Его душа – заплеванный Грааль,Его уста – орозенная язва...Так: ядосмех сменяла скорби спазма,Без слез рыдал иронящий Уайльд.У знатных дам, смакуя Ривезальт,Он ощущал, как едкая миазмаЩекочет мозг,– щемящего сарказмаЗмея ползла в сигарную вуаль...Вселенец, заключенный в смокинг дэнди,Он тропик перенес на вечный ледник,—И солнечна была его тоска!Палач-эстет и фанатичный патер,По лабиринту шхер к морям фарватер,За красоту покаранный Оскар!
Фрейд(говорит жестко, его обида на Мейнерта еще не прошла). Когда вы прогнали меня из вашей психиатрической клиники, вы знали о своей истерии?
1911
Мейнерт. Об этом я знал двадцать лет.
Гюи де Мопассан
Сонет
Фрейд. Вы третировали меня, как фигляра и шарлатана.
Трагичный юморист, юмористичный трагик,Лукавый гуманист, гуманный ловелас,На Францию смотря прищуром зорких глаз,Он тек по ней, как ключ – в одебренном овраге.Входил ли в форт Веаumоndе[8], пред нимспускались флаги,Спускался ли в Разврат – дышал как водолаз,Смотрел, шутил, вздыхал и после вел рассказСловами между букв, пером не по бумаге.Маркиза ль, нищая, кокотка ль, буржуа, —Но женщина его пленительно свежа,Незримой, изнутри, лазорью осиянна...Художник-ювелир сердец и тела дам,Садовник девьих грез, он зрил в шантане храм,И в этом – творчество Гюи де Мопассана.
Мейнерт. Вам же известна притча о Ное. Сын не должен видеть своего отца обнаженным. (Смотрит на Фрейда без нежности и без сожаления.) Вы ведь были моим духовным сыном.
1912. Апрель
Валерию Брюсову
Фрейд (с оттенком грусти в голосе). Да. И вы прокляли меня. Изуродовали мне жизнь. Я был ученым, а не врачом. Мне отвратительна медицина, мне не нравится мучить людей под тем предлогом, что они больны. Шесть лет я больше не веду научных исследований. Я терзаю невротиков, которых не могу излечить.
Сонет-ответ (Акростих)
Мейнерт (с усмешкой). Электротерапией, душем и массажем?
Великого приветствует великий,Алея вдохновением. БлеститЛюбовью стих. И солнечные бликиЕлей весны ручьисто золотит.Ручьись, весна! Летит к тебе, летит,Июнь, твой принц, бессмертник неболикий!Юлят цветы, его гоньбы улики,Божит земля, и все на ней божит.Рука моя тебе, собрат-титан!Юнись душой, плескучий океан!Самодержавный! мудрый! вечный гордо!О близкий мне! мой окрылитель! ты —Ваятель мой! И царство Красоты —У нас в руках. Мне жизненно! мне бодро!
Фрейд (с горечью). Именно массажем, душем, электротерапией!
1912
Мейнерт (громко смеется). Все эти методы, что мертвому припарки. Они ничего не дают.
Сонет XXX
Петрарка, и Шекспир, и Бутурлин(Пусть мне простят, что с гениями рядомПоставил имя скромное парадом...)Сонет воздвигли на престол вершин.Портной для измеренья взял аршин.Поэт окинул нео-форму взглядомИ, напитав ее утопий ядом,Сплел сеть стихов для солнечных глубин.И вот, сонета выяснив секрет,Себе поэты выбрали сонетДля выраженья чувств, картин, утопий.И от Петрарки вплоть до наших днейСонет писали тысячи людей —Оригинал, ты потускнел от копий!..
Январь 1919
Перед войной
Фрейд. Я знаю. И тем не менее ничего другого не предписываю.
Я Гумилеву отдавал визит,Когда он жил с Ахматовою в Царском,В большом прохладном тихом доме барском,Хранившем свой патриархальный быт.Не знал поэт, что смерть уже грозитНе где-нибудь в лесу Мадагаскарском,Не в удушающем песке Сахарском,А в Петербурге, где он был убит.И долго он, душою конкистадор,Мне говорил, о чем сказать отрада.Ахматова устала у стола,Томима постоянною печалью,Окутана невидимой вуальюВетшающего Царского Села...
Мейнерт (сардонически улыбаясь). Эти методы хотя бы безвредны.
1924 Estonia –
Toila
Фрейд. Слабое утешение. (Пауза.) Кого бы вы теперь назвали шарлатаном? Тогдашнего молодого человека, который искренне верил в целебные свойства гипнотизма, или сегодняшнего мужа, который предписывает лечение, в которое сам не верит?
Паллада
Мейнерт, закрыв глаза, молчит.
Она была худа, как смертный грех,И так несбыточно миниатюрна...Я помню только рот ее и мех,Скрывавший всю и вздрагивавший бурно.Смех, точно кашель. Кашель, точно смех.И этот рот – бессчетных прахов урна...Я у нее встречал богему, – тех,Кто жил самозабвенно-авантюрно.Уродливый и бледный ГумилевЛюбил низать пред нею жемчуг слов,Субтильный Жорж Иванов – пить усладу,Евреинов – бросаться на костер...Мужчина каждый делался остер,Почуяв изощренную Палладу...
Фрейд смотрит на него с растущей тревогой. Спустя несколько минут он тихо встает и хочет склониться к больному.
