— Во всяком случае, они точно не породили ребенка.

«Прощай, Рикки. Быть может, больше мы никогда не увидимся».

Она кивнула в ответ на ядовитое замечание. Он говорил по привычке, не задумываясь. Люди не меняются.

И темнота, одна темнота в ледяной крепости Хром.



— Увидимся в ратуше, Томас.

***

Он схватил ее за руку и сильно сдавил.



— Если думаешь, что треть моей мельницы и моего дома когда-либо будут твоими, то ты идешь на поводу у пустых надежд.

Он был ковбоем, мой Бобби, ковбоем, оседлавшим компьютер. Он не мыслил свою жизнь без игры, той опасной игры со льдом, которым Электронная Защита Против Вторжения укрывает источники информации. Матрица по сути абстрактное представление взаимоотношений различных информационных систем.

— Моей компенсацией станет будущее без тебя — то, в котором я смогу жить без страха перед мужем, считающим меня не более чем животным, которое можно колотить, когда ему вздумается.

Для законного программиста, когда он подключается к сектору своего хозяина, информация корпорации представляется в виде сверкающих геометрических построений, которые его окружают.

— Я никогда не бил тебя потому, что мне так вздумалось. Я уже сказал тебе: я никогда не хотел причинять тебе боль. Ты не оставляла мне выбора.

Башни ее и поля, разбросанные в бесцветном псевдопространстве симуляционной матрицы — всего лишь электронная видимость, облегчающая процесс управления и обмен огромными объемами данных. Законным программистам дела нет до тех стен из льда, позади которых они работают, стен тьмы, которые скрывают их операции от других — артистов индустриального шпионажа и деловых ребят вроде Бобби Квинна.

Он на самом деле верит в это? Она не могла понять. Хотя ей было все равно. Она вырвала руку и положила ладонь на ручку двери. Заблуждения Томаса были не менее сильны, чем его склонность к насилию. Она пожалела, что резко ответила ему, потому что невозможно переспорить человека, неразумного до такой степени. Она вспомнила, чему Иисус учил людей в Нагорной проповеди.

Бобби был ковбоем. Он был хакером, вором-взломщиком, потрошившим разветвленную электронную нервную систему человечества. Он присваивал информацию и кредиты в переполненной матрице, монохромном псевдопространстве, где, как редкие звезды во тьме, светились плотные сгустки данных, мерцали галактики корпораций и отсвечивали холодным блеском спирали военных систем.

— Давай не будем говорить друг с другом в таком тоне, — тихо сказала она. — Я верю, что когда-то ты любил меня; когда-то я любила тебя. Ты ударил меня по правой щеке, я обратила к тебе левую.

Бобби был одним из тех потерявшихся во времени лиц, которых всегда застанешь за выпивкой в «Джентльмене-Неудачнике», популярном в городе баре, пристанище для электронных ковбоев, дельцов и прочих ребят, хоть каким-то боком связанных с кибернетикой.

Он улыбнулся, но его улыбка была ехидной и зловещей.

Мы были партнерами.

— И кто захочет судиться с тобою и взять у тебя рубашку, — продолжил он, цитируя следующий стих, — отдай ему и верхнюю одежду[6].

Бобби Квинн и Автомат-Джек. Бобби — вечно в темных очках, худощавый, бледный красавчик, и Джек — зловещего вида парень, да еще в придачу и с нейроэлектрической рукой. Бобби — обеспечивает программу, Джек — «железо».

Бобби шлепает по консоли пульта, Джек устраивает все эти маленькие штучки, без которых не обскачешь других. Так или почти так услышали бы вы все это от зрителей в «Джентльмене-Неудачнике», если бы вам случилось туда заглянуть в ту пору, когда Бобби и не думал о Хром. Они бы не преминули добавить, что Бобби уже не тот, темпы падают и найдется кое-кто из ребят, за которыми ему не угнаться. Ему было уже двадцать восемь — для электронного ковбоя это почти что старость.

Он снял свой темно-зеленый плащ и бросил его ей под ноги.

В своем деле мы были мастерами. Но почему-то по-настоящему большая удача — та, которая приходит лишь раз, — обходила нас стороной. Я знал, куда сунуться, чтобы достать нужное оборудование, и Бобби всегда был в ударе. Он мог сидеть, откинувшись, перед пультом — белая бархатная полоска пересекает лоб — и, пробивая себе дорогу сквозь самый крутейший лед, какой только бывает в бизнесе, выстреливать клавишами быстрее, чем мог уследить глаз. Но чтобы такое случилось, должно было произойти нечто, что только одно и могло заставить его выложиться на полную. А такое бывало не часто.

— Забирай его, Мэри. Но я говорю тебе, и это так же верно, как восход солнца: это все, что ты когда-либо от меня получишь.

По совести говоря, мы с Бобби — ребята неприхотливые. Уплаченная вовремя рента, чистая рубашка на теле — большего мы от жизни не требовали. А что до высоких материй, то нам до них дела не было.

Он направился к столбу, где стоял его конь, сел в седло и пустил лошадь галопом по улице.



Лично для Бобби единственной в жизни картой, к которой он относился всерьез, — была очередная любовь. Впрочем, на эту тему мы с ним не разговаривали никогда. И тем летом, когда наши дела, похоже, пошли на спад, он все чаще и чаще стал засиживаться в «Джентльмене-Неудачнике». Он мог часами сидеть за столиком неподалеку от раскрытых дверей и следить за проходящими толпами. И так из вечера в вечер, когда вокруг неоновых ламп кружатся безумные мотыльки, а воздух пропитан запахами духов и жратвы из уличных забегаловок. Его скрытые за очками глаза вглядывались в лица прохожих, и, когда появилась Рикки, он уже нисколько не сомневался, что она и была той единственной верной картой, которую он так ждал.





***

На следующий день пришло письмо от брата Чарльза. Оно прибыло вчера на громадной стотонной бригантине под названием «Благословенная Мэри», и Присцилла Берден сочла это добрым знаком, что корабль с таким именем привез письмо из дома. Да и новости оказались сплошь хорошими: никто не заболел, еще один ребенок родился благополучно — на этот раз дочка, — и дождей и солнца было как раз столько, сколько нужно. В тот день во время молитвы перед обедом Джеймс Берден вознес благодарности Господу. После обеда он отправился в Норт-Энд, а не на свой склад в гавани, и, когда Мэри спросила у матери, куда поехал отец, та ответила, что у него там дела, но это ненадолго, и потом он вернется в свою контору у доков. Мэри попыталась вытянуть из нее подробности, но мать сказала, что больше ничего не знает.



Через какое-то время Мэри решила прогуляться в сторону гавани. Отец говорил, что «Благословенная Мэри» скоро вернется в Лондон, и она хотела посмотреть на корабль до того, как он отчалит, хотя бы только из-за названия. Джеймс был весь в предвкушении, потому что со дня на день должно было прийти судно из Барбадоса с большим грузом сахара, соли и красителей. Но в глубине души Мэри знала, что если пойдет к докам, то в том числе и затем, чтобы увидеть Генри Симмонса, а этого искушения она твердо намерилась избежать. Поэтому вместо этого она пошла на запад, к холму Страж, хотя ее стремление держаться подальше от Норт-Энда и мельницы мужа было столь же сильно, как и избегать встреч с Генри Симмонсом.

В тот раз я решил смотаться в Нью-Йорк, чтобы проверить рынок, и заодно присмотреть чего-нибудь «горяченького» из программного обеспечения.



В лавке Финна, в окне, над пейзажем из дохлых мух, укутанных в шубки из пыли, светилась попорченная реклама «Метро Голографикс». Внутри было по пояс всякого хлама. Кучи его волнами взбирались на стены, и сами стены были едва видны за сваленной в беспорядке рухлядью и низко провисшими полками, заставленными старыми изорванными журналами и пожелтевшими от времени годовыми комплектами «Нэшнл Джиогрэфик».



— Тебе нужна пушка, — с ходу заявил Финн. Более всего он напоминал человека, на котором отрабатывали программу по искусственному замещению генов, чтобы вывести породу людей, приспособленных для рытья нор высокоскоростным способом. — Тебе повезло. Я как раз получил новенький «Смит и Вессон». Тактический образец, калибр — четыре и восемь. Под дулом у него закреплен ксеноновый излучатель, батарейки в прикладе, позволяет ночью, когда ни черта не видно, за пятьдесят шагов от тебя создать круг двенадцати дюймов, в котором светло, как днем. Источник света так узок, что его почти невозможно засечь. Это вроде, как колдуну ввязаться в ночную драку.

Мэри стояла на вершине холма и смотрела на город и за его пределы. С одной стороны за горизонт по-прежнему тянулся лес: мир зверей, индейцев и отлученных от церкви. С другой раскинулись обработанная земля и фермерские поля, с которых уже собрали весь урожай, и Мэри сомневалась, что обладает хотя бы толикой смелости женщин и мужчин, живущих и работающих здесь. Она знала двух вдов, живших в одиночестве в своих маленьких хижинах, вдали от семей, соседей и тех, кто мог помочь. Что удивительного в том, что женщины, подобные им, обращались к Дьяволу за помощью?

Я позволил своей руке с лязгом опуститься на стол и принялся выстукивать дробь. Скрытые сервомоторы загудели, как рой москитов. Я знал, что Финн терпеть не может этой моей музыки.

— Ты соберешься ее когда-нибудь починить? — Обгрызенной шариковой ручкой он потыркал в мою дюралевую клешню. — Может, придумаешь себе чего-нибудь потише?

Мэри решила, что стоит чаще бывать в этой части города. Здесь было не так, как на рыночной площади и в гавани: намного тише. В этом месте летали другие птицы, не только чайки. На обратном пути она быстро прошла мимо улицы, где располагалась мельница Томаса.

— Мне не нужно никаких пушек, Финн, — я продолжал испытывать его слух, как будто не расслышал вопроса.



— Ладно, — вздохнул он, — как хочешь.



Я перестал барабанить.

Придя домой, Мэри с удивлением обнаружила, что Дьявол и сюда привел свои искушения: пока Абигейл готовила ужин, с ней мило болтал Генри Симмонс. Сегодня на нем был зеленый камзол, темные волосы были аккуратно причесаны. Он стоял за кухонным столом. Когда Мэри вошла, он помог ей снять плащ — красивый жест, но тем не менее Мэри он показался чересчур фамильярным.

— Имеется одна вещь для тебя. Но что это — хоть убей, не знаю. — Он сделал несчастный вид. — Я получил ее на прошлой неделе от малышей из Джерси, которые орудуют при мостах и тоннелях.

— Где мама? — спросила она Абигейл.

— Значит, взял неизвестно что? Как это тебя угораздило? А, Финн?

— А я жопой чувствую.

— В аптеке, мэм.

Он передал мне прозрачный почтовый пакет с чем-то похожим на кассету для магнитофона, насколько можно было увидеть сквозь рифленую пузырчатую оболочку.

— А что привело сюда вас, Генри Симмонс?

— Еще был паспорт, — сказал Финн, — и кредитные карточки с часами.

Он указал на бутылку на столе.

Ну, и это.

— Ром — подарок моего дяди его друзьям Берденам и, разумеется, их дочери.

— Я так понимаю, что ты приобрел содержимое чьих-то карманов.

— Благодарю вас.

Он кивнул.

— Благодарить стоит только моего дядю Валентайна. Я всего лишь посыльный.

— Паспорт был бельгийский. Подделка, я его сжег. А с часами полный порядок. Фирма Порше, часики — первый сорт.

Ясно — это была какая-то разновидность военной программы вторжения.

— Вы много для него делаете.

Вынутая из пакета, она походила на магазин к винтовке ближнего боя с покрытием из непрозрачного пластика. По углам и краям металл вытерся и светился — похоже, за последнее время кому-то частенько приходилось ей пользоваться.

— И большей частью это не труднее, чем разбить яйцо.

— Я сделаю тебе на ней скидку, Джек. Как постоянному покупателю.

В этот момент Абигейл подняла взгляд от миски с творогом и кукурузной мукой и улыбнулась.

Я улыбнулся. Получить скидку у Финна — все равно, что упросить Господа Бога отменить закон всемирного тяготения на то время, пока тебе нужно переть тяжеленный ручной багаж на десяток секций через залы аэропорта.

— Мне приходилось видеть, что многие мужчины неспособны нормально разбить яйцо, — сказала она.

— Похоже на что-то русское, — заметил я равнодушно. — Скорее всего, аварийное управление канализацией для какого-нибудь Ленинградского пригорода. Как раз для меня.

— Но я неплохо с этим справляюсь.

— Сдается мне, — сказал Финн, — ты такой же умный, как мои старые башмаки, и мозгов у тебя не больше, чем у тех сосунков из Джерси. А ты думал, я продаю тебе ключи от Кремля? Сам с ней разбирайся. Мое дело продать.

— Разрешите не поверить вам на слово, — продолжила Абигейл. — Мне почему-то кажется, что вашим способностям находится применение вне кухни.

И я купил.

— О, я пока не знаю наверняка, где бы хотел их применять.



— Явно не на поприще разбивателя яиц, — заметила служанка, и, хотя Мэри чуточку ревновала Генри, когда Абигейл так флиртовала с ним, ей в основном было просто интересно. Ей нравилась смелость девушки, которая получала удовольствие от этого обмена репликами.

