— Спасибо, у меня хватит силы… Я покормлю ее с ложечки, так будет лучше.
В ПАРКЕ
Тем не менее доктор Бонами проявлял все признаки нетерпения, ему хотелось преподнести парижскому приезжему какой-нибудь выдающийся случай, какие иногда бывали во время процессии в четыре часа дня — время наибольшей экзальтации, когда святая дева являла свою милость и вступалась за своих избранников. До сих пор случаи выздоровления, констатированные в бюро, были сомнительны и неинтересны. А из-за двери доносилось пение псалмов, шум и гомон толпы; она лихорадочно жаждала чуда, все более возбуждаясь от ожидания.
Джон Спаркслин со своей семьей гулял по городу. Элли он держал на руках, а Диана шла рядом. Джоб Снодграсс следовал немного сзади.
Вошла девочка, улыбающаяся и скромная, с серыми глазками, сверкавшими умом.
Темнота лежала у арочного входа в первый зал — четко, без перехода, без полутеней. Тут — свет. Тут — темнота.
Было тихо-тихо. Даже ветер умер.
Они заходили почти в каждый магазин, который встречался им по дороге, болтали о всяких пустяках, словно впереди у них была целая вечность.
— А, вот и наша крошка Софи!.. — радостно воскликнул доктор. — Замечательный случай выздоровления, господа, который произошел как раз в это время в прошлом году; прошу разрешения показать вам результаты.
Мальчишки стояли у этой границы, и Игорь вдруг вспомнил линию терминатора на Меркурии. Такую же четкую, как здесь. Что вспоминали Борька и Зигфрид — осталось неизвестным.
— Пошли? — Игорь оглянулся на остальных.
Потом они направились в Центральный парк. Элли каталась на карусели, а Джон и Диана издали любовались ею.
Пьер узнал Софи Куго, чудесно исцеленную девочку, которая вошла в его купе в Пуатье. И перед ним повторилась сцена, разыгранная в вагоне. Доктор Бонами подробнейшим образом объяснял белокурому журналисту, который внимательно слушал его, что у девочки была костоеда на левой пятке; началось омертвение тканей, требовавшее операции, но стоило погрузить ногу в бассейн, как страшная гнойная язва в одну минуту исчезла.
— Иди, — хмыкнул Зигфрид.
— Софи, расскажи, как это было.
– А у тебя хорошенькая жена!
Девочка своим обычным милым жестом потребовала внимания.
— Боишься? — уточнил Борька. Зигфрид повел плечами:
Трое парней навеселе появились неизвестно откуда. Один из них хлопнул Диану по заду и громко засмеялся.
— Так вот, нога у меня стала совсем плохая, я даже не могла ходить в церковь, и ногу надо было все время обертывать тряпкой, потому что из нее текла какая-то дрянь… Доктор Ривуар сделал надрез, он хотел посмотреть, что там такое, и сказал, что придется удалить кусок кости, но я стала бы хромать. Тогда, помолившись как следует святой деве, я окунула ногу в источник; мне так хотелось исцелиться, что я даже не успела снять тряпку… А когда я вынула ногу из источника, на ней уже ничего не было, — все прошло.
— А ты?
Доктор Бонами подтверждал каждое ее слово кивком головы. — Повтори нам, что сказал доктор, Софи.
– А тут есть за что подержаться.
— Я первый пойду, — тихо сказал Игорь и шагнул в темноту, держа ИПП наперевес. Борис и Зигфрид синхронно шагнули следом, надвигая очки…
— Когда доктор Ривуар увидел в Вивонне мою ногу, он сказал: «Мне все равно, бог или дьявол вылечил эту девочку, — важно, что она выздоровела».
Оказалось, что внутри… светло. Ну, не совсем, но не так темно-непроглядно, как казалось снаружи. Свет падал из ниш под высоким потолком.
– Что ты говоришь? А ну-ка дай я попробую. Ты не против, хозяин?
Раздался смех, острота имела явный успех.
— Световоды, — определил Игорь. — Мастера все-таки были… Хоть бы здесь и везде так,
– Какое там «против»? У него вон уже штаны от страха мокрые.
