Между ног на табуреточке сидел, выпятив губу. молчаливый, толстенький, низенький доктор в съехавшем колпаке и в очках. И зашивал.
Мне необходимо уснуть. Быть может, завтра мне будет легче. Я надеюсь, что мое тело восстановится довольно быстро. Но как мне быть с рассудком?
Он молчал, и она молчала, тоже стараясь выпятить губу. Между ними существовала договоренность - возможно, о зашивании всего и вся наглухо. Опять же: ни писка, ни визга, ни схваток.
Я
Казалось, он пришивает пуговицу к рубашке. Или выполняет какое-то другое, скорняжно-портняжное поручение.
Он даже не посмотрел в мою сторону. Во всей его позе, в каждом взмахе иглы читалась абсолютная безнадежность и усталость от ежедневных чудес чадорождения.
Тертый масон, бессменный каменщик, хранитель таинств.
30 июля 1996 года
Холодный сапожник, храбрый портняжка. Ликвидатор дратвы.
Смеркалось, и я на цыпочках двинулся дальше. Я понял, что это не мое дело.
Они не все такие, как Арнольд, хотя мне и с ним пришлось «увидеться» еще раз.
Ловушка для одинокого мужчины
Большинство из них гораздо хуже Арнольда. Есть еще парочка таких же жалких типов, как и он, но остальные…
Знаешь, самое страшное — это то, что Хани ушла. Ее больше нет. Мне никак не удается ее дозваться. Ее маска соскальзывает с моего лица. Все эти ужасные вещи делаю я сама. Всегда только я. Ева.
С возрастом у многих начинает вылезать на Божий свет определенная скупость, то есть прижимистость, хозяйственность и экономность.
Докторов это тоже касается.
Я подолгу сижу под душем. Я плачу, постоянно переодеваюсь и бесконечно меняю совершенно чистое постельное белье. Я больше не сплю в своей спальне. Я сплю в крохотной соседней комнатке, чтобы, когда я просыпаюсь, вокруг меня не вставали стеной воспоминания и почти осязаемые образы, чтобы я вновь не ощущала того, что мне пришлось пережить.
Одна пожилая докторша, много лет проработавшая в гинекологии, как раз и начала демонстрировать подобные свойства.
Дон советовала мне бежать от сутенеров, как от чумы.
Нашла на улице пакет.
— Они высосут из тебя всю кровь, заберут у тебя все без остатка, — говорила она, — а потом бросят и найдут другую жертву. Можешь не сомневаться.
Сколько раз говорили: не трогайте! Сами знаете, что может лежать внутри.
Но это не мой случай. У меня не просто сутенер. У меня самый шикарный сутенер во всем городе. И он действительно сосет мою кровь. Вот только вряд ли он подыскивает себе другуюжертву.
Но страсти не обуздаешь, алчности не задушишь. Подняла.
Развернула - и поначалу не поняла, что же это такое, а потом увидела, что это кем-то потерянная покупка из секс-шопа: женский заменитель, исключительно качественный. Все на месте и вполне способно удовлетворить, безотказно, и поить не надо. Если это и выпало из какой-нибудь Черной Фатимы, то как предмет персонального устройства, а не орудие диверсионного назначения.
Приволокла в отделение, коллегам показать.
Все живо заинтересовались, рассматривали. Студентам бы такой муляж.
А эта докторша носила домой с работы мужу кашу.
- И это ему снесу, - говорит, - чтоб не лез.
Могли бы даже выскоблить, на всякий случай. Я бы выскоблил - тем более, что не умею. Вдруг там Чужой? А чужие здесь не ходят.
Ловушка для одиноких мужчин (Улица Разбитых Намордников)
Вот еще одна история про сумку.
Глава 16
О том, что черт его знает - заглядывать в неведомое, или не заглядывать, а вызвать козлиного робота с собакой, которые всяческую поклажу охотно и небезуспешно понюхают и взорвут. Ведь звездное небо - та же сумка, и нужен ли нам телескоп? Не говоря о скоростных магистралях с кольцом на Титане?
Либби
Все, что ниже, больше годится в мои \"Болезные Сказки\", но это быль, и в этой были много непонятного, так что и не спрашивайте даже, я ничего не знаю.
Кроме того, что бригаду Скорой Помощи вызвали на ушибы и порезы. В милицию.
Милиция была самая заурядная, с дукалисом и соловцом.
