— И даже столько, сколько она стоит.

— Вы когда-нибудь там охотились? — Хотя никто из прочих вампиров в этом длинном с золочеными обоями салоне к ним не приближался, Эшер слышал за спиной их тихие быстрые голоса, похожие на шелест ветра. Они со сверхъестественной быстротой играли в карты и сплетничали. Сидя в кресле времен Луи XVI как раз напротив Элизы, Эшер чувствовал, что они поглядывают на него и прислушиваются, как могут прислушиваться одни лишь вампиры. Было в них что-то от насмешливо-гибких акул, кружащих у поверхности в полной уверенности, что берега пловец просто не успеет достичь. В углу салона высокая девушка, чьи смуглые плечи темнели, как бронза, над устричными тонами платья, играла на фортепьяно — Чайковский, но в какой-то странной синкопированной чувственной манере.

— Я не прошу столько.

— Чтобы заработать ревматизм? — Элиза рассмеялась ненатурально и принялась обмахиваться веером из лебединых перьев.

— А сколько же?

— Прошу одного — позволения уйти.

— И ради чего, наконец? — Один из грациозных молодых людей, составляющих ее свиту, небрежно оперся на край дивана. Волосы у него были каштановые, глаза — светло-голубые, черты лица — приятно-округлые. Такое впечатление, что Элиза творила птенцов, исходя исключительно из смазливости исходного материала. Подобно остальным ее птенцам, одет он был по последнему слову моды; его черный вечерний костюм эффектно оттенял белизну рубашки и бледность лица. — Ради какого-нибудь мусорщика, убить которого можно без разговоров и не подкрадываясь? Что же в этом приятного? — Он улыбнулся Эшеру, блеснув клыками.

— Куда? К генералу Ламберту?

Элиза пожала алебастровыми плечами.

— Нет! — воскликнул рыбак. — Зачем мне теперь идти в Ньюкасл, раз у меня нет рыбы?

— Во всяком случае, их инспекторы весьма тщательно считают мусорщиков, когда те уходят вниз и когда выходят наверх. Все они канальи, как говорит Серж, и охотиться на них и впрямь не очень приятно. — Она улыбнулась; зеленые глаза вампирши алчно мерцали, как у сладкоежки, почуявшей заветное лакомство. — Там внизу восемьсот миль сточных труб! Он бы высох, как чернослив, этот Великий, Ужасный, Древний Вампир Парижа, которого никто никогда не видел…

— Во всяком случае, выслушай меня. Я дам тебе совет.

— Как! Милорд хочет заплатить мне и дать еще добрый совет? Какая милость!

— Как насчет катакомб? — мягко спросил дон Симон, не обращая внимания на насмешливый тон. Странное молчание возникло в комнате. Фортепьяно смолкло.

Монк пристально взглянул на рыбака, который все еще внушал ему подозрения.

— Конечно, все мы там побывали. — Смуглая девушка встала из-за инструмента и направилась к ним с ленивой нарочитой медлительностью, что выглядело не менее опасно, чем обычная стремительная грация вампиров. Инстинктивно Эшер сосредоточил внимание на идущей, чувствуя, что она в любой момент может пропасть из виду. Все здесь говорили по-французски (причем речь Исидро, как он и предупреждал, была не только старомодной, но и отличалась какой-то странной детской напевностью), однако фразу девушка произнесла на английском, да еще и с явным американским прононсом. Несмотря на подчеркнутую неторопливость движений, она оказалась за креслом Эшера гораздо быстрее, чем он мог это предположить; ее маленькие руки праздно скользнули по его плечам, как бы оценивая его сложение сквозь толстую шерсть пальто. — Там тоже считают и рабочих, и туристов. Ты ведь пряталась там, Элиза, во время осады, так ведь?

— Да, я хочу заплатить тебе и дать совет, потому что одно связано с другим. Слушай, если ты пойдешь к генералу Ламберту…

Была в ее голосе некая тайная иголочка, и зеленые глаза Элизы вспыхнули при упоминании о бегстве от мятежных коммунаров.

Рыбак пожал плечами, как будто хотел сказать: «Пожалуй, раз вы этого непременно желаете».

— Кто бы не прятался в те времена! — помедлив, сказала она. — Я пережидала там террор вместе с Генриеттой дю Кен. Там уже не было склепов, как тебе известно, там были каменоломни. Наверняка Генриетте казалось, что в катакомбах может скрываться кто-нибудь еще. Но сама я там ничего особенного не видела и не слышала. — Произнесено это было с некоторым вызовом.

— Не проходи через болото, — продолжал Монк. — С тобой будут деньги, а я там поставил несколько шотландских отрядов. Шотландцы люди несговорчивые, плохо понимают язык, на котором ты говоришь, хоть он и составлен, как мне кажется, из трех наречий. Они могут отнять у тебя то, что я тебе дам. Вернувшись на родину, ты станешь рассказывать, что у генерала Монка две руки, одна шотландская, а другая английская, и что шотландской рукой он отнимает то, что щедро дает английской.

— Но ты была тогда еще птенцом, — мягко заметил дон Симон. — Так или нет?

— Ах, генерал, я пойду той дорогой, какой вы прикажете, — сказал рыбак со страхом, слишком ясно выраженным, чтоб не быть преувеличенным. — А охотнее всего я остался бы здесь, если бы вы мне позволили.

— Птенцом или не птенцом, но слепой я не была. — Полуигриво-полураздраженно она хлопнула его веером по костяшкам пальцев. Однако в тот момент, когда пластинки слоновой кости щелкнули по резной спинке дивана, руки дона Симона там уже не было. Элиза повернулась к Эшеру — приятная цветущая женщина, если бы не этот нечеловеческий блеск зеленых глаз — и пожала плечами.

— Охотно верю, — отвечал Монк с едва заметною улыбкою. — Но я не могу оставить тебя здесь, в собственной палатке.