Estonia –
Toila
Поcв.книги «Медальоны. Сонеты и вариации о поэтах, писателях и композиторах»
Мейнерт (говорит, не открывая глаз). Сядьте. Я не сплю, собираюсь с мыслями. Совсем я плох. Мне необходимо сказать вам все. Не перебивайте меня. Невротики образуют братство посвященных. Они редко знакомы друг с другом, но узнают они друг друга сразу. С первого взгляда. Их единственное правило – молчание. Нормальные люди, Фрейд, вот кто наши враги. Я хранил эту тайну… Всю жизнь, хранил даже от самого себя, я отказался от самопознания. (Раскрыв глаза, он в упор смотрит на Фрейда.) Вы из братства невротиков, Фрейд. Или совсем скоро вступите в него. Вас я ненавидел потому, что вы хотели нас предать… Я ошибся. (Пауза.) Моя жизнь была сплошным притворством. Время жизни я потратил на то, чтобы скрывать правду. Держал себя в узде. И вот итог… Я умираю в гордыне и неведенье. (Горько усмехнувшись.) Ученый ведь обязан знать правду, не так ли? А я не знаю, кто я такой. Свою собственную жизнь прожил не я: ее прожил Другой.
Андреев
Мейнерт снова закрывает глаза, Фрейд потрясен. Он наклоняется и робко кладет руку на бледную руку больного, которая покоится на подлокотнике кресла. Мейнерт открывает глаза; он совершенно обессилел, но впервые смотрит на Фрейда с любовью.
Предчувствовать грядущую бедуНа всей земле и за ее пределомВечерним сердцем в страхе омертвеломЕму ссудила жизнь в его звезду.Он знал, что Космос к грозному судуВсех призовет, и, скорбь приняв всем телом,Он кару зрил над грешным миром, целомРазбитостью своей, твердя: «Я жду».Он скорбно знал, что в жизни человечьейПроводит Некто в сером план увечий,И многое еще он скорбно знал,Когда, мешая выполненью плана,В волнах грохочущего океанаНа мачту поднял бедствия сигнал.
1926
Мейнерт (слабым, задыхающимся голосом). Нарушьте молчание, Фрейд. Предайте нас. Раскройте нашу тайну. Вытащите ее на свет Божий, пусть вам при этом придется выдать свою собственную тайну. Искать эту тайну надо будет далеко и глубоко. Искать в грязи.
Ахматова
При этих словах Фрейд отдергивает руку и делает чуть заметное движение, словно хочет отпрянуть назад.
Послушница обители ЛюбвиМолитвенно перебирает четки.Осенней ясностью в ней чувства четки.Удел – до святости непоправим.Он, Найденный, как сердцем ни зови,Не будет с ней в своей гордыне кроткийИ гордый в кротости, уплывший в лодкеРекой из собственной ее крови.Уж вечер. Белая взлетает стая.У белых стен скорбит она, простая.Кровь капает, как розы, изо рта.Уже осталось крови в ней немного,Но ей не жаль ее во имя бога;Ведь розы крови – розы для креста...
Мейнерт. Вы разве этого не знали?
1925
Белый
Фрейд. Искать в грязи? Да, это я знаю.
В пути поэзии, – как бог, простойИ романтичный снова в очень близком, —Он высится не то что обелиском,А рядовой коломенской верстой.В заумной глубине своей пустой —Он в сплине философии английском,Дивящий якобы цветущим риском,По существу, бесплодный сухостой...Безумствующий умник ли он илиГлупец, что даже умничать не в силе —Вопрос, где нерассеянная мгла.Но куклу заводную в амбразуреНе оживит ни золото в лазури,Ни переплеск пенснэйного стекла...
Мейнерт. И вас это пугает?
1926
Фрейд. Да. Я… ведь я не ангел.
Бизе
Мейнерт. Тем лучше. Ангелы не понимают людей.
Искателям жемчужин здесь простор:Ведь что ни такт – троякий цвет жемчужин.То розовым мой слух обезоружен,То черный власть над слухом распростер.То серым, что пронзительно остер,Растроган слух и сладко онедужен.Он греет нас и потому нам нужен,Таланта ветром взбодренный костер.Был день – толпа шипела и свистала.Стал день – влекла гранит для пьедестала.Что автору до этих перемен!Я верю в день, всех бывших мне дороже,Когда сердца вселенской молодежиПрельстит тысячелетняя Кармен!
1926
Фрейд изменился в лице; он совсем помрачнел, но глаза у него сверкают.
Блок
Фрейд. Если я окажусь неспособен…
Красив, как Демон Врубеля для женщин,Он лебедем казался, чье перо Белей, чем облако и серебро,Чей стан дружил, как то ни странно, с френчем...Благожелательный к меньшим и меньшим,Дерзал – поэтно видеть в зле добро.Взлетал. Срывался. В дебрях мысли брел.Любил Любовь и Смерть, двумя увенчан.Он тщетно на земле любви искал:Ее здесь нет. Когда же свой оскалЯвила смерть, он понял: – Незнакомка...У рая слышен легкий хруст шагов:Подходит Блок. С ним – от его стиховЛучащаяся – странничья котомка...
1925
Мейнерт. Если вы окажетесь неспособным, этого не сделает никто. (Слегка повысив голос.) Уже шесть лет вы грызете удила, Фрейд… Рванитесь вперед, это в вашем характере. Не отступайте ни перед чем. Если вам не хватит сил, заключите договор с Дьяволом. (Совсем тихо, но с пылкой убежденностью.) Как это прекрасно, Фрейд, рискнуть попасть в ад ради того, чтобы люди могли жить при свете небес! (Мейнерт подался вперед, подушка соскользнула. Фрейд встал и поправил ее.) А я, Фрейд, я проиграл, по недостатку мужества. Теперь ваш ход. Прощайте! (Мейнерт дышит ртом, слегка хрипя. У него разбитый, страдальческий вид. Глаза раскрыты и уставились в одну точку. Еле слышно, словно про себя, он повторяет.) Проиграл…
Брюсов
Его воспламенял призывный клич,Кто б ни кричал – новатор или Батый...Немедля честолюбец суховатый,Приемля бунт, спешил его постичь.Взносился грозный над рутиной бичВ руке, самоуверенно зажатой,Оплачивал новинку щедрой платойПо-европейски скроенный москвич.Родясь дельцом и стать сумев поэтом,Как часто голос свой срывал фальцетом,В ненасытимой страсти все губя!Всю жизнь мечтая о себе, чугунном,Готовый песни петь грядущим гуннам,Не пощадил он, – прежде всех, – себя...
Несколько мгновений Фрейд оцепенело смотрит на Мейнерта. Похоже, тот уже не сознает, что Фрейд еще находится в комнате. Робко протянув руку, Фрейд кончиками пальцев гладит умирающего по руке, встает и на цыпочках выходит.
1926
Бунин
В его стихах—веселая капель,Откосы гор, блестящие слюдою,И спетая березой молодоюПеснь солнышку. И вешних вод купель.Прозрачен стих, как северный апрель.То он бежит проточною водою,То теплится студеною звездою,В нем есть какой-то бодрый, трезвый хмель.Уют усадеб в пору листопадаБлагая одиночества отрада.Ружье. Собака. Серая Ока.Душа и воздух скованы в кристалле.Камин. Вино. Перо из мягкой стали.По отчужденной женщине тоска.
(7)
1925
Жюль Верн
Столовая в квартире Брейеров.
Он предсказал подводные судаИ корабли, плывущие в эфире.Он фантастичней всех фантастов в миреИ потому – вне нашего суда.У грез беспроволочны провода,Здесь интуиция доступна лире.И это так, как дважды два – четыре,Как всех стихий прекраснее – вода.Цветок, пронизанный сияньем светов,Для юношества он и для поэтов,Крылатых друг и ползающих враг.Он выше ваших дрязг, вражды и партий.Его мечты на всей всемирной картеОставили свой животворный знак.
Гости ждут возвращения Фрейда, сидя перед пустыми приборами. Тишина. Пробило десять. Марта вздрагивает.
1927
Гиппиус
Марта. Матильда, уже десять! Прошу вас, прикажите подавать на стол! (Принуждая себя улыбнуться.) А то мы создадим у доктора Флисса совсем дурное мнение о венском гостеприимстве.
Ее лорнет надменно-беспощаден,Пронзительно-блестящ ее лорнет.В ее устах равно проклятью «нет»И «да» благословляюще, как складень.Здесь творчество, которое не на день,И женский здесь не дамствен кабинет...Лью лесть ей в предназначенный сонет,Как льют в фужер броженье виноградин.И если в лирике она слаба(Лишь издевательство – ее судьба!) —В уменье видеть слабость нет ей равной.Кровь скандинавская прозрачней льда,И скован шторм на море навсегдаЕе поверхностью самодержавной.
Флисс. Помилуйте, мадам…
1926
Гоголь
Слышится настойчивый звонок в дверь.
Мог выйти архитектор из него:
Брейер. Вот и он!
Он в стилях знал извилины различий.Но рассмешил при встрече городничий,И смеху отдал он себя всего.Смех Гоголя нам ценен оттого, —Смех нутряной, спазмический, язычий, —Что в смехе древний кроется обычай:Высмеивать свое же существо.В своем бессмертье мертвые мы души.Свиные хари, и свиные туши,И человек, и мертвовекий Вий —Частицы смертного материала...Вот, чтобы дольше жизнь не замирала,Нам нужен смех, как двигатель крови...
1926
Матильда. Он так не звонит.
Гончаров
Марта резко встает, не сходя с места, она бросает взгляд сквозь стеклянную дверь.
Рассказчику обыденных историйСужден в удел оригинальный дар,Врученный одному из русских бар,Кто взял свой кабинет с собою в море...Размеренная жизнь – иному горе,Но не тому, кому претит угар,Кто, сидя у стола, был духом яр,Обрыв страстей в чьем ограничен взоре...Сам, как Обломов, не любя шагов,Качаясь у японских берегов,Он встретил жизнь совсем иного склада,Отличную от родственных громад,Игрушечную жизнь, чей ароматВпитал в свои борта фрегат «Паллада».
Марта(с облегчением, почти радостно). Это он, Зигмунд!
1926
Горький
Все поворачиваются к входной двери.
Талант смеялся... Бирюзовый штиль,Сияющий прозрачностью зеркальной,Сменялся в нем вспененностью сверкальной,Морской травой и солью пахнул стиль.Сласть слез соленых знала Изергиль,И сладость волн соленых впита МальвойПод каждой кофточкой, под каждой тальмой —Цветов сердец зиждительная пыль.Всю жизнь ничьих сокровищ не наследник,Живописал высокий исповедникДуши, смотря на мир не свысока.Прислушайтесь: в Сорренто, как на Капри,Еще хрустальные сочатся каплиКлючистого таланта босяка.
1926
Брейер (встревожен, говорит вполголоса, словно про себя). Интересно, о чем они говорили друг с другом.
Григ
Дверь открывается. Входит Фрейд.
