Он глупо улыбнулся, уже готовый провалиться в обморок, но тут в дверь постучали. Негромко, обыденно, как стучат соседи или добрые друзья.
Стук вернул Диму в реальность, ноги подкосились, по лицу будто ударили холодной вонючей рыбиной. Он вздрогнул, отшатываясь от пролома, схватился за молоток.
— Открывайте, родственнички! — дед Семен уже стоял в сенцах, дожидаясь позволения вернуться в свой дом. — Не взял меня Хозяин, как вы хотели.
— Не надо, папа! — похожая на привидение, Машка застыла возле печи, все еще глядя куда-то мимо отца. — Не впускай. Ты же знаешь, как бывает. Мы все знаем, мы же кино видели. Это теперь не дед. Не впускай его, пожалуйста…
— Да я это, я, Димка… — Семен, казалось, слышал их всех. — Знаю я теперь, чего Хозяин хочет. Так что, если не передумал уехать, впускай.
Закусив губу, Дмитрий покачал молотком. Взглянул на жену, но мельком, как на пустое место. Опустил инструмент на лавку, взял свечу, задумчиво прошел в спальню. Буран, зарычавший навстречу, в конфликт все же не вступил, ретировавшись под кровать.
Поставив свечу на тумбу, Димка приступил к поискам. Выдернул пару ящиков шкафа, переворошил тумбочку. Нашел увесистый патронташ. Стараясь не поворачиваться к собаке спиной, вернулся в горницу. Подобрал ружье, перезарядил.
— Папочка, это не поможет… — Машка по-прежнему стояла в полный рост, напряженная и бледная. — Это больше не дедушка…
— Открывай, — глухим голосом, которого Оксана не узнала, бросил Дмитрий жене, прицеливаясь в дверь. — А ты, дед, входи медленно. Не спеши.
— Конечно, внучок.
Оксана, в глазах которой плескалось целое море мольбы, нерешительно подошла к порогу. С натугой сняла засовы, толкнув дверь, испуганно отшатнулась.
Дмитрий взвел курки.
Семен вошел неспешно, как и обещал. Притворил за собой дверь, даже замки закрыл. И устало уселся на лавку, положив руку на спортивную сумку с подарками. Подумать только, каких-то несколько часов назад они хвастали ему своими гостинцами, расхваливая теплые носки и дорогой коньяк…
Дмитрий прицелился в бородатое лицо и только сейчас заметил, что со стариком что-то не так. Не сразу сообразил — лампа и пара свечей давали не так уж много света. Семен Акимович был покрыт пеплом. Серым, легким, какой остается после доброго березового костра. С головы до ног, будто валялся по старому костровищу. Только на волосах искусственной седины заметно не было — они пепельными стали уже давно…
— Говори, — приказал Дмитрий, не спуская деда с прицела.
Машка беззвучно опустилась на табурет, крепко зажмурившись.
— Чего ему надо?
— А не испугаешься? — вдруг вопросом на вопрос ответил Семен. Без издевки или лишних эмоций в голосе. Просто поинтересовался. — Не испугаешься правды-то?
— Не испугаюсь… — внук сглотнул комок в горле, облизнул губы. — Даже если меня хочет в обмен на жизнь остальных, не испугаюсь…
— Димочка, да как ты можешь?! — всплеснула руками Оксана, но дед вдруг повернулся к ней так резко, словно и не сидел под прицелом.
— А ну, замолчи, девка! — И продолжил как ни в чем не бывало: — Молодец, Димка, чую породу… Значит, хочешь знать, чего Хозяину надо?
— Будешь время тянуть, дед, ногу прострелю, — все тем же чужим голосом предупредил Дмитрий, наклоняя ружье.
— Ладно, внучок, не горячись. Чужую кровь он хочет. Не нашего рода. Учуял еще на подъездах, вот и требует.
До Дмитрия дошло не сразу, до Оксаны чуть раньше.
Женщина тут же осела на пол, как куль с мукой, чуть не разбив голову о край печки. Губы ее тряслись. После этого смысл произнесенных слов настиг и ее мужа.
— Чего?.. Чужую кровь? Ты чего, дед, совсем умом тронулся? Мы ж тут все — семья!..
Димка продолжал бормотать, уже понимая, чего требует существо, окутавшее избу. Понимал, но отказывался верить. Отказывался даже смотреть на жену, ползшую к нему на коленях через всю горницу.
— Димочка, миленький… как же так… это какое-то безумие… не может быть такого, не может…
— Может, доченька, может, — вздохнул Семен, стряхивая пепел с усов. — Заберет Хозяин чужую кровь, остальных оставит. Он не спешит, до рассвета еще далеко, так что решайте. Я дело сделал, как велели…
В избе наступила тишина. Полная, гробовая, о которой и просил их дед, едва приехали. Дмитрий смотрел на Семена Акимовича, все еще целясь ему в ноги. Машка не открывала глаз, да еще и уши пальцами заткнула. Артемка спал, тревожно ворочаясь и вздрагивая.
В этой тишине Оксана на четвереньках бесшумно подползла к мужу. Осторожно, с какой-то неуместной нежностью обняла его за левое бедро.
— Как же так, Димочка?.. — тонким, ломким голосом прошептала она, уронив всего одну слезу.
И снова тишина, под сенью которой собрались пятеро людей и один пес, посматривавший на происходящее из темноты. Тишина, в которой вдруг стало слышно, что в спальне деда мерно отмеряют минуты древние часы с выломанной кукушкой. Старинные, которые нужно заводить гирьками. Но не настолько древние, как нечто, стоящее за выбитым окном.
— Как же так? — повторила Оксана, опуская голову и щекой прислоняясь к штанине мужа.
— Я не знаю, — не своим голосом ответил Дмитрий, облизывая растрескавшиеся губы. — Решать тебе.
Медленно, словно взбираясь на Голгофу, Оксана поднялась на ноги. Откинула назад растрепавшиеся белокурые пряди, взглянула на деда, на мужа.
