– На скинов, в смысле?

– А, вот и вы! – воскликнул он, придвигая к Нине полную тарелку.

Этот домик – подумать только, на все выходные! – Жанель подарили на день рождения мать и отчим. Им очень хотелось быть классными родителями, которые относятся к детям как к друзьям. Которые понимают, что их дочь, студентка колледжа, все равно будет пить алкоголь и курить черт знает что, поэтому предпочитают сами снять для нее домик в горах Поконо, где она сможет все это делать относительно безопасно. Сорок восемь часов без кампуса, старост на этажах, студенческих столовых и пропусков, которыми приходилось проводить в пазах специальных приемников у каждой двери и лифта.

– Да.

На ней лежал огромный сэндвич на свежем белом хлебе с хрустящей корочкой, между ломтями виднелись толстые слои масла и какой-то местный зрелый сыр, какого Нина никогда не пробовала, к нему добавлялись домашние маринованные овощи и лук. Нина улыбнулась: она невероятно хотела есть, а лицо Аласдера выглядело таким добрым…

Но еще до начала праздника Жанель приказала всем сложить мобильные телефоны в небольшой деревянный ящичек.

– Хочешь сказать, что любой, кто выглядит определенным образом, таким и является? Немного предвзято, нет?

Еда вместе с пивом привели Нину в чувство, она принялась жевать, сидя у бара и положив перед собой книгу.

– Даже не знаю.

– Никаких звонков и эсэмэсок и точно никаких фоток и видео, – заявила она, запихивая ящичек в бардачок внедорожника.

Аласдер одобрительно просиял.

– Ну, это почти у всех так. Они даже не знают.

– А как насчет моей камеры? – спросила Куинси.

– Мне нравятся девушки с хорошим аппетитом, – сказал он. – Это наш сыр, знаете ли. Из молока тех коз, что пасутся на пустошах.

Он фыркнул и покачал головой, как будто человеческая предвзятость не переставала его удивлять. Я уже хотел спросить, как его зовут, потому что хотел иметь название для этого противоречивого явления, но прежде чем успел что-то сказать, он вышел из прачечной не попрощавшись. Я огляделся и увидел: на столе для складывания белья что-то блеснуло. Гладкое золотое кольцо. Я взял его в руки и прочел надпись на внутренней стороне:

– Можешь пользоваться. Но фотографировать будешь только меня, и так, чтобы получалась я хорошо.

– На вкус просто замечательный, – согласилась Нина.

– Ну разумеется, – ответила Куинси.

«Кайса и Эрик 25/5 1904»

Я уже почти положил кольцо на место, когда открылась дверь и вернулся скинхед. Не говоря ни слова, он забрал у меня кольцо и запихнул в карман джинсов. Когда он уходил, я озвучил уже сформулированный вопрос:

– Отнесись к этому серьезно, – предупредила Жанель, – если что-нибудь просочится на «Фейсбук», я тебя удалю из друзей. И в социальных сетях и в реальной жизни.

Дверь за ее спиной со скрипом отворилась, и она повернула голову. В бар вошел еще один старик, плотного сложения, с глубокими морщинами вокруг голубых глаз и в древней шляпе. Выглядел он грубоватым.

– Как тебя зовут?

Потом по ее сигналу все бросились врассыпную по комнатам, причем каждый старался занять самую лучшую. Эйми и Родни заграбастали себе спальню с резиновым, наполненным водой матрацем, который дико всхлипнул, когда они на него бросились. Бетц, у которой не было парня, смиренно заняла комнату с двухъярусной кроватью и сразу же завалилась на нижний ярус с огромным талмудом «Гарри Поттер и дары смерти». Куинси затащила Жанель в комнату с двумя односпальными кроватями, стоявшими у стен точно так же, как в их комнате в общежитии.

– Автобус уже прошел? – спросил он.

Он остановился, когда рука его уже поворачивала ручку двери, и я ждал, что он откажется отвечать, но вместо этого он просто сказал:

– Прямо родной дом, – сказала Куинси, – ну, или что-то в этом роде.

– Эй, Уилли! – откликнулся один из посетителей. – Вот твой очередной покупатель фургона!

– Действительно мило, – ответила Жанель, но в ее словах чувствовалась какая-то пустота, – хотя если честно, я даже не знаю.

– Томас.

Уилли посмотрел на Нину и помрачнел.

– Можно занять другую комнату. Это же твой день рождения, право выбора за тобой.

– О\'кей, – сказал я и протянул руку. – Приятно познакомиться. Меня зовут Йон.

– Это что, шутка? – спросил он веселящихся стариков.

Томас оглядел меня с ног до головы. Похоже, раздумывал, что лучше: протянуть мне руку или дать мне пинка, но он удовлетворился тем, что буркнул: «Проклятый придурок», – и снова ушел.

– Э-э-э… привет, – нервно произнесла Нина. – Вы мистер Финдхорн?

Эльса.

– Ты права. И я выбираю, – Жанель схватила Куинси за плечи, стащила с бугристой кровати, – спать одной.

– Мм… – промычал Уилли. – Ну да.

Это Эльса была предводителем делегации, которая навестила меня тем вечером, когда я сбежал, и это по рекомендации Эльсы Томасу отказали в доступе во внутреннее помещение. Я немного выждал, чтобы убедиться, что Томас не вернется. Потом погасил свет, вышел во двор и пошел по пожарной лестнице к входу в квартиру Эльсы.

* * *

Она повела подругу в комнату в конце коридора. Будучи самой большой в доме, та могла похвастаться эркером, из окна которого открывался великолепный вид на лес. На стенах яркими цветными лоскутами красовалось несколько пестрых домотканых покрывал. На краешке широченной кровати сидел Крейг. Взгляд его упирался в пол, в точку между носками высоких кроссовок. Его руки были сцеплены в замок, большие пальцы вращались вокруг друг друга. Когда Куинси переступила порог, он поднял голову. В его застенчивой улыбке она углядела проблеск надежды.

– Я по вашему объявлению.

На двери c табличкой «Карлгрен» висел зеленый пластмассовый рождественский венок. Утверждение Томаса, что у его отца «крыша поехала», меня немного беспокоило, но беспокойство смягчилось при виде венка. Сумасшедший вряд ли станет заниматься рождественскими украшениями. Я позвонил в звонок.

– Я уверена: здесь тебе будет гораздо удобнее, – сказала Жанель таким тоном, будто кому-то незаметно подмигнула, – повеселитесь тут как следует.

– Вижу. Только я не представлял, чтобы какая-то молодая девчонка…

Она подтолкнула Куинси бедром, побуждая ее пройти дальше в комнату. После закрыла дверь и, тихо хихикая, отправилась к себе.

Пока ждал, засомневался в своем выводе. Может быть, когда сходишь с ума, как раз и следишь за тем, чтобы все было в порядке с такими вещами, как рождественские украшения. С деталями, которые сохраняют нормальность как декорацию, в то время как за кулисами расцветает безумие. Я напрягся, когда услышал мягкие шаги, приближающиеся к двери.

Нина сердито прикусила губу:

Эльса была пожилой, а в двери не было глазка, поэтому я ожидал вопроса «Кто там?», но, пока размышлял, как назову свое имя, дверь открылась. На пороге стояла Эльса в черном спортивном костюме и домашних туфлях из овчины на ногах.

– Это была ее идея, – заметил Крейг.

– Ну да, я молодая девчонка, но водительские права у меня есть.

– Надо думать.

