Это была единственная вводная, которую ей дали, но Хонор, очевидно, предвидела такой оборот, потому что без всяких колебаний стала раздавать приказы. Она воспользовалась сверхсветовыми передатчиками сенсорных платформ, для того чтобы обнаружить корабли Бэнтон, разделила свое подразделение на два дивизиона по два корабля в каждом, разогналась до скорости перехвата, затем заглушила двигатели и двигалась в радиолокационном и гравитационном безмолвии. Но на этом она не остановилась, потому что понимала: «Ахиллес» Бэнтон располагает теми же самыми возможностями, для того чтобы засечь и проследить движение ее кораблей. Поэтому Хонор, зная, что коммодор должна проследить ее курс до момента выключения двигателя, запустила электронные обманки, запрограммированные на имитацию двигателей крейсеров. Тщательно продуманный маршрут обманок должен был, во исполнение злодейски задуманного плана, привести Бэнтон в точку, выбранную самой Хонорй.

Коммодор попалась на удочку — отчасти потому, что, вероятно, не ожидала, что кто-то будет тратить обманки (по восемь миллионов долларов за штуку) на обычных учениях, и взяла курс на перехват. К тому времени, когда Бэнтон поняла, что происходит на самом деле, Хонор баллистическим курсом с ювелирной точностью вывела оба своих дивизиона на нужные позиции, до самого последнего момента продержав отключенными импеллерные клинья и защитные стены. Дивизионы действовали отдельно друг от друга, с явным пренебрежением к обычным тактическим рекомендациям. Она взяла захваченное врасплох подразделение Бэнтон в широко раскрытые клещи. Традиционный боевой порядок, которого придерживались корабли Бэнтон, сыграл против них, столкнувшись с неординарным расположением противника. Попав меж двух огней, корабли Бэнтон заметались, их активная защита оказалась перегруженной, а передовые корабли целые две минуты не могли убраться с линии прицела, блокируя огонь задних кораблей. И в дополнение к царящему хаосу сработала программка коммандера Чандлер, использовавшая стандартные системы РЭП экорта, чтобы изменить их электронную эмиссию так, что тяжелые крейсера вдруг превратились в линейные.

Программка сработала в самый неподходящий для тактиков Бэнтон момент. Поскольку корабли Хонор оставались невидимыми до тех пор, пока не заработали их двигатели, артиллеристы не могли сформировать рабочую схему и определить цели, чтобы открыть огонь. А искажение отметок запутало их до такой степени, что «Нике», «Агамемнону», «Натиску» и «Непобедимому» удалось «убить» флагманский корабль Изабеллы Бэнтон и «ранить» ее товарища по дивизиону «Кассандру» без всякого ущерба для себя. «Дерзкий» и «Нетерпимый» после этого лезли вон из кожи, действуя на грани невозможного, — в общем-то, это был звездный час капитана Тринха, — но они уже не могли выиграть. В конечном счете все корабли Бэнтон были полностью истреблены, «Агамемнон» и «Непобедимый» понесли умеренный ущерб, а «Нике» досталось всего два лазерных удара. «Натиск» ушел совершенно целым и даже подобрал обманки, использованные Хонор. Он упустил всего две штуки. Беспилотным устройствам требовалась профилактика перед следующим использованием, но их возвращение сэкономило флоту около сорока восьми миллионов долларов, и Хенке подозревала, что команда Рубинштейна имеет больше оснований для радости, чем ее собственная.

Адмирал Сарнов не сказал ни слова, но его усмешка, когда он легким шагом шел по палубе «Ники», чтобы наблюдать за заключительной стадией «битвы», была весьма красноречивой. Кроме того, коммодор оказалась разумной женщиной. Она оценила ситуацию и послала личные поздравления Хонор еще до того, как компьютер закончил подсчитывать потери.

Самые удачные два дня, если взять все вместе, решила Хенке. С тех пор как адмирал Паркс исчез в гиперпространстве, уже целую неделю не было никаких происшествий. Дышать стало легче, но решимость экипажа предотвратить любые придирки, с которыми Паркс мог бы пристать к их адмиралу и капитану флагманского корабля, не уменьшилась… и успехи последних двух дней продемонстрировали, что первый шаг в этом направлении уже сделан.

Конечно, самодовольно подумала она, кому-то этот шаг удался лучше, чем остальным. Эва Чандлер уже облизывалась в ожидании следующего состязания с артиллеристом «Непобедимого». Королевский кубок за стрельбу — это кое-что! Иван Равич мурлыкал от счастья, словно древесный кот, поймавший пучок сельдерея. Новая энергетическая установка «Ники» работала безупречно, и они запросто обставили «Агамемнон», не выдержавший состязания с ускорением великолепно отлаженного двигателя «Ники». Все заметили, что даже Жорж Моне, офицер связи, улыбнулся один или два раза — впервые в истории экипажа.

Помимо этого, коммодор Бэнтон обещала поставить всем пиво.

Хонор заметила блеск в глазах Мики и ласково улыбнулась, когда ее старпом склонилась над панелью управления. Мишель имела полное право почивать на лаврах. В конце концов, это ее программа тренировок обеспечила «Нике» такой высокий уровень боевой готовности.

Но не только учения сыграли свою роль. Тренировки и компьютерное моделирование, конечно, полезны, но они не могли обеспечить это неопределимое «нечто большее», отделяющее «великолепный экипаж» от «просто хорошего». У «Ники» это «нечто большее» было. Может быть, его порождала загадочная esprit de corps — честь мундира, каждый раз переливающаяся в новый корабль, окрещенный этим именем, неуловимое ощущение, что у «Ники» существуют особые традиции, которые необходимо с честью поддерживать. Или, может, оно приходило из совершенно другого, неизвестного источника. Хонор не знала, но чувствовала это вокруг себя, как потрескивание молнии, умолявшее прибегнуть к нему, и она прибегала. Она даже не думала о маневрах, на сознательном уровне. Нет, не думала, просто они помнились ей со спокойной, безупречной точностью. И ее люди имели полное право быть довольными собой.

Конечно, помогло то, что коммодор Бэнтон оказалась хорошим человеком. Хонор могла вспомнить некоторых флагманских офицеров, которые отреагировали бы на такой разгром, который пришлось испытать Изабелле Бэнтон, гораздо менее радостно, особенно когда она обнаружила, что побита не своим адмиралом, а капитаном его флагмана. Но Хонор догадывалась, что Бэнтон разделяет ее собственные подозрения: почему все-таки адмирал объявил себя убитым. Да, Хонор назначили капитаном его флагманского корабля, но она все же была моложе шести из семи капитанов остальных линейных крейсеров под его командованием, и ей в первый раз пришлось показывать штабу, чего она стоит не на компьютерных моделях. Сарнов специально отошел в сторону, чтобы дать ей возможность добиться признания в глазах всей эскадры, и ей хотелось облизываться, совсем как Нимиц сейчас, настолько хорошо все прошло.

Действительно, подумала она, снова наклоняясь вперед и подперев сложенными пальцами острый подбородок, именно «прихорашиваться» она и будет, и совсем скоро… помимо всех прочих дел. Сегодня была среда, и эскадре до ужина предстояла встреча с персоналом ремонтной базы. Она намеревалась прибыть к Полу с бутылкой любимого ее отцом «Делакура» и выяснить, к чему относились насмешливые намеки Пола по поводу обтирания горячим маслом.

Уголки ее рта задрожали при этой мысли, на правой щеке появилась ямочка, и Хонор почувствовала, как вспыхнуло жаром лицо. Но это ее совершенно не беспокоило.

— Капитан, я вижу следы выхода из гиперпространства по вектору два-ноль-шесть, — объявила коммандер Чандлер. — Один движущийся импеллер, расстояние шесть-точка-девять-пять световой минуты. Слишком плотный след для курьера, мэм.

Хонор оглянулась на тактика с легким удивлением, но Чандлер даже не заметила этого, потому что погрузилась в компьютерные расчеты, анализируя параметры контакта. Прошло несколько секунд. Она выпрямилась и удовлетворенно кивнула:

— Это определенно почерк мантикорского двигателя, мэм. Похоже на тяжелый крейсер. Я не узнаю точно, пока его не засекут радиолокаторы.

— Понятно. Проследи за ним, Эва.

— Слушаюсь, мэм.

Гм, крейсер? Хонор снова откинулась на спинку кресла. Один крейсер еще не делал погоды, но Ван Слайк был бы рад и ему. Этот корабль довел бы наконец его эскадру до полного кадрового состава, а остальная оперативная группа, вероятно, увидела бы в нем первую ласточку из более мощного подкрепления, которое им было обещано. Более того, крейсер мог иметь на борту почту, а даже малейший обрывок свежей информации мог принести заметное облегчение.

Хонор взяла Нимица на колени и, почесывая его за ухом, стала обдумывать предстоящее селекторное совещание, которое адмирал Сарнов назначил на завтрашнее утро. На нем она хотела обсудить много вопросов, и не в последнюю очередь то, насколько удачно ей удалась эта хитрость с обманками. Она удобно устроилась в кресле, продумывая, как получше и потактичней сформулировать эти вопросы.

Часы отстучали еще несколько минут, и тихие, размеренные звуки обычной работы на капитанском мостике шелестели вокруг, как успокаивающая мантра. В уме она проигрывала мысли и фразы, перебирая их с каким-то замедленным, почти кошачьим удовольствием. Однако мечтательность в ее глазах была обманчива. Приятный звонок, прозвучавший на пульте сектора связи, мгновенно вернул ее к реальности, и она перевела взгляд на узкую спину лейтенант-коммандера Моне.