Семен выдержал ее взгляд спокойно, без эмоций. Димка отвернулся.
— Ради наших детей, так? — вибрирующим голосом спросила она.
Вместо ответа Дмитрий только кивнул. Сдержаться не удалось, и по его лицу покатились слезы.
— Мне легко, ты не подумай, Димочка, — она попыталась улыбнуться, проведя пальцами по щеке мужа. — Я просто не верю, что это на самом деле происходит, поэтому легко…
Подошла к Машке, все еще не открывшей глаз. Казалось, девочка впала в транс, она даже не отреагировала, когда мать встала на колени, обняв дочь и целуя ее в висок.
— Счастья вам, мои хорошие, — прошептала Оксана.
Отошла от дочери, полезла на лавку, склонилась над высокой печью. Откинула край одеяльца, поцеловала спящего Артема. Вернулась к мужу.
— Ты уж придумай, как детям объяснить, ладно? — Она все пыталась заглянуть ему в глаза, но Димка упорно отворачивался, словно капризный ребенок от ложки с кашей. — Особенно Артемке, когда очнется.
Она взяла его за плечи, бедром отодвинув ружье, и влажно, страстно поцеловала в губы.
— Прощай, любимый… Помни меня…
Женщина подошла к двери, возле которой все еще сидел дед. Споткнулась, чуть не упав, но с достоинством удержала равновесие. Она была похожа на Жанну Д’Арк, восходящую на костер, но Димке было не до красочных сравнений. Ничего не видя от слез, он едва удерживался, чтобы не упасть в обморок.
— Открывайте, Семен Акимович, — ломким голосом попросила Оксана. — Сил нет почти…
— Подожди, доченька, — серьезным тоном ответил дед, и Дмитрий чуть не нажал на спусковые крючки. — Спешишь…
— Что еще?! — закричал Дмитрий так, что на висках взбухли вены. — Чего еще тебе надо?! Чего надо тебе и твари, что прячется за дверью?! Оксана спасает нашу семью, неужели не ясно?! Открывай, сука, или пристрелю!
— Тс-с, внучок, не кричи, — старик поднял покрытую пеплом ладонь. — Не зли Хозяина без причины.
— Почему вы делаете с нами это? — прошептала Оксана, обессиленно привалившись к косяку.
— Потому что Хозяин хочет забрать чужую кровь, а не просто твою жену, — отчетливо произнес Семен Акимович, глядя внуку прямо в глаза.
И протянул руку, длинным перепачканным пальцем указывая на печь.
Оксана зарыдала. Кусая кулак, чтобы негромко, но вышло так горестно, что Димка еще раз чуть не пальнул. Перевел взгляд на спящего сына, на жену, на деда. И покачал головой:
— Не может быть…
— Хозяину не веришь, у жены спроси, — просто ответил старик.
— Оксана? — Дмитрий не услышал сам себя, так тихо он теперь говорил. — Не молчи…
Но супруга ничего не ответила. Собравшись и встряхнувшись, подошла к печи. Осторожно, чтобы не разбудить мальчика, сняла его с лежанки вместе с одеялом. Повернулась, держа спящего ребенка на руках. В глазах ее теперь не было ничего — ни сознания, ни страха, ни сомнений.
— Прости, милый… я знаю, тебе больно. Но скоро станет легче…
— Не может быть… нет, не может… скажи, что это не так! — Ружье опустилось, уставившись стволами в доски пола. — Ксанка, ну скажи!
— Это был Макс. На нашем юбилее. Всего один раз. Я не думала, что будет так…
И затем — откуда только нашлись силы — тремя быстрыми движениями откинула железные засовы. Осторожно, чтобы не ударить Артемку об косяк, вышла в сенцы, пригнувшись. Дед Семен вздохнул, потирая покрытое пеплом лицо.
Дмитрий закричал. Громко, как ему показалось. Завыл так, что шарахнулся в угол Буран, что распахнула глаза оцепеневшая Машка. Упал на колени, поднимая ружье. И еще до того, как старик успел броситься к нему, приставил стволы к своему подбородку и дотянулся до спускового крючка.
Июльский воздух был наполнен жужжанием шмелей и стрекоз.
Над высокими травами плыл сладкий цветочный аромат. Прохладно веяло хвоей от ближайшей опушки, где качали головами корабельные сосны. Длинные густые тени протянулись от двух людей, неподвижно сидевших на вершине холма.
Рядом замерла крупная лохматая собака, у которой еще щенком кто-то умело, хоть и грубым подручным инструментом, удалил голосовые связки. Собака дышала тяжело, вывалив лопату языка, — на алтайскую тайгу снова накатывала жара.
Семен Акимович выплюнул длинную травинку, которую жевал, нежно обнял сидевшую рядом девочку. Та не шелохнулась, продолжая слепым взглядом смотреть в чистое голубое небо. В ушах Маши завывал готичный «Токио Отель». Завывал, медленно угасая — в плеере садились батарейки.
— Ничего, Машенька, держись, — прошамкал дед, устало качая седой головой. — Но возвращаться тебе нельзя, никак нельзя. Проживем, красавица, и хуже бывало, оттает сердечко-то. Зиму перезимуем, корову доить научу. И один-то справлялся, а уж вдвоем с такой помощницей и подавно. Как-никак, родная кровь…
Майк Гелприн
Валенок
Центр реабилитации — за городом, в двух километрах от Комарово. Пилить минут сорок, если без пробок. В пути молчим. Я курю в окно, Андрюхин сосредоточенно крутит баранку и недовольно сопит, когда сигаретный дым ветром заносит обратно в салон. Андрюхин не курит, единственный из нашей группы, остальные дымят вовсю. Что поделаешь, издержки профессии, выпивать на работе мы не имеем права — от алкоголя теряется адекватность. А от никотина — нет, так что нервы приходится осаживать именно им. Андрюхин, впрочем, еще и не пьет. Тоже единственный из нас.