Свет в ее глазах по-прежнему присутствовал, но теперь он смешивался с чем-то еще, из-за чего она казалась немного… я не хочу использовать слово порочной, поэтому лучше скажу утомленной. Так бывает с людьми, которым удалось в полной мере воплотить свои фантазии, но обнаружить, что им все еще мало. Искушенность, похожая на отвращение. Следует прибавить, что Эльса по-прежнему выглядела на несколько лет моложе, чем когда я встретил ее в первый раз.

– А… не сомневаюсь. – Уилли нахмурил лоб. – Я не… Я хочу сказать, что ожидал увидеть кого-нибудь постарше. Может, кого-то из компании по грузовым перевозкам.

– Откуда вам знать, что я не из такой компании?

– Вряд ли мы должны…

В пабе все на мгновение затихли. С задней стороны раздалось что-то вроде рычания, и Нина поняла, что где-то там находится собака.

Он осекся, предоставляя Куинси возможность самой заполнить пропуски. Оставаться наедине в этой комнате? Переспать, как решила за них Жанель?

Уилли немного подумал.

– Все в порядке, – сказала она.

– А вы из компании по перевозкам? – спросил он наконец.

– Куинни, ну правда. Если ты не готова…

– Нет, – ответила Нина. – Я библиотекарь.

Куинси села рядом с ним и положила руку на его дрожащую коленку. Крейг Андерсон, восходящая звезда баскетбола. Зеленоглазый брюнет, долговязый и оттого еще более сексуальный. Из всех девушек в университете он выбрал именно ее.

Двое стариков закудахтали, как Стэтлер и Уолдорф из популярного «Маппет-шоу», и Нина одарила их специальным взглядом «тишина в библиотеке!». Она уже начинала терять терпение. Десять минут назад она была готова бросить свою затею и умчаться домой. Теперь ей хотелось показать этим глупым людям, что она вполне способна на то, чего они от нее не ожидают.

– Все в порядке, – повторила она со всей искренностью девятнадцатилетней девушки, которая прощается со своей девственностью, – я рада.

– Этот фургон продается или нет? – громко поинтересовалась она.

4

Уилли снял шляпу и кивнул Аласдеру, который тут же налил ему пинту чего-то, называвшегося «80 шиллингов».

Джефф обнаруживает меня на диване с книгой Лайзы на коленях и зареванными после целого дня слез глазами. Когда он ставит на пол кейс и заключает меня в объятия, я кладу ему голову на грудь и вновь принимаюсь рыдать. После двух лет ухаживаний и еще двух совместной жизни он, даже не спрашивая, уже знает – что-то случилось. Поэтому просто дает мне выплакаться. И только когда на воротнике его рубашки не остается сухого места, я говорю:

Снова пишу заголовок: «Как она произошла?» И хорошо бы, если, обдумав минута за минутой происшедшие события, я сумел бы хоть что-то наконец прояснить в моей собственной голове.

– Ага, – неохотно ответил Уилли. – Я вам завтра утром дам на нем прокатиться.

– Лайза Милнер покончила с собой.

В тот день ровно в пять (семнадцать) часов мы покинули свои рабочие места, и каждый направился к личному шкафчику, чтобы повесить там халат. Потом, как мы стали это делать после рождения нового существа, вышли все вместе, группой, во главе с профессором. У двери профессор галантно посторонился, давая дорогу нашей единственной даме. Что и говорить — сразу видно французское воспитание! Я тоже, бывает, уступаю дорогу, но никогда мне не удается сделать это с таким изяществом, как делает профессор.



Он крепче прижимает меня к себе.

Итак, мы вышли в коридор и стали в кружок возле двери, а Войн Константинов и Недьо Недев занялись приготовлением сургуча для опечатывая. В тот миг, когда растопившийся сургуч упал двумя крупными каплями на оба конца шнура, профессор вдруг стукнул себя по лбу и с жестом отчаяния вскричал:

Сразу, как только Аласдер проводил ее наверх, в маленькую, простую, но очень чистую комнатку с голым дощатым полом, Нина вдруг ощутила невероятную усталость. Окно комнаты выходило на заднюю сторону паба, из него виднелись прекрасные склоны холмов и солнце, как раз скрывавшееся за горизонтом.

– Та самая Лайза Милнер?

— Стоп! Остановитесь!

Под окном щебетали целые стаи птиц, но никакого другого шума сюда не доносилось; возможно, где-то вдали и проезжали машины, но не было гула сплошного движения, сирен, грохота мусоровозов или людских голосов на улице и в соседних кафе, где кто-то что-то праздновал.

– Да, та самая.

Мороз пробежал у меня по коже.

Нина принюхалась к воздуху. Он был таким свежим и чистым, что у нее закружилась голоса. Она выпила стакан воды из-под крана, вода была ледяной и освежающей.

— Я забыл закрыть в шкафу склянку! — с трудом переводя дыхание, сказал профессор. Он был похож на человека, который на расстоянии сантиметра разминулся с десятитонным грузовиком. — Ах ты, боже мой! Да как же я мог! — ахнул он и укоризненно покачал головой.

Больше ему ничего не требуется. Все остальное он понимает и сам.

Нине казалось, что она долго будет лежать в уютной постели с белыми простынями и мысленно составлять список всех за и против, искать то, что поможет ей принять окончательное решение. Но вместо того под чириканье за окном она заснула в тот самый момент, как только опустила голову на подушку.

— Ничего особенного! — сказал Войн Константинов. — Сейчас подготовим сургуч для второй печати.

– Ох, Куинни, бедная ты моя. Поверь, мне очень жаль. Но когда? Что произошло?

— И даже для третьей, если понадобится! — примирительно заметил Недьо Недев. — Подумаешь, большое дело! Сургуча хватит и на десять печатей!

Мы садимся на диван, и я сообщаю Джеффу подробности. Он слушает с обостренным интересом – побочный эффект его работы, где ему приходится сначала поглощать всю доступную информацию, а потом ее просеивать.



— А я вам скажу — это плохая примета! — брякнул ни к селу ни к городу Найден Кирилков.

– Как ты себя чувствуешь? – спрашивает он, когда я заканчиваю свой рассказ.

– Какую именно колбасу вы хотите?

– Хорошо, – отвечаю я. – Но это сильный удар. И я скорблю. Надо полагать, это глупо.

Никто его ни о чем не спрашивал, но он вдруг подал реплику. Ну зачем?

Нина пожала плечами. Она ведь не знала, сколько у них здесь сортов колбасы и сосисок.

– Нет, – произносит Джефф, – у тебя есть все причины расстраиваться.

— Что вы сказали? — спросил смущенно профессор.

– Что-нибудь получше.

– Ты думаешь? Но ведь мы с Лайзой даже никогда не виделись.

— Это плохая примета! — нахально повторил Найден Кирилков.

– Неважно. Зато много говорили. Она тебе помогла. Вы были родственные души.

Читатель увидит далее, что Найден Кирилков поплатится за свою необдуманную дерзость. И кто его тянул за язык? Если кому-то и надо было что-то сказать, то только не ему. Чего стоит его голос? Ровно ничего. Зато ему это зачлось потом. Но если вы спросите меня, я скажу: и поделом!

– Ладно, – улыбнулся хозяин паба. – Мы вам приготовим сосиски лорне, из свиней Уилли. В самый раз будет.

– Мы были жертвы, – возражаю я, – и это единственное, что нас объединяло.