— А что ты сказала графине, начальнице палаты, Софи?
— Ты же в темноте видишь, — приглушённо сказал Борька.
Все дружно захохотали.
— Ах, да… Я взяла с собой очень мало тряпок и сказала: «Пресвятая дева хорошо сделала, что исцелила меня в первый же день, а то у меня кончился бы весь мой запас».
— Не в полной же… Ну что, включаем режимы съемки на постоянную и идем искать?
Джон сжал кулаки и медленно направился на парней.
Снова раздался смех; миленькая девочка всем понравилась, и хотя она слишком развязно рассказывала свою историю, которую, по-видимому, заучила наизусть, но впечатление производила очень трогательное и правдивое.
— Неприятности, — добавил Зигфрид. — Самое тошное — долго искать неприятности. Я предпочитаю, чтобы они сами нас находили.
– Остановись! – закричала Диана. – Остановись, тебе же нельзя.
— Сними башмак, Софи, покажи господам ногу… Пожалуйста, ощупайте ее, чтобы у вас не оставалось сомнений.
– Конечно, у него сейчас пупок развяжется!
Игорь искоса посмотрел на него. Германец, обычно немногословный, разговорился. Значит — нервничает. Не боится. Вряд ли он вообще способен бояться.
– Что ты! Ты посмотри, как его ветром пошатывает!
Нервничает.
Девочка проворно разулась и показала беленькую, опрятную ножку с длинным белым шрамом под лодыжкой, доказывавшим серьезность заболевания. Несколько врачей подошли и молча осмотрели ее. Другие, у которых уже составилось определенное мнение на этот счет, не двинулись с места. Один из подошедших очень вежливо поинтересовался, почему святая дева, раз уж она решила исцелить девочку, не даровала ей новую ногу, ведь ей бы это ничего не стоило. Но доктор Бонами поспешил ответить, что святая дева оставила рубец в доказательство свершившегося чуда. Он пустился в изложение специфических подробностей, доказывал, что часть кости и кожные покровы были восстановлены мгновенно, но все же случай оставался необъяснимым.
– Поддержи его, Фрэнк, а то он сейчас здесь носом всю землю вскопает!
Может быть, все это просто пустышка. Никого тут нет…
— Боже мой! — перебил белокурый журналист. — Зачем столько шума! Пусть бы мне показали палец, порезанный перочинным ножиком и зарубцевавшийся от воды источника: чудо было бы не менее великим, чтобы преклониться перед ним, и я бы уверовал.
Диана схватила Джона за руку. Он остановился и негромко произнес:
Затем он добавил: — Если бы в моем распоряжении был источник, вода которого так затягивает раны, я перевернул бы весь мир. Не знаю как, но я призвал бы народы прийти к нему, и народы пришли бы. Я доказывал бы чудеса исцеления с такой очевидностью, что стал бы хозяином мира. Подумайте, каким бы я обладал могуществом!.. Я стал бы почти равен богу!.. Но уж чтобы не было ни малейшего сомнения, я бы принимал во внимание только истину, сияющую как солнце, — тогда весь мир увидел бы и поверил.
…Что это?!.
Он стал обсуждать с доктором способы проверки больных, согласившись с тем, что всех больных невозможно обследовать по прибытии. Но почему бы не выделить в больнице особую палату для больных с наружными язвами? Таких оказалось бы самое большее человек тридцать, их предварительно осмотрела бы комиссия, она составила бы протоколы, можно было бы даже сфотографировать язвы. И тогда, если бы последовало исцеление, комиссии осталось бы только удостоверить его и вновь запротоколировать. Речь шла бы не о внутренней болезни, диагноз которой всегда спорен, а о совершенно ясном факте.
– Мразь.