На территорию центра въезжаем ровно в девять. Похвальная точность, как раз к официальному началу рабочего дня. На самом деле это, конечно, фикция. Наш рабочий день ненормированный и начала не имеет. Так же, как и конца. Еще у нас нет выходных и отпусков. То есть официально опять-таки есть, но на самом деле в такие дни мы просто работаем меньше, чем обычно.
Виктор, дежурный врач, пожимает нам руки. Вопросов он не задает, мы знакомы не первый год, и цель нашего визита известна.
— Четверо новеньких, — говорит Виктор.
Он раскрывает старомодную шнурованную папку. Компьютеров в реабилитационном центре не держат принципиально, так что истории болезни чумовых от руки заносят на бумагу. Еще здесь не работают мобильные телефоны и блокирована спутниковая связь. Райское местечко для тех, кто понимает. Мы — понимаем.
— Маркова Анастасия Викентьевна, — бегло зачитывает Виктор, — двадцать семь лет, нервный срыв. Мкртчан Владимир Суренович, тридцать восемь лет, попытка суицида. Абрамова Мария Николаевна, семьдесят два, тоже суицид на фоне общего истощения организма. И, наконец, гражданин, отказавшийся себя назвать. Возраст, соответственно, неизвестен. Голодный обморок. Первая помощь оказана всем четверым, состояние на настоящий момент удовлетворительное.
Андрюхин берет на себя старуху Абрамову и чумового с труднопроизносимой фамилией. Суицидники — его кредо. Мне остаются девушка и господин инкогнито. Решаю начать с него. Дежурная медсестра провожает меня в палату. Мистер икс возлежит на койке, отрешенно уставившись в потолок. На вид ему лет двадцать пять. Длинный и тощий, едва не дистрофик. Небрит, по крайней мере, с неделю, нечесан, похоже, столько же. Во взгляде безразличие, как и у всех чумовых во время ломки. Впрочем, ломку я сейчас прекращу — вид удостоверения сотрудника «Антивирта» этому несказанно способствует.
— Капитан Соколов, — представляюсь я и усаживаюсь на табурет. — Здравствуйте. У меня к вам ряд вопросов. Ответить на них в ваших же интересах.
Эти фразы стандартные, произносить их при знакомстве я обязан. Дальнейшее — импровизация и зависит от того, как сложится разговор.
— Как тебя зовут? — перехожу я на «ты». — Фамилию пока можешь не называть.
Парень молчит. Что ж, он в своем праве, допрашивать его я не могу, никакого преступления он не совершил, если, конечно, не считать преступлением злостное пренебрежение собственной жизнью.
— Мне нужна твоя помощь, — делаю я вторую попытку. — Наш разговор останется между нами. Я обещаю не читать тебе морали и не давить на психику. Если ты поможешь мне, я сделаю все, что от меня зависит, чтобы помочь тебе.
Чумовой криво ухмыляется и молчит. Не нравится мне эта ухмылка, я уже понимаю, что разговор не состоится. Передо мной не новичок, и эта реабилитация у него наверняка не первая. До нее явно были другие, а значит, душещипательные и душеспасительные беседы для него не в новинку. Я уже собираюсь распрощаться, но неожиданно парень подает голос.
— Пошел ты на хрен, мусор, — говорит он. — Греб я тебя вместе с твоей помощью, козел.
Были дни, когда в ответ на подобное пожелание я с трудом удерживался, чтобы не засветить клиенту по морде. Были сразу после того, как умерла Вера и я подал рапорт о переводе в «Антивирт». Только эти дни давно уже позади, за пять лет работы я научился не обращать внимания на оскорбления и грязь. Правда, оставлять инвективу без ответа не позволяет чувство собственного достоинства. А может быть, честь мундира, хотя я давно уже перестал различать эти два понятия.
— Как знаешь, — говорю я спокойно и улыбаюсь ему. — Можешь послать меня еще пару раз, мне не привыкать. И совершенно безразлично то, что говорит покойник.
Я встаю и двигаюсь на выход.
— Я не подохну! — орет он мне в спину. — Слышишь, ты, мент, мать твою так и эдак! Не подохну! Тебе назло не подохну, ты, гад!..
Я открываю дверь и, обернувшись к нему с порога, напутствую:
— Непременно подохнешь. Я таких, как ты, чумовых, во всех видах видал. Полгода тебе осталось, не больше, если не соскочишь. А соскочить ты уже не сможешь — кишка тонка. Так что и хрен с тобой.
Это действует на него почище свинга в морду. Парень на секунду застывает на койке, потом его начинает трясти. Он, жалко дергая кадыком, силится что-то сказать, но вместо слов издает лишь невнятное мычание.
— Если передумаешь, я буду здесь еще с полчаса, — говорю я и захлопываю входную дверь.
В коридоре встречаю Андрюхина. Это, кстати, не кличка, точнее, не вполне кличка, такая у моего друга фамилия. И зовут подходяще — Андрей Андреевич, так что необходимости в кличке попросту нет, фамилия ее вполне заменяет.
— Старуха в отказе, — говорит Андрюхин. — Ну, я на нее особо и не рассчитывал.
Я киваю и двигаюсь дальше. То, что пожилые люди не идут на сотрудничество, в порядке вещей. Фактически им это сотрудничество ни к чему, и, возможно, для них Чума, в отличие от прочих, во благо. Особенно для одиноких. Что-что, а легкую и быструю смерть Чума желающим дарит. Так что…
Я мысленно усмехаюсь. Когда-то подобные мысли я считал кощунством и мучился угрызениями совести, когда они приходили на ум. Те времена, однако, безвозвратно прошли.
— Капитан Соколов. Здравствуйте, Анастасия. У меня к вам ряд вопросов. Ответить на них в ваших же интересах.
Видимо, до тех пор, пока не подсела на Чуму, девушка была достаточно миловидной, а то и красивой. А скорее всего, просто красивой, без всяких «достаточно». Сейчас, однако, ни красивой, ни миловидной ее не назовешь. Спутанные, неровно и невесть когда последний раз стриженные каштановые волосы. Потухшие, неживые глаза, бледная, словно выгоревшая кожа на лице, тощие, чуть ли не прозрачные руки, обкусанные ногти с остатками древнего маникюра.