Офицер связи нажал кнопку и на несколько секунд застыл, слушая голос в наушниках. Хонор прищурила глаза, когда его плечи задергались. Если бы она не знала, что этот солидный человек совершенно лишен чувства юмора, она бы подумала, что он смеется.

Он нажал еще несколько кнопок, затем развернул кресло к капитану. Его лицо было на редкость серьезно, но карие глаза слегка блеснули, когда он обратился к ней:

— Срочное сообщение, капитан. — Он помедлил секунду. — От капитана Тэнкерсли, мэм.

Слабый розовый румянец загорелся на скулах Хонор. Неужели весь экипаж знает про ее… отношения с Полом?! Но даже если и знает, их отношения абсолютно никого не касаются, черт побери! И в них нет ничего постыдного или тайного: Пол работал на верфи, так что даже запрет на близкие отношения с офицерами своей команды не имел к ним никакого отношения.

Но когда она уже приготовилась наградить офицера связи сердитым взглядом, ей на помощь пришло чувство юмора. Ну конечно, они все знали, даже адмирал Capнов знал! Она никогда не понимала, что о полном отсутствии в ее жизни любви широко известно, и если она хотела сохранить свою тайну, то должна была подумать об этом раньше. А блеск в глазах Моне объяснялся вовсе не неприличными мыслями — хотя и этого вполне можно было ожидать. Она вдруг поняла, что такое же доброжелательное изумление ощущает во всех офицерах ее молчаливой команды капитанского мостика. Все они, как и Моне, искренне радовались за нее.

— А! Ну, выведите его на мой экран, — сказала она, внезапно осознав, что уже слишком долго молчит.

— Это частный вызов, мэм.

Голос Моне был таким вкрадчивым, что Хонор в ответ улыбнулась краешком рта. Она поднялась из кресла, баюкая на руках Нимица и отчаянно сражаясь с непослушной ямочкой на щеке.

— В таком случае, я пройду к терминалу кают-компании.

— Конечно, мэм. Я переключу туда.

— Благодарю вас, — ответила Хонор со всем достоинством, которое ей удалось призвать, и направилась к люку.

Он плавно сдвинулся в сторону, Хонор шагнула за порог и внезапно задумалась: зачем все-таки Пол вышел на связь? «Нике» оставалось минут тридцать до базы, а на таком расстоянии запаздывание связи все еще составляло семнадцать секунд. Это, естественно, исключало нормальный разговор в режиме реального времени. Так почему Пол не подождал еще четверть часа, чтобы поговорить без помех?

Теряясь в догадках — брови ее приподнялись от удивления, — она усадила Нимица на стол, а сама села на капитанское место во главе стола и включила терминал. Экран вспыхнул, на нем появилось лицо Пола.

— Привет, Хонор. Извини, что отвлекаю тебя, но думаю, тебе лучше знать об этом…

Она нахмурила брови, и лицо ее помрачнело.

— Мы только что получили сигнал от тяжелого крейсера, — продолжил его записанный голос и прервался. — И это «Колдун», Хонор, — сказал Пол.

Она застыла.

Тэнкерсли смотрел с экрана так, будто видел ее реакцию, и в глазах его было сочувствие и предостережение.

— Им командует Юнг, — мягко сказал Пол. — И он по-прежнему старше тебя по званию.*[16] Будь осторожна, ладно?

* * *

Корабль республиканского флота «Наполеон» медленно плыл сквозь темноту вдали от тусклого огонька красного карлика, главного в системе двойной звезды. Двигатель легкого крейсера был заглушен, активные поисковые системы отключены, а капитан, нервничая, сидел в капитанской рубке все время, пока корабль молчаливым призраком скользил внутри орбиты самой дальней и самой холодной планеты Ханкока. На экране капитан видел два четких импеллерных следа мантикорских эсминцев, но самый ближний находился на расстоянии более двенадцати световых минут от «Наполеона», и у хевенита не было ни малейшего намерения привлекать к себе его внимание.

Коммандер Огилви не задумывался об операции «Аргус», когда впервые получал инструкции для участия в ней. Осознание того, что это наилучший способ спровоцировать войну — причем его корабль принимал на себя первый удар, — пришло к нему чуть позже и потом только укреплялось. Операция «Аргус» длилась уже страшно долго, и тот факт, что ни один из участвующих в ней кораблей еще не был замечен, не означал, что так будет продолжаться вечно. И оставалось только продолжать делать свою работу — еще, еще, еще… чтобы адмирал Роллинз получил наконец все нужные ему сведения, а «Наполеон» успел в ту же секунду убраться с «Ханкока» к чертовой матери.

— Выходим к первой станции, сэр.

Голос офицера связи звучал так же несчастно, как чувствовал себя сам Огилви. Коммандер постарался придать себе как можно более уверенный вид, когда оторвал взгляд от экрана и кивнул ему в ответ. «Нельзя же показывать подчиненным, что их капитан боится не меньше, чем они», — подумал он с кривой усмешкой.

— Приготовиться к загрузке информации, — сказал он.

— Есть, сэр.

В рубке было очень тихо. Офицер включил резервные коммуникационные лазеры. В нынешних обстоятельствах любая утечка излучения могла выдать корабль, но местоположение разведстанции было обозначено со скрупулезной точностью. Люди, спланировавшие операцию «Аргус», знали, что границы всех мантикорских звездных систем охраняются сенсорными платформами, что радиус их действия и чувствительность датчиков неизмеримо превосходили приборы Народной Республики, — но ни одна система слежения не способна уследить за всем сразу. Те, кто просчитывал схемы работы и планы размещения разведстанции, принимали все это во внимание — до сих пор, по крайней мере — и по праву получали свою корочку хлеба.

Огилви усмехнулся подвернувшейся поговорке: «Аргус» стоил миллиарды. Малозаметные разведстанции доставляли сюда с расстояния в два световых месяца. Они выныривали из гиперпространства вдали от звезды, немного разгонялись на минимальной тяге, по инерции проплывали мимо мантикорских датчиков и наконец тормозились в нужном месте; крохотный всплеск энергии двигателя, который выводил их на выбранные позиции, был так мал, что становился совершенно незаметным уже в нескольких тысячах километров.

Но протащить сюда разведстанции было самой простой частью операции. Непрофессионалы обычно забывают о том, насколько огромна и пуста любая звездная система. Даже самый большой космический корабль на ее фоне покажется всего лишь пылинкой. Пока разведстанция не излучала и не оставляла энергетического следа, привлекающего к себе внимание, она могла оставаться невидимкой. Системы датчиков слежения были самыми крохотными и оборудованы самыми хитроумными системами подавления излучений, какие когда-либо производил Хевен. Или, уточнил для себя Огилви, тайно покупал у Солнечной Лиги. Наибольший риск был связан с маломощными лазерными лучами, которые осуществляли передачу со станций-шпионов на центральное запоминающее устройство корабля, — но даже здесь опасность была сведена до абсолютного минимума. Передача осуществлялась только в импульсном режиме с предварительным сжатием данных. Даже если бы кто-то случайно оказался на пути луча, ему потребовалось бы невероятное везение, чтобы понять, что он что-то услышал. А программное обеспечение разведстанций не позволяло им выходить на связь, если датчики обнаруживали какой-либо объект, который мог бы перехватить их сообщение. Однако у мантикорцев все-таки оставался очень маленький шанс обнаружить крошечные разведстанций: сами они были бы бесполезны без корабля, который собирал их информацию. Это и было слабое звено системы. Потому что даже самый маленький космический корабль все-таки больше любой сенсорной системы, а собирая информацию, корабль вынужден был становиться источником излучения, пусть и едва заметного.

— Лазер готов, сэр. Подходим к точке передачи сигнала через… девятнадцать секунд.

— Начните, когда прибудем к месту назначения.

— Есть, сэр. Выполняю.

Прошли томительные секунды, офицер облизнул губы:

— Приступаем, сэр.

Огилви напрягся и до неприличия поспешно перевел глаза на экран. С мучительным напряжением он смотрел на мантикорские эсминцы, но те продолжали свой путь в блаженном неведении, а затем…

— Сеанс окончен, сэр! — Офицер связи отключил лазер, не успев утереть пот со лба, и Огилви улыбнулся, несмотря на напряжение.

— Дело сделано, Джейми. — Огилви потер руки и, усмехнувшись, посмотрел на артиллериста. — Ну что, мисс Остел, посмотрим, что нам попалось?

— Прекрасная идея, сэр.

Тактик усмехнулась в ответ и запросила у компьютера расшифровку только что снятых данных «Аргуса». Несколько минут прошло в молчании, потому что последний «сбор урожая» происходил полтора месяца назад. Нужно было проанализировать большой объем информации. Вдруг Остел выпрямилась и резко подняла глаза от экрана.

— У меня вырисовывается кое-что интересное, сэр.

Скрытое волнение в ее голосе как ветром вынесло Огилви из кресла, неожиданно для него самого. В несколько быстрых шагов он пересек рубку и склонился над плечом Остел, пока она продолжала стучать по клавишам. Ее монитор несколько секунд мигал, затем изображение появилось снова, и в углу засветился индикатор даты и времени.

Огилви резко выдохнул, когда перед ним на экране развернулась запись сигнатур. Два десятка кораблей стены — нет, еще больше! Господи, этих ублюдков было более тридцати! Боже, да это же были целиком все корабли стены Мантикоры…

Задержав дыхание, он таращился на экран, не в силах поверить своим глазам, а в это время огромный флот неторопливо выстраивался в походный порядок. Затем скорость воспроизведения записи резко возросла, и невероятное сборище импеллерных сигнатур на головокружительной скорости двинулось сквозь звездную систему.

