Понимаете, в чём дело: из книг, из кино, из личного опыта у меня сложилось такое мнение, что чекист обязательно должен быть волевым, решительным человеком, сильным и выносливым. Должен иметь мужественную внешность. Астахов же показался мне человеком совсем другого склада. Маленький, толстый и неповоротливый, он похож был скорее на интенданта-тыловика, привыкшего к спокойной жизни вдали от фронта. Выглядел он значительно старше меня. Усталое лицо с красными обветренными щеками было сплошь изрезано сетью мелких морщин. Я подумал, что майору не меньше сорока лет.

Мы, моряки, очень ценим аккуратность в одежде, подтянутость. Это одна из старых наших традиций. А на Астахове флотская форма сидела мешковато. Шинель была велика ему и слишком длинна, доходила почти до щиколоток: так носят шинели кавалеристы, а не моряки. Эмблема на шапке потемнела, её давно следовало сменить.

Короче говоря, я даже обиделся на адмирала за то, что он не выделил для важного дела более подходящего человека.

Астахов предложил мне зайти к нему. Я согласился. С наезженной дороги мы свернули на узкую тропинку, протоптанную в глубоком снегу. Она похожа была на извилистую траншею.

Тропинка привела нас к дому из красных кирпичей, стоявшему в низине. Ветром нанесло сюда столько снега, что сугробы доходили до окон первого этажа, забранных железными решетками.

Комната, в которой работал майор, оказалась очень маленькой. Добрую половину её занимал громоздкий письменный стол с множеством выдвижных ящиков. На нём — стопки папок с бумагами, какие-то книги и справочники. Стол был слишком высок для майора. Астахов, прежде чем сесть, положил на стул нечто вроде подушки.

Майора никак нельзя было причислить к разряду приятных собеседников. Он молчал почти всю дорогу, односложно отвечал на мои вопросы. Лишь устроившись наконец на своем стуле, заговорил сам:

— Как мы будем работать, товарищ капитан третьего ранга?

Я пожал плечами. Мне нужно было хотя бы осмотреться на новом месте.

— Прошу вас в общих чертах познакомить меня с вероятным противником, — продолжал Астахов. Говорил он без интонаций, каким-то казенным, служебным голосом. Это не понравилось мне, но я подумал: а каким тоном должен он беседовать с человеком, которого видит впервые?

Коротко рассказал ему о морских диверсантах. Он слушал, перекладывая на столе папки. Большую часть отложил влево и лишь несколько штук оставил перед собой.

— Давайте условимся так, — сказал он, едва я умолк. — Вы будете сообщать мне всё, что имеет отношение к интересующему нас вопросу. Те факты, которые станут известны в штабе флота. Со своей стороны, я тоже буду держать вас в курсе дела. — Он пододвинул мне несколько папок. — Тут всё, что могу пока предложить. Поглядите, возможно, есть что-либо полезное.

Я обрадовался, подумав, что найду какие-нибудь интересные сведения. Но, увы. Ни один документ не имел прямого отношения к тому, ради чего я приехал на Север. В первой папке лежал протокол допроса немецкого моряка, подобранного в воде, после того как его транспорт был торпедирован. Были сведения о движении немецких судов, о береговых укреплениях, но о смертниках не упоминалось.

Я рассматривал фотоснимки, сделанные над вражеской территорией нашими самолетами, читал отчеты разведывательных групп, вернувшихся из немецкого тыла. Читал и откладывал.

Последней была папка с сообщением об исчезновении рыбака Кораблева. Здесь же находились копии опроса свидетелей и заключение следователя, утверждавшего, что произошел несчастный случай. Следователь предлагал прекратить дело.

— Спешит товарищ, — недовольно произнес Астахов. — Молодой, вот и торопится. Прекратить легче всего…

— Ваш сотрудник? — спросил я.

— Нет, из гражданской прокуратуры. Но случай произошел в прифронтовой полосе. Нас тоже интересует.

— Понятно, — сказал я и положил папки в общую кучу на левой стороне стола. Астахов усмехнулся и переложил их на правую сторону.

— Вы не нашли ничего нужного? — спросил он.

— Ничего нужного тут нет.

— Возможно. Однако не надо спешить. Прочитаю-ка я эти бумаги ещё раз.

«Опять бумаги, — невесело подумал я, глядя на груду папок. — Ехал от бумаг и приехал опять к ним…»

Я даже вздохнул легонько. Астахов, вероятно, расценил это по-своему. Посмотрел на меня и произнес сочувственно:

— Ничего, Осип Осипович. Будем думать, будем искать.

В голосе его впервые прозвучала теплая человеческая нотка. Но только на одну секунду. Голос его сразу же стал прежним. Условившись о новой встрече, майор сухо и официально простился со мной.

ЗАДАЧА С ТРЕМЯ НЕИЗВЕСТНЫМИ

Следующий день был богат самыми различными событиями, которые если и не приблизили нас к цели, то, во всяком случае, дали в наши руки некоторые нити.

С самого утра я засел в штабе флота, просматривал по совету Астахова отчеты, рапорты и сводки за последние две недели. В этих документах говорилось о выполнении боевых задач, об атаках торпедных катеров и подводных лодок, о постановке мин, о наших и немецких потерях. Я читал с интересом, тем более, что встретил несколько знакомых фамилий.

И вот в моих руках оказался рапорт командира большого охотника старшего лейтенанта Задорожного. Старший лейтенант довольно пространно писал о том, как его катер, находясь в дозоре, обнаружил немецкую подводную лодку. Случай сам по себе ничего особенного не представлял. Но дальше Задорожный сообщал нечто необычное.

«В тот момент, когда я вышел в атаку, — писал он, — гидроакустик доложил, что звук лодки, находившейся в подводном положении, неожиданно разделился. Создалось впечатление, будто действуют две лодки. Одна уходила на норд-вест, вторая — в противоположную сторону. Я застопорил ход, чтобы разобраться в обстановке. Через две минуты сигнальщик обнаружил перископ по левому борту. Я вышел в атаку и произвел бомбометание. На поверхности появилось небольшое соляровое пятно, и всплыла бескозырка. Меня удивило, что атакованная нами „лодка“ вела себя пассивно, не пыталась даже свернуть с курса. Погрузилась она на незначительную глубину. По моему мнению, немцы использовали какой-то небольшой самодвижущийся аппарат, имитирующий шум работы настоящей лодки. Сделано это для того, чтобы отвлечь преследователей от истинной цели…»

Отложив рапорт Задорожного, я задумался. Немцы — мастера на всякие хитрости. За время войны они преподнесли нам немало сюрпризов. Вот и ещё один. Правда, значительной пользы фашистам эта хитрость не принесет. Командиры наших кораблей уже оповещены об этой новинке, и второй раз такой фокус немцам не удастся.

Но что это за аппарат, скрытно движущийся под водой? Для какой ещё цели можно его использовать?

Я начал набрасывать карандашом контуры аппарата, каким он мне представлялся. Потом, спохватившись, что рисую на рапорте Задорожного, взял резинку, намереваясь стереть свое марание. И тут в глаза мне бросилась дата, стоявшая под документом.

Рапорт Задорожного был подан в тот день, когда исчез рыбак Кораблев.

Это совпадение показалось мне столь важным, что я сразу забыл о неведомом аппарате, который применили немцы. Больше я не вспоминал о нём. И кажется, зря. Не берусь утверждать категорически, но этот самый аппарат мог бы натолкнуть меня на верную мысль. Можно было бы избежать жертв… Впрочем, как знать. Всегда легче рассуждать задним числом.

То, что я обратил внимание на совпадение дат, принесло нам большую пользу. Я внимательно прочитал рапорт ещё раз. Разыскал на карте точку, где произошла встреча БО с подводной лодкой, и убедился, что Задорожный обнаружил лодку всего в двадцати милях от рыбачьего поселка, И ещё одна деталь: старший лейтенант атаковал лодку через четыре часа, после того как Кораблев вышел в море.

Сразу же сам по себе возник вопрос: что делала лодка в этом пустынном районе? Ответ мог быть только один — она приходила за Кораблевым. Он отошел подальше от берега на своем карбасе, был принят на борт лодки и бежал на ней. Ничего другого предположить я не мог.

Кто такой Кораблев и почему он бежал за линию фронта, в этом должен разобраться Астахов. (Кстати, я вспомнил, что папку с делом рыбака майор отложил вправо и намеревался прочесть бумаги ещё раз.)

Я хотел снять телефонную трубку и поговорить с Астаховым, но майор сам позвонил мне. Бывают же такие совпадения: звонок раздался буквально в тот момент, когда я протянул руку к телефону.

— Есть интересные новости! — сказал я, даже не успев поздороваться.

— У меня тоже, — ответил Астахов. — Но мы поговорим потом. А сейчас к вам просьба. Договоритесь, пожалуйста, с дежурным насчет катера. Нам нужно побывать в поселке. Жду на причале через два часа.

— Хорошо, — сказал я.

Майор сразу же повесил трубку.

Я был очень возбужден, и эти два часа пролетели незаметно. Быстро договорился с дежурным. Помнится, он посоветовал мне надеть сапоги вместо ботинок. Я сбегал в офицерское общежитие и взял сапоги из-под чьей-то койки, оставив записку, что скоро верну.

Небольшой катер, вооруженный пулеметом, покачивался возле причала. Мичман, командир катера, доложил мне, что к выходу в море готов.

Я то и дело поглядывал на часы. Назначенное время истекло, а майор не появлялся. Расхаживая взад и вперед по обледеневшим скользким доскам пирса, я мысленно ругал Астахова за медлительность.

В полусумерках полярного дня смутно обрисовывались белые горбы сопок. Несильный, но очень холодный ветер косо гнал сухие снежинки. Они иголочками покалывали лицо. Время от времени, боясь обморозиться, я ожесточенно растирал щеки.

Прошел ещё час, а майора всё не было. Командир катера несколько раз спрашивал меня: скоро ли? Я сердито отмахивался.

Наконец я не выдержал. Отправился в дежурку и позвонил Астахову. Незнакомый голос ответил, что майор несколько задержался и просит извинения.

— Да где же он, в конце концов! — крикнул я.

— Уже вышел и скоро будет на причале, — вежливо ответили мне.

Однако пришлось ждать ещё целых двадцать минут, прежде чем Астахов соизволил явиться. Может быть, потому, что я сильно разозлился, он показался мне в этот раз ещё более невзрачным. Он и так был невысок ростом: на голову ниже меня, а теперь казался совсем коротышкой. Это оттого, что надел под шинель меховую куртку и выглядел непомерно толстым. Шел майор переваливаясь, как утка. Красные щеки его на морозе сделались багровыми, прямо-таки пылали ярким румянцем: приложи руку — обожжешься. Разумеется, встретил я его не очень дружелюбно:

— Жду вас почти два часа.

— Простите, — ответил Астахов без малейшего смущения. — Я был очень занят. Это наш катер? Не будем терять времени.

— Спешить надо было раньше, — пробурчал я.

Майор неуклюже спустился по заскрипевшей сходне на палубу.

Мы едва поместились вдвоем в тесной каютке. Сели на койки друг против друга. Тотчас заработал двигатель, задрожал железный корпус. Катер отошел от причала.

Астахов вытащил из карманов шинели несколько пачек папирос. Все они были помяты. Майор принялся расправлять их.

— Запас, — миролюбиво произнес он. — Курю много. Шел к вам быстро. Поскользнулся. Ну, думаю, поломал папиросы. Однажды было такое. Намучился без курева.

— Не так уж быстро вы шли, — во мне всё ещё не улеглась злость. — Небось теплое белье дома надевали да с женой прощались.

Астахов будто не заметил иронии, ответил спокойно и серьезно:

— Теплую одежду держу на работе. А жены у меня нет. Погибла в Таллине. Не успела эвакуироваться.

Я почувствовал себя неловко. Предложил майору московскую папиросу. И когда мы оба задымили, принялся рассказывать о рапорте Задорожного и о своих выводах. Майор слушал очень внимательно. Казалось, он запоминает мой рассказ слово в слово. Он сидел полузакрыв глаза и шевелился только тогда, когда нужно было погасить одну папиросу и взять другую. Курил Астахов действительно много, почти без перерыва.

— Да, я согласен с некоторыми вашими выводами. — Майор сделал паузу. — Появление подводной лодки возле берега и исчезновение Кораблева — звенья одной цепи. Совпадает место, совпадает время. Таких случайностей не бывает. Должен сообщить ещё одну деталь. Сейчас я осматривал труп…

— Кораблева?! — вырвалось у меня.

— Нет. Труп немецкого лазутчика, шпиона — называйте его как угодно.

— Но почему труп?

— Он застрелился. — Майор взял ещё одну папиросу. — Застрелился сам, когда понял, что положение безвыходное.

— Где это произошло?

— На берегу залива. Точнее — возле заграждений, перекрывающих вход в залив. — Астахов многозначительно посмотрел на меня. — Он был одет в форму нашего офицера. Шел на лыжах. Его остановил часовой. Он сопротивлялся.

— Возле заграждений? — переспросил я. — У него была с собой рация?

— Да, небольшая радиостанция.

— Он успел передать что-нибудь?

— Трудно сказать. В последнее время наши радиоперехватчики чужой работы в эфире не обнаруживали… Но они могут и ошибиться.

— Ещё одно, — сказал я. — Как и когда лазутчик пробрался к нам? Перешел линию фронта? Высадился с моря? Спустился на парашюте?

— Я предполагал, что вы спросите об этом, — чуть заметно улыбнулся Астахов. — Вы хотите знать, не связаны ли между собой подводная лодка, шпион и исчезновение Кораблёва?

— Да.

— Могу сказать определенно: связаны. В тот день, когда не вернулся Кораблев, лазутчика видели краснофлотцы береговой батареи недалеко от поселка. Они проверили документы этого человека и приняли его за советского офицера. Вполне возможно, что лазутчик высадился с той самой подводной лодки, которую бомбил Задорожный.

— Вы ведь знали об агенте ещё вчера? — спросил я с некоторой обидой. — И молчали?!

— Видите ли, вчера были только предположения. Наши сотрудники работали, уточняли факты… Сегодня многое прояснилось. Но далеко не всё. Нам неизвестно место высадки. Я не надеюсь, что на берегу остались какие-либо следы. Но на всякий случай давайте посмотрим.

— Там, где могла приблизиться к берегу подводная лодка? — уточнил я.

— Разумеется. А потом в поселок. Узнаем, что за человек Кораблев.

— Пусть будет по-вашему, — согласился я. — Однако любопытная получается ситуация. Немцы сняли одного агента и вместо него высадили другого.

— Давайте не будем спешить с выводами.

— Мы только второй день видимся с вами, а вы уже пять или шесть раз советовали мне не торопиться. Неужели я выгляжу таким опрометчивым?

— Нет, — сказал Астахов. — Это просто привычка. И обращаюсь я не столько к вам, сколько к себе.

Разговор прервался. В тонкий железный борт катера размеренно и звучно шлепали волны. Журчала вода. Прислушиваясь к этим звукам, я старался сосредоточиться, чтобы сопоставить, проанализировать всё то, о чем узнал сегодня. Кажется, мы нащупали какой-то путь. Но меня беспокоило одно обстоятельство: верный ли это путь, нужным ли делом я занимаюсь? Возможно, что вся эта история вокруг подводной лодки не имеет отношения к морским диверсантам. И я попусту трачу время, упускаю из виду более важные события.

Пока только единственная деталь позволяла надеяться, что лазутчик шел по заданию, связанному с предстоящей операцией немецких смертников: лазутчик был пойман возле заграждений у входа в залив. А эти заграждения должны обязательно заинтересовать морских диверсантов. В этом я был уверен.

* * *

Погода на Севере изменчива и капризна. Особенно зимой. Часто налетают порывы ветра, воет и кружит пурга, валит снег, заметая дороги и тропы. Страшно на несколько метров отдалиться от дома: заблудишься в густом слепящем мраке, замёрзнешь в сугробе. А через час очистится вдруг небо, заблестят звезды, заискрится под луной голубоватый свежевыпавший снег.

Пока наш катер добрался до нужного места, погода менялась дважды. Дважды налетал снежный заряд.

Мы обследовали береговую черту на протяжении десятка километров. Почти сплошь тянулся крутой гранитный обрыв. Из воды там и тут торчали черные камни, о которые разбивались волны прибоя. Удобных мест, куда могло бы подойти судно, обнаружили мы немного, всего три или четыре бухточки. Наш катер осторожно заходил в них. Делали мы это больше для очистки совести. И мне и майору было ясно: если лазутчик высадился здесь и если даже он оставил после себя какие-то следы, всё равно обнаружить ничего не удастся. Следы эти скрыты сугробами.

— В посёлок! — приказал я командиру катера.

Мы с майором спустились в кубрик. Немного согревшись, я спросил Астахова, чем он в первую очередь займется в поселке.

— Не знаю, — сказал майор, и мне понравилось, что он ответил так откровенно, не боясь подорвать свой авторитет в моих глазах. — Этого я ещё не знаю, Осип Осипович. Перед нами сейчас задача с тремя неизвестными. Надо выяснить, что с Кораблевым. Несчастный случай? Или он каким-то образом стал жертвой немцев? Или, наконец, его увезли на подводной лодке? Но и это не всё. Если его увезли, то как: захватили силой или он бежал добровольно?

— Предположим последнее, — сказал я. — Будем считать, что Кораблев у немцев.

— Не знаю, не знаю, — качнул головой Астахов. — Я и решил идти в поселок как раз для того, чтобы посмотреть на месте, побывать в доме Кораблева, поговорить с людьми. Не думаю, что мы сразу найдем там ответ на наши вопросы. Но такое знакомство будет полезно.

— Ладно, — согласился я. — Нужно ещё выяснить, что знал старик о заграждениях, о минных полях. Какой вред он способен нам принести.

— Почему вы так упорно стоите на своем? Ведь нет пока оснований оскорблять человека недоверием, — голос Астахова прозвучал укоризненно.

— Готовлюсь к худшему, — ответил я. — Если Кораблев попал в руки немцев даже и не по своей воле, фашисты узнают от него всё, что им нужно. Допрашивать они умеют. Чего не добьются пытками, выведают хитростью.

Майор не ответил. Пожал плечами и потянулся за новой папиросой.

Между тем катер обогнул мыс и подошел к маленькому деревянному причалу. Мы хотели высадиться, не привлекая к себе особого внимания, но не тут-то было! Появление нашего катера восприняли как важное событие. На причал сбежались все жители от мала до велика. Пожилая высокая рыбачка с грубоватым лицом вызвалась проводить нас в дом Кораблева. На рыбачке — ватные брюки, короткий засаленный полушубок и серая солдатская шапка. Шагала рыбачка крупно, говорила басом. Такая, пожалуй, любого мужчину заткнет за пояс в работе!

Мы вошли в жарко натопленный дом. Марья Никитична Кораблева встретила нас с достоинством, без суеты. Лицо её было спокойно. Только красные, заплаканные глаза выдавали её состояние. Взгляд у неё был отсутствующий, как у человека, который сосредоточенно думает о чём-то своём.

Астахов неторопливо и основательно устраивался за обеденным столом. Развел в пузырьке таблетку чернил, разложил бумаги. Работа предстояла долгая. Нужно было опросить многих людей и записать их показания.

Жителей поселка по одному вызывали в комнату. Женщины и подростки волновались, садясь на стул против майора. Но он как-то умел быстро успокаивать их. Задаст два-три простых вопроса, о погоде, об улове, пошутит. И глядишь, человек чувствует себя смелей.

Между прочим, я впервые услышал, как Астахов шутит. И улыбается. Улыбается искренне и добродушно. Вообще майор сделался совсем непохожим на того человека, каким он представлялся мне до сих пор. Сидит себе за столом румяный веселый толстяк. Ворот кителя расстегнут. Шея короткая, такое впечатление, будто большая круглая голова растет прямо из туловища. И весь вид у него какой-то домашний, располагающий к откровенной беседе.

Я наблюдал за Астаховым и видел, что это не наигрыш, не профессиональный прием. Ему, вероятно, приятно было разговаривать с рыбаками об их бесхитростных делах, об их заботах. И люди чувствовали это. Майор был для них не грозным следователем, а хорошим человеком, с которым хочется поделиться переживаниями, рассказать о своих думах, заботах, нуждах. Иногда люди говорили о вещах, которые не имели никакого отношения к следствию. Майор слушал, не перебивая, давал советы.

Я даже подумал: если вдруг случится, что сам попаду когда-либо на допрос, то пусть следователь будет таким, как Астахов.

При всём том майор хоть и мягко, но настойчиво вёл в каждой беседе свою линию. Он получал ответы на все вопросы, интересовавшие нас. К сожалению, эти ответы почти не прибавляли нового к тому, что уже было известно. О старом Захарии все говорили только хорошее. Он давно жил в поселке, работал бригадиром в колхозе, пользовался общим уважением. Для бегства из поселка у него не имелось никаких причин. Здесь у Захария дом, жена. Старший сын — инженер, младший — моряк. Он гордился детьми. Убить его тоже никто не мог. Посторонние люди в поселке не появлялись. В море Захарии ушел один… Несчастный случай? Но что могло произойти в тихую погоду? Не перекинулся же карбас ни с того ни с сего? К тому же Захарии рыбак опытный…

Такие ответы, хотя и в разной форме, давали все свидетели. Я перестал слушать, полностью полагаясь на майора.

От нечего делать принялся осматривать комнату. Она выглядела очень просторной, потому что в ней было мало мебели. Стол, три стула, длинная лавка возле стены. В углу — старая этажерка с книгами. На бревенчатых стенах — несколько фотографий в деревянных рамках. Некрашеный пол вымыт чисто, доски казались желтыми. Только от стола к двери протянулась темная дорожка — натоптали свидетели.

Постучав, вошла Марья Никитична, спросила, скоро ли будем пить чай.

— Самовар? — деловито поинтересовался Астахов. — Не ставили ещё?

— Нет.

— Тогда ставьте, мы заканчиваем.

Должен сказать, что я был разочарован. Побывав в доме старого Захария, послушав рассказы рыбаков, я начал сомневаться в своей версии о том, что Кораблев добровольно перебежал к немцам. Не та обстановка была здесь, не то говорили люди… Нет, нет, я вовсе не старался думать о Кораблёве плохо. Но согласитесь, всегда трудно менять своё мнение.

Я всё-таки решил, что предполагать нужно самое плохое. Буду считать, что Кораблев находится у фашистов. Из этого следует, что мне необходимо узнать, какие сведения могут добыть немцы от рыбака. Что он может сообщить им о наших заграждениях в заливе? Ведь не случайно фашистский лазутчик задержан поблизости от этих заграждений.

И тут у меня появилась такая мысль: надо пригласить к чаю наиболее опытных рыбаков. Выяснить, что известно им. То же самое должен был знать и старый Захарии.

Астахов закончил наконец свою работу. Стол накрыли белой скатертью. Александра (так звали рослую, похожую на мужчину рыбачку) внесла самовар. Марья Никитична поставила большое блюдо, сказала с полупоклоном:

— Трясцоцки нашей отведайте… Сам покойник готовил, — и всхлипнула, вытирая уголком платка красные глаза. Руки у нее были маленькие, с коричневой морщинистой кожей.

— Рано, мамаша, хороните старика своего, — строго сказал ей Астахов.

Чаевничать сели впятером: мы с майором, Марья Никитична, рыбачка Александра и тощий костлявый старик с лысой головой.

Только на висках сохранились у него жидкие волосы, похожие на белый пух.

Больше всех говорила Александра, заглушая своим басом остальные голоса. Говорила всё об одном и том же: каким хорошим и справедливым человеком был бригадир Захарии Кораблев.

Старик помалкивал, степенно схлебывал с блюдечка чай, откусывая крепкими, хорошо сохранившимися зубами мелкие кусочки сахара. Я завел со стариком беседу отрудностях военного времени, расспрашивал об улове, о том, как снабжают рыбаков продуктами. Получилось, что я подошел к делу с того самого конца, с которого начинал Астахов, опрашивая жителей. Но у майора всё выходило просто и естественно. А у меня — я сам чувствовал — слова звучали как-то фальшиво. Это, конечно, вполне закономерно. Я спрашивал одно, а думал совсем о другом. И по совести говоря, мне было безразлично, какой был улов и как доставляют в поселок продукты. В другое время это, может, и заинтересовало меня. А тогда — нет. Мысли были заняты другим.

Старик отвечал короткими фразами, а иной раз и вовсе не отвечал, только кивал или отрицательно мотал головой. И с невозмутимым видом продолжал пить чай. Астахов, наблюдая за нашей, с позволения сказать, «беседой», прикрывал глаза, чтобы я не видел веселых чертиков, прыгавших в них.

— Мотобот у вас исправный? — спросил я старика.

— На ходу.

— Можно в море?

— Горючим не богаты.

— Я вот почему вас спрашиваю. Наш катер пойдет дальше вдоль побережья. Вы не смогли бы доставить нас в базу? А насчет горючего я позабочусь. И на рейс заправимся, и в запас.

— Как Ляксандра, — кивнул старик. — Она моторист. А я что, я могу.

Для Астахова всё это было совершенно неожиданным. Катер спокойно ждал нас у причала. Но майор молчал. Он думал. Думал очень напряженно. Потом напряжение прошло. Астахов потянулся за треской, и мне стало ясно: майор понял.

— Что вы ответите нам? — спросил я женщину.

— Можно и на боте, — сказала она. — Ежели, конечно, горючего подкинете. Чтобы не в обрез, значит, туда и сюда.

— А дорогу знаете? Темно ведь и вьюжит.

Старик усмехнулся снисходительно, наливая чай. Ответила Александра:

— Чудно говорите. Мы тут два десятка годов мотаемся. До самого порта с завязанными глазами пройдем. А вы — «вьюжит»!

— Но ведь залив перекрыт сетями и бонами.

— Это для чужих перекрыт, а мы, чать, свои.

Старик отодвинул стакан, поднялся и пошел к двери, как-то странно волоча длинные тонкие ноги. Я так и не понял, согласился он или нет. Вопросительно посмотрел на Александру.

— Переодеться надоть, — сказала она.

— А с ногами у него что?

— Тот… ревматизм. И годы опять же. Семьдесят ему, а может, и больше…

Пока рыбаки переодевались и прощались с домашними, я приказал командиру катера отдать на мотобот горючее, оставив столько, чтобы можно было дойти до базы.

— Вы со мной или на катере? — спросил я Астахова.

— С вами, если не возражаете.

— На катере быстрей и надежней, — сказал я, глядя на мотобот. Это было старое деревянное суденышко с маленькой рубкой, пропахшее рыбой. На борту — добрый десяток заплат.

— Ничего, — ответил майор. — Прогуляемся в ноевом ковчеге. Если он не развалится по дороге, то к полуночи доберемся. — И, помолчав, добавил: — Думаете, игра стоит свеч?

— Во всяком случае, посмотрим, каким путем ходил Кораблев.

— Посмотрим, — согласился Астахов.

Мотобот только с виду казался неуклюжим. Широкий, с высокими бортами, он хорошо держался на волне, и скорость у него оказалась довольно приличной. Мотор работал ровно. Было темно: не видно ни огней, ни выступов берега. Но старик, стоявший у штурвала, уверенно вел судно.

Чем ближе подходили мы к заливу, тем лучше становилась погода. Среди туч появилась луна. На юге небо полосовали голубые лучи прожекторов.

Мы с майором имели возможность убедиться, что дозорная служба на море несется достаточно бдительно. Два раза наш мотобот задерживали дозорные корабли. Пришлось объясняться, показывать документы. Я отметил в блокноте, в каких местах нас обнаружили и с помощью каких средств: радиолокации, акустики или визуально. Это было важно. Как знать, не этот ли путь изберут себе диверсанты.

Наконец бот приблизился к заграждениям, перекрывавшим залив так, что ни один корабль не мог пройти через них незамеченным. Препятствием для надводных кораблей служили боны, а от подводных лодок залив оберегала противолодочная сеть, достававшая до самого дна.

Проход в заграждениях, охранявшийся дежурными катерами, был известен капитану мотобота, и он вёл судно в том направлении.

— А в другом месте нельзя проскочить? — спросил я.

— Можно угол срезать.

— Ну и срезайте.

— Экий прыткий. А ежели с катера увидят?

— Ничего, действуйте. Отвечать будем мы с майором.

— Ну ладно, в вашу голову, коли так.

Перегнувшись через борт, я смотрел вперед. Неужели в сплошном заграждении найдется хоть одна лазейка? Если да, то она известна и Кораблеву. А может быть, уже и немцам.

Суденышко сбавило ход, двигалось теперь с приглушенным мотором возле самого берега. В одном месте заграждение на каких-то несколько метров не доходило до береговых камней. Здесь, на мели, торчали из воды острые обломки скал. Даже катер не смог бы пройти тут. А мотобот прошел. Поворачивая то вправо, то влево, он как слепой нащупывал путь. Несколько раз днище бота задевало за камни.

— Всё. Вышли на чистую воду, — сказал наконец старик. — Это повезло нам. В тени, под берегом, шли, а то верняком заметили бы с катера.

— С нашим дедом в самом гиблом месте небоязно, — засмеялась Александра. — Ему хоть боны, хоть минное поле — всё нипочем. Хорош мужик, только стар больно. На рыбалку ходит ещё, а для баб никакой пользы нету.

— Цыц, балаболка, — прикрикнул старик. Он хотел добавить ещё что-то, но в это время совсем близко вспыхнул сильный луч прожектора, яркий свет ударил в глаза: к мотоботу полным ходом приближался дозорный катер.

— Ох ты, мать моя! Как бы они из пушки пулять не начали! — испугалась женщина.

— Не будут, — успокоил я.

— Впутаешься тут с вами в историю, ещё за решетку как раз угодишь. Али по допросам тягать начнут. И ты, дед, тоже хорош. «Вышли на чистую воду», — сердито передразнила она. — Вот те и вышли. Будет тебе чистая вода, капитан с того свету!..

Катер подошел к нам вплотную, несколько матросов с автоматами прыгнули в бот.

«Молодцы!» — мысленно одобрил я.

Нам с майором пришлось подняться на катер и поговорить с командиром. Всё это заняло не больше десяти минут. Александра была явно удивлена, когда мы возвратились на бот, а катер отвалил в сторону и скрылся в темноте.

— Пронесло, что ли? — с облегчением спросила женщина.

— Всё в порядке. Идём дальше.

— А на допросы нас не будут потом вызывать, а? — допытывалась Александра. — Вы уж нам какую-нибудь бумажку дайте на всякий случай.

— Хорошо, дам.

Мотобот двигался теперь по середине залива, стиснутого с двух сторон высокими обрывистыми берегами. Мы с майором стояли возле борта. Астахов достал из кармана пачку папирос. Это была последняя пачка. Мы закурили.

— Не жалеете потерянного времени? — спросил я.

— Нисколько. Оказывается, боны — ещё не абсолютная гарантия.

— Понимаете, я далеко не убежден, что немцы воспользуются именно этим путем. Я даже не убежден, что они вообще будут прорываться в залив. Это только один из вариантов.

— В том-то и дело, — ответил майор. — Этих вариантов может быть десяток, и все их нужно предусмотреть.

Бот прибавил скорость. Мелкие волны быстро бежали навстречу суденышку. Низко над горами висела луна, на воде серебрилась лунная дорожка. На фоне черного неба четко вырисовывались причудливые очертания сопок. Залив то суживался, то расширялся; в одних местах врезались в него каменистые мысы, в других виднелись небольшие бухточки.

Мы с майором не знали тогда и не могли знать, что приблизительно в это же время далеко в Германии, в городе Шенеберг, спешно заканчивалось изготовление рисунков с начертаниями тех берегов, мимо которых проходил мотобот. На рисунках были изображены силуэты сопок, распадки, мысы и другие приметные ориентиры под теми углами, под которыми они видны с залива. Всё это составлялось с помощью карт, аэрофотоснимков и других материалов.

Дом бывшей школы, в котором велась эта работа, никак не походил на военное учреждение. Служащие являлись сюда в гражданских костюмах. Никто из жителей города не догадывался, что в школе помещается строго засекреченный научный центр соединения «К»,[1] в состав которого входили смертники, добровольно вызывавшиеся принести себя в жертву: боевые пловцы, водители человекоуправляемых торпед и взрывающихся катеров.

Каждый раз, когда соединение «К» планировало очередную диверсию, научный центр в кратчайший срок готовил необходимые данные: детальное описание берегов, сведения о гидрорежимах данного района и многое другое, что нужно для успешного осуществления замысла. Доктор Фоппель, руководивший центром, требовал от сотрудников подробных и точных разработок, чтобы диверсанту, впервые попавшему в новое место, была знакома там каждая скала, каждый мыс, каждая тропинка на берегу.

Командование соединения «К» наметило провести новую важную операцию. Цель её была известна только узкому кругу лиц. Научный центр за одни сутки закончил разработку необходимых данных. Было учтено и возможное направление ветра, и скорость течений, и время восхода луны, и положение звезд над различными пунктами…

Да, мы с майором узнали обо всем этом значительно позже. И не только об этом. Судьба Захария Ивановича Кораблева стала известна после освобождения Норвегии. Но чтобы не нарушать последовательности событий, я расскажу о Кораблеве сейчас.

В ЧУЖОМ КРАЮ

Сети были выставлены довольно далеко от поселка. Чтобы добраться до них, надо обогнуть длинный мыс, а потом повернуть вправо, к берегу. Мотор работал хорошо; чугунная, похожая на шляпу гриба головка «болиндера» мелко тряслась от напряжения. Карбас легко резал острым носом черную, слегка парившую воду; за кормой бурлила пенистая дорожка.

Рыбак не смотрел по сторонам, сидел возле мотора, спиной к ветру, сберегая тепло. Он не сразу заметил маленький, странной формы катер, быстро мчавшийся от берега в открытое море. Он увидел его только тогда, когда катер, уменьшив ход и описывая полукруг, приблизился к карбасу.

Захарий Иванович удивился: откуда взялось это суденышко? кто на нём?

В эти самые секунды решалась судьба Кораблева. Катер, высадивший на глухой безлюдный берег лазутчика, возвращался к подводной лодке. Немцы знали, что этот район моря бывает обычно пустынным. И вдруг на пути рыбачий карбас!

Надо было уничтожить рыбака. Иначе он сообщит о катере властям, начнутся поиски… Двое немцев подняли автоматы, намереваясь стрелять.

Расстояние между судами быстро сокращалось. Ещё несколько секунд, и можно открывать огонь. Но в это время командир катера лейтенант Мерц крикнул резко:

— Внимание! Русского взять живым!

Между тем Захарий Иванович, видя, что катер направляется к нему, и не подозревая ничего плохого, застопорил ход. Суденышки сблизились. С катера протянули отпорный крюк, подтащили карбас вплотную к борту. Двое, в мохнатых шапках, в кожаных куртках с мехом на отворотах, прыгнули в карбас. Захарий Иванович, принявший их за пограничников, хотел поздороваться, но они молча кинулись на него. Старик упал.

Случись это лет десять назад, не смогли бы немцы так легко справиться с Захарием. Но за последние годы поубавилось у него силенок: и возраст сказывался, и война. К тому же он не ожидал нападения. Одного немца он сбросил с себя, но второй навалился сверху, прижал к борту голову Кораблева.

Действовали фашисты умело, сноровисто. Сунули в рот тряпку, связали руки и ноги. Запеленали старика так, что он и пошевелиться не мог.

Карбас немцы затопили, пробив несколько отверстий в днище.

Катер набрал ход и понесся вперед, прыгая на мелких волнах. Фашисты громко, возбужденно переговаривались.

Захарий Иванович всё ещё никак не мог прийти в себя, не мог понять, что с ним произошло.

Вскоре катер остановился. Совсем близко от него из черной глубины быстро всплывала подводная лодка. С мокрого, лоснящегося корпуса стекали струи воды.

Катер подошел к лодке. Его подняли на палубу и поставили на специальные кильблоки. Пока катер закрепляли, Захария Ивановича на руках перенесли к люку, спустили в узкое отверстие.

Ещё через несколько минут люк захлопнулся, лодка погрузилась и дала ход. Поверхность моря снова была пустынна.

Захария Ивановича поместили в маленьком отсеке. Тут было жарко, сильно пахло горелым маслом. Немцы проявили прямо-таки удивительное внимание к старику. Развязали веревки. Доктор проверил пульс. Принесли чашку кофе и плитку шоколада. Но Кораблев от еды отказался.

Особенно заботился о рыбаке лейтенант Йоганн Мерц, тот самый, который приказал захватить русского живым. Лейтенант был уверен, что начальство останется довольно. Ведь он не только благополучно высадил на берег агента, но и прихватил с собой «языка».

Рыжеволосый, веснушчатый Мерц неплохо говорил по-русски. Улыбаясь, похлопывая старика по плечу, он показал кнопку на стене и объяснил: если что-нибудь понадобится, надо нажать кнопку, и тогда он, Мерц, тотчас придет. Дверь отсека лейтенант за собой не закрыл. На высокий комингс сел матрос-часовой в белой робе.

Захарий Иванович пытался собраться с мыслями. Куда его везут? Зачем? Он не военный. Какой может быть спрос с рыбака? Страха он не испытывал, да и чего было ему бояться? Немолодой ведь, всё к одному концу. Беспокоился только за жену, за Марью Никитичну. Небось подумает, что утонул. Переживет ли такой удар? Известное дело, бабы — они слабые. Вот ведь не зря не хотела сегодня его в море пускать. Всё отговаривала, будто предчувствовала беду…

Приблизительно через час после того, как лодка дