Настройки шрифта

| |

Фон

| | | |

 

Лайонел Уайт

Большой куш

Глава 1

Тщедушный человечек с выражением агрессивной решимости на продолговатом костистом лице, плохо вязавшейся с его обликом, медленно продирался сквозь толпу опоздавших к началу скачек, валом валивших на трибуны.

Марвин Ангер не прислушивался к возбужденному голосу комментатора, доносившемуся из репродуктора. Ничто не ускользало от его внимания, однако следить за репортажем было лишним. Внезапно поднявшийся рев на трибунах ипподрома, освещенных жарким, желтым светом полуденного солнца, говорил сам за себя: начался четвертый забег.

Правой рукой он машинально стиснул толстую пачку билетов, лежавшую в боковом кармане полотняного пиджака. Из ста с лишним тысяч зрителей на ипподроме он единственный не испытал никаких чувств в ту секунду, когда двенадцать породистых лошадей сорвались со старта в главном забеге дня.

Зайдя в разом опустевшее фойе клуба, он позволил себе криво улыбнуться. В любом случае хоть один билет да принесет выигрыш — он поставил по 10 долларов на каждую лошадь в этом забеге.

За тридцать семь лет своей жизни Ангер был на скачках считанные разы. Они оставляли его совершенно равнодушным, как, впрочем, и все азартные игры. Человек здравого логического ума, питавший врожденное отвращение к спортивным состязаниям, Ангер считал азартные игры не только тупым занятием, но и проигрышным делом. За те пятнадцать лет, что он прослужил в суде стенографистом, ему неоднократно предоставлялась возможность убедиться, что происходит с людьми, которые ставят счастливый случай выше точного математического расчета.

Он не взглянул на огромное электронное табло над стойкой с прохладительными напитками, высвечивавшее самые последние изменения в перевесе сил, пока оставившие позади стартовые ворота лошади мчались вперед по длинному отрезку скакового поля вдоль здания клуба, совершая первый круг классической дистанции в полторы мили.

Миновав бесконечный ряд пустующих окошек касс, ждущих, подобно молчаливым часовым, счастливых обладателей выигрышных билетов, Марвин направился к бару в конце клуба. Он шел не спеша, глядя прямо перед собой зорким взглядом. Излишнее внимание было ему ни к чему. Хотя Клэй и говорил, что все сыщики-пинкертоновцы во время скачек ошиваются возле трибун, рисковать все же не стоило. Неизвестно, как может обернуться дело.

За стойкой в дальнем углу бара стоял крупный, грузный мужчина с копной седых волос. Увидев его, Ангер едва заметно кивнул. Клэй предупредил его, что здесь он встретится с этим человеком. И тем не менее Ангер невольно почувствовал удивление: Клэй вел себя так, словно не был выброшен из жизни на четыре года.

Остальные — трое барменов в фартуках и кассир (будка кассы в центре длинного бара пустовала) — стояли небольшой группкой в другом конце стойки, неподалеку от открытых дверей, ведущих к трибунам. Они напряженно прислушивались к усиленному репродуктором голосу диктора, сообщавшего о последних результатах скачек.

Здоровяк стоял поодаль и зажатым в ручище полотенцем то и дело протирал стойку и складывал пустые и полупустые бокалы в мойку из нержавеющей стали под баром.

Ангер остановился прямо перед ним. Из кармана пиджака он вынул беговой листок и, положив его на мокрую стойку, прижал локтем. Здоровяк бросил на него взгляд — на его широкой, плоской физиономии было написано совершенное равнодушие.

— Бутылку «Хайнекена», пожалуйста, — спокойно и отчетливо проговорил Ангер.

— «Хайнекена» нет, — проскрежетал бармен, но в его хрипловатом голосе послышались добродушные нотки. — Могу предложить «Миллер» или «Будвайзер».

Ангер кивнул.

— «Миллер», — сказал он.

Когда перед Ангером оказались бутылка и стакан, бармен небрежно бросил:

— Фаворит плохо начал — теперь всякого жди.

— Может, и так, — сказал Ангер.

Здоровяк подался вперед, навалившись брюхом на массивную стойку из красного дерева, по другую сторону которой стоял Ангер.

— Касса с десятидолларовыми ставками, — заговорил он тихо и доверительно, — третья от начала, сразу же за шестидолларовой.

— Народищу-то сколько, — сказал Ангер, и его голос прозвучал неожиданно громко.

Невероятная осторожность, с которой Клэй обставлял дело, вдруг показалась ему дурацкой. Клэй просто помешался на осторожности; она стала для него навязчивой идеей, комплексом. Но с другой стороны, удивляться не приходится, подумал Ангер: четыре года тюрьмы кого угодно доведут до неврастении.

Нарочито истеричный голос комментатора рванулся из динамиков пронзительной и радостно-исступленной трелью, но его слова немедленно потонули в нарастающем реве огромного скопища народа. Глухой гул проник в пустующий клуб. Снаружи до Ангера доносились гомон толпы, отдельные возбужденные выкрики и громкие взрывы смеха. Где-то прокатился приглушенный рокот недовольства, эхо повторило топот тысяч ног. А потом воздух зазвенел от слившихся воедино тысяч радостных криков.

Ангер неторопливо направился к широким дверям, ведущим к трибунам ипподрома.

Табло в центре скакового круга показывало, что победила лошадь под номером 8. Ангер с интересом взглянул на него, но результат оставил его равнодушным. Красные буквы фотофиниша высветили второе место. Когда лошади, поравнявшиеся с третьим столбом, остановились и повернули назад к финишной линии, Марвин Ангер пожал плечами и торопливо зашагал к зданию ипподрома — нужно было обогнать толпу.

В мужском туалете он опустил десятицентовую монету в прорезь автомата, вошел в кабинку и, опустившись на сиденье, достал из кармана горсть картонных билетов. Он быстро нашел билет на лошадь под номером 8 и положил его поверх стопки. Затем вынул авторучку из нагрудного кармана пиджака и сделал аккуратную запись на краешке билета. На это ушло секунд двадцать. Поднявшись с сиденья, он разорвал остальные билеты, бросил обрывки на пол и, выйдя из кабины, пошел к трибунам. Ждать, какой выигрыш выпал на лошадь под номером 8, он не стал. На ставки он тратил собственные деньги, и, хотя обычно бывал чрезвычайно расчетлив и осмотрителен в финансовых вопросах, сейчас результат его не интересовал. Какой бы выигрыш ни принесла лошадь, эта сумма казалась ему ничтожной.