Это, должно быть, какие-то маневры. Только такое объяснение и имеет смысл, безмолвно повторял Огилви снова и снова, словно творя заклинание, которое способно предотвратить неминуемое разочарование.

Но разочарование не пришло. Громадные дредноуты и супердредноуты шли не сворачивая, плавно уносясь прочь от «Ханкока», пока не достигли гиперграницы.

А затем исчезли. Просто исчезли, все до одного, черт возьми. И Огилви медленно и с почти болезненной осторожностью выпрямился.

— Они вернулись, Майдж? — полушепотом спросил он. Артиллерист, округлив глаза, отрицательно покачала головой.

— Но ведь, если бы они вернулись, наша станция в этом секторе обязательно засекла бы их, разве нет? — настаивал коммандер.

— Не обязательно, сэр. Монти могли вернуться курсом, лежащим вне зоны охвата. Если мы исключаем вариант, что они знают о системах слежения и намеренно устроили этот трюк, чтобы обмануть нас, — то они должны вернуться из любого маневра примерно тем же курсом, но в обратном направлении. Если же они сделают так, датчики нашей станции смогут их засечь, сэр.

Огилви кивнул и потер переносицу. Это невероятно. Мысль о том, что мантикорцы могут проводить какие-то учения в удалении от «Ханкока» в такое напряженное время, на первый взгляд была смехотворна. Но какой бы невозможной она ни казалась, они, кажется, сделали кое-что более нелепое. Они увели весь флот. Станция «Ханкок» осталась абсолютно беззащитной.

Он еще раз глубоко вздохнул и посмотрел на астронавигатора.

— Как скоро мы сможем убраться из этой чертовой дыры?

— Чтобы наш след не засекли при входе в гиперпространство?

— Конечно, чтобы не засекли!

— Гм… — Пальцы космического пилота запорхали по клавиатуре — она решала задачу. — Двигаясь в этом направлении, за девяносто четыре и восемь десятых часа мы выйдем за пределы досягаемости известных мантикорских следящих систем, сэр.

— Проклятье! — прошептал Огилви.

Он нервно потирал руки, пытаясь совладать с нетерпением. Важно было избежать любого риска. Ему придется подождать. Заставить себя затаиться еще на четыре дня, прежде чем он сможет устремиться домой с этими невероятными новостями. Но как только они окажутся на «Сифорде»…

— Отлично, — твердо сказал он. — Режим полного молчания. От корабля не должно исходить ни одного импульса. Джейми, отменяем загрузку данных остальных станций. Майдж, вы должны глаз не спускать с показаний пассивных датчиков и докладывать мне о малейшей угрозе. Полученная информация уже окупила все затраты на эту операцию с самого первого дня, и мы доставим ее домой, даже если нам придется прорываться в гиперпространство под самым носом у мантикорцев.

— Разве мы не нарушим тем самым режим секретности операции «Аргус», сэр? — возразил его старпом.

— Я не хочу привлекать к нам никакого внимания, — глухо сказал Огилви. — Но то, что мы можем потерять сейчас, слишком важно, так что если нам хотя бы покажется, что монти могут нас засечь, мы рванем отсюда в ту же секунду, и черт с ней, с этой операцией «Аргус». Это именно то, чего ждал адмирал Роллинз, и мы, с Божьей помощью, доложим ему об этом.

Глава 20

Хонор кивнула стоящим в карауле морским пехотинцам и, ни слова не говоря, вошла в свою каюту. Ее лицо не выдавало никаких эмоций, однако Нимиц на ее плече сидел напряженно, и доброжелательная улыбка МакГиннеса застыла, как только он увидел своего капитана.

— Добрый вечер, мэм, — приветствовал ее стюард.

Она повернула голову на звук голоса, и глаза ее заблестели, будто только сейчас заметили присутствие Мака. Он увидел, как она на мгновение поджала губы, затем глубоко вздохнула и улыбнулась ему. Для того, кто ее не знал, эта улыбка могла показаться почти естественной.

— Добрый вечер, Мак. — Она пересекла каюту и бросила берет на рабочий стол. Пробежав рукой по волосам, она отвела взгляд, пересадила Нимица с плеча на подушку и села в кресло, развернув его в сторону МакГиннеса.

— Мне нужно закончить отчет о маневрах, — сказала она. — Просмотри сообщения, пока я с этим разделаюсь, ладно? Скажи, если попадется что-нибудь от капитана Хенке, адмирала Сарнова и его штаба или кого-нибудь из шкиперов, а всех остальных соединяй со старпомом, если она сможет справиться.

— Конечно, мэм.

МакГиннес был удивлен необычным приказом, но не подал вида, и она снова улыбнулась:

— Спасибо.

Она включила компьютер, а он откашлялся.

— Может быть, чашку какао, мэм?

— Нет, благодарю, — сказала она, не отрывая глаз от экрана.

МакГиннес посмотрел на ее склоненную голову и обменялся молчаливым взглядом с Нимицем. В движениях кота чувствовалось напряжение, но он встряхнул ушами и дернул головой, указывая мордой на дверь капитанской буфетной. Стюард слегка расслабился, снова кивнул и удалился, тихий, как порыв ветра.

Хонор пристально рассматривала буквы на экране, когда услышала, что за ним захлопнулась дверь. Она закрыла глаза и прижала сверху ладонями. Для нее не прошел незамеченным молчаливый обмен взглядами между котом и человеком. Где-то глубоко внутри она обижалась на это, самую малость, но вообще-то была им очень благодарна.

Она опустила руки и, вздохнув, откинулась на спинку стула. Нимиц, не поднимаясь с подушки, завел тихую кошачью песенку, и она, устало улыбнувшись, подняла на него глаза.

— Я знаю, — тихо сказала она.

Он перепрыгнул к ней на стол и сел прямо, глядя в ее темные глаза зеленым, как трава, взглядом. Она протянула руку, чтобы погладить его мягкую кремовую с серым спинку. Пальцы Хонор легко взъерошили мех, но древесный кот не был настроен на ласки. Она ощутила его беспокойство, направленное на нее.

Всю жизнь, сколько Нимиц был с ней, Хонор всегда знала, что он что-то делает, помогая ей преодолеть приступы гнева или отчаяния, но она никогда не могла понять, как это у него получается. Как ей было известно, никто из людей, которых принимали древесные коты, не мог этого понять, но узы, связывающие ее с Нимицем и странно усилившиеся после событий на Грейсоне, сейчас, несомненно, работали. Она чувствовала ментальные прикосновения кота — как будто любящая рука проникла глубоко внутрь сознания, чтобы сгладить острые углы переживаний. Но кот не убирал их полностью. Может, это было выше его сил, а может, он знал, что она не хотела о них забывать. А может, все было даже проще: такой поступок противоречил бы его принципам. Этого она не знала, но снова закрыла глаза, мягко положив руку на его меховую спинку, пока он такой же мягкой лаской врачевал ее душевные раны.

Это нечестно! Несправедливо! Она была так счастлива вопреки напряжению критической ситуации с Хевеном, и вот теперь… Как будто Юнг узнал, что у нее теперь все хорошо, и специально направился сюда, чтобы все разрушить. Ей хотелось кричать и ломать вещи, бушевать, излить свою ярость на Вселенную, которая позволила случиться такой подлости.

Но ведь Вселенную нельзя всерьез обвинять в несправедливости, подумала она, и губы ее задрожали. Она просто не позволяет получить много чего бы то ни было — не важно, каким способом.

Сильная и нежная лапа коснулась, как пушинка, ее правой щеки, и Хонор снова открыла глаза. Нимиц опять мурлыкал, и она искренне улыбнулась ему. Она взяла кота на руки, прижала к груди и, когда ее внутренняя боль отступила, почувствовала его облегчение.

— Спасибо, — тихо сказала она, пряча лицо в теплый мех. Кот мягко заурчал, и она крепче прижала его, а затем снова опустила на подушку. — Ну что, паршивец, я опять на коне. — Кот махнул хвостом в знак согласия, и ее улыбка превратилась в смех. — Послушай, мне правда надо закончить этот отчет, прежде чем я смогу отправиться на ужин. Так что сиди здесь и следи за мной, ладно?

Он устроился поудобней, не сводя с нее глаз, а она уже просматривала набранные ранее абзацы отчета.

Прошло несколько минут, полчаса. В каюте были слышны только глухой гул компьютера и мягкий шелест пальцев по клавиатуре. Она так погрузилась в работу, что едва обратила внимание на тихий звонок кома.

Звонок раздался снова, и она состроила гримасу, открывая нужное окно на своем терминале, чтобы принять сообщение на рабочем месте. Строчки отчета исчезли, им на смену явилось лицо МакГиннеса.

— Прошу прощения за беспокойство, мэм, — официально обратился он, — но на линии адмирал.

— Спасибо, Мак. — Хонор выпрямилась и снова провела рукой по волосам. «Может, это была хорошая идея — отпустить волосы настолько, чтобы можно было их укладывать», — рассеянно подумала она и набрала команду «Прием».

— Добрый вечер, Хонор.

Тенор адмирала Сарнова звучал чуть ниже, чем обычно, и она сдержала ироничную улыбку. Ей было интересно, слышал ли он истории про нее и Павла Юнга.

— Добрый вечер, сэр. Чем могу служить?

— Я все еще работаю с сообщениями, доставленными «Колдуном». — Он посмотрел ей в лицо, когда произнес название корабля Юнга, но Хонор и бровью не повела, и адмирал неуловимо кивнул ей, скорее мысленно, чем взглядом давая ей понять, что знает о происшедшем. — Накопилось слишком много вопросов, которые мы должны обсудить на совещании нашей эскадры, — продолжил он нейтральным тоном. — Но сначала я должен представить нашей оперативной группе капитана Юнга.