…В первую секунду — невероятно большое для него время! — Игорь подумал, что на него прыгнули и сбили с ног, а он, падая, сильно приложился затылком. Это было невозможно, однако ничего другого в голову просто не приходило — ощущения полностью соответствовали ощущениям человека, который загремел на каменный пол \"всем прикладом\" (хотя вот уже лет семь, не меньше, никому не удавалось заставить Игоря упасть мертвым грузом, не говоря уж о том, чтобы наброситься на него неожиданно!) Во вторую секунду он понял, что по-прежнему стоит на ногах, и друзья рядом. А в третью вся эта картина с бешеной, тошнотворной скоростью понеслась куда-то между воющих серебристых смерчей, кружившихся в вальсе — и мальчишка вдруг увидел прямо перед собой звездную бездну космоса.
Немного смущенный, доктор Бонами повторял:
Улыбки сразу исчезли с лиц парней. Один из них почти вплотную подошел к Спаркслину и процедил сквозь зубы:
Игорь издал слабый вскрик… но почти тут же понял, что от этой бездны его отделяет прозрачное остекление боевой рубки. Он знал, что это боевая рубка, вот только по сторонам не получалось посмотреть совсем, и звуки слышались странные, а глаза работали как-то…
— Конечно, конечно, мы требуем только правды… Самое трудное — составить комиссию. Если бы вы знали, как сложно договориться!.. Но, понятно, мысль ваша правильная.
К счастью, его выручила новая больная. Пока Софи Куто, о которой все уже успели забыть, обувалась, вошла Элиза Руке и, сняв платок, показала свое страшное лицо; с самого утра она прикладывала к нему тряпку, смоченную в источнике, и ей казалось, говорила она, что язва стала бледнеть и подсыхать. Пьер, к удивлению своему, обнаружил, что язва действительно менее ужасна на вид. Это дало повод к новому обсуждению открытых язв; белокурый журналист настаивал на организации специальной палаты; и в самом деле, если бы в момент прибытия состояние Элизы Руке было установлено врачами и запротоколировано и она бы после этого выздоровела, — какое это было бы торжество для Грота. Излечение волчанки — бесспорное чудо.
– А ну-ка повтори.
Не глаза — ГЛАЗ.
Доктор Шассень, молча, стоявший в стороне, как бы давая Пьеру возможность самому убедиться во всем на фактах, вдруг наклонился к нему и сказал вполголоса:
Игорь смотрел глазом фомора.
– Подожди, Фрэнк, сейчас мы ему ротик навсегда закроем, а то слишком воняет. Меня уже тошнит от него.
И видел бой.
— Открытые язвы, открытые язвы… Этот господин и не подозревает, что в наше время ученые врачи считают такого рода язвы болезнью нервного происхождения. Да, все дело, оказывается, просто в плохом питании кожи. Вопросы питания еще мало изучены… Если вера излечивает болезни, она может излечить и язвы, в том числе некоторые виды волчанки. Какой же толк в его знаменитых палатах для обследования открытых язв! Они внесут только еще больше путаницы и страстности в вечные споры… Нет, нет, наука бессильна, это — море сомнений.
Слева, медленно уходя из сектора обзора, фейерверочно горела и распадалась на куски большая станция — не корабль, а именно станция. Прямо в лоб заходил небольшой корабль, похожий на гибрид щуки и ласточки — стремительный, пульсирующий огнями. Еще два приближались правее, один над другим и чуть впереди.
Он с горечью улыбнулся. Доктор Бонами предложил Элизе Руке продолжать примочки и каждый день приходить для осмотра. Затем он повторил с обычной своей любезностью и осторожностью:
Длинный парень с немного вьющимися волосами и рассеченной нижней губой бросился на Спаркслина, но тот ловко увернулся и первый ударил его в живот. Длинноволосый согнулся, широко раскрытым ртом хватанул воздух и тут же получил удар по шее. Взвыв от боли, он растянулся на земле.
Игорь узнал их.
— Начало выздоровления, несомненно, налицо, господа.
Остальные двое поспешили ему на помощь, но один из них тут же отлетел к ближайшему дереву. Второй оказался половчее. Он увернулся от удара и схватил Джона за руку, на которой висел передатчик.
В атаку шли три корвета типа «Бора» Императорского Военно-Космического Флота.
Вдруг все бюро всколыхнулось. Пританцовывая, в комнату вихрем влетела Гривотта с громким криком:
– Джон! – закричала Диана испуганно. – Помогите же ему! – обратилась она к Джобу Снодграссу, но конвоир даже не шевельнулся.