— Это было так давно… А ближе к концу Генриетта боялась всего. Франсуа и я охотились для нее в толпах, что бродили тогда по ночам, приводили ей жертвы. Да, и сильно рисковали: завидев платок не того цвета, они тут же вопили: «На фонарь!» — и кидались на тебя, как псы. Франсуа де Монтадор, видите ли, был в свое время хозяином этого особняка. — Она повела рукой, правильной и изящной, как на рисунках Давида; качнулись белые перья в ее прическе.

— Да я не смею и думать об этом, милорд, и прошу вас только сказать мне, где прикажете остановиться. Не извольте слишком беспокоиться: для моряков ночь проходит быстро.

— Так я прикажу отвести тебя к твоей барке.

Кроме газовых рожков, здесь еще была добрая дюжина огромных канделябров; свет дробился в хрустальных подвесках люстр, в высоких зеркалах вдоль одной стены и в темном стекле двенадцатифутовых окон — вдоль другой, как бы окружая хозяйку неким зловещим ореолом.

— Как вам угодно, милорд. Если бы вы послали со мной плотника, то я был бы вам премного благодарен.

— Он, Генриетта и я были единственными, кому удалось пережить террор, хотя Франсуа в итоге не избежал гибели. Уже после того, как все это кончилось… — Она снова пожала плечами, словно желая обратить внимание присутствующих на их белизну.

— Почему?

Смуглая американка все еще стояла за спиной Эшера, положив ему руки на плечи. Сквозь толстую ткань он ощущал, насколько они холодны.

— Потому что ваши солдаты тянули мою барку вверх по реке на веревке и повредили ее о прибрежные утесы. Теперь в ней воды фута на два.

— Генриетта так и не пришла в себя после всего этого, хотя жила еще достаточно долго. Она ведь была дамой из Версаля! Она говорила, когда мы приводили ей по ночам пьяниц, чья кровь была насыщена вином, что тот, кто не изведал сладости тех дней, просто не сможет понять, какая это была потеря. Может быть, она так и не смогла смириться с пониманием, что все это уже в прошлом.

— Стало быть, ты должен позаботиться о своем судне?

— Она была старая леди, — прозвучал над самым ухом Эшера певучий вкрадчивый голос смуглой девушки. — Ей даже не нужно было никакой крови пьяниц, чтобы начать истории о прежних временах, о королях и о Версале. — Ее ноготки прошлись по волосам Эшера, словно она играла с домашним псом. — Просто старая леди, живущая прошлым.

— Так точно, милорд, — отвечал рыбак. — Я сейчас выгружу корзины с рыбой, куда вы прикажете; потом вы заплатите мне, если будет милость ваша, и отпустите меня, если вам заблагорассудится. Со мной легко сговориться.

— Когда однажды ты вернешься в Чарльстоун, Гиацинта, — тихо сказал ей по-английски Исидро, — и увидишь, что сделала американская артиллерия с улицами, на которых ты выросла, увидишь, как изменились сами мужчины, надеюсь, ты вспомнишь свои слова.

— Хорошо, хорошо, ты славный малый, — сказал Монк, который при всей своей проницательности не мог найти ничего подозрительного в ясных глазах рыбака. — Эй, Дигби!

— Мужчины вообще не меняются. — Она сменила позу, ее бедро коснулось плеча Эшера, и он почувствовал беспокойную дрожь — словно притронулся к источнику электрического тока. — Разве что умирают… но их всегда остается достаточно много.

Вошел адъютант.

— Тем не менее.

— Отведите этого человека и его товарищей в маленькие палатки, где помещаются маркитанты, у болота; там они будут близко к своей барке, и все же им не придется ночевать на воде… Что тебе надо, Спитхед?

Сержант Спитхед, который вошел в палатку генерала без вызова, ответил:

Эшер чувствовал, что дон Симон готов в любую секунду совершить молниеносное движение, но он чувствовал также и смертельную близость коготков Гиацинты. По совету Исидро он оставил серебряную цепь в отеле. С ней бы они его просто не впустили, объяснил испанец. Кроме того, это бы повредило репутации Исидро среди здешних вампиров. Эшер не мог обернуться, но он знал, что квартеронка глядит сейчас насмешливо на Исидро, словно бросая ему вызов. Исидро тихо продолжал, не спуская с нее глаз: — Что до Генриетты, она действительно была версальской дамой. Я понимаю ее, когда, видя, что сталось с миром после наполеоновских войн, она тянулась к прошлому. Я полагаю, Генриетта просто устала. Устала от вечной опасности, от постоянной борьбы, устала от жизни. Я видел ее в последний раз, когда посетил Париж перед самым нашествием пруссаков, и я не удивлен тем, что она не пережила осады. Заговаривала она когда-нибудь, Элиза, о вампире церкви Невинных Младенцев?

— Милорд, на аванпостах французский дворянин, он непременно хочет вас видеть.

Хотя оба говорили по-английски, рыбак тем не менее слегка вздрогнул; но Монк, занятый разговором с сержантом, этого не заметил.

— Нет. — Элиза обмахнулась веером — жест скорее нервный; насколько понимал Эшер, вампиры нечувствительны ни к жаре, ни к холоду. Остальные постепенно подтягивались к его креслу, образовав полукруг за спиной Гиацинты напротив Элизы и дона Симона. — Да. Но это было однажды. — Насмешливый жест не скрыл, что разговор Элизе неприятен. — Церковь Невинных Младенцев была скверным местом: почва полна гниющих тел уже на глубине нескольких дюймов, кости и черепа разбросаны были прямо на земле. Вдобавок зловоние. Под арками стояли книжные лотки и лавки женского белья, и если поднять глаза, то можно было увидеть кости в щелях галерей. Великий Людоед Парижа — так мы называли это место. Франсуа и другие — Генриетта, Жан де Валуа, старый Луи-Шарль д\'0верн — упоминали иногда истории о живущем там вампире, которого нельзя увидеть. После того как я сама стала вампиром, я приходила туда, надеясь взглянуть на него, но это такое место… Мне оно не нравилось.

— Что за дворянин? — спросил Монк.

— Старые страхи шевельнулись в мерцающих изумрудных глазах.