Тяжелой поступью подходят гномы.Всё ближе. Здесь. Вот затихает топВ причудливых узорах дальних тропЛесов в горах, куда мечты влекомы.Студеные в фиордах водоемы.Глядят цветы глазами антилоп.Чьи слезы капают ко мне на лоб?Не знаю чьи, но как они знакомы!Прозрачно капли отбивают дробь.В них серебристо-радостная скорбь.А капли прядают и замерзают.Сверкает в ледяных сосульках звук.Сосулька сверху падает на луг.Меж пальцев пастуха певуче тает.
Вид у него взволнованный, он сильно устал. И одновременно возникает впечатление, что в нем свершились какие-то значительные перемены, что-то расцвело в нем, он весел.
1927
Марта и Брейер (почти в один голос). Как он себя чувствует?
Гумилев
Путь конкистадора в горах остер.Цветы романтики на дне нависли.И жемчуга на дне – морские мысли —Трехцветились, когда ветрел костер.И путешественник, войдя в шатер,В стихах свои писания описьмилУж как Европа Африку ни высмей,Столп огненный – души ее простор.Кто из поэтов спел бы живописнейТого, кто в жизнь одну десятки жизнейУмел вместить? Любовник, Зверобой,Солдат – все было в рыцарской манере....Он о Земле толкует на Венере,Вооружась подзорною трубой.
Фрейд садится на свое место, берет салфетку.
1926-1927
Есенин
Фрейд (говорит с какой-то обезоруживающей простотой, словно он выше пережитого им горя). Надежды больше нет. По-моему, это дело нескольких часов. (Смотрит на гостей, не видя их. Машинально спрашивает.) Вы меня ждали? (Уставившись на Флисса, вдруг говорит с пылким, но сдержанным восторгом.) Мейнерт – все-таки необыкновенный человек!
Он в жизнь вбегал рязанским простаком,Голубоглазым, кудреватым, русым,С задорным носом и веселым вкусом,К усладам жизни солнышком влеком.Но вскоре бунт швырнул свой грязный комВ сиянье глаз. Отравленный укусомЗмей мятежа, злословил над Исусом,Сдружиться постарался с кабаком...В кругу разбойников и проституток,Томясь от богохульных прибауток,Он понял, что кабак ему поган...И богу вновь раскрыл, раскаясь, сениНеистовой души своей Есенин,Благочестивый русский хулиган...
Матильда подает знак слуге, который уходит, потом приносит жаркое из телятины и обносит гостей.
1925
Жеромский
Теперь Фрейд смотрит прямо перед собой, в пустоту, едва заметно улыбаясь.
Он понял жизнь и проклял жизнь, поняв.Людские души напоил полынью.Он постоянно радость вел к уныньюИ, утвердив отчаянье, был прав.Безгрешных всех преследует удав.Мы видим в небе синеву пустынью.Земля разделена с небесной синьюПреградами невидимых застав.О, как же жить, как жить на этом свете,Когда невинные – душою дети —Обречены скитаться в нищете!И нет надежд. И быть надежд не можетЗдесь, на земле, где смертных ужас гложет, —Нам говорил Жеромский о тщете.
1926
Марта (больше с тревогой, чем с любопытством). Что он тебе сказал?
Зощенко
Фрейд машет рукой, словно отстраняя вопрос. Он не отвечает. Слуга обносит телятиной женщин и Флисса, потом склоняется к Фрейду, который его не замечает.
– Так вот как вы лопочете? Ага! —Подумал он незлобливо-лукаво.И улыбнулась думе этой слава,И вздор потек, теряя берега.Заныла чепуховая пурга,—Завыражался гражданин шершаво,И вся косноязычная державаВонзилась в слух, как в рыбу – острога.Неизлечимо-глупый и ничтожный,Возможный обыватель невозможный,Ты жалок и в нелепости смешон!Болтливый, вездесущий и повсюдный,Слоняешься в толпе ты многолюдной,Где все мужья своих достойны жен.
1927
Слуга стоит в поклоне, стремясь привлечь внимание Фрейда.
Вячеслав Иванов
Марта (показывая Фрейду на поднос). Зигмунд!
По кормчим звездам плыл суровый бригНа поиски угаснувшей Эллады.Во тьму вперял безжизненные взглядыСидевший у руля немой старик.Ни хоры бурь, ни чаек скудный крик,Ни стрекотанье ветреной цикады,Ничто не принесло ему услады:В своей мечте он навсегда поник.В безумье тщетном обрести былое,Умершее, в живущем видя злое,Препятствовавшее венчать венцомЕму объявшие его химеры,Бросая морю перлы в дар без меры,Плыл рулевой, рожденный мертвецом.
Фрейд (опомнившись, с удивлением смотрит на поднос и в знак отказа машет рукой). Простите! Нет, благодарю.
1926
Георгий Иванов
Слуга отходит к Брейеру.
Во дни военно-школьничьих погонУже он был двуликим и двуличным:Большим льстецом и другом невеличным,Коварный паж и верный эпигон.Что значит бессердечному законЛюбви, пшютам несвойственный столичным,Кому в душе казался неприличнымВоспетый класса третьего вагон.А если так – все ясно остальное.Перо же, на котором вдосталь гноя,Обмокнуто не в собственную кровь.Он жаждет чувств чужих, как рыбарь – клева;Он выглядит «вполне под Гумилева»,Что попадает в глаз, минуя бровь...
1926. Valaste
Фрейд (после небольшой паузы резко поворачивается к Брейеру. У него дружелюбный и уважительный вид). Брейер, я хотел бы увидеть вашу Сесили. (Брейер смущен и недоволен. Фрейд, похоже, не замечает этого.) Возьмите меня с собой на первый же осмотр.
Инбер
Матильда (насмешливо). Первый осмотр состоится завтра утром, можете быть уверены!
Влюбилась как-то Роза в Соловья:Не в птицу роза – девушка в портного,И вот в давно обычном что-то ново,Какая-то остринка в нем своя...Мы в некотором роде кумовья:Крестили вместе мальчика льняного —Его зовут Капризом. В нем родного —Для вас достаточно, сказал бы я.В писательнице четко сочеталисьЛегчайший юмор, вдумчивый анализ,Кокетливость, печаль и острый ум.И грация вплелась в талант игриво.Вот женщина, в которой сердце живоИ опьяняет вкрадчиво, как «мумм».
1927
Фрейд (страстно). Возьмите меня.
Кольцов
Его устами русский пел народ,Что в разудалости веселой пляса,Век горести для радостного часаПозабывая, шутит и поет.От непосильных изнурен работ,Чахоточный, от всей души пел прасол,И эту песнь подхватывала масса,Себя в ней слушая из рода в род.В его лице – черты родного края.Он оттого ушел не умирая,Что, может быть, и не было егоКак личности: страна в нем совместилаВсе, чем дышала, все, о чем грустила,Неумертвимая, как божество.
Брейер. Но вы же говорили…
1926
Фрейд. Глупости! Приношу вам мои извинения.
Кузмин
В утонченных до плоскости стихах —Как бы хроническая инфлуэнца.В лице все очертанья вырожденца.Страсть к отрокам взлелеяна в мечтах.Запутавшись в эстетности сетях,Не без удач выкидывал коленца,А у него была душа младенца,Что в глиняных зачахла голубках.Он жалобен, он жалостлив и жалок.Но отчего от всех его фиалокИ пошлых роз волнует аромат?Не оттого ль, что у него, позера,Грустят глаза – осенние озера, —Что он, – и блудный, – все же божий брат?..
Брейер. Не знаю, могу ли я… не подготовив ее…
1926
Матильда (смеясь). Она будет в восторге. (Обращаясь к Марте.) Эта девица на все смотрит глазами Брейера.
Куприн
Брейер. Это очень сложный случай…
Писатель балаклавских рыбаков,Друг тишины, уюта, моря, селец,Тенистой Гатчины домовладелец,Он мил нам простотой сердечных слов...Песнь пенилась сиреневых садов —Пел соловей, весенний звонкотрелец,И, внемля ей, из армии пришелецВ душе убийц к любви расслышал зов...Он рассмотрел вселенность в деревеньке,Он вынес оправданье падшей Женьке,Живую душу отыскал в коне...И, чином офицер, душою инок,Он смело вызывал на поединокВсех тех, кто жить мешал его стране.
Матильда (по-прежнему со смехом). У них дуэт, понимаете? На трио больная не идет.
1925
Брейер. Ну что ж! (Он бросает на жену враждебный, раздраженный взгляд. Быстро принимает решение. Весьма сухим тоном говорит Фрейду.) Заходите ко мне завтра пораньше. По-моему, я смогу показать вам исчезновение дополняющих друг друга симптомов: психической глухоты и косоглазия. Обещаю, что этот опыт вам запомнится. (Натянуто смеясь, обращается к Флиссу.) Раз уж мы заговорили о болезнях, не могу ли я просить вас присоединиться к нам? Я не совсем уверен, что кашель Сесили истерического свойства, и хотел бы, чтобы вы посмотрели ее горло.
Саженным – в нем посаженным – стихамСбыт находя в бродяжьем околотке,Где делает бездарь из них колодки,В господском смысле он, конечно, хам.Поет он гимны всем семи грехам,Непревзойденный в митинговой глотке.Историков о нем тоскуют плеткиПройтись по всем стихозопотрохам...В иных условиях и сам, пожалуй,Он стал иным, детина этот шалый,Кощунник, шут и пресненский апаш:В нем слишком много удали и мощи,Какой полны издревле наши рощи,Уж слишком он весь русский, слишком наш!
Флисс. Непременно буду.
1926
Одоевцева
Матильда. Итак, трио стало квартетом. Чем безумнее, тем и смешнее. (К Марте.) Но бойтесь, Марта, эта женщина опасна! Она – настоящая обольстительница.
Все у нее прелестно – даже «ну»Извозчичье, с чем несовместна прелесть...Нежданнее, чем листопад в апреле,Стих, в ней открывший жуткую жену...Серпом небрежности я не сожнуПосевов, что взошли на акварели...Смущают иронические трелиНасторожившуюся вышину.Прелестна дружба с жуткими котами, —Что изредка к лицу неглупой даме, —Кому в самом раю разрешеноПрогуливаться запросто, в побывкуСвою в раю вносящей тонкий привкусОстрот, каких эдему не дано...
1926
Марта (спокойно). Я не боюсь ничего.
Пастернак
Фрейд смеется.
Когда в поэты тщится Пастернак,Разумничает Недоразуменье.Мое о нем ему нелестно мненье:Не отношусь к нему совсем никак.Им восторгаются – плачевный знак.Но я не прихожу в недоуменье:Чем бестолковее стихотворенье,Тем глубже смысл находит в нем простак.Безглавых тщательноголовый пастырьУсердно подновляет гниль и застарьИ бестолочь выделывает. Глядь,Состряпанное потною бездарьюПронзает в мозг Ивана или Марью,За гения принявших заурядь.
1928. 29-111
Матильда. Слишком вы доверчивы. Я восхищаюсь вами.