— Как вы себя чувствуете? — мягко спрашиваю я.
— Сколько меня здесь продержат? — вместо ответа задает вопрос девушка. У меня достаточно опыта, чтобы уловить в ее голосе с трудом сдерживаемое отчаяние.
— Не знаю, это определит лечащий врач. Но чем дольше вы здесь пробудете, тем лучше для вас.
— Лучше… Для меня. Как вы можете это говорить, капитан? Вы ведь наверняка знаете многих. Таких… Таких, как… Как я.
— Чумовых, — уточняю я. — Да, через меня прошли многие. Именно поэтому я знаю, о чем говорю.
— Что будет с моим аккаунтом?
Я мысленно собираюсь, сосредоточиваюсь. Обычно к этому вопросу будущего крестника приходится подводить. Девица же задает его сама — это, несомненно, удача.
— Ты знаешь это лучше меня, Настя, — я перехожу на «ты» и стараюсь, чтобы голос звучал доверительно. — Все зависит от того, какой он у тебя, этот аккаунт.
Девушка опускает голову и молчит. Святая святых Чумы — тайна аккаунта, фактически тайна личности.
— У меня продвинутый акк, — говорит наконец девушка очень тихо, мне приходится напрягаться, чтобы расслышать. — К нему необходим ежедневный доступ. Иначе…
Она замолкает. Я заставляю себя мобилизоваться. Продвинутый аккаунт, завязанный на сотни, а может, и на тысячи чумовых, с доступом к тайнам и дипломатии высших ступеней — девица даже не представляет себе, насколько то, что она сказала, для меня важно. Думает лишь о том, что будет, если акк не поддерживать.
Сейчас все зависит от моего профессионализма, от того, насколько я сумею быть с ней тактичен и деликатен. Ошибка может стоить жизни десяткам, а то и сотням чумовых. Девица готова к сотрудничеству. Если удастся ее вербануть…
— Настя, — говорю я и беру ее за руку, — насколько продвинут твой аккаунт? Нет-нет, я не спрашиваю тебя об идентификации. Никаких тайных сведений, ничего такого. Просто скажи мне: насколько? От этого зависит многое, очень многое. Для тебя в первую очередь. Доверься мне. Пожалуйста. Я здесь для того, чтобы оказывать помощь таким, как ты. Я не причиню тебе вреда, клянусь, даю слово чести офицера.
Я замолкаю. Она не отнимает руки, но голова по-прежнему опущена, потом на щеках появляются слезы. Их становится все больше, через полминуты она уже плачет навзрыд. Черт возьми, иногда я ненавижу свою работу.
— Как вас зовут? — она наконец поднимает глаза. Слезы еще текут, но уже не так обильно. Я по-прежнему держу ее за руку. Ловлю себя на том, что мне ее жалко. Не хватало только расчувствоваться, профессионал хренов.
— Валентин. Можно Валя. А можно так, как называют друзья и близкие люди, — прием испытанный, я как бы невзначай включаю ее в список близких. — Они зовут меня Валенком.
— Валенком, — девушка улыбается, едва заметно, уголками губ, в глазах появляется интерес. — Надо же, — тихо говорит она. — Такое уютное, домашнее прозвище.
Верно. Уютное и домашнее. А еще располагающее к тому, кто его носит, — неплохой козырь в игре на доверие. Второй козырь — внешность. Шеф говорит, что с моей простецкой мордой не в «Антивирте» работать, а позировать для сельских пасторалей или иллюстраций к сказкам про Иванушку-дурачка.
— Ты хотела мне кое-что сказать, Настя, — развиваю успех я. — Про свой аккаунт. Насколько он продвинут?
Интерес исчезает из глаз, девушка смежает веки. Настырный неуклюжий болван, кляну я себя, неужели я все испортил?.. Внезапно она вновь поднимает взгляд. Теперь в нем решительность.
— Очень продвинутый. Третья ступень. Клан Россия. Статус Герцогиня. Вы ведь это хотели знать, капитан Валенок?
Я не обращаю внимания на сарказм и едва сдерживаю готовый вырваться возглас изумления. Третья ступень — невероятно, такого я не мог предположить даже в самых смелых ожиданиях. Сколько же их, чумовых третьей ступени… Десяток. От силы полтора. Выше их лишь три мерзавца-советника и эта гадина, император. Впрочем, возможно, она попросту врет.
— Я не вру, — устало говорит девушка, словно просканировав мои мысли. — Герцогиня де Шале — это я. Пароли не дам. Впрочем, вам они не помогут, у меня стоит дактилоскоп, без отпечатков пальцев войти невозможно.
— Сколько же ты в игре, девочка? — говорю я сочувственно. И удивленно ловлю себя на том, что сочувствие — искреннее.
— Девять лет. В последние годы — ежедневно, едва не ежечасно. Вы должны это понимать, такой аккаунт. В него вложено все. Все, что у меня есть. И было.
Я понимаю. Не в деталях, конечно, как она, но понимаю. Чудовищная, сумасшедшая власть. Над тысячами несчастных. Да какое там, над десятками тысяч. Постоянное напряжение. Интриги, комплоты, предательства, войны. Виртуальные. Миллионам людей заменившие реал.
— Вы поможете мне?
— Да, — говорю я твердо, — помогу. Я должен сейчас уехать. Через три часа вернусь, максимум через четыре. На своей машине, сейчас я на служебной. Готовься, я заберу тебя. Ты можешь мне доверять.
— Кстати, почему? — спрашивает она медленно и как-то очень серьезно. — На каком основании я должна довериться вам?
— Ты ничего мне не должна, — я достаю из бумажника фотографию. — Так же, как я ничего тебе не должен. На, взгляни. Ее звали Верой, на фотке ей двадцать три. В этом возрасте ее не стало. Пять лет назад. Ее сожрала Чума, так же как и многих.