***



— Возможно, именно за этим я и приехал в Бостон. В колонии наблюдается существенный недостаток мужчин, способных навести на кухне кромешный беспорядок.

Словно души, оторванные от тел, мы сворачиваем в ледяной замок Хром.

Служанка закатила глаза, потом вытерла руки о фартук и сказала:

Мы летим, не сбавляя скорости. Ощущение такое, будто мчишься на волне программы вторжения и, зависая над водоворотами перестраивающихся глитч-систем, пытаешься удерживаться на гребне. Кто мы сейчас? Разумные пятна масла, скользящие в беспросветности льда.

— Сейчас мне понадобится очень много яиц, чтобы приготовить пончики. Поберегите свои руки, а когда я вернусь, сможете продемонстрировать мне свои таланты.

Где-то в тесноте чердака, под потолком из стекла и стали, далеко-далеко от нас остались наши тела. И времени, чтобы успеть проскочить, остается меньше и меньше.

И она удалилась на задний двор, чтобы принести из курятника яйца.

Мы сломали ее ворота. Блеф с повестками из суда и маскировка под налоговую инспекцию сделали свое дело. Но Хром есть Хром. И наиболее прочный лед, который входит в ее средства защиты, именно для того и служит, чтобы расплевываться со всякими казенными штучками, вроде повесток, предписаний и ордеров. Когда мы сломали первый пояс защиты, вся база ее данных исчезла под основными слоями льда. Стены льда, разрастаясь перед глазами, превращались в многомильные коридоры, в лабиринты, полные тени. Пять ее контрольных систем выдали сигналы «Мэйдэй» нескольким адвокатским конторам. Поздно. Вирус, проникнув внутрь, уже принялся перестраивать структуры ледовой защиты. Глитч-системы глушат сигналы тревоги, а тем временем множащиеся субпрограммы выискивают любую щель, которую не успел затянуть лед.

— Она всегда настолько дивно прямолинейна? — спросил Генри у Мэри, пока служанки не было в комнате.

Русская программа извлекает из незащищенных данных номер телефона в Токио, вычислив его по частоте разговоров, средней их продолжительности, и скорости, с которой Хром отвечала на эти вызовы.

— О\'кэй, — говорит Бобби. — Теперь мы прокатимся на звоночке от этого ее дружка из Японии. Кажется, то, что нам нужно.

— Нет. Это вы пробуждаете в нас все дурное, Генри, — ответила она ему, но шутливым, а не серьезным тоном.

Вперед! Погоняй, ковбой!

— А вот это уже благородное призвание. Достойная причина того, чтобы проделать путь до вашего дома.



— О, Дьявол может быть хорош собой, но требуется нечто большее, чтобы сбить человека с пути.

***

— Я хорош собой? Приятно это слышать.



— Вам это и без того отлично известно.

Бобби читал свое будущее по женщинам. Они были, как знаки судьбы, предсказывающие перемену погоды. Он мог ночами просиживать в «Джентльмене-Неудачнике», ожидая, когда кончится невезение, и судьба, как карту в игре, подарит ему новую встречу.

— И вновь: гордыня, самый смертный из всех грехов. Я часто поддаюсь ему. Он и принесет мне смерть.

Как-то вечером я допоздна заработался на своем чердаке, «распутывая» один чип. Рука моя была снята, и манипулятор небольшого размера был вставлен прямо в сустав.

— Но кто же из нас будет искусителем?

Бобби пришел с подружкой, которую я прежде не видел. Мне обычно бывает не по себе, если кто-нибудь незнакомый застает меня работающим вот так — со всеми этими проводами, зажатыми в штифтах из графита, что торчат из моей культи. Она сразу же подошла ко мне и взглянула на увеличенное изображение на экране. Потом увидела манипулятор, двигающийся под вакуумным покрытием. Она ничего не сказала, стояла и просто смотрела. И уже от одного этого мне сделалось хорошо.

— Не вы, — сказал он и подошел к ней. Он стоял так близко, что она чувствовала его дыхание на своем лице.

— Знакомься, Рикки. Автомат-Джек, мой коллега.

— Почему вы так думаете?

Он рассмеялся и обнял Рикки за талию, и что-то в его тоне дало понять, что ночевать мне придется в загаженном номере отеля.

Он пристально смотрел на нее.

— Привет, — сказала она. Высокая, ей не было и двадцати, она выглядела что надо. В меру веснушчатый носик, глаза, по цвету напоминающие янтарь, но с темным, кофейным отливом. Узкие черные джинсы, закатанные по щиколотку, и простенький поясок из пластика в тон ее розоватым сандалиям.

— Потому что, как полагаю, мы очень похожи.

До сих пор ночами, когда не идет сон, она стоит перед моими глазами.

— В каком смысле? Мы едва знакомы.

Я вижу ее где-то там, за руинами городов, за дымами, и видение это подобно живой картинке, прилипшей к изнанке глаз. В светлом платье, которое едва прикрывает колени, — она была в нем в тот раз, когда мы остались вдвоем.

— Сокол узнает своего сородича с большого расстояния.

— Как и свою жертву.

Длинные стройные ноги. Каштановые волосы вперемешку с белыми прядями взметнулись, будто в порыве ветра, прилетевшего неизвестно откуда. Они оплетают ее лицо, и после я вижу, как она машет мне на прощанье рукой.

Он улыбнулся.

Бобби устроил целое представление, пока копался в стопке магнитофонных кассет.

— Именно. Я в ваших когтях, — он наклонился еще ближе и взял ее правую руку в свою. — И, Мэри, никогда не забывайте: ваша красота во сто крат превосходит мою. Это так же верно, как то, что в гавани плещутся волны или что листья краснеют перед тем, как опасть.

— Уже ухожу, ковбой, — сказал я, отсоединяя манипулятор. Она внимательно за мной наблюдала, пока я вновь надевал руку.

Она поняла, что он собирается поцеловать ее, и от этой мысли вся обмерла. Но не успела она что-либо сообразить, как ее тело, охваченное желанием и порывом, поступило по собственной воле, она встала на цыпочки и открыла губы навстречу его губам.

— А всякие мелочи ты умеешь чинить? — спросила она вдруг.

И именно в тот миг она услышала, как упала миска и разбились яйца: Абигейл стояла напротив них, прижав руки ко рту.

— О! Для вас — что угодно. Автомат-Джек все может. — И для пущего авторитета я прищелкнул дюралюминиевыми пальцами.

Она отстегнула от пояса миниатюрную симстим-деку и показала на крышку кассеты, у которой был сломан шарнир.

13

— Никаких проблем, — сказал я. — Завтра будет готово.

