— Золотое Правило.

Моралес молча смотрел на него без проблеска понимания во взгляде.

— Чье золото, тот и правит, понятно? — объяснил Карризо.

— А то, босс, — хмыкнул Моралес, — это и мое главное правило.



— А что, «Апачерос» — это тоже часть твоего «респектабельного бизнеса»? — осведомился Моралес.

— Я инвестирую не только в наркотики и пушки.

— Sí, на тебя еще работают muchas putas, — ухмыльнулся Моралес. — Множество потаскушек.

— Что, чертовски грязный бизнес, да?

— Но чертовски выгодный, — оскалился Моралес.

— Mucho lucrativo[41],— подтвердил Карризо.

— Ну конечно, с таким бизнесом тюремные татуировки не вяжутся, босс.

Карризо пожал плечами и взглянул на усыпанные сапфирами и алмазами часы «Картье» из белого золота. Было 10.59 утра.

— От этого кофе я нервничаю, — буркнул он и жестом подозвал слугу, мужчину в черных брюках карго и белой гофрированной рубашке. — Ведерко со льдом и «Корону»[42], чтобы разбавить кофеин.

Моралес поморщился, находя это утреннее возлияние дурным знаком.

— Ладно, amigo, расскажи-ка мне об этой штуковине, как ее там… кодекс? — попросил Карризо.

— Sí, с виду это вроде как книга, только ей уже одиннадцать веков. Помнишь ту женщину-археолога, которую мы было сцапали в Чьяпасе, но потом ее отбили у нас двое гринго?

— И прикончили восьмерых наших парней.

— Десятерых, кого гранатами подорвали, кого пристрелили.

— Но этих гринго, надеюсь, тоже пришили?

— Они опять здесь, с той же женщиной. Она еще одну телку с собой взяла, тоже археолога. Они добыли Второй кодекс, а может, Третий — тут у меня уверенности нет.

— Ага, помню. У меня есть свой человек на севере, который нам помогает. И в этой их компании тоже свой человек, погонщик мулов. Мы послали людей, чтобы их прикончить, послали хороших ребят. И теперь ты мне говоришь, что все эти гринго живы?

— Погонщик мулов пропал. И ребята, которых мы туда послали, тоже не дают о себе знать. У меня такое чувство, что они все мертвы.

Карризо ошеломленно воззрился на собеседника:

— Хочешь сказать, что они грохнули вторую нашу команду — и погонщика мулов?

— Probablemente, патрон. Весьма вероятно.

Служитель доставил ведерко со льдом и «Корону».

— А вот и текила, — мягко произнес Карризо, но от него исходили волны гнева.

«Текила в одиннадцать утра — это muy malo, — подумал Моралес. — Очень плохо».

— Скольких они убили? Восьмерых?

— Десятерых, считая погонщика.

— Двенадцать человек убиты, а своих кодексов мы так и не получили?

— Выходит, что так. Чертовы гринго, ничего нам не отдали. Убили наших людей, а книжки забрали себе. Убийцы и грабители!

— А что в них, в этих кодексах?

— Погонщик говорил, там записаны слова бога Кецалькоатля о том, как в две тысячи двенадцатом году настанет конец света.

— Слушай, а ведь в тюряге я слыхал про этого Кецаль… Хренотля. — Лицо Карризо просветлело.

— Ну? Ты изучал религию?

— Ага, ацтеков и майя. Там сидело полно индейцев, и все они считали, что было бы неплохо вернуть веселое времечко этих ацтеков да майя. В книжках говорилось, будто этот звездный бог Кец-цаль… короче, что он куда-то свалил, но потом вернется и типа всех нас спасет. Да, читал я про Кецалика этого, а как же? Он еще подрался с muy malo hombre, очень плохим парнем по кличке Тескатлипока, богом смерти, крови, ночи и прочего дерьма, и тот здорово ему вломил. Гонял по всему небу: классное было шоу. Нынешние-то cholos, индейцы, знай твердят одно, что этот Кецаль еще вернется и всем обломится счастье. А я в толк не возьму, что эти сукины дети, это отродье потаскух так за него цепляются и его ждут, ежели матч выиграл этот Тескатлип.

— Так он вроде бог ночи и всякого дерьма?

— Ну и что с того? Можно подумать, днем много хорошего — сплошные заботы да беспокойство. То ли дело ночь — оттягивайся на здоровье, глуши текилу, трахай putas. Нет, старина Тес настоящий мужик, с яйцами.

— Sí, но, между прочим, книжки, за которые отвалят кучу деньжат, придумал этот придурок Кец. Тес Потри Пока твой, он не по книжной части.

— Ага, но книжки-то кто прибрал к рукам, не шлюхи?

— Прибрали ладно, пусть шлюхи, но ведь Теска Ври Пока — он же не автор.