\"Что это? — отстранение подумал Игорь. — Где я?\" И тут же понял, что он просто смотрит чужой памятью — такие фокусы изучали в лицее… вот только никогда еще память не была СТОЛЬ чужой и… ВРАЖДЕБНОЙ. Игорь ощупал страх, азарт, ненависть того, чьим глазом видел бой — это было противоестественно, но сами чувства ничем не отличались от чувств человека, встретившего врага.
— Я исцелилась… я исцелилась!..
Спаркслин ухватился свободной рукой за шею нападавшего и стал давить. Тот отпустил его руку, затем выкатил глаза и начал медленно опускаться на колени. Спаркслин оставил парня в покое, и, увидев, как тот уткнулся лицом в землю, недоуменно пожал плечами.
Хотя — нет. В человеке не могло быть одного чувства — презрительного ужаса, перекрывавшего все остальное. Фомор боялся не за себя. Он был в ужасе от мысли, что какие-то ничтожные существа, по меркам его расы только вчера сделавшие шаг от животных, осмелились… НАПАСТЬ! Они угрожали ему и его кораблю — страшно подумать! — СМЕРТЬЮ!
Девушка рассказала, что ее сперва не хотели купать, но она настаивала, умоляла, плакала, и тогда, с разрешения отца Фуркада, ее погрузили в воду. Не успела она пробыть в ледяной воде и трех минут, как почувствовала огромный прилив сил, точно ее ударили хлыстом по всему телу. Гривотта ощущала такой восторг, возбуждение и радость, что ей не стоялось на месте.
Диана прижалась к груди мужа, потом повернула голову в сторону Снодграсса и спросила:
Этого не могло быть.
— Я выздоровела, милые мои господа… я выздоровела!..
Все вокруг содрогнулось, накренилось.\"Попадание,\" — понял Игорь. Один корвет исчез из поля зрения, два других заложили синхронный разворот, отсекая огромный корабль (Игорь странным образом знал, что корабль огромен) от горящей станции, снова бросились в атаку, жаля беспощадными огнями но вместо того, чтобы уйти в стороны, вновь развернулись, прикрывая собой беспомощные руины…
– А если бы его убивали, вы бы тоже так вот стояли и молча наблюдали за всем этим?
Пораженный Пьер смотрел на Гривотту. Неужели это та самая девушка, которая прошлую ночь лежала на скамье вагона без сознания, с землистым лицом, кашляя, харкая кровью? Он не узнавал ее. Стройная, стремительная, с пылающими щеками и сверкающими глазами, — она жадно хотела жить и радовалась жизни.
Вновь свирепый удар, свист, рев… Это третий! Он выскочил откуда-то снизу, закрутился бочкой, словно переполненный радостью, прошел так близко, что Игорь увидел на его борту стилизовано-кириллическое:
БУРЯ
– У меня приказ: не вмешиваться ни в какие драки, – спокойно, но, казалось, чуть-чуть неуверенно произнес конвоир. – Впрочем, в случае серьезной опасности здесь бы появился полицейский наряд, – словно оправдываясь, торопливо добавил мальчишка.
— Господа, — объявил доктор Бонами, — случай, по-моему, очень интересный… Посмотрите…
Корабль отца.
Диана ничего не сказала.
Он попросил дело Гривотты. Но в груде папок, наваленных на обоих столах, его не нашли. Секретари-семинаристы все перерыли, надзиратель источника встал, чтобы посмотреть в шкафу. Наконец, усевшись на место, он нашел папку под раскрытой перед ним ведомостью. В деле находились три врачебных свидетельства, которые он прочел вслух. Все три врача констатировали чахотку, осложненную нервными припадками.
В это время карусель остановилась, и они втроем направились к ней. Джон помог Элли выбраться из игрушечного поезда.
Доктор Бонами жестом дал понять, что такое сочетание не оставляет сомнений. Затем долго выслушивал больную, время от времени бормоча:
Глазами своего врага, врага землян, Игорь видел последний бой отцовского корвета возле станции, на которой погибла его, Игоря, мать.