В ее здание ворвалась безумная женщина со спортивной сумкой. Бывает, что сразу понятно: безумная. Это не тот был случай, когда начинаешь копать: а может, ему (ей) померещилось? что, если то был не чертик, а вошь, или блоха проскакала? Явное, ничем не прикрытое умопомешательство.
Выкрикивая что-то бессвязное типа \"ну, хватит\", вбежавшая метнула сумку в окно дежурного и сама метнулась туда же, да так, что стекло это, специальное и очень прочное, не выдержало, сумка влетела внутрь, и женщина чуть пропихнулась, но выпихнулась обратно, и пустилась бежать, а все, кто находился в дежурке, залегли, подозревая бомбу.
Другие сотрудники, ларины и мухоморы, затеяли погоню, и догнали, и уложили, и заковали в кандалы.
Сумка же валялась себе.
Ее осторожно расстегнули. Там были грины, евро, деревянные - лимона на три.
Пока приходили в себя, приехали доктора.
- Нужны психиатры, - пожали они плечами, лишь глянув.
Послали за психиатрами.
Психиатрическая бригада сумку принимать застремалась и отказалась. Приказала составить опись. И менты, обкусывая себе конечности до крупных суставов, составили опись купюр: довольно пухлую пачку листов, исписанных кровавым почерком, и эту пачку вручили-таки психиатрам, и те уехали с безумной, а сумка осталась, но уже - недосягаемая для внутренних дел.
Стажер
- Ну, вот приехал я туда, - рассказывал мне доктор из наскоро помогающих. - Вижу - мальчик. Ну... лет 14. Но только какой-то уж очень маленький мальчик... может, лет 10.
И - мое ноу хау, термин не продается! - неправильная геометрия живота (ноу-хау моего осведомителя, по его утверждению - АС).
Живот объемный, писька в одну сторону, пупок - в другую, цирроз печени... белая горячка...
\"Он вообще-то как - выпивает у вас?\" - спрашиваю у папы.
А папа у него тоже врач, но военный.
\"Да нет, - гудит папа и вскидывает брови. - Запоями - только последние три года...\"
Черт страшен не так, как его малюют
— А теперь слушай меня, Бутч. Мы оба знаем, что Джек сегодня утром тебя выгулял, так что если ты рассчитываешь, что я прямо сейчас отправлюсь с тобой на прогулку, то глубоко заблуждаешься.
Доктор пришел на работу, как и положено, утром; ему отчаянно хотелось излить, отлить и слить через край неуютные благородные помыслы. В его голове, едва он проснулся, созрело за ночь естественное чистосердечное признание. По делам его.
Доктор проследовал прямо к Заведующему Подстанцией Скорой Помощи.
Бутч поскуливает со своего места у двери. В зубах он держит поводок, а горестный взгляд его больших черных глаз устремлен на меня.
Там он довел свои глаза до прозрачности и честно, без обиняков, предъявил явку с повинной:
— Ты меня шантажируешь? — интересуюсь я.
- Я пьян. Я сегодня не могу работать.
- Нууууууу, - протянул заведующий, - ну что, ну давай, пиши бумагу какую, что ли...
Он снова скулит, на этот раз тише, протяжнее и еще более жалостливо, еще сильнее склоняет голову набок и еще больше округляет глаза.
Тот сел и начал писать абстрактное объяснение, шедшее в абсолютный разрез с истиной.
Заведующий похаживал вокруг.
— Зря стараешься, — сообщаю я ему. — Тебе все равно не удастся никого разжалобить.
- Слушай, а может, съездишь? - спросил он с надеждой и легким недоумением. - Пишешь ты как будто ничего, нормально, ходишь прилично...
Он скулит в ответ. Ну конечно же ему удастся меня разжалобить. Ему это удается каждый раз. К примеру, если он сделал какую-то пакость, он просто прячется под кухонный стол и ноет оттуда, пока я его не прощу.
- Ладно, - доктор пожал плечами, - съезжу. Но я как на духу выкладываю: я с пивом пришел.
- Ну а вот пиво ты не пей. Выспишься, пока едешь... Давай!...
— Видишь ли, дело в том, что я не выходила из дома с тех пор, как вернулась с сеанса психотерапии. Мне незачем было выходить, да мне там и не нравится. Дома мне спокойнее, и тут на меня никто не пялится.
Доктор потом разводил руками:
- Ну ясно же, как я выспался...
Он ложится на пол и кладет голову на лапы. Серебристо-голубой поводок со стуком падает на паркет.
