Настройки шрифта

| |

Фон

| | | |

 

В гостиной он появился через минуту, держа прихватками кастрюлю на три литра, из которой валил напоенный кофейным ароматом пар.

– Переверните его на живот.

Хоттабыч сбросил связаного бизнесмена на ковер, а Садист наступил Лизунцу на шею.

– Смотри! – Рыбаков сел по-турецки и показал коммерсанту большую синюю клизму. – Как сказано в рекламе: «Наслаждение – это предвкушение...» Я даже марку напитка выбрал ту же – «Нескафе». Чтобы все соответствовало слогану. Врубаешься?

Лизунец заелозил по ковру.

– Литр кофе через задний проход [120], – Денис подвинул кастрюлю поближе и опустил в нее носик клизмы, – и о здоровом сердце можно забыть. Особенно, если соблюсти пропорции – одна двухсотграммовая банка на полкастрюли. Кишечник, мил человек, тоже накроется. Как тебе такой метод допроса? Интеллигентно, но весьма действенно. За последствия я ручаюсь. Сегодня к вечеру станешь инвалидом. И никто из столь любимых тобой мусоров никогда не поверит, что тебе в зад вогнали банку кофе. В лучшем случае – сочтут фантазером, в худшем – отправят в дурдом.

Бизнесмен забился.

– Ну? – Денис схватил Лизунца за подбородок. – Будешь говорить?

– Да! – бизнесмен понял, что придется рассказать все. Иначе не миновать закачивания в толстую кишку полной кастрюли густого горячего кофе. Анус – не рот, челюсти не сожмешь и носик клизмы языком не вытолкнешь.

– Начинай, – приказал Рыбаков.

– Об экскурсии знал только мой знакомый.

– Кто он?

– Бывший рубоповец. Глеб... Самойлов.

– Зачем ты ему сказал?

– Да я не специально! – забормотал коммерсант. – Просто к слову! Мы с ним о школе разговаривали, он своего сына к нам в гимназию определить хочет! Вот и спрашивал, что у нас и как... Ну, я как пример и привел эту экскурсию!

– Какое отношение Самойлов имеет к делу Печенкина? – осведомился Хоттабыч.

– Он вел оперативное сопровождение...

– Ты его давно знаещь? – спросил Рыбаков.

– Лет пять...

– Это он попросил тебя дать показания?

– Да, – еле слышно произнес бизнесмен.

– А зачем?

– Не знаю...

– Так уж и не знаешь! – Садист пнул Лизунца под ребра.

– Один раз он по пьяни говорил, что Печенкин клад нашел...

– Какой клад? – встрял Тулип.

– Не знаю... – Лизунец всхлипнул.

– Дело на Печенкина поэтому завели? – уточнил Денис. – Чтобы кладом поживиться?

– Наверное... Я точно не знаю.

«А он разбился, – Рыбаков крепко задумался. – И мусора остались без живого свидетеля, которого можно запинать и выбить место хранения ценностей... Но при чем тут заложники и тома дела? Если Самойлов работал со следаками, доступ к материалам у него был... Там были три карты Ленобласти. Но без каких-либо пометок. Такие карты можно купить где угодно. Да и Самойлов успел бы сделать ксерокопии, если бы они были ему нужны... Или не успел? Вернее, сначала не знал, что именно ему нужно, а потом карты подшили к делу и он не смог до них добраться? Объяснение дохленькое... Если у него есть данные о местонахождении мифического клада, то проще пойти в магазин и выбрать аналогичные карты, а не городить историю с захватом автобуса и прочей лабудой. Но вот вопрос – а простые ли это карты? На первый взгляд – да. По крайней мере я ничего особенного в них не заметил. Карты как карты, углы вот только неровно обрезаны... Части головоломки? Но зачем это было Носорогу?.. Черт, как все запутано!..»

– Адрес Самойлова у тебя есть?

– Нет, только номер трубы... Да, он еще про какие-то двойные знаки говорил!

– Где?

– Я не знаю, – разнылся Лизунец. – Честно, не знаю! Клад и двойные знаки! Потом, когда протрезвел, он меня предупредил, что я ничего не слышал! Я думал, что это треп пьяный!

– Кто-нибудь знает антоним к слову «эврика»? – устало сказал Денис. – У меня уже башню клинит. Если так дальше пойдет, впору экстрасенса приглашать.

– В деле, блин, есть какой-то знак, – уверено заявил Садист. – И этот пидор Самойлов за ним охотится...

– Я видел дело, – Рыбаков погрустнел. – Нет там ничего...

– Короче, надо обратно ехать, – решил Хоттабыч и ткнул в Лизунца. – Этого мои пацаны заберут. Посидит в подвале, пока все не кончится...

– Поехали, – согласился Денис. – Единственное, что мне понятно, так это наличие какой-то связи между делом Носорога, неким экс-мусором Самойловым и террористами. Но чем это может помочь нам, не имею никакого представления. Бред полнейший...

* * *

Салмаксов вжикнул «молнией» на рюкзаке и передал Дудкину три полиэтиленовых пакета с пшеном. Тот вспорол ножом один из пакетов, выставил руку в открытую дверь и высыпал килограмм желтых крупинок возле правого переднего колеса автобуса. Две нетронутые упаковки легли на сиденье водителя.