— Милорд, — отвечал Спитхед, — он сказал мне свое имя, но эти проклятые французские имена так трудны для шотландской глотки, что я не мог запомнить. Караульные сказали мне, что это тот самый дворянин, который являлся вчера и которого вы не пожелали принять.

— Уверена, что никто тебя за это не осудит, милая, — промурлыкала Гиацинта с каким-то недобрым сочувствием. — Думаю, если он в самом деле там живет, то давно уже сошел с ума.

— Да, у меня был в это время военный совет.

— Кальвар ходил туда когда-нибудь? — спросил Эшер, повернув голову так, чтобы хотя бы краем глаза взглянуть на нее, и она улыбнулась ему, обворожительная, как долгожданный грех.

— Что же прикажете теперь?

— Приведи его сюда.

— Церкви не стало задолго до Кальвара, милый.

— Надобно ли принять меры предосторожности?

— Тогда спускался ли он в катакомбы? Говорил он хоть раз об этом — о незримом вампире?

— Какие?

— Кальвар! — фыркнул темноволосый юноша, совсем мальчик. Вряд ли он успел хоть раз воспользоваться бритвой, когда Элиза призвала его в свою свиту. — Великий Вампир Парижа. Этот точно мог!

— Завязать ему глаза, например?

Эшер взглянул на него с интересом.

— Зачем? Он увидит то, что я хочу, чтобы все видели, то есть что около меня одиннадцать тысяч храбрых воинов, которые горят нетерпением пролить кровь за парламент, Шотландию и Англию.

— Почему?

— А с ним что делать? — спросил Спитхед, указывая на рыбака, который во все время разговора стоял неподвижно, как человек, все видящий, но ничего не понимающий.

— Да, правда, — согласился Монк.

За спиной насмешливо отозвалась Гиацинта:

Он обратился к рыбаку:

— Потому что такие вещи в духе Великого Вампира Парижа.

— До свидания, любезный друг; я нашел тебе помещение. Дигби, отведите его. Не беспокойся, тебе сейчас же уплатят деньги.

— Он был слишком захвачен бытием, — медленно проговорила Элиза.

— Благодарю вас, милорд, — сказал рыбак.

Юноша с каштановыми волосами, Серж, изящно присел у ее ног.

Он поклонился и вышел вместе с Дигби.

— Мы все любим позабавиться при случае, — объяснил он с улыбкой, которую можно было бы назвать подкупающей, если бы не клыки. — Но Кальвар был слегка на этом помешан.

Пройдя шагов сто, он увидел своих товарищей. Они оживленно перешептывались и, казалось, боялись; он подал им знак, который несколько успокоил их.

— Не понимаю, — сказал Эшер.

— Эй, вы! — закричал он. — Ступайте-ка сюда! Генерал Монк так щедр, что платит нам за рыбу, и так добр, что обещает приют на ночь.

Пальцы Гиацинты коснулись его волос.

Рыбаки подошли к своему предводителю и в сопровождении Дигби двинулись к маркитантским палаткам, где им отвели квартиру.

— Ты бы понял при случае.

Дорогою рыбаки в темноте встретили солдата, который вел французского дворянина к генералу.

— Кальвар был тщеславен и хвастлив, — сказала Элиза, закрывая веер и похлопывая себя белыми перьями по белым пальцам. — Как и некоторые другие.

Дворянин ехал верхом, закутавшись в широкий плащ; поэтому рыбак не мог рассмотреть его, хотя и очень старался. А дворянин, не зная, что едет мимо соотечественников, не обратил на них никакого внимания.

— Взгляд ее на секунду остановился на Гиацинте. — Сидеть рядом со своей жертвой в оперной ложе, в кафе, в экипаже, чувствовать кровь сквозь кожу, оттягивать удовольствие… затем подкрепиться на стороне — просто для того, чтобы утолить жажду, и вновь вернуться к облюбованной жертве… — Она улыбнулась мечтательно; Эшер почувствовал, как шевельнулись за спиной вампиры и остро блеснули глаза Исидро.

Адъютант поместил гостей в довольно опрятной палатке, из которой выгнали ирландскую маркитантку. Она пошла искать где-нибудь приюта со своими шестью детьми. Перед палаткой развели большой огонь; он бросал красноватый отблеск на заросшие травою болотные воды, которые покрывал рябью свежий ветерок.

— Но Валентин сделал еще один шаг, и весьма опасный. Возможно, он жаждал власти, хотел творить собственных птенцов, хотя здесь, в Париже, он на это не осмеливался — здесь правлю я, а он подчинялся мне уже в силу того, что отдал мне свою жизнь в обмен на… жизнь вечную. Но я думаю, что рисковал он исключительно ради острых ощущений. Временами он намекал своим жертвам (особенно тем, кто находил это пикантным), что они флиртуют со смертью. Он чуть ли не соблазнял их этим, умея придать смерти извращенную притягательность. Я не могла ему этого позволить…

Разместив моряков, адъютант простился с ними и, уходя, сказал, что из палатки видна мачта их барки, качавшейся на волнах реки; стало быть, она еще не потонула. Это, видимо, очень обрадовало предводителя рыбаков.

— Опасная штука, — сказал юноша-вампир, стоящий справа от Эшера, — открыть кому-нибудь, кто мы и что мы, какая бы на то ни была причина.

— Он взбесился, когда я запретила ему это, — напомнила Элиза. — И взбесился, когда я запретила творить ему своих птенцов… какие бы он там доводы ни приводил. Но я думаю, что втайне он был даже рад этому.

XXIV. Сокровище

— Во всяком случае, — пробормотала Гиацинта, — те, кому он открылся, тоже надеялись победить.

Французский дворянин, о котором Спитхед докладывал Монку и который, с ног до головы закутанный в плащ, проехал пять минут назад мимо рыбака, выходящего из палатки генерала, миновал несколько караулов, даже не бросив на них взгляда, чтобы не показаться слишком любопытным. Согласно приказанию, его провели прямо в палатку генерала.