- Но клиенты не жаловались? (мой был вопрос, АС)
Мне трудно поверить в то, что я испытываю чувство вины перед собакой. К тому же это даже не моя собака!
- Клиенты? Неее!... Я их молча гасил наркотой с порога, чтоб даже не вякали... клиенты были довольны...
Заведующий был тоже доволен.
Бутч вздыхает. Надо сказать, делает он это довольно драматично для такой маленькой собаки. Тем не менее желаемого эффекта он достигает.
- Но чтобы в последний раз, - погрозил он пальцем. - Так, по жизни, ты же нормально работаешь. Все же путем. А когда вдруг полез кого-то там оперировать, так вот этого не надо, понимаешь?...
— Ладно, — говорю я, — давай выйдем через заднюю дверь, чтобы я успела морально подготовиться к появлению на улице.
На правах рекламы
Рекламный щит в метро, очень приятный.
Он не спешит вставать, как будто не уверен, что я говорю серьезно. Но когда я вхожу в спальню, чтобы переодеться в джинсы и взять кепку, то слышу, что он исполняет в коридоре победный танец.
\"НИИ скорой помощи им. Джанелидзе всегда рядом с вами!\"
В числе достоинств поминается vip-отделение.
Размытый кадр, подразумевающий скорость и оперативность. Виден кусок каталки, ногами вперед. Надеюсь, что это vip.
До боковой двери дома я дошла без всяких проблем. Они начались на ступеньках, там, где они переходят в тротуар. Мне очень трудно решиться шагнуть в мир за пределами дома.
Надеюсь, что его увозят, а не подвозят к расплывчатой фигуре в белом, которая маячит вдали - то ли доктор, то ли ангел. Светящееся Существо.
Судя по всему, Бутчу такие проблемы незнакомы: он уже сидит на тротуаре и, склонив голову, смотрит на меня. Держась за шероховатую кремовую стену дома, я собираюсь с духом. Воздух, который я пытаюсь втянуть в себя, влетает в мои легкие слишком быстро и покидает их с такой же скоростью. В итоге я не успеваю дышать.
На крыльях ночи
«Я могу это сделать, — твержу я себе. — Я могу это сделать».
Анестезиологи - капризный народ.
Короткая, толстая шея - плохо. Длинная и тощая - тоже плохо.
Но мое тело и не думает двигаться с места. Моя правая нога не желает отрываться от земли и перемещаться вперед. Моя грудь вздымается и опадает все быстрее и быстрее.
Трубку неудобно запихивать.
«Я могу это сделать. Я могу это сделать».
Однажды затеяли кесарить Большую Женщину, чрезвычайно объемную. Там и груди футбольные, которые раскидать нужно, и шея короткая, и подбородок едва намечен - нижнюю челюсть не выдвинуть.
Вот она уже лежит, распростертая, словно на предметном стекле. Готовая под микроскоп. Капает капельница, подмигивают приборы.
Я опускаю глаза на бетонную дорожку, чтобы убедиться, что мои обутые в кроссовки ноги в нее не вросли. Все в порядке. Не вросли.
А сама анестезиолог - еще толще. Тоже Очень Большая Женщина. Встала в изголовье, сзади, да и не выдержала:
«Я могу это сделать. Я уже дважды это делала. Я могу это сделать и сейчас».
- Ну, зачем ты такая корова?!...
Чувствует, что будет ей трудно, и чуть не плачет.
БА-БАХ! От этого звука мое тело покачнулось, и я ощутила, как сотрясается каждая его клеточка. Я смотрю на улицу в поисках источника этого шума, и тут снова: БА-БАХ! Я слышу визг тормозов, чувствую, как от удара меня швыряет куда-то вбок, и вижу, как на меня летят стена и фонарный столб…
А роженица уже уплывает на крыльях ночи. Внутривенный наркоз начинает работать, и та изрекает, блаженствуя, назидательную и непредусмотренную мудрость:
Я пячусь, ожидая столкновения, которого не будет, которое произошло почти месяц назад. Но мне кажется, что все происходит сию секунду, и я начинаю задыхаться.
- Тощая корова - это еще не газель...
Второй тайм
Бутч сидит на тротуаре, наблюдая за мной.
Как правильно говорится в песне, первый тайм мы уже отыграли. О втором информации чуть, но немножечко есть.
—
Пошли, Бутч, — удается мне выдавить из себя.