Да и что в конце концов могли значить несколько долларов для человека, который мыслил уже совершенно другими масштабами. Скажем, суммами порядка миллиона или двух миллионов долларов.

Приближаясь к кассам, вокруг которых молниеносно скапливались очереди, он вновь вспомнил о Клэе. Конечно, лучше бы тот сам занялся этим. Но в глубине души Ангер понимал, что Клэй прав — для него появляться на ипподроме было слишком рискованно. Ясное дело, человек, только что вышедший из заключения после такой отсидки, с незаконченным испытательным сроком, на ипподроме засветится в момент.

Крошечный винтик в огромном механизме правоохранительной системы мегаполиса, Марвин Ангер испытывал безграничное почтение к органам правопорядка. Он отлично понимал, почему Клэй так осторожничает. Один явный факт его появления на ипподроме станет достаточным основанием, чтобы снова засадить его за решетку за несоблюдение правил испытательного срока.

Ангер снова подумал о том, что Клэй необычайно осторожен. Осторожность в характере человека сама по себе дело хорошее. Налаживать первоначальные контакты, действуя по методу рыцарей «плаща и кинжала», было, наверное, самым безопасным. Ни о какой лишней предосторожности говорить здесь не приходилось.

Однако при всей логике своих размышлений Ангер чувствовал себя инструментом в чужих руках, и это его бесило. Он предпочел бы, чтобы рисковал кто-то другой.

Он встал в очередь за какой-то толстухой в мятом ситцевом платье, с мокрым от испарины лицом, которая тщетно обмахивалась пачкой канареечного цвета билетов. У нее их было с полдюжины. Длинная очередь медленно ползла к зарешеченному окошку кассы, где выплачивались десятидолларовые ставки. Эта касса была третьей по счету, следующей за шестидолларовой.

Джек Хиггинс

Толстуха ошиблась окошком. У нее были двухдолларовые билеты, и ее отправили к другому окошку. Она пыталась спорить, но кассир, отвечавший скучным и равнодушным голосом, все-таки переупрямил ее. Несмотря на досадную перспективу выстаивать еще одну длинную очередь, круглое добродушное лицо толстухи сияло от радости: она угадала победителя!

Ангер посмотрел в глаза человеку за железной решеткой и просунул через нее свой единственный выигрышный билет, лицевой стороной вниз.

Темная сторона острова

Невозмутимо приняв билет, кассир перевернул его и на мгновение задержал на нем взгляд. С каменным выражением лица он оторвал уголок билета и затем внимательно сверил его с другим, контрольным, лежавшим под резинкой справа на столе. Одновременно он запоминал содержание послания, составленного Ангером в туалете.

Все так же бесстрастно кассир перечитал адрес: «712, Ист-Сайд, 31-я улица, кв. 411, 8 часов».

Через секунду он бросил билет в плетеную корзину у ног и худыми ловкими пальцами отсчитал несколько банкнот.

Часть первая

— Пятьдесят восемь двадцать, — сказал кассир монотонным голосом, подсовывая деньги под решетку. Он в первый раз взглянул на Ангера, и в его блеклых серо-голубых глазах промелькнула искра скрытого любопытства, но больше он не выдал себя ничем.

Долгое возвращение

Ангер взял деньги и, прежде чем отойти от кассы, аккуратно спрятал их в карман брюк.

Клэй чересчур осторожен, думал он, идя через здание клуба к трибунам. Ничего бы не случилось, если бы адрес кассиру передал тот красномордый брюхан — ирландец из бара. Но Клэй все-таки напирал на то, что ему виднее и делать надо именно так, как он сказал. Он хотел начисто исключить риск.

Марвину вспомнился их разговор с Клэем, когда он, Марвин, пытался доказать ему, что он слишком все усложняет.

Глава 1

— Ты не знаешь порядков на ипподроме, — сказал тогда Клэй. — Тут за всеми глаз — за каждым барменом, официантом, уборщиком — за каждой собакой. Особенно — за кассирами. Нам и так слишком опасно вместе показываться в городе. Не хватало еще, чтобы Большого Майка и Питти видели на ипподроме вместе.

Ну что ж, пока все шло по плану. У Питти теперь есть адрес и у Большого Майка — тоже. Адрес был написан на беговом листке, который Ангер оставил на барной стойке, когда закончил пить пиво.

На острове Кирос ничего не изменилось

При воспоминании о пиве Марвин почувствовал отрыжку, и это неприятное ощущение заставило дернуться уголки его тонких губ. Он не любил пиво, да и вообще редко выпивал.

Ангер уселся в самом последнем ряду трибун, ожидая конца скачек. Ставок он больше не делал. Он быстро прикинул, что просадил уже около шестидесяти долларов, если не больше. Эта мысль не давала ему покоя, и он никак не мог избавиться от ощущения, что выбросил деньги на ветер. Для человека, который зарабатывал менее пяти тысяч в год, это была ощутимая сумма. Черт бы побрал этого Клэя и его безденежье — нет чтобы самому вложиться в затею! С другой стороны, Марвин прекрасно понимал, что, водись у Клэя свои деньги, он никогда не взял бы его в дело.

Ломакс, раздетый до пояса, но все же обливающийся потом, лежал на узкой койке в душной каюте и смотрел в покрытый пятнами потолок.

Хватит думать об этом, решил он. Что значит несчастная пара сотен или даже тысяч зеленых по сравнению с той бешеной суммой, которая поставлена на карту. С другой стороны, подытожил Марвин Ангер, нет худа без добра — лучше потерять деньги, чем подставлять голову под пули. Когда план Клэя вступит в завершающую фазу, без стрельбы не обойдется. Но к Ангеру это уже не будет иметь отношения.

От долгого разглядывания пятна сами собой сложились в довольно точную карту Эгейского моря. И он мысленно проследил свой путь от Афин через Кикладские острова к громадной массе Крита и ощутил странное беспокойство, обнаружив за ним вместо островка Кирос бескрайний простор моря. И он быстро спустил ноги на горячий пол.

