— Но вы не могли один тащить три чемодана, — возражает Эми.
— Я взял два. А третью сумку взяла та женщина, водитель.
— И что это была за сумка?
— Большая кожаная. Коричневая. На вид дорогая.
Двести тысяч долларов! И такие деньги целый день лежали без присмотра под моей кроватью. Любой мог их отсюда унести! Я назвал ее дурой, а она со смехом ответила, что над глупостью даже боги не властны. И добавила: в самом деле, ну кто же станет в Рождество искать чемодан с деньгами под больничной койкой?
— Вроде этой? — спрашивает Эми и показывает Ферди фотографию сумки, найденной на яхте, где убили Эндрю Фэрбенкса. Сумки с деньгами.
— Ты думаешь, ты мне не по карману, — говорила она уверенно, не допуская ни тени сомнений. Сомнений и не было. Я кивнул, а она заявила: — Теперь я готова получить свой подарок!
— Точно такая и была, — кивает Ферди.
Я уже несколько недель придумывал дюжины разных версии своей поздравительной речи, точно школьник, готовящийся пригласить понравившуюся девочку на танцы, но теперь, когда момент настал, испытывал лишь неуверенность. Робость. Смущение. Мне хотелось бы говорить учтиво, однако, совсем как школьник, я будто язык проглотил. Слишком поздно, никуда не деться, и я понимал, что мои подарки — их было три — слишком уж личные. Слишком глупые. Многие часы усилий прошли напрасно: и как это я настолько зарвался, почему вообще посмел делать такие подарки? Марианн Энгел сочтет их детскими, подумает, что я слишком прямолинеен или слишком туп. Мне хотелось, чтобы в комнату ударила молния, чтобы гром поразил прикроватную тумбочку, в которой были спрятаны эти глупейшие дары.
Впервые за всю дорогу Стив поднимает голову.
Я написал для Марианн Энгел три стихотворения. Змея в спине смеялась над моими заносчивыми попытками.
— Тот же водитель и та же сумка.
Эми кивает. Уже кое-что. Реестр компаний с таким не справится. Они имеют дело с настоящей убийцей и настоящей сумкой с деньгами.
Стихи я писал всю жизнь, но никогда и никому их не показывал. Я прятал свои письмена, и сам прятался за тайными этими надписями — лишь тот, кто не в силах вынести настоящую жизнь, станет придумывать и прятаться в другом мире. Иногда, в минуту осознания, что я не мог бы перестать писать, пусть даже захотел бы, по спине бегут мурашки неловкости — так бывает в общественной уборной, когда кто-то облегчается слишком близко от тебя.
— Вот видите, не зря прилетели, — произносит Рози.
Иногда мне кажется, что в любой писанине есть что-то немужское, однако поэзия — худший вариант. В припадках кокаиновой паранойи я, бывало, сжигал свои поэтические тетради и смотрел, как корчатся горящие страницы, слой за слоем, как пламя вздымает в воздух серые снежинки пепла. И пепельные слова мои вздымались к небесам, и было приятно знать, что внутреннее мое «я» снова свободно: команда лучших судмедэкспертов ФБР уже не смогла бы вновь собрать воедино все мои чувства. Я прятал в буквах самые искренние свои переживания, а замечательней всего было то, что я мог испепелить их за одну секунду.
— А вы кино снимаете, да? — спрашивает Ферди. — Сценарий пишете? К нам много кинозвезд приезжает. Сталлоне, например. Он все удивлялся, что его никто не узнает, а меня узнают все!
— Мы просто туристы, — отвечает Стив.
Завлечь женщину в постель было не опасно, ведь слова мои растворялись, едва слетая с губ; написать стихи для женщины — как будто изготовить оружие, которым однажды она меня убьет. Показать свои стихи — значит, выпустить их во Вселенную навечно — они в любой миг могут вернуться и отомстить.
— Туристы, которые ценят анонимность, — уточняет Эми. — Если кто-то будет спрашивать про нас, вы нас не видели.
Вот так я все и просрал. Рождество. Я прикован к больничной койке и должен вручить свой подарок Марианн Энгел, а запасного подарка нет. Лишь инфантильные каракули, запятнавшие белизну бумаги. Слова мои были египетскими иероглифами до обнаружения Розеттского камня; слова, точно раненые солдаты, ковыляли домой, опустив ружья, потерпев поражение; слова мои были как рыбы без воды, безумно бьющиеся в сетях, вытрясаемые на дно рыбацкой лодки, опадающие, точно скользкая гора, пытающаяся стать равниной.
— Я никогда не рассказываю, кого вез, — отвечает Ферди. — Ваша тайна в надежных руках.
Слова мои были, и есть до сих пор, недостойны Марианн Энгел.
— Но вы только что рассказали нам про Сталлоне, — ухмыляется Рози.
Но выбора не осталось; я открыл тумбочку и — лузер — нацепил неубедительную маску храбрости на воображаемое для нее место. Я выудил три листочка бумаги, закрыл глаза и протянул стихотворения Марианн Энгел, надеясь, что они рассыплются в прах прямо у меня в пальцах.
— Да, — отвечает Ферди. — Но это же Сталлоне. При всем уважении к вам троим.
— Прочитай мне, — попросила она.
— А если кто-то будет интересоваться Беллой Санчес, сообщите мне, пожалуйста. Я дам вам свой номер, — говорит Стив.
Я запротестовал. Это же стихи, а мой голос падает, точно в жуткую пропасть. Огненный зверь ворвался в мою глотку, оставив лишь заржавленные струны на поломанной гитаре. Мой голос грандиозно не годился — и не годится — для поэзии.