– Теперь ждем, – Цуцуряк поднес к глазам бинокль и уставился на здание аэровокзала.

* * *

В кабинет Огурцова, где засели Колбаскин и Биндюжко, мелкой рысью влетел помощник начальника ГУВД.

– Привезли, товарищ генерал!

– Что привезли? – Витольд Арнольдович оторвался от чтения доклада руководителя Службы Собственной Безопасности.

Сей многостраничный документ, предназначенный исключительно для глаз Колбаскина, вызвал бы шок в обществе, если бы попал в руки журналистов. В отчете перечислялись почти все прегрешения сотрудников питерской милиции, совершенные ими за двухтысячный год, и давался прогноз роста числа преступлений. Как явствовало из доклада, ситуация в среде правоохранителей, занятых преимущественно сбором дани с уличных торговцев и «крышеванием» наркоторговцев, накалилась до предела и недалек был тот счастливый миг, когда конфликтующие друг с другом начальники РУВД прикажут своим подчиненным решить вопрос о спорных территориях с помощью стрелкового оружия и одуревшие от легких денег патрульные наконец оставят в покое обычных граждан.

Руководитель ССБ, следуя новой моде на научное обоснование любой мало-мальски важной бумажки, на первой же странице доклада привел выдержку из диссертации некоего доцента Комиссарчика, посвященной таинственному «глубокому техногену» и каким-то «неформальным империям». Из вводной фразы начальник питерского ГУВД с удивлением узнал, что сотрудники милиции, как и остальное население Земли, принадлежат к «классу млекопитающих, отряду приматов, подотряду обезьян, группе узконосых, надсемейству человекообразных приматов и семейству гоминид» и являются «слепой ветвью эволюции». Затем Комиссарчик сослался на кандидата исторических наук Столпера-Дворникова, открывшего новую общественную формацию под названием «местечковый феодализм», и быстро сделал вывод о том, что все милицейские начальники должны чувствовать себя новорусскими латифундистами.

Псевдонаучная цитата была заверена проректором санкт-петербургского университета мадам Ворожейкиной, по которой давно плакала камера следственного изолятора и которую спасали от близкого знакомства с тамошними лесбиянками лишь тесные связи с высокопоставленными ворюгами из Москвы. Людмила Ворожейкина держала нос по ветру, вовремя разгромила «окопавшихся» на историческом факультете «коммуно-фашистов» во главе с патриотично настроенным деканом, надела профессорскую мантию на посетившего альма-матер новоизбранного Президента, подписала десяток подметных писем «демократической общественности» с требованием закрыть все критикующие власть газеты и телепрограммы, превратила комплекс студенческих общежитий в высокодоходный публичный дом и не забывала засылать долю малую своим покровителям в Кремль. За эти «высоконравственные» поступки проректора СПбГУ всячески холили и лелеяли, награждали чуть ли не к каждому празднику и не позволяли немногим оставшимся в органах честным операм прижать корыстолюбивую ректоршу.

Колбаскин с трудом продрался сквозь нагромождение косноязычных фраз, коими Ворожейкина выразила свое отношение к диссертации Комиссарчика, и перешел к описательной части.

Дойдя до десятой страницы доклада, непривычный к чрезмерному умственному напряжению начальник ГУВД сильно утомился. Так что приход помощника позволил ему отложить пачку листов и приступить к более интересным занятиям – руководству личным составом и отдаче многочисленных, противоречащих здравому смыслу приказов.

– Уголовные дела привезли! – бодро отрапортовал вошедший.

– Ага! – обрадовался Колбаскин. – Быстро вы справились!

– Стараемся, товарищ генерал!

– Хорошо. Вызовите мне этого... – начальник ГУВД щелкнул пальцами. – Который к автобусу ходил... Будем разрабатывать план передачи дел.

– Есть, товарищ генерал!

* * *

На пересечении Невского проспекта и Садовой улицы к «кадиллаку» Тулипа пристроились «линкольн» наконец объявившегося Ортопеда и машины Глюка, Мизинчика и Горыныча.

– Останови здесь, – попросил Рыбаков, выслушав по коммутатору краткий рассказ Грызлова и поведав тому основные моменты исповеди Лизунца. – Я к Мишке пересяду...

Невозмутимый Александров притер джип к тротуару в трех метрах от высокого бородача в цигейковом полушубке, держащего в озябших руках самодельный плакат с надписью «Демократ Дедушкин – против!». Какие именно либеральные ценности отстаивал одинокий молчаливый демонстрант и кем был таинственный «демократ Дедушкин», не уточнялось.

– Нет, ты представляешь! – Ортопед бросился навстречу Денису и продемонстрировал ладони, поперек которых шли красные, натертые сотнями вы-давленных тюбиков вазелина полосы. – Пять тонн! И все – без толку!

– Мишель, – серьезно сказал Рыбаков и покосился на мужика с плакатом. – Если ты не бросишь это занятие, то можешь ослепнуть.

Ортопед мгновенно надулся.

«Что объединяет миллионы женщин во всем мире? – громко сказала настроеная на “Азию-минус” радиола в кабине припарковавшегося за “навигатором” нового английского джипа Горыныча. – То, что они круглые дуры!»