Хонор согласно кивнула. Приглашение Юнга на борт ее корабля вызывало досаду, но она знала, что так положено. Марк Сарнов никогда не поступит, как сэр Йенси Паркс, и не станет игнорировать своего капитана, кем бы он ни был. До тех пор, пока этот самый капитан не нарвется по-крупному.

— Понимаю, сэр, — сказала она, немного помолчав, — «Колдун» уже состыковался с базой?

— Да.

— Тогда я позабочусь о приглашенных, — сказала она ровным голосом.

Сарнов хотел что-то сказать, но передумал. Она видела, как он взглядом пытается внушить ей, что приглашения можно послать и по каналам адмиральского штаба, и в свою очередь мысленно начала уговаривать его не делать это предложение вслух.

— Благодарю вас, Хонор. Я очень признателен вам, — произнес он спустя какое-то время.

— Нет проблем, сэр, — солгала она, и строчки отчета вернулись на экран, как только она прервала связь.

Несколько секунд она невидящим взглядом смотрела на разбегающиеся буквы, затем вздохнула. Как бы то ни было, но дело закончено, сказала Хонор самой себе и сохранила текст отчета. Еще несколько минут ей удалось убить на отсылку копий Сарнову и Эрнестине Корелл, но она ясно понимала, что делает это из простого желания отсрочить неизбежное. Наконец она набрала код для связи. Через мгновение на экране высветилось лицо Мики Хенке.

— Капитанский мостик, старпом слушает, — начала говорить коммандер и улыбнулась. — Привет, шкипер. Чем могу помочь?

— Пожалуйста, Мика, пусть Жорж свяжется с ремонтной базой. Попроси их отправить сообщение на крейсер «Колдун». — Хонор увидела, как округлились глаза Хенке, но продолжала все тем же ровным голосом: — Он только что прибыл, первым из нашего пополнения. Передай, пожалуйста, поздравления его капитану от меня и адмирала Сарнова, — она почувствовала, что формула вежливости имеет горький привкус, — и пригласи его срочно прибыть к нам на борт для совещания с адмиралом.

— Слушаюсь, мэм, — спокойно ответила Хенке.

— После того как Жорж пошлет сообщение, скажи боцману, что нужно организовать конференцию и прием. И как только придет ответ с «Колдуна», дай мне знать, когда следует ожидать прибытия его капитана.

— Есть, мэм. Вы хотели бы, чтобы я приветствовала его, мэм?

— В этом нет необходимости, Мика. Просто дай мне знать, когда он должен появиться на борту.

— Конечно, мэм. Я сразу же сообщу.

— Спасибо, — ответила Хонор и отключила связь.

* * *

Капитан лорд Павел Юнг был скован и молчалив; он стоял в служебной транспортной капсуле ремонтной базы, наблюдая за сменяющимися на дисплее цифрами, отмечающими местоположение капсулы, мчавшейся по туннелю. Он был одет в свой лучший парадный мундир, дополненный богато украшенным золотым поясом и немного анахроничной шпагой. Его отражение смотрело на него с полированной стены.

Он рассматривал себя молча, и взгляд его, особенно по контрасту с великолепным облачением, был горьким. Хорошо пошитый — и очень дорогой! — мундир благодаря искусному крою маскировал округлившуюся талию, а аккуратно подстриженная борода скрывала двойной подбородок. Внешний вид Юнга был безукоризнен, но ему потребовалось собрать в кулак все свои взвинченные нервы, чтобы не зарычать на отражение в стене.

Дерзкая сука! Раздражающе дерзкая сука! Ее поздравления, ни больше ни меньше! И так, между прочим, вместе с поздравлениями адмирала Сарнова!

На этот раз он действительно зарычал, но тут же скрутил разыгравшиеся чувства и снова овладел собой, только его мускулы напряглись и конвульсивно задергались от ненависти. Хонор Харрингтон. Леди Харрингтон. Плебейка, потаскушка, сломавшая его карьеру, — и теперь она флагманский капитан оперативной группы!

Зубы его заскрежетали — он вспомнил. Проклятье, когда он впервые увидел ее на острове Саганами, он ее почти не заметил. Она была ему не ровней по всем статьям, и одно это должно было вывести ее из поля зрения, даже будь она чем-то большим, чем замарашка со Сфинкса. Она была некрасива и простодушна, волосы только что не сбриты, нос клювом — вряд ли кто взглянул бы на нее еще раз. И уж конечно, ничего общего с теми женщинами, которые ему нравились! Но что-то было в том, как она двигалась, странная грация в том, как она держалась, и это вызвало его интерес.

Он стал следить за ней. Конечно, она стала любимицей Академии, она и ее проклятый кот. О, она притворялась, будто не знает, что преподаватели делают ей поблажки и сюсюкают с этой маленькой шестилапой тварью, но он-то все видел. Даже чиф МакДугал, деревенщина, этот командир инструкторов по физподготовке, души в ней не чаял. И интерес гардемарина лорда Юнга возрос до такой степени, что он наконец признался себе в этом.

А эта сука подзаборная его отвергла. Она унизила его — унизила его! — на глазах у друзей. Она постаралась сделать вид, будто не понимает, что делает. Но она все прекрасно понимала. А когда он собрался поставить ее на место с помощью нескольких тщательно выбранных слов, неизвестно откуда появился ублюдок МакДугал и написал рапорт, что Юнг приставал к младшему гардемарину!

Ему никто не отказывал. Во всяком случае, после той пилотши на отцовской яхте, когда ему было шестнадцать лет, и уж ее-то он отодрал как следует при первом же удобном случае. Да и отец тогда позаботился, чтобы она держала рот на замке. И с Харрингтон должно было произойти то же самое. Но не произошло. О черт, с Харрингтон не получилось.

Низкий, резкий, яростный стон завибрировал у него в горле, едва он вспомнил о своем унижении. Он все тщательно спланировал. Он потратил несколько дней, высчитывая удобный момент в ее расписании, пока не узнал об индивидуальных занятиях поздно ночью. Она любила поднимать тяжести, а в такой поздний час в ее распоряжении оказывался весь спортзал, и он улыбался, представляя себе, как поймает ее одну в душе Он даже принял меры предосторожности, введя снотворное в сельдерей, которым один ее приятель кормил проклятого древесного кота. Не так много, чтобы убить маленькое чудовище, черт его побери, но достаточно, чтобы кот уснул и она оставила его в своей спальне.

Все шло замечательно. Действительно, он застал ее в душе, голую, и увидел испуг и стыд в ее глазах. Он наслаждался ее паникой, подбираясь все ближе сквозь брызги, и любовался тем, как она пятится и очень смешно пытается прикрыть руками свою наготу. Он уже ощущал вкус реванша… но тут что-то переменилось Едва он протянул руки, собираясь швырнуть ее об стенку душевой кабины, как паника в ее глазах превратилась в нечто иное, и скользкое мокрое тело вывернулось из его хватки.

Он был удивлен, с какой силой вырвалась она из его цепких рук Это была его первая мысль. А затем он взвыл от боли — Харрингтон врезала ему в солнечное сплетение. Он сложился пополам, боль вызвала рвотный рефлекс, а она коленом врубилась ему в пах, как стенобитным орудием.

Он тогда пронзительно закричал. А сейчас у него на лбу выступил пот — так ярко помнились ему пережитый позор, острая боль в паху и — довлеющее над всем остальным — непереносимое, ужасное унижение: побежден. Но этой суке было мало просто остановить его. Ее жестокий, бесчестный прием застал его врасплох и парализовал, а она продолжала наносить удары с омерзительной эффективностью.

Локтем она до крови разбила ему губы. Ребром ладони сломала нос. От еще одного сокрушительного удара у него хрустнула ключица, а ее колено снова дернулось вверх — на этот раз к его лицу. И он упал. Она выбила ему два передних зуба, сломала шесть ребер и оставила кричать окровавленным ртом от боли и ужаса под холодными струями воды, а сама схватила одежду и убежала.

Один бог ведает, как он добрался до госпиталя. Он даже не мог вспомнить, как, пошатываясь, вышел из спортзала, как встретил Риадона и Кавендиша. Это уже потом они вместе состряпали вместе что-то вроде объяснения. Не очень убедительного, но вполне сносного для того, чтобы, вкупе с его именем, отразить грозящее наказание. Хотя бы в главном. Этот ханжа, ничтожество, педант Хартли даже вызвал его в кабинет и заставил его — его! — просить прощения у этой суки в присутствии своего адъютанта.

Им пришлось довольствоваться выговором за «недостойное поведение». Юнг не сомневался, что шлюха его заложила, просто никто не осмелился дать делу ход. Кто бы поставил на ее слово против слова наследника Северной Пещеры? Но он все-таки вынужден был извиниться перед ней. А самое паршивое — беспредельный страх перед этой чертовой Харрингтон. Он испытывал ужас от мысли, что она может снова причинить ему боль, и ненавидел ее за это больше, чем за само избиение.

Он злобно оскалил зубы на свое отражение. Он сделал все, что смог, чтобы насолить ей впоследствии, использовал влияние семьи, чтобы сломать ее карьеру, как она и заслуживала. Но у этой потаскухи всегда было слишком много заступников, как, например, старый говнюк Курвуазье. Конечно, Юнг прекрасно понимал, что связывает этих двоих. Он так и не смог ничего доказать, несмотря на то что потратил уйму денег и времени, но он и без того знал, кто служит Курвуазье подстилкой. Только одним можно было объяснить, почему старый ублюдок так заботился о ее карьере, и — от победного восторга его улыбка стала мерзкой — по крайней мере, Курвуазье в конце концов получил все, чего заслуживал. Плохо только, что масадцы не добрались до Харрингтон, ужасно плохо!