— Ваша девушка?
— Невеста. Мы знали друг друга с пеленок. Должны были пожениться. Она не дожила до свадьбы неделю. Тебе придется мне поверить. Для меня Чума значит не меньше, чем для тебя. Только интерес у меня другой. Я помогу тебе сохранить аккаунт. Потом ты поможешь мне. И — я тебя не сдам. Захочешь, останешься в игре.
На обратном пути я сажусь за руль, Андрюхин расслабляется на пассажирском сиденье.
— У меня по нулям, — лениво говорит он. — Этот, как его, Мыкрты, Тыкырмы, считай, покойник. Последняя стадия, хуже, чем у старухи. А как у тебя?
— Девушка, возможно, пойдет на сотрудничество. Сейчас доложу о ней шефу, — осторожно говорю я. — Если получу санкции, будем ее раскручивать.
— Тухлый номер, — авторитетно заявляет Андрюхин. — Таких, как она, я видывал тягач с прицепом. Типичная истеричка и стерва.
Не знаю почему, но эта фраза отбивает у меня охоту продолжать разговор.
Вот что мне не нравится в Андрюхине — так это его категоричность. В остальном он — отличный парень, прекрасный друг и надежный соратник. Его можно поднять среди ночи и попросить о помощи — ни за что не откажет, в лепешку расшибется, но сделает. Не говоря уже о таких мелочах, как перехватить до зарплаты — у нас половина группы Андрюхину должна, со сроком отдачи до «когда деньги будут». Работает он как вол, скорее даже как стадо волов, и Чуму ненавидит так, как мы все, вместе взятые. Я дружу с ним с первого курса юридического, и в «Антивирт» меня привел он. Вернее, затащил чуть ли не силой, фактически вырвал из лап Чумы, когда после Вериной смерти я стал стремительно туда погружаться. Рекомендацию мне тоже дал он, и он же упросил шефа принять меня на испытательный срок.
Шефа нет на месте, ребята говорят, что обещал быть через час. Я вхожу в сеть и подключаюсь к Чуме. Монитор выплевывает на экран накачанного молодчика в лиловом камзоле, в залихватски скошенной на левый глаз беретке с пером и при шпаге. На башке у молодчика буйная растительность цвета жухлой соломы. На морде — придурковатые лупошарые глаза, отчаянно курносый шнобель и массивный подбородок, как у гориллы. Еще имеются внушительные кулачищи, обтягивающие панталоны под цвет камзола и снабженные шпорами говнодавы размера так сорок восьмого. Этот красавец, разумеется, мой персонаж. Идентификатор — Валенок, одиннадцатая ступень, клан — Россия, статус — Рыцарь. Чем-то он похож на меня, точнее, на писанную с меня карикатуру.
За пять лет игры персонажу удалось одолеть четыре ступени. Это — предел, дальше он не пойдет, даже если я буду зависать в Чуме двадцать четыре часа в сутки и накоплю тонны виртуального золота. Коэффициент лояльности сэра Валенка, определенный деятелями высших ступеней, увы, близок к нулю. А значит, карьерный рост и допуск к тайнам империи ему не светит. Низкий коэффициент неудивителен — сдать меня имели прекрасные шансы десятки крестников, и часть из них наверняка этими шансами воспользовалась. Доказать в Чуме нельзя ничего: козни, заговоры и предательство — элемент игры, заложенный разработчиками и активно используемый. Однако наверх продвигаются лишь надежные, сумевшие проявить верность и продемонстрировать лояльность тому, кто на ступень выше.
Одиннадцатая же ступень, та, что четвертая снизу, делает сэра Валенка владельцем дюжины виртуальных деревень, а также номинальным командиром сотни виртуальных вояк. Большинство из которых, впрочем, класть на него хотели ввиду бесперспективности.
Я прилаживаю на голову потертый служебный шлем и ухожу в виртуал. Что ж, разработчикам надо отдать должное, мир вокруг меня вполне реален, объемен и цветаст. Требуется даже некое умственное усилие, чтобы осознать его виртуальность. Прежде всего к услугам дорогого сэра — виртуальная лавка. Здесь ему ненавязчиво предлагают приобрести страшенного вида меч, пару-тройку магических жезлов и дюжину артефактов. Также можно купить золото, виртуальное, разумеется, за недорого. А можно и не покупать: для того чтобы стать счастливым владельцем меча, например, нужно пройти квест. Обладатель определенного опыта потратит на него пару часов, при отсутствии такового квест может занять сутки. Мне, впрочем, меч ни к чему, так же как ни к чему и золото. И то и другое — атрибутика, необходимая для достижения следующей ступени, которая для моего персонажа — увы, увы, недоступна.
За полдня отсутствия у доблестного сэра Валенка накопилось немало личных сообщений. Игнорирую предложение заняться сексом от персонажа Баба Неяга, пятнадцатая ступень, статус Простолюдинка. Туда же, в мусор, уходят: вызов на дуэль от сэра Эдмона Д., одиннадцатая ступень, статус Рыцарь; пожелание как можно скорее сдохнуть от Абрама Царевича, двенадцатая ступень, статус Арендатор; и приказ немедленно явиться пред очи от его милости Нечипоренко, десятая ступень, статус Барон. Остальные сообщения — от крестников, тех, которые числятся за мной и которых «Антивирт» худо-бедно блюдет и подкармливает. Большей частью сплетни и домыслы. Иногда сведения, заслуживающие внимания. Иногда проверки. И иногда — информация, требующая немедленных действий. Ради этой, последней, мы и работаем, просиживая час за часом в ненавистной Чуме. Деремся на шпагах и саблях, накладываем заклятия и проклятья, пускаемся в замысловатые квесты, вступаем в коалиции и любовные связи… Сводничаем, предаем, изменяем, двурушничаем. И во всей этой суете, в бессмысленном мельтешении и бесконечных дрязгах, иногда чумового удается вытащить. Кнутом ли, пряником — неважно. Вытащить, выдрать из Чумы, иногда вынуть из петли и в фигуральном, и в буквальном смысле.