– Ну как, тебе понравилось? – весело спросил он дочку, прижимая ее к груди.
— Я ничего не слышу… ничего не слышу… Но, спохватившись, добавил:
— Вернее, почти ничего.
– Да, очень, – ответила она. – Я еще хочу.
Мальчик хотел закричать, но не мог. Тогда он свирепо «задергался», силясь выскочить из ментальных силков, владевших его разумом.
Затем он обратился к двадцати пяти или тридцати сидевшим молча врачам:
Тщетно. Тот, кто «держал» его, был невероятно силен.
— Господа, кто желает мне помочь?.. Мы ведь собрались здесь для того, чтобы изучать болезни и обсуждать различные случаи заболеваний.
– Нет-нет, – запротестовала Диана, – мы уже уходим из парка.
Сперва никто не двинулся с места. Затем один из врачей выслушал молодую женщину, озабоченно качая головой, но ничего не сказал. Наконец, запинаясь, он пробормотал, что с заключением надо подождать. Его сменил другой и категорически заявил, что ничего не слышит, — у этой женщины никогда не было чахотки. За ними последовали все остальные, за исключением пяти — шести врачей, продолжавших молча сидеть с легкой усмешкой на губах. Царила полная неразбериха, ибо каждый высказывал мнение, отличное от других; гул поднялся такой, что присутствующие не слышали друг друга. Только отец Даржелес сохранял безмятежное спокойствие, почуяв, что перед ним один из тех случаев, которые возбуждают толпу и приносят славу лурдской богоматери. Он уже делал кое-какие пометки в своей записной книжке.
Корветы вновь ринулись в атаку… и один из них — не отцовский — в бронзовой беззвучной вспышке завалился на левый борт, по кускам теряя крыло и обишвку, рванулся по дуге вверх и в сторону… «Буря» прикрыл его, и на какой-то миг Игорь увидел за прозрачным окном широкий овальный нос фоморианского линкора — и вспухающие на нем красные раны: отцовский корвет вел шквальный огонь из всего бортового оружия, атакуя в лоб.
– Почему? – немного расстроено спросила Элли.
Благодаря шуму, стоявшему в комнате, Пьер и Шассень, сидевшие в сторонке, могли беседовать, не опасаясь, что их услышат.
– Тебе уже пора отдыхать.
\"Папа!!! — закричал Игорь. — Папа, назад! Уходи влево! У…\"
— Ох! Эти ванны! — сказал молодой священник. — Я их видел, в них так редко меняют воду! Какая грязь, какой рассадник микробов! Какая насмешка над нашей манией принимать всякие меры предосторожности против заразы! И как только все эти больные не гибнут от грязи? Противники теории микробов, должно быть, злорадствуют.
Доктор прервал Пьера:
Они неторопливо направились домой.
Нос корвета расцвел звездчатым цветком, похожим на махровую астру, которые так любила мама. Когда вспышка угасла, Игорь увидел падающий корабль — его корпус был расколот на треть длины, боевой рубки не существовало, ходовой — тоже, рубка управления была вскрыта, как консервная банка и медленно источала огонь и воздух.
— Нет, нет, дитя мое… Несмотря на грязь, ванны не представляют никакой опасности. Заметьте, температура воды в них не выше десяти градусов, а для размножения микробов нужно двадцать пять. Кроме того, в Лурде не бывает больных заразными болезнями — холерой, тифом, корью, скарлатиной. Сюда приезжают люди с органическими заболеваниями — параличом, золотухой, опухолями, язвами, нарывами, раком, чахоткой, которые через воду не передаются. Застарелые язвы не представляют никакой опасности в смысле заражения… Уверяю вас, что здесь святой деве нет нужды даже и вмешиваться.
– А завтра мы опять придем сюда? – не отставала Элли.
\"Папа,\" — уже спокойно подумал Игорь…
— Значит, доктор, в свое время, когда вы занимались практикой, вы, рекомендовали бы окунать больных в ледяную воду — и ревматиков, и сердечников, и чахоточных, и женщин в любой период? Вы бы стали купать эту несчастную, полумертвую девушку, всю в поту?
– Не знаю, – тихо сказала Диана, – ты же знаешь, что сегодня вечером папа уезжает.
— Разумеется, нет!.. Существуют сильно действующие средства, которые редко применяются. Ледяная ванна, безусловно, может убить чахоточного; но разве мы знаем, не может ли она при известных обстоятельствах его спасти?.. Признав существование сверхъестественной силы, я тем не менее охотно допускаю, что выздоровление больных происходит естественным путем от погружения в холодную воду, а ведь это считается глупостью и варварством… Все дело в том, что мы ровно ничего не знаем…
Наступило неловкое молчание.
Им снова овладел гнев; он ненавидел науку, презирал ее с тех пор, как в полной растерянности понял свое бессилие спасти от смерти жену и дочь.
…\"Надеюсь, ты видел все хорошо, человек, — голос не имел интонаций, как и все «голоса» незнакомых Игорю лично разумных существ; «голоса» знакомых подсознание «окрашивало» привычными интонациями и особенностями. — Это было довольно давно. Тогда я командовал кораблем. Как видишь, мне уже доводилось убивать твоих соотечественников — и весьма успешно.\"
— Вы требуете достоверности, а медицина не может ее вам дать… Прислушайтесь на минутку к тому, что говорят эти господа, и поучайтесь. Как противоречивы их мнения! Конечно, существуют болезни, хорошо известные во всех своих стадиях вплоть до мельчайших признаков, отмечающих их развитие; существуют лекарства, действие которых изучено тщательнейшим образом; но чего никто не может знать — это как действует лекарство на того или иного больного, ведь каждый больной представляет собою особый случай, и всякий раз приходится производить эксперименты. Медицина остается искусством, ибо в ней отсутствует точность, основанная на опыте: выздоровление всегда зависит от счастливого стечения обстоятельств, от находчивости врача… Мне смешно слушать, как эти люди спорят здесь, выступая от имени непреложных законов науки. Где в медицине эти законы? Покажите их!
– Эй! – вдруг послышалось сзади.
\"Весьма, — «сказал» Игорь, сам удивляясь своему спокойствию. — Я не знаю, кто ты, хотя знаю, что ты здесь делаешь. А меня зовут Игорь Муромцев. Кораблем, который ты сбил, командовал мой отец. Станция, которую ты поджег — там погибла моя мать. Галактика огромна, но чудеса все-таки бывают. Я бы сказал, что сейчас произошло чудо. Я все равно собирался найти тебя и убить, потому что таков был мой долг перед Родиной. Но сейчас — сейчас все по-другому…\"
Шассень хотел кончить на этом разговор, но, увлекшись, уже не мог остановиться.
\"Я буду рад до конца прервать ваш род, — с неожиданной церемонностью «отозвался» фомор. — Ты прав, враг мой, это чудо.\"
Они оглянулись. К тем трем парням, которые недавно затеяли драку, прибавилось еще четверо. Один из них держал в руке железный прут, другой размахивал тяжелой цепью. Они приближались молча, лишь глаза их блестели в предвкушении драки.
— Я вам сказал, что стал верующим… Но, право, я отлично понимаю, что наш почтенный доктор Бонами отнюдь не испытывает благоговейного трепета, он просто созывает врачей со всего света, чтобы они изучали его чудеса. Однако чем больше врачей, тем труднее добраться до истины: они только спорят о диагнозах и о способах лечения. Если врачи не могут прийти к единодушному мнению по поводу наружной язвы, то где уж им договориться о поражениях внутренних органов, когда одни это отрицают, а другие настаивают. В таком случае почему не считать все чудом? Ведь, в сущности, будь то действие природы или сверхъестественной силы, все равно непредвиденное прекращение, болезни является чаще всего сюрпризом для врача… Конечно, в Лурде все плохо организовано. Нельзя придавать серьезного значения свидетельствам неизвестных врачей, документы надо очень тщательно проверять. Но если даже допустить, что в свидетельстве совершенно достоверно, с точки зрения науки, определена болезнь, все же наивно, милый мой, думать, что это для всех убедительно. Заблуждение кроется в самом человеке, и установление малейшей истины требует героических усилий.