Был у нас на курсе коренастный, глаза навыкате, человечек, назовем его Митей Засохиным.
Я не любил Митю.
Но из моего рта не вырывается ни единого звука. Как и после аварии, я лишь шевелю губами, совершенно беззвучно.
Я невзлюбил его еще с колхозной поры, когда он выбился в бригадиры, и сделалось у него \"звено\" морковных грузчиков, то есть нас. И Митя ходил в тельняшке, бушлат нараспашку, нагло позыркивал глазками и, конечно, командовал. За ним поторопливались три-четыре доверенных и допущенных к телу лица. Они, правда, не возмущались синхронно, зато укоризненно молчали, взирая на нас, бездельников.
—
Бутч! — зову я.
Потом, после колхоза, он переоделся в белые одежды и растворился в медицинском столпотворении. И вот оказалось, что у Мити уже на четвертом курсе случился досадный и непонятный психический эпизод.
Потом было еще два.
Ничего. Ничего. Они называли это афонией. Я прижимаю руку к горлу и отворачиваюсь, надеясь, что это движение вынудит Бутча последовать за мной.
А на третий, уже сейчас, пригласили специальную бригаду магистров. Разговор подслушивал мой друг со Скорой; попросил его соединить с тем, кто поедет, чтобы рассказать предысторию поподробнее.
После доктор отзванивается:
Боль, которую до этого момента мне удавалось хоть как-то контролировать, снова обвивает мое тело. Обхватив себя обеими руками, я вынуждаю себя двигаться и, едва волоча ноги, возвращаюсь под защиту дома. Внезапно Бутч оказывается рядом со мной. Он идет рядом и поглядывает наверх с выражением, которое на человеческом лице означало бы озабоченность.
- Да-а... Прогресс налицо. Такие подвижки, такая динамика!... Далеко продвинулся. Снял со стены крест и сунул в рот. И встал посреди комнаты, разведя руки и ноги. Дескать, он принимает космические предохранительные сигналы.
—
Все будет хорошо, — беззвучно заверяю я его. —
Когда мы войдем внутрь, все будет хорошо.
А до того - ничего, работал себе, врачевал.
Теперь уж все.
Стоит мне захлопнуть за собой кухонную дверь, как мое тело расслабляется.
Не то, чтобы жалко... но что-то кольнуло. Правда, апельсины не повезу.
— Бутч, ты в порядке? — спрашиваю я.
Аз воздам
Мой собственный голос кажется мне музыкой, которой, как я теперь понимаю, так недоставало моим ушам.
Приятель мой взял да и привез на Пряжку (это у нас такой дурдом, на берегу одноименной речки) обычного психа. Ну, псих, как псих.
Бутч лает в ответ.
На следующий день звонит заведующий отделением: не желаете ли взглянуть на клиента?
Что ж, дело если не врачебное, то богоугодное. Приятель поехал.
— Хорошо, вот и хорошо, — говорю я.
Заведующий встретил его лично, пожал обе руки, спровадил свой кабинет. У кабинета караулят два дюжих амбала-молодца. Заведующий притворил за собой дверь, да вдруг набросился на дохтура и начал его душить, и не удавил едва насмерть.
Я подхожу к мойке, открываю кран с холодной водой и умываюсь, наслаждаясь ощущением свежести и легкостью, с которой кислород наполняет мои легкие.
Потом оказалось, что непрошенным привозом психа дохтур снизил заведующему КТУ. То есть выходило, что теперь этому заведующему заплатят немного меньше из-за занятости койки или еще почему-то.
Тогда он, заведующий, подговорил двух дюжих больных, поставил возле дверей и вызвал дохтура для лицемерной демонстрации.
— Пойду прилягу, — сообщаю я Бутчу. — И приму что-нибудь обезболивающее.
Теперь заведующего тоже послали на дурку, но уже в другом качестве.
В последнюю неделю обезболивающие препараты мне были почти не нужны, хотя я и предприняла отчаянную попытку вынудить врача прописать мне что-то еще. Но сейчас мне без них не обойтись. Я хочу избавиться от этой боли и заснуть.
- И что с ним будет? - интересуется дохтур, почесывая и растирая многострадальную шею.
- Да ничего. Подержат и выпишут на работу. Ну, не заведующим - каким-нибудь простеньким дохтуром.