— Слушай, кончай придуриваться. Сам прекрасно знаешь, боги мне по хрену, меня интересуют dinero. Просек? Если этот Кецаль Обормотль стоит muchos dineros[43], мне с ним по пути.

— Выходит, ты перебежчик? Ты ведь поддерживал Треску Три Пока.

— Мы с тобой не о хреновых богах толкуем, а о миллионах. Десятках миллионов, сотнях миллионов.

— А еще мы потеряли двенадцать парней: это нельзя спускать на тормозах.

— Да, придется попотеть, — согласился Карризо.

— Кого ты хочешь послать? — поинтересовался Моралес.

— Сынок погонщика — тот еще выродок, он и Иисуса пришьет не моргнув глазом. Не говоря уж о том, что hombres-putas грохнули его старика. Вот пусть и поработает.

Моралес кивнул.

— А тот твой североамериканец, он продолжает нам помогать?

— Помогать-то помогает, но начал зарываться. Требует двойную плату. Я еще подумаю, чем с ним расплачиваться, серебром или свинцом. В смысле, серебришко в карман или свинец в башку.

— Он высоко сидит, босс.

— Подонок, он и есть подонок, где бы ни сидел.

— Да, так оно и есть.

— Так оно и есть.

Карризо потянулся за принесенной слугой бутылкой выдержанного напитка, каждая емкость с которым нумеровалась и имела наклейку с названием ранчо, где добывался сок агавы, и разлил содержимое по высоким бокалам.

— Salud, — сказал Моралес. — За здоровье…

— Y pesetas[44],— закончил тост Карризо. — И давай вызови этого сына погонщика. Я хочу получить Кецалькоатлевы книжки, кодексы, или как их там. А еще хочу, чтобы эти долбаные гринго оказались в земле, причем pronto. Скоро.

— Mucho pronto. Очень скоро.

— Ну, тогда vaya con Dios.[45]

— Y pesetas.

— Y putas.

— Y Diabola.

Моралес встал. Ему надо было ехать к отпрыску погонщика мулов, а его боссу договариваться о взятке с той крысой в Вашингтоне, а если потребуется, то и пригрозить.

И все это из-за старых книжек?

Нет, все-таки командовать шлюхами во всех смыслах лучше.

Часть XVIII

71

Сей мир, 1004 год. Толлан

Как я установил раньше, в жизни все идет по кругу. Когда я спросил Иксчааль, почему я был избран для того, чтобы вместе с ней выискивать утраченный кодекс Стражей, она ответила просто:

— Темный Разлом избрал тебя, дабы оберегать и хранить слова Кецалькоатля и Великий календарь. Кому еще охотиться за словом, как не его Хранителю?

— Все из-за знаков на моем животе?

Вопросов, оставшихся без ответа, у меня было еще больше, чем раньше. Но получить ответы от Иксчааль было труднее, чем выжать кровь из высушенных солнцем костей.



На сей раз мы наняли лодку, которая, плывя вдоль побережья, доставила нас прямиком в селение неподалеку от Тахина. Затем нам пришлось двинуться через горы. Возвращаться через Теотиуакан было слишком опасно из-за войны с Толланом.

Еще не добравшись до Толлана, мы услышали, что военные действия разворачиваются неудачно. Теотиуакан напал на войско тольтеков первым, и, хотя Кецалькоатль не только отбил атаку, но и вынудил противника отойти под защиту стен, взять город с налету он не смог. Отряды противника перерезали пути снабжения его войска, и, когда к ним подоспело подкрепление из Чолулы, ему пришлось отступить. Весть об этом тут же разнеслась повсюду, и теперь уже войска Теотиуакана, Чолулы и объединенные кланы ацтеков развивали наступление на Толлан.

— Толлан ранен, — точно оценив складывающуюся ситуацию, сказала Иксчааль, — и стервятники слетаются отовсюду, чтобы урвать себе кусок.

Города, недавно трепетавшие перед Толланом, теперь увидели возможность свергнуть его власть, и их чаяния совпали с желаниями жрецов, алчущих крови для богов и власти для себя.

Мы с Иксчааль вернулись в Толлан с кодексом. Я нес его под плащом, привязав ремнями к спине. Но стоило нам приблизиться к восточным воротам, мы обнаружили, что в городе царит хаос. Люди валом валили прочь из города, унося с собой столько имущества, сколько могли. Правда, уходили по преимуществу те, кому было куда: знать, состоятельные купцы и высшее жречество.

На подступах к городу нам довелось услышать уйму всяческих историй, а по пути во дворец я повстречал Дымящегося Щита, с изможденным лицом, в перепачканном, изорванном облачении воителя-Ягуара. Оказалось, он не спал несколько ночей, но все равно был очень рад нашей встрече. Я поспешил расспросить его о том, что же на самом деле происходит.