Что-то в ее голосе заставило Эшера вскинуть глаза. Ее рука, скользнув под его подбородком, запрокинула ему голову, и глаза их встретились. Под ее пальцами он чувствовал, как бьется кровь в его жилах. Гиацинта смотрела ему в глаза и улыбалась. На секунду у него перехватило дыхание при мысли, что, как бы ни был быстр дон Симон Исидро, он не успеет предотвратить удара Гиацинты.

Там он ждал Монка, который явился, сначала собрав сведения о приезжем от своих солдат и рассмотрев его лицо сквозь холщовую перегородку.

Голос Элизы был так мягок, словно она боялась нарушить какое-то хрупкое равновесие:

Должно быть, люди, сопровождавшие французского дворянина, рассказали генералу о его скромности. Поэтому прием, оказанный французу Монком, сразу показался незнакомцу лучшим, чем можно было ожидать в такое тревожное время со стороны столь недоверчивого человека, как Монк. Однако, очутившись лицом к лицу с незнакомцем, генерал, по своему обыкновению, устремил на него пристальный взгляд. Тот выдержал испытание без всякого смущения и страха.

— Оставь его.

Через несколько секунд генерал показал жестом, что ждет.

— Милорд, — сказал незнакомец на чистом английском языке, — я просил свидания с вами по чрезвычайно важному делу.

Эшер видел, что насмешливая улыбка Гиацинты сделалась шире, и почувствовал горлом касание ее острых коготков.

— Сударь, — ответил Монк по-французски, — вы француз, а между тем превосходно говорите на нашем языке. Прошу извинить меня, если предложу вам не совсем скромный вопрос: говорите ли вы так же чисто по-французски?

Невольно он схватил ее за руку, сжал. С тем же успехом можно было пытаться вырвать из земли корень дерева. Но рука вампирши вдруг ускользнула из его пальцев, как струйка воды, и Гиацинта, улыбаясь в лицо ему лениво и насмешливо, отступила от кресла. Он смотрел некоторое время ей в глаза, затем нарочито замедленно повернулся к Элизе.

— Нет ничего удивительного, милорд, что я свободно говорю по-английски: в юности я долго жил в Англии, а потом еще два раза приезжал сюда.

Слова эти были сказаны на чистейшем французском языке, сразу выдававшем в говорившем уроженца Турени.

— Так вы не верите, что Кальвар мог искать этого… самого древнего парижского вампира?

— А в какой части Англии живали вы, милостивый государь?

Снова раздраженный щелчок веера. Глаза Элизы были устремлены почему-то не на Эшера, а на Гиацинту.

— В молодости я жил в Лондоне, милорд. Потом, в тысяча шестьсот тридцать пятом году, я ездил для своего удовольствия в Шотландию. А в тысяча шестьсот сорок восьмом году я жил несколько времени в Ньюкасле, в монастыре, сады которого заняты теперь вашей армией.

— Прошу извинить меня, сударь, но эти вопросы с моей стороны понятны.

— Милорд, меня бы удивило, если бы они не были мне заданы.

— Самый древний парижский вампир — это я, мсье профессор, — объявила она решительно. — Других нет и не было в течение многих и многих лет. И во всяком случае, вы… и другие… — ее взгляд перебежал от Гиацинты к Исидро, который к тому времени переместился по эту сторону дивана, чтобы быть поближе к Эшеру, — …могли бы вспомнить старый закон, которому подчинялись и подчиняются все: тот не вампир, кто способен убить вампира. И тот не вампир… — прищурившись, она взглянула на Эшера, затем снова на стройного изящного испанца, стоящего рядом с ней, — …кто выдает места охоты вампиров, места их укрытий и сам факт их существования людям.

— Теперь, сударь, скажите, чего вы хотите от меня?

— Сейчас, милорд. Но одни ли мы здесь?

Исидро склонил голову, его бледные волосы упали паутинчато на серый бархат воротника.

— Совершенно одни — разумеется, кроме караульного.

С этими словами Монк приподнял полотнище палатки и показал гостю часового, который стоял в десяти шагах и по первому зову мог явиться на помощь.

— Не бойтесь, госпожа. Законы я помню. — Его пальцы сомкнулись, как наручник, на запястье Эшера и повлекли к выходу.

— В таком случае, — сказал дворянин столь спокойно, как если бы он с давних пор был в дружеских отношениях с генералом, — ничто не мешает мне переговорить с вами, потому что я считаю вас порядочным человеком. Тайна, которую я сообщу вам, покажет, какое глубокое уважение я чувствую к вам, милорд.

Монк, удивленный такой речью, которая как бы устанавливала равенство между ним и незнакомцем, поднял на собеседника проницательный взгляд и произнес с иронией, заметной только по интонации его голоса, так как ни один мускул его лица не дрогнул:

— Благодарю вас, сударь. Но позвольте узнать, кто вы?

— Я уже назвал свое имя вашему сержанту, милорд.

Глава 12

— Извините его, он шотландец и с трудом запоминает имена.

— Меня зовут граф де Ла Фер, — ответил Атос с поклоном.

— Она испугана, — чуть погодя сказал Эшер. — И не потому, что оказалась в скверной компании, — добавил он, вспомнив касание холодных пальчиков Гиацинты. — У вампиров все мастера такие нервные, когда речь заходит об их власти?

— Граф де Ла Фер! — повторил Монк, видимо, стараясь припомнить. — Извините, сударь, но, мне кажется, я в первый раз слышу это имя. Занимаете вы какую-нибудь должность при французском дворе?

— Нет. Я просто дворянин.

— Не все.

— И не имеете отличий?

— Король Карл Первый пожаловал меня в кавалеры ордена Подвязки. А королева Анна Австрийская наградила лентою ордена Святого Духа. Больше у меня нет ничего, милостивый государь.

— Орден Подвязки! Орден Святого Духа! Вы кавалер обоих этих орденов?