Он встряхнулся, отбросив приятное видение и возвращаясь к тоскливой реальности неудачных попыток разделаться с сукой раз и навсегда. Им с отцом удалось создать достаточно препятствий, чтобы задержать ее продвижение по службе, но эта стерва всегда оказывалась посреди жуткого скандала и каким-то образом всегда добивалась того, чтобы ей поверили. Как в случае с аварией энергоблока, когда она служила тактиком на «Мантикоре». Она получила очередное звание и монаршью благодарность за то, что вытащила из опасной зоны трех никчемных придурков, затем умудрилась пропихнуть свое имя в официальные сообщения за спасение еще каких-то говнюков, слишком глупых, чтобы спасаться самим, когда в 275 случилась лавина в Аттике на Грифоне.*[17] И, черт возьми, куда бы он ни посмотрел, везде была рожа Харрингтон, и все вокруг говорили ему, какая она замечательная.

Он думал окончательно разделаться с ней на «Василиске», и тут она обломала попытку хевов захватить систему. Снова чертова слепая удача, но разве это имело значение? Конечно, нет! Но ей досталась вся слава, а его официально судили за «ошибку в правильной оценке угрозы закрепленной за ним станции»! А когда она отправилась навстречу новой славе на Ельцин, эти сиротские ублюдки из Адмиралтейства захреначили его водить рядовые конвои в Силезскую конфедерацию и инспектировать занюханные гравитационные потоки, обновляя карты астрокомиссии — самая паршивая работа, какую они могли для него изобрести. Собственно, он как раз должен был уйти в Силезию с очередным караваном, когда разрастающийся кризис вынудил Адмиралтейство в последнюю минуту послать «Колдуна» для усиления «Ханкока».

Теперь еще и это. Она — капитан флагмана. Ему придется выполнять приказы этой коварной суки, и он не сможет даже воспользоваться своим знатным происхождением, чтобы поставить ее на место. Она обогнала его и в общественной иерархии ко всему прочему! Он мог унаследовать одно из старейших графств королевства, но она уже была полноправной графиней. Вероятно, самая свежеиспеченная парвеню в сословии пэров, но все же графиня.

Мигание индикаторов дисплея показало, что транспортная капсула приближается к месту назначения. Ему все же удалось стереть с лица досаду. Четыре года. Четыре долгих, бесконечных стандартных года терпел он свой позор, унизительные ухмылки младших по званию, вламывая как лошадь, чтобы искупить недовольство Адмиралтейства по поводу «Василиска». И этим он тоже был обязан Харрингтон, но все же когда-нибудь он позаботится о том, чтобы она сполна расплатилась за все. Ну а сейчас ему предстоит вытерпеть очередное унижение и притвориться, что между ними никогда ничего не было.

Дверь плавно ушла в стену, и он, сделав глубокий вдох, вышел в галерею космопорта. Небывалая горькая ненависть промелькнула в его глазах, когда он увидел великолепный корабль, стоящий в доке. Корабль Ее Величества «Ника», гордость флота. «Ника» должна была принадлежать ему, а не Харрингтон, но проклятая сука отобрала у него даже это!

Он поправил шпагу и твердым шагом направился к караулу морских пехотинцев у переходного туннеля «Ники».

* * *

Хонор стояла сбоку от входа, дожидаясь, пока Юнг преодолеет туннель. Ладони ее взмокли. В животе кипела тошнотворная ненависть, страшно хотелось вытереть руки. Но она стерпела. Она просто стояла не двигаясь, со спокойным лицом. Плечо ее ощущало непривычную легкость и странную незащищенность без теплой тяжести Нимица. Но она и помыслить не могла взять с собой кота на эту встречу.

Юнг появился из-за последнего поворота, плывя в невесомости туннеля, и она непроизвольно поджала губы при виде его парадной униформы. Вот уж это совсем в его духе — так вырядиться, презрительно подумала она. Он всегда должен был поражать низших, с его точки зрения, существ семейным влиянием и богатством.

Юнг приблизился к красной черте, обозначающей границу зоны невесомости, и схватился за поручень, собираясь пройти через стыковочный узел в зону гравитации «Ники». В этот момент ножны шпаги попали ему между ног. Чуть не упав, он неловко оступился — как раз в тот момент, когда зазвучали боцманские свистки и команда по встрече с застывшими лицами вытянулась по стойке смирно. В глазах Хонор сверкнуло мгновенное злое удовлетворение. Юнг от досады побагровел. Но он сумел выпрямиться самостоятельно, и к тому времени как он аккуратно передвинул свою шпагу на место, она подавила невольную улыбку.

Он приветствовал ее, все еще красный как рак, и ей не нужен был Нимиц, чтобы ощутить ненависть этого человека. Пусть он старше по званию, но на ее корабле считался только гостем, и она знала точно, какую горечь он ощущал, когда она ответила на его приветствие.

— Разрешите взойти на борт, капитан? — Тенор его был очень похож на голос адмирала Сарнова, но абсолютно лишенный обертонов.

— Разрешаю, капитан, — ответила она так же официально, и он прошел через люк. — Если вы проследуете со мной, капитан, то адмирал ждет вас в конференц-зале.

Юнг коротко кивнул в знак согласия и вошел вслед за ней в лифт. Пока она нажимала нужные кнопки, он стоял у противоположной стены кабины, спиной к стене, и тишина висела между ними, как ядовитое облако.

Он рассматривал ее, наслаждаясь своей ненавистью, как редким сортом вина, чей горький букет нес в себе сладкое, страстное обещание, что день его торжества все же настанет. Она, казалось, совершенно не замечала его взгляда, стояла себе совершенно непринужденно, заложив руки за спину, смотрела на маленький дисплей, начисто игнорируя своего спутника. Он словно клещами сжал эфес шпаги.

Некрасивая девчонка, которую он помнил по Саганами, исчезла, и Юнг понял, что ненавидит высокую, красивую женщину, пришедшую ей на смену, даже сильнее. Скромное изящество искусно нанесенной косметики подчеркивало ее красоту, и даже сквозь ненависть и застарелый страх, вызванный тем, что он оказался в пределах ее досягаемости, он почувствовал волну желания. Жажда обладать ею и покорить эту дрянь превзошла на один балл желание раз и навсегда поставить ее на место.

Лифт остановился, дверь открылась, и Хонор изящным жестом пригласила Юнга на выход. Бок о бок с ней он прошествовал по коридору к кают-компании флагманского корабля, и, когда они вошли, адмирал Сарнов поднял глаза.

— Капитан Юнг, сэр, — представила Хонор, и тот отдал честь.

Сарнов молча и довольно долго рассматривал Юнга, затем выпрямился. Юнг встретил его взгляд равнодушно, но что-то в зеленых глазах адмирала предупредило его, что еще один флаг-офицер принял сторону этой сучки. Чем же она его купила?

— Капитан, — поздоровался Сарнов. Юнг заиграл желваками под прикрытием своей бороды, потому что адмирал не назвал его лордом.

— Я полагаю, что вам есть что сказать по поводу того, как наша ситуация видится из Мантикоры, — продолжил Сарнов, — и я очень хочу вас выслушать. Садитесь, пожалуйста.

Юнг опустился в кресло, аккуратно поправляя шпагу. Она была громоздкой, зато придавала владельцу блеск превосходства, особенно когда он сравнил свой роскошный наряд с простым повседневным мундиром адмирала. Сарнов взглянул на него, а затем перевел глаза на Харрингтон.

— Я знаю, что у вас есть предварительная договоренность о встрече на базе, леди Хонор.

Челюсти Юнга плотно сжались, потому что на этот раз адмирал употребил в обращении титул — ее титул!

— Мы с капитаном Юнгом, несомненно, будем заняты здесь какое-то время, так что я не задерживаю вас. Не забудьте о селекторном совещании. — Легкое подобие улыбки коснулось его губ. — Возвращаться на борт не обязательно, если только не возникнет срочная необходимость. Так что можете использовать коммуникатор базы, если вам это удобно.

— Благодарю вас, сэр. — Хонор вытянулась, затем взглянула на Юнга. — Всего доброго, капитан, — сказала она нейтральным голосом и исчезла.

— А теперь, капитан Юнг, — Сарнов снова сел и откинулся на спинку стула, — к делу. Вы доставили мне сообщение от адмирала Капарелли, в котором говорится, что он весьма подробно обсуждал с вами ситуацию, прежде чем послать вас сюда. Так что, полагаю, вы можете начать с того, что передадите мне в точности то, что сказал Его Светлость.

— Конечно, адмирал. — Юнг развалился в кресле и скрестил ноги. — Прежде всего…

Глава 21

Роберт Стэнтон Пьер замедлил движение своего маленького, не поддающегося описанию аэромобиля, выскользнул из общего транспортного потока и перевел бортовой компьютер для захода на посадку под контроль башни Хоскинс. Он сидел, разглядывая раскинувшиеся внизу сверкающие океаны и горы огней Нового Парижа, столицы Народной Республики, и на лице его было угрюмое суровое выражение — чего он не мог позволить себе при дневном свете.

Ночное движение, да еще в столь поздний час, нельзя назвать напряженным. Жаль, Пьеру хотелось бы обратного: множество снующих во всех направлениях транспортных средств позволило бы ему затеряться в общей суете. Но его официальное расписание было таким плотным, что он никак не мог ускользнуть в течение дня, особенно если учесть, что головорезы из Министерства госбезопасности Палмер-Леви следили за ним, как ястребы.