Демонстрант-индивидуалист прислонил свой плакат к стене и достал из кармана полушубка маленький китайский термос.

– Куда щас? – Из окна болотно-зеленого «форда эксплорера» высунулась довольная физиономия Клюгенштейна.

– Обратно к аэропорту, – Денис выбросил окурок. – Надо окрестности прошерстить. Чует мое сердце, этот Самойлов где-то там, рядом...

* * *

Через две сотни шагов по тоннелю, вдоль которого шли толстые освинцованые кабели на тысячи вольт, Нефтяник, Стоматолог и Эдиссон наткнулись на заржавленную стальную решетку.

– Чо такое, блин? – Стоматолог подергал прутья.

– Спокойно, – Эдиссон оттеснил друга и посветил фонариком по периметру преграды. – Так. Замок.

– Ну и чо? – не понял Стоматолог.

– Посмотри, как он висит, – Эдиссон прикоснулся стволом своего «Смит и Вессона Ml7» [121] к новенькому запорному устройству.

– С той стороны, – Нефтяник склонился над присевшим на корточки Эдиссоном и втянул ноздрями затхлый воздух подземелья. – Запах чувствуете?

Стоматолог и Эдиссон принюхались.

– Кто-то личинку отложил [122]? – неуверенно предположил Стоматолог.

– Угу. И совсем недавно, – Нефтяник направил луч фонаря сквозь решетку. – Не вляпаться бы...

– Толян, – попросил Эдиссон. – Сходи за пацаном... Пусть спускается и тащит горелку. Ломать, блин, стремно, лучше дужки подрежем.

– Хорошо, – Нефтяник сунул в карман Р-92 [123], развернулся и потопал по тоннелю к вертикальному колодцу, возле которого остались Юра Петров, пяток братков во главе с Паниковским и комплект оборудования для газовой резки металла.

* * *

Денис уселся на крышу «мерседеса» Борцова, через люк свесил в салон ноги, принял из рук Игоря подключенную к прикуривателю видеокамеру и направил объектив в сторону взлетного поля.

– Что новенького? – поинтересовался стоявший на правой подножке джипа Ортопед.

Рыбаков поставил трансфокатор на максимальное приближение и приник к маленькому монитору. Увеличение в сто сорок раз позволяло разглядеть даже номер автобуса.

– Пока ничего, – Денис провел объектив слева направо. – Активности никакой, хотя, я уверен, снайпера уже на позициях... Игорь, Ди-Ди Севен передал денежку?

– Нормалек, – из люка высунулась голова Бордова, – все сделано. Я Тимура с твоим Димычем оставил, на всякий пожарный... К тому же, блин, там два поста омоновских на дороге. Тима на каждом по сотке баксов проплатил, чтоб пропустили. Если обратно поедет – та же история будет. Пусть лучше дождется, когда все кончится. Мусоров просто так кормить западло...

– Согласен, – Рыбаков направил объектив видеокамеры на здание аэровокзала, возле которого суетились многочисленные стражи порядка. – Тусовка знатная...

– Все высоковольтные [124] там, – подтвердил Игорь. – Каждый норовит примазаться... Димыч недавно звонил, рассказал, что начальник ГУВД основному эфэсбэшнику по харе съездил. Не поделили, кто руководить будет.

– По харе – это новое слово в межведомственных отношениях, – улыбнулся Рыбаков.

– Мне один воруй-нога [125] с Московского вокзала рассказывал, чо менты часто со спецурой машутся, – встрял Ортопед.

– Да, но на таком уровне, я думаю, в первый раз, – Денис покачал головой.

– Слушай, – оснащенный второй видеокамерой Борцов поднял брови. – А что возле автобуса так птиц много?

– Где? – Рыбаков поднес монитор совсем близко к глазам. – А-а, так это голуби!

– А что они клюют?

– Не знаю, – Денис присмотрелся.

– Пернатых из аэропорта гонят, – заявил Ортопед. – Там, блин, даже такие штуки есть, типа динамиков. Транслируют крики хищных птиц.

– И жрать на взлетном поле вроде нечего, – Рыбаков прищурился.

Натянул на уши вязаную шапочку и уставился в монитор видеокамеры, стараясь не выпускать из поля зрения летное поле.

Шесть джипов и поднятый на максимальную высоту подвески «ситроен» Комбижирика затряслись по отвратительной подъездной дороге.

Рыбаков узрел черную точку, отделившуюся от основной стаи птиц и направляющуюся в сторону обсерватории.

– Игорян, поднажми! – Денис нетерпеливо постучал кулаком по крыше «мерседеса».

Борцов вдавил педаль акселератора. Фиолетовый «G55 AMG» взревел турбонагнетателем трехсотпятидесятичетырехсильного двигателя, свернул направо, и внедорожник угловатой ракетой устремился по целине к забору.

* * *

Первым в прямоугольное помещение, бывшее когда-то частью тоннеля, вылез Нефтяник, затем Эдиссон со Стоматологом. Замыкал группу тихо матерившийся Циолковский, все-таки наступивший в темноте на подмерзшую какашку и теперь проклинающий свою невнимательность.

– Тихо! – Эдиссон на цыпочках прошел до центра помещения и поднял голову.