«О-хо-хо, — подумал я про себя. Сон уже вовсю тянул меня с шестого этажа вниз. — Интересно, и надолго ли хватит Бобби с таким лакомым кусочком, как этот? Если дело пойдет на лад, то, считай, что уже сейчас, в любую из ближайших ночей, мы могли бы прикоснуться к богатству.»

На улице я усмехнулся, зевнул и остановил рукой подвернувшееся такси.



Деяния Дьявола проявляются в искушениях, которыми он манит нас, и особенно явственно — в посулах, которые он обещает бездетным, соблазнах, которыми он завлекает бесплодных. Показания преподобного Джона Нортона, из архивных записей губернаторского совета, Бостон, Массачусетс, 1662, том III
***

В тот день, когда должны были заслушать ее прошение о разводе, Мэри мало ела за завтраком. За обедом, поддавшись настояниям матери, она проглотила немножко кислого хлеба, поковыряла вилкой в тарелке с репой и откусила немного мяса с ножки индейки. Абигейл и Ханна почти ничего не сказали ей, но они практически перестали разговаривать с тех пор, как Абигейл застала молодую хозяйку стоящей на цыпочках перед Генри Симмонсом, рука в руке. Теперь Мэри жила под одной крышей с Абигейл и знала девушку с тех пор, как та приехала в колонию, но они внезапно стали как будто чужими. Мэри понимала, в чем затруднения Абигейл: ее показания могут разозлить хозяев, но последствия лжи могут быть куда более печальными, так как от них не будет спасения в вечности. Мэри в точности описала родителям, что произошло между ней и Генри и что видела Абигейл, и отец Мэри провел с девушкой беседу по поводу того, что она должна говорить в суде.



Твердыня Хром растворяется. Завесы из ледяных теней мерцают и исчезают, пожираемые глитч-системами, разворачивающимися из русской программы. Глитч-системы охватывают все, что лежит в стороне от направления нашего основного логического удара и заражают структуру льда.

— Надеюсь, Абигейл, — сказал он ей в присутствии Мэри, — мы никогда не забудем, какие раны Томас Дирфилд нанес моей дочери. Посмотри на ее руку. Вспомни, как она выглядела, когда Мэри только вернулась к нам. Ее и без того могут оклеветать так, что ей до конца жизни придется жить с этим бременем. Мысленно рассуди, какую малость ты могла видеть и как необратимо может пострадать репутация моей дочери, если это слушание выйдет за рамки простого обсуждения подлости ее мужа.

Для компьютеров они, словно вирус, саморазмножающийся и прожорливый. Они постоянно меняются, каждая в лад со всеми, подчиняя и поглощая защиту Хром.

— Я буду помнить об этом, сэр, — пообещала служанка, но Мэри чувствовала скорее неловкость, чем облегчение. Она понимала, что натворила. Знала, что ее искусили и как дорого может обойтись ей миг слабости. Ее отец также навещал Генри Симмонса. Он не сообщил ей подробности беседы с молодым человеком, но заверил ее, что в случае, если на суде всплывет вопрос неверности, Генри готов взять всю вину и последствия на себя. Отец напомнил Мэри, что Абигейл видела только поцелуй, и потребовал от дочери подтвердить, что дальше поцелуя дело не зашло. Обвинение в неверности грозило смертной казнью.

Обезвредили мы ее, или где-то уже прозвенел тревожный звоночек и помигивают красные огоньки? И Хром — знает ли об этом она?



Тем не менее Мэри знала, какие чувства испытывает к Генри. Это соблазн. Искушение. В присутствии Генри она ощущала волнение, которого Томас никогда не пробуждал в ней. Вот уже на протяжении нескольких недель она думала о нем как в течение дня, так и по ночам, лежа одна в постели.

***

Мэри и ее родители знали, что ее муж нанял адвоката, который вчера приходил поговорить с обеими служанками Берденов. Этот один из немногих в колонии адвокатов был пухленьким человеком, с мохнатыми, точно гусеницы, черно-белыми бровями, по имени Филип Бристол. Все его дружно ненавидели, в основном из-за профессии, но интеллект его ни у кого не вызывал сомнений. Хотя была веская причина нанимать именно нотариуса, такого как Бенджамин Халл, ибо просить адвоката представлять ваше дело перед губернаторским советом — нечто совсем иное. Это выглядело непрезентабельно. Однако среди магистратов были и прошедшие официальное обучение в Англии, поэтому появлению в ратуше адвоката уже никто не удивлялся.



Филип Бристол попросил служанок детально описать действия Мэри в то утро, когда она вернулась в родительский дом. Абигейл заверила Джеймса Бердена, что адвокат не задал ни одного вопроса о Генри Симмонсе. «С чего бы ему?» — риторически вопросила она. И пока в суд вызвали только Абигейл. В этом чувствовалось некое дурное предзнаменование, потому что теперь Мэри была не уверена в ее показаниях.

Рикки-Дикарка — так прозвал ее Бобби. Уже в первые недели их встреч ей, должно быть, казалось, что теперь она обладает всем. Бестолковая сцена жизни развернулась перед ней целиком, четко, резко и ясно высвеченная неоновыми огнями. На ней она была новичком, но уже считала своими все эти бесконечные мили прилавков, суету площадей, клубы и магазины. А еще у нее был Бобби, который мог рассказать дикарке обо всех хитроумных проволочках, на которых держится изнанка вещей. Про всех актеров на сцене, назвать их имена и спектакли, в которых они играют. Он дал ей почувствовать, что она среди них не чужая.

— Что у тебя с рукой? — спросила она как-то вечером, когда мы, Бобби, я и она, сидели и выпивали за маленьким столиком в Джентльмене-Неудачнике.

В течение этой недели Мэри не раз вспоминала свои разговоры с Томасом, пытаясь понять, что заставляло его прилагать столько усилий для сохранения их брака. Гордость? Страх потерять треть собственности? Или он на самом деле любит ее? Ответа она не знала, но полагала, что третий вариант наименее правдоподобен. В конце концов, в его глазах она была не более чем вздорной бабенкой либо возгордившейся грешницей и в обоих случаях остро нуждалась в поучениях в виде грубостей и побоев.

— Дельтапланеризм, — сказал я. Потом добавил:

Почти весь день в ту среду она провела вместе с Бенджамином Халлом и матерью за столом в доме родителей, перечитывая показания, которые Халл скрупулезно выписал. Но Мэри не понимала, каким образом хоть что-нибудь из этого поможет ей. В какой-то момент ей стало так плохо — ей внушали страх незапятнанная репутация Томаса Дирфилда и одержимость колдовством и вилками Кэтрин Штильман, — что она вышла в сад, и там, за небольшим курятником, ее вырвало. Вытирая рот фартуком, она увидела рану, навек обезобразившую ее левую руку. Носик чайника? Кто вообще поверит в это? Следы от трех зубьев все еще можно было различить.