Как и многие люди маленького роста, Ангер был агрессивен. Он был убежден, что работа, которую он выполняет, ниже его умственных способностей, и это развило в нем комплекс неполноценности, усиливавший природную агрессивность. Но агрессивность Ангера была не следствием личной храбрости, а, скорее, проистекала из таящегося в глубине души презрения к окружающим его людям, их занятиям и увлечениям.

Спокойно дождавшись окончания скачек, Марвин Ангер влился в многотысячный поток зрителей, хлынувший с ипподрома, — люди спешили набиться в дополнительные поезда, увозившие выигравших и проигравших из Лонг-Айленда в Манхэттен.

Плеснув воды в растрескавшийся таз, стоявший под зеркалом рядом с койкой. Ломакс с наслаждением смыл с себя пот. Он был широкоплечим и мускулистым, и на его загорелом тренированном теле безобразный сморщенный шрам от старого пулевого ранения под левой грудью выглядел зловеще и как-то не к месту.

По дороге домой Ангер остановился перекусить, а вскоре после семи часов он уже добрался до своей меблированной квартиры на четвертом этаже небольшого дома на 31-й улице.

* * *

Уже вытираясь, он столкнулся в зеркале с пристально смотревшим на него незнакомцем с выступающими скулами, туго обтянутыми кожей, и угрюмыми темными глазами, что бесстрастно взирали на мир и выражение которых он давненько не мог объяснить даже себе самому.

Первые двадцать минут после окончания скачек для Майкла Алоизия Хенти были адом кромешным. Те, кому повезло в тотализаторе, осаждали стойку бара, требуя скотч или бурбон, и, пропустив рюмку-другую, бежали к кассам за выигрышем. Еще во власти возбуждения от улыбнувшейся им удачи они драли глотки, наперебой перекрикивая друг друга. Неудачники, досиживавшие до самого закрытия, облокотившись на стойку, мрачно рвали проигрышные билеты. Клочки летели на пол, уже усеянный десятками тысяч других билетов, бывшие владельцы которых не смогли угадать призовую лошадь.

Когда он потянулся за рубашкой, в приоткрывшуюся дверь каюты заглянул стюард.

Большой Майк всегда ненавидел эти последние полчаса. Он и еще трое барменов просто с ног сбивались, да еще всякий раз приходилось с боем выпроваживать с полдесятка посетителей, которые продолжали сидеть и после закрытия. Обслужив последнего клиента, нужно было еще убрать, вымыть посуду, привести все в порядок. Бармены постоянно опаздывали на последний, дополнительный поезд и были вынуждены ждать еще минут двадцать-двадцать пять до прихода очередной электрички до Нью-Йорка.

Майк всегда торопился, чтобы не опоздать на дополнительный поезд. Он был заядлым игроком, но, несмотря на вечные проигрыши (а на лошадей он вот уже много лет просаживал больше половины недельного заработка), ему не удавалось прикинуть свои шансы даже к концу скачек. Он был вообще не в ладах с цифрами.

– Кирос через полчаса, мистер Ломакс, – сказал он по-гречески.

Конечно, как служащий ипподрома, а точнее — как лицо, владеющее лицензией на торговлю спиртными напитками в баре на ипподроме, Майк не имел права делать ставки в кассах для обычных посетителей. Поэтому каждый вечер он пытался предугадать исход скачек следующего дня на основе имеющейся информации, а утром, по пути на работу, заглядывал к букмекеру и делал ставки. Несмотря на слабость к бегам, он считался солидным и надежным человеком. Букмекер предоставил ему кредит, и Майк рассчитывался с ним обычно в конце недели, когда получал очередное жалованье.

Во время долгой поездки домой в поезде он доставал программку с информацией о заездах и подсчитывал собственные результаты. В тот необычный день ему как никогда хотелось побыстрее приняться за подсчеты. Из-за того, что сегодня на него вышел Клэй, Майк был в приподнятом настроении. Будущее представлялось ему в розовом свете, и ставки, сделанные им, были больше обычного.

Дверь за ним закрылась, и тут впервые Ломакс ощутил шевельнувшееся в нем чувство волнения, как будто прикосновение холодных пальцев где-то внутри. Он надел хлопчатобумажную куртку и вышел на палубу.

Он знал, что проиграл, но еще не понял сколько. И не только потому, что был несилен в арифметике, — он вообще не мог удержать в голове сумму выигрышей со ставок. Майк знал одно: сегодня он поставил больше двухсот долларов, а к финишу пришла только одна из его лошадей.

Стоя у поручня. Ломакс наблюдал за постепенно возникающим из моря Киросом. Вышедший из рубки капитан Пападемос, плотный мужчина, весь черный от солнца, с изборожденным морщинами лицом, задержался рядом с ним.

На гладком лбу Майка залегла глубокая складка, и тут ему в голову странным образом пришла та же мысль, которая была на уме у Марвина Ангера: что такое паршивые несколько долларов по сравнению с сотнями тысяч, о которых он только и думал последние несколько дней?

Внезапно внимание Большого Майка привлек шум в дальнем конце бара: высокая стройная девица, которой можно было дать от силы лет девятнадцать или двадцать, истерически хохотала. Она крикнула что-то своему спутнику, толстяку средних лет с блестевшей от пота лысиной, и вдруг, изогнувшись змеей, схватила высокий бокал и выплеснула содержимое на его цветастую спортивную рубашку. Два других бармена пытались ее утихомирить. К ним быстро шел дежуривший на ипподроме полицейский. Увидев его, Майк снова принялся за работу.

Он поднес спичку к трубке.

Его широкая, плоская физиономия выражала суровый укор. Несмотря на слабость к игре на бегах и еще большую страсть к чревоугодничеству, Майк слыл добропорядочным человеком с принципами. В свои шестьдесят лет, хороший католик и отец дочери-подростка, он крайне неодобрительно относился к современной молодежи и в особенности к той ее части, которую ежедневно наблюдал из-за стойки бара. Он машинально ухватил несколько грязных стаканов и снова вернулся к мыслям о деньгах. Его воображению вновь представилась баснословная сумма — миллион, может быть, даже два миллиона долларов. Затем его мысли от денег перенеслись к Джонни Клэю.