Грохот копыт и колес по дереву и асфальту удалялся, пока не смолк в ночи. На углу еще слышались голоса из маленького кафе, но в целом район Монруж был тих. Он разительно отличался и от обветшалого великолепия особняков Маре, и от чумазых трущоб, среди которых он располагался. Здесь стояли высокие закопченные серовато-коричневые — словом, типично парижские дома; ставни убогих магазинов были закрыты, равно как и окна верхних этажей; свет пробивался в щелки лишь на некоторых чердаках, где еще работали слуги. На асфальтовом покрытии шаги дона Симона не производили ни малейшего шума, а голос был не громче бормотания ветра в листве:

— Да.

— Но по какому случаю вы ими награждены?

— Во многом это зависит от города и от личности. Трудность положения Элизы в том, что она лишь немногим старше своего выводка и слишком мало была вампиром, прежде чем стать госпожой Парижа. Кроме того, она крайне неудачно выбирает птенцов.

— За услуги, оказанные их величествам.

Монк с удивлением посмотрел на человека, который казался ему одновременно простым и величественным. Потом, как бы отказавшись от попытки разгадать тайну этого величия и простоты, о которой умалчивал незнакомец, он продолжал:

— Вы полагаете, Кальвар искал контакта с вампиром церкви Невинных Младенцев, борясь за власть с Элизой?

— Так это вы приезжали вчера на аванпосты?

— Да, и меня не пропустили.

— Подозреваю, что так. — дон Симон остановился перед неприметной дверью. Центральный вход в катакомбы выходил на плас Денфер-Рошеро, но там было слишком оживленное движение — грохот фиакров долетал временами даже до этой безлюдной улочки. Луна ушла. Небо над печными трубами было цвета сажи.

— Многие генералы никого не впускают в лагерь, особенно накануне возможного сражения. Но я поступаю иначе. Всякое предупреждение мне полезно. Любая опасность послана мне богом, и я взвешиваю ее, сравнивая с силою, дарованною мне им. Вчера вас не приняли только потому, что у меня был военный совет. Сегодня я свободен и готов вас выслушать.

— Элиза, несомненно, убеждена в этом, — продолжал испанец. — Вы, наверное, обратили внимание: ее особенно разозлило то, что птенцы (в частности эта Гиацинта, которая, я полагаю, в дальнейшем окончательно отобьется от рук) тоже готовы принять такую точку зрения. Существуй он, этот вампир церкви Невинных Младенцев, его власть была бы несравнимо большей, чем власть Элизы или даже любого из нас.

— Очень хорошо, милорд, что вы меня приняли, тем более что дело мое не имеет никакого отношения ни к сражению, которое вы намерены дать генералу Ламберту, ни к вашему лагерю. В том порукой то, что я отвернулся, не желая видеть ваших солдат, и закрыл глаза, чтобы не иметь возможности сосчитать ваши палатки.

— Фактически — дневной охотник?

— Так говорите же, сударь.

— Я уже имел честь сказать вам, милорд, что я жил в Ньюкасле во времена Карла Первого, когда покойный король был предан в руки Кромвеля шотландцами.

Дон Симон не ответил. Казалось, он был погружен в раздумья, и Эшер дорого бы заплатил, чтобы узнать, как звучит для вампира эта тихая ночь. Вслушивается ли он сейчас в дыхание людей, спящих во вздымающихся вокруг домах, или его сверхъестественный разум различает даже оттенки их сновидений? Наконец вампир сделал знак; Эшер еще раз оглядел пустынную улицу и, достав отмычку, приступил к работе.

— Знаю, — холодно произнес Монк.

— В то время я имел при себе значительную сумму денег золотом и накануне сражения, предчувствуя то, что случилось на другой день, спрятал их в большом погребе Ньюкаслского монастыря, в башне, верхушку которой, освещенную луной, вы видите отсюда. Сокровище мое спрятано там, и я пришел просить, чтобы вы позволили мне взять его, прежде чем мина или что-нибудь другое разрушит здание и раскидает мое золото или обнаружит его и им завладеют солдаты.

— Ночной сторож сидит в конторе у противоположного входа, — пробормотал вампир, причем звук возник скорее в мозгу Эшера, нежели в ушах.

Монк знал людей. По лицу графа он прочитал его энергию, ум и осторожность. Поэтому лишь благородной доверчивости мог он приписать поступок французского вельможи, и это глубоко тронуло его.

— Сударь, — сказал он, — вы в самом деле не ошиблись во мне. Но так ли велико ваше сокровище, чтобы подвергаться ради него опасности? Уверены ли вы, что оно еще на прежнем месте?

— Спит, без сомнения, и вряд ли помешает.

— Оно там, без сомнения.

— Хорошо, на один вопрос вы ответили. Теперь другой… Я спросил у вас: так ли велико сокровище, чтобы подвергаться опасности ради него?

Дверь уступила осторожному нажиму. Эшер спрятал отмычку и предоставил Исидро первому проникнуть в тесный вестибюль — единственное помещение парижских катакомб, располагающееся выше уровня земли. Послышался тихий скрип дверной петли, приглушенный шорох, затем чиркнула спичка — Исидро нашел фонарь охранника. Эшер переступил порог и закрыл за собой входную дверь.

— Да, очень велико, милорд; я спрятал на миллион золота в двух бочонках.

— Миллион! — вскричал Монк, с которого Атос не спускал долгого пристального взгляда.

Помещение с обшарпанной конторкой перед железной решеткой, отгораживающей дальний угол, было тесновато даже для двоих. Фонарь стоял на краю конторки, освещая лишь тонкие, как у скелета, руки Исидро, разбирающиеся с нанизанными на обруч ключами.

К генералу вернулась вся его прежняя недоверчивость. «Этот человек хочет обмануть меня», — подумал он.

— Так вы хотите, — сказал он громко, — взять эти деньги?

— Хорошо знают дело французы, — пробормотал вампир. — Вот карта подземных переходов, но все же постарайтесь держаться поближе.

— Если вы позволите, сегодня же вечером; и по соображениям, о которых я вам говорил.

— Но, сударь, — возразил Монк, — генерал Ламберт стоит не далее меня от аббатства, в котором хранятся ваши деньги. Почему же вы не обратились к нему?