— Случайность.

Но только если приглядеться.

— Дельтапланеризм над пшеничным полем, — вмешался Бобби, — неподалеку от одного городка, который называется Киев. Всего-то делов — наш Джек висел там в темноте под дельтапланом «Ночное крыло», да еще запихал между ног пятьдесят килограммов радарной аппаратуры. И какая-то русская жопа отрезала ему лазером руку. Случайность.

Мэри полагала, что кость срастается, но рука по-прежнему болела, и, работая по дому, она старалась действовать только правой рукой.

Не помню уж как я переменил тему, но все-таки мне это удалось.

Когда она вернулась в дом, мать спросила, плохо ли ей от волнения или она на самом деле заболела. Мэри ответила, что с ней все в порядке. С тех пор как она оставила Томаса, у нее не шла кровь, и в ее голову даже закралось подозрение, что она беременна. Но дело обстоит вовсе не так, она уверена в этом.

Я каждый раз себя убеждал, что Рикки не сама ко мне напросилась, а во всем виноват Бобби. Я знал его довольно давно, еще с конца войны. И, конечно, мне было известно, что женщины для него лишь точки отсчета в игре, которая называлась: Бобби Квинн против судьбы, времени и темноты городов. И Рикки ему подвернулась как раз кстати. Ему позарез нужна была какая-то цель, чтобы прийти в себя. Потому-то он ее и вознес, как символ всего, что желал и не мог получить, всего, что имел и не мог удержать в руках.

Как и в том, что никогда не забеременеет.

Мне не нравилось слушать его болтовню о том, как сильно он ее любит, а от того, что он сам во все это верил, становилось еще противней. Он был хозяином своего прошлого со всеми его стремительными падениями и такими же стремительными подъемами. И все, что случилось сейчас, я видел, по крайней мере, дюжину раз. На его солнцезащитных очках вполне можно было бы написать большими печатными буквами слово «Очередная», и оно бы читалось всегда, когда мимо столика в «Джентльмене-Неудачнике» проплывало новое смазливое личико.

Нотариус сообщил, что отнес в ратушу некоторые показания, но имеются и другие, которые он не предоставил магистратам. Они были не бесполезны, пояснил он, просто им не помогли бы. Халл добавил, что в тот же день собирается обойти еще нескольких человек и попросить их завтра дать в ратуше устные показания насчет отношений Томаса и Мэри и того, чему они были (или не были) свидетелями.

Я знал, что он с ними делал. У него они становились эмблемами, печатями на карте его деловой жизни. Они были навигационными маяками, на которые он шагал сквозь разливы неона и баров. А что же, как не они, могло им двигать еще? Деньги он не любил ни внешне, ни, тем более, внутренне.

— Скажите мне кое-что, — обратилась Мэри к нотариусу.

Они были слишком тусклы, чтобы следовать на их свет. Власть над людьми? Он не терпел ответственности, на которую такая власть обрекает. И хотя у него и была какая-то изначальная гордость за свое мастерство, ее никогда не хватало, чтобы удерживать себя в боевом режиме.

Потому он и остановился на женщинах.

Он откинулся на стуле и молча ждал. Как и ее мать.

Когда появилась Рикки, потребность в новом знакомстве достигла последней черты. Он все чаще бывал понурым, а неуловимые денежки лукаво нашептывали на ушко, что игра для него потеряна. Так что большая удача была ему просто необходима, и, чем скорее, тем лучше. О какой-то другой жизни он просто понятия не имел, его внутренние часы были поставлены на время ковбоев-компьютерщиков и откалиброваны на риск и адреналин. И еще на блаженство утреннего покоя, которое приходит, когда каждый твой ход верен, и сладкий пирог чьего-нибудь чужого кредита перекочевывает на твой собственный счет.

— Когда все выскажут обвинения в мой адрес и меня признают грешницей, недостойной ангелов…

— Продолжайте, — подбодрил ее Халл, но на лице матери отразилась более сильная тревога, чем когда, чуть ранее, Мэри выходила в сад.

Но чем дольше он находился с ней, тем более убеждался, что дело зашло слишком уж далеко, и пора собирать пожитки и убираться прочь. Потому что Рикки была совсем не такой, как другие, — в ней чувствовалось какая-то высота, какие-то непостижимые дали. И все-таки — я это сердцем чувствовал, и сердце кричало Бобби — она была здесь, рядом, живая, совершенно реальная. Просто человек — с обыкновенным человеческим голодом, податливая, зевающая от скуки, красивая, возбужденная, словом, такая, как все.

— Когда магистратам будет очевидно, что я своевольная, гордая женщина, предающаяся самым греховным удовольствиям, что я, может быть, уже стала прислужницей Сатаны…

Однажды днем он ушел, это было за неделю до того, как я уехал в Нью-Йорк, чтобы увидеться с Финном. Мы с Рикки остались на чердаке одни.

— Прекрати, — приказала ей мать. — Никто не подумает про тебя ничего подобного.

Собиралась гроза. Половина неба была скрыта от глаз куполом соседнего дома, который так и не успели достроить. Все остальное затянули черно-синие тучи. Когда она прикоснулась ко мне, я стоял у стола и смотрел на небо, одуревший от полдневной жары и влаги, переполнявшей воздух. Она притронулась к моему плечу в том месте, где розовел небольшой затянувшийся шрам, выглядывающий из-под протеза. Все, кто когда-нибудь касался этого места, вели руку вверх по плечу.

— Ох, мама, подумают. Так и будет. Ты видела записи Бенджамина. Мы все знаем, что скажет Кэтрин и что видела Абигейл.

Нотариус смотрел то на Мэри, то на ее мать.

— Пожалуйста, Мэри, продолжайте.

Рикки поступила иначе. Ее узкие, покрытые черным лаком ногти были ровными и продолговатыми. Лак был немногим темнее, чем слой углеродного пластика, который покрывал мою руку. Ее рука продолжала двигаться по моей, ногти черного цвета скользили вниз по сварному шву. Ниже, ниже, до локтевого сочленения из черного анодированного металла и далее, пока не достигли кисти. Рука ее была маленькой, как у ребенка, пальцы накрыли мои, а ладошка легла на просверленный дюралюминий.

— Что со мной будет, как вы думаете? Вы столько дней провели в ратуше. Видели, как магистраты вершат суд и как грешников штрафуют, секут плетьми и отправляют на каторгу. Есть у меня хоть какие-нибудь шансы?

Ее другая ладонь, взметнувшись, задела прокладки обратной связи, а потом весь полдень лил долгий дождь, капли ударяли по стали и перепачканному сажей стеклу над постелью Бобби.