Джонни Клэй был хороший малый — хоть и отсидел четыре года в тюрьме, имел криминальный «послужной список» и все такое. Тщеславию Майка льстило то, что Джонни помнил его по прошлой жизни и дал знать о себе сразу же после освобождения.

– Зной мешает, но если постараться, отсюда можно увидеть Крит. Неплохой вид, а?

Большой Майк знал Джонни с тех времен, когда тот был просто соседским светловолосым мальчишкой, а сам Майк работал в гриль-баре у Костелло. Даже тогда, когда Джонни бегал в коротких штанишках, он уже отличался буйным нравом. Но он всегда был добрым малым, и к тому же с головой. Прирожденный лидер.

– Не то слово, – согласился Ломакс.

Майк помнил его и повзрослевшим, когда тот уже начал шастать в бар и забавляться с музыкальным автоматом. Он не бузотерил, пил мало. Хлопот с ним никогда не было.

Конечно, Майк не одобрял дорожку, которую выбрал для себя Джонни. То, что он не в ладах с законом, было ясно сразу, и Майк искренне горевал, когда копы наконец загребли юного Джонни и посадили за грабеж.

– Я был всюду, где только может побывать моряк, – продолжал Пападемос. – А в конце концов понял, что ходил по кругу.

Лишь в последнее время Майк перестал подходить к жизни со строгими мерками. Беспросветная нищета существования, отчаянные попытки свести концы с концами на барменское жалованье, которое неизменно приходилось делить с букмекерами, озлобили и ожесточили его. Когда Майк думал о том, какие деньги ежедневно проходили через зарешеченные окошки касс, то невольно задавался вопросом: а что, собственно, страшного произойдет, если часть этого нескончаемого потока он отведет в свою сторону?

– А разве мы все не ходим по кругу? – отозвался Ломакс.

Видит бог, как часто он думал об этом. Но все изменилось с того дня, когда Джонни, выйдя из тюрьмы, обратился к нему с предложением. Майк понял, что его размышления всего лишь праздные мечтания, а если кому и по силам превратить мечту в реальность, то Джонни — именно такой человек. Сегодня вечером он узнает об этом деле подробней. Майк пытался припомнить адрес, нацарапанный на беговом листке, который оставил ему человек в баре. В голову ничего не шло, но Майка это не беспокоило: ведь записка лежала у него в кармане.

Он помнил, что в ней было указано время — восемь часов. Чтобы успеть, надо будет поторопиться с обедом. Мэри, конечно, не понравится, что вечером его не будет дома. Он обещал ей, что поговорит с Пэтти.

Он достал сигарету, и Пападемос предложил ему огня.

Мысль об этом заставила его озабоченно нахмуриться. Господи, кажется, еще вчера его дочь, голенастый ребенок с ярко-рыжими волосами, заплетенными в две тугие косички, бегала в коротких носочках. Все-таки Пэтти была хорошей девочкой, что бы там ни говорила ее мать. Все дело в ее окружении. Вот в чем беда.

Нужны деньги, чтобы выбраться с этой проклятой улицы, поселиться где-нибудь за городом. Деньги — вот все, что надо.

– Для англичанина вы прекрасно говорите по-гречески. Лучше, чем любой иностранец. А раньше вы здесь бывали?

Майк и сам был не прочь куда-нибудь перебраться. Как он ненавидел эту бесконечную дорогу из Нью-Йорка до ипподрома и обратно! И так — каждый день. Да, иметь бы небольшой скромный домик с садом где-нибудь за станцией Джамейка. Вот это будет настоящий выигрышный билет. Кто знает, может, его давней мечте и суждено скоро исполниться.

Ломакс кивнул.

Когда лонг-айлендский поезд с грохотом мчался сквозь туннель под Ист-Ривер, Майк наконец подсчитал, что потери за один день составили сто двадцать два доллара. Он хмурил бледный лоб с выступившими на нем бисеринками пота. Сто двадцать два доллара. Господи, ведь это большие деньги — почти половина того, что он обещал дать для Пэтти, чтобы она могла пойти на курсы стенографисток в бизнес-колледже.

– Очень давно. Еще до потопа.

Поезд, лязгая колесами, остановился на Пенсильванском вокзале, и Большой Майк поднялся со своего места.

Какого черта, снова подумал он, еще месяц, и сто с лишним долларов можно будет оставлять на чаевые. Майк вышел из вагона одним из первых. Он торопился. До восьми часов оставалось еще переделать кучу дел, а опаздывать он не хотел.

Пападемос озадаченно нахмурился, но вскоре его лицо прояснилось:

* * *

Джордж Питти сел в тот же поезд на Манхэттен, в котором ехал Майк. Он даже видел Майка — тот шел по перрону впереди него среди немногочисленных пассажиров, но Джордж не стал его догонять. Он знал Майка не один год, но знакомство не переросло в дружбу, хотя в общем-то именно благодаря Майку Джордж получил работу на ипподроме.

– А, понял! Вы были на островах во время войны.

Не то чтобы они недолюбливали друг друга — просто между ними не было ничего общего. Их связывало одно — то, что мать Джорджа была подругой детства Мэри Макманус, которая впоследствии стала Мэри Хенти, женой Майка. Но мать Джорджа умерла, а с тех пор, как она упросила свою подружку Мэри, чтобы Майк помог устроить ее сына на работу на ипподроме, прошло добрых десять лет.

– Верно, – согласился Ломакс. – Работал в основном на Крите по заданиям объединенного командования союзников.

Джордж, конечно, не остался в долгу, но на этом все и кончилось. В обществе людей постарше Джордж всегда чувствовал неловкость. Вот и Большой Майк слишком много о нем знал — знал и о старых временах, когда Джордж сильно куролесил. Из-за потасовок, в которые Джордж вечно ввязывался, о нем шла дурная молва. Но все это было много лет назад, задолго до того, как он встретил Шерри и влюбился в нее без памяти.

Проводив глазами Большого Майка, когда тот садился в поезд, Джордж повернулся и пошел по платформе к соседнему вагону. Он вошел внутрь и выбрал место подальше.