— Оставьте свою метафизику, товарищ Кирилков! — строго сказал я. — Приметы — пережиток прошлого. Что это вам взбрело в голову?

– Куинни, не надо упрощать то, что произошло. Не со мной.

Тем временем Войн Константинов повернул в замке ключ и открыл дверь. Профессор сказал: «Прошу вас, пойдемте, пожалуйста!» — но никто из нас не пожелал входить. Да и не было смысла в этом. Подождав несколько секунд, профессор усмехнулся — то ли сконфуженно, то ли неприязненно, я не понял, и переступил порог. Через полминуты все мы услышали мягкий хлопок стальной дверцы несгораемого шкафа. И заключили из этого, что «Новый — У-1» в надежном месте.

Нина проспала как убитая до тех пор, пока что-то не подняло ее, как звонок будильника, в семь часов. Сонно выглянув в маленькое окно, она сообразила, что это был петух. Нина оделась и спустилась вниз, готовая испытать фургон ради сохранения самолюбия, а потом снова сесть в автобус и начисто забыть о своем маленьком шотландском приключении. Должны же найтись какие-то книжные магазины, в которых нужны служащие? Может, именно там она и начнет. Конечно, денег будет меньше, чем прежде, но Нине еще не приходилось встречать книготорговца, который бы ей не понравился, и, если она сможет по-прежнему находиться среди книг, наверняка этого будет вполне достаточно.

Потом в присутствии всех безмолвно стоявших сотрудников «ЛС-4» Войн Константинов и Недьо Недев опечатали обе створки двери. Затем профессор нажал своим перстнем на еще теплый мягкий сургуч, и на его поверхности появилась увенчанная лавровым венком голова какого-то римского императора. Профессор передал второй ключ от несгораемого шкафа дежурному старшине охраны.

Это говорит государственный защитник Джефферсон Ричардс. Он начинает выражаться, как адвокат, всякий раз, когда не согласен со мной. Но такое случается нечасто. Обычно же он просто Джефф, бойфренд, который никогда не против поваляться в обнимку. Который готовит куда лучше меня и чей зад выглядит просто сногшибательно, когда он надевает костюм и отправляется в суд.

Завтрак, когда его принесли, оказался серьезным испытанием, к нему следовало отнестись с уважением. Нина села за полированный стол у окна, откуда ей видны были школьники, беспечно бежавшие по улице в ярких красных джемперах, тракторы, тащившие трейлеры, набитые загадочными механизмами, лошади на утренней пробежке и множество «лендроверов», разъезжавших по своим делам.

– Мне не дано понять, что случилось с тобой в ту ночь, – говорит он, – как и любому другому. Это под силу только Лайзе и второй девушке.

Затем мы безо всяких происшествий прошли по проверочной зоне.

– Саманте.

Ну скажите мне теперь, дорогие читатели, не легче ли, действительно, верблюду пройти сквозь игольное ушко, чем вредителю проникнуть в нашу «ЛС-4»? Да еще вынести оттуда тайком пол-литровую склянку! Прошу вас, скажите! Где он проникнет? Откуда войдет? Ну, допустим, проникнет каким-то сверхъестественным образом, но как выйдет?

Аласдер поставил перед Ниной огромную миску овсяной каши с медом и густыми свежими сливками. За ней последовала тарелка сосисок лорне, которые оказались квадратными, хрустящими и невероятно вкусными, потом на столе появились яйца с золотыми желтками, они были вкуснее всего, что Нина пробовала прежде, – она предположила, что их любезно снесли куры, жившие за домом. После того – поджаристый бекон, черный пудинг и нечто треугольное, что Нина приняла за тост, но оказавшееся чем-то вроде тонкой картофельной лепешки. После ужина одним-единственным сэндвичем Нине отчаянно хотелось есть, и она смела все подряд. Тем более что все было невероятно вкусным.

Джефф с отсутствующим видом повторяет это имя, будто прекрасно знал его и без меня.

Времена чудес давно миновали, теперь они бывают лишь в романтических балетах да в сочинениях некоторых писателей-примитивистов, поэтому с чистой совестью советую вам ничего не ставить на эту карту. Не то что верблюд, а букашка не сможет проникнуть в нашу «ЛС-4», скажу я вам!

– Можете не спешить, – весело сказал хозяин паба, наливая Нине вторую чашку кофе. – Уилли до одиннадцати будет занят на ферме, так что время есть.

– Да, Саманте. Я не сомневаюсь – она чувствует то же, что и ты.

И все же туда проникло не какое-то крылатое насекомое, а вполне земной человек!

– Все это просто изумительно! – со счастливым видом сообщила Нина.

– Но это бессмысленно, – возражаю я, – мне непонятно, зачем Лайзе кончать с собой после всего, что она пережила. Получается, все было напрасно. Я думала, она сильная.

Но как, скажите ради бога! Каким образом, откуда? Вы уважаете логику, реализм или же тяготеете к средневековой мистике? Да знаете ли вы, куда может увести ваше увлечение средневековой мистикой? Перекреститесь, хоть вы и не набожный человек. Прошу вас! Будьте милостивы к тем, кого вы любите и кто любит вас. Уже ради одной только любви стоит плюнуть на всю эту мрачную мистификаторскую, так сказать, средневековщину.

– Вид у вас такой, словно не мешало бы вас слегка подкормить, – сказал Аласдер. – Подкормить и подержать на свежем воздухе.

В моей голове опять раздается ее голос:

На следующее утро, ровно в восемь часов, мы все стояли перед запертыми и запечатанными дверьми нашей лаборатории. Профессор разломил сургучную печать, открыл дверь, и каждый направился к своему шкафчику. Надев халаты, мы сели на свои рабочие места и сразу же занялись повседневными делами. Работали спокойно, деловито, но несколько медлительно — так всегда бывает в начале дня.

Нине с самого детства постоянно твердили, что она нуждается в свежем воздухе, и она брала с собой книгу и забиралась на яблоню в конце их невзрачного садика, подальше от машины, которую постоянно мыл и чистил отец. Насколько она помнила, он ни разу на ней не ездил, хотя Нина не раз пыталась понять, что же с этой машиной случилось. Нина пряталась в листве, прислонившись к стволу, и, болтая ногами в воздухе, погружалась в миры Энид Блайтон или Роальда Даля, пока ей не позволяли наконец вернуться в дом. Место на яблоне было отличным, потому что, как выяснила Нина, даже если люди тебя ищут, они никогда не смотрят вверх. А это значило, что два ее брата не могли ее выследить и втянуть в одну из своих глупых военных игр, а когда сестра отказывалась, ее начинали дразнить за любовь к чтению и даже выхватывали книгу из рук и не отдавали, пока она не начинала плакать.

«В том, что мы выжили, есть свое величие, – как-то сказала она, – пройдя через муки, но оставшись в живых, мы обрели могущество вдохновлять других страждущих».

Теперь следует описать вкратце наше лабораторное помещение, так как его расположение и наши рабочие места играют немаловажную роль для следствия. Это довольно большой зал Г-образной формы. Три широких окна, защищенные снаружи изящными решетками, смотрят на Витошу, но света в изобилии не пропускают. Против окон, у двери, находятся наши шкафчики — железные, окрашенные в зеленый цвет. Посередине зала на специальном постаменте установлен электронный микроскоп — наш глаз, заглядывающий в дебри микромира, — оборудованный фотометрической аппаратурой и мало ли еще чем. Сеть проводов осветительной установки придает ему вид весьма солидной машины.

И вот теперь все это оказалось просто пургой.