Конечно, они вовсе не были ястребами — этими прекрасными охотничьими птицами. Плотно сжатые губы Пьера дрогнули в кривой усмешке, несмотря на сдерживаемую внутри боль. Покажите им то, что они ожидают увидеть, и можете рассчитывать, что они это увидят и не будут искать ничего другого. Вот почему он был уверен, что они знают о его встречах с ПГП. Партия гражданских прав так долго была частью системы, что у ее руководства, как правило, правая рука понятия не имела, что делает левая. И этот бардак низводил организацию до уровня прикрытия настоящей деятельности Пьера. И не то чтобы ПГП не могла оказаться полезной, если — и когда — придет время. Просто она была совсем не той ПГП, о которой Палмер-Леви (или, кстати сказать, большинство партийных лидеров) была хоть немного осведомлена.

Система автоматического контроля подвела аэромобиль к шпилю башни, и Пьер переключил внимание на нее.

Башня Хоскинс, высотой более четырехсот этажей и диаметром один километр, была огромным шестиугольным стаканом из стекла и керамобетона, с аэропорталом для воздушного транспорта. Она вздымалась в небо, прочь от зелени, оставшейся далеко внизу. Некогда башни Нового Парижа — каждая как самостоятельный маленький город со своими законами — были его гордостью. Но якобы почти неразрушимый керамобетон башни Хоскинс начал трескаться и осыпаться спустя жалкие тридцать лет после окончания строительства. С близкого расстояния можно было увидеть, что облицовка башни, как проказой, покрыта пятнами небрежно положенной штукатурки и следами поспешного ремонта, однако издалека она смотрелась вполне прилично. Пьер знал, что верхние двадцать три этажа закрыты и стоят пустыми уже больше пяти стандартных лет из-за серьезных аварий канализационной системы. Хоскинс по-прежнему болтался в списке заявок на вызов ремонтных бригад, которые, может быть, однажды и найдут время заняться здешними трубами. Если, конечно, бюрократы не перестанут отвлекать их на более срочные аварийные участки — как, например, плавательный бассейн президента Гарриса… а может, ремонтники решат, что жить на долю куда легче, и просто уволятся.

Пьер не любил башню Хоскинс. Она напоминала слишком много эпизодов из его прошлого, а тот факт, что даже менеджер долистов при всем своем влиянии не мог обеспечить ремонт канализационной системы, приводил его в бешенство. Но это был его район столицы. Он контролировал голоса избирателей, проживающих в Хоскинсе, и его обязанностью было следить, чтобы они получали свою долю благ от системы социального обеспечения. Поэтому он был для них очень важным человеком, и это обеспечивало ему здесь такую защиту, которой даже Палмир-Леви не могла добиться… или сломить.

Пьер скривил губы, когда система управления направила аэромобиль в пустое внутреннее пространство башни и повела вниз по вертикальному скудно освещенному туннелю. Несмотря на физическую молодость, продленную пролонгом, его возраст все-таки составлял девяносто один год, и он еще помнил другие времена. Время, когда он пробивал свой путь из долистов, когда разложение не проникло так глубоко в Республику. Это было время, когда аварию в башне Хоскинс ликвидировали бы за несколько дней. А если бы обнаружили, что бюрократы, отвечающие за ее возведение, использовали некачественные материалы и нарушили инженерные правила при строительстве огромного здания с целью прикарманить огромные прибыли, то судебное разбирательство и тюремное заключение были бы неизбежны. Теперь никто об этом даже не беспокоился.

Он нажал крохотную кнопку, и воздушная машина вырвалась из цепких рук системы управления посадкой. Это было незаконно и практически невозможно, но, как и повсюду в Народной Республике, существовали обходные пути для имеющих деньги и желание пользоваться ими.

Он ушел резко в сторону, подвел аэромобиль к покинутой квартире на триста девяносто третьем этаже и посадил на террасу. Терраса не была предназначена для таких посадок, но именно для этого воздушный автомобиль был таким маленьким и легким.

Пришло время, подумал Пьер отключая системы аэромобиля, отремонтировать башню Хоскинс… помимо всего прочего.

* * *

Уоллес Каннинг вскинул голову, движение было быстрым и нервным. Его каблуки звонко щелкали на голом полу, эхом отзываясь в огромных пустых коридорах, будто за ним шагал невидимый легион. За последние три года у него было много подобных встреч, некоторые проходили и в более необычных условиях. От паники не осталось и следа, пульс тоже пришел в норму, едва в сердцевине раскатов глухого эха он различил звук одиноких шагов, вдалеке появилась полоска света.

Он пошел вдоль стены, наблюдая, как полоска превращается в прыгающий из стороны в сторону луч: по лестнице спускался человек. На полпути вниз луч ярко вспыхнул и прижал Каннинга к стене, и он отвернулся, защищая глаза от яркого света. Луч на секунду уперся в Уоллеса, а затем метнулся обратно, осветив валявшиеся на ступеньках куски штукатурки, упавшие с потолка. Наконец он допрыгал до подножия лестницы, вернулся к Каннингу, и Роб Пьер, переложив фонарик в левую руку, протянул вперед правую.

— Рад тебя видеть, Уоллес, — поздоровался Пьер. Каннинг с улыбкой кивнул в ответ.

— Я тоже, сэр, — ответил тот.

Было время, когда, назвав «сэром» простолюдина, будь он хоть трижды менеджером долистов, Каннинг бы подавился. Но те дни давно прошли, ибо Уоллес Каннинг пал слишком низко. Его дипломатическая карьера закончилась крахом и унижением, и даже его семья, кровно связанные с ним Законодатели не смогли спасти его от последствий. Хуже того, они даже не попытались.

Каннинг стал наглядным уроком, предупреждением для оступившихся. Его лишили места и положения, сослали в общежитие пролетариата, наподобие башни Хоскинс, запихнули в толпу тех, кто ежемесячно выстраивался в очередь на улице, чтобы получить базовое жизненное пособие. Они превратили его в долиста. Но долиста, очень непохожего на других. Его произношение и манера строить фразы, даже то, как он двигался, как смотрел на окружающих, — все выдавало в нем чужака в глазах его новых товарищей. Отвергнутый прежними знакомыми, он оказался в изоляции и среди тех, с кем его уравняли. Казалось, ему оставалось только ненавидеть и жалеть самого себя.

— Остальные уже прибыли? — спросил Пьер.

— Да, сэр. Я осмотрел помещения наверху и решил использовать теннисный корт вместо главной аудитории, потому что у корта нет стеклянной крыши, и мне пришлось только затемнить два ряда окон.

— Хорошо, Уоллес.

Пьер одобрительно похлопал молодого человека по плечу. Многие из так называемых лидеров, с которыми Пьер собирался встретиться сегодня ночью, несколько часов тряслись бы из-за такой ерунды, как перенос места встречи на сорок-пятьдесят метров. Каннинг же просто взял и сделал. Может, это и мелочь, но руководство и инициатива как раз и состоят из таких мелочей.

Каннинг повернулся, собираясь уйти, но рука, которая легла ему на плечо, заставила его задержаться. Он снова повернулся к Пьеру: даже странные тени на освещенном снизу лице не могли скрыть беспокойства его собеседника.

— Ты уверен, что готов к этому, Уоллес? — Голос Пьера был мягким, почти ласковым, но в нем звучала настойчивость. — Я не могу полностью гарантировать, что все эти люди на самом деле те, за кого себя выдают.

— Я доверяю вашей проницательности, сэр. — Каннингу тяжело было так сказать, а еще тяжелее было так думать, но все-таки он говорил правду. Он во многом все еще отличался от Пьера, но безоговорочно верил ему. Он заставил себя усмехнуться. — В конце концов, я знаю, что вы переманили на свою сторону по крайней мере одного шпиона Министерства госбезопасности. Хотелось бы думать, это означает, что вы переманили обоих.

— Боюсь, есть только один способ проверить, — вздохнул Пьер и обнял за плечи бывшего Законодателя. — Ну что ж, за дело!

Каннинг кивнул в знак согласия и отвел в сторону толстое полотнище, висевшее поперек огромной арки. Арка служила входом в низкий и широкий коридор между турникетами и окошками билетеров, и по нему Пьер проследовал за своим гидом в другой конец помещения, где висел такой же занавес из толстой ткани.

Каннинг и его отвел в сторону, и политик выключил фонарик, перед тем как войти в тускло освещенный зал. Голый пол делал звук шагов неестественно громким, в воздухе висел затхлый, нежилой запах покинутого дома. Да и само здание было похоже на громадный, гниющий изнутри ствол дерева. Тусклое свечение немногочисленных световых трубок указывало им путь, и они прошли по гулкому коридору, миновав баскетбольную площадку и покрытый толстым слоем пыли бассейн, к центральной части давно безжизненного спортивного комплекса.

Каннинг отодвинул еще одну занавеску, и Пьер прищурился. Оказывается, Уоллес ухитрился заменить лампы верхнего освещения, украденные местными обитателями сразу же после того, как теннисный корт перестал работать. Результаты его трудов превзошли все ожидания Пьера. Затемненные окна служили защитой этому свету, пряча его от постороннего взгляда, но огромный теннисный корт превратился в ярко освещенную сцену. Это было весьма символично — встретиться в разрушенном монументальном памятнике бесхозяйственности и коррупции, но рабочие бригады Каннинга сумели в самом его центре создать островок света и порядка. Они вытерли пыль и подмели, даже вымыли зрительские места, убрали отовсюду паутину — и это было символично. Несмотря на то что каждый присутствующий подвергался большому риску, здесь не возникло атмосферы тайного убежища и навязчивого страха, которые сопровождали встречи других подпольных групп.