Реймонт
Сама земля – любовница ему,Заласканная пламенно и нежно.Он верит в человечество надежно,И человеку нужен потому.Я целиком всего его примуЗа то, что блещет солнце безмятежноС его страниц, и сладко, и элежноЩебечущих и сердцу и уму.В кромешной тьме он радугу гармонийРасцвечивал. Он мог в кровавом стонеРасслышать радость. В сердце мужика —Завистливом, себялюбивом, грубом —Добро и честность отыскав, с сугубымВосторгом пел. И это – на века.
Фрейд (все еще сохраняя тот растерянный вид, с которым он вошел в комнату). В этом никакой ее заслуги нет, Матильда. Кто мог бы быть столь безумным, чтобы подумать, будто я способен привлечь внимание женщин. (Показывая на Марту.) Я сам до сих пор удивляюсь, почему она вышла за меня. (Повернувшись к Брейеру, Фрейд смотрит на него с нежным, глубоким восхищением.) А вот Брейер – муж, за которым надо присматривать. Будь я на вашем месте, Матильда, я бы посадил его под замок. Он слишком импозантен и красив, чтобы не похищать сердца всех своих пациенток.
1926
Все смеются, Матильда – громче всех. Марта вскрикивает.
Романов
В нем есть от Гамсуна, и нежный весь такой он:Любивший женщину привык ценить тщету.В нем тяга к сонному осеннему листу,В своих тревожностях он ласково спокоен.Как мудро и печально он настроен!В нем то прелестное, что я всем сердцем чту.Он обречен улавливать мечту.В мгновенных промельках, и тем он ближе вдвое.Здесь имя царское воистину звучит По-царски.От него идут лучи Такие мягкие, такие золотые.Наипленительнейший он из молодых,И драгоценнейший. О, милая Россия,Ты все еще жива в писателях своих!
Марта. Что с вами?
1927
Россини
Она указывает на левую руку Матильды, из которой струится кровь: глубокие порезы на трех пальцах.
Отдохновенье мозгу и душеДля дедушек и правнуков поныне:Оркестровать улыбку БомаршеМог только он, эоловый Россини.Глаза его мелодий ясно-сини,А их язык понятен в шалаше.Пусть первенство мотивовых клишеИ графу Альмавиве, и Розине.Миг музыки переживет века,Когда его природа глубока, —Эпиталамы или панихиды.Россини – это вкрадчивый апрель,Идиллия селян «Вильгельма Телль»,Кокетливая трель «Семирамиды».
Матильда (смеясь, смотрит на Фрейда и Брейера). Со мной? Ничего. (Переводит глаза на скатерть и испускает слабый крик, похожий на вздох. Говорит с трудом, совсем изменившимся голосом.) Какая глупость! Взяла за лезвие нож.
1917
Игорь Северянин
Марта быстро встает, обнимая ее за плечи.
Он тем хорош, что он совсем не то,Что думает о нем толпа пустая,Стихов принципиально не читая,Раз нет в них ананасов и авто,Фокстрот, кинематограф, и лото —Вот, вот куда людская мчится стая!А между тем душа его простая,Как день весны. Но это знает кто?Благословляя мир, проклятье войнамОн шлет в стихе, признания достойном,Слегка скорбя, подчас слегка шутяНад вечно первенствующей планетой...Он – в каждой песне, им от сердца спетой,—Иронизирующее дитя.
Марта (нежно). Пойдемте, Матильда, скорее. (Увлекает ее за собой. Трое мужчин встают. Марта делает знак рукой, отказываясь от их услуг.) Нет, нам не нужны мужчины, тем более врачи. Мы скоро вернемся.
1926
Сологуб
Женщины уходят. Матильда на грани обморока. Марта поддерживает ее. Когда дверь закрылась, Брейер как-то фальшиво ухмыльнулся.
Неумолимо солнце, как дракон.Животворящие лучи смертельны.Что ж, что поля ржаны и коростельны? —Снег выпадет. Вот солнечный закон.Поэт постиг его, и знает он,Что наши дни до ужаса предельны,Что нежностью мучительною хмельныЗемная радость краткая и стон.Как дряхлый триолет им омоложен!Как мягко вынут из глубоких ноженУзором яда затканный клинок!И не трагично ль утомленным векамСмежиться перед хамствующим веком,Что мелким бесом вертится у ног?..
1926
Брейер. Что поделаешь! Ужин с осложнениями.
Фрейд и Флисс стоят молча, повернувшись к стеклянной двери.
Алексей Н. Толстой
Брейер (видя серьезность и насупленные брови Фрейда, меняет тон; показывая на дверь, грустно замечает). Маленький приступ неврастении, ничего серьезного. Плохо, если после десяти лет супружества нет детей.
В своих привычках барин, рыболов,Друг, семьянин, хозяин хлебосольный,Он любит жить в Москве первопрестольной,Вникая в речь ее колоколов.Без голосистых чувств, без чутких словСвоей злодольной родины раздольной,В самом своем кощунстве богомольной,Ни душ, ни рыб не мил ему улов...Измученный в хождениях по мукам,Предел обретший беженским докукам,Не очень забираясь в облака,Смотря на жизнь, как просто на ракитуБесхитростно прекрасную, НикитуОтец не променяет на века...
1925
Туманский
(8)
Хотя бы одному стихотвореньюЖизнь вечную сумевший дать поэтХранит в груди божественный секрет:Обвеевать росистою сиренью.Что из того, что склонны к засореньюСвоих томов мы вздором юных лет!Сумей найти строфу, где сора нет,Где стих зовет ползучих к воспаренью!Восторга слезы – как весенний дождь!Освобожденная певица рощМолилась за поэта не напрасно:Молитве птичьей вняли небеса, —Любим поэт, кто строки набросал, —Звучащие воистину прекрасно!