\"Я убью тебя, мразь, — «ответил» Игорь. Вслух он ни за что не сказал бы таких слов врагу, потому что это было недостойно дворянина… — но в мыслях мы искренней, чем на словах. — Готовься, потому что меня никто не остановит. Я иду…\"
– Диана, – спокойно сказал Джон, – отведи куда-нибудь подальше Элли.
Только тут Пьер начал понимать, что происходит в Лурде, этом необыкновенном городе, куда годами стекается народ — одни с набожным преклонением, другие с оскорбительной насмешкой. Очевидно, здесь действуют малоизученные и даже вовсе неизвестные силы самовнушение, задолго подготовляемый шок, увлечение поездкой, молитвы и псалмы, возрастающая восторженность, а главное — неведомая сила, обещающая исцеление, порыв веры, охватывающий толпу. Поэтому Пьеру казалось, что неумно подозревать обман. Дело гораздо значительнее и проще. Преподобные отцы могут не отягощать своей совести ложью, им достаточно не препятствовать смятению и использовать всеобщее невежество. Даже если допустить, что все были искренни — и врачи, выдававшие свидетельства, и больные, уверовавшие в собственное исцеление, и свидетели, в своем увлечении утверждающие, что видели собственными глазами, как свершилось чудо, — то и в этом случае невозможно доказать, было оно или нет. И разве не становилось чудо реальностью для большинства страждущих, живших надеждой?
Видя, что доктор Шассень и Пьер разговаривают в сторонке, доктор Бонами подошел к ним.
– А ты? – испуганно спросила Диана.
… —Игорь, ты что, умер?!?!
— Какой процент составляют выздоравливающие? — спросил его Пьер.
Голос Борьки был настоящим — и испуганным. Игорь моргнул, заново привыкая к мысли, что он жив и видит то, что на самом деле вокруг него, а не жуткую картину нескольколетней давности.
— Приблизительно десять процентов, — ответил Бонами. Заметив в глазах молодого священника удивление, Бонами добродушно продолжал:
– Видишь этих больных? По-моему, им нужна моя консультация. Уходи же быстрее.
— Со мной все в порядке, — ответил он, отметив радостно, что собственный голое ему подчиняется. — Я просто только что видел… кое-что очень важное… и я… — он посмотрел на своих друзей и, улыбнувшись им, вдруг громко и напористо затянул чистым, звонким голосом, хорошо поставленным на лицейских уроках пения:
— О, их у нас было бы больше… Но я, признаться, выполняю здесь своего рода полицейские функции; моя подлинная обязанность — сдерживать чрезмерное усердие, чтобы священное не обратилось в смешное… В сущности, мое бюро регистрирует только достоверные излечения, и притом от серьезных болезней.
Диана схватила Элли на руки и подалась прочь.
Его слова прервало чье-то глухое бормотание. Это ворчал рассерженный Рабуэн:
– Тебе бы тоже не мешало отойти в сторону, – с усмешкой обратился Джон к своему конвоиру, – еще кто-нибудь заденет случайно, а мне по ошибке еще пару лет набросят.
— Достоверные излечения, достоверные излечения… К чему это? Чудеса происходят непрерывно… Какие нужны еще доказательства верующим? Они должны преклоняться и верить. А неверующих все равно не убедишь. Мы тут глупостями занимаемся, вот и все.
Снодграсс ничего не сказал в ответ и остался стоять на своем месте.
Борька и Зигфрид удивленно и весело воззрились на Игоря. Они знали, конечно, \"Русский марш\", под который ходили в атаки «витязи», когда освобождали Землю от нечисти… но не очень понимали, с чего вдруг Игорь вспомнил эту песню. А он продолжал распевать, бросая слова в темноту проходов, словно гранаты:
Доктор Бонами строго остановил его:
Компания приближалась.
— Рабуэн, вы смутьян… Я скажу отцу Капдебарту, что отказываюсь от вас, потому что вы вносите непослушание.