Бутч молча бредет за мной в спальню. Он ждет, пока я приму две таблетки и лягу на кровать. Как только он видит, что я устроилась, он тут же запрыгивает на кровать и укладывается рядом со мной. Он делает это почти каждую ночь с тех пор, как Джек снова начал спать наверху. Наверное, я должна его согнать и не приучать спать на кровати, но таблетки уже начали действовать, и я протягиваю руку, чтобы лениво погладить его шерстку. Дело в том, что в этом доме я чувствую себя как в ловушке, и, когда Бутч рядом, мне становится намного легче.
Хронический постскриптум
Позвонила неожиданная фигура - заведующий лечебной физкультурой из больницы, про которую я написал книжку.
Рассказал мне, что умер логопед. Умерла. Она его любила.
Либби
А его самого, как ни странно, выгнали за пьянку. Чья бы мычала при универсальном и уважительном молчании.
Я помню, как к нему стояла очередь на физкультурный аппарат, сочетавший в себе гимнастику и массаж. Электрический валик, похожий на горку, прикрытую половичком от входных дверей.
Сегодня Ева лежит на спине, широко раскрыв глаза и не шевелясь. Она выглядит так, как будто жизнь ее почти покинула. У нее ни на что не осталось сил.
На это укладывались животом, и аппарат вибрировал на протяжении 10 минут.
— Мне очень жаль, что все это с тобой случилось, — шепчу я ей.
- Ложись, - приглашал меня доктор. - Понос обеспечен.
Я смущенно шаркал ногой.
Она оборачивается ко мне и улыбается.
По этой причине секретный шкаф доктора был набит канистрами с коньяком.
И вот... уже полгода, как его нет.
— В этом нет твоей вины, — шепчет она в ответ. — Мне тоже очень жаль, что с тобой произошло то, что произошло.
Где-то мыкается.
Она переводит немигающий взгляд на потолок и снова замирает.
- Чем занимаешься? - спрашиваю.
- Да не знаю...
Мерси бокУ
Ева
Я опоздал к началу телерепортажа о петергофской больнице, где в незапамятные времена чуточку поработал (это не та больница, которую я постоянно склоняю и спрягаю). Заурядная больничка, абсолютно провинциальная, бедная, все осыпается.
14 августа 1996 года
В репортаже говорили о лошадях, которых держат в Петергофе. И я не понял, привозят ли их туда самих лечиться, на физиотерапию, но то, что ими, лошадьми, лечат моих ненаглядных мозговиков, перенесших инсульты и травмы, это я понял.
Видно, дела совсем никудышные.
Один счастливец убедительно рассказывал, как у него выпало левое поле зрения, а прокатился на лошади - и стало лучше.
Сегодня я отправилась прогуляться и заняться своим излюбленным делом. Я лежала на стене, отделяющей пляж от променада, и читала. Днем я стараюсь как можно больше времени проводить у моря. Я часто ложусь на спину, кладу книгу себе на грудь и слушаю окружающий мир.
Я верю. Я знаю, что это - от лошади.
Ну, не только, конечно.
Это очищает душу, проясняет мысли и укрепляет тело. Я всегда стараюсь отойти подальше, в сторону Хоува, потому что там меньше людей, чем в Брайтоне. Лежа на спине, я поглощаю страницы книги. Вдруг чей-то голос произносит у меня над ухом:
Нет, там правильно говорят: природа лечит - в Голландии предпочитают цветы, в Германии, по-моему, - камни, в России - деревья, да доброе слово. Но я не уверен, что за границей все эти мероприятия входят в обязательный комплекс стационарной помощи. А у нас, мне сдается, вошли. Не хочешь на лошадь - вот, специально для тебя растет дерево. Пока бесплатно.
— Не часто приходится встречать людей, читающих Ноэля Кауэрда.
И показали заснеженный парк Петергофа с умолкнувшими фонтанами. Тишина. Деревья. К одному стволу прилепился человек. К другому - еще один. И к третьему. И у четвертого нарост.
Стоят, в глазах - надежда.
Джек Бритчем. Я поняла, что сейчас подниму глаза и увижу Джека Бритчема. И я потеряю самообладание и разрыдаюсь. Или брошусь ему на шею, как будто встретила старого друга, которого не видела много лет.
Кони всхрапывают до и после сеанса. Физиотерапевтам срочно пора переходить на кавалерийскую форму одежды и просить подать на овес. Шумно дышит непарнокопытное УВЧ. Я провожаю их сочувственным взглядом, моих пациентов. Не без угрызений совести.