— Так точно, босс, — отвечает Ферди. — Да, ей очень повезло, этой Белле. Не встань у них на пути это дерево, они рухнули бы в пропасть. Могли бы умереть. Повезло, говорю же.
— Прочитай мне.
— Можно и так сказать, — замечает Рози.
С тех пор прошло много лет. Вы держите в руках эту книгу, а следовательно, я уже преодолел свой страх; следовательно, уже не боюсь показать написанное слово. Но три стихотворения, что я читал под Рождество для Марианн Энгел, не попадут на эти страницы. У вас и так уж набралось довольно против меня улик.
— Ладно, — говорит Ферди, — последний километр остался. Пристегивайтесь, будут кочки.
Когда я закончил, Марианн Энгел забралась ко мне в постель.
Рози восторженно хлопает в ладоши.
— Это было замечательно! Спасибо! А теперь я расскажу тебе о нашей первой встрече.
Эми видит, что Стив снова уткнулся в телефон. Она берет его за руку.
— Можешь и дальше притворяться, что читаешь почту. Но знай: я не позволю, чтобы с тобой что-то случилось.
Стив смотрит на экран.
Глава 12
— Я не притворяюсь. Письмо из полиции Хэмпшира.
— Новости про Джеффа? — спрашивает Эми. Джефф по-прежнему не выходил на связь.
Итак… С тех пор как я начала изучать писания Мейстера Экхарта, образ моих мыслей изменился — не слишком сильно, однако вполне ощутимо. Наконец я стала понимать, что имела в виду матушка Кристина, говоря о тварной сущности натуры, которую надо отринуть, чтобы приблизиться к предвечному. Книгу я прятала — ведь сестры вроде Гертруды ни за что не стали бы даже вникать в радикальные идеи Мейстера Экхарта. И хотя катализатором послужил Экхарт, задавать вопросы меня заставил совсем другой человек. После смерти одной из самых старых монахинь, Гертруда поручила ее обязанности мне. Обязанности эти включали и переговоры с торговцами, снабжавшими нас пергаментом.
— Кровь в машине, — отвечает Стив. — Она принадлежала Джеффу. Сверили с образцом в личном деле из офиса. И крови было много.
— Как интересно, — откликается Ферди.
Пергаментных дел мастер был грубее остальных знакомых мне мужчин, однако мы на удивление хорошо поладили. Он первым делом попросил молиться за него — дескать, так поступала предыдущая монахиня, — а я впервые получила урок на тему «Рука руку моет». Если я стану молиться, он сделает скидку для монастыря. Он признал, что грешен, но добавил с лукавой улыбкой: «На индульгенции себе я пока не нагрешил».
Стив читает дальше.
Пергаментных дел мастер любил поговорить обо всем на свете и поражал меня политической подкованностью — впрочем, вероятно, только потому, что я не слыхала прежде подобных сетований, ведь я не ходила по окрестным тавернам. Мы встречались каждый месяц, и я узнавала, чем живет Германия, сокрытая от меня монастырскими стенами. Папа Иоанн боролся с Людовиком Баварским. Повсюду разгорались войны, и местные дворяне стали прибегать к услугам отрядов наемников, называемых кондотьерами — от слова «condotta» (языковое чутье подсказало мне, что заимствование — из итальянского). Смертью торговали за деньги, совершенно без всякой идеологической или религиозной подоплеки, и мне это казалось отвратительным до тошноты. Я не понимала, как можно творить подобное, а торговец пергаментом лишь пожимал плечами: дескать, так повсюду происходит.
— Пишут, что он наверняка мертв.
Гертруда заставляла нас допоздна работать в скриптории, мы корпели над «Die Gertrud Bibel», и усилия наши обещали увенчаться успехом. Несмотря на Гертрудино кропотливое внимание к деталям и наши прочие дела, мы понимали: еще несколько лет — и книга будет готова. Гертруда была стара, но я чувствовала: до светлого дня она дотянет. Ведь она строила из себя такую святошу, что бросила бы вызов и самому Христу, отважься он прибрать ее до окончания работы.
— Люди часто погибают в машинах, — комментирует Ферди, обернувшись к Стиву и кивая.
Однажды поздним вечером, похожим на любой другой, в скриптории зашептали, что в монастырь прибыли двое: один с жуткими ожогами. «Как будто он бился с Врагом!» Это было очень интересно, однако меня ждала работа.
На следующее утро меня разбудила сестра Матильда, одна из монастырских медсестер. Сестра Матильда сообщила, что мне нужно явиться в лазарет, — так велит матушка Кристина. Я набросила плащ, и мы вместе поспешили через монастырский сад; по дороге она рассказала, что всю ночь с другими монахинями из лазарета — сестрами Элизабет и Констанцией — ухаживала за обожженным незнакомцем. Просто удивительно, как он до сих пор держится.
У дверей палаты нас встретила матушка Кристина. В другом конце помещения лежал, укрытый белой простыней, мужчина. Над ним хлопотали отец Сандер и сестры. Утомленный солдат, не успевший снять с себя разодранные одежды, прямо с поля битвы, притулился в углу. При виде меня он подскочил и воскликнул:
— Вы ему поможете?
— Сестра Марианн, это Брандейс, он доставил обгоревшего страдальца к нам. Мы сверились со всеми медицинскими книгами, — матушка Кристина кивнула на стопку раскрытых книг на столе, — однако там недостаточно сведений о лечении подобных ран.