— Я не беру на себя смелость предсказывать будущее, — ответил нотариус, переглянувшись с ее матерью. — Но мужчина не имеет права бить свою жену. Закон ясно об этом говорит. Каторги в вашем будущем я определенно не вижу.



— А что насчет виселицы? — спросила она, намеренно игнорируя его оптимизм.

***



Мать взяла ее за руку и сказала:

Стены льда уносятся прочь, словно бабочки, сотканные из тени, летящие быстрее, чем звук. А за ними — иллюзия матрицы в пространстве, которое не имеет границ. Что-то подобное видишь, когда перед тобой на экране мелькают контуры проектируемого здания. Только проект прокручивается от конца к началу, и у здания вместо стен — разорванные крылья.

— Мэри, не глупи. В твоей душе нет такой черноты, чтобы завтра кто-либо в самом деле поверил бреду Кэтрин Штильман. К тому же эти вилки привез твой отец.

Я все время напоминаю себе, что место, где мы находимся, и бездны, которые его окружают, — иллюзия и не более. Что на самом деле мы не «внутри» компьютера Хром, а всего лишь подключены к нему через интерфейс, в то время как матричный симулятор на чердаке у Бобби поддерживает эту иллюзию… Появляется ядро данных, беззащитное, открытое для атаки… Это уже по ту сторону льда, матрицы подобного вида я еще никогда не видел, хотя пятнадцать миллионов законных операторов Хром видят ее ежедневно и принимают как само собой разумеющееся.

— И люди скажут, что это я их закопала.

Мы в башне ядра ее данных, вокруг, подобно огням несущихся по вертикали товарняков, мелькают разноцветные ленты — цветовые коды для допуска. Яркие главенствующие цвета, слишком яркие в этой призрачной пустоте, пересекаются бесчисленными горизонталями, окрашенными, словно стены в детской, в розовое и голубое.

— Но ты этого не делала, — возразила Присцилла Берден.

Но остается еще что-то спрятанное за тенью льда в самом центре слепящего фейерверка: сердце всей этой недешево обходящейся для нее тьмы, самое сердце Хром…

— В первый раз я этого не делала.



— Да. В первый раз, — повторил нотариус почти шепотом.

***



— Мы не знаем, были ли то мужчина, женщина или демон, кто в первый раз воткнул в землю эти вилки и пестик. Я только знаю, что это была не я, — продолжала Мэри.

Было уже далеко за полдень, когда я вернулся из своей нью-йоркской экспедиции за покупками. Солнце скрывалось за облаками, а на мониторе Бобби светилась структура льда — двумерное изображение чьей-то электронной защиты. Неоновые линии переплетались подобно коврику для молитв, расписанному в декоративном стиле. Я выключил пульт, и экран стал совершенно темным.

Бенджамин окунул перо в чернильницу и написал себе короткую пометку. Потом сказал:

Весь мой рабочий стол был завален вещами Рикки. Косметика и одежда, засунутая в пакеты из нейлона, по соседству лежала пара ярко-красных ковбойских сапог, магнитофонные кассеты, глянцевые японские журналы с рассказами о звездах симстима. Я свалил все это под столик и, когда отцепил руку, вспомнил, что программа, которую я купил у Финна, осталась в правом кармане куртки. Мне пришлось повозиться, вытаскивая ее левой рукой и затем вставляя между прокладок в зажимы ювелирных тисочков.

— Давайте не будем топтаться на этих деталях, Мэри. Как сказала ваша матушка, в этом отношении вам бояться нечего.

Уолдо <термин, придуманное Хайнлайном и обозначающий специальный протез> походил на старый проигрыватель, на каких когда-то прокручивали записи на пластинках, а тисочки были прикрыты прозрачным пылезащитным колпаком. Сам манипулятор, чуть больше сантиметра в длину, перемещался на том, что раньше было на таких проигрывателях тонармом. На него я даже не посмотрел, когда прикреплял провода к культе. Я вглядывался в окуляр микроскопа, там в черно-белом цвете виднелась моя рука при сорокакратном увеличении.

Я проверил набор инструментов и взял лазер. Он показался мне немного тяжеловат. Тогда я подстроил сенсорный регулятор массы до четверти килограмма на грамм и принялся за работу. При сорокакратном увеличении сторона программной кассеты была похожа на грузовик.

И вновь на кратчайший миг глаза старших встретились, подтверждая некий тайный сговор, как и в тот раз, когда ее родители беседовали с магистратом Ричардом Уайлдером и преподобным Джоном Нортоном. Мэри не знала, стоит ли ей бояться или уповать на замыслы, что зрели в умах этих достойнейших представителей своей веры.

На то, чтобы «расколоть» программу, у меня ушло восемь часов. Три часа — на работу с уолдо, возню с лазером и четыре зажима. Еще два часа на телефонный разговор с Колорадо, и три — на перезапись словарного диска, способного перевести на английский технический русский восьмилетней давности.

Наконец, числовые ряды и буквы славянского алфавита замелькали передо мной на экране, где-то на половине пути превращаясь в английский текст.



Виднелось множество пропусков, там, где купленная у своего человека из Колорадо программа натыкалась при переводе на специальные военные термины.

Но какое-то представление о том, что я купил у Финна, мне все-таки получить удалось.



Я почувствовал себя кем-то вроде уличного хулигана, который пошел покупать пружинный нож, а вернулся домой с портативной нейтронной бомбой.

«Опять наебали, — подумал я. — На кой черт в уличной драке нужна нейтронная бомба?» Эта штука под пылезащитным кожухом была явно не для такой игры, как моя. Я даже представить не мог, куда бы ее спихнуть, и где найти покупателя. По-видимому, для кого-то это не составляло проблемы, но этот кто-то, ходивший с часами Порше и фальшивым бельгийским паспортом, отсутствовал по причине смерти. Сам же я подобного рода деятельностью заниматься не собирался. Да уж, действительно, у бедняги, которого замочили на окраине приятели Финна, были довольно необычные связи.

Местные суды были в Кембридже, Бостоне, Салеме, Спрингфилде, Ипсвиче и Йорке. Как низшие судебные инстанции они разбирали только те гражданские споры, где доля была меньше десяти фунтов. Но они также заслушивали дела о мелких преступлениях: тех, где виновного не приговаривали к изгнанию, к отсечению конечности посредством ножа или топора или к смерти через повешение. Здесь призывали к порядку праздных, наказывали тех, чье платье признавалось слишком нарядным, и штрафовали всех, кто торговал с дикарями без соответствующей лицензии.

Программа, зажатая в моих ювелирных тисочках, оказалась не просто программой. Это был русский военный ледоруб, компьютерный вирус-убийца.

