И снова этот долгий пристальный взгляд.

– Ты в самом деле думаешь, что из нас получатся нормальные родители, Кейт? Мы ведь любим есть в ресторанах, покупать красивую одежду, пить хорошее вино. В наш образ жизни ребенок никак не вписывается.

– Это твои предпочтения, Дэн, а не мои, – тихо ответила я. – И нет, Дэн, я не думаю, чтобы мне это было сложно. – Я припомнила сны, в которых я так сильно любила Ханну, что все внутри меня вздрагивало при виде ее. Какая чудесная девочка растет! – Я думаю, что стала бы хорошей матерью, Дэн.

– Увы, твои яичники решили за тебя!

У меня челюсть отвисла. Я уставилась на него, не веря своим ушам.

– Черт, извини, – тут же спохватился он. – Сам не знаю, как сорвалось.

Я не ответила. Отвернулась и стала смотреть в окно, борясь со слезами. Многое мне нравится в Нью-Йорке, но особенно я люблю этот бесконечный, в любой час дня, поток прохожих, и сейчас улицы были заполнены людьми, радовавшимися теплому летнему вечеру. Вот прошла, держась за руки, парочка; женщина в шортах и обтягивающем топе толкала коляску, нетерпеливо таща за собой ковыляющего малыша; девочки-подростки, нарядившиеся в кожу и кружева, прошлепали мимо. Взгляд остановился на мужчине, который нес на плечах улыбающегося мальчика в кепке «Янкиз» и с бейсбольной перчаткой на левой руке. Мальчик говорил не закрывая рта, а отец слушал с явным удовольствием.

– А если бы у меня уже был ребенок?

– Что?

– Когда мы познакомились, – уточнила я, поворачиваясь к Дэну. – Если бы мы с Патриком родили ребенка прежде, чем он умер. Если бы я одна воспитывала ребенка – ты бы пригласил меня на свидание?

Дэн с минуту глядел на меня.

– Честно говоря, не думаю. Но, Кейт, это же пустой разговор. Лучше порадуемся, что так не случилось.

Я кивнула, не находя слов.

– Ты же знаешь, малыш, что я люблю тебя. Знаешь? – Он сжал мою руку.

Я смотрела, как он гладит большим пальцем мою ладонь, потом ответила:

– Знаю. И я тоже тебя люблю.

Но порой одной любви недостаточно, чтобы удержать двоих вместе. И существуют разные степени любви. Видимо, то, что у нас с Дэном, – не совсем то, что мне представлялось. Во что хотелось верить.

И только ночью, когда мы легли в постель и Дэн обнял меня и еще раз повторил, что любит, я спохватилась: мы так ни о чем и не договорились. Мы кружили по краям трудной темы, а затем разошлись по своим углам – как обычно. Так я и живу уже очень долго: топчусь на месте, никуда не движусь, потому что не могу расстаться с прошлым.

Наконец я стала соскальзывать в сон. Перед глазами по-прежнему стояло лицо той девочки, похожей на Ханну.

Глава 15

На следующее утро, еще не открыв глаза, я почувствовала, что вернулась в свою жизнь с Патриком. Свет здесь ярче, белье пахнет по-другому, шум улицы – иной, чем в квартире в Маррихилл, где я живу с Дэном.

– Доброе утро! – сказала я, открывая глаза и перекатываясь на бок, лицом к мужу. Его лицо сияло в солнечных лучах – он похож на ангела, подумала я, а в следующее мгновение спохватилась: он и есть ангел!

На этот раз сон, или что это было, отличался от прежних. Более туманный, не такой физически ощутимый. Все еще невероятно реальный, но словно в млечном тумане, как бывает, когда летишь на самолете сквозь гряду облаков. Впервые я задумалась: может быть, я попала на небо? Но тут же прогнала эту мысль, ведь она означала бы, что и Ханна мертва. А Ханна не могла умереть, потому что и не жила. Разве что она и есть та девочка, которую я видела за окном свадебного ателье, – но тогда я и правда окончательно схожу с ума.

Ресницы Патрика дрогнули, он медленно открыл глаза, поморгал от утреннего света, потом сфокусировал взгляд на мне.

– Кэтили, – пробормотал он, наклоняясь, чтобы нежно поцеловать меня в губы. – Как голова сегодня?

– Голова?

– Вчера у тебя была мигрень. – Он вопросительно изогнул бровь.

В том-то и проблема: я заглядываю в этот мир урывками и многое пропускаю. Все равно что пытаться следить за сюжетом фильма по разрозненным кадрам.

Но хотя сама я этого не помню, очевидно, я каким-то образом постоянно присутствую в этом мире. Здесь идет своя жизнь, и я в ней участвую, это очевидно, раз меня тут знают и помнят. Это очень странно и очень-очень грустно.

– Хорошо, – сказала я. – Голова прошла.

Патрик улыбнулся мне, потом глянул на часы:

– Все, быстро встаем. У Ханны сегодня концерт. – Он снова поцеловал меня и выбрался из постели. Я смотрела, как он натягивает пижамные штаны поверх трусов и сверху – белую футболку. – Кто печет Ханне оладушки на удачу: ты или я?

С минуту я молчала: на меня потоком обрушилась информация. Каким-то образом я знала, что речь идет о фортепианном концерте, что Ханна обожает свою учительницу, мисс Кей, и ей страшно нравится та соната Бетховена, которую она приготовила для выступления. Когда на меня разом нахлынуло все, что я «знаю», я только и смогла пробормотать неразборчивое «ммм».

– Ладно, давай я. А ты пока одевайся. – Патрик вышел из спальни, не дожидаясь моего ответа, и я услышала, как он достает сковородку из кухонного шкафчика.