В потолке зияло круглое отверстие. Из вертикального колодца свешивалась новенькая веревочная лестница.

Стоматолог попробовал лестницу на прочность.

– Нормально, блин. Меня выдержит...

Нефтяник сбросил с себя пуховик.

– Пошли?

– Погоди, – Эдиссон прислушался. – Фигня нездоровая...

По вбитым в стены колодца металлическим ступеням зашуршали чьи-то шаги.

* * *

– Уходим, – Милин отложил АКМС и подмигнул Винниченко и Цуцуряку. – Первым – Петя, потом остальные. Миша пойдет замыкающим...

Дудкин отступил на шаг и молча кивнул.

Толстый Салмаксов снял ремень с прикрепленными к нему кобурой и подсумком для автоматных рожков и полез в вырезанное в полу автобуса отверстие.

Цуцуряк выключил пульт подрыва пластиковой взрывчатки и почувствовал невероятное облегчение. Все восемь часов, пока на пульте мигала зеленая лампочка, экс-участковый боялся того, что случайно надавит на черную кнопку. И тогда ему уже не потребуются ни деньги, ни новая машина, ни роскошная квартира в центре, присмотренная им еще полгода назад, когда Самойлов только готовил операцию.

Винниченко заблокировал переднюю дверь автобуса, бросил ненужный автомат на водительское кресло и принялся перешнуровывать ботинок...

Салмаксов сполз по веревочной лестнице, тяжело спрыгнул на бетонный пол, и тут его шею обхватила твердая как камень рука...

* * *

– Конечная станция, милашка, – еле слышно выдохнул Стоматолог и согнул могучую длань, пережимая жертве сонную артерию.

Бывший следователь прокуратуры потерял сознание.

– Один есть, – Эдиссон подхватил обмякшее тело и беззвучно опустил его на пол. – Принимай следующего...

Стоматолог переступил с ноги на ногу и сдернул с лестницы Милина, применив тот же удушающий прием. Экс-рубоповец даже не понял, что за монстр выскользнул из темноты и зажал ему рот ладонью размером с совковую лопату.

– Дай я! – одними губами попросил Циолковский.

Стоматолог сделал шаг назад, освобождая место приятелю.

Королев подождал, пока Винниченко не спустится на пол, и хлестко всадил ему кулаком в район пупка. От страшного удара прокурорского согнуло пополам, да так, что он треснулся лбом в собственные колени.

Потрясенные увиденым Эдиссон и Нефтяник одновременно показали Циолковскому большие пальцы.

Королев гордо напыжился и потащил сложившегося надвое террориста в угол.

* * *

Глеб Самойлов услышал рев двигателей в ту секунду, когда он уже снял с голубя посылку и готовился навсегда покинуть сторожку дворника, оставив связанного хозяина отдыхать в кладовке для инвентаря.

Самойлов выскочил на крыльцо и понял, что весь его хироумный план провалился.

Возле пролома в заборе стоял фиолетовый внедорожный «мерседес», а дом уже грамотно окружали бритоголовые субъекты, чьи лица не предвещали отставному подполковнику милиции ничего хорошего.

– Вон он! – рявкнул верзила, стоявший в кузове черного «хаммера».

Самойлов затравленно посмотрел по сторонам и выхватил из кармана АПС.

– Не поможет! – Хоттабыч передернул затвор помпового ружья.

Главарь террористов поднял руку и нажал на спусковой крючок, целясь точно в грудь выпрыгнувшему из «мерседеса» Борцову.

Внутри пистолета, украшенного порядковым номером 3370158, что-то хрустнуло. Треснувший разобщитель зацепился за курок и перекрыл ход боевой пружины. Ударник прошел треть нужного расстояния и встал.

Самойлов открыл рот.

Хоттабыч злорадно заржал и направил ружье на террориста.

– Вот сволочь! – громко воскликнул Ортопед, возмущенный покушением на жизнь любимого бригадира.

– Я взорву автобус! – крикнул Самойлов и вскинул вверх руку с пультом дистанционного управления.

– Ты блефуешь! – отозвался Кабаныч, обходя террориста слева.

Над коньком крыши появились головы Глюка и Мизинчика.

– Еще шаг – и заложникам крышка! – Самойлов никак не мог понять, почему его пытаются взять не спецназовцы из антитеррористического центра ФСБ, а группа верзил, так напоминавших ему постоянных клиентов СИЗО.

– Подожди! – Денис выступил вперед и поднял вверх руки. – Какие, на фиг, заложники?! Ты о чем?! Давай побазарим!

– Мне не о чем с вами разговаривать!

– И все же! – Рыбаков жестом попросил братков остановиться. – Мы хотим получить то, что нам принадлежит! И ты тут ни при чем! Взрывай, что хочешь, нам по барабану!

Самойлов на мгновение нахмурился, соображая, что имеет в виду стоящий перед ним невысокий парень.

1875


1. Ал. П. ЧЕХОВУ


– Где этот вонючий сторож? – Дениса понесло. – Где мои бабки?! Ты чо, на пару с ним крысятничал, фраер?! Сначала квартирку продаете, а потом оказывается, чо там псих прописан! Где те сорок тонн, чо этому педику передали?! Ты меня за лоха держишь?!