Бобби вернулся один, когда наступило утро. Я спал, сжимая в горсти пакетик приготовленных сэндвичей.

Выше стоял колониальный губернаторский совет. В него входили губернатор, заместитель губернатора и двенадцать избираемых помощников, но редко когда все четырнадцать магистратов присутствовали в течение всего заседания. Это были занятые люди, и достаточно было присутствия семерых из них, чтобы вынести вердикт по гражданским вопросам — таким как прошение о разводе Мэри Дирфилд — или представленным им обвинениям в преступлении. Они слушали, задавали вопросы и порой удалялись на закрытое совещание. Затем голосовали, и решение было за большинством.

— Будешь? — спросил я его и вытащил из пакета сэндвич. Я еще не проснулся по-настоящему. Мне снилась моя программа, волны ее изголодавшихся глитч-систем и подпрограммы-хамелеоны. Во сне она представлялась каким-то невиданным зверем, бесформенным, снующим по всем направлениям.

Подходя к пульту, он отбросил попавшийся под ноги мешок и нажал функциональную клавишу. На экране засветился тот самый хитроумный узор, что я видел перед тем накануне. Прогоняя остатки сна, я протер глаза левой рукой, потому что правая на такую вещь была давно уже не способна. Когда я засыпал, то все пытался решить, стоит ли ему рассказывать о программе.

В тот день в суде присутствовали одиннадцать магистратов, в том числе друг Берденов Ричард Уайлдер, когда Мэри, ее родители и Бенджамин Халл поднялись на второй этаж городской ратуши. Губернатор Джон Эндикотт также присутствовал на скамье. Ему было около семидесяти пяти, и Мэри он показался тщедушным стариком, когда с трудом вышел за кафедру перед большим собранием. Вокруг было полным-полно просителей и свидетелей, человек тридцать или тридцать пять, и тут в толпе она увидела Томаса. Он стоял, прислонившись к стене и сцепив перед собой руки, рядом был его адвокат. Мэри кивнула Томасу и почтительно поклонилась, после чего мысленно выбранила себя за рефлекторное раболепство. Томас смотрел непривычно мягко, а лицо его казалось добрым. Мэри предположила, что такова его стратегия.

Может, имеет смысл попытаться ее продать, оставить себе все деньги, а после уговорить Рикки и махнуть с ней куда подальше.

— Чье это? — спросил я.

Прочие магистраты сидели за длинной полированной дубовой стойкой, на внушительно высоких скамьях, в черных судейских мантиях. Мэри окинула взглядом толпу, но больше знакомых лиц не увидела. Однако от этого ей не стало легче, так как она знала, что в суд вызвали служанку ее родителей Абигейл, и матушка Хауленд тоже намеревалась выступить. Все они, кому предстояло давать показания, наверняка были где-то в толпе на площади или в ратуше и появятся, когда их вызовут.

— Хром, — Бобби стоял перед экраном в черном хлопчатобумажном трико и старой кожаной куртке, наброшенной на плечи, как плащ. Уже который день он не брился, и лицо его казалось еще более осунувшимся, чем всегда.

— Перед твоим делом выслушают не более трех-четырех прошений, Мэри, — предупредил ее Халл. — Все довольно стандартные, и, я думаю, с ними быстро покончат. Но никогда не знаешь наверняка. Порой даже самые очевидные решения выносятся с придирчивостью, граничащей с привередливостью.

Руку свело от судороги и она начала пощелкивать — по углеродным прокладкам через мою нейроэлектронику страх передался и ей. Сэндвичи вывалились из руки, и по давно не метенному деревянному полу рассыпались пожухлые листики брюссельской капусты и подсохшие ломти промасленного ярко-желтого сыра.

Мэри кивнула, но ничего не ответила. Скоро она заговорит от своего имени. Чтобы не вызвать к себе гнева магистратов, она не стала обращаться за помощью к адвокату; Томас избрал противоположную тактику, но она полагала, что ему все равно придется отвечать на вопросы. Женщина нервничала, но тревога не истощала ее самообладания. Последние несколько недель она тщательно репетировала свои ответы, готовясь так же прилежно, как некогда в детстве в Англии, когда учитель давал ей задания. Отец позаботился о том, чтобы Мэри получила достойное образование, и приглашал учителей английского языка и музыки. Другим девочкам также давали уроки танцев, иногда это было нормой даже в тех семьях, которые планировали позднее переехать в Новую Англию. В конце концов, Библия не запрещает танцевать. Мэри помнила, как завидовала тем девочкам, но отец был тверд в своем решении: танцы развивают склонность к распутству. Однако к нынешнему дню Мэри готовилась куда серьезнее, отчаянно стремясь к цели, которой не имела в детстве.

— Ты, точно, свихнулся.

Она размышляла над тем, что скажет и как будет отвечать на вопросы магистратов, когда пристав губернаторского совета ударил по полу жезлом и призвал к тишине. Толпа стихла, и все как один повернулись к магистратам. Губернатор только-только надел свою черную мантию.

— Нет, — сказал Бобби. — Думаешь она нас выследила? Ничего подобного.

Мы были бы уже трупами. Я подключился к ней через арендную систему в Момбасе с тройной слепой защитой и через алжирский спутник связи. Она, конечно, узнала, что кто-то пробовал подсмотреть, но так и не догадалась, кто.

Затем пристав объявил, что сегодня не будут рассматриваться прошения, касающиеся состава заседателей, их заслушают завтра. Он сообщил, что в первую очередь будет рассматриваться дело о столкновении двух лодок в гавани, в результате чего сломал ногу мужчина по имени Найт. Рыбак также лишился своей лодки, которая попросту пошла на дно. Свидетели заявили, что ответчик, Льюис Фаррингтон, был пьян и небрежно управлял своим суденышком. Какое-то время Мэри с интересом наблюдала за прениями; ни Найт, ни Фаррингтон не обращались к адвокатам, но Найт нанял нотариуса и, несмотря на костыли, предъявлял бумаги: показания, собранные нотариусом, в том числе у моряков, которые выловили несчастного из воды. Однако итог казался настолько очевидным, что Мэри это дело быстро наскучило. Вердикт вынесли именно тот, какой предугадала Мэри: Фаррингтона признали виновным. Он должен будет выплатить Найту стоимость новой лодки и двадцать фунтов сверху; вдобавок его оштрафовали еще на пять фунтов за пьянство, и послезавтрашний день он должен будет провести в кандалах.

Если бы Хром удалось отыскать подход, который сделал Бобби к ее льду, мы бы, наверняка, считались уже мертвецами. В этом Бобби был прав. И она уничтожила бы меня еще на пути из Нью-Йорка.