Я тоже встала и заглянула в шкаф-купе. Особо не удивилась, увидев перед собой смесь тех вещей, которые носила в реальной жизни, и других, которые никогда прежде не попадались мне на глаза. Ведь это логично, правда? В альтернативной реальности я могла встретить часть тех же вещей в магазине и купить их, поскольку я – это я и вкусы у меня те же.

Но в самом ли деле я все та же? Смерть Патрика сильно меня изменила. В мире снов я, наверное, счастливая, беззаботная молодая женщина, я ничего не боюсь, я понятия не имею, как в одно мгновение жизнь может измениться до неузнаваемости. Надеюсь, что так. Здесь я такая, какой была до гибели Патрика, пока мир не рухнул. И я с грустью подумала о той части меня, которая умерла 18 сентября 2002 года, вместе с Патриком.

Мое внимание привлекло одно платье, и я вытащила его: длинное, почти до щиколотки, шелковистое, ярко-зеленые завитки на темно-лиловом фоне. Я смотрела на него и улыбалась: чудесное платье, но в реальной жизни я бы его не купила, потому что Дэн обозвал бы его хиппятиной. Да ну его, этого Дэна! Я торопливо надела платье, сандалии на ремешках и пошла в ванную умыться и подкраситься.

Ханна уже сидела за кухонным столом в синем платье в полосочку и в черных туфлях с ремешком, на низком каблуке. Она обернулась ко мне с широкой улыбкой.

– Доброутро! – сказала она и добавила на языке жестов: «Голова прошла?»

«Да, – жестом правой руки ответила я и энергично кивнула. – Спасибо».

Она снова улыбнулась, и Патрик подмигнул мне и подошел к столу с тарелкой, полной оладий.

– Черника и арахисовая паста, чудачки мои, – сказал он и сбросил два оладушка мне на тарелку, остальные Ханне.

Мы обе скорчили ему рожи. Ханна принялась уминать свой завтрак. Я, тщательно следя за каждым своим жестом, сказала ей: «Ты сегодня очень красивая».

Она улыбнулась и знаками ответила мне: «Спасибо». Улыбнулась еще шире, закивала. Я повторила ее знаки, потому что Эндрю объяснил мне: когда в ответ на «спасибо» говоришь «спасибо», оно означает также «пожалуйста, на здоровье». Обернувшись, я увидела, что Патрик вернулся к плите и оттуда внимательно за нами наблюдает.

– Люблю тебя, – одними губами сказал он мне. Сердце сдавила такая боль, что на несколько мгновений я перестала дышать.

– Ну что, – заговорила я, оборачиваясь к Ханне, изо всех сил стараясь держать себя в руках, – готова к концерту?

– Мама! – вслух возмутилась она. – Я же целый месяц репетировала, дня не пропускала.

– Это да. – Откуда-то мне было известно, что она играет хорошо. По-настоящему. И относится к этому очень серьезно. Вдруг я вспомнила, что она учится музыке с трех лет, что я отвела ее на первый урок через полгода после того, как ей поставили протез, потому что хотела, чтобы девочка научилась воспринимать музыку, и поначалу пришлось спорить из-за этого с Патриком, который не хотел принимать такие решения за ребенка: пусть сама выберет, чем хочет заниматься.

И это напомнило мне, как в прошлом, в реальном нашем прошлом, до смерти Патрика, мы порой спорили – громко, до изнеможения. Иногда из-за каких-то серьезных вещей – где поселимся, с кем проведем выходные, – а порой из-за совершенной глупости, мелочи, типа кто не закрыл банку с майонезом. И я не боялась спорить с ним: знала, что он никогда меня не бросит. Любовь была нашей страховкой, и я ни на миг в ней не сомневалась.

Так почему же теперь я боюсь спорить с Дэном? Да и, по правде говоря, не рискую спорить ни с кем другим? За последние десять лет я превратилась в разумную, приятную женщину с ровным характером. Или просто стала трусихой? Боюсь потерять близких и отказываюсь от самой себя, лишь бы избежать конфликта?

– Алло? Земля вызывает маму!

Опомнившись, я вернулась в разговор с Ханной. Смущенно улыбнулась ей:

– Прости, лапонька.

Она скорчила мне рожу и знаками ответила: «Опять ты ведешь себя странно».

Патрик сел за стол и, когда я доела, взял мою руку в свою и положил себе на колени. И не отпускал, пока не расправился со своей порцией оладий. Я крепко сжимала его руку, надеясь, что он понимает без слов: эти минуты, пока мы втроем сидим за столом, – лучшие в моей жизни. Если бы они длились вечно…

«Одевайся, папа! – жестами потребовала Ханна, вскакивая из-за стола. – Мы опаздываем!»

– Убери со стола, дружок, – ответил он. – Сейчас переоденусь.

Ханна кивнула и метнулась с тарелками к раковине, а Патрик поманил меня за собой.

Я сидела на краю постели и смотрела, как он снимает с себя футболку и пижамные штаны. Желание вновь вспыхнуло во мне, но я одернула себя: времени мало, скоро выезжать. И все же я так его хочу, так сильно тоскую…

Я смотрю, как он натягивает брюки хаки, достает из шкафа белую льняную рубашку, застегивает на груди.

– Потрясно выглядишь, – бормочу я.

Он улыбнулся:

– То же самое я хотел сказать тебе. С каждым годом ты становишься все краше.

Я фыркнула:

– С чего бы? Разве что толстею и морщин прибавляется.

Он сделал страшные глаза:

– Во-первых, это неправда. А во-вторых, стареть хорошо, это свойство живых.

– Точно, – пробормотала я.

Как глупо и даже стыдно – горевать о морщинах, о знаках прожитой, а не утраченной жизни.