1926
На следующий день, девять часов утра.
Тэффи
В карете Брейера.
С Иронии, презрительной звезды,К земле слетела семенем сирениИ зацвела, фатой своих куренийОбволокнув умершие пруды.Людские грезы, мысли и труды —Шатучие в земном удушье тени —Вдруг ожили в приливе дуновенийЦветов, заполонивших все сады.О, в этом запахе инопланетномЗачахнут в увяданье незаметномЗемная пошлость, глупость и грехи.Сирень с Иронии, внеся расстройствоВ жизнь, обнаружила благое свойство:Отнять у жизни запах чепухи...
1925
Дивное июньское утро. Карета проезжает через какой-то необычный квартал: бедные дома чередуются с виллами и садами.
Тютчев
Мечта природы, мыслящий тростник,Влюбленный раб роскошной малярии,В душе скрывающий миры немые,Неясный сердцу ближнего, поник.Вечерний день осуеверил лик,В любви последней чувства есть такие,Блаженно безнадежные. РоссияПостигла их. И Тютчев их постиг.Не угасив под тлеющей фатоюОгонь поэтов, вся светясь мечтою,И трепеща любви, и побледнев,В молчанье зрит страна долготерпенья,Как омывает сорные селеньяГромокипящим Гебы кубком гнев.
Брейер говорит бесстрастным и спокойным тоном. Он явно окончательно примирился с этим визитом втроем.
1926
Фофанов
Фрейд слушает с величайшим вниманием.
Большой талант дала ему судьба,В нем совместив поэта и пророка.Но властью виноградного порокаЦарь превращен в безвольного раба.Подслушала убогая избаНемало тем, увянувших до срока.Он обезвремен был по воле рока,Его направившего в погреба.Когда весною – в божьи именины,—Вдыхая запахи озерной тины,Опустошенный, влекся в Приорат,Он, суеверно в сумерки влюбленный,Вином и вдохновеньем распаленный,Вливал в стихи свой скорбный виноград...
Флисс более равнодушен.
1926
Цветаева
Изредка Флисс бросает взгляд на Брейера, но нельзя сказать, слушает ли он его; кажется, что его грозные пылающие глаза ничего не видят.
Блондинка с папироскою, в зеленом,Беспочвенных безбожников божок,Гремит в стихах про волжский бережок,О в персиянку Разине влюбленном.Пред слушателем, мощью изумленным,То барабана дробный говорок,То друга дева, свой свершая срок,Сопернице вручает умиленной.То вдруг поэт, храня серьезный вид,Таким задорным вздором удивит,Что в даме – жар, и страха дрожь —во франте...Какие там «свершенья» ни верши,Мертвы стоячие часы души,Не числящиеся в ее таланте...
1926
Брейер (продолжая давно начатый разговор). Первые нарушения начались после смерти отца. Он страдал сердцем и умер прямо на улице. Она обожала отца, вы можете представить, как подействовало на нее это потрясение. Психическая травма в буквальном смысле слова.
Чириков
Вот где окно, распахнутое в сад,Где разговоры соловьиной трельюС детьми Господь ведет, где труд бездельюВесны зеленому предаться рад.Весенний луч всеоправданьем злат:Он в схимническую лиётся келью,С пастушескою дружит он свирелью,В паркетах отражается палат.Не осудив, приять – завидный жребий!Блажен земной, мечтающий о небе,О души очищающем огне,О – среди зверства жизни человечьей —Чарующей, чудотворящей речи,Как в вешний сад распахнутом окне!..
Фрейд. Что у нее было?
1926
Бенедикт Лившиц
Брейер. Все, о чем я вам говорил, включая чудовищные галлюцинации. Но мы постепенно сняли симптомы.
Последний фавн
Фрейд вынимает портсигар и машинально достает сигару.
В цилиндре и пальто он так неразговорчив,Всегда веселый фавн... Я следую за нимПо грязным улицам, и оба мы хранимМолчание... Но вдруг – при свете газа – скорчивСмешную рожу, он напоминает мне:«Приятель, будь готов: последний сын ЭлладыТебе откроет мир, где древние усладыЕще не умерли, где в радостном огнеЕще цветет, цветет божественное тело!»Я тороплю, и вот – у цели мы. НесмелоТолкаю дверь: оркестр, столы, сигарный дым,И в море черных спин – рубиновая пена —Пылают женщины видений Ван-Донгэна,И бурый скачет в зал козленком молодым!
Фрейд. Каким образом?
1910
Флейта Марсия
Едва Брейер собирается ответить, Флисс замечает, что Фрейд намерен закурить.
Да будет так. В залитых солнцем странахТы победил фригийца, Кифаред.Но злейшая из всех твоих побед —Неверная. О Марсиевых ранахНельзя забыть. Его кровавый следПрошел века. Встают, встают в туманахЕго сыны. Ты слышишь в их пэанахФригийский звон, неумерщвленный бред?Еще далек полет холодных ламий,И высь – твоя. Но меркнет, меркнет пламя,И над землей, закованною в лед,В твой смертный час осуществляя чей-тоНочной закон, зловеще запоетОтверженная Марсиева флейта.
Флисс бросает на него угрожающий взгляд. Кажется, он впервые чем-то заинтересовался.
1911
Акростих
Флисс (повелительным тоном). Вы слишком много курите.