— Я могу ориентироваться по свету фонаря, — заметил Эшер, принимая захватанную, грязную карту.

— Потому, что в важных делах надо больше всего доверять своему инстинкту. Генерал Ламберт не внушает мне такого доверия, как вы.

— Хорошо. Я дам вам возможность отыскать деньги, если только они остались на прежнем месте; ведь, может быть, их там уже нет. С тысяча шестьсот сорок восьмого года прошло двенадцать лет, случилось немало событий.

Исидро приостановился, отпирая решетку.

Монк умышленно настаивал на этом, ему хотелось убедиться, не воспользуется ли французский дворянин предлогом, чтобы отказаться от поисков. Но Атос и бровью не повел.

— Уверяю вас, милорд, — произнес он твердым голосом, — я вполне убежден, что оба бочонка стоят на прежнем месте и не переменили хозяина.

— Я имел в виду другое.

Этот ответ избавил Монка от одного подозрения, но внушил другое.

— То есть вы полагаете, что он действительно здесь? — тихо спросил Эшер, придерживаясь за стену, чтобы не оскользнуться на узких ступенях. — Что он здесь до сих пор?

Француз, вероятно, подослан, чтобы соблазнить защитника парламента; бочонки с золотом — пустая выдумка; может быть, этой выдумкой хотели пробудить в генерале корыстолюбие. Золота, наверное, не было. Монк хотел уличить французского дворянина во лжи и коварстве и извлечь пользу из ловушки, расставленной ему врагами. Обдумав все это, Монк сказал гостю:

— Надеюсь, вы не откажетесь разделить со мной ужин?

— Чисто логическое заключение. Как заметила Элиза, в сточных трубах постоянная сырость. А известно, что, чем старше вампир, тем больше его донимают боли в суставах. Старейшие вампиры Парижа, с которыми я когда-то встречался, Луи де Бельер-Фонтаж и Мари-Тереза де Сен-Аруа, — все они страдали от этого. Луи был придворным Анри Третьего, одним из его затянутых в кружева тигров, я знал этого человека долгие годы. Не думаю, что он примирился с тем, как Король-Солнце приручил аристократов. Он называл их Les fruits de Limoges — много лоска и мало сока. И все же он был испуган, покидая Версаль. Он был стар, стар и утомлен, когда я видел его в последний раз. Его донимала боль в суставах, он боялся выйти из убежища, охотился все меньше и меньше, пил бычью кровь, воровал цыплят, пользовался остатками черной мессы. Неудивительно, что вскоре он был выслежен и убит.

— Охотно, — отвечал Атос, кланяясь. — Вы делаете мне честь, которой я считаю себя достойным, потому что чувствую к вам особенное расположение.

— Прошу быть снисходительным: поваров у меня мало, да и те очень плохи, а мой провиантмейстер вернулся с пустыми руками. Если бы в лагерь случайно не забрел французский рыбак, генерал Монк лег бы сегодня спать без ужина. У меня есть рыба — свежая, если верить поставщику.

— Когда это случилось?

— Милорд, я хочу только иметь удовольствие провести с вами несколько лишних минут.

После обмена этими учтивостями, во время которых Монк не забывал об осторожности, подали ужин или то, что должно было заменить таковой. Монк пригласил графа де Ла Фер сесть за стол и занял место против него.

— Во время одного из скандалов с ведьмами в правление Короля-Солнце.

Блюдо с отварной рыбою, предложенное двум знаменитым собеседникам, способно было удовлетворить голодные желудки, но не взыскательный вкус.

Ужиная и запивая рыбу плохим элем, Монк выслушал рассказ о последних событиях Фронды, о примирении принца Конде с королем, о предстоящем браке Людовика с инфантой Марией-Терезией.

— Дон Симон приостановился на нижней ступеньке лестницы, вслушиваясь в темноту.

Но он не спросил, а Атос ни слова не сказал о политических интересах, которые в то время соединяли или, что будет точнее, разъединяли Англию, Францию и Голландию.

— Если убийца, которого мы ищем, и впрямь существует, — пробормотал Эшер, и эхо прозвучало так, словно все похороненные здесь повторили шепотом его слова, — то он сейчас наверняка в Лондоне.

Глядя на Атоса и слушая его, Монк решил, что он не может быть ни убийцей, ни шпионом. Но вместе с тем в Атосе было столько тонкости ума и твердости, что Монк принял его за заговорщика.

Когда они встали из-за стола, Монк спросил:

Исидро еле заметно качнул головой.

— Так вы серьезно верите в ваше сокровище?

— Вполне серьезно.

— Я думаю, вы правы. — Голос его был подобен дуновению сквозняка из дальних тоннелей. — Я никого здесь не чувствую. Ни людей, ни вампиров, ни призраков. Только слабый резонанс от самих костей. — Он поднял фонарь повыше: свет позолотил влажные стены, мокрую гальку, грязь под ногами. Дальше все тонуло в подземном мраке. — Тем не менее держитесь поближе. Галереи пересекаются и ветвятся, сбиться с пути легко.

— И думаете, что нашли бы место?

— Сразу же.

Как призраки в кошмарном сне, они двинулись в темноту.

— Если так, я из любопытства готов пойти с вами. Да мне и необходимо проводить вас. Вам невозможно проехать через лагерь без меня или без одного из моих офицеров.

— Генерал, я не допустил бы, чтобы вы так себя утруждали, если бы не нуждался в вашем присутствии; признаюсь, оно не только лестно, но и необходимо для меня, и потому я принимаю ваше предложение.

Голые штреки древних гипсовых копей под Монружем, затем прорубленные в камне черные тоннели, чьи стены, казалось, давят и душат. Следуя за стройным силуэтом Исидро, Эшер то и дело касался волосами потолков, закопченных свечами туристов.

— Нужно ли брать солдат? — спросил Монк.

— Я думаю, что это бесполезно, если вам они не нужны. Два человека и лошадь, вот и все, что понадобится для перевозки обоих бочонков на фелуку, которая привезла меня сюда.