Я растерялась и не понимала, чего от меня ждут.
— Джефф не погиб, — отвечает Эми, хотя она уже не так уверена, как раньше. Если он не погиб, где он? Почему ей не помогает? А если погиб, кто его убил? Хэнк? Но они же были лучшими друзьями, пока все не закрутилось.
— А что больница Святого Духа в Майнце? Я слышала, она одна из лучших…
Отец Сандер шагнул вперед.
В салоне повисает тишина. Машина подпрыгивает и дребезжит на проселочной дороге, как стиральная машинка в режиме отжима.
— Конечно, мы о ней подумали, но больной слишком плох — мы не можем снарядить его в путь. Помощь нужно оказать прямо здесь.
— Как же я соскучилась по острым ощущениям! — восклицает Рози. — Ферди, а где тут можно закупиться всяким?
— Если кто и знает все книги и грамоты, что есть в скриптории, так это ты! — произнесла матушка Кристина.
— В Суфриере на причале у ребят — подгонят все, что захотите, — отвечает Ферди.
И после паузы дипломатично добавила:
— Я имею в виду опт, — уточняет Рози. — Типа несколько килограммов. Будь у меня целый мешок налички, куда идти?
— И сестра Гертруда, разумеется. Но у нее слишком много срочных дел — как и подобает при ее должности, — вот я и прошу тебя, Марианн, поискать медицинский трактат, записки, отдельные рецепты — нам сейчас любая информация пригодится.
— К Нельсону Нуньесу, — говорит Ферди. — В Блафф-Пойнт, это примерно в семи с половиной километрах дальше по побережью. Но если явитесь без приглашения, вам крышка. Если с приглашением, вам тоже крышка, но так вы хотя бы будете предупреждены.
Сразу все встало на свои места. Во-первых, поручение было озвучено главным образом для успокоения Брандейса — вероятность, что в наших книгах и впрямь найдется чудодейственный рецепт, приближалась к нулю. Во-вторых, матушка Кристина ставила под сомнение способность — и желание — сестры Гертруды с должным вниманием отнестись к поискам. Последние займут определенное время, в течение которого будет теплиться призрачная надежда, — а это лучше, чем ничего. Очевидно, матушка Кристина решила, что жизнь человека важнее Гертрудиной гордыни. Должна признать, я очень обрадовалась. Однако выражения радости были бы неуместны, и я лишь послушно кивнула в знак готовности служить настоятельнице перед Богом. Я только попросила позволения взглянуть на раны солдата, чтобы понять, какое лекарство требуется.
— Этот Нельсон — ваш приятель? — спрашивает Рози.
Я приблизилась к столу и впервые увидела твое лицо. Оно тогда было сплошь обожжено, хоть и не так сильно, как сейчас. На груди разлилось кровавое пятно, просочившееся сквозь белую простыню. Я невольно представила розу, расцветающую под снегом, но в тот же миг поняла, сколь неуместны подобные фантазии. Отец Сандер взглянул на матушку Кристину, та согласно кивнула, и простыню приподняли. Послышался тихий треск: окровавленная ткань рвалась с твоей кожи.
— Можно и так сказать. А вы хотите с ним познакомиться?
Отреагировала я самым странным образом: в первую очередь была очарована, но уж точно не испытывала отвращения. Все остальные, даже солдат Брандейс, отшатнулись, а я, наоборот, шагнула ближе.
Кожа вся была, конечно, опалена, и бинты не успевали впитывать выделяющиеся соки твоего тела, Я спросила тряпку — обтереть лишнюю жидкость. Все смешалось над раной: черное, красное, серое, — но, отирая обугленную плоть, я совершила удивительное открытие.
— Очень, — отвечает Эми с заднего сиденья. Белла Санчес приехала на остров с кучей налички. Деньги не нашли. Ей представляется, что Нельсон Нуньес должен знать, куда они могли деться.
На груди твоей, оказывается, был прямоугольник нетронутой кожи. Слева, прямо над сердцем, он резко контрастировал с пораженными тканями. Прямо в центре зияла единственная рана, отверстие, явно сделанное острием. Я спросила у Брандейса, что это, и он сказал, что отверстие оставила сразившая тебя стрела. Она вошла неглубоко, а раны твои — от огня, пояснил он.
Я захотела узнать, что же именно произошло. Брандейс изменился в лице — он уже рассказывал всю историю медсестрам и ему нелегко было пережить ее снова. И все же он взял себя в руки.
— Если кого-то убивают на Сент-Люсии, Нельсон наверняка должен знать, чьих это рук дело? — интересуется Рози.
Вы с Брандейсом были кондотьерами, стрелками (при слове «стрелки» Брандейс опустил глаза долу, словно стыдился называть свое занятие в доме Господа). Накануне разразилась битва. Вы бились с самострелами в руках, бок о бок, а потом миг — и тебя поразила горящая стрела. Брандейс тут же среагировал, но огонь уже охватил твое тело. Древко торчало прямо из груди, мешало тебе кататься по земле, чтобы потушить пламя, поэтому Брандейс отломил стрелу под самый корешок. В этом месте он прервал рассказ и протянул мне ладони, показывая собственные сильные ожоги. Он сорвал с тебя горящую одежду, однако было слишком поздно — ты успел обгореть.
— Нельсон? — усмехается Ферди. — Если это не его рук дело, он должен знать. А когда выходит ваш фильм? Вам не нужен водитель на киносъемки?
Брандейс оставался подле тебя до конца битвы, с помощью арбалета отбиваясь ото всех, кто осмеливался приблизиться. Ваши войска одержали верх. Когда противники отступили, ваши товарищи принялись искать выживших.
— Водитель? — отвечает Рози. — Мне кажется, вы и сыграть можете, Ферди.
Существовали всем понятные правила: раненого врага следовало уничтожить; если ранен был свой, но не смертельно, ему оказывали помощь. Если же раны были слишком серьезны и не оставляли надежды на излечение, своего солдата тоже убивали.
— Я с ним поговорю, — кивает Ферди. — Скажу, что приехали сценаристы и хотят с ним встретиться.
Кажется, нет такой двери, которая не открылась бы перед Рози Д’Антонио.
Такое убийство считалось актом милосердия, но практиковалось также и из экономии. Не годится, чтобы хорошие люди умирали медленной смертью, а терять ресурсы на выхаживание бесполезного солдата непрактично.
— А откуда вы знаете Нельсона Нуньеса, Ферди? — спрашивает Эми.
— Он и есть тот парень, что всегда побеждает на выборах.
Вскоре вас с Брандейсом нашли свои. Решение не заставило себя ждать: ты обгорел слишком сильно, но тебе помогут облегчить страдания.
Юный воин Конрад выступил вперед и предложил свой меч и руку для решающего удара… только не думай, пожалуйста, что он стал бы сожалеть о подобном деянии.
Напротив, Конрад стремился добить тебя, поскольку был юношей амбициозным и кровожадным, почти бессовестным. Конрад успел положить глаз на должность предводителя, и твоя кончина — кончина очередного заслуженного воина — попросту приблизила бы его к званию кондотьери, командующего войском.
Однако в тот день командовал все же Хервальд, и с тобой он был знаком давным-давно. Именно Хервальд привел тебя в войско совсем мальчишкой. Ты одним из первых стал служить под его началом, и за долгие годы Хервальд исполнился к тебе большим уважением. Он вряд ли с радостью отдал бы приказ о твоей смерти, но выбора не было. Твой командир, впрочем, не хотел возлагать эту скорбную обязанность на человека вроде Конрада. Он предложил нанести удар Брандейсу, твоему лучшему другу. В случае отказа командир готов был убить тебя сам.
Брандейс и слушать не желал об убийстве. Он выпрямился во весь рост и вытащил меч.
45
— Я прикончу любого, кто осмелится сделать шаг! Друг мой не будет прирезан, как павшая лошадь!
Стив еще никогда не бывал в таком месте.
Почему Брандейс не мог увезти тебя в безопасное место и сам выхаживать? Причина связана с принципами кондотты. Если стал кондотьером — это на всю жизнь. Так было всегда, и всегда так будет. Солдаты должны верить: на товарища можно положиться, в час беды никто не дезертирует. Ради соблюдения этого правила на всякого, кто попытался выйти из строя, объявлялась охота, которая неизменно заканчивалась жестоким убийством, без вариантов. Если Брандейсу разрешить оставить службу и выхаживать тебя, кто в следующий раз попросит привилегий?
Бассейн тут прямо в номере: сверкающая сапфирово-синяя вода в дрожащих мраморных прожилках серебристых и золотых солнечных лучей. На широкой и высокой террасе щебечут крошечные птички, в ведерке со льдом дожидаются три запотевшие бутылки пива. Вдали виднеется два вулкана идеальной треугольной формы — два великана, окунувших пальцы в Карибское море.
Итак, Брандейс стоял над тобой, подняв меч против целого войска — и против нерушимой традиции. То была невероятная храбрость и невероятная глупость. Но, быть может, остальные невольно ощутили уважение к товарищу, который рискнул собственной жизнью за друга.
Они никуда не врезались, и этот люкс — награда Стиву за мучения. Он достает диктофон и смотрит на залив. Волны рассекают разноцветные лодочки с дайверами.
Псовую ситуацию можно было разрешить только одним способом — если бы Брандейс сумел предложить рабочий вариант. И на удивление, такой вариант нашелся.
— Куколка, привет. Я сижу на балконе возле собственного бассейна в самом огромном номере отеля, который мне доводилось видеть. Он больше нашего дома. Хотя если считать с зимним садом, наверное, примерно такого же размера. На мне шорты, так что можешь начинать смеяться. Но никаких шлепок, ботинки с носками — это святое. Помнишь, ты хотела слетать на Карибы и присылала мне ссылки? Но все никак не получалось угадать с сезоном. Я наводил справки. То слишком дождливо, то слишком жарко, то слишком дорого. И ураганы тут частенько бывают, а с моим везением он наверняка случился бы при мне. И ты сказала: «Ладно, когда-нибудь»; а я согласился: «Ладно, когда-нибудь». Но «когда-нибудь» никогда не настало. Прости, Дебс. Прости, что не жил, когда была возможность.
Стив открывает пиво, чтобы успокоиться.
Брандейсу было известно, что неподалеку от поля боя находится Энгельталь, славящийся едва не ежедневными чудесами. Брандейс поклялся собственной честью вернуться в строй еще до следующей битвы, если только ему будет позволено отвезти тебя в монастырь. Он справедливо заметил: поскольку все равно все думают, что ты умрешь, пускай тебе хотя бы разрешат скончаться под кровом Господа.
— Рози знакома с хозяином отеля, поэтому нас всех разместили в люксах. Сама она в президентском люксе. Они выселили премьер-министра Японии и поселили ее. Завтра у нас встреча с Нельсоном Нуньесом, наркоторговцем. Думаю, наркоторговцы с Сент-Люсии ничем не отличаются от наркоторговцев из Лондона. Если будут отличия, я сообщу. Хотя, возможно, меня пристрелят, и тогда я не сообщу. Тогда я приду к тебе с широкой улыбкой, весь изрешеченный пулями. И крепко тебя обниму.
Хервальд согласился — редкий случай подобного снисхождения. Решение было мудрым как с политической, так и с гуманной точки зрения. Оно демонстрировало, что верных воинов ждет награда, и в то же время избавляло командира от необходимости лишать жизни старого друга. Никто не смог бы обвинить Хервальда в том, что он позволяет одному из лучших воинов покинуть ряды наемников, — ведь Брандейс обещал вернуться.
Стив выключает диктофон, делает глубокий вдох и снова включает. Он чувствует странную слабость; хочется плакать. Его предупреждали насчет джетлага.
Конрад Честолюбец не решился при всех спорить с Хервальдом, особенно в минуту всеобщей солидарности и доброй воли, но стал нашептывать всякому, кто согласен был слушать: дескать, уж не в первый раз кондотьеры пренебрегли своим якобы нерушимым правилом.
— В отеле есть всякие рестораны: барбекю на пляже, свежая морская рыба в тростниковой хижине, итальянский, — я же тогда так и не поел спагетти болоньезе в «Медной обезьяне». Жаль, что мы с тобой так и не съездили на Карибы, Дебс. Надо было съездить. Боже, прости, я безнадежен. Я мог бы сидеть у бассейна, а ты бы плавала с аквалангом и общалась с людьми. Не знаю, почему я не захотел лететь. Подумаешь, погода; надо было рискнуть. Тут так хорошо. Жарко, но с моря дует ветерок. И оказывается, не так уж плохо жить в шикарном отеле.
— Неуж-то никто не помнит итальянского стрелка Бенедетто? Мы позволили ему сбежать и не стали преследовать. Доколе будем допускать подобное?
Слушали Конрада немногие. Большинство солдат согласились, что после стольких лет службы воин заслуживает позволения умереть ближе к Богу, в окружении заботливых сестер из Энгельталя.
Что же спросить у Дебби о расследовании?
Брандейс закончил свой рассказ и устало потер лицо руками. Я, кажется, заметила слезу, а может, просто каплю пота. Вот так ты и появился в монастыре. Так попал ко мне.
История Брандейса захватила всех присутствующих, даже тех, кто слышал ее раньше.
— Итак, мы выяснили, что у Беллы Санчес тоже была с собой сумка с деньгами и ее встречала та же водительница, что и Фэрбенкса, то есть эти два случая связаны. И мы все еще ищем этого парня, Франсуа Любе. И пытаемся выяснить, кто из сотрудников «Максимальной защиты» причастен к этому делу.
Отец Сандер нарушил тишину — стал хвалить усталого воина за христианский поступок. Матушка Кристина заметила, что не одобряет наемников, но уж завсегда распознает истинную братскую любовь. Она опять заверила Брандейса: в Энгельтале сделают все возможное. Монахини-медсестры согласно закивали. Слова, конечно, были хорошие и правильные, однако на всех лицах читалась скорбь. Никто не сомневался: ты умрешь.
Стив выжидает и прислушивается к ответу Дебби.
Кроме меня. Мне хотелось провести пальцами по твоим ранам, хотелось почувствовать твою кровь.
— Знаю, куколка, знаю, мне самому надоело повторять это Рози и Эми, но ты права. С этим агентством «Вирусный контент» что-то не так. Думаю, я вернусь в Англию еще нескоро и надо отправить кого-то разнюхать, что к чему. Вдобавок этот парень, Хэнк, открыл свое охранное бюро три месяца назад — не слишком ли удачно все для него сложилось?
В том, кто всем казался умирающим солдатом, мне виделся человек на грани воскресения. Я вспоминала раны Христа в лучший миг его жизни.
В дверь звонят; Стив откладывает диктофон и открывает. Молодой сент-люсиец в нефритово-зеленой униформе держит в руках большой черный чехол. Он протягивает его Стиву.
Брандейс выпрямил спину — так порой мужчины стараются расправить плечи в попытке обрести недостающие силы. Он неловко поклонился и сказал, что должен сдержать обещание и вернуться в отряд. И добавил, что верит в наши возможности и великодушие Господа. В дверях Брандейс помедлил и в последний раз взглянул на тебя.
— От мисс Д’Антонио из президентского номера, сэр. Костюм для вечернего ужина.
— Костюм? — удивляется Стив. — Чтобы есть барбекю, нужен костюм?
После ухода Брандейса я весь день провела в скриптории. Я искала в наших книгах рецепт, молитву — что угодно, могущее исцелить тебя. Но, хотя действовать требовалось быстро, сосредоточиться мне было трудно. Я все пыталась представить вас двоих в битве, но безуспешно. Мне казалось, если Брандейс так заботится о твоей жизни, то никак не может быть одновременно и убийцей. А еще меня преследовало воспоминание, какой ты был спокойный там, на столе. Я тогда еще не понимала — у тебя болевой шок. Я сочла, что дух твой выскользнул из оболочки тела. Я была монахиней, и эти мысли очень беспокоили меня. И еще одна мысль меня мучила: я не спросила у Брандейса, как вышло, что четырехугольник на твоей груди не тронут огнем, хотя все тело столь серьезно пострадало от ожогов.
— Сэр, — настаивает юноша, — сегодня вы ужинаете в суши-ресторане с владельцем «Изумрудного залива».
В книгах наших не нашлось рецепта для твоих ужасных ран. Не сверкнул мне в окошке луч света, не подсветил нужный абзац, и ветер сквозь распахнутые створки не пролистал до нужных страниц. К вечеру я решила, что должна вернуться в лазарет и сообщить медсестрам, что абсолютно ничего не нашла. Картина по сравнению с утром разительно изменилась. Столь ужасных криков я никогда в жизни не слышала. Всю жизнь я провела в монастыре — где уж мне было представить, что тело человеческое способно производить такие звуки. Сестры тщетно пытались тебя успокоить. Сестра Элизабет с радостью уступила место мне.
О боже. Только не суши.
— Мисс Д’Антонио также сказала, чтобы вы надели костюм на завтрашнюю встречу с дилером. Я не хотел передавать это послание, сэр, но она дала большие чаевые.
Ты был весь мокрый от выделяемых телом жидкостей, взгляд метался словно вслед за видимым тебе одному демоном. Я обхватила твою голову руками, но ты все бился в бреду. Я гладила твои волосы, бормотала что-то успокаивающее, а остальные лили на тебя воду. Тело твое дергалось от каждого плеска прохладной воды. Я тоже схватила кувшин и постаралась влить немного жидкости тебе в рот. Когда ты, наконец, разомкнул губы и сделал глоток, веки твои затрепетали и вдруг смежились и застыли.
Стив благодарит юношу и заносит костюм в номер. Кидает на кровать и вспоминает, что не попрощался с Дебби. Он снова берет диктофон.
Прошла зловещая минута тишины. Сестры переглянулись, явно думая, что ты мертв, и осторожно присели, утомленные борьбой за тебя.
— Чертовы суши в чертовом костюме. Сначала меня лишили спагетти болоньезе, теперь это. Интересно, Тони Тэйлор согласится съездить в Летчуэрт вместо меня? Поразнюхивать там? Неплохая мысль.
А потом ты резко выдохнул, очнулся и в глазах твоих мелькнуло столько ужаса, будто ты воочию увидел смерть. Ты снова закричал, и я ударила тебя по щеке, пытаясь привести в чувство, но глаза твои вращались с прежним ужасом, как будто вновь искали демона. Я сжала тебя настолько сильно, насколько осмелилась, и близко-близко склонилась к твоему кричащему лицу. Ты наконец-то смог сфокусировать взгляд на мне и, кажется, справился со страхом.
Стив смотрит на Карибское море и чувствует на лице ветерок. Вытягивает руку в сторону и на миг представляет, что Дебби стоит рядом, живая, и он обнимает ее за плечи. Но ее нет рядом, и она не живая. Не будь он таким плохим мужем, давно привез бы ее сюда. Сколько шансов он упустил.
Если завтра случится беда и в него полетят пули, если одна из этих пуль в него попадет, так ли это плохо?
Ты меня как будто узнал, это было видно по глазам. Мы рассматривали друг друга. Не знаю, сколько прошло времени. Ты попытался что-то сказать, но так тихо, что я не поняла, уловила ли твои слова или придумала. Я склонилась ухом к твоим губам. Другие монахини стояли на несколько шагов позади и не слышали, что ты сказал надтреснутым голосом:
— Сердце мое… Заперто… Ключ.
В дверь снова стучат. Стив заканчивает разговор.
Потом ты вновь закрыл глаза и потерял сознание.
— Люблю тебя, дорогая. Жаль, что ты не смогла поехать со мной.
Я не представляла, что ты хотел сказать, но почему-то еще больше уверилась, что именно мне предназначено тебе помочь. Монахиням не свойственно верить в такие вещи, в то, что сердце человеческое может быть заперто, особенно если человек вот-вот появится у Небесных врат — или, хоть я не желала в это верить, у врат Ада. Не стоит обольщаться относительно загробной жизни, уготованной наемникам.
Я провела подле тебя всю ночь, смывая мутную сукровицу с груди. Я старалась прикасаться к тебе со всею осторожностью, но плоть всякий раз вздрагивала. Однако, сколь бы остро не отзывалась во мне твоя боль, я точно знала, впервые в жизни, что Энгельталь — то самое место, где мне нужно быть. Отсутствие мистических видений, неспособность понять Предвечное — все теперь стало неважно.
Он открывает дверь. На пороге стоит Рози Д’Антонио.
На следующее утро, возвращаясь в келью, я встретила Гертруду. Она фальшиво-сладким голосом поинтересовалась, когда же у меня «найдется несколько минут оставить этого убийцу» и вновь вернуться к своим обязанностям в скриптории, чтобы продолжить трудиться для Господа. Я объяснила, что матушка Кристина специально попросила меня помочь ухаживать за обожженным больным и это главная моя обязанность на данный момент. И как бы невзначай обмолвилась: дескать, матушка Кристина считает меня исключительно хорошо подготовленной и способной отыскать любую информацию у нас в скриптории. Лицо Гертруды исказилось внезапным гневом, но лишь на миг. Она справилась с собой и выдавила:
— Матушка Кристина удивительно добра, если уделяет столько ресурсов для помощи этому человеку. Впрочем, мне кажется, мудро было бы вспомнить, что помочь солдату по силам только Богу. И уж никак не девчонке, подброшенной к воротам монастыря.
— Привет, Стиви, — говорит она, — ты что, плакал?
Еще никогда Гертруда не говорила со мной так грубо. Я поразилась, но, конечно же, заверила ее в абсолютной ее правоте. И все равно добавила, что должна идти молиться и немного поспать — просто на случай, если Господу будет угодно наградить подкидыша вроде меня способностью помочь нуждающемуся в помощи человеку.
Ближе к вечеру вернувшись в лазарет, я обнаружила, что в мое отсутствие тебе пришлось очень плохо. Ты что-то бессвязно бормотал и метался в агонии. Подле тебя находились матушка Кристина и отец Сандер, советовались с медсестрами, но никто не знал, как быть дальше.
— Нет, — честно отвечает Стив, но потом чувствует жжение в глазах и понимает, что плакал. — Зачем ты купила мне костюм?
И тут вдруг ты поднял руку и указал на меня. Бессвязного бормотания как не бывало, ты отчетливо воскликнул:
— Вот эта!
Рози улыбается:
Все изумились. Не считая шепота, который слышала только я, то были первые понятные слова, что ты произнес. В комнате повисла очень напряженная пауза, а потом ты добавил:
— Мне было видение.
— Больше всего на свете люблю красивых мужчин, которые плохо одеваются. Их так приятно наряжать.
Монахини разинули рты, а матушка Кристина громко взмолилась о Божественном наставлении. Солдату было видение! Какое же таинственное и чудесное место наш Энгельталь! Однако я тебе не поверила. Подумала, что хоть ты совсем недавно появился в монастыре, но уже каким-то образом сумел узнать: единственной имевшей здесь хождение валютой считаются небесные откровения.
Матушка Кристина нерешительно шагнула к тебе.
— Я не ношу костюмы.
— Какое видение?
Ты снова показал на меня и прошептал:
— Сколько у тебя правил, Стиви.
— Бог говорит, она меня излечит.
Матушка Кристина вцепилась в руку отца Сандера.
— Я знаю, что мне нравится и что не нравится.
— Вы уверены?
Ты едва заметно кивнул и прикрыл глаза, совсем как монахини, изображающие глубокие раздумья.
— Я это вижу, Стиви, — говорит Рози. — Любишь постоянство?
Медсестры всплеснули руками в священном ужасе и почтительно пали на колени, а отец Сандер и матушка Кристина отошли в угол комнаты и стали шептаться. Вскоре матушка Кристина взяла меня за руки.
— Это чрезвычайно странно, сестра Марианн. Впрочем, мы должны принять его слова на веру. Разве я когда-то сомневалась, что в тебе есть нечто большее, чем видимо взору?
— Да.
Быть может, матушка Кристина, благослови ее душу, предвкушала новую чудесную главу в хрониках Энгельталя. Имела ли я право ее разочаровать? Я кивнула; хотя мантия «избранной целительницы» была тяжким грузом для такой ничем не примечательной сестры, во благо монастыря я взвалю на себя эту тяжесть. За спиной матушки Кристины ты, кажется, снова лишился чувств, но прежде на губах твоих мелькнула улыбка.
После того как тебе было видение, монахини позволили мне самой решать, как тебя лечить. Без сомнения, не желали замарать божественное исцеление своими суетными ошибками. Я обмыла твои раны чистой водой и сменила бинты, а еще стала срезать поврежденную кожу, хотя остальные протестовали, пока я не напомнила им о явленном тебе откровении. То ли монахини сами боялись взяться за такое дело, то ли верили, что мы не вправе осквернять плоть, созданную Господом, — в любом случае они всегда выходили вон, когда я начинала процедуру.
— И свой дом?
Не знаю, отчего я решила, что так будет правильно. С самого рождения в меня была заложена уверенность, что нужно отделять плохое от хорошего, и теперь я, наверное, просто стала воплощать эту идею в жизнь в самом буквальном смысле. Не знаю также, почему ты разрешил мне тебя резать, но это было именно так. Ты кричал и каждые несколько минут терял сознание, однако ни разу не потребовал, чтоб я убрала нож. Мужество твое меня поражало.
— Да.
В ту первую неделю ты все время лежал в бреду. На седьмой день жар унялся и ты впервые начал осознанно воспринимать окружающий мир. Я промокала пот у тебя на лбу, а ты открыл глаза и принялся тихонько петь.
— Тебе нравится чувствовать себя в безопасности, чтобы никаких непредвиденных сюрпризов?
— Да.
Du bist min, ich bin din:
des solt du gewis sin;
du bist beslozzen in minem herzen,
verlorn ist daz sluzzelin:
du muost och immer darinne sin.[9]
— Ясно, — отвечает Рози. — И как, помогает?
— Еще как помогает, — кивает Стив, и тут до него доходит. Совсем же не помогает. Он замкнулся в своем мирке. Что о нем думает Эми? А что думала Дебби?
И какая разница, что в середине песни ты закашлялся! Само по себе пение из уст выздоравливающего было прекраснее любых псалмов, исполняемых монахинями во славу Господа!
По всему Энгельталю разнесся слух о том, что ты очнулся.
— Вот и хорошо, — говорит Рози. — Бери меня под руку, и пойдем прогуляемся по пляжу и поговорим об убийствах. А потом можешь рассказать мне все о своей прекрасной жене и как тебе ее не хватает. Хочешь?
— Настоящее чудо случилось от рук сестры Марианн!
Мне казалось, здравый смысл возобладает, однако с целым монастырем возрадовавшихся монахинь не поспоришь. Даже Гертруда и Аглетрудис перестали нашептывать матушке Кристине, что я должна вернуться к обязанностям в скриптории. Какой уж тут спор!
Стив кивает. Он хочет.
— Вот и я хочу, — отвечает Рози.
Глава 13
— Говоришь, я пел, обожженный? И о чем же была песня?
— Как странно — ты забыл родной язык, — протянула Марианн Энгел. — «Я твой, а ты моя, не сомневайся в этом; я запер тебя в своем сердце и ключ далеко запрятал, ты будешь внутри — навсегда». Это старая баллада о любви.
— Почему именно эта? — спросил я.
— Ты был воином, а не менестрелем. Может, других песен просто не знал.
Мы еще поболтали; Марианн главным образом рассказывала мне про средневековый обычай слагать «minnelied» — любовные песни, — пока не настало время прощаться. Она собрала свои вещи и попросила меня закрыть глаза.
Я послушался, а она накинула мне на шею тонкий кожаный шнурок с подвеской-монеткой.
— Это правильно называется «ангел». Их делали в Энгельтале в шестнадцатом веке. Пожалуйста, прими его в подарок.
На одной стороне монетки был изображен некто, убивающий дракона; Марианн Энгел рассказала мне предысторию.
— Это архангел Михаил, из «Откровения»: «И разразилась на небе война: Михаил и ангелы его сражались с драконом… И сброшен был великий дракон».
— Спасибо, — поблагодарил я.
— В нужное время ты поймешь, что с этим делать.
Марианн Энгел часто отпускала подобные комментарии: в худшем случае, вполне бессмысленные, а в лучшем — загадочные. Я уже и не спрашивал, о чем она. Всякие попытки прояснить ее слова обычно приводили к тому, что беседа наша неловко обрывалась на полуслове, да и все равно объяснений было не дождаться.
Марианн Энгел предупредила, что не сможет навестить меня до Нового года, поскольку подвал у нее переполнился заброшенными химерами. Направляясь к выходу, она похлопала по чемодану с двумя сотнями штук баксов.
46
— Не забудь, ты переедешь ко мне.
Эми бежит по песчаному пляжу, задевая набегающие волны и поднимая брызги. Большие солнечные очки и наушники защищают ее от внешнего мира. Она ускоряется, переходит на спринт, лицо краснеет от натуги. Пробежав мимо ярко-желтой лодки с веслами, вытащенной на берег, Эми падает на землю, будто достигнув воображаемой финишной прямой.
«Думаешь, она станет промывать тебе катетер?»
Я сосредоточился на пустой палате. Ничего у этой змеи-мучительницы не выйдет.
Заглатывая воздух, она оглядывается на красивый отель, возвышающийся над Изумрудным заливом, и окидывает взглядом живописный пляж. Достает дешевый телефон и набирает номер.
«Интересно, станет ли она водить в дом мужиков с членами?»
Самая большая польза от моего старого пристрастия к наркотикам заключалась в возможности вычеркивать из памяти целые дни. Мне так хотелось забытья, которое всегда давали кокаин и алкоголь!
Сьюзан Нокс сидит за столом; на экране открыта трейдинговая программа. Звонит мобильник, но где? Точно не на столе. Она ищет и догадывается, что сигнал исходит из нижнего ящика ее стола. Она тянет руку под стол и нажимает на панель — из скрытого отсека выпадает ключ. Мобильник все еще звонит; Сьюзан берет ключ и открывает нижний ящик. Звук усиливается; она достает телефон и отвечает:
«Женщины многого хотят, но ты не сможешь дать им ничего».
— Джефф?
Вошла доктор Эдвардс, в ярко-красном свитере по случаю праздника. Я раньше никогда не видел ее без больничного халата.
— Это Эми.
— Говорят, Рождество получилось веселое!
Я обрадовался Нэн — ведь ее появление означало, что змея на какое-то время исчезнет. Тварь предпочитала зудеть наедине со мной.
— Господи, Эми! Ты жива?
— Жаль, что вас не было.
Она проверила листок с моими назначениями.
— Запыхалась, но жива, — отвечает Эми. — От Джеффа нет новостей?
— Может, в следующем году.
— Вы в этом как-то участвовали? — полюбопытствовал я. — Ну, то есть наверняка же надо было заполнить кучу бумаг — разрешения, отказ от ответственности, всякое такое.
— Нет, — говорит Сьюзан. — А у тебя?
— Больничной администрации действительно пришлось выработать определенную позицию, — призналась Нэн. — И потребовать гарантий по многим вопросам. А вдруг кто-нибудь получил бы пищевое отравление?
— Со мной нельзя связаться. Хэнк пробовал. Мне это не понравилось.
— Даже не представляю, чтобы Марианн Энгел сама разбиралась с бумажками.
— Я была связующим звеном между ней и администрацией, — отозвалась Нэн. — Однако лишь потому, что думала о пользе всех пациентов. Не только о вас.
— Как тебе помочь, Эми? Ты нашла зацепки в документах, которые я тебе отправила?
— Спасибо. Я знаю, Марианн Энгел вам не очень нравится.
Доктор Эдвардс слегка выпрямилась.
— По-моему, она прекрасный человек!
— Возможно, тебе это покажется странным, — говорит Эми, — но те анализы крови, которые мы сдаем…
— Но вот в ее способности ухаживать за мной вы сомневаетесь.
— Мои сомнения мало значат.
— На наркотики?
— Нет, много! — заявил я. — У вас красивый свитер. Идете развлекаться?
Она опустила глаза, как будто забыла, что на ней надето. Получилось неубедительно.
— Где они хранятся?
— Пусть моя личная жизнь останется личной.