– Прости, Патрик! – шепнула я.

* * *

Мы сели в такси, и я постаралась запомнить адрес, который Патрик дал шоферу: Бликер-стрит, 321. Надо будет найти этот дом в реальном мире. Чем чаще я попадала в сны, тем отчаяннее искала в них связь с реальностью. Видела же я ту девочку, похожую на Ханну, за окном свадебного салона. И порез на пальце у меня остался. И Роберту правда предложили работу в Калифорнии. Значит, между двумя мирами есть точки соприкосновения.

Музыкальная студия располагалась на втором этаже: паркетный пол, балочный потолок, рояль и три десятка разномастных стульев напротив него. На пороге Ханна торопливо обняла нас обоих – и сердце мое снова оборвалось – и ринулась к двум девочкам, о чем-то увлеченно беседующим. Одна приветствовала ее взмахом руки, другая – широкой улыбкой.

– Что это за место? – шепнула я Патрику.

Тот с удивлением покосился на меня, и все вокруг чуть поблекло, так что я поспешно изобразила улыбку, дожидаясь, пока мозг загрузит все подробности, которые опять-таки оказались мне знакомы. Теперь я знала, что эта студия принадлежит Долорес Кей и Ханна здесь часто бывает.

– В смысле, я хотела сказать: замечательное место, – исправилась я, и картинку вновь навели на резкость.

Патрик кивнул:

– Мисс Кей все прекрасно обустроила.

Разговор наш прервало появление крошечной, похожей на эльфа женщины лет шестидесяти с небольшим, в черном цельнокроеном платье, с короткими, черными с проседью волосами. Она энергично ударила по клавишам, взяла несколько аккордов, и в студии наступила полная тишина.

– Добро пожаловать, родители и друзья! – прощебетала она жизнерадостным сопрано, с отчетливым британским акцентом. – Если кто меня еще не знает, я – Долорес Кей, и сейчас начнется наш ежегодный летний концерт. Рассаживайтесь, прошу вас, и мы приступаем.

Она двинулась к той группе девочек, в которой находилась и Ханна, а мы с Патриком устроились во втором ряду.

– Займи для моей мамы, – кивнул он на стул рядом со мной. Глянул на часы. – Должна вот-вот прийти.

– Мама придет? – улыбнулась я. Я не рассчитывала встретиться в мире снов с кем-то из реальности. Если я увижу здесь Джоан, моя фантазия хотя бы отчасти превратится в настоящую жизнь. Сама удивилась тому, как обнадежила меня эта мысль.

– Конечно, – сказал Патрик, и словно по сигналу дверь в конце комнаты отворилась, и вошла Джоан. Вот она уже идет к нам, а я только и могу, что беспомощно таращиться.

– Что с ней сталось? – шепнула я, но Джоан уже подошла вплотную, и Патрик, вместо ответа, снова тревожно глянул на меня. Впрочем, я уже знала, знала прежде, чем вырвался этот вопрос: рак груди, вторая стадия, обнаружен два с половиной месяца назад, после того как я погнала свекровь на маммографию. Я провела большим пальцем по заживающему шраму на мизинце и подумала с тревогой: если в этом мире Джоан больна, не значит ли это, что и в реальном мире у нее рак?

Ее прекрасные серебряные волосы пропали, под небрежно повязанным красным шарфом проступает лысый череп. Сильно выпирают скулы, вся она исхудавшая, слабая.

– Привет, парочка! – Она лучисто улыбнулась нам. Клюнула меня в щеку, поцеловала Патрика в лоб и, к моему удивлению, размотала шарф, обнажив совершенно безволосую голову. – Ужас как тут жарко! – воскликнула она, вытаскивая из сумки номер «Ньюйоркера» и обмахиваясь им, словно веером. – Знаешь что, одно в этой истории с раком хорошо: летом так приятно, когда ветерок обдувает голый череп. – Подмигнув мне, она добавила: – Мы ж оптимисты.

Я продолжала таращиться, пока Патрик не ткнул меня локтем в бок.

– Джоан, – пробормотала я, опомнившись, но слова не шли с языка, я просто крепко-крепко ее обняла. Сквозь мешковатую блузу прощупывалась каждая косточка. – Ты как себя чувствуешь?

– О, Кейт, чувствую я себя очень даже хорошо, – вздохнула она. – Сегодня как раз удачный день. Химиотерапия оказалась чуточку тяжелее, чем ожидала. Но это ты и так знаешь. Я каждый раз одно и то же повторяю. Как заезженная пластинка.

Я глубоко вдохнула, чтобы не расплакаться. Хотелось найти слова, сказать ей, как я сочувствую, спросить, чем помочь, но тут мисс Кей хлопнула в ладоши и пригласила к роялю ученицу. Хайра, на вид ровесница Ханны, исполняла Баха, Прелюдию № 1 до мажор, порой путая ноты, но верно держа ритм, а я поспешно соображала, что мне нужно сделать, как только проснусь в реальности, – не важно, что от таких мыслей студия слегка расплывается. Главное – позвонить Джоан.

Хайра закончила, ей похлопали, за ней выступали еще четверо. Ханна замыкала список. «Бетховен, Соната № 32 до минор, первая часть», – объявила мисс Кей. Это очень сложная вещь, и я испугалась за Ханну. Обычному ребенку, пусть даже одаренному, она едва ли по силам.

– Патрик? – шепнула я, но он лишь ласково приложил палец к моим губам и улыбнулся. Хан-на сняла наушники и положила их рядом. Начала играть, и все застыли. И я замерла, глядя, как ее пальцы уверенно и нежно летают по клавишам, исторгая прекрасную мелодию. Она играла чуть медленнее, чем другие музыканты, в чьем исполнении я слушала эту сонату, но ритм держала идеально, и вскоре я поняла, что мне нравится именно такая скорость. Это ее собственная интерпретация, догадалась я, она умышленно сдерживает темп. Какой талант!