А. В. Вертер-Жуковой
Фрейд (вздрагивает, мгновение колеблется и, наконец, любезно отвечает). Вы совершенно правы.
Ваш трубадур – крикун, ваш верный шут – повеса(Ах, пестрота измен – что пестрота колен!).Ваш тигр, сломавши клеть, бежал в глубины леса,Единственный ваш раб – арап – клянет свой плен.Разуверения? – нашептыванья беса!Тревожные крыла – и в лилиях явленЕдва заметный крест... О узкая принцесса,Разгневанная мной, вы золотой Малэн:Желтели небеса и умолкали травы,Утрело, может быть, впервые для меня,Когда я увидал – о свежие оправыОчнувшихся дерев! о златовестье дня! —Ваш флорентийский плащ, летящий к небосклону,Аграф трехлилейный и тонкую корону.
Ворзель, июнь 1912
Флисс (тем же тоном). Вам следует отказаться от сигар хотя бы по утрам. Они… самые вредные.
Матери
Сонет-акростих
Фрейд в нерешительности, хмурит брови и в конце концов кладет сигару в портсигар, который прячет в карман.
Так строги вы к моей веселой славе,Единственная! Разве Велиар,Отвергший всех на босховском конклаве,Фуметой всуе увенчал мой дар?Иль это страх, что новый Клавдий-Флавий,Любитель Велиаровых тиар,Иезавелью обречется лаве —Испытаннейшей из загробных кар?Люблю в предверьи первого СезамаИграть в слова, их вероломный друг,Всегда готовый к вам вернуться, мама,Шагнуть назад, в недавний детский круг,И вновь изведать чистого бальзама —Целебной ласки ваших тихих рук.
1913
Он делает это скорее из вежливости, чем из покорности воле Флисса. Брейер наблюдает эту сценку с веселым удивлением.
Николаю Бурлюку
Сонет-акростих
Брейер (Флиссу). Браво! Я пытаюсь убедить его бросить курить уже шесть лет, вы же преуспели с первого раза.
Не тонким золотом МириныИзнежен дальний посох твой:Кизил Геракла, волчий вой —О строй лесной! о путь старинный!Легка заря, и в лог звериный,Апостольски шурша травой,Юней, живей воды живойБолотные восходят крины.Усыновись, пришлец! Давно льРучьиные тебе лилеиЛукавый моховой король,Ютясь, поникнет в гоноболь,Когда цветущий жезл ГилейУзнает северную воль...
1913
Флисс самодовольно улыбается. Слегка раздраженный Фрейд обращается к Брейеру.
Закат на Елагином
Не веер – аир. Мутный круг латуни.Как тяжела заклятая пчела!Как редок невод воздуха! К чему ниПритронешься – жемчужная зола.О, вечер смерти! В темный ток летунийУстремлены двуострые крыла:В солнцеворот – испариною луниПокрытые ты крылья вознесла.О, мутный круг! Не росными ль дарамиБлистает шествие и литияНад аирными реет серебрами?О, как не верить: крыльями бия, —Летунья ли, иль спутница моя? —Отходит в ночь – в латунной пентаграмме.
Фрейд. Что же дальше? Каков ваш метод?
1914
Николаю Кульбину
Брейер. С первых месяцев лечения я убедился, что она приводит себя в состояние, близкое к тому, которое вызывается внушением. В этом… самогипнозе к ней возвращаются воспоминания, она рассказывает обо всем, что может облегчить ее болезнь. Например, о событиях, которыми сопровождалось или вызывалось появление какого-либо симптома истерии. При пробуждении я напоминаю ей обо всем, что она говорила, и симптом исчезает.
Сонет-акростих
Фрейд. И больше не повторяется?
Наперсник трав, сутулый лесопытИскусно лжет, ища себе опоры:Коричневый топаз его копытОправлен кем-то в лекарские шпоры.Лужайка фавнов; скорбно предстоитАреопагу равных скоровзорый:«Южнее Пса до времени сокрыт«Канун звезды, с которой вел я споры».Умолк и ждет и знает, что едваЛь поверят фавны правде календарной...Бессмертие – удел неблагодарный,И тяжела оранжевая даль,Но он, кусая стебель в позолоте,Уже вздыхает о солнцевороте.
1914
Брейер. Есть повторяющиеся симптомы, но лишь в том случае, если она что-то от меня скрывает. По вечерам она рассеянна и утомлена. Нужно большое терпение.
Концовка
Через открытые ворота карета въезжает в парк: лужайка, рощицы, водоем; в глубине – кокетливая двухэтажная вилла. Парадная лестница в три марша ведет к входной двери.
Сколько званых и незваных,Не мечтавших ни о чем,Здесь, плечо к плечу, в туманахМедным схвачено плащом!Пришлецов хранитель стойкийДозирает в дождеве:Полюбивший стрелы МойкиПримет гибель на Неве...Город всадников летящих,Город ангелов трубящихВ дым заречный, в млечный свет —Ты ль пленишь в стекло монокля,Тяжкой лысиною проклятИ румянцем не согрет?..
Брейер. Приехали.
1915
* * *
(9)
И, медленно ослабив привязь,Томясь в береговой тишиИ ветру боле не противясь.Уже зовет корабль души.Его попутное наитьеТоропит жданный час отплытья,И, страстью окрылен и пьян,В ея стремится океан.Предощущениями негиНеизъяснимо вдохновлен,Забыв едва избытый плен,О новом не ревнуя бреге,Летит – и кто же посягнетНа дерзостный его полет?