Предложение заняться сексом поступает вновь. На этот раз госпожа Неяга является собственной персоной. Виртуальной, разумеется. Ну да, красотка хоть куда. Фигурка, сиськи, задница — по лучшим канонам. И, кстати, чудный голос — если ее собственный, а не преобразованный универсальной приставкой «Excellent Voice», то вполне-вполне. Мне предлагаются регулярные сеансы интима в обмен на протекцию.
— Оральный, анальный, вагинальный, — чудным девичьим голосом перечисляет визитерша.
Меня корежит. Наверное, больше, чем от чего-либо другого в Чуме, хотя есть в ней вещи гораздо страшнее и отвратительнее. Виртуальная продажная любовь. Нет, даже не продажная — сдельная. Многие, впрочем, находят в этом отдушину. Говорят, что ощущения максимально близки к реальным. Ко всему, безопасно, стерильно и без последствий. Интересно, бывает ли стерильная грязь.
— Только не упусти, Валюха, — говорит шеф, выслушав мой отчет. — И вот что: не рассказывай никому, даже ребятам. Помнишь, что знают двое, знает и свинья. А нас и так уже двое, так что давай по возможности свинью исключим.
— Мне нужна санкция, чтобы забрать Маркову из диспансера.
— Знаешь, езжай прямиком туда, — говорит шеф решительно. — Я позвоню замминистра, к твоему приезду должен уже быть приказ. А если не успею — хочешь, кради ее, хочешь, забирай силой. Будут эксцессы — вали на меня как на мертвого. Все понял? Ступай.
В середине двадцать первого века компания «Virtual Life, Incorporated» ураганом ворвалась на рынок компьютерных игр и смерчем прошлась по нему, вытесняя одних конкурентов и поглощая других. Разработанная компанией игра «Full Virtual» распространилась мгновенно и вскоре перетянула на себя большую часть потребителей. Заложенные в «Full Virtual» возможности впечатляли. Да что там, они были попросту грандиозны. Фактически «Full Virtual» объединила в себе то, что годами нарабатывали занимающиеся компьютерными играми фирмы.
Игра предоставляла пользователям возможность прожить вторую жизнь. И не просто прожить, а так, как никогда не удалось бы в первой.
Виртуальный мир был разбит на империи-кланы, по клану на страну. Каждый клан управлялся пирамидальной структурой, на пике которой восседал император. Власть его была абсолютной — до тех пор, пока удавалось удержаться на троне. Император был волен казнить и миловать подданных, объявлять и прекращать межклановые войны, вступать в союзы и расторгать их. Ему принадлежали виртуальные города и провинции, неограниченный запас золота, арсеналы со средневековым оружием и склады с магическими амулетами.
Дворянские заговоры против короны, равно как сопутствующие восстания и бунты, были в империях делом обычным и происходили регулярно. Иногда предводителям удавалось договориться с властью, и тогда они пополняли собой ряды приближенных. Чаще восстания подавлялись, а бунтовщиков и заговорщиков брали к ногтю. Их виртуальные владения отходили в казну или распределялись между царедворцами.
К концу шестидесятых «Virtual Life» стала практически монополией, полностью поглотив игровой рынок. Появились пособия и руководства по игре, а вслед за ними и энциклопедии — многотомные труды, посвященные игровым нюансам, стратегиям и тактикам. А также первые жертвы.
Поначалу число их было невелико. Затем, однако, по мере вовлечения новых и новых игроков, по мере стабилизации и усиления власти в империях, по мере накопления властями опыта, количество неудачников, неугодных и не выдержавших, стало увеличиваться лавинообразно. Для все большего и большего числа людей вторая жизнь, яркая, авантюрная и насыщенная, оказывалась важнее первой, детерминированной, куцей и бесперспективной. А для многих эту, первую, вытеснила, перечеркнула и заменила собой. Подавленные восстания в виртуальной империи стали завершаться десятками смертей и суицидов в реале. Раскрытые заговоры, усмиренные бунты, провалившиеся интриги, проигранные войны оборачивались сотнями жертв. Вскорости к ним добавились жертвы несчастной виртуальной любви. А за ними — жертвы многочисленных обстоятельств, неудач и фиаско, возможностей для которых виртуальный мир предоставлял в изобилии.
Корпорация «Virtual Life» накрыла мир исполинской паучьей сетью, поглощая, порабощая и захватывая все, до чего могла дотянуться. Монстр вырвался на свободу, воцарился на планете и принялся с наслаждением ее калечить и высасывать из нее соки. Он постоянно совершенствовался и выплевывал в мир новую и новую заразу. Шлемы, максимально приближающие виртуальные ощущения к реальным. Приставки, позволяющие осязать предметы и обонять запахи. Устройства и программы, наблюдающие, систематизирующие и осуществляющие контроль.
Чумой двадцатого столетия стал СПИД. Чумой двадцать первого — компьютерная игра «Full Virtual». В результате ее стали называть попросту Чумой. Повсеместно.
С Чумой пытались бороться. Пытались преследовать ее в судебном порядке, ограничивать, запрещать. Попытки закончились крахом. Адвокаты Чумы один за другим выигрывали судебные процессы. Влияние и могущество корпорации с каждым годом увеличивались, капитал рос и вскоре стал баснословным.
Единственной организацией, оказывающей реальное сопротивление, стал «Антивирт». В него стекались те, кому было небезразлично. Такие, как я, которых Чума ужалила бубонной язвой, умертвив родных и близких. И такие, как Андрюхин, которые ненавидели Чуму просто за то, что она есть.
Сначала отделения «Антивирта» создавались при районных прокуратурах. Центры — при городских. Потом особым приказом президента «Антивирт» был отделен от судебных и исполнительных органов и превращен в самостоятельную организацию — военную или, скорее, полувоенную, подчиненную министру внутренних дел. Практически одновременно организации с аналогичными функциями были созданы и в других странах.