— Правитель не один год ограничивал число человеческих жертвоприношений, а по возвращении из похода на Теотиуакан запретил их вовсе, точно так же, как и беспрестанные жреческие войны, единственным смыслом которых был захват пленников для жертвенных алтарей.

Жрецы возмутились и стали будоражить народ, утверждая, будто Тескатлипока, их бог смерти, в гневе разорит и опустошит землю. А голодный народ не в том настроении, чтобы испытывать терпение богов, поэтому встал на сторону жрецов.

— Ему следует стоять на своем, а враждебных жрецов просто перевешать.

— Слишком поздно. Жрецы устроили такое брожение, что Кецалькоатль решил отречься от престола. По моему мнению, только если он покинет Толлан, раздоры улягутся, и народ сможет объединиться против иноземцев, стремящихся разграбить город.

— Но удовлетворит ли жрецов отречение правителя? — спросил я.

— Ничуть. Сейчас они обвиняют Кецалькоатля в том, что он, напившись, явился в спальню к сестре и надругался над ней.

Правитель мог обладать хоть сотней жен, но принуждать к сожительству кровную родственницу считалось непростительным преступлением, каравшимся смертью. Жрецы явно хотели заполучить голову Кецалькоатля.

— Люди распускают о правителе разные слухи, особенно его недруги во дворце, — не желая верить наветам, сказал я.

— Конечно, это ложь, — кивнул Дымящийся Щит. — В ночь накануне отречения он был так пьян, что на следующий день ничего не помнил. Думаю, или жрец, или сестрица подмешали что-нибудь ему в октли. Так или иначе, поутру жрецы начали распространять эти слухи, а его сестра, видимо, вступив с ними в сговор, их не опровергает. Она явно вознамерилась занять престол брата.

— Возможно, она и жрецы опасаются, что рано или поздно он захочет вернуться к власти.

— И распускают постыдные слухи, чтобы сделать возвращение невозможным, — согласился Щит.

— В Толлане воцарилось безвластие, — глядя на окружающий хаос, подытожил я. — Кто-то должен объяснить сестре правителя и жрецам, что, если дело пойдет так дальше, скоро здесь не останется престола, который можно было бы занять.

— Они одержимы жаждой власти, — сказал Щит.

— Но как раз власти у них сейчас и нет, — отозвался я.

— Что ты обо всем этом думаешь? — спросил меня Щит.

— Наш правитель был слишком учен и дальновиден для своего времени и положения.

— Слишком мудр для своего народа? — спросил Щит.

— И жрецы, и народ жаждали крови, а он пошел против них.

— Иными словами, и жрецы, и народ получили то, что хотели, — вздохнул Щит.

— Можно сказать и так.

Я огляделся и неожиданно обнаружил, что Иксчааль опять исчезла. Но меня это больше не удивляло: возможно, она перелетела через стену и вознеслась к звездам.

Другое дело, что мне тут же стало недоставать ее. Я беспокоился о ней, скучал и ощущал утрату.

Однако кем бы она ни была, нам было суждено встретиться снова.

Непременно встретиться, пусть даже в преисподней Миктлантекутли.

Теперь я верил, что наши с ней судьбы переплелись навеки.

72

Мы отправились прямиком во дворец. Вход охранял сильный отряд мрачного вида воителей-Ягуаров. Они выглядели готовыми не только к отражению нападения, но и к дальнему походу.

— Правитель спрашивал о тебе, и не один раз, — сказал Щит, когда мы уже входили во дворец. — Тебя долго не было.

— Я проделал немалый путь.

— А ты… — он внимательно посмотрел на меня, — нашел утраченный кодекс?

Я кивнул.

— И ты знаешь, в чем твой долг?

— Ты рассказал мне об этом еще на вершине пирамиды, в мою первую ночь в Толлане. Как Хранитель Слова, я должен оберегать и хранить кодексы Кецалькоатля и Великий календарь.

— Хорошо, — мрачно кивая, сказал он и отвел глаза.

— А ты знаешь, куда собирается отбыть правитель? — спросил я.

— Он никому не говорит. Многие из нас последуют за ним хоть в ад. Ты пойдешь с нами к правителю?

— Чуть попозже, — помедлив, ответил я. — После того, как соберу остальные кодексы.

Огромное пространство внутри выглядело непривычно обезлюдевшим. Лишь немногочисленные слуги продолжали сновать туда-сюда. Проходивший мимо придворный с пустым взглядом сделал вид, будто меня не заметил.



Однако я не отправился прямиком в обсерваторию Звездочета. Вместо этого я поспешил по сумрачным, опустевшим коридорам, где выгорели и потухли уже почти все факелы, в личные покои правителя. Пыли и грязи было столько, что в прежние времена дворцовый управитель угодил бы под кнут.