– Да? – Пападемос кивнул, сразу сделавшись серьезным. – Для нас всех это были тяжелые времена. Люди на островах никогда не забудут, как нам помогли англичане, А с тех пор вы бывали здесь?

Худой, нервный человек, Джордж Питти выглядел на свои тридцать восемь. Карие навыкате глаза таращились из-под лысеющего лба, окаймленного волосами мышиного цвета. У Джорджа был большой крючковатый нос, а узкая и короткая верхняя губа обнажала мелкие кривоватые зубы. Заостренный подбородок находился на почти прямой линии с выступающим кадыком. Руки с длинными, как у пианиста, пальцами были чистыми и ухоженными. Одевался он старомодно, предпочитая простой покрой и простые цены.

Усевшись на свое место, он развернул вечернюю газету, которую купил в киоске на вокзале. Он стал читать заголовки, но спустя мгновение, не отрывая взгляда от страницы, Джордж унесся мыслями совсем в другом направлении. Предметом его раздумий, как всегда, была Шерри.

Ломакс отрицательно покачал головой:

Они были женаты уже два года, но большую часть свободного времени он проводил в неотвязных мыслях о своей жене. Сейчас он был, пожалуй, еще больше одержим ею, чем раньше, даже больше, чем в самом начале их знакомства.

Его чувство к жене было неизменным с того момента, когда он в первый раз увидел ее за полтора года до их женитьбы. Он любил ее и был влюблен в нее. Более того, он был от нее без ума. Супружество лишь усиливало глубину его страсти. С того момента, когда она согласилась разделить с ним жизнь и ложе, Джордж Питти не мог избавиться от чувства безграничного изумления. Он по-прежнему считал себя самым везучим человеком на свете, хотя ясно сознавал, что не был по-настоящему счастлив. Он четко различал понятия «счастье» и «везение», однако понимал, что в его случае это две стороны одной медали.

– Никогда. Все какие-то, неотложные дела подворачивались. Знаете, как это бывает.

Сегодня, как и всегда, когда он возвращался на поезде к себе на Вест-Сайд и думал о Шерри, Джордж Питти принялся мысленно молиться, чтобы она была дома. Как человек, подсознательно привыкший просчитывать ставки, он уже знал, что вероятность застать ее дома 1 к 10. При одной мысли об этом у него начала пульсировать крупная вена на шее справа и задергался уголок глаза. Однако при всей своей одержимости он был не настолько слеп, чтобы не видеть недостатков ее характера и не догадываться о ее привычках. Он знал, что Шерри не удовлетворена жизнью, знал, что она скучает. Он также понимал, что, в общем-то, и сам не состоялся ни как мужчина, ни как муж.

– Жизнь, друг мой, постоянно держит за глотку, – глубокомысленно заметил Пападемос. – Но семнадцать лет – большой срок. Человек меняется.

В глубине души он винил в этом не себя и, конечно, не Шерри. Он винил игру случая и судьбу. Судьбу, которая не позволила ему зарабатывать больше, чем может получать кассир на ипподроме. Судьбу, которая сделала Шерри такой, какой она была, — женщиной, созданной из желаний и не признававшей ничего, кроме самого лучшего.

Нельзя сказать, что Шерри не заслуживала большего. С ее очарованием она была прямо-таки создана для всего, что есть лучшего на этом свете.

– Все меняются, – согласился Ломакс.

Положив газету на колени, Джордж закрыл глаза и откинулся на сиденье. На душе у него вдруг полегчало. Еще недолго. Скоро он сможет дать ей все, что она пожелает и чего заслуживает.

Губы его беззвучно зашевелились, и он мысленно возблагодарил Бога за то, что тот послал ему Джонни.

– Может, у вас тут какой интерес? Почему все-таки Кирос? Есть места и получше.

В этот момент он жалел только об одном — что не может рассказать Шерри о встрече, на которой должен быть в восемь часов вечера. Как бы ему хотелось, чтобы она знала. Он представил, как загорятся ее глаза, расскажи он ей о задуманном хотя бы в общих чертах.

– Да хотелось кое с кем повидаться, если, конечно, они еще здесь, – ответил Ломакс. – Хочется посмотреть, изменились ли и они тоже. Ну а потом я поеду на Крит и Родос.

А если ее нет дома — промелькнула беспокойная мысль.

Выйдя из вагона в Нью-Йорке, он заскочил в цветочный магазин в пассаже Пенсильванского вокзала и купил с полдюжины алых роз, затем спустился в метро и сел в поезд, следующий в сторону 110-й улицы.

– На Киросе ничего не меняется. – Пападемос сплюнул за борт. – Вот уже десять лет хожу этим рейсом, а они относятся ко мне, как к зачумленному.

* * *

Взглянув на противоударные серебряные часы, обхватывавшие его мощное запястье, офицер полиции Кеннан отметил, что уже без двадцати двух минут шесть. Он повернул руль своей зелено-белой патрульной машины и въехал на 8-ю авеню. Времени едва оставалось, чтобы на минутку заскочить в бар к Эду, а потом поставить машину в гараж полицейского участка и отметиться в журнале.

Ломакс пожал плечами:

Сейчас надо будет срочно опрокинуть стопку-другую, перекинуться парой слов с Эдом — и на двадцать четыре часа свободен! Да что говорить, при таком движении, как теперь в Нью-Йорке, отдых ему был просто необходим. Здесь царило просто смертоубийство! Его страшно мучила жажда, но, кроме того, он не отказался бы от пары стаканчиков чего-нибудь покрепче. Кеннана беспокоило одно — а вдруг он напорется в баре на Лео? Хорошо бы его там не было. Кеннан задолжал Лео две тысячи шестьсот баксов и больше чем на три недели просрочил отдачу долга.

– Может, они просто не любят чужаков.

Нельзя сказать, что Лео очень уж его беспокоил: он мог бы запросто отшить этого гаденыша. Вся сложность была в том, что у Лео были связи. Серьезные связи с большими шишками в полицейском управлении. Вот почему Лео без колебаний всякий раз одалживал Кеннану деньги. По этой же причине наглый ростовщик ссужал деньгами в основном полицейских и пожарных. Он умело, как политик, использовал свое влияние.