Конечно, мы не могли бороться на равных. Нас было мало, и финансирование «Антивирта» не шло ни в какое сравнение с капиталами корпорации. Но что могли — мы делали. Как умели — боролись. Кого удавалось — спасали. И до кого дотягивались — карали. Правда, это случалось редко. Иногда мы умудрялись сковырнуть Барона, эдакого локального царька, упивающегося безнаказанностью и властью. Реже — Графа или Виконта, еще реже — Герцога или Маркиза. И так ни разу и не добрались до высших ступеней.
А вот коллегам из Франции это удалось. И британцам. И аргентинцам. И еще в десятке стран ребятам удалось добраться до самой верхушки. Скинуть местного Гитлера или Аттилу и, воспользовавшись образовавшейся неразберихой, протащить наверх своего человека и установить некое подобие конституционной монархии.
— Ничего, — частенько говорит Андрюхин. — Достанем их, гадов. Они боятся нас, и правильно делают. Жаль только, всех достать не удастся. Их, сволочей, там паровоз с прицепом.
Дежурный врач в реабилитационном центре сменился.
— Мне звонили, что ты приедешь, — бурчит новый дежурный. — Я велел медсестрам — Маркову сейчас собирают. А пока что тебя хочет видеть один пациент.
— Тот, анонимный?
— Хрононимный. Поговоришь с ним?
Мистер икс сидит на койке в той же позе, в которой я его оставил. Я вхожу и присаживаюсь на табурет. С минуту мы играем в молчанку.
— Ты был прав, капитан, — наконец говорит он и протягивает руку. — Извини. Я — Артем. Можно Артюха.
— Валенок, — я жму ему руку.
— Прямо-таки Валенок? — он улыбается.
— Прямо-таки.
— Ладно. Понимаешь, ты был прав тогда, — улыбка сходит у него с лица. — Я не жилец. Мне не соскочить, никогда, да и смысла нет.
— Есть смысл, — говорю я. — Клянусь, есть. Доверься мне, я тебя вытащу. Я вытаскивал таких, как ты.
Он смотрит на меня исподлобья. Долго смотрит, потом спрашивает:
— Надо будет стучать?
Проклятье. Сколько раз я слышал этот вопрос.
— Сотрудничать, — говорю я. — Послушай, Артем, я не стану обещать тебе золотые горы. Я вообще обещать не стану. Собственно, не ты, так другой. Другие. Не в этом дело. Мы помогаем людям, понимаешь? Помогаем реально. Иногда деньгами. Не бог весть что, но все же. Но главное — мы даем поддержку. Если тебе станет плохо, ты можешь позвонить мне. Оставить сообщение в Чуме. Не мне, так другому. Мы не бросаем своих.
Он сглатывает слюну.
— Как ты их называешь? Ну, этих. Которые соглашаются.
— Крестниками.
— Сколько крестников тебя кинули?
Я чувствую, что начинаю краснеть.
— Много, — произношу я глухо. — Очень много. Наверное, каждый второй.
— В том-то и дело, — говорит он. — Я не кидаю. Никогда не кидал и не стану. Но если я соглашусь на… — Он запинается. — На сотрудничество, мне придется тебя кинуть. Мне не выбраться оттуда, понимаешь. Не соскочить. У меня ничего не осталось, только Чума. Я подсел на нее, думал: поиграю и брошу. Не вышло, меня затянуло, как и других. А потом меня подставили. Я дорос до десятой ступени, а один подонок на девятой, он обещал…
— Подожди, — прерываю я его. — Не рассказывай мне сейчас. Вот мой телефон. Выйдешь отсюда — позвони. В любом случае позвони, ладно? Я покажу тебе, как мы работаем. Покажу, что мы делаем. Что можно сделать. Потом решишь. Позвонишь?
— Хорошо, — говорит он. — Обещаю.
— Мне сказали, что сестры тебя собирают, — говорю я Насте. — А они, судя по всему, отвели тебя в салон красоты.
Настя преобразилась. Она совсем не похожа на себя утреннюю. Передо мной стройная, уверенно держащаяся миловидная девушка.
— Я всего лишь одолжила немного косметики, — говорит она. — Я тебе нравлюсь?
— Да, — говорю я искренне и вновь краснею, как недавно с Артемом. — Пойдем, машина во дворе.
— Что я должна буду делать? — спрашивает Настя, когда мы выезжаем на автостраду.
— Ничего. Пока ничего. Я не стану просить тебя никого подставлять или сдавать. За одним исключением.
— Вот как! Каким же?
— Настя, — говорю я, — давай я не стану читать тебе мораль и скажу напрямик. Ты ведь представляешь, чем мы занимаемся?
— В общих чертах.
— Хорошо. Меня интересует информация. На одного человека. Если, конечно, можно назвать его человеком.
— На императора?
— Да.
— Что тебя интересует?
— Все. Все, что ты о нем знаешь.
— Что ж… Это страшный человек.
— Я догадываюсь. Можно конкретней?
— Боюсь, что конкретики мало. Никто не знает ни кто он, ни где живет, ни сколько ему лет. У него механический, пропущенный через преобразователь голос. А вот он… Он знает все. Обо всех. Обо мне тоже. Знает, кто я. Где живу. Как выгляжу.
— Даже как выглядишь? Каким, интересно, образом?
— Однажды он велел мне явиться в одно пустынное место. Я пришла. Он проехал мимо на машине. Посмотрел на меня. И исчез. А возможно, это был и не он, а кто-то, меня сфотографировавший. Так он поступает со всеми, кого приближает к себе. Это ужасный человек. Беспощадный. Он забавляется тем, что тасует людей, как карты в колоде. Играет ими, жонглирует.
— Хороший мальчик, — говорю я. — Как он выглядит? Виртуально, разумеется.
— Так же, как его персонаж.
— Вот как? Кто же его персонаж?
— Он называет себя товарищ Сталин.
В квартире у Насти даже не беспорядок — погром. Я ошеломленно останавливаюсь на пороге. Как сказал бы Андрюхин, бардак с прицепом.