В конце коридора я заметил Цьянью. Сначала в тусклом свете единственного факела я не мог с уверенностью сказать, что то была именно сестра правителя, а когда подошел ближе, увидел, что она как бы не в себе. Словно под воздействием дурмана, причем не просто октли, а более сильного снадобья вроде магических грибов.

При моем приближении Цьянья вдруг узнала меня, и глаза ее расширились. Я замедлил шаг и склонил пред ней голову. Ее движение было столь же стремительным, сколь и внезапным: выхваченный из-под одежды кинжал метил мне в горло. Я рефлекторно вскинул запястье: клинок полоснул по нему, но глотка, по крайней мере, осталась цела. Когда Цьянья попыталась атаковать меня снова, я перехватил ее руку.

— Почему? — вырвалось у меня.

— Почему ты не умер вместе со своей матерью? — прошипела она. — Зачем ты выжил и вернулся к нам? — Она застыла, прожигая меня злобным взглядом.

— Это ты ее убила? — едва слышно прошептал я.

Лицо Цьяньи исказилось ненавистью и злобой. Вырвавшись из моей хватки, она снова замахнулась кинжалом. Я снова отбил удар, но обсидиановое острие задело грудь. Из пореза полилась кровь.

Не принадлежи Цьянья к правящему дому, я убил бы ее, но вместо того лишь снова перехватил ее руку. Неожиданно она дернулась и охнула. Сначала я ничего не понял, потом увидел обхватившую ее сзади и поддерживающую, не давая упасть, руку и лишь после заметил появившееся из ее горла острие кинжала, пробившего шею насквозь.

Цьянья захлебнулась в кашле, из уголка ее рта потекла кровь.

— Так будет лучше, — печально произнес Кецалькоатль. — Изгнания бы ей не вынести.

— Она убила мою мать? — хрипло спросил я.

— Да, — подтвердил он. — Твоя мать зачала от меня ребенка, и, узнав об этом, моя сестра обезумела. Она ударила твою мать кинжалом в живот и, думая, что ты умрешь вместе с ней, бежала. Но тут появился Звездочет. Его мать была повитухой, и он умел принимать младенцев у умирающих матерей. Вырезал тебя и отдал на попечение кормилицы. Однако сестра услышала от кого-то, что твою мать хоронили с разрезанным животом, провела расследование, разыскала кормилицу и пытками вызнала все. К счастью, прежде чем она успела добраться до тебя, Звездочет принял меры. Я в это время находился в походе, поэтому он нанес на твой живот знаки Темного Разлома, уложил тебя в тростниковую корзинку и пустил вниз по течению.

— А что же твоя сестра? — спросил я.

— Она одной крови со мной, к тому же водила дружбу с жрецами. Правитель, наш отец, запретил мне мстить. Твоя мать была простолюдинкой, и это я во всем виновен, ибо принудил ее к близости. Мои руки были связаны.

— Так ты мой отец? — потрясенно спросил я.

— Отец, бросивший свое чадо.

— Но это не твоя вина. Тебя тогда здесь не было. И куда я попал потом, ты не знал.

— Я любил твою мать, но позволил жить ее убийце.

— Ну, теперь покончено со всем.

— Не со всем. Мне снова придется тебя бросить. Мне придется бросить всех.

— Всех?

— Тебя, Толлан, сей мир — всех и всё.

— Из-за царящего в городе безвластия? Из-за жрецов?

— Мы предлагали людям жизнь, а жрецы — смерть, и жрецы взяли верх. Ты сам видишь, что эти служители смерти делают с Толланом. И видел, до чего их владычество довело майя.

— Куда ты направляешься, повелитель?

— Я отправлюсь на восток, навстречу восходящему солнцу. Как когда-то много лет назад ты, отплыву в суденышке из тростника. Дымящийся Щит поможет мне построить его, как помог Звездочету сплести корзину для тебя.

— Но ты вернешься?

— В ладье воскрешения, а не смерти — да. Я вернусь.

Отец обнял меня, впервые в жизни.

На миг я подумал о том, что женщина, обнимавшая меня в снах, та, чья грудь вскормила меня, — несчастная служанка, замученная до смерти. Оказывается, все мои воспоминания относились к ней, ибо мать умерла до моего рождения.

Я печально последовал за отцом к выходу из дворца, где его ждала встреча с Дымящимся Щитом и воителями-Ягуарами, намеренными сопровождать его к морю. Мне же предстояло встретиться со Звездочетом и выяснить, как продвигается работа над Календарем. А потом собрать все кодексы и отправиться в собственное путешествие.

Я был Хранителем Слова.

С кодексом Стражей, прикрепленным к спине, я направлялся к старику в обсерваторию.

73

Я тащился по бесконечным дворцовым коридорам, отрешенно, почти безразлично взирая на буйство и разгром, учиненные здесь жителями Толлана. Озлобленные выпавшими на их долю лишениями, люди теперь тащили все, что попадалось под руку, сгибаясь под тяжестью корзин с маисом, бобами, перцем, какао, сушеным и копченым мясом, мотками веревок, связками сандалий, рулонами тканей, обсидиановыми ножами, связками перьев, самоцветами и изделиями из нефрита.