Поэтому Нина просто вежливо улыбнулась Аласдеру.

Если стоять лицом к Витоше, наши рабочие места будут располагаться следующим образом: первое — крайнее слева — занимает отгороженная ширмой командная «кабина» профессора: за нею, слева направо, расположены рабочие столы помощника профессора, Недьо Недева, Найдена Кирилкова и вашего покорного слуги; правее их находится закуток, образованный стенками четырех огромных шкафов. В этих шкафах множество отделений и полок, сплошь заставленных лампами, горелками, спиртовками, колбами, бутылками и банками, содержащими различные кислоты, спирты, отвары, кусочки консервированного мяса, клетками, в которых временно содержатся подопытные животные, и так далее. Этот закуток, отгороженный шкафами, — царство нашей лаборантки. Там стоит еще мраморный стол, на котором всегда горят спиртовки, кипят, едва слышно булькая, пробирки, колбы и другие стеклянные сосуды, наполненные всякого рода мутными жидкостями.

– Прости, что я так расклеилась, – говорю я Джеффу. – Самоубийство Лайзы. Моя реакция на него. Во всем этом есть что-то неправильное.

Между рабочими столами есть проходы шириной в четыре-пять шагов, а напротив столов тянется от одного конца зала до другого длинная, окованная жестью стойка — лабораторный стол. На нем мы производим наши опыты и исследования. Он всегда заставлен тысячью всяких предметов: большими и малыми микроскопами, стеклянными сосудами, стеклянными пластинками, подставками для колб и пробирок, шприцами, спринцовками и так далее.

– Конечно, есть. Все случившееся с тобой изначально было неправильно. Но вот что мне в тебе нравится, это что ты не увязла в той трагедии, а пошла дальше.

Нине по-настоящему нравились сырые и холодные зимние дни, ей нравилось сидеть, прислонившись спиной к радиатору, прислушиваться к тому, как капли дождя стучат в оконное стекло, как будто пытаясь его разбить. Ей нравилось знать, что в этот день ей ничего не нужно делать, что у нее есть хлеб для тостов и мягкий сыр для них. Нина включала тихую музыку и могла затеряться в викторианском Лондоне, или в захваченном зомби будущем, или еще где-то – на свой выбор. Потому что мир за дверями всю ее жизнь был чем-то таким, от чего следует спрятаться, пока она читает.

Прямо напротив лабораторного стола — три широких окна, из которых видна часть синеющего массива Витоши.

Джефф говорил мне это и раньше. И не раз. После многократного повторения я и сама поверила в эти слова.

– Да, я знаю, – отвечаю я, – так оно и есть.

Теперь же она стояла на пороге паба. Воздух на улице бодрил, солнце сияло, дул прохладный свежий ветер. Нина глубоко вздохнула. А потом сделала нечто совершенно необычное для себя.

Минут через пять после того, как мы сели за свои рабочие столы, на командном пункте раздался страшный вопль — кричал профессор, но так, словно в него кто-то вонзил нож. Вопил он что-то нечленораздельное, а все нечленораздельные вопли ужасны. Мы вскочили и стремительно кинулись к «кабине», откуда несся этот жуткий вопль. Профессор стоял у своего огромного письменного стола, в левой руке он держал страшную склянку с красной этикеткой, на которой был изображен череп и две кости, а правой рвал на себе волосы, которых и без того было мало на его лысеющей голове. Взгляд у него был просто безумный, нижняя челюсть дрожала, словно его било током. Увидев нашего авторитетного шефа в таком неописуемом состоянии, а страшную склянку в его трясущейся руке открытой, мы сами тотчас стали не лучше: вытаращив глаза, уставились на него. Нас била дрожь. Сейчас я думаю, что, если бы такое состояние длилось еще с полминуты, мы все заревели бы хором, как испуганный скот. Вообще все, что было так или иначе связано с этим вирусом, всегда приобретало какой-то дьявольский характер.

– В сущности, у тебя нет другого разумного выхода. То было в прошлом. А сейчас настоящее. И мне очень хочется думать, что в этом настоящем ты счастлива.

– Могу я оставить это здесь? – спросила она хозяина.

Дело, однако, не зашло так далеко лишь благодаря этой недостойной личности — Найдену Кирилкову. Ведь ему вообще ни до кого и ни до чего нет дела. Даже в этой зловещей ситуации он остался верен себе. Пока мы, перепуганные до смерти, стояли окаменев, он спокойно забрал из рук профессора склянку, потом взял графин с водой и силком заставил профессора сделать несколько глотков. Вода залила профессору подбородок, и, хотя это зрелище было весьма неблагопристойно, нашего Кирилкова ничто не могло смутить. В конце концов вода подействовала на профессора успокаивающе, и он пришел в себя.

Джефф улыбается мне. У него улыбка кинозвезды. Широкая, как «Синемаскоп» и яркая, как «Техниколор». Именно она привлекла меня к нему, когда мы только-только познакомились. Произошло это на одном рабочем мероприятии, оказавшемся настолько скучным, что мне было просто необходимо немного выпить и пофлиртовать.

И когда тот кивнул, положила большую книгу в твердом переплете на стол.

«Так, дайте угадаю, – сказала ему я, – вы рекламируете зубную пасту».

Обычно его взгляд пронзал, но сейчас он просто убивал. Профессор посмотрел на нас так, что мы невольно отступили на шаг назад, а Марина вцепилась в мою руку, словно ждала, что ее сейчас схватит какое-то чудовище. Не будь я сам в эту минуту испуган и растерян, я благословлял бы этот ее страх.

– Я скоро вернусь, – сказала Нина.

«Виновен, ваша честь».

— Кто взял склянку с нашим «Новым — У-1» и на ее место поставил вот эту, с какой-то дрянью! — напустился на нас профессор, и мы чуть не свалились на пол.

Хозяин помахал ей рукой, и она вышла наружу, впервые за очень долгое время – без книги.

— Между той склянкой и этой нет никакой разницы, — глухо, каким-то не своим голосом заметил Войн Константинов. — И этикетка та же.

«И какой бренд? Может я и сама стану ею пользоваться».

— Этикетка, может, и та, но содержимое склянки совершенно другое! — снова взревел профессор.

Глава 5

«“Аквафреш”. Но я строю далеко идущие планы и намереваюсь работать с “Крест”».

— Не понимаю, — беспомощно разведя руками, сказал Войн Константинов. — Ведь сейф был закрыт на оба запора?

Стоял прекрасный день, чего Нина совершенно не ожидала. Похоже было на то, что небо только что как следует отстирали: оно было яркого голубого цвета, как на экране телевизора, и по нему плыли пушистые облака. Нина подумала, что она до глупого мало времени проводит за городом, учитывая то, как много в Британии прекрасных мест. Под ее ногами всегда был асфальт, она почти никогда не сходила с тротуаров, – а небо над ней окаймляли уличные фонари и высоченные здания, которые выскакивали в центре Бирмингема по штуке в неделю, как ей казалось.

— Как я запер на два ключа, так и открыл его сегодня! — бросив на Война косой взгляд, продолжал профессор.

Я засмеялась, хотя не могу сказать, что мне было так уж смешно. В его стремлении понравиться было что-то подкупающее. Он напоминал мне золотистого ретривера – дружелюбного, надежного и верного. Хотя я еще даже не знала, как его зовут, я сжала его руку. И по-настоящему так никогда ее и не отпускала.