Июль (?) 1875 г. Таганрог. Рукой Н. П. Чехова:

Самойлов застонал сквозь зубы.

Дружище Саша!

И надо же было Цуцуряку выбрать из сотен голубятников именно того, который задолжал бандитам сорок тысяч долларов! И которые явились получать деньги в самый разгар операции.

На письмо и на просьбу твою я отвечаю: В городе у нас так тихо, так смирно, что я и не ожидал после спектакля. Товарищи почти все разъехались, и представь, будучи в гимназии за свидетельством, я раскрыл книгу, в которой было написано, куда кому ехать из товарищей, то оказалось, что все едут в Петербург или в Харьков, а в Москву только 2-е - Алдырев и Буланцев!!! Гаузенбаум говорит, что если бы мы поехали в Москву 3-е, то нашли бы себе квартиру меблированную с самоваром о 2-х комнатах за 10 или 9 р., след., 3 руб. с человека. Необходимо поехать с ним, тем более, что мы не знаем Москвы ни в зуб. Приезжай, брате, поскорее, ни о чем не заботься и не мори себя твоими странностями (чай), а с божьего помощью и благословением родителей наших укатим! Я послал в Москву письмо в Училище жив«описи», ваяния и зодчества г-ну Трутовскому (инспектору). А у нас тихо, ничего не слышно, живем припеваючи, поскорей же приезжай.

Твой Н. Чехов.

А ведь как все хорошо начиналось!

Мама хотела прислать тебе телеграмму, чтоб раньше выехал.

Н. Чехов.

Устранив бизнесмена Пылкина, рассказавшего Самойлову о том, как именно Саша-Носорог зашифровал местонахождение полусотни ящиков с награбленным Степаном Разиным добром, подполковник РУБОПиКа понял, что он единственный обладает уникальной информацией о найденных Печенкиным сокровищах. И тщательнейшим образом проработал все детали мероприятия – от подчистки документов до организации боевой группы, которой суждено было погибнуть вместе с заложниками.

Желаю tibi optimum et maximum*.

Самойлов не хотел делиться.

А. Чехов. * тебе всего наилучшего (лат.)

1876

Пульт дистанционного управления, выданый Цуцуряку, представлял собой муляж, негодный ни к чему, кроме как пугать переговорщиков из ФСБ. И основная масса купленной у кронштадского мичмана пластиковой взрывчатки находилась не в автобусе, как опрометчиво считали исполнители, а под землей, умело замаскированная по углам замурованного отрезка тоннеля, куда Милин и его подельники должны были уйти по окончании операции. Детонация почти центнера семтекса вызвала бы обвал многотонных бетонных плит, покрывавших взлетно-посадочную полосу, и только разбор завала занял бы не одну неделю. Ни о какой быстрой идентификации фрагментов тел не могло быть и речи. Так что у Глеба было предостаточно времени для того, чтобы отыскать схрон Печенкина, изъять оттуда все ценное и зажить по-человечески.

2. Ал. П. ЧЕХОВУ 9 марта 1876 г. Таганрог.



Естественно, не в этой стране и не под своим настоящим именем.

Mein lieber Herr!

Окно на границе у Самойлова имелось, равно как он уже точно знал, в какой маленькой европейской стране не будут задавать лишних вопросов о происхождении денег.

Ich war gestern im Hause Alferakis auf einen Konzert, und sah dort deine Marie Feist und ihre Schwester Luise. (1) Ich habe eine открытие gemacht: (2) Luise ревнует dich, (3) к Marie und наоборот. Sie fragten mich von dir, (4) поодиночке, наперерыв. A was ist das? Du bist ein Masurik, und es hat nichts mehr, mein lieber Herr Masepa. Ich schicke dir den \"Saika\". Lese und bewundere dich. (5) А. Чехов. (6)

Bilet na konzert professоra Auera w dome Alferaki gab mir Director. (7) Maria Feodorofna ne poschla tak ja Bilet polutschil i poschel.

Но из-за идиота Цуцуряка все светлое будущее бывшего рубоповца и сама его жизнь оказались под угрозой...

A. Tschechof. (1) Дорогой сударь!

Я был вчера в доме Алфераки на концерте и видел там твою Марию Файст и ее сестру Луизу. (2) Я сделал (3) тебя (4) Они спрашивали меня о тебе (5) Что это? Ты мазурик, и ничего более, дорогой сударь Мазепа. Посылаю тебе \"Заику\". Читай и удивляйся (нем) (6) Далее следует русский текст, написанный латинскими буквами. (7) дал мне директор (нем.)

– Да, блин! – многоопытный Ортопед тут же включился в игру Дениса и поддержал старого друга. – Если ты его не сдашь, антилопа [126] бешеная, спрос будет с тебя! Думал, блин, вальсом проскочить [127]?!

Глюк с Мизинчиком добрались до водосточной трубы и присели.

3. М. М. ЧЕХОВУ

– Тебе две минуты! – продолжал разоряться Рыбаков, не давая возможности Самойлову выстроить логическую цепочку. – Выводи этого козла, а сам можешь мотать! Но, если не выведешь, пеняй на себя! Мы отсюда никуда не уедем! И тебя не выпустим! – Денис понял, что у него кончаются аргументы, и показал визави кулак.