Конечно, думал Пьер, пока они спускались между рядами сидений к ровному полю корта, паранойя и конспирация имеют право на существование, особенно в таких операциях, как эта, но в решительные моменты требовалось другое настроение. Если сегодня ночью он добьется успеха, окупится любой риск, которому они с Каннингом подвергли себя, готовя эту встречу и формируя умонастроения, сделавшие ее возможной.

А если не добьется, то они с Уоллесом, вероятно, очень скоро исчезнут.

Пьер спустился к площадке корта и прошел к небольшому столу, который Каннинг установил в центре. Более семидесяти мужчин и женщин смотрели на него со зрительских мест, и на каждом лице отражалась своя уникальная смесь беспокойства и возбуждения. Двенадцать зрителей в переднем ряду выглядели особенно напряженными, потому что только им из восьмидесяти членов Центрального комитета ПГП Пьер доверял настолько, что пригласил сюда.

Пьер сел на приготовленный для него стул и положил руки на столешницу, Каннинг встал у него за спиной. Пьер сидел молча, медленно оглядывая лица сидящих перед ним людей, ненадолго задерживаясь на каждом из них, пока не дошел до последнего. Только после этого он откашлялся.

— Благодарю вас за то, что пришли. — Голос его эхом отозвался в огромном помещении, и он криво усмехнулся. — Я понимаю, что это не самое удобное место для встречи, а также отдаю себе отчет, что рискую, собирая вас всех в одном месте, однако я чувствую, что это было необходимо. Некоторые из вас никогда прежде не встречались, но уверяю вас, я лично встречался с каждым, кого вы не знаете. Если бы я им не доверял, их бы здесь не было. Конечно, я могу ошибаться, но…

Он пожал плечами, и один-два человека в аудитории сумели улыбнуться. Но Пьер наклонился вперед, лицо его стало суровым, и даже легкомыслие как ветром сдуло.

— Причина, по которой я пригласил вас сегодня, очень проста. Хватит болтать о переменах, пора действовать.

Тихий вздох был ему ответом, и он медленно наклонил голову.

— Каждый из нас руководствуется собственными мотивами. Я вас всегда предупреждал, что не все наши товарищи движимы альтруизмом или приверженностью высокой идее. Грубо говоря, эти качества порождают жалких революционеров. — При этих словах несколько человек вздрогнули, а Пьер холодно улыбнулся. — Чтобы преуспеть в нашем деле, требуется особая личная заинтересованность. Высокая идея — это очень хорошо, но нужно еще что-то, и я выбрал вас, поскольку у вас это «что-то» есть. Хотя частные обиды, гнев, вызванный несправедливостью, причиненной вам или вашим близким, или простое честолюбие сами по себе значат гораздо меньше, чем тот факт, что вами движут сильные чувства — и разум, облекающий эти чувства в плоть. Я верю в вас.

Он откинулся назад, все еще держа руки на столе, и выдержал паузу. Когда он снова заговорил, его голос был холодным и резким.

— А теперь к делу, леди и джентльмены. Я не буду притворяться, что мною руководили благородные мотивы и альтруизм, когда я начал контакты с ПГП и Союзом гражданских прав. На самом деле совсем наоборот: я заботился о том, чтобы защитить свою собственную власть — а почему я не должен был этого делать? В течение шестидесяти лет я обеспечивал себе теперешнее положение в Кворуме. Для меня совершенно естественно защищать его всеми способами. Но это была не единственная побудительная причина. Все, у кого есть глаза, видят, что НРХ в опасности. Наша экономика — на краю гибели, наша промышленность неуклонно разрушается в течение последних двух стандартных столетий. Мы ведем паразитический образ жизни, обеспечивая себе средства к существованию за счет других звездных систем, которые наше правительство завоевывает, чтобы пополнить казну. Однако увеличение размеров территории делает нас только слабее. Законодатели разбились на фракции, каждая из которых защищает свой собственный маленький интерес, флот тоже политизирован. Наши так называемые лидеры сражаются за лучший кусок пирога, пока инфраструктура Республики гниет под ними, как эта башня, в которой мы сейчас находимся. И кажется, никого это не беспокоит. А может быть, никто не знает, как это остановить.

Он замолчал, давая время слушателям подумать над его словами, затем продолжил, чуть тише, но более решительным голосом:

— Я старше многих из вас. Я помню времена, когда правительство несло ответственность, по крайней мере, перед Народным Кворумом. Теперь нет. Я член Кворума, и я говорю вам, что он стало театром марионеток. Нам диктуют, что и когда мы должны сказать. И за это мы получаем свой кусок пирога. Мы позволяем Законодателям составлять планы и определять политику соответственно их интересам, а не нашим. Планы, которые ведут Республику прямиком к катастрофе.

— К катастрофе, господин Пьер?

Он посмотрел, кто задал вопрос. В первом ряду сидела миниатюрная светловолосая женщина. На ней была яркая безвкусная одежда, какую носили все долисты, но чуть менее причудливого покроя, чем это было принято, и лицо женщины вопреки существующей моде не было чрезмерно накрашено.

— Катастрофе, мисс Рэнсом, — спокойно повторил Пьер. — Оглянитесь вокруг. Пока правительство увеличивает базовое жизненное пособие быстрее, чем растет инфляция, народ счастлив. Но посмотрите на остальные структуры: здания разрушаются, предприятия разоряются, в системе образования раздрай, разбой и насилие в башнях пролов стали ежедневным фактом жизни. А деньги идут только на БЖП, общественные мероприятия… и Министерство госбезопасности. Они идут на то, чтобы мы были толстыми и счастливыми, а Законодатели сохраняли власть, но не на инвестиции в экономику и ремонт. Оставим гражданскую экономику и посмотрим на военную. Флот высасывает львиную долю общего бюджета, а наши адмиралы так же корыстны и коррумпированы, как и наши политики. Хуже того, они еще и некомпетентны.

Последняя фраза получилась резкой и раздражающей слух, и многие переглянулись, когда Пьер ударил кулаком по столу. Но Рэнсом не успокаивалась.

— Так вы полагаете, что выход в том, чтобы демонтировать всю систему в целом? — спросила она. Пьер хмыкнул.

— Мы не сможем, — сказал он и ощутил волну облегчения, прокатившуюся по аудитории. — И никто не сможет. Этой системе понадобилось для становления более двух столетий. При всем нашем желании мы не можем разобрать ее за одну ночь. БЖП — это факт нашей жизни, так и должно быть в ближайшем будущем. Необходимость грабить другие планеты — давайте будем честными, именно это мы делаем, — чтобы хоть как-то пополнить казну, еще десятки лет будет неизбежной, какие бы изменения в экономике мы ни проводили. Если мы слишком быстро выбьем опорные кирпичи, все здание рухнет нам на головы. Эта планета даже не может прокормить себя без притока продовольствия извне! Как вы думаете, что произойдет, если мы вдруг обнаружим, что лишились внешних поставок продуктов питания?

Никто не ответил ему, и он мрачно кивнул.

— Совершенно верно. Те из нас, кто хочет радикальных реформ, должны понимать, какая это долгая и трудная задача. А те, кто более заинтересован во власти, а не в реформах — а такие люди в этом зале присутствуют, — добавил он с легкой улыбкой, — должны отдавать себе отчет в том, что без реформ им не удержаться у власти и десяти лет. Реформаторам нужна власть, чтобы действовать. Тем, кто борется за власть, реформы нужны, чтобы выжить. Запомните это, вы все! Время для политических дискуссий настанет после того, как провалятся Законодатели, но не раньше. Надеюсь, это понятно?

Он холодным взглядом окинул аудиторию, которая ответила одобрительным шепотом.

— Очень хорошо. — Он сжал пальцами переносицу и, не опуская руки, продолжал говорить. — Вам всем, конечно, интересно, почему я собрал вас именно сейчас. Ну что ж. — Он опустил руку, и взгляд его потяжелел. — Причина вот в чем. Вы все слышали сообщения об инцидентах между нами и монти, верно? — Все закивали головами. Он горько хмыкнул. — Конечно, слышали. Комитет по открытой информации трубит о них на всех углах, заклиная духа кризиса оставить народ в покое. Но они умалчивают о главном — о том, что мантикорцы не несут никакой ответственности за случившееся. Мы злонамеренно организовали все эти столкновения, чтобы подготовить полномасштабную атаку на Мантикорский Альянс.

Кто-то громко втянул воздух и захлебнулся. Пьер продолжил:

— Да, это так. Они наконец раскочегарились — после того как все эти годы позволяли мантикорцам становиться все сильнее и сильнее, окапываться все глубже и глубже. И это не будет повторением прежних наших войн: монти для этого слишком упорны, а наши адмиралы, повторяю, безвольны и некомпетентны.

Его лицо исказило страдание, но он быстро собрался и снова наклонился над столом:

— Идиоты из Октагона настрогали план кампании и втюхали его правительству. У меня нет всех деталей, но даже самый лучший план, существующий на бумаге, я не доверил бы для исполнения нашему флоту. И не только против такого сильного врага, как мантикорцы. И я знаю точно, что они уже потерпели несколько поражений на самых первых этапах. Поражений, которые они скрывают даже от Кворума.

Он мрачно посмотрел на слушателей, и голос его сорвался на карканье от плохо скрываемой ненависти, а глаза засверкали.