— Ну, хорошо, — заговорил Недьо Недев и откашлялся. — Но ведь и печать на двери была не повреждена! Когда мы пришли, она же была цела!

В промежутке между «Сосновым коттеджем» и Джеффом я вела очень тихий образ жизни, граничивший с небытием. Когда врачи сочли, что я поправилась достаточно, чтобы вернуться к учебе, я не пошла в старый колледж, понимая, что там меня будут преследовать воспоминания о Жанель и остальных. Вместо этого я перевелась в университет поближе к дому и три года жила одна в комнате общежития, предназначенной для двоих.

Нина огляделась. Солнечные лучи пробивались сквозь листву деревьев, заливали борозды полей. За дорогой поблескивали золотом большие озера. Какой-то трактор радостно катился по полю, а перед ним тучами взлетали птицы, прямо как в какой-нибудь старой книге о фермерах, изданной в «Ледибёрд букс». Маленькая компания ягнят, похожих на отражения облаков, резвилась неподалеку, они прыгали в траве, щипали друг друга за хвостики и жевали траву настолько зеленую, что ее словно выкрасили «Техноколором». Нина наблюдала за ними, не в состоянии сдержать улыбку.

— Печать была цела, и несгораемый шкаф был закрыт на два запора, а склянка с нашим вирусом подменена!

Печальная слава, конечно же, бежала впереди меня. Окружающие прекрасно знали, кто я и через что мне пришлось пройти. Но я держалась скромно, не высовывалась и ежедневно принимала «Ксанакс», запивая его виноградной газировкой. Я вела себя дружелюбно, но друзей у меня не было. Была отзывчива, но при этом держалась отстраненно. Я не видела смысла с кем-либо сближаться.

И что уж вовсе не было похоже на Нину, так это то, что она сделала селфи с барашками на заднем плане и отправила снимок Гриффину и Суриндер. Ее соседка по дому тут же откликнулась, поинтересовавшись, не похитили ли Нину пришельцы и не нуждается ли она в помощи? Еще через две секунды пришел текст от Гриффина, он спрашивал, знает ли Нина, что такое «методология согласования в межбиблиотечных связях», но Нина проигнорировала вопрос, попытавшись подавить тревогу, вспыхнувшую в ней.

— Хм! — многозначительно произнес Найден Кирилков.

Раз в неделю я ходила на групповую психотерапию, где разбиралась вся та куча проблем, с которой сталкиваются такие как я. Постоянные участники стали чем-то вроде друзей. Не особенно близких, но все же заслуживающих доверия настолько, чтобы им можно было позвонить, когда страшно идти в кино одной.

— Что вы хмыкаете? — накинулся на него профессор, сверля взглядом.

Осмотрев деревню, Нина отметила, что библиотеки в ней нет. Она прошла по дороге вверх по холму, туда, откуда виднелось море, – оно оказалось куда ближе, чем ожидала Нина, – и нашла маленькую каменистую пещеру, в которую вполне можно было забраться. Нина покачала головой. Это место – настоящий рай! И куда только все смотрят? Почему все толпятся в одном и том же конце Англии, сигналя друг другу в городских пробках, вдыхая испарения чужих тел и запахи пищи, втискиваясь в одни и те же пабы и клубы?

— Извините, но вы рассказываете басни. Разве может войти в наше помещение человек, не сломав печати? И неужели он может взять из несгораемого шкафа нашу склянку и поставить на ее место другую, не отворив его дверцы?

Нина увидела огромную черную дождевую тучу, набухавшую вдали. Нет, неужели она настоящая?

— Раз нашей склянки нет, значит, может! — отчеканил профессор и стукнул ладонью по столу.

Уже тогда мне было трудно считать себя одной из этих хрупких девушек, ставших жертвами изнасилования или жестокого обращения, либо попавшими в аварию, обезобразившую их внешность. Их душевные травмы очень отличались от моей. Ни одна из них даже понятия не имела, что чувствует человек, в мгновение ока лишающийся всех близких друзей. Никто из них не мог себе представить, как страшно не помнить худшую ночь в твоей жизни. Мне казалось, что мое беспамятство внушает им зависть. Что им всем слишком хочется все забыть. Будто забыть легче, чем помнить.

Нина не слышала ничего, кроме отдаленного ворчания трактора. Ей вдруг показалось, что она не дышала – не дышала по-настоящему – очень-очень давно. И как будто все ее тело выдохлось. Стоя на холме, Нина рассматривала окружающий пейзаж. Она могла видеть все за много миль. Видела несколько других деревушек, очень похожих друг на друга, – древние мягкие серые камни и сланец, а перед ее деревней раскинулась долина, зеленая, желтая и коричневая, спускавшаяся вниз, к морю, по которому бежали белые барашки пенных волн.

— В таком случае похититель был созданием бестелесным, да еще и в шапке-невидимке! — заявил, дерзко рассмеявшись, Найден Кирилков.

В том колледже я обратила на себя внимание целой вереницы сменяющих друг друга худощавых, чрезмерно чувствительных парней, желавших проникнуть в тайны застенчивой тихой девушки, державшей всех на расстоянии. Я подпускала их к себе, но только до определенной степени. Мы вместе делали домашние задания, чувствуя себя при этом довольно неловко. Болтали в кафешках – я развлекалась, подсчитывая их попытки избежать упоминаний о «Сосновом коттедже». Иногда, когда мне было особенно одиноко, позволяла себе на прощание дразнящий поцелуй.

Это было такое необычное ощущение. Нина вдруг резко вздохнула, чувствуя, как разворачиваются ее плечи, словно до сих пор они были прижаты к ушам.

Пока происходил этот разговор, Войн Константинов успел исследовать каплю содержимого новой склянки и уныло, даже с отчаянием качая головой, сказал:

Втайне я предпочитала качков, которых можно было встретить исключительно на шумных студенческих попойках. Всем известный тип: крупные руки, выпирающие мышцы груди и небольшой пивной животик. Парни, которым плевать на твои шрамы. Которые не способны быть деликатными. Которые рады просто трахаться, как заведенные, и явно не расстраиваются, если ты потом сбегаешь, не оставив свой номер телефона.

— Это самый невинный питательный отвар. В нем только безвредные бактерии, и ничего больше.

А может, так оно и было, подумала Нина. В конце концов, слухи насчет закрытия библиотеки донеслись до них уже год назад. Семь месяцев назад они узнали, что проводятся совещания… И уже два месяца Нина знала, что это действительно происходит, а три недели назад пришла уверенность, что она останется без работы, если не пройдет собеседование. Но она так и жила в этой неопределенности, не в состоянии обдумать планы дальнейшей жизни.

После таких свиданий я чувствовала обиду и раздражение, но странным образом также и прилив сил. Когда добиваешься желаемого, это придает энергии – даже если это стыд.

Все молчали. Прошла минута, другая. В помещении стояла такая тишина, что было слышно, как в окошко стучит дождь.

Но Джефф другой. Нормальный до невозможности. Нормальный как рубашка-поло от Ральфа Лорана. Впервые о «Сосновом коттедже» я осмелилась заговорить, когда мы с ним встречались уже месяц. Тогда он все еще думал, что я просто Куинси Карпентер, рядовой маркетолог, собирающийся запустить кондитерский блог. И понятия не имел, что я – Куинси Карпентер, оставшаяся в живых жертва массовой резни.