7 декабря 1876 г. Таганрог.

Таганрог. 1876 г. 7-го декабря.

Вернее, это бывший рубоповец подумал, что кулак был показан ему. На самом же деле Рыбаков подал знак изготовившимся к прыжку браткам. За те полминуты, что главарь террористов метался по крыльцу и пытался выстрелить в Борцова, Денис связался по коммутатору с Глюком и назвал ему условный сигнал.

Любезнейший Брат

Взявшиеся за руки Клюгенштейн и Кузьмичев оттолкнулись от края крыши, пролетели по короткой дуге и всем своим совокупным двухсотпятидесятикилограммовым весом вонзились в Самойлова.

Михаил Михайлович!

Отставной подполковник рухнул как подкошенный. Неисправный пистолет и коробочка с антенной шлепнулись в снег.

Я имел честь и удовольствие на днях получить Ваше письмо. В этом письме Вы протягиваете мне руку брата; с чувством достоинства и гордости я пожимаю ее, как руку старшего брата. Вы первые намекнули о братской дружбе, это с моей стороны дерзость. Обязанность младшего просить старшего о таком предмете, но не старшего; поэтому прошу меня извинить. Но во всяком случае одной из первых моих мыслей, из моих планов - была эта дружба.

Братки замерли, обратившись в слух.

Я желал найти подходящий случай, чтоб с Вами короче познакомиться, я мечтал о этом и наконец получил Ваше письмо. В письмах моего отца, матери и братьев Вы занимали первое место. Мамаша видит в Вас больше чем племянника, она ставит Вас наравне с дядей Митрофаном Егоровичем, которого я очень хорошо знаю и про которого я буду всегда говорить хорошо за его добрую душу и хороший, чистый, веселый характер. О братьях и говорить нечего. Вы их уже изучили, наверно, и поймете сами. Следовательно, Вы дороги нашей семье. Я изучил Вас по письмам. С какой же я стати буду отставать и не ловить благого случая, чтоб познакомиться с таким человеком, как Вы, и вдобавок я считал и считаю своею обязанностью почитать самого старшего из своих братьев и почитать того, кого так горячо почитает наша семья. Можете судить, как приятно подействовало на меня Ваше письмо.

Прошло пять секунд, потом еще десять. Если бы автобус взлетел на воздух, звук взрыва давно бы донесся до обсерватории.

Я о себе ничего не скажу, разве только что я жив и здоров. Наверно, про меня Вы наслушались много от моей мамаши и в особенности от Саши и Коли. Будьте так добры, передайте от меня поклон многоуважаемой сестре Елизавете Михайловне и брату Григорию Михайловичу. Скажите им, что на Юге есть у них брат, который собирает коллекцию разнородных писем. Желалось бы, если только возможно, получить от них письма. Я Вас без церемонии попрошу, чтоб Вы мне писали хоть раз в месяц. Будьте так добры, пишите мне по-братски, без церемонии, дабы не существовала какая-то натянутость. Я же, разумеется, от Вас не отстану и, как говорится, \"долг платежом красен\", буду Вам писать таким же тоном. Когда уже пошло на пословицы, так еще скажу: \"Вперед батьки в петлю не суйся\". Следовательно, Вам первому нужно начать. Я такая же птица, как и Коля с Сашей.

Примите от меня пожелание всевозможных благ и нижайший поклон, а затем:

– Все пучком, – Глюк перевернул тело террориста на спину и обыскал карманы. – Смотрите, блин, карта! И фигня эта, чо у Носорога в квартире висела! – Аркадий потряс листком полиэтилена с разводами и маленьким крестиком в уголке.

Имею честь быть Вас уважающим младшим братом и покорным слугою

А. Чехов.

– Черт, как просто! – Денис приложил полупрозрачную пленку к карте, совместив неровно отрезанные углы. – Вот и двойной знак! Точнее, знак из двух частей...

1876/VIII-XII года.

Поклон Саше и Коле.

– Крестик там, где клад? – Ортопед свел брови к переносице.

Скажите Саше, что я прочел \"Космос\". Жаль мне Сашу: он не достиг своей цели, прося, чтоб я прочел его. Я остаюсь тем же и по прочтении \"Космоса\".

Братки столпились у сидящего на корточках Рыбакова.

Скажите Коле, что его картины еще на Курском вокзале в Москве, пусть пойдет поцелуется с ними. Как вредна эта война! Картины его в ход не пускает! На обороте:

М. М. Чехову.

– Скорее всего, – Денис осторожно сложил карту и полиэтилен пополам. – Игорь, Саня, что дальше делаем?

1877

– Узнаем, чо у Нефтяника, – решил Хоттабыч, – и рвем когти. Если Толян справился, то мне – в Пулково. Дочку встречать...


4. М. М. ЧЕХОВУ




– Толян справился, – улыбнулся Борцов, прижав ладонью забормотавший наушник коммутатора.

1 января 1877 г. Таганрог.

Ровно 12 часов, 1877 год. Ночь.

Дражайший Брат Миша!