— Среди этих поражений одно коснулось меня лично. Мой сын и половина его эскадры были наголову разбиты — уничтожены, — выполняя одну из их мелких провокаций. Их списали, пустили в расход, в никуда, и эти ублюдки отказались даже подтвердить, что с ними что-то произошло! Если бы у меня не было своих источников среди военных…

Он замолчал и уперся взглядом в свои сжавшиеся кулаки. В аудитории стояла мертвая тишина.

— Теперь вы знаете, что движет мной, леди и джентльмены, — произнес он наконец холодным и спокойным голосом. — Последняя капля, которая толкнула меня от планов и размышлений к действию. Но моя личная заинтересованность в деле не означает, что я сообщил вам ложную информацию или собираюсь броситься в дикую безрассудную авантюру. Я хочу, чтобы ублюдки, ни за что убившие моего сына, заплатили за его гибель, а для этого я должен победить. Значит, вы должны победить вместе со мной. Вы согласны?

Пьер поднял глаза на своих слушателей, наблюдая за их реакцией. Он увидел страх и беспокойство. А еще — искушение. И понял, что убедил их.

— Очень хорошо, — сказал он мягко, и в голосе его уже не было боли. — Между нами говоря, по мнению многих моих сторонников, включая уже упомянутые источники среди военных, у нас есть шанс добиться успеха. Не сразу. Нам нужны подходящие условия, правильный ход событий, но все это придет. Я уже чувствую, что это близится. А когда это произойдет, у нас найдется туз в рукаве.

— \'Туз в рукаве? — спросил кто-то, и Пьер коротко рассмеялся.

— На самом деле даже несколько, но я имел в виду нечто особенное. — Он кивнул на Каннинга, все еще стоявшего рядом. — Те из вас, кто до сегодняшнего дня не знал мистера Каннинга, познакомились с ним сейчас. Но вот чего вы не знаете о нем (и он разрешил рассказать вам), так это то, что он работает на Констанцию Палмер-Леви в качестве шпиона Министерства госбезопасности.

Человек двенадцать в смятении вскочили с бессвязными выкриками. Двое рванули к выходу, но над общей суматохой, как удар хлыста, прозвучал голос Пьера:

— Всем сесть!

Его властный холодный голос привел их в чувство, и в зале снова воцарилась тишина. Пьер сердито оглядел присутствующих и продолжил:

— Вы думаете, Уоллес разрешил бы мне сказать это, если бы действительно собирался предать нас? Кстати, не думаете ли вы, что МГБ позволило бы нам собраться? Ради бога, это он делал все приготовления к сегодняшнему дню!

Пьер сверлил их взглядом, буквально излучая презрение к их страхам. Он не упомянул о том, что, позволив Каннингу заняться подготовкой собрания, провел таким образом окончательную проверку бывшего Законодателя на благонадежность.

Повскакивавшие люди снова заняли свои места, двое ударившихся было в бегство робко присоединились к остальным. Пьер подождал, пока все рассядутся, и одобрительно кивнул.

— Вот так лучше. Конечно, он был внедрен в ПГП как тайный агент. Разве можно винить его за то, что он согласился? У него все отобрали, опозорили и унизили. А затем предложили возможность вернуться к прежнему положению. Почему он должен быть лояльным по отношению к вам? Вы были для него врагами, не так ли? Предатели и смутьяны, желающие разрушить мир, в котором он вырос! Но его хозяева из МГБ не рассчитали, что может произойти, когда он окажется среди нас. — Он взглянул на Каннинга и увидел, что тот от напряжения стиснул челюсти. — Он точно знал, что им манипулируют, он понимал, на каких струнах они играют. У него больше не было причин сохранять лояльность и по отношению к ним. Так что он слушал и доносил, как обычный добросовестный шпион, но даже занимаясь всем этим, он постоянно размышлял, о чем же он все-таки докладывает — и на кого он работает. Никто из тех, чьей помощи он был вправе ожидать, и пальцем не пошевелил ради него. Как вы думаете, что он должен был думать об этой системе?

Все уставились на Каннинга, и бывший дипломат, подняв голову, ответил им пылающим взглядом.

— А однажды он увидел, что я встречаюсь с руководителями ячейки СГП, и умолчал об этом. Я знаю это точно, потому что я видел его доклад. — Он слегка улыбнулся наивному удивлению некоторых слушателей. — О да! Уоллес — не единственный мой человек в Министерстве госбезопасности. Так что, когда он решился признаться мне, кто он такой, я знал, что он говорит правду, по крайней мере о своих отношениях с МГБ. Это было три года назад, леди и джентльмены. И за все это время я ни разу не уличил его во лжи или обмане. Конечно, он знал, что его проверяют. Несомненно, если бы он был двойным агентом, ему пришлось бы напрягать все силы, чтобы сохранить свое прикрытие. Он не смог бы продержаться так долго. Особенно в тех соблазнительных ситуациях, которые я создавал для него все эти годы, чтобы испытать, не предаст ли он меня. У него, как и у всех нас, есть свои личные мотивы, но я полностью доверяю ему, и он может помочь нам в нашем деле.

— Как? — спросил кто-то. Пьер пожал плечами:

— Он ближе всех шпионов Палмер-Леви, когда-либо внедренных в мое окружение, сумел подобраться к моим контактам с СГП. Потому что месяц назад я сделал его своим штатным помощником. Они знают, что он находится в крайне выгодном положении, а мы заботимся о том, чтобы все, о чем он докладывает, было похоже на правду. И конечно, — легкая улыбка снова вспыхнула на лице Пьера, — они даже не представляют себе, как много он не договаривает.

Кто-то рассмеялся, внезапно осознав юмор ситуации, и Пьер кивнул.

— Именно так. Они до того верят ему, что сделали его главным источником информации обо мне, и он рассказывает именно то, что я хочу вложить в их уши. В МГБ работают не только идиоты, а в нынешней ситуации обеспечение нашей собственной безопасности важнее, чем когда бы то ни было. Но у нас есть бесценный источник дезинформации, который к тому же прекрасно осведомлен о механизме работы нашего правительства. Теперь вы понимаете, почему я называю его тузом в рукаве?

Ответом ему был тихий шепот одобрения. Он подождал, пока все умолкнут, наклонился к столу и негромко продолжил:

— Итак, настало время принять ответственность на себя. Близится война с Мантикорой. При всем желании мы не сможем ее остановить, но если флот облажается, это приведет к катастрофе. А катастрофы, леди и джентльмены, — это ворота революции, но если мы собираемся воспользоваться этой возможностью, нам надо начать готовить ее сегодня же. Вы, здесь присутствующие, при поддержке моих людей среди военных и в Министерстве госбезопасности, представляете все элементы, необходимые для успеха, — если вы готовы включиться в работу со мной прямо сейчас.

Он достал из пиджака лист бумаги, развернул его и посмотрел на слушателей холодным испытующим взглядом.

— Это клятва, которую надо принести, леди и джентльмены.

Он поднял бумагу, демонстрируя всем несколько аккуратно напечатанных строчек — и две подписи чуть ниже. Пьер оскалил зубы.

— Мы с Уоллесом уже подписались, — сказал он тихо. — Если в МГБ узнают об этом, мы с ним — покойники, зато это доказывает, что мы пойдем до конца. Теперь ваша очередь. — Он положил листок на стол и приготовил ручку. — Когда вы поставите свою подпись, пути отступления будут отрезаны. Не важно как, но я гарантирую вам, что, если хоть один из нас предаст остальных или — не важно, под нажимом или случайно — выведет на нас Министерство госбезопасности, мы узнаем, кто это сделал. Таким образом, мы все берем на себя обязательство идти до самого конца.

Он положил ручку на документ и отвалился на спинку стула, молча разглядывая присутствующих. Не на одном бледном лице выступил пот, и тишина затягивалась, но тут послышался скрип стула.

Корделия Рэнсом первой подошла к столу и поставила свою подпись.

Глава 22

Хонор лежала на кровати, уткнувшись лицом в подушку, а сильные ловкие пальцы массировали ей плечи и спину. За прошедшие годы ей пришлось вытерпеть множество растираний и сеансов массажа, но Пол оказался одним из самых умелых массажистов, с которыми она сталкивалась… пусть даже прикосновения его были несколько непрофессиональны.

Она рассмеялась, подумав об этом, и выгнулась с тихим мурлыкающим звуком, когда чудесные пальцы скользнули вниз, лаская ее грудь. Абсолютно непрофессионально, блаженно подумала она, наслаждаясь прикосновениями, и почувствовала на шее легкое дыхание, а затем ласковое касание его губ.

— Чувствуем себя немного лучше, а? — прошептал он, осторожно разминая ей поясницу и талию.

— М-м-м-м, намного лучше, — вздохнула она и рассмеялась. — Ты действительно жуткий тип, Пол Тэнкерсли.

— Жуткий? — повторил он обиженным тоном, и она утвердительно кивнула.

— Именно. Только посмотри, каким способом ты отвлекаешь меня от работы.

— Ах, вот как! — прошептал он, скользнул пальцами по бедрам и, наклонившись, поцеловал в спину. — Сладкое отвлечение. Приятное с полезным.

— Не думаю, что ты так уж прав, — возразила она, перевернувшись, и протянула к нему руки. — Но, с другой стороны, кого это волнует?

— Ну, что скажешь?

Пол налил еще вина и, подав ей бокал, вытянулся рядом на кровати. Хонор приподнялась, чтобы он мог обвить ее рукой, и снова опустилась — в его объятия. Он был чуть пониже, но существенная часть высокого роста Хонор приходилась на длинные ноги, так что в кровати они подходили друг другу тик в тик.

— О чем? — спросила она.

— Ты не хочешь поговорить о том, что тебя беспокоит, а, капитан?