерону, что каждому кандидату нужны голоса не менее чем восемнадцати триб из тридцати пяти.

— Я приведу ее через минуту, — ответил тот, и Сьюзен с содроганием поняла, что речь идет о ней.

Это было нелегко.

Шеридан подошел к столу, открыл принесенную папку и очень аккуратно разложил на столе перед Греттен пять фотокарточек размером восемь на десять.

Немалую роль играл личный авторитет. Члены трибы не желали опозориться в том случае, если кандидата не выберут. Триба семьи Юлиев называлась «Фабия», и несколько недель Цезарь старался принимать в своем доме как можно больше ее представителей. Он не скупился на дары и подношения, званые обеды и пиры, куда приглашались члены Фабии и других триб. Все деньги, которые выдал Красс, ушли на попытку привлечь избирателей.

— Которая из них?

– Тебе следует покинуть Субуру и поселиться поближе к Форуму, в доме, более достойном кандидата в квесторы, желающего попасть в Сенат, – посоветовал Красс.

Греттен некоторое время продолжала смотреть ему прямо в глаза, умело сохраняя на лице маску добросердечности. Затем, едва-едва опустив взгляд, протянула руку и ладонью накрыла один из снимков.

Это был единственный совет Красса, которому Цезарь не последовал. Ко всеобщему удивлению, он остался в своем старом, можно даже сказать ветхом, доме с потрескавшейся мозаикой, в сердцевине густонаселенного бедного квартала. И не потратил ни денария на покраску стен и устранение повреждений, чтобы не оскорбить множество гостей, приходивших к нему в эти недели. Он тратил деньги на другое – обновил свой гардероб, неизменно облачался в непривычные для римлян восточные ткани ярких цветов, что привлекало к нему всеобщее внимание во время прогулок по городу и отличало его от прочих горожан в те дни, когда он не надевал тогу кандиду. Других личных расходов у него не было.

Начался подсчет голосов.

Не имело значения, насколько велики городские или сельские трибы, многочисленны они или нет; не учитывалось и то, что богатые граждане сельских триб имели средства, чтобы посетить Рим в день выборов, а те, кто победнее, не могли позволить себе подобной роскоши. Голосование всегда было очным.

— Эта. — Ее улыбка стала шире. — А теперь поиграем?

– За него проголосуют городские трибы, – сказал Цицерон. – Проживание в Субуре сделало его популярным среди горожан.

– Городских триб всего четыре, – возразил Помпей.

— Я сейчас вернусь, — ответил детектив.

Цицерон промолчал.



Подсчет голосов занял много времени.

Он вернулся в помещение с наблюдательным экраном и продемонстрировал всем фотокарточку, указанную Греттен. Это был портрет девушки лет двадцати, латиноамериканки с коротко подстриженными черными волосами и глуповатой улыбкой. Одной рукой она обнимала кого-то, чье изображение отрезали, а второй показывала два растопыренных пальца.

Когда он наконец завершился, председательствующий магистрат стал зачитывать имена кандидатов, набравших голоса восемнадцати или более триб.

— Это она, — сказал Арчи.

– Сульпиций Руф! – провозгласил он.

— Кто? — не поняла Сьюзен.

Люди, собравшиеся на Марсовом поле, слушали его, затаив дыхание.

Рико повернулся к ней, не вставая со стула.

Прозвучало много других имен.

Цезарь стоял рядом с Лабиеном посреди участка, отведенного для трибы Фабия, не смея поднять глаз, уставившись в землю, сложив руки на груди.

— Глория Хуарес. Девятнадцать лет. Студентка. Пропала в 1995 году в Юте. Греттен назвала ее нам сегодня утром. И согласилась рассказать, где искать тело, если мы привезем вас к ней.

Новые и новые имена.

Осталось семь.

Сьюзен опешила.

Следующее имя также принадлежало другому кандидату.

— А почему меня?

Лабиен положил руку Цезарю на плечо.

Тот кивнул: он был признателен за поддержку.

— Это я виноват, — вмешался Арчи. Он помолчал, медленно и устало моргая, провел рукой по темным волосам, взглянул на потолок и продолжил: — Греттен почти полгода отказывалась назвать нам очередную жертву. Я предложил напечатать в «Орегон гералд» серию очерков обо мне, чтобы встряхнуть ее немножко. Она очень ревнива. Подумал, если в газете появятся некоторые подробности моей личной жизни, ей покажется, что я слишком сблизился с журналисткой… — Шеридан медлил, подбирая слова. — И решит возобновить сотрудничество в знак расположения ко мне.

Еще одно имя.

Тоже мимо.

Сьюзен окинула присутствующих ошеломленным взглядом. Те внимательно смотрели на нее и ждали реакции.

— Но какое отношение имею я к мертвому телу?

Осталось пять имен.

Арчи беспомощно пожал плечами:

Цезарь сглотнул. Он был убежден, что вел себя правильно и многих склонил на свою сторону, но, возможно, ошибался, считая, что этого достаточно.

Еще одно имя.

— Последний год она соглашалась разговаривать только со мной. Мне и в голову не приходило, что ей захочется встретиться непосредственно с вами.

И снова не он.

Осталось четыре имени.

Ее использовали! Горячая волна обиды окатила Сьюзен. Шеридан использовал ее! Она сделала шаг назад. Детектив воспользовался ее доверием в своих интересах. У девушки возникло неприятно знакомое ощущение. В комнате повисло тяжелое молчание. Журналистка вцепилась в прядь волос за ухом и с силой потянула, намотав на палец, так что стало больно. Дарроу, помощник прокурора, потер ладонью багровую шею и чихнул. Рико уставился на недоеденный завтрак. Генри прислонился плечом к стене, скрестив руки на груди, и ждал какого-нибудь сигнала от Арчи. Они все знали! От этого ей стало еще хуже.

Быть может, ему стоило прислушаться к совету Красса и занять роскошный особняк в срединной части города, неподалеку от Форума, повысив тем самым свой авторитет в глазах римского общества. Однако ему хотелось сохранить близость с народом и причастность к делу популяров, и он остался в Субуре, среди узких и грязных улиц, пропитанных кровью Рима, среди бедняков, которые и были для него настоящим Римом – тем Римом, который заслуживал больше прав, уважения и справедливости; но, возможно, он ошибся.

Еще одно имя.

Сьюзен перевела взгляд на Греттен. Та сидела опустив глаза, с величавой осанкой. Генетически высшее существо. Ну почему убийца так великолепно выглядит?

Опять не он.

Он закрыл глаза и покачал головой. Да, он совершил роковую ошибку, и у него никогда уже не будет другой возможности.