– Имей в виду, – сказал Джон, – если этот чертов браслет заклинит, тебе придется отбиваться одному. Так что пока попытайся вспомнить какую-нибудь молитву.
Тогда они подхватили — сперва Борька, а потом Зигфрид, который все-таки был германцем и вспоминал немного о другом…
Однако этот малый, показывавший зубы и готовый укусить всякого, кто затрагивал его веру, был прав, и Пьер одобрительно взглянул на него. Работа бюро регистрации исцелений была поставлена из рук вон плохо и действительно никому не приносила пользы: все, что там происходило, оскорбляло людей религиозных и не убеждало неверующих. Разве чудо требует доказательств? В него надо верить. Коль скоро вмешался бог, людям нечего рассуждать. В века подлинной веры наука не пыталась объяснять, что такое бог. На что нужна здесь наука? Она мешает вере и сама умаляет свое значение. Нет, нет! Либо броситься на землю, лобызать ее и верить, либо уйти. Никаких компромиссов. Стоило приступить к обследованию, как оно в конечном итоге роковым образом приводило к сомнению.
Снодграсс опять промолчал. Казалось, он превратился сейчас в гипсовую статую, которой абсолютно все равно, что происходит вокруг.
— Наверху, — Игорь вытянул руку, другой поднимая свой ИПП. — Там.
Пьера особенно удручали необычные разговоры, которые он здесь слышал. Верующие, присутствовавшие в зале, говорили о чудесах с изумительным спокойствием и непринужденностью. Самые удивительные случаи не выводили их из состояния безмятежности. Еще одно чудо, и еще чудо! Они пересказывали невероятные измышления с улыбкой на устах, нисколько не сообразуясь с доводами разума. Они жили, по-видимому, в мире лихорадочных видений и ничему не удивлялись. Этим были заражены не только простые духом, неграмотные и подверженные галлюцинациям, вроде Рабуэна, но и люди интеллигентные, ученые, доктор Бонами и другие. Это было невероятно. Пьер чувствовал, что ему все больше становится не по себе, в нем поднималось глухое раздражение, которое рано или поздно должно было прорваться. Его разум боролся, словно несчастное существо, брошенное в воду и задыхающееся в волнах, и он подумал, что людям, которых, подобно доктору Шассеню, захватила слепая вера, пришлось пережить такую же борьбу и тревогу, прежде чем они признали свое полное банкротство.
Но как только компания оказалась почти совсем рядом, он нажал маленькую кнопочку на своем передатчике, и на нем тут же замигала красная лампочка.
Мрачный зал плавно поднимался, как съезд в подземном гараже. В дальнем его конце четкое овальное пятно света падало на нижние ступени лестницы — широкие и длинные, без перил.
— Что ты видел? — спросил Зигфрид, вскидывая в плечу плазмомёт.
Пьер посмотрел на Шассеня, бесконечно печального, убитого судьбой, одинокого, как плачущий ребенок, и все же не мог удержаться от протестующего возгласа:
Тем временем длинноволосый с рассеченной губой бросился на Спаркслина. За ним последовали остальные. Завязалась драка, в которой проломить кому-нибудь череп было так же просто, как достать пальцем кончик своего носа.
— Оранги, — сказал Игорь. — И их кто-то прячет. Я самым краешком зацепил. Ну — вот и неприятности… Смотреть в оба. Пошли.
Спаркслин был человеком недюжинной силы, и подходи нападавшие к нему по-одному, он бы разбрасывал их, как надувные игрушки. Но они лезли все сразу, и он не успевал увертываться от ударов, шаг за шагом отступая назад.
— Нет, нет! Если всего не знаешь, даже если никогда всего не узнаешь, это еще не повод для того, чтобы не стремиться к познанию. Скверно, что нашим неведением злоупотребляют. Напротив, мы всегда должны надеяться когда-нибудь объяснить необъяснимое; и нашим здравым идеалом должен быть поход на неведомое, победа разума невзирая на скудость наших физических сил и ума… Ах, разум! Сколько страданий он мне приносит, но в нем же я черпаю силы! Когда гибнет разум, гибнет все существо. И во имя разума я готов пожертвовать своим счастьем.