— Но придется копать землю, разбивать камни. Вы, вероятно, не захотите сами работать, не так ли?

Постоянно попадались столбы, выдерживающие чудовищный вес верхних слоев земли, улиц и зданий, и воображение тут же задавало вопрос: что будет, если потолок сейчас рухнет? Иногда свет проваливался в ответвляющиеся тоннели или вспыхивал в лужицах не более дюйма глубиной.

— Не нужно ни рыть землю, ни разбивать камни. Сокровище спрятано в монастырском склепе. Под плитой с железным кольцом скрыта лесенка в четыре ступеньки; там и лежат оба бочонка рядом, залитые гипсом в виде гроба. А плиту можно узнать по надписи на ней. Раз все между нами основано на доверии, я не стану скрывать от вас и скажу вам самую надпись:

Эшеру подумалось вдруг, что в этом царстве смерти он — единственный живой человек. А тот, кто идет рядом с ним, вслушиваясь в темноту, — мертв вот уже три с половиной столетия. Тот же, кого они ищут, умер чуть ли не шесть веков назад.


Hiс jacet venerabilis Petrus Guillelmus Scott, Canon. Ho-norab. Conventus Novi Castelli. Obiit quarta et decima die. Feb. Ann. Dom. MCCVIII. Requiescat in pace.7


Монк слушал с напряженным вниманием. Он удивлялся не то изумительному лукавству этого человека и замечательному искусству, с каким он играл свою роль, не то прямодушию, с которым он излагал свою просьбу. Ведь дело шло о миллионе. Надо было взять этот миллион у солдат, которые могли счесть это воровством и, не задумываясь, покончили бы с похитителем ударом кинжала.

Если он, конечно, вообще существует.

— Хорошо, — сказал он, — я пойду вместе с вами. Приключение кажется мне таким чудесным, что я хочу сам нести вам факел.

Он прицепил коротенькую шпагу и засунул за пояс пистолет; при этом движении он нарочно распахнул камзол и показал стальную кольчугу, которая защищала его от кинжалов наемных убийц. Потом он взял в левую руку шотландский дирк[*], повернулся к Атосу и спросил:

Призрак, в которого верят мертвые.

— Я готов, а вы?

Атос, в противоположность Монку, отвязал свой кинжал и положил на стол; расстегнул перевязь и положил шпагу возле кинжала; и, распахнув камзол, точно в поисках носового платка, показал под тонкой батистовой рубашкой голую грудь, ничем не защищенную.

— Ясно, что убийств среди парижских вампиров не было. — Эхо снова разбежалось по ветвящимся коридорам. — Почему ему понадобилось преследовать именно Кальвара?

«Вот удивительный человек! — подумал Монк. — У него нет оружия, но там, верно, есть засада».

— Генерал, — сказал Атос, словно угадав мысль Монка, — вы хотите, чтобы мы были одни? Но великий полководец никогда не должен неосторожно подвергать себя риску. Сейчас темно, переход через болото небезопасен, возьмите конвой.

— Может быть, Кальвар рассказал ему слишком многое. — Исидро задержался, чтобы обозначить меловую стрелку на стене, и двинулся дальше. — Кальвар хотел стать мастером вампиров. Если он действительно беседовал с вампиром церкви Невинных Младенцев, то мог оскорбить его своим стремлением к единоличной власти. Мы не знаем, когда они встретились. Кальвар мог покинуть Париж, именно спасаясь от этого вампира, а вовсе не потому, что его планам препятствовала Элиза. Не следует сбрасывать со счетов и то, что Кальвар был протестант. Сотню лет назад я бы, например, ни за что вас не нанял, если бы заподозрил в вас хоть какую-то склонность к этой ереси.

— Вы правы, — согласился Монк. И закричал: — Дигби!

Вошел адъютант.

— Пятьдесят человек со шпагами и мушкетами! — И он взглянул на Атоса.

— С такими взглядами вы могли бы получить государственную должность в Ирландии. — Эшер усмехнулся. — Но это, однако, никак не объясняет, зачем ему понадобилось убивать в Лондоне знакомых Кальвара.

Тот ответил:

— Это слишком мало, если есть опасность, и слишком много, если ее нет.

— Если мы найдем его логово, — мягко сказал вампир, — многие вопросы прояснятся немедленно.

— Ну, так я пойду один, — усмехнулся Монк. — Дигби, мне никого не нужно. Пойдемте, сударь.

Впереди во мраке блеснуло что-то белое. Колонны? Они подошли ближе, и белые пятна оказались беленым порталом вырезанных в камне ворот. Над перемычкой черными буквами на белом фоне было выведено:

ОСТАНОВИСЬ! ЗДЕСЬ ЦАРСТВО СМЕРТИ.

XXV. Болото

За воротами лежали кости.

Выйдя из лагеря по направлению к берегу реки, Атос и Монк пошли той дорогой, которой Дигби провел рыбаков от Твида до лагеря.

Катакомбы были склепом Парижа. Содержимое всех древних кладбищ города было когда-то перенесено сюда, кости аккуратно сложены в ужасающие хребты шестифутовой высоты, как хворост для гигантского костра. Коричневые, блестящие, кости пропадали во тьме перекрестных тоннелей; глазницы черепов, казалось. Провожали свет фонаря; челюсти ухмылялись вслед. Аристократы, обезглавленные во время террора, мусорщики, монахи, короли из династии Меровингов — все они были здесь, сравнявшись друг с другом в чудовищной демократии.

Вид этих мест, перемены, происшедшие здесь по воле людей, сильно подействовали на воображение впечатлительного Атоса. Все его внимание было приковано к этим пустынным местам. А все внимание Монка — к Атосу.

«И впрямь царство смерти», — подумал Эшер. Они миновали алтарь, выкрашенный так же, как и ворота, белой и черной краской. Перед грудами костей иногда встречались таблички, объявляющие, с какого кладбища были вывезены останки, или напоминающие туристам (на французском и на латыни) о том, что и они со временем обратятся в прах.

Атос шел, задумавшись и вздыхая, то поднимая глаза к небу, то устремляя их в землю.