Глядя вдаль, Нина попыталась обдумать – честно и как следует – свою жизнь: здесь, на чистом воздухе, она могла дышать свободно. Сейчас ее не окружал миллион человек, вечно куда-то несущихся, горланящих, покупая то, что они нашли в «Фейсбуке» и «Инстаграме», – в этой среде Нина всегда ощущала себя неполноценной.

— Как исчезла склянка — это, может быть, действительно загадка, мистика, — резко сказал, поднявшись со стула, профессор, и мы увидели, что плечи его вдруг поникли, отчего руки стали очень длинными. — Мистика это или нет — не знаю. Меня сейчас тревожит другое! — возбужденно продолжал он, облизнув пересохшие губы. — Меня тревожит то, что опасности подвергается жизнь людей. Наш чумоподобный вирус явно находится сейчас в чьих-то чужих, может быть, даже во вражеских руках! — Он продолжал стоять еще какое-то время, глядя куда-то в пространство, потом снова заговорил, но уже обычным мягким голосом: — Прошу вас не выходить отсюда, пока я не сообщу о случившемся главному директору!

Надо отдать ему должное, он воспринял это лучше, чем я ожидала. Произнес все нужные, правильные слова, а под конец сказал: «Я твердо убежден, что человек способен не тащить на себе груз прошлого. Он может поправиться, восстановиться и пойти дальше. Ты смогла».

Некоторые люди, как было известно Нине, заедали свои страхи, другие заливали выпивкой, а кто-то задумывал грандиозные обручения и свадьбы, и прочие жизненные события, занимавшие все их свободное время, – только чтобы не допускать в голову разные неприятные мысли. Но Нина, когда ей грозило вторжение реальности, а уж тем более жестокой и неприятной, удирала в книги. Книги утешали ее, когда ей было грустно, скрадывали одиночество, они были ее друзьями. Они исцеляли ей сердце, когда оно разбивалось, вселяли надежду, когда она падала духом.

И тогда мне стало понятно, что это надолго.

– Ну как там Чикаго? – спрашиваю я.

Ссутулившись, но твердым шагом он пересек зал и вышел.

Но чем дольше Нина думала об этом, тем яснее ей становилось, что пора признать: книги не были настоящей жизнью. Бо́льшую часть своих почти тридцати лет Нина умудрялась держаться в стороне от реальности, однако теперь она неотвратимо приближалась, и с этим необходимо было что-то делать. Как раз это и имела в виду Суриндер, когда Нина спросила ее, что, если честно, она думает о затее с фургоном.

Джефф неопределенно пожимает плечами, из чего мне приходится сделать вывод, что не очень.

* * *

– Просто делай что-нибудь. Ты можешь ошибиться, но потом исправишь ошибку. Но если ты ничего не будешь делать, то нечего будет и исправлять. И жизнь твоя превратится в сплошное сожаление.

– Я не добыл информацию, на которую так надеялся, – говорит он, – и если честно, то не горю желанием на эту тему говорить.

У человека самая счастливая пора жизни — юность, а самая счастливая пора юности — каникулы. Будучи гимназистом, я проводил летние каникулы в деревне, у своего дядюшки. Там на сеновале я принял решение стать астрономом. В основе этого решения, разумеется, была моя врожденная склонность к математическому и логическому мышлению — качество, свойственное людям сурового характера. Конечно, мое увлечение астрономией было обусловлено и другими обстоятельствами. Два из них, хотя сами по себе и незначительные, все же должны быть, как мне кажется, упомянуты. А именно: прежде всего сеновал, а затем — мое соседство с Теменужкой.

Нине вдруг показалось, что в этом есть смысл. И сразу все, что она думала до сих пор: «Я не могу этого сделать, я недостаточно уверена в себе, я не способна вести собственное дело, у меня не получится, я не смогу водить фургон, ни к чему все это, я должна сохранить надежную работу…» – показалось глупым и жалким.

– А я не хотела бы говорить о Лайзе.

В те годы — первые годы после Девятого сентября — сеновалы еще существовали, но исторически они уже были обречены, и потому их не чинили, не поддерживали, а бросили на произвол судьбы. Верхний этаж дядюшкиного сеновала был разобран, остались только опорные балки, так что я мог вести астрономические наблюдения во всех четырех направлениях небесной сферы. Я всегда любил глядеть на небо, мысленно скитаться между бесчисленными светилами, сплетающимися в причудливые лозы с гроздьями золотых и серебряных звезд. Я по сей день храню в душе следы давнишней любви, но разве могут сравниться нынешние уравновешенные, отстоявшиеся годы с той юношеской порой?! Ну, словом, передо мною со всех сторон открывался горизонт, а разметанная ветрами, довольно большая часть кровли над моей головой позволяла мне переводить взгляд и на центральную часть небосвода.

Джефф встает – ему в голову пришла мысль.

Само собой разумеется, наблюдения свои я вел невооруженным глазом. Иногда изучал небо, лежа на спине, но случалось, сидел, свесив ноги у входа, который был обращен к дому Теменужки, и вглядывался в западную часть небесной сферы. Сидеть на дощатом пороге и наблюдать оттуда было очень удобно, поэтому, наверное, западную часть неба я изучил лучше всего.

– Тогда давай куда-нибудь сходим. Нам нужно нарядиться, пойти в какое-нибудь модное место и утопить наши горести в вине и обильной еде. Ты в деле?

Здесь, глядя вниз на долину, на маленькие деревни, населенные людьми, живущими собственной жизнью на собственный лад, не думающими о модных течениях и фасонах, о темпе существования в городах и о прочих странностях, Нина чувствовала то, чего не чувствовала прежде никогда. Она выросла в городе, училась в городе, работала и жила в том мире. Но теперь где-то в глубине души ей показалось, что она вернулась домой.

Я приносил сюда книги, в которых рассказывалось о древнегреческих мифах, связанных с происхождением созвездий. С каким наслаждением читал я о Кассиопее, об Андромеде, о Волосах Вероники! Иной раз мне казалось, что моя быстроногая, как козочка, соседка бежит по Млечному Пути и, то и дело укрываясь между звездных лоз, лукаво предлагает мне поиграть в прятки. Теменужкиным проделкам не было конца! Поэтому я как-то позвал ее к себе на сеновал, чтобы подробно и систематично открыть ей самые важные уголки небесного свода. > Она тотчас же согласилась и, когда уже достаточно стемнело, перелезла через забор и протопала босыми ногами по нашему двору. В какой чудесный дворец сразу же превратился мой сеновал! И даже не в дворец — эка важность дворцы, населенные невеждами и умственно убогими вельможами! Он преобразился в обсерваторию, которая как будто бы стояла на земле, а в действительности парила в пространстве и каждую секунду меняла свои координаты по отношению к дядиному двору и сливовому саду Теменужкиного деда.

Я качаю головой и по-кошачьи вытягиваюсь на диване.



Кроме Волос Вероники, я показал Теменужке еще несколько созвездий и о каждом из них рассказал связанную с ним легенду, причем без сокращений, слово в слово. Теменужка сперва слушала с большим вниманием, но потом, не знаю почему, стала рассеянной, внезапно ее что-то встревожило, и она, даже не сказав мне «доброй ночи!», соскочила со второго этажа сеновала прямо на землю — хотя это было довольно высоко — и ловко, как козочка, перемахнула через изгородь к себе во двор.

Туча закрыла солнце, и Нина вздрогнула. Здесь очень быстро холодало, и она пошла вниз по склону, к пабу, погрузившись в свои мысли. Два старика, сидевшие вчера у бара, снова там появились. Один из них держал ее книгу и как будто уже погрузился в чтение.