Среди этой добычи были настоящие произведения искусства: мозаики из бирюзы с золотыми и серебряными вставками, украшенные пиритом, раковинами, жемчугом, с бахромой из перьев, драгоценные маски и щиты.

На удивление, многие из грабителей покидали дворец с охапками человеческих черепов, зачастую тоже выложенных бирюзой, со вставленными в глазницы самоцветами.

Попадались среди мародеров и любители музыки, прижимавшие к груди трубы из раковин, колокола, трескучие тыквы и калебасы, длинные тростниковые флейты, большие, гулкие барабаны. Ну а склонные к щегольству тащили вороха роскошных, отделанных перьями, мехом и драгоценными камнями одеяний. Самые бедные и голодные прежде всего накидывались на снедь: они спешили на улицу, нагруженные маисовыми лепешками, тамале, луком, перцем, бобами, початками, томатами, тушками кроликов и уток, сосудами с охлажденным какао и октли.

Любители животных освободили зверей из дворцового зверинца: изголодавшиеся люди и животные жадно поедали все съедобное, что им подворачивалось, не обращая друг на друга внимания.

Правда, покинув дворец, многие вдруг понимали, что вряд ли смогут унести все награбленное далеко, да и запрятать добычу им некуда, и, осознав этот печальный факт, просто бросали многое на землю, где уже было полно всяческого добра.

Что же до освобожденных ягуаров, пантер, рысей и оленей, то они носились туда-сюда по улицам, распугивая отскакивавших прочь с дороги людей. Попугаи, орлы, соколы и ястребы с криками кружили над головами горожан, тогда как под ногами у них ползали анаконды и аллигаторы.

Я созерцал все это безумное представление, онемев от потрясения. Толлан, давший мне так много, больше не являлся частью моей жизни, а скоро, похоже, перестанет быть и частью чьей бы то ни было. Моя судьба, как и судьбы всех этих охваченных паникой людей вокруг, была определена.

Зато теперь было определено мое происхождение и мое прошлое. Как, несомненно, и мое настоящее. Я должен был найти Звездочета и помочь ему завершить Великий календарь.

Более того, после проделанного путешествия было определено мое будущее. Кодекс Стражей уже был у меня за плечами, мне оставалось забрать кодексы Кецалькоатля и Звездочета, унести их поскорее из Толлана и найти надежный тайник, в котором эти сокровища знания сохранятся для будущих времен и будущих поколений. Нельзя допустить, чтобы они были утрачены.

Звездочет, мой двукратный спаситель и мудрейший человек, какого я когда-либо знал, верил, что от них может зависеть судьба грядущих поколений.

Кецалькоатль говорил то же самое.

Все знали, что Теотиуакан, Чолула и ацтеки рано или поздно начнут штурмовать ворота. На протяжении многих лет наши войска вторгались в их земли и захватывали множество пленников, попадавших в итоге на жертвенные алтари, где им вырывали сердца и отрубали головы.

Этому пришел конец.

Теперь чужие войска стягивались к Толлану, движимые алчностью и жаждой кровавой мести.

А горожане Толлана, поглощенные мародерством и внутренними раздорами, окажутся беззащитными против объединившихся врагов.

Но это не варварам суждено было разграбить имущество богатых, изнасиловать и поработить тысячи женщин и мужчин, предать множество людей мучениям и смерти — основную работу по разорению и низвержению Толлана уже, как ни удивительно, проделывали сами его жители. Некоторые из них поняли, что, когда они обратятся в беженцев, никто из них не сможет взять с собой больше, чем способен унести на спине. Осознав, что груды награбленного добра придется оставить, они пришли в еще большее озлобление и принялись поджигать брошенное имущество факелами.

В то время как я спешил к обсерватории Звездочета, на улицах уже полыхали костры, освещая то, что некогда было блистательным Толланом и великолепным дворцом правителя, жутким, гибельным заревом.

74

Когда Звездочет в первый раз вел меня и Цветок Пустыни через огромный рынок Толлана, мне показалось, что там собрано больше товаров, чем их вообще существует в мире. Что все сокровища Обители Солнца, Южной преисподней и Восточного рая Тлалока собраны вместе и сосредоточены на одной громадной площади.

Сейчас здесь хозяйничали грабители.