Дигби, встревоженный последним приказанием генерала и особенно голосом, каким оно было отдано, прошел шагов двадцать за ночными пешеходами. Но генерал обернулся, точно удивляясь, почему не исполняют его приказаний, и адъютант, поняв свою нескромность, вернулся в палатку.

Будучи англичанином, Эшер был бы счастлив сделать вид, что эта тяга к ужасу есть черта национального французского характера, однако ему было доподлинно известно, что его соотечественники приходят сюда целыми стадами. Следуя за доном Симоном, углубляющимся все дальше и дальше в черные тоннели, останавливаясь лишь затем, чтобы пометить мелом новую стрелку, он чувствовал чудовищную притягательность этих подземелий, болезненный соблазн гамлетовского раздумья над этими безымянными останками.

Он решил, что генерал хочет тайно осмотреть лагерь, как обыкновенно делают все опытные полководцы перед решительным сражением.

Дигби старался объяснить себе присутствие Атоса, как обычно объясняют себе подчиненные таинственные поступки своих начальников. Он принимал Атоса за шпиона, доставившего генералу сведения.

Интересно, сколь многим из этих коричневых черепов его спутник мог бы сказать: «Я знал его…»

Минут десять шли они между палатками и караулами, которых было очень много около штаб-квартиры. Потом Монк вышел на мощенную щебнем дорогу, которая разделялась на три ветви. Левая ветвь вела к реке, средняя — через болото к Ньюкаслскому аббатству, а правая тянулась вдоль передовых линий лагеря Монка, наиболее близких к армии Ламберта. За рекою находился передовой пост армии Монка, наблюдавший за передвижениями неприятеля; он состоял из ста пятидесяти шотландцев. Они пересекли Твид вплавь и в случае атаки должны были снова переплыть реку по сигналу тревоги; но так как в тех местах не было моста и поскольку солдаты Ламберта так же мало стремились бросаться в воду, как и солдаты Монка, последний не ждал особых осложнений с этой стороны.

На этом берегу реки, шагах в пятидесяти от старинного аббатства, рыбаки получили пристанище среди бесчисленного множества маленьких палаток, поставленных солдатами соседних кланов, которые привели с собою своих жен и детей.

Вереница мыслей вывела Эшера на несколько неожиданную тему, и он спросил: — Вы никогда не заказывали свой портрет?

Весь этот беспорядок при свете луны являл захватывающую картину; полумрак облагораживал каждую мелочь, и свет, этот льстец, что льнет лишь к гладкой стороне вещей, отыскивал на каждом заржавленном мушкете еще нетронутое местечко и на каждом лоскутке материи — самый белый и чистый кусочек.

Вампир окинул взглядом горы костей чуть ли не в человеческий рост, сваленные у стен, и кивнул, не выразив удивления.

По темному полю, освещенному двойным светом — серебристыми лучами луны и красноватыми отблесками потухающих костров, Монк вместе с Атосом подошел к перекрестку трех дорог. Тут он остановился и, обращаясь к своему спутнику, спросил:

— Сударь, узнаете вы дорогу?

— Только однажды, — сказал он. — Как раз перед тем, как я покинул Испанию. Я никогда не посылал за ним, поскольку портрет вышел непохожий и довольно безобразный — Ренессанс в ту пору до Мадрида еще не добрался. А позже — согласитесь, было бы несколько затруднительно позировать ночью и при свечах.

— Если я не ошибаюсь, генерал, средняя дорога ведет прямо в аббатство.

— Именно так; но нам понадобится огонь, когда мы войдем в подземелье.

Они шли дальше; одна тьма сменялась другой.

Монк обернулся.

— Кажется, Дигби шел за нами, — сказал он. — Тем лучше: он достанет нам огня.

Свет фонаря упал на секунду в жерло очередного тоннеля, и Эшер остановился. В тот же миг выяснилось, что шедший на шаг впереди Исидро уже стоит, повернувшись к нему лицом. Вампир, как оказалось, следил за ним не менее внимательно, чем недавно в отеле Монтадор.

— Да, генерал, какой-то человек, вон там, уже давно идет следом за нами.

— Дигби! — крикнул Монк. — Дигби! Подите-ка сюда.

Эшер молча взял фонарь и направил луч в тоннель, сам еще не зная, не показалось ли ему то, что он увидел.

Но тень, вместо того чтобы повиноваться, отскочила как будто с удивлением, нагнулась и исчезла слева, на дороге, которая вела к тому месту, где ночевали рыбаки.

— Очевидно, это не Дигби, — проговорил Монк.

Ему не показалось.

Оба следили глазами за тенью, пока она не пропала. Но человек, бродящий в одиннадцать часов в лагере, где стоят десять тысяч солдат, — вещь не удивительная; Монк и Атос не придали этому значения.

— Однако нам непременно нужен огонь, факел или что-нибудь в этом роде; иначе мы не будем знать, куда идти. Поищем, — предложил Монк.

Дон Симон стоял рядом, недоверчиво выгнув изящно очерченные брови. Эшер потряс головой, озадаченный не менее своего спутника. Затем медленно двинулся в узкий каменный коридор.

— Генерал, первый встречный солдат посветит нам.

— Нет, — сказал Монк, желая узнать, нет ли сговора у графа де Ла Фер с рыбаками. — Нет, проще взять одного из тех французских рыбаков, которые сегодня привезли мне рыбу. Они уезжают завтра, значит, лучше сохранят тайну. Если в шотландской армии разнесется слух, что в Ньюкаслском аббатстве находят сокровища, то мои горцы вообразят, что под каждой плитой лежит по миллиону, и не оставят камня на камне.

Если везде в катакомбах кости тянулись аккуратными насыпями, то здесь порядок был нарушен. Кости лежали, рассеянные по полу, иногда собирались в пригорки, словно хворост, сложенный для костра. Под подошвами захрустело. Впервые (на памяти Эшера) шаги Исидро не были бесшумны. Затем пол снова очистился, и Эшер моргнул, пораженный новой картиной.