ЭПИЛОГ

Я сейчас сделал 2 выстрела: один в забор из ружья, другой в Сашу из-под пера. Я выстрелил в него тостом: \"Пусть твоя математическая слава и ученость раздадутся, как этот выстрел в сем мире\" (но не в том; в том нужны грехи на веса и добрые дела вместо гирь). Какой бы тебе сделать выстрел такой, чтоб ружье осечки не дало? Кладу 2 заряда, и пли! Выстрел удачен! Ружья не разорвало, но перо чуть не поломалось. Раздается треск, и вместе с дымом летят следующие слова прямо в Москву: \"Пусть с этим выстрелом рассеются, как дым, все твои невзгоды и пусть придет к ним на смену покой и деньги!\" Пью за твое здоровье вместо шампанского кружку холодной воды и бормочу этот тост и пишу это глупейшее письмо. Поздравь, если веришь в Новый год и в его особенности. Как только пробило полночь, я ошибся, следовательно, целый год буду ошибаться, а именно, вместо 1877 года написал в этом письме 1876 год. На Пасху я буду в Москве, не знаю, будет ли это ошибкой? У меня голова болит, и я носом кручу: в комнате воняет порохом и пороховой дым покрывает кровать, как туман; вонь страшная. Это, видишь ты, мой ученик пускает в комнате ракеты и подпускает вместе с тем своего природного, казацкого, ржаного, батьковского пороху из известной части тела, которая не носит имя артиллерия. Ракета удачна, и мой ученик смотрит на меня вопросительно: т. е. что я на это скажу? - \"Убирайтесь спать, надымил чертову пропасть. К свиням, к свиням! Спать!\" И он видит, что его ракета произвела мало эффекта, и заговаривает об \"Ауле полудиких народов\". Этак он свою деревню и своих хохлов называет. В комнате жара, и спать не хочется. Письмо докончу и пойду на улицу (черт знает зачем; может быть, и дело найдется). Поклон Грише и Лизе, желаю им всего лучшего. Наши (московские) теперь спят, т. е. теперь, когда я пишу это письмо. Так-то.

В тот майский день, когда подзуживаемая профсоюзными лидерами прогрессивная общественность готовилась к массовым выступлениям в поддержку трудящихся, в лесу недалеко от деревеньки с финским названием Покаккаалла, зачем-то переименованой после перестройки в Пописсаалла, кипела работа. Шестнадцать полуобнаженных братков яростно вгрызались саперными лопатками в землю, а возле свежей квадратной ямы урчал трактор «Беларусь», оснащенный экскаваторным ковшом и готовый в любой момент прийти на помощь Ортопеду сотоварищи.

Я знаю, что М. Чехов скажет: \"Накрутил брат такое глупейшее письмо! Так это у него и здоровенное?\" А я вот что скажу:

На краю раскопа сидел Денис в легкой серой курточке и курил.

- Новый год начался для меня писанием к тебе; следовательно, самое первое письмо, к«ото»рое писано было мною в 1877 году, послано на имя Миши. В голову такая чепуха лезет, что сам ничего не разберу. Письмом к Саше я окончил 1876 год, письмом к тебе начал 1877. Брависсимо, дело сделано… пойду стрелять, только не на двор. Пиши, братец, не ленись, если есть время; если нет время, то не прогневаюсь, поелику незлобив есмь, хотя Мамаша (дай ей боже, чего ей хочется) и говорила, что у меня злоба природная и закоренелая. А я же, смиренный раб божий, по злобе своей посылаю ей жестянку алвы. Ваня тебе не кланяется, потому что я, по его словам, мошенник и могу замошенничать поклон.

Почуявшие весну птицы орали как оглашенные, ничуть не смущаясь бродящих по поляне двуногих пришельцев и дыма походного мангала, на котором домовитый Тулип жарил шашлыки для всей честной компании.

Я,

Грызлов распрямил натруженую спину и вытер со лба бисеринки пота.

т. е. А. Чехов.

1877 год. 1 январь, половина 1-го.

– Глубоко, блин, Сашка свое добро зарыл...

Ночь. (Не знаю, будет ли день завтра.)

Я послал одно открытое письмо. Получил ли? Я сейчас прочел письмо это, оно написано очень глупо и вдобавок ломоносовским слогом. Что ж делать?

Рыбаков поболтал ногами.




5. М. М. ЧЕХОВУ


– Копай, копай, большая белая обезьяна. Если б мы во второй раз миноискатель не взяли, то по твоей наводке не две, а десять ям бы вырыли... Колумб ты наш.



8 февраля 1877 г. Таганрог.

Ортопед смутился.

Милейший Брат Миша!

Извинишь меня, если я немножко задам страху. Получаю я сегодня письмо из Калуги от Саши, и он, откормленный тобою, или был пьян, или рехнулся. Я это заключаю из его письма, которое имеет следующее содержание: \"Отче Антоние! Я гощу там-то и там-то… будь так любезен, приезжайъ в Калугу, чем премного меня обяжешь\" и т. д. А на конверте написал: \"очень нужное\". Разве можно так кормить и поить? Почтенный математик до того наелся, что забыл, что после й не ставится ъ и что мне нельзя теперь никуда ехать, так же как и ему нельзя сделаться индюком. Может быть, он и теперь индюк, но я не знаю, есть ли на нем перья (на мордочке-то пушок есть, это я знаю). А что, если б и Николая накормил бы так и напоил? Что бы тот написал? Тот, вероятно, пригласил бы протанцевать с ним кадриль, забывши различие полов, приличие и расстояние! Опасно их кормить, опасно!