– Нет, сегодня это как-то не в кассу. Но знаешь, чего бы мне правда хотелось?

Я потом намекал было ей, что следовало бы возобновить занятия астрономией, но она кривила губы и не хотела даже слушать. Тогда я пообещал Теменужке дать звездную карту и решил, что вместо «Волосы Вероники» я напишу на ней «Волосы Теменужки». Но и эта грубая фальсификация, которой я мог навсегда осквернить свою душу, не произвела на нее впечатления. Вскоре она стала ходить на прогулки с одним моим одноклассником, который понятия не имел об астрономии, не знал никаких древних легенд и нисколько не волновался при мысли о загадочном сиянии переменных звезд. Однажды — разумеется, случайно — я увидел, как мой одноклассник обнимал ее. Я только было повернулся, чтобы вести наблюдения за восточной частью небосвода, а они в этот момент шмыгнули в заросли верб у старой водяной мельницы. Как астроном-любитель, я обладаю весьма острым зрением и потому сразу же заметил их. Да что еще другое умеет этот парень, кроме как обнимать? Я его хорошо знал — он мог бы, не колеблясь, продать дюжину Андромед и Кассиопей, чтобы купить себе пачку сигарет. Он полный невежда, да к тому же еще и грубиян. А как иначе это назвать? Вчера только познакомился с девушкой — и сразу обниматься. Но так ей и надо — Теменужке! Она это заслужила. Когда-нибудь, вспомнив о том, что было, она покраснеет от стыда, еще как покраснеет. Но будет безнадежно поздно. Так я думал тогда и, чтобы забыть обеду, искал на в небе сверхновые звезды.

– Вам нравится? – с улыбкой спросила Нина.

– Вина из коробки, – говорит Джефф

– И?

Это был некий «арктический» триллер, действие происходило на Крайнем Севере, одинокий человек сражался там со стихиями, белыми медведями и таинственными существами, скрытыми во льдах.

На конкурсных экзаменах в университет я получил по математике позорную тройку, и мои мечты об астрономии увяли. Это первое в жизни крушение надежд я переживал очень болезненно. Возникла реальная опасность превратиться в ипохондрика, но, когда я был, что называется, на краю пропасти, меня вдруг осенила спасительная мысль. В конце концов, астрономия, хоть и оперирует математическими формулами, все же наука романтическая, сказал я себе, а ты, братец, по натуре человек трезвый, реалистический, с суховатым душевным настроем, склонный больше всего к суровому солдатскому образу жизни. Вот тогда мне впервые пришла в голову мысль, что я, в сущности, солдат и что моему душевному складу присущи солдатские добродетели. Так или иначе, сказал я себе тогда, астрономия не моя наука, хотя я люблю звезды и могу часами слоняться по небесным тропинкам. Надо заняться чем-то более земным, дельным, это мне больше сгодится. Так я сказал себе и твердо решил поступить на ветеринарный факультет. Там конкурс не бог весть какой, и потому есть шансы на успех. Экзамены я сдал отлично, а когда закончил институт, сразу же был направлен по распределению в Родопы. Если судьба вознамерилась что-то с тобой сделать, она загодя готовит все ходы. Подумайте: мне надо было провалиться по математике в университете, надо было поступить на ветеринарный факультет, надо было получить направление в Родопы, чтобы в конце концов встретиться с Аввакумом и стать его биографом.

– Тайской лапши на вынос.

– Ох, извини, девица. – Старик виновато глянул на Нину. – Я просто взял ее, чтобы посмотреть, и… Ну, не знаю… Она как будто меня затянула.

Я научился рвать лошадям зубы, оскоплять, осеменять, выпускать воздух из их раздутых животов, лечить от ящура, метила[3], улучшать породу черно-белого рогатого скота, бороться с куриной чумой и распознавать с первого взгляда все виды солитеров. Вначале я думал, что не выдержу, что дни мои сочтены, но постепенно привык и смирился. В конце концов, сказал я себе, ты же солдат, а солдат должен быть готов ко всему. И еще я сказал себе, что на войне вряд ли бывает лучше.

Я выдавливаю из себя улыбку.

– Это замечательно, – кивнув, ответила Нина. – Если хотите, я оставлю вам книгу, когда дочитаю.

– Как же хорошо ты меня знаешь!

Теперь, после почти двух десятков лет ветеринарного житья-бытья, я не променял бы моего мира животных ни на какие звездные миры. Даю слово, что не променял бы корову Рашку даже на божественную Кассиопею! Я полюбил моих обреченных, бессловесных приятелей и пациентов, привязался и к их заботливым опекуншам вроде прелестной Балабаницы из Момчилова и еще более прелестной Райны — внучке дедушки Богдана. Поскольку я — человек суровый, ни Балабаница, ни Райна не осмелились ответить мне взаимностью, но я все равно любил их — тайно и упрямо.



– Ох, нет-нет, не говори глупостей, оставить такую большую дорогую книгу… – Водянистые глаза старика вдруг погрустнели. – У нас раньше были библиотека и книжная лавка…

Главное, однако, в другом. Скитаясь по пустынным горам от села к селу, по пастбищам и животноводческим фермам, по выселкам и пастушьим хижинам в горах, я открыл для себя природу. Нашу дивную природу! Солдат отправляется на учения, в походы, на войну и однажды вдруг делает открытие: кроме всего этого на свете, оказывается, есть еще и небо — голубое, бескрайнее — и лес, который шумит, поет и рассказывает. Есть и ячменные поля, похожие на златотканые коврики, которые изготовляют себе в приданое невесты из Змеицы. Солдат, увидев вдруг всю эту красоту, приходит в умиление и напрягает память, чтобы вспомнить какое-нибудь стихотворение из школьной хрестоматии, но вовремя спохватывается — ведь он человек суровый, а стишки — для мягкосердечных и мечтательных.

Его друг кивнул:

Потом мы с Джеффом занимаемся любовью. Инициатива принадлежит мне – я выхватываю из его рук папку с бумагами и сажусь на него верхом. Джефф протестует. Слегка. Изображает сопротивление. Вот он уже во мне, чрезмерно внимательный и осторожный. Он много разговаривает. Во время секса приходится отвечать на кучу его вопросов. «Так хорошо? Не слишком сильно? А так?»

Он перебрасывает за плечо походный мешок, берет посошок и отправляется по тропкам в глухомань — на зимовье деда Богдана. Тропы проходят через солнечные луга, покрытые травами, изборожденные папоротниками, украшенные ромашками и , цветущей бузиной, напоенные запахом дикой герани и тимьяна. Воздух чист, небо прозрачно, мир кажется молодым, опьяненным собственным здоровьем, легкомыслием, мальчишескими мечтами. Солдат ложится в тени, отдыхает и смотрит, как над ним проплывают перламутровые лодки — облака, а неподалеку напевно жужжит дикая пчела и стрекочет в траве ранний кузнечик. «Вот она — жизнь мирного времени», — усмехнувшись, чуть презрительно, чуть высокомерно говорит солдат и, вглядываясь в прозрачную синеву неба, видит синие глаза Райны. Она никогда ему не улыбалась и почти не замечала его, когда он проходил мимо их загона, а если и заметит когда, так только кивнет ему рассеянно. Но солдат говорит себе, что равнодушие ее притворное — она напускает его на себя, чтобы скрыть свои истинные чувства.