Над площадью по-прежнему на головокружительную высоту возносилась Пирамида Солнца, и, словно в насмешку над монументальным строением, мятежники нагромоздили под ней пирамиды награбленного добра: их диаметр у основания вдвое превосходил высоту, а высота порой была в два человеческих роста. В эти громоздящиеся кучи сваливалось все подряд: маис, сладкий картофель, лук, перец, какао, освежеванные и закопченные кролики, пекари, индейки, утки, оленина, собачатина, лягушки и рыба, бумага из коры, сироп из агавы и свежий мед, краски индиго и кошениль, обсидиановые ножи, кремневые наконечники копий, медные топоры, бамбуковые курительные трубки, стулья и спальные тюфяки, жаровни, посуда, соль, ломаная мебель, уголь, пропитанные смолой сосновые факелы, плюмажи из перьев попугаев, орлов и соколов, лекарственные травы, припарки, масла и притирания, барабаны, раковины из труб, флейты, тыквы, наполненные зернами для треска, отрезы ярко окрашенных и расшитых тканей, самоцветы, драгоценные камни, раковины, даже слитки серебра и золота, кольца, браслеты, ожерелья… Все, что только можно себе представить.

И все эти кучи обезумевшая толпа одну за другой поджигала факелами.

На краю рынка стояло с полдюжины клеток для рабов, все еще заполненных пленниками. Прежде их ждали бы каменоломни или жертвенный камень, но сейчас вид этих невольников возбудил в толпе мстительную ярость. Ацтеки из племени людей-псов или представители других враждебных племен и народов, они были родичами тех самых варваров, которые вот-вот должны были объявиться у городских ворот. Взбесившиеся бунтовщики отволокли пленников на площадь, побросали их, связанных, вместе с обломками клеток в кучи награбленного и подожгли эти кучи, превращая в погребальные костры.

Ввергнутую в хаос рыночную площадь я пересек так быстро, как только мог.

Расположенный по соседству квартал еще недавно был заполнен тысячами служителей и почитателей богов. Ныне жрецы в большинстве своем обратились в бегство: остались только старые, хворые да увечные. Они блуждали по улицам с безумными глазами, вознося к небесам визгливые проклятия.

Проходя мимо Храма Солнца, я увидел истерическую толпу людей, стоявших на коленях, с лицами, обращенными к владыке ночного неба Тескатлипоке, у которого они выпрашивали прощение. Другие этим не ограничивались: они хватали ни в чем неповинных горожан и тащили их по ступеням к каменным алтарям, взяв на себя роль жрецов. Неумело, но яростно и рьяно они вскрывали несчастным грудные клетки, вырывали трепещущие сердца, отрубали головы и бросали вниз. Подскакивая на ступенях и оставляя кровавые следы, головы скатывались по склонам, а убийцы, вспарывая трупам животы, обвешивались, как ожерельями, кишками и завывали, словно адские псы Миктлантекутли.

Я спешил к дому Звездочета, держа руку на рукояти кинжала.

75

Наконец я добрался до дома и обсерватории Звездочета и, войдя, обнаружил наши скудные пожитки нетронутыми: видимо, буяны и мародеры не сочли их заслуживающими ни разграбления, ни сожжения. А вот старика в комнатах не оказалось, но мне было известно, где его искать. В неприметном чуланчике находился потайной люк с замаскированной крышкой. Забравшись внутрь, я потянул открывавшую люк веревку, закрыл за собой дверь чулана, зажег факел и, спустившись в секретный тоннель, закрыл за собой люк.

Я быстро прошел узким, низким тоннелем, обратив внимание на то, что поддерживающие потолок балки просели: видно, в мое отсутствие до их замены или ремонта у старика не дошли руки.

Звездочета я нашел в его рабочей комнате: стоя на коленях у рабочего помоста, он наносил знаки и цифры на последнюю страницу Великого календаря.

Услышав мои шаги, он вскинул глаза и без промедления поделился со мной своей радостью: все вычисления для Календаря долгого счета были завершены. Звездочет открыл тайну Последнего дня.

— Вот последний лист Великого календаря, юный писец, — сказал он. — Можешь запечатлеть это в священных письменах.

Заняв его место у помоста, я расстелил чистый лист изготовленной из коры бумаги, приступил к работе и справился с ней за час. Письмена были начертаны, Кодекс Календаря долгого счета завершен.

Старик, обмякнув, сидел в углу. Как и подобает истинному ученому, он не позволял душе покинуть обессилевшее, бренное тело, пока не будет завершено дело его жизни. Но вот этот труд пришел к завершению.

И он умер.

Закончился его долгий, нелегкий путь. Он до конца оставался верен как своему делу, так и своему правителю, ни в чем не поступившись долгом.

Стоит ли выносить его наверх, подумал я. Зачем это делать? Чтобы швырнуть его тело в горнило хаоса? Не лучше ли для него остаться здесь, где он усердно трудился и добился столь блистательных успехов?

Где он был счастлив.

Скоро одна из несущих балок не выдержит, а следом обвалятся остальные. Место его торжества станет его мавзолеем, его вечной обсерваторией, его гробницей.

Я медленно поплелся по тоннелю обратно, к люку и тайному чулану.