Следом разбирали дело индейца, которого приговорили к тридцати ударам плетью за то, что он в пьяном виде вломился в чужой дом и случайно опрокинул бочку с сидром. На этот раз вердикт — как и весь процесс — вызвал у нее очень неприятные чувства. Индейцу было не более шестнадцати-семнадцати лет, и она так и не смогла понять, насколько хорошо он мог изъясняться по-английски и что понял из речей ее соотечественников. На нем были слишком широкие для его стройного тела штаны и рубашка. И она заметила в его темных глазах страх. Никто не защищал его во время процесса. Владелец бочки с сидром, красивый мужчина с золотистыми волосами, выразил негодование по поводу того, что ему не выплатят тройную стоимость сидра, но Уайлдер откинулся на сиденье и спросил истца, как, по его мнению, дикарь выплатит ему хоть один пенни. Когда индейца увели, Мэри ощутила укол жалости. Он был совсем один, и скоро его выпорют только за то, что ему ничего не известно о путях Господних.

— Но почему непременно она, Бобби? Приведи хотя бы один здравый довод…

Наконец зачитали запрос из местного суда Ипсвича, что-то насчет забора, блокировавшего дорогу. Дело было скучное, и Мэри шепнула Бенджамину Халлу:

Хром. Я видел ее не более дюжины раз в «Джентльмене-Неудачнике».

— В суде часто слушаются настолько мелочные дела?

Может быть она просто наведывалась в трущобы. Или же проверяла, как обстоят дела в человеческом обществе, к которому ее тянуло по старой привычке. Маленькое приторное лицо, похожее по очертаниям на сердце, с парой глаз, злее которых вам вряд ли где доводилось встречать. На вид ей было не больше четырнадцати, и никто не помнил, чтобы она когда-нибудь выглядела по-другому. Такой она сделалась в результате нарушения обмена веществ от усиленного накачивания себя сыворотками и гормонами. Подобной уродины улица еще не рождала, но она больше не принадлежала улице. Хром водила дела с Мальчиками, и в их местной Банде пользовалась сильным влиянием. Ходили слухи, что начинала она, как поставщик, в те времена, когда искусственные гипофизные гормоны были еще под запретом. Но с торговлей гормонами она давно уже завязала. Сейчас ей принадлежал Дом Голубых Огней.

Халл улыбнулся и заметил:

— Ты законченный идиот, Квинн. Хоть что-нибудь ты можешь сказать, чтобы оправдать это? — Я показал на экран. — Кончай с этим, ты понял?

Немедленно, прямо сейчас…

— Они кажутся мелочными только до тех пор, пока забор не мешает вашей скотине пастись на вашей земле.

— Я слышал, как в «Неудачнике» трепались Черный Майрон и Корова Джейн, — он передернул плечами, сбрасывая кожаную куртку. — Джейн послеживает за всеми секс-линиями. Она говорит, что знает куда уходят настоящие денежки. Так вот, она поспорила с Майроном, что у Хром контрольный пакет в Голубых Огнях. И она — не просто очередная подставка Мальчиков.

— «Мальчиков», вот именно, Бобби, — сказал я. — Или как они там еще себя называют. Хоть это ты можешь понять? Или ты забыл, что мы не вмешиваемся в их дела? Только поэтому мы еще ползаем по земле.

— Поэтому мы с тобой бедняки, коллега, — он откинулся перед пультом на вращающемся стуле и, расстегнув трико, почесал свою бледную костлявую грудь. — Но, кажется, осталось не долго.

Магистраты ознакомились с решением низшего суда и обсудили приложенные к нему письменные показания. Они выслушали истца, ответчика и свидетелей, которые могли описать характер привлекаемого человека. Все это тянулось целую вечность: солнце спускалось за горизонт, и в зале начало темнеть. Кто-то зажег свечи в светильниках под потолком и подсвечниках на западной стене. В итоге магистраты отменили решение предыдущего суда и постановили, чтобы забор снесли.

— Кажется, что коллегами мы с тобой тоже уже никогда не будем.

И тут настала ее очередь — так в ясный летний день буквально из ниоткуда на небе возникает грозовое облако. Мэри услышала, как один из магистратов, Дэниел Уинслоу, назвал ее имя. Несколько секунд она стояла в оцепенении, а затем отец шепнул ей на ухо:

На это он усмехнулся. Усмешка его была, действительно, как у психа, звериная и какая-то вымученная. В этот момент я понял, что ему и вправду насрать на смерть.

— Послушай, — сказал я, — у меня еще остались кое-какие деньги, ты же знаешь. Взял бы ты их себе да смотался на метро до Майами. А там перехватишь вагон до бухты Монтего. Тебе нужен отдых, приятель. Тебе обязательно надо набраться сил.

— Мэри, время пришло. Держись стойко. Господь на твоей стороне.

— Мои силы, Джек, — сказал он, набирая что-то на клавиатуре, — еще никогда не были такими собранными, как сейчас.

Неоновый молитвенный коврик на экране задрожал и стал оживать, когда включилась анимационная программа. Структурные линии льда переплетались с завораживающей частотой, словно живая мандала. Бобби продолжал ввод команд, и движение сделалось медленнее. Стала очерчиваться некоторая определенная структура, уже не такая сложная, как была, и вскоре она распалась на две отдельных фигуры, изображения которых появлялись и исчезали, попеременно чередуясь друг с другом. Работа была проделана на отлично, я не думал, что он еще на такое способен.

— Минуту! — воскликнул он. — Вон там, видишь? Подожди-ка. Вон там. И еще там. И там. Легко ошибиться. Вот оно. Подключение через каждые час и двадцать минут с помощью сжатой передачи на их спутник связи. Мы могли бы жить целый год на том, что она выплачивает им раз в неделю по отрицательным процентным ставкам.

— Чей спутник?

— Цюрих. Ее банкиры. Там у нее банковский счет, Джек. Вот куда стекаются денежки. Корова Джейн была права.

14

Я просто стоял, не двигаясь. Даже рука примолкла.

— Ну, и как ты провел время в Нью-Йорке, коллега? Что-нибудь удалось достать? Что-нибудь такое, чем мне прорубить лед? Неважно что, все бы сгодилось.

Я, не отрываясь смотрел в глаза Бобби, заставляя себя не оглядываться в сторону Уолдо и ювелирных тисочков. Русская программа все еще оставалась там, прикрытая пылезащитным кожухом.

Случайные карты, повелители судьбы.

Я всего лишь хотел отметить, что, если бы Томас Дирфилд намеревался убить вас, он не целился бы в руку. Замечание магистрата Калеба Адамса, прошение о разводе, написанное Мэри Дирфилд, из архивных записей губернаторского совета, Бостон, Массачусетс, 1662, том III