– Да, теперь нужно хорошенькое путешествие совершить, если хочешь добраться до библиотеки. Дождаться автобуса. Потом выбрать книгу. Выпить чашечку чая…

Обычно я ценю его заботу, его эксплицитное желание удовлетворить мои желания. Но сегодня все по-другому. Смерть Лайзы надолго испортила мне настроение. Вместо ритмичных приливов наслаждения мое тело заполоняет досада. Мне нужна обезличенная долбежка с одним из тех толстокожих верзил, которые думали, что соблазняли меня, хотя на самом деле все обстояло наоборот. Это как внутренний раздражающий зуд, и вдумчивый секс с Джеффом совершенно неспособен принести облегчение. Но я притворяюсь. Изображаю стоны и крики, как порнозвезда. Когда Джефф требует от меня очередного доклада, я закрываю губами его рот, чтобы он замолчал.

Старики переглянулись.

Потом он входит в густой, сумрачный сосновый лес, таинственный, как сказки про колдунов и ведьм. Земля здесь устлана толстым слоем сухой хвои, и солдат не слышит своих шагов, будто ноги его обуты не в тяжелые башмаки с подковами, а в мягкие бархатные туфли. «Не очень-то приятно идти по такой дороге, — думает солдат. — Даже если следом будет топать вол, все равно не услышишь. Того и гляди кто-нибудь подкрадется да навалится на тебя». «Кто-нибудь» — это, конечно же, косматый лесной владыка. Да только храброму солдату все нипочем, а если он осторожно озирается, прислушивается, то, разумеется, лишь потому, что боится, как бы от его взгляда не ускользнула та или другая красавица пихта да чтобы не пройти равнодушно мимо какого-нибудь крылатого певца.

Потом мы в обнимку смотрим очередной классический голливудский фильм. Это наш посткоитальный ритуал. В последнее время это еще и мой любимый момент в сексе. Послесловие. Прижиматься к его твердому волосатому телу под убаюкивающую скороговорку сороковых.

– Все постоянно меняется, Хьюго, сам знаешь.

Наконец-то! Перед его глазами сверкает окрашенная золотом широкая горная излучина. Среди тучных лугов там и сям разбросаны зимние загоны и хижины овчаров, впереди всех стоит овчарня деда Богдана. В лучах заходящего солнца она похожа на самый настоящий дворец. Она сложена из камня, покрыта тонкими ветками и сеном и в зареве заката кажется отлитой из золота и бронзы.

Однако сегодня сон не идет. Отчасти тому виной фильм – «Леди из Шанхая». Мы досмотрели его до конца. Рита Хейворт и Орсон Уэллс в увешанном зеркалами зале и их отражение, разлетающееся на мелкие кусочки под градом пуль. А отчасти виноват Джефф, который беспокойно ворочается рядом и никак не может угомониться под своим одеялом.

– Верно, Эдвин. Меняется.

Я угощаю дедушку Богдана табаком, он вытаскивает из-за пояса свою глиняную трубочку, набивает ее, зажигает и блаженно попыхивает. Лицо его, иссеченное мелкими морщинами, изборожденное глубокими складками, выглядит таким счастливым! Я думаю: как мало нужно человеку для счастья!



– Ты уверена, что не хочешь поговорить о том, что случилось с Лайзой Милнер? – наконец спрашивает он.

Старый Богдан зовет внучку и ласково велит ей угостить меня. Райна улыбается, но кому? Во всяком случае, не своему деду, но и не мне. Может быть, она улыбается просто так. А вероятнее всего, думаю я, она в душе улыбается мне, но старается не выдать этого, скрывает свои чувства! А может быть, думаю я, этой неопределенной улыбкой она по-своему бросает мне вызов? Кто знает, кто знает…

Двустворчатая дверь старого паба со скрипом открылась, появился Уилли и, щурясь, всмотрелся в полутемную комнату. Он посмотрел туда, где стояла Нина, потом в другую сторону – на случай, если там есть кто-то еще, кого он не заметил сразу, оттягивая момент, когда ему придется заговорить с девушкой. Наконец его взгляд вернулся к Нине, а на лице отразилось разочарование.

Я закрываю глаза, страстно желая, чтобы сон схватил меня за горло и утащил на дно.

Райна идет в дом хлопотать по хозяйству. Она босая, гибкая, как дикая кошка, двигается легко. Даже еще более гибкая. Я думаю: какое животное из семейства кошачьих ступает осторожнее? Внимательно гляжу ей вслед, но не могу припомнить. А старый Богдан знай себе попыхивает да попыхивает закопченной трубочкой.

– Привет, Уилли, – сказал Аласдер, уже поставивший на прилавок кружку пенного темного эля. – Как дела этим утром?

Райна приносит в глиняных мисочках мед и вяленые на солнце фрукты. Вдруг я спохватываюсь — ведь в сумке у меня лежит нитка цветных бус — и говорю себе: вот случай избавиться от этих бус, почему бы не подарить их девушке? Почему это я ношу их бесцельно туда-сюда? Да и место они только зря занимают — сумка-то у меня не бог весть какая большая!

Уилли с удрученным видом подошел к бару и сел на табурет.

Я купил эти бусы в тот же день, когда выбирал табак для дедушки Богдана. Прогуливался по главной улице Девина и увидел киоск, где продавали табак и всякие сувениры. Вот как раз то, что мне надо! — сказал я себе, имея, конечно, в виду табак. Бусы я заметил совершенно случайно, они просто сами бросились мне в глаза. Я купил их, потому что мне стало стыдно перед продавщицей. Если уж смотришь долго на какой-то предмет, да еще и улыбаешься, непременно должен его купить, иначе о тебе будут черт те что думать.

– Да там и говорить не о чем, – говорю я, – может, поговорим о твоем занятии?

– Ну, в общем… – начал он.

– Это не «занятие», – ощетинивается Джефф, – это моя работа.

И вот, когда Райна поставила передо мной мисочку с вялеными фруктами, я вдруг вспомнил о бусах. И обрадовался, потому что мне надоело носить их с собой — ведь не выбросишь же их на дороге! Чего доброго еще разнесется слух, что я разбрасываю бусы как приманку — иди потом оправдывайся.

– Молодая леди готова к испытаниям! – бодро сообщил хозяин паба. – Она, конечно, всего лишь малышка, но…

– Прости, – я умолкаю, все еще не глядя на него и пытаясь понять, насколько он на меня зол. – Хочешь, поговорим о твоей работе?

— Это тебе, — сказал я девушке, протягивая бусы. — Они тебе пойдут — синие, под цвет твоих глаз. Носи на здоровье!..

– Ну, в общем… – повторил Уилли. В комнате стало тихо. – Ну… – наконец выдавил Уилли, снимая с головы сильно поношенную шляпу, – на этот раз я думал, что наконец-то его продам, клянусь богом!

Райна поглядела на бусы с таким ледяным безразличием, что мне стало холодно.

– Эй, привет, – произнесла Нина, шагая к нему. – Я Нина, не забыли? И я хочу посмотреть ваш фургон.

— Возьми, возьми их, дочка! — входя в мое положение, сказал дед Богдан.

– Ну… – опять промычал Уилли. – Но это ведь большой фургон, вы заметили? – Он сделал большой глоток пива. – Я вправду думал, что на этот раз его продам, – повторил он и покачал головой. – Не понимаю, почему он никому не нужен?

– Нет, – отвечает он, но тут же меняет решение и объявляет: – Ладно, давай, только недолго.

— Не нужны они мне! — решительно тряхнув головой, сказала Райна.