Ханна закончила. В студии стояла такая тишина, словно все оцепенели. На миг я испугалась: вдруг только я одна и поняла, как это было прекрасно. Но тут же зал взорвался аплодисментами, некоторые родители даже вскочили с мест, засвистели от восторга. Патрик крепко сжал мою руку, я почувствовала на глазах слезы счастья.

Когда овация смолкла, мисс Кей вышла в центр зала и повела рукой в сторону рояля, где все еще сидела, нахохлившись от смущения, Ханна.

– Это, как вы знаете, соната Бетховена, – заговорила она. – Последняя его соната, написанная в 1821 или 1822 году, за пять лет до смерти. Когда композитор писал ее, он был уже почти совершенно глух.

Послышалось изумленное перешептывание, я подалась вперед, ловя каждое слово учительницы.

– И потому я считаю уместным сообщить, – продолжала мисс Кей, – что Ханна, моя лучшая ученица, тоже глухая. Внутренние протезы помогают ей общаться и различать речь, но они искажают звучание музыки, поэтому Ханна отключает их, когда садится за пианино. Итак, подобно самому Бетховену, который, по словам Ханны, ее вдохновляет, она сыграла вам эту сонату, полагаясь лишь на малую долю того слуха, какой есть у каждого из вас.

Зал снова взорвался изумленными возгласами и аплодисментами, а я почувствовала, как у меня даже щеки вспыхнули от гордости: моя дочка, моя маленькая девочка, такая талантливая, такая упорная! Но вправе ли я гордиться этим ребенком? Я ведь не помню, как растила ее, я только что ее узнала.

Патрик прервал мои невеселые размышления, вновь пожав мне руку.

– Я хочу остаться! – выпалила я не подумав. Студия померкла, стала расплываться, и я тут же пожалела об этом восклицании.

– Что? – донесся издали голос Патрика. – Кейт, мы же обещали повести маму и Ханну на бранч.

– Точно! – выкрикнула я в пустоту. Он же подумал, я хочу задержаться в студии, а не здесь, в этой жизни. – Идем на бранч! – И студия вновь проступила, и я обрадовалась, что сумела остаться здесь, но с грустью понимала: это ненадолго. Этот мир никогда не станет моим.

* * *

Перекусив пирожками в «Веселке», украинском ресторане на 2-й авеню, где мы с Патриком когда-то любили позавтракать поздним утром в воскресенье, мы посадили Джоан в такси до вокзала, а сами пошли домой пешком: день был до странности прохладный для летней поры, со вчерашнего дня температура упала градусов на пятнадцать. Пока мы брели по 2-й авеню, я припомнила, что в прогнозе погоды похолодание не предусматривалось, то есть и в этом сны расходятся с реальностью. Я вздохнула и одной рукой взяла за руку Ханну, другой Патрика. Буду наслаждаться каждым мгновением этой фантазии, пока она не рассеялась.

Пока мы гуляли, я убедилась: Ханна – вполне счастливая, расположенная к миру девочка. На смеси устной речи и языка жестов она всю дорогу без умолку болтала о своих друзьях, о One Direction, о своем «самом страстном желании» (так и сказала) – получить новый айфон. Я видела, как Патрик, скрывая улыбку, выслушивает ее восторженный монолог о преимуществах этого гаджета, и, когда мы с ним обменялись понимающими взглядами, я вновь почувствовала глубокое сожаление: конечно, если бы я в самом деле жила этой, предназначенной мне жизнью, я бы этот идеальный вечер принимала как должное. Как то, что мне причитается. Но поскольку эта жизнь не состоялась, каждое ее мгновение ощущалось как чудо.

Я отвела взгляд, притворяясь, будто рассматриваю афишу, скрывая слезы и от мужа, и от дочери.

Вернувшись домой, я вновь удивилась, как надолго мне удалось задержаться в этой реальности. Может быть, мне будет дарована и ночь здесь, и я снова проснусь утром рядом с Патриком? Кажется, я откуда-то уже знала, что этого не будет, но все-таки тешила себя надеждой.

– Уложишь Ханну? – ласково улыбнулся мне Патрик, когда девочка вышла из ванной, окутанная облаком пара, и прошлепала к себе в комнату. – Я пока вымою посуду.

– Конечно. – Сердце затрепетало от мысли, что я проведу несколько минут наедине с Ханной, скажу ей, как я ее люблю, пожелаю сладких снов.

Я быстро прошла по коридору, постучала в ее дверь, осторожно заглянула в щелку, чтобы не застать девочку врасплох. Она успела надеть длинную розовую ночную рубашку.

– Ханна! – позвала я, и она обернулась.

– Да, мама! – улыбнулась она мне, а потом добавила на языке жестов: «Зубы почистить забыла», – и выскочила за дверь.

Я стояла в ее комнате, медленно вдыхая и выдыхая, ожидая ее возвращения. Все стены, заметила я, обклеены постерами One Direction, вон постер первой серии «Голодных игр», а над кроватью сикось-накось были прикноплены фотографии Ханны с подругами. Там же висел листок из блокнота с надписью Лучшие качества Ханны, исписанный розовыми и лиловыми чернилами. Подпись: Мэгги. В этом списке обнаружилось: «У Ханны всегда есть время для друзей» и «Ханна так смешно всхрапывает, когда хохочет». С грустной улыбкой смотрела я на этот перечень, составленный любящей подружкой. Как все-таки несправедливо, что у меня не было шанса составить подобный список – самой.

Но вдруг оказалось, что этот список у меня уже есть. Все, написанное девчачьим почерком Мэгги, старательно выводившей сердечки над i вместо точек, я и сама каким-то образом знала и любила в Ханне. И все ж я не имела возможности сама сделать эти открытия, мне достались лишь готовые воспоминания, не мои. С такой утратой трудно смириться.

Стряхнув печаль, я стала внимательнее разглядывать стены. На них висели и карандашные рисунки. С улыбкой я отметила под каждым подпись Ханны. Отличные наброски, чего тут только не было: лица людей, животные, морские пейзажи, улочки. Я наклонилась поближе, чтобы разглядеть рисунок справа от кровати: на нем безошибочно можно было узнать Патрика и меня, мы держали с обеих сторон за руки маленькую Ханну – лет девяти или десяти, – и она так и светилась от счастья. Над ее головой, привязанный ниточкой к запястью, парил шарик с Микки-Маусом, за спиной у нас вздымался замок Золушки, тянулась Главная улица Диснейленда. Я подождала, пока нахлынет поток воспоминаний, и увидела, как мы шли к замку, ели Микки-Маусово мороженое в шоколаде. Вспомнила, как Ханна стояла на палубе пиратского корабля и таращила глаза на простиравшиеся под нами декорации Лондона – это был аттракцион, посвященный Питеру Пэну. Воспоминания были совершенно отчетливыми, но я не знала, откуда они взялись.

Ханна влетела в спальню – волосы еще влажные, личико все еще розовое после душа. Обернувшись к ней, я медленно, тщательно проговорила на языке жестов: «Замечательные рисунки». И вслух, все еще не оправившись от изумления:

– Какая ты талантливая, Ханна!

Она смешно округлила глаза.

«Опять ведешь себя странно, – ответила знаками. – Как будто в первый раз их видишь».

Но я видела, как она прячет улыбку. Ей было важно услышать это от меня.

«А это?» – показала я жестами, изобразив на лице вопрос, и указала на портрет нашей семьи в Диснейленде.

Лицо Ханны посветлело.

«Мое любимое», – знаками ответила она. Потом вслух:

– Лучший день моей жизни. Вы с папой впервые свозили меня в Диснейленд.

– О, – пробормотала я, чувствуя, как сжимается сердце. – Хорошо бы еще разок съездить.

Ханна забралась в постель и улыбнулась мне.

«Спокойной ночи, мама», – сказала она на пальцах и устало зевнула.

«Спокойной ночи, Ханна, – жестами ответила я. – Я люблю тебя». И на всякий случай повторила эти слова вслух. Хотя бы затем, чтобы услышать их самой.

– Тоже тебя люблю, – ответила Ханна. Сняла наушники, положила на тумбочку у кровати и повернулась на бок, подтянув одеяло до подбородка. Я сидела возле ее постели и смотрела, как она уплывает в сон.

Патрик ждал меня в гостиной.

– Убаюкала? – спросил он, когда я пристроилась рядом с ним на диване.

Я кивнула.

– Мы возили ее в Диснейленд, – сказала я, представляя себе этот рисунок, наши улыбающиеся лица, как Ханна ухватила тот самый момент, который мне хотелось бы увидеть вживую.

Снова этот удивленный взгляд.

– Конечно, возили.

И тут я припомнила разговор, давний, мы еще только начинали встречаться. Патрик спросил, какое у меня самое счастливое воспоминание детства, и я ответила: тот день, когда родители отвезли нас со Сьюзен в Диснейленд, это было в конце восьмидесятых. «Когда-нибудь, когда у нас будет ребенок, мы поедем с ним в Диснейленд», – пообещал мне Патрик.

– Мы сделали все то, о чем говорили тогда? В самом деле? – прошептала я, и на сердце стало еще тяжелее.

Он свел брови, комната чуть потускнела.

– Конечно, Кейт.

Под его озабоченным взглядом я снова с тревогой вспомнила о Джоан.

– Патрик, а твоя мама… – Мой голос сорвался. – Чем помочь?

– Ты и так столько сделала, хорошая моя. Она поправляется, – сказал он. – На следующей неделе возьму отгул и повожу ее по врачам. – Зевнув, он притянул меня к себе: – Ложимся спать?

Мгновение я, не открывая глаз, прислушивалась к биению его сердца.

– Подожди, пока не хочется, – пробормотала я.

Он молча взял мою руку и провел пальцем по линии жизни на моей ладони.

– Помнишь, какой сегодня день? – прошептал он, и я увидела, как тает по краям комната, как вновь опускается пленка, отделяющая сон от яви.

– Патрик! – окликнула я, но уже не услышала собственного голоса.

– В этот день, тринадцать лет назад, я сделал тебе предложение, – сказал он, но его голос утонул в накатившем гуле, с каким океан втягивает в себя отлив. – Ты сказала «да», – продолжал он, – и сделала меня самым счастливым человеком на Земле.

Внутри у меня словно распахнулась дверь.

– Позволь мне остаться! – крикнула я Богу, поднимая глаза к небу. – Прошу Тебя!

– Что? – донесся издали недоуменный вопрос Патрика.

И он исчез, его лицо растворилось в тумане, голос – лишь эхо в темноте.

– Я люблю тебя! – крикнула я вслед, но и мой голос канул в бездну.

Глава 16

– Что такое, малыш?

Сонный голос Дэна проник сквозь завесу тумана и вытащил меня на поверхность. Задыхаясь, я уставилась во тьму. Снова в обычной реальности.

Когда я повернулась и увидела рядом с собой вместо Патрика Дэна, желудок скрутило от разочарования.

– Ничего, – пробормотала я, стараясь выровнять дыхание и сфокусировать взгляд. – Просто сон. Или что-то такое. Прости. Не хотела тебя разбудить.

Он улыбнулся, подтянул меня к себе.

– И я тебя люблю, малыш.

Видимо, последние слова, обращенные к Патрику, прозвучали уже здесь, и Дэн принял их на свой счет.

Я выдавила улыбку, но повторить признание не смогла. С каждым возвращением из той, предназначенной мне жизни я смотрела на Дэна все более трезво.

Но правда ли это? В самом ли деле в наших отношениях наступает ясность или я поддаюсь бессмысленной тоске по прошлому, которое не вернуть? Ведь какой бы природы ни были эти визиты к Патрику и Ханне, это не реальность. Патрик ушел навеки. А Дэн – вот он тут. Как тот, кто долго-долго простоял зажмурившись, я уже не понимала ни кто я, ни где.

– Кейт? – Голос Дэна звучал вопросительно, и, сфокусировав взгляд на его лице, я увидела желание. Он потянулся погладить мою щеку, очень нежно, потом рука спустилась ниже, к изгибу ключицы, скользнула на грудь. – Кейт! – повторил он, и это уже не вопрос, а ответ. Я закрыла глаза, стараясь не думать и не чувствовать, когда его губы встретились с моими, когда он осторожно перенес на меня тяжесть своего тела. – Кейт! – повторил он, на этот раз хрипло, и я поняла, что вот-вот потеряю связь с реальностью.

Я молчала, боясь произнести «Патрик!», и, отдавшись на волю тела, пыталась утихомирить взвихренный разум. Дэн, говорила я себе, здесь и сейчас. Это Дэн. Дэн здесь. Он хороший человек. Он тебя любит. Он хочет тебя.

Как выяснилось, я тоже его хотела. Мое тело давно уже научилось вытеснять воспоминания, и я позволила ему сделать это, позволила физическим ощущениям подхватить меня и лишь один раз проговорилась: мозг вдруг рванул управление на себя, и я услышала свой шепот: «Не могу» – как раз в тот момент, когда Дэн входил в меня.

– Не можешь что? – спросил он, замерев и глядя на меня с тревогой.

Я так испугалась, что не сразу нашлась с ответом. И пролепетала нелепое «Ничего».

Кажется, он не вполне мне поверил, но все же возобновил движение, и я сосредоточилась на этом и постаралась выкинуть из головы все остальное.

* * *

День оказался намного прохладнее, чем обещали накануне. Включив утром телевизор, мы услышали, как местный ведущий рассказывает о вторжении холодного фронта. По пути к двери я прихватила кардиган, а вопросы постаралась вытряхнуть из головы.

Только в середине дня, когда мы с Дэном и его друзьями Джоном и Кристин сходили пообедать, а потом вместе с Джиной и Уэйном посмотрели кино, я вспомнила наконец, что происходит с Джоан в моем сне.

И ойкнула вслух, напугав Дэна, Джину и Уэйна – мы как раз выходили из кинотеатра.

– Что такое, малыш? – встревожился Дэн.

– Я… я подумала о Джоан.

– Почему ты подумала о Джоан, Кейт? – заботливо спросил Дэн тоном, каким обращаются к маленькому ребенку, если тот скажет что-то нелепое.

Я обернулась к Джине – та тоже как-то странно смотрела на меня, – потом снова поглядела на Дэна.

– Мать в этом фильме чем-то похожа на нее, – солгала я.

Дэн кивнул, вроде бы принимая мой ответ, и вскоре уже погрузился в обсуждение бейсбола с Уэйном.

– Что-то случилась? – шепнула Джина, сжимая мою руку.

Я мотнула головой:

– Все в порядке, – но, кажется, не убедила.

– Идем ужинать? – предложил Дэн и тем самым спас меня от дальнейших расспросов. Уэйн ответил, что им с Джиной пора домой, отпустить няню, которая сама куда-то собралась на ужин, и мы распрощались. Дэн поймал такси до Маленькой Италии – я всегда предпочитала именно тамошние ресторанчики.

Мы нашли местечко за одним из длинных столов «Пульи». Дождавшись, чтобы официант принял заказ и принес кувшин красного вина, я извинилась и вышла в туалет. К счастью, там никого не было, так что я проворно достала мобильник и набрала номер Джоан. Услышав автоответчик, я почувствовала тревогу. Позвонила на мобильный, но и там никто не ответил, и я оставила сообщение с просьбой перезвонить мне, как только она сможет. Понимая, что это, наверное, перебор, я тем не менее еще раз набрала номер домашнего телефона и там тоже оставила сообщение, прибавив, что у меня к ней срочный важный вопрос.

Затем я спрятала телефон в сумочку, побрызгала водой на лицо, чтобы прийти в себя, провела по губам помадой. Набрала в грудь воздуху, кивнула собственному отражению и пошла обратно к Дэну.

Тем временем нам уже принесли кростини и Дэн разлил вино. Я села, и он вручил мне бокал.

– За нас и за наше будущее! – провозгласил он.

Я приподняла бокал и пробормотала:

– За нас.

– Итак, – заговорил Дэн минутой позже, – на этой неделе мы ждем твою маму?

Я заморгала: надо же, совсем забыла про надвигающийся визит.

– Конечно, – сказала я. Изобразила улыбку и добавила: – Мы же понимаем, что она просто спасается от флоридской жары.

Мой отец умер семь лет назад, и мама решила начать жизнь заново. Она переехала в поселок для пожилых людей примерно в двадцати пяти милях от Диснейленда, трижды в неделю ходит на йогу, бегает десятикилометровые марафоны и уверяет, что никогда прежде не была в столь прекрасной физической форме. И любовники у нее не переводятся. Я над этим посмеивалась, пока три лета тому назад она не усадила меня для серьезного разговора: дескать, если она смогла вернуться в седло, образно говоря, то пора и мне. В тот день я поняла, что мама уже не беспокоится за меня, а стала меня жалеть.

– В четверг отменю с утра занятия и встречу ее в аэропорту, – сказала я Дэну.

Он усмехнулся:

– Столько лет прожила здесь и так и не научилась самостоятельно добираться в аэропорт и из аэропорта.

– Думаю, она просто хочет, чтобы о ней позаботились.

– Да, ты хорошая дочь, – ласково сказал он. – Ты хороший человек, Кейт. Мне с тобой повезло.

– И мне повезло, – шепнула я.

– Насчет вчерашнего нашего спора, – продолжал он. – Я хотел извиниться, вот и все. Мне кажется, я недостаточно внимательно тебя слушал. Я не говорю, что решительно против детей. Хорошо? Но мне нужно время, чтобы это как следует обдумать.

Во мне шелохнулась надежда.

– Хорошо.

– И у нас все хорошо? У нас с тобой?

Я не сразу ответила:

– Пока не пойму. Но я хочу, чтобы все было хорошо.

Следующие полтора часа мы объедались ньокками болоньезе и лингини с морепродуктами под белым соусом, на десерт – тирамису и канноли. Кувшин красного мы допили, и к десерту Дэн заказал шоколадные мартини.

– У вас сегодня праздник? – спросил официант, подавая напитки.

Дэн пожал плечами, улыбнулся, чуть захмелевший. – Всего лишь прекрасный вечер в прекрасном городе с моей прекрасной невестой, – сказал он.

Мы смеялись и вспоминали прошлогоднюю поездку в Италию. Потом принесли счет, и мы пошли по Малбери-стрит к Каналу ловить такси. Дэн вел меня под руку – в другой руке он нес остатки ужина, – продолжая забавно рассказывать, как его коллега ездил в Европу и ничего хорошего из этого не вышло.

И только в такси, по дороге домой, уже вволю насмеявшись, я вновь почувствовала, как мне стыдно. Не в Дэне дело, он такой же, каким и был. Беда со мной: не могу же я вечно скакать из одной жизни в другую. Но, по правде говоря, я бы хотела вернуться в ту жизнь, а не в эту.

* * *

Вечером накануне приезда мамы я в третий раз была у Эндрю на курсах языка глухонемых. Я сама удивилась тому, с какой радостью ждала этого занятия и как гордилась, что за последние дни на досуге успела выучить кое-какие нужные мне знаки. Я могла теперь сказать: молодец, попробуй вот так, пианино, синтезатор, гитара, маракасы, петь, ноты и музыка, и мне не терпелось снова встретиться с теми детками. Я рассчитывала после занятий обсудить с Эндрю, когда мы снова сходим к Молли и Риэйдже и когда он познакомит меня с третьей девочкой.

Я сидела на складном стуле в подвале церкви, дожидаясь Эндрю. Влетела Вивиан, уселась рядом со мной. Я подняла глаза от папки с документами моего нового пациента, Саймона, и улыбнулась ей.

– Который час? – ткнула она себя пальцем в запястье.

Я глянула на часы:

– Без двух минут семь.

– Даже не верится: наконец-то прибежала заранее! – радостно выкрикнула она, и я впервые уловила в ее выговоре легкий британский акцент. – Эндрю ведь еще нет?

– Пока нет.

– Два очка! – воскликнула она, потрясая в воздухе сжатым кулаком. – Я вечно опаздываю, как двоечник, который является после начала урока и мешает учителю. Как в прошлый раз. И в позапрошлый. Но сегодня – ура! Прибыла до звонка! Не иначе, Земля соскочила с орбиты.

Я рассмеялась.

– Это не единственные курсы, где вы учитесь?

– Ох, дорогая моя, где я только не учусь! – ответила она, расстегивая непромокаемый плащ (и зачем он ей в такую погоду?) и ерзая, чтобы стащить его с себя. – Только что закончила курс оригами. До того – программирование. Мне шестьдесят восемь лет, я чувствую себя молодой, и знаете, в чем мой секрет? Пока учишься, не стареешь.

– Отличная философия, – сказала я, глядя, как она пристраивает плащ на спинке стула. – А почему на этот раз вы взялись за язык глухонемых?

– Я прошла уже семнадцать разных языковых курсов, в том числе британский язык глухонемых, он совсем другой, – пожала она плечами. – Хочется узнать понемногу обо всем. Давно уже собиралась записаться на американский язык глухонемых, но все не подворачивались подходящие курсы. Об этом месте мне рассказала подруга. А вы? – на одном дыхании продолжала она. – Что вас привело сюда? Почему вы выбрали этот курс? Ради кого?

– Ради моей дочери, – вырвалось у меня, и я невольно прикрыла рот рукой. Неужели я только что заявила вслух, что записалась на курсы ради несуществующей, приснившейся мне девочки? Вивиан хотя бы этого не знала, но, если бы мои слова услышал Эндрю, он бы решил, что я солгала ему, когда сказала, что у нас с Дэном нет детей.

– О, как трогательно, – восхитилась Вивиан, но тут же озадаченно нахмурилась: – Погодите, как же так? Почему только сейчас? Неужели она оглохла внезапно?

Я уткнулась взглядом в колени.

– Нет, но я только недавно ее нашла, – пробормотала я.

– Нашли свою дочь?

С каждой минутой мои объяснения звучали все более нелепо, и я поспешила дать наиболее логичное объяснение, какое только могла изобрести:

– В смысле, удочерила. Я только что ее удочерила.

– О, дорогая! – воскликнула Вивиан, всплеснув ручками, и так и засияла. – Кейт, какой же вы молодец!

– Э… Да, спасибо, – пробормотала я. Похоже, я окончательно сошла с ума.

– Знаете, я всей душой верю: усыновление – огромное, еще недооцененное счастье, – торжественно продолжала Вивиан. – Как прекрасно: дать ребенку дом, стать семьей, по собственному свободному выбору. Быть может, это и есть самый правильный способ создавать семью, как вы думаете?

– Конечно, – слабым голосом подтвердила я.

– Значит, так. – Она хлопнула в ладоши. – Выкладывайте. Как ее зовут?

– Э… – промычала я, но тут, к счастью, появился Эндрю с ворохом книг и бумаг.

– Простите за опоздание, друзья! – Он обрушил свою ношу на стол перед рядом сдвинутых стульев.

Мы вразнобой подтвердили, что прощаем, и Эндрю спросил, выучили ли мы что-нибудь самостоятельно.

– Поднимите руки, кто занимался дома, – велел он, и Эми тут же подняла руку, а следом мы с Вивиан – ехидно переглянувшись.

– Великолепно, – сказал Эндрю. – Эми, вы подняли руку первой. Вы что-то выучили и можете поделиться с нами? – Она кивнула, и Эндрю продолжал: – Покажите, прошу вас.

Я сидела за спиной Эми и не могла разобрать, какие жесты она делает, но зато отчетливо видела, как покраснели ее уши. Подавшись вперед, я всмотрелась в движения ее рук, и мои брови поползли вверх: я уловила «поесть» – все пять пальцев сложены щепотью и дважды подносятся ко рту – и «вместе».

Эндрю слегка смутился, но тут же его лицо просветлело.

– Эми, вы молодец! Вы научились приглашать: «Не хотите ли поесть вместе?»

Эми еще сильнее покраснела:

– Ну да.

Но Эндрю то ли не понял, то ли сделал вид, что не уловил приглашения, которое, разумеется, было адресовано лично ему. Он приветливо улыбнулся Эми и сказал:

– Замечательно, что вы выбрали именно это фразу, она в любой момент может пригодиться. Как это я сам не сообразил научить вас. Друзья, давайте прямо сейчас разучим приглашение все вместе. Эми, покажите, пожалуйста, всем. Встаньте лицом к классу, будьте добры.

Эми с удрученным видом поднялась и повторила этот набор жестов. Эндрю направлял ее правую руку, демонстрируя Эми и нам, как точнее изобразить глагол хотеть: обе ладони обращены вверх, пальцы раздвинуты, вы словно бы подтягиваете что-то к себе, особенно похоже на то, как открывается обеими руками ящик. Эми от его прикосновения дернулась, словно обжегшись. Тут уж трудно было не понять, что Эми имела в виду.

Эндрю слегка покраснел и быстро оглянулся на меня. Потом кашлянул.

– Великолепно, Эми, просто великолепно, – сказал он чуть хрипловато. – Вам всем имеет смысл попрактиковаться с этой фразой дома.

Торопливо отойдя от Эми, он жестом предложил ей сесть. Вернулся на преподавательское место и обратился к нам с Вивиан:

– Вивиан? Кейт? Вы тоже выучили что-то новое?

Вивиан сообщила, что умеет говорить «Я пью чай с королевой», и с гордостью продемонстрировала. Мы все расхохотались. Наконец Эндрю добрался до меня:

– Кейт? Что вы можете нам показать?

– Я научилась говорить: «Я так счастлива быть здесь с вами», – сказала я. А что, вполне невинная фраза – не обязательно же признаваться, что я заготовила ее для Ханны, чтобы сказать, когда вновь увижу ее и Патрика. Если увижу.

– Хорошо! – ободряюще улыбнулся мне Эндрю. – Показывайте.

Я указала на себя и постаралась плавно, не задерживаясь, досказать предложение до конца. «Очень» – обеими руками изобразить пацифик, сблизить их и развести; «счастлива» – дважды распахнуть ладони на уровне груди, «здесь» – движение вверх, ладони тоже повернуты вверх; «с вами» – два сжатых кулака соприкасаются пальцами, а затем указать пальцем на собеседника.

– Замечательно! – воскликнул Эндрю, досмотрев мое представление до конца, а потом вскинул вверх обе руки, похлопал ладонями по воздуху. – Вот так будет «замечательно». Попробуйте сказать: «Замечательно быть здесь с вами», Кейт.

Я кивнула, повторила его жест, присоединив к нему «быть здесь с вами». Он тоже радостно закивал:

– То, что надо. А теперь, друзья, попробуем выучить обе фразы. Спасибо Кейт, которая принесла эту фразу в класс.

Пока все старательно повторяли за Эндрю ту же фразу, но в более профессиональном исполнении, Эми, обернувшись, шепнула мне: «В любимчики попали!» – и улыбнулась одними губами.

Час спустя, разучив с нами два десятка фраз и тридцать наиболее употребительных слов, кое-что рассказав об истории американского языка глухонемых, Эндрю подытожил:

– Ну что ж, ребятки, наше время истекло. Еще раз всем спасибо. Не забывайте упражняться всю неделю. Жду вас в следующую среду.

Мы начали собирать вещи, и тут он обратился ко мне:

– Кейт, не могли бы вы задержаться на несколько минут? Мне нужно кое-что с вами обсудить.

Я удостоилась гневного взгляда Эми, но тем не менее кивнула и подождала, пока все выйдут из аудитории. Подошла к Эндрю, он перебирал какие-то бумаги на столе.

– Отлично поработали. Простите, что я не связался с вами раньше насчет занятий. Как скоро можно планировать визит к Молли и Риэйдже? – спросил он. – Что у вас в расписании на этой неделе?

– В принципе, я и завтра могу, если вам подходит.