Часть XIX

76

Едва выбравшись из потайного чулана, я сразу ощутил что-то ужасное. Стояла нестерпимая жара, за окнами с криками носились по улицам обезумевшие люди. Матери прижимали к груди младенцев, их отцы судорожно запихивали в мешки все, что могли взять с собой при бегстве из Толлана.

Даже на широких улицах было трудно дышать, а узкие и вовсе превратились в пламенеющий ад. Дома, обрамлявшие большие бульвары, обратились в сплошные огненные стены, а в отдалении багровело колоссальное зарево: я сразу понял, что это полыхает дворец Кецалькоатля.

Я снова вернулся в обсерваторию, схватил чистую набедренную повязку, вылил на нее целый кувшин воды, перелил содержимое второго в бурдюк, а в заплечный мешок поверх кодексов насовал лепешек.

Я покидал Толлан, как и прибыл в него, не имея почти ничего, кроме одежды… если, конечно, не считать дополнительной ноши в виде Календаря и кодексов.

Покинув обсерваторию, я припустил по первой широкой улице, какую нашел, закрыв рот и нос мокрой набедренной повязкой и периодически вытирая ею же слезящиеся от дыма глаза.

К моему удивлению, навстречу мне попался Дымящийся Щит, спешивший в обсерваторию в поисках меня. Одежда его пропахла дымом и была перепачкана сажей, отблески пламени играли на угрюмом лице. А глаза у него блестели, как у настоящего, разъяренного ягуара.

— Что случилось?

Чтобы быть услышанным в этом хаосе, мне пришлось кричать.

— Что случилось?

— Жрецы заявляют, будто Тескатлипока, Владыка Ночи, заговорил.

— Как?

— Ты этого не видел?

— Я был под землей, у Звездочета.

Дымящийся Щит воззрился на меня, мрачная гримаса на лице сменилась хмурой усмешкой.

— Взмах огненного кулака Тескатлипоки прочертил небо. Бог смерти обрушил на землю пылающие падающие звезды, чтобы выжечь Толлан дотла. Немногие оставшиеся жрецы, посовещавшись в храмах, истолковали это как знак, возвещающий о возвращении Тескатлипоки. Он убьет нас всех.

— Они все сумасшедшие, эти жрецы, — отрезал я.

— Еще вчера я бы с тобой согласился. А сегодня… не знаю.

— Почему ты не с нашим правителем?

— Наш правитель Кецалькоатль послал меня за тобой. Он хочет, чтобы ты был с ним. Говорит, что не может бросить тебя снова.

— Ну нет, теперь я должен покинуть его. У меня другая задача, ты же знаешь, — похлопав по своему заплечному мешку, сказал я.

— Я ему говорил, что ты так и ответишь, — произнес Дымящийся Щит.

— Ступай к Кецалькоатлю, — сказал я. — Позаботься о нем. А я должен идти своим путем.

Мы молча смотрели друг на друга, и в наших глазах отражалось зарево горящего Толлана.

— И вот еще, Щит, — сказал я, — спасибо тебе… за все.

— Да пребудут с тобой боги.

— И с тобой, воитель-Ягуар.

Я повернулся и припустил по окаймленному огнем бульвару, хотя тяжесть поклажи и духота замедляли мой бег. Едкий дым обжигал легкие, страшный жар с удивительной быстротой высушил мою мокрую одежду, однако, одолев три улицы, я уже подошел к городской стене и присоединился к потоку беженцев, вливавшемуся в проходящий под ней тоннель.

Оставив Толлан позади, с Календарем и кодексами за спиной, я выступил в долгий и трудный путь в страну каньонов, следуя в обратном направлении той самой дорогой, что некогда привела меня в сказочный город. Возможно, в стене одного из тех ущелий мне удастся устроить тайник для первого из моих кодексов.

Я позволил себе в последний раз оглянуться на город, сделавший меня мужчиной, научивший любить и отправивший в опасный поиск. Город, который теперь умирал у меня на глазах.

Старая жизнь пришла к концу. Начиналась новая, и я уже был в пути. Меня вело чувство долга. Я поклялся всем, что для меня свято, пока во мне теплится хоть искорка жизни, сделать все возможное, чтобы оправдать оказанное мне доверие, сберечь для будущего сокровища памяти, а с ним хотя бы намек на надежду, пусть и слабую, но искорку веры в грядущее искупление.

Эпилог

77

Доктор Кардифф снова появилась в совещательной комнате первой. Когда прибыли остальные, президент сказал:

— Просим прощения за опоздание. Совет национальной безопасности никак не мог определиться с решениями относительно сектора Газа.

— Боюсь, вам недолго осталось беспокоиться насчет сектора Газа. Ночью Ритс прислала мне электронное письмо, и я его распечатала. Сразу скажу, буквами X. и Дж. она обозначает Харгрейва и Джеймси. Прошу ознакомиться, а потом отдать мне для уничтожения.