— Извини, не помню уже, когда делала уборку, — говорит Настя стыдливо. — Не до нее было. А потом — не успела.
— Ничего, — говорю я. — Ты уверена, что я могу войти? Сейчас самое время меня кинуть.
— Эх ты, Валенок. Я не кидаю.
Символично. Сегодня я слышу эти слова уже второй раз. Я вхожу, и Настя, взяв меня за рукав, тащит по коридору.
— Пожалуйста, не оглядывайся, мне действительно стыдно. Зато в спальне у меня полный порядок.
Спальней, впрочем, назвать это трудно. От нее в комнате лишь кровать в углу. В остальном это больше похоже на небольшой компьютерный центр.
Настя входит в сеть. На мониторе — заставка Чумы. Девушка вопросительно смотрит на меня.
— Я не стану мешать, — говорю. — Заходи, делай, что следует, на меня не обращай внимания. Ах да, одна просьба. У тебя сохранились его сообщения?
— Кого? Императора?
— Да.
— Конечно. В архиве. Правда, их немного, он предпочитает личные беседы.
— Совсем как покойный тезка, — говорю я. — Скинь, пожалуйста, то, что есть, на флэшку. Я займусь ими дома.
Выхожу из спальни и принимаюсь за уборку. Часа три я драю полы, уничтожаю кладбища пыли и перемываю Кордильеры посуды. Под конец чувствую, что устал как пес и как он же голоден.
— И этого человека называют Валенком, — говорит смущенная Настя. — Я закончила, сейчас будем пить чай. У меня где-то должно быть печенье. И коньяк.
С хрустом уминаю коробку печенья. Чай никуда не годится, зато коньяк хорош.
— У тебя есть кто-нибудь? — спрашивает Настя.
Давлюсь печеньем. Спешно запиваю его коньяком.
— Нет. Я один. С тех пор, как Вера… Ну, ты понимаешь. Были, конечно, связи. Кратковременные. А у тебя?
— Никого. И не было. С тех пор, как подсела на Чуму.
Вторично давлюсь печеньем.
— Ты шутишь?
— Нет. У меня был парень. Тогда, девять лет назад. Мы встречались. Долго, больше года. Потом я забеременела. И он меня бросил. Ребенок так и не родился, я не доносила, выкидыш на шестом месяце. К тому времени я уже подсела на Чуму. Тогда она спасла меня, я едва не наложила на себя руки.
Смотрю ей в глаза. В них слезы. С трудом удерживаюсь от желания немедленно ее поцеловать. Черт возьми, не хватало только влюбиться в чумовую третьей ступени. Герцогиня де Шале… На ней наверняка такое… Чтобы достичь ее положения в империи, надо пройти по трупам. И тем не менее она мне отчаянно нравится, и коньяк тут ни при чем. Как сказал бы Андрюхин, абзац с прицепом. Я встаю.
— Уже поздно, Настя, — говорю. — Я пойду. Вернусь завтра утром, и начнем работать.
Она поднимается вслед за мной. Делает шаг навстречу. Ее лицо напротив моего.
— Может быть, останешься?
Я отстраняю ее и двигаюсь к двери.
— До завтра, — говорю я.
— До завтра. Я буду ждать. Эх ты, Валенок…
Домой добираюсь за полночь. Спать хочется патологически, но за меня мою работу никто не сделает. Сбрасываю содержимое флэшки на диск и сосредоточиваюсь. В этот момент звонит телефон. Снимаю трубку. Андрюхин.
— Валенок, ты?
— Нет, тень отца Гамлета. Ты в курсе, сколько времени?
— Черт, заработался, извини. Дел — самолет с прицепом. Слушай, есть одна тема. Можешь прийти завтра пораньше?
— Извини, не могу. Меня завтра не будет, шеф в курсе. Если что, звони на мобильный.
— Ладно. — Андрюхин разъединяется, а я приступаю к прослушиванию.
Действительно механический, неживой голос. Я с трудом удерживаю внимание на том, что он говорит. Какие-то графы, баронеты, дипломатические ноты, походы, дуэли, квесты… К чертям.
Засыпая, думаю о Насте. А ведь мог бы сейчас… Валенок.
Жму кнопку дверного звонка. Раз, другой. На часах десять утра, неужели до сих пор спит? Делаю минутный перерыв и звоню опять. Безрезультатно. На всякий случай стучу кулаком в дверь. Она внезапно поддается — между косяком и дверным каркасом образуется щель. У меня появляется дурное предчувствие, хотя Настя, возможно, специально отперла замки к моему приходу, а сама сейчас в ванной.
— Настя, к тебе гость! — кричу я с порога.
Ответа нет. Я толкаю дверь и вхожу.
Настя лежит на полу ничком, в двух шагах от входа. Я падаю перед ней на колени, хватаю за руку.
Настя мертва. Под головой натекло красное. Холод от ее руки прошибает меня насквозь.
Поднимаюсь и на ватных ногах бреду в спальню. Меня шатает, хватаюсь за дверной косяк, чтобы не упасть.
В спальне разгром. Развороченный компьютер, вырванные провода, осколки разбитого монитора на полу.
Спиной по стене сползаю на пол. Меня мутит. Это я ее убил. Я. Останься я у нее на ночь, она была бы жива. Валенок. Проклятый Валенок.
Усилием воли взяв себя в руки, достаю мобильник. Звоню шефу. Через час в квартире уже уйма народу.
— Смерть наступила часов семь-восемь назад, — говорит кто-то. Наверное, доктор. — Точнее покажет экспертиза. Обширная гематома в области виска, похоже на сильный удар, нанесенный тупым предметом. Да, вне всяких сомнений, убийство.
Не помню, как добираюсь домой. В голове путаные обрывки мыслей, лишь одна связная: та, что убийца — я. «Спаситель хренов, — стреляет она в висок. — Доверься мне, я тебя вытащу. И тебя вытащу. И тебя. Вытащил. На тот свет».