Я сделала глубокий вдох и, прежде чем опустить книгу и повернуть голову, закрыла глаза и снова их открыла.
Вот они седлают коней. Вот пришпоривают. Вот едут неспешно по главной аллее и приглушенно поют: \"Пока-пока-покачивая перьями на шляпах, судьбе не раз шепнем: мерси боку\".
Вот они растворяются в зимней дали, напоминая Неуловимых.
Когда я его увидела, у меня в голове зазвучал хор ангелов, но я не сделала ничего из того, что опасалась сделать. Я просто молча уставилась на него. Я сделала еще один судорожный вдох и повернула книгу, чтобы взглянуть на обложку, как будто не знала, что держу в руках свою любимую пьесу, написанную Ноэлем Кауэрдом.
сентябрь 2004 - февраль 2005
— Просто Ева, — сказал он, когда я снова взглянула на него.
— Ух ты, привет! — отозвалась я, с удивлением осознавая, что мой рот меня слушается, несмотря на то, что от неожиданности у меня захватило дух.
Я снова вдохнула и отметила, что его грудь под забрызганным белой краской рабочим комбинезоном высоко поднялась на вдохе, а затем довольно резко опустилась. Точно так же, как моя. Его руки были чистыми, но волосы и лицо усеивали белые брызги.
— «Неугомонный дух» — одна из его лучших пьес, — сказала я. — Она немного безумна и цинична, но увлекательна.
Я села и отметила, что его взгляд проследил за рассыпавшимися по моим плечам волосами. Я часто видела, как смотрят на меня мужчины. В его глазах не было ничего из того, что отталкивает меня в мужчинах. Глядя на мои волосы, он не пытался представить себе, как он запускает в них пальцы, наматывает на кисти и тянет мою голову к себе… Джек Бритчем следил за тем, как рассыпаются мои волосы, так же, как он наблюдал бы за водопадом, — с восхищением, почти благоговейно.
— Кажется, я ее не читал, — произнес он. — Нет, я совершенно точно знаю, что я ее не читал. И не знаю, почему я это сказал.
— Затем, чтобы что-нибудь сказать, — предположила я.
— Наверное, вы правы.
Несколько мгновений мы молча смотрели друг на друга, а потом одновременно начали говорить. И тут же оба замолчали. И снова заговорили. И снова замолчали. Я впервые столкнулась с человеком, делающим то же, что и я, причем абсолютно синхронно со мной. Теперь мы оба молчали и ждали. Я подняла руку и указала на него, что означало: «Говори ты».
Он улыбнулся, и бабочки у меня в животе исполнили свой привычный пируэт и затрепетали крылышками.
— Я хотел сказать вам, что после нашей первой встречи я повсюду вижу ваших двойников. Это ужасно глупо, но, куда бы я ни пошел, я вижу вас и только потом понимаю, что это не вы. Минуту назад, заметив вас, я подумал, что мне снова придется извиняться перед незнакомой женщиной, понятия не имеющей, кто я такой.
— Со мной происходит то же самое, — призналась я. — Только я ни к кому еще не подходила.
— В самом деле? — воскликнул он, и его глаза вспыхнули радостью. Но их тут же застлала пелена растерянности. — Так почему же вы мне не позвонили?
«Потому что я проститутка, — произнесла я про себя. — Потому что почти каждый вечер мужчины, которых я не знаю и которые мне не нравятся, проникают в мое тело или унижают меня множеством других способов. Они делают это по одной-единственной причине — я продала душу дьяволу, не поняв, с кем имею дело. Я не позвонила, потому что ты никогда не сможешь любить такую женщину, как я. И потому что я, наверное, тоже не смогу любить того человека, которым ты на самом деле являешься. Ты навсегда останешься для меня таким, каким я хочу тебя видеть».
— Просто так, — ответила я.
Джек Бритчем улыбнулся, а я умерла тысячью маленьких смертей, потому что он казался таким милым и невинным, а я была его полной противоположностью. С другой стороны, это все могло быть лишь красивым фасадом. Джек Бритчем мог быть совершенно другим. В Эллиоте я недооценила опасность его увлечения наркотиками. В Цезаре мне не показалось настораживающим то, что он посещает проституток. Интересно, что такого есть в Джеке Бритчеме? Какие ключики к темной стороне его души я готова проигнорировать?
Но сейчас это не имело никакого значения, потому что он просто стоял передо мной и улыбался. Все эти долгие месяцы я ни о чем большем и не мечтала.