Текст начинался так:


Дорогая Кардс!
Есть плохие новости. Мы нашли Третий кодекс, но на нас насели «Апачерос». X. поймал одного из них, и тот признался, что их информирует кто-то с твоего конца. Думаю, не соврал, врать ему было незачем, да и как иначе объяснить появление бандитов. С чего бы они стали искать нас неведомо где, в заброшенном краю каньонов в Чиуауа? Поверить в то, что это случайное совпадение, невозможно. Тем более что он сам показал им в своем телефоне эсэмэс с предупреждением, поэтому сомнений быть не может.
Короче, Кардс, в твоей команде завелся «звонарь», так что это наш последний сеанс связи.
Но не переживай.
У нас есть пушки, деньги, мескаль[46] — короче говоря, все, что требуется. Мы добудем последний кодекс, мы уже избавились от спутниковых телефонов, навигаторов и теперь заляжем на землю. Как я говорю, на «кровавую землю».
Не пытайся нас найти. Если наше местонахождение выведает предатель, нам конец. Если хочешь помочь, лучше поищи hideputa рядом с собой. Для справки: hideputa — это «сукин сын», так в Мексике говорят.
Черт, до чего я от всего этого устала.
С любовью,
Ритс.



P. S. Ты хотела знать, рассказывается ли в кодексах о гибели Толлана. Третий кодекс, похоже, повествует об этом в подробностях. Куп сейчас без устали трудится над текстом, но он, со всеми бесконечными аллюзиями и аллегориями, очень труден для перевода. Но если кто-то вообще может с этим справиться, так это она.
Но, судя по тому, что удалось прочесть, Толлану досталось по полной программе. Дело не в одной засухе и гражданской войне, тут был задействован весь дьявольский арсенал. И возможно, мы тоже догуливаем последние денечки. Если верить Кецалькоатлю, то же самое ожидает нас совсем скоро, прямо сейчас, в 2012 году.


— Куп перевела часть пророчества Кецалькоатля, — сказала доктор Кардифф. — Уж не знаю, насколько это нам поможет, но божественный правитель утверждает, что в течение две тысячи двенадцатого года с нами произойдет то же, что и с Толланом. Вот его видение, во всяком случае, его часть.

Доктор Кардифф передала собравшимся другой лист бумаги.



Кецалькоатль вещает.

Мне было явлено видение.

Узрел я демона, словно соединившего в себе пять существ: с крыльями орла, клыками гремучей змеи, когтями ягуара, челюстями крокодила, но руками и мыслями человека.

И узрел я, как смертоносные орлиные крылья сокрушили Темный Разлом, и разверзлась бездна, что извергла пламя могучее, пламя жестокое, выжигающее землю, огненные дожди, пепельные бури…

И узрел я, как гремучая змея взвилась в небе, поражая клыками огненными леса и поля, храмы, возносящиеся к солнцу, и башни, вздымающиеся к тучам… обращая их в шары пламени и в ничто иное.

И узрел я ягуаровы когти, рвущие и разящие. Олень и пес, кролик и белка, рысь и заяц, волк, антилопа, индейка, лис, койот, кугуар… бежали все. Но стремительно было пламя божества огненного, и опаленные им желали смерти как избавления.

И узрел я крокодилову улыбку — зубы, как моря ревущего пламени, как волны взлетающие, как воспаряющие к небу пики, его кровавые реки… его озера огненные.

И узрел я нас… оружие неведомое, смерть ужасная, земля терзаемая, солнца рукотворные, погибель несущие.

Города, селения, ремесла, наука, культура, знание, удовольствия, искусство, любовь, память, истина, жизнь — все ушло.

Деяния смелые, торжества венчающие — все ушло.

Жизнь… утрачена с небрежением… ушла.

И узрел я, как умирают звездные боги, истекающую кровью луну, солнце гаснущее, чернеющее в самом сердце своем.

И за триллион лет преисподняя Миктлантекутли не возместит утраты. Внемлите словам моим: не вините богов и звезды, вините… нас. Внемлите словам моим: бегите не от орла и ягуара, не от змеи и крокодила, бегите от… нас.

Орел… прощай…

Ягуар, гремучая змея, крокодил… прощайте.

Кецалькоатль… прощай.

Взимая десятину кровью, сердцами, смертью… с себя мы ее взимаем.

И уплачиваем ее ночи.

Уплачиваем ее Тескатлипоке, богу смерти.

Сим завершается видение.



— Мы хотели узнать, что случилось с Толланом, — произнес президент. — Думаю, Кецалькоатль только что нам об этом поведал.

— Премного благодарны, Кецаль, — пробормотал Брэдфорд.

— Каково ваше толкование, генерал? — спросил президент Рааб.