В том, что сначала копали не в том месте, была львиная доля его вины. Михаил немного запутался в карте, вывел археологическую команду не с той стороны озера, и братки убили целый день, пытаясь пробить монолитную плиту, пока не поняли, что Носорог бы ни за что не смог разместить привезенные с Волги ценности Стеньки Разина под базальтовым основанием стометрового утеса.

Просьба: пришли, пожалуйста, мне карточку фотографическую твою, брата Гриши и сестры Лизхен (? сразу видно, что я начитался немецких романов). Очень обяжешь. За это я тебе отличного зверя привезу, если приеду. Поклон всем. А кто обещал мне писать? Не старший ли братец, который во всем должен подавать пример младшим? Я и забыл, что теперь пост, чуть-чуть не вкрутил сюда скоромное. Карточки непременно, я знать ничего не хочу.

Грызлову вынесли порицание и обшарили нужный квадрат миноискателями.

Напиши, курящий ли ты или нет? Это мне очень нужно. Пиши, пожалуйста, и кланяйся Грише и Лизе. Остаюсь добро желающий Брудер,* имеющий одну только Швестер* и, кроме то«го», четырех Брудеров родных и двух Брудеров двоюродных и эйне*** Швестер такую же и имеющий все, кроме денег и хорошего разума.

Уважающий брат

– Интересно, блин, сколько там золота? – мечтательно произнес Ортопед.

18-забыл/I-1877 года.

– Сколько есть – все наше, – пожал плечами Денис. – Ты давай заканчивай прохлаждаться. Скоро солнце сядет...

2-й день поста.

За печать и такой конверт прошу извинить. В этом письме не деньги просятся, следовательно, можно и попроще. На обороте:

– Кому шашлычок? – позвал Тулип, снимая с мангала метровые шампуры, на которых шкворчали кусочки баранины, проложенные колечками лука и целиком запеченными помидорами.. – С пылу, с жару!

Милостивому государю

Михаилу Михайловичу г-ну Чехову в собственные руки

– А если клад на аукцион выставить? – не унимался Ортопед. – На Сотбис?

(не очень нужное). * брат (нем.) ** сестра (нем.)



– Можно, – рассудил Рыбаков. – А полученные деньги дадим в качестве кредита нашему правительству. Чтобы наверняка их больше не увидеть.


*** одну (нем.)


6. М. М. ЧЕХОВУ

– У меня, блин, есть другая идея, – лицо Михаила посветлело. – Через МВФ бабульки отмыть...

10 апреля 1877 г. Москва.

– Это интересно, – Денис посмотрел на верхушки тополей. – Детали проработаны?



Любезный Брат Миша!

– А как же! – оскалился Ортопед. – Сначала мы едем в Нью-Йорк, там у меня корешок в банке работает, и берем за пищик [128] одного местного барыгу...

Не имея счастья тебя увидеть еще раз, я принимаюсь за чернила. Во-первых, позволь тебя братски поблагодарить за все, чем я пользовался от тебя во все пребывание мое в Москве; во-вторых, душевно радуюсь, что мы расстаемся задушевными друзьями и братьями, а посему и осмеливаюсь надеяться и верю, что 1200 верст еще долго будут находиться между двумя переписующимися братьями, которые хорошо узнали друг друга, ничтожным расстоянием для поддержки на долгое время наших хороших отношений. Теперь последует моя просьба, которую ты, вероятно, исполнишь по ее незначительности: если я буду присылать письма моей мамаше чрез тебя, то будь так добр, отдавай их мамаше не при всей компании, а тайно; бывают в жизни такие вещи, к«ото»рые можно высказать только единому лицу, верному; вот это-то обстоятельство и заставляет меня писать мамаше тайно от других, которым тайны мои (а у меня особого рода и тайны есть, которые тебя интересуют или нет, я не знаю. Если хочешь, то я тебе их выскажу) вовсе не интересны или, лучше сказать, не нужны. Вторая и последняя просьба будет поважнее. Будь так добр, продолжай утешать мою мать, которая разбита физически и нравственно. Она нашла в тебе не одного племянника, но и много другого, выше племянника. У моей матери характер такого сорта, что на нее сильно и благотворно действует всякая нравственная поддержка со стороны другого. Не правда ли, глупейшая просьба? Но ты поймешь ее, тем более, что я сказал \"нравственная\", т. е. духовная поддержка. Для нас дороже матери ничего не существует в сем разъехидственном мире, а посему премного обяжешь твоего покорного слугу, утешая его полуживую мать. Переписку мы будем вести, вероятно, как следует. А затем мимоходом замечу, что ты не будешь раскаиваться в том, что высказал мне многое; мне стоит только поблагодарить тебя за доверие ко мне: знай, брат, что я им очень дорожу. Прощай, желаю тебе всего лучшего. Поклон Лизе и Грише и твоим товарищам.

Рассказ братка занял всего пять минут. Однако к финалу повествования Денис точно знал, чем они будут заниматься в ближайшие два-три месяца.

Твой Брат А. Чехов.

Но это уже совсем другая история.