На мгновение у Рэнди Кеннана, патрульного полицейского первого класса, мелькнуло сомнение, что, может быть, не стоит заезжать к Эду, но он немедленно отмел его. Ему не терпелось выпить, а только к Эду он мог зайти в любое время, ни о чем не беспокоясь и даже не платя за выпивку.

Пападемос помотал головой:

Он подкатил к 48-й улице, повернул на восток, проехал полквартала и припарковался на правой стороне улицы. На углу, перегнувшись через шею лошади, что-то обсуждал с таксистом конный полицейский. На улице было оживленное движение, но офицеру Кеннану было не до водителей и спешащих пешеходов.

– Они вообще никого не любят. Вы уверены, что у вас там есть друзья?

Он оставил ключи внутри и, открывая дверь, поставил машину на ручной тормоз. Пройдя несколько десятков метров по улице, он вошел в гриль-бар.

В баре было человек двадцать. Кеннан прошел мимо них, не останавливаясь, вглубь, где находилось служебное помещение. Эд заметил полицейского, когда тот проходил мимо кассы, и дружески улыбнулся ему. Рэнди подмигнул в ответ.

– Надеюсь.

Они относились друг к другу с симпатией. Когда Рэнди заказывал у Эда выпивку, это не было обычной халявой. Их связывали другие отношения. Они были старыми друзьями и дружили с детства, когда жили на одной улице — Сент-Кристофер.

– Я тоже. Но если это не так, то вы окажетесь в затруднительном положении и застрянете здесь на неделю, пока я не зайду сюда снова.

Рэнди уже собрался толкнуть распашную дверь на кухню, как услышал, что сзади его окликнули по имени. Еще не обернувшись, он понял: Лео. Он сидел в одиночестве на своем обычном месте, слева, за последней перегородкой. Рэнди секунду помедлил, затем обернулся и кивнул ему в сторону кухни. Он не хотел сидеть с Лео в общем зале. Не хватало, чтобы его увидел какой-нибудь случайно забредший сюда лейтенант или капитан. Сидеть в баре в форме полицейского считалось дурным тоном.

На кухне было двое поваров-итальянцев и мойщик посуды, но Рэнди не обратил на них ни малейшего внимания. Он подошел к стойке и взял с тарелки ломтик сыра. Только он принялся жевать его, как через распашные двери вошел Эд. В одной руке он держал бутылку ржаного виски, а в другой — пустой стакан.

– Попробую рискнуть.

— Ну и жара, малыш! — сказал он и сел за столик рядом с Рэнди. — Твой дружок Лео тоже здесь, в зале. Он хочет с тобой покалякать.

Пападемос выбил пепел из трубки о поручень.

Рэнди кисло улыбнулся своему другу:

— Скажи этому сукину сыну, чтобы зашел сюда, тут и покалякаем. Знает же, что мне там нельзя…

– Мы простоим здесь четыре часа. Почему бы вам все-таки не вспомнить старые времена и не пойти на Крит вместе со мной? Лучше провести время в Ираклионе, чем здесь.

— Я ему скажу, Рэнди, — заверил Эд.

— Составишь компанию? — спросил Кеннан, показывая взглядом на бутылку, из которой уже наливал себе.

Ломакс покачал головой:

— Черт, не могу, — сказал Эд, — только пришел, работать надо. Ты дежурство сдал на сегодня?

— Ага, — кивнул Рэнди.

– Возможно, через неделю я и присоединюсь к вам, но только не сейчас.

Через полминуты Эд вышел в зал, столкнувшись в дверях с Лео.

– Ну смотрите. – Пападемос пожал плечами и вернулся в рубку.

Весь облик Лео источал добродушие. Мягкие, почти детские глаза излучали невинность. Крупное, без морщин лицо выражало доброту и дружелюбие. Он всегда говорил посмеиваясь. На нем была нейлоновая спортивная рубашка, застегнутая на верхнюю пуговицу, спортивный пиджак и брюки из фланели. Галстука он не носил. Но за чистую монету гардероб и внешность Лео мог принять только тот, кто не знал его.

— Ну, Рэнди, — сказал он, — как делишки?

Они уже подошли близко к берегу, и над ними возвышался главный пик острова высотою в три тысячи футов. Когда их небольшой пароходик огибал изогнутый мыс, усеянный белыми домиками, им навстречу, направляясь в открытое море, прошла одномачтовая шлюпка-каик с надутым ветром парусом. Да так близко, что Ломакс мог рассмотреть большие глаза, нарисованные на ее носу.

Кеннан с безразличным видом кивнул на бутылку.

— Выпьешь? — спросил он.

Мужчина за рулем шлюпки беспечно взмахнул рукой. Ломакс ответил ему, и как раз в этот момент шум мотора стал затихать, так как судно готовилось войти в гавань.

— Ты же знаешь, я не пью эту дрянь, — сказал Лео и улыбнулся, как бы показывая, что это шутка. — Она нервы мне расшатывает.

Рэнди криво ухмыльнулся: он еще говорит о нервах. Да у него не нервы, а канаты.

На белой дуге пляжа тут и там были разбросаны ярко раскрашенные рыбачьи лодки. Около них сидели небольшими группками рыбаки, чинившие сети, а дети гонялись друг за другом по отмели, их крики слабо доносились издалека.

Лео повернулся вполоборота к собеседнику.

— Слушай, малыш, — сказал он. — У меня небольшая проблема. Выручай!

Ломакс, вернувшись в каюту и быстро уложив вещи, оставил парусиновую сумку и портативную пишущую машинку на койке и снова вернулся на палубу.

Рэнди кивнул снова. Ну, подумал он, началось.

— Да, — продолжал Лео, по виду которого нельзя было заподозрить, что у него бывают проблемы. — Да, речь о деньгах. Надо срочно достать бабки. Что ты…

Они уже шли вдоль каменного пирса, и когда мотор замолк, все вокруг показалось странно тихим в этой изнуряющей жаре.

— Послушай, Лео, давай напрямую. Я задолжал тебе и знаю сколько. Но мне нужно еще немного времени. Дела сейчас неважно идут. Мне правда нужно время.

— Слушай, парень, — сказал Лео, — я все понимаю. Я дал бы тебе времени сколько хочешь. Но проблема в том, что я не могу этого сделать. Мне самому позарез нужны бабки, причем срочно. Я рассчитывал получить с тебя пятьсот баксов на этой неделе.

На пирсе дремали на солнце три старика и сидел мальчишка с удочкой, а около него свернулась калачиком маленькая черная собачка.

Рэнди потянулся за второй стопкой и опрокинул ее залпом. Потом повернулся к собеседнику и скороговоркой проговорил:

— Лео, я не смогу. На этой неделе у меня просто не будет.

Когда стюард вынес из каюты сумку и пишущую машинку, Пападемос снова вышел из рубки:

— У тебя же была получка на этой неделе, — сказал Лео.

– А вы путешествуете налегке.

— Была. Но я в долгу перед пенсионным фондом. После того как они у меня вычтут, самому почти ничего не останется. Мне нужно еще немного времени.

Лео сочувственно покачал головой.

– Как всегда, – ответил Ломакс. – А что теперь? Мне можно запросто сойти на берег? Или кто-нибудь захочет посмотреть мои документы?

— Сколько же тебе нужно времени? — спросил он.

Рэнди посмотрел ему прямо в лицо и медленно произнес:

Пападемос пожал плечами.

— Послушай, тут у меня кое-что наклевывается. Верное дело. Но нужно время.

— Что за дело? — спросил Лео. — Опять на темную лошадку ставишь, Рэнди?

– Здесь есть сержант полиции по имени Китрос, который занимается всем этим. Но он и сам довольно скоро узнает, что вы приехали.

Кеннан покачал головой:

Двое матросов уже успели установить сходни. Первым сошел стюард, а за ним Ломакс, предварительно надев темные очки.

— Нет, лошади здесь ни при чем — совсем другое дело. Мое, частного плана. Это все, что я могу сказать. Только дай мне, ну, скажем, еще месячишко. Думаю, за это время я все решу.

Лео кивнул:

Когда он вытащил бумажник, чтобы дать стюарду на чай, то заметил, что трое стариков насторожились и внимательно смотрят на него.

— Значит, так. На сегодняшний день ты мне должен две тысячи шестьсот баксов, — сказал он. — Ладно, скажем, я даю тебе еще тридцать дней — скажем так. И через месяц ты будешь должен мне три куска для ровного счета, идет?

Глаза Рэнди сузились, уголки рта зло скривились.

Мальчик, только что занятый рыбалкой, уже быстро сматывал леску, и когда стюард вернулся на борт, поспешил навстречу, и собачка следовала за ним по пятам.

— Три куска?! Да как у тебя рука поднимается драть с человека такие проценты?

Он был лет двенадцати, с карими глазами на тонком умном лице. Свитер казался слишком велик для него, а штаны были в заплатах.

— Ты сам этого хотел, Рэнди, — сказал Лео. Голос его звучал мягко, почти дружественно. — Ты ведь говоришь месяц — не я. А мне нужны мои деньги. Вообще-то, Рэнди, раз ты мне ничего не отдаешь, мне сейчас придется пойти и самому занять бабки. И занимать мне их, видно, придется у моего дружка — инспектора. А ты ведь знаешь, какой он жмот!

В словах таилась скрытая угроза, и Кеннан это отлично понял. С каким удовольствием он схватил бы эту жирную тварь за грудки и вышиб ему мозги! Жаль, нельзя! Рэнди отлично понимал, на что способен Лео при его-то связях.

С любопытством взирая на Ломакса, он медленно произнес по-английски:

— Ладно, — сказал он. — Идет. Три куска через тридцать дней.

Лео поднялся и похлопал здоровяка-полицейского по плечу.

– Вам нужен хороший отель, мистер? Я такой знаю. Там хорошо заботятся об американских туристах.

— Молодец, я знал, что могу на тебя рассчитывать, дружище.

Он повернулся и направился к выходу.

– С чего ты взял, что я американец? – спросил его Ломакс по-гречески.

Рэнди налил себе третью порцию. Рука дрожала, и он в бешенстве стиснул зубы.

– Темные очки. Все американцы носят темные очки. – Мальчик невольно ответил на родном языке, и его рука от удивления потянулась к губам. – О, мистер, вы говорите по-гречески так же хорошо, как и я. Как это?

– Не важно, – улыбнулся Ломакс. – А как тебя зовут?

— Вот сволочь. Жирный подонок, — бормотал он себе под нос. — Ничего, отдам этому сукину сыну его поганых три куска. Рассчитаюсь с ним через месяц.

– Янни, – ответил мальчик. – Янни Мелос.

Он стал мечтать о будущем. С полгода, пока все не кончится, он еще послужит в полиции. Да, нужно себя обезопасить. Потом, когда все утрясется, надо будет рвать когти, да поскорее. Когда-нибудь, не пройдет и нескольких лет, он разберется с Лео. Рэнди мрачно ухмыльнулся при мысли, что он сделает с Лео Штайнером.

Он поставил стакан и взглянул на часы. Время поджимало. Нужно было еще загнать в гараж патрульную машину, отметиться в служебном журнале, принять душ и переодеться в штатское. Хорошо бы выкроить время, чтобы перекусить перед встречей, назначенной на восемь часов.

Ломакс извлек из бумажника банкнот и показал ему:

Выйдя из бара Эда, Рэнди заметно повеселел: он думал о предстоящей встрече.

Все-таки ему повезло, по-настоящему повезло, что он случайно столкнулся с Джонни в тот самый день, когда того выпустили из тюрьмы. Это был тот счастливый случай, которого он ждал очень и очень долго.

– Отлично, Янни Мелос! Вот это для тебя, но только когда мы придем в тот отель, где так хорошо заботятся об американцах. В самый лучший отель.

На коричневом от загара лице ярко сверкнули зубы.

– Мистер, у нас в городе всего один отель.

Глава 2

Он подхватил парусиновую сумку и пишущую машинку и поспешил вперед, за ним по пятам бежала собачка, а уж потом шел сам Ломакс.

А он изменился, очень изменился, думала она.

Протянув изящную обнаженную руку к прикроватному столику, она нашарила пачку сигарет. Потом приподнялась, вытряхнула сигарету из пачки и снова потянулась к столику, за зажигалкой. Несмотря на послеобеденное время, в комнате царил полумрак. Солнечный свет едва проникал сквозь неплотно закрытые жалюзи.

Здесь ничего не изменилось. Ровным счетом ничего. Даже дот, построенный немцами для защиты пирса, стоял на месте, только бетон на краях немного пообсыпался. Но вот чего теперь не было, так это военных катеров в гавани да нацистского флага над городской ратушей.

Она прикурила, глубоко затянулась и медленно выдохнула дым, глядя на лежащего рядом мужчину. Он лежал совершенно неподвижно с закрытыми глазами, но она знала, что он не спит.

Мальчик быстро шел между высокими побеленными стенами домов, удаляясь от набережной. Улицы были пустынны, и только один или два раза они видели людей, сидящих у дверей.

Он изменился, снова подумала она. В нем появилось что-то неуловимое, новое, чего не было раньше. Внешне он ничуть не изменился за эти четыре года. Прибавилось немного седины на висках, но в остальном он оставался прежним Джонни — крепким, сухощавым, ростом шесть с лишним футов, со строго очерченным лицом, серыми ясными и безмятежными глазами. Нет, он изменился не внешне, чему она была как раз рада. Ей было бы невыносимо видеть, если бы эти четыре года сделали с ним то, что тюрьма делает с большинством попавших туда людей, которые выходят на свободу надломленными и обозленными.

Отель занимал одну сторону маленькой мощеной площади, на другой стороне которой находилась церковь. Снаружи стояло несколько деревянных столиков, но не было и намека на посетителей, и Ломакс подумал, что, вероятно, люди собираются тут вечерами.

Джонни выдержал это испытание. Получив срок, он стойко выдержал удар и не дал себя сломать.

Нет, физически он не изменился. Перемена, произошедшая с ним, была глубже. Нет, тюрьма не озлобила его. Она даже не убила в нем мальчишеский оптимизм и яростную страстность, которые всегда были ему присущи.

Он прошел за мальчиком в большую комнату с каменным полом и низким потолком. Здесь тоже стояли столики и стулья, а у стенки виднелся бар с мраморной стойкой и рядами бутылок на деревянных полках.

Он и говорил и вел себя как обычно. Он был все тем же, прежним Джонни, но как-то остепенился. Теперь в нем появились серьезность и глубина, которых не было раньше, и какая-то, несвойственная ему прежде, мрачная целеустремленность.

Наверное, он наконец повзрослел.

Янни поставил парусиновую сумку и пишущую машинку и исчез в задней двери. Здесь было прохладно и приятно после уличной жары, и Ломакс ждал, опершись на бар.

Она потянулась к нему и нежно провела рукой по волосам. Он не шелохнулся, и тогда она наклонилась над ним и нежно поцеловала в губы.

Господи, как же она сходит по нему с ума — так же, как раньше. Может быть, даже больше. Хорошо, что она дождалась его.

Он слышал голоса, и наконец девичий голос громко и раздраженно произнес:

Четыре года — это долго, до чертиков долго. Может быть, и она как-то страшно изменилась за эти годы? Глупости! Что бы там ни было, Джонни так не считал. Он был все так же влюблен в нее, как и прежде. Так же страстно и неистово. Эта страсть, его желание всегда иметь ее рядом, распаляла ее, как магнитом притягивая к нему.

– Ты всегда меня обманываешь!

Грациозно изогнувшись своим гибким стройным телом, она спустила ноги на пол и села на постели.

— Пора, Джонни, — напомнила она. — Сейчас уже, наверное, четыре или даже больше. Пойду оденусь и приготовлю кофе. Ты думаешь, в этом доме найдется немного кофе?

Потом послышался звук шлепка, в комнату с опущенной головой вбежал Янни, а за ним, преследуя его, показалась молодая девушка в голубом платье и белом фартуке.

Джонни открыл глаза, посмотрел на нее и улыбнулся.

— Иди ко мне, — сказал он.

Увидев Ломакса, она резко остановилась, а мальчик сделал драматический жест:

Она покачала головой, и прядь длинных, до плеч, белокурых волос упала ей на лицо.

– Ну вот, что я говорил?

— И не мечтай, — отрезала она. — Вставай и одевайся. Я хочу уйти отсюда, пока твой Ангер не вернулся.

В ответ он недовольно крякнул:

Шестнадцати-семнадцатилетняя девушка с хорошеньким кругленьким личиком прошла несколько вперед, вытирая фартуком муку с рук и остановилась, беспомощно глядя на него и краснея от замешательства.

— Ты права, детка. Дуй в ванную, а я буду готов через минуту. В кухне есть кофейник. Посмотри, может, чего-нибудь найдется на пару бутербродов.

Он взял сигарету из пачки, которую она оставила на столике. Девушка поднялась и направилась в ванную, захватив по пути свои вещи, висевшие на спинке стула. Через минуту дверь закрылась.

Ломакс улыбнулся:

Стряхнув пепел на пол, он подумал, что не зря ждал встречи с ней. Она стоила каждой горькой минуты этих четырех лет.

Услышав, как полилась вода в душе, он тоже поднялся и стал лениво одеваться. Когда она вошла в комнату, он заправлял рубашку.

– Все в порядке. Я говорю по-гречески.

— Слушай, детка, — сказал он, восхищенно глядя на нее. — Черт с ним, с этим кофе. Слетай-ка ты лучше на угол за бутылкой. Принеси виски. Выпить хочется, сил нет. Устроим праздник. После этих четырех лет хочется чего-нибудь покрепче кофе.

Она молча взглянула на него. Потом сказала:

Она явно почувствовала облегчение.

— Ты уверен, что сейчас стоит пить?

Он улыбнулся:

– Извините меня, но Янни такой врунишка, а тут еще застал меня в самый разгар выпечки. Чем могу быть полезна?

— Не волнуйся, я пить умею. Просто хочу отметить.

– Мне нужна комната. Янни сказал, что это лучший отель в городе.

— Ладно, — медленно произнесла она, — ладно, Джонни, тебе виднее. Только имей в виду, что за четыре года ты отвык. С непривычки может в голову ударить. Сегодня вечером тебе надо быть в трезвом уме и ясной памяти.

Мгновенно посерьезнев, он кивнул:

Она выглядела откровенно растерявшейся, и он добавил:

— Буду. Не волнуйся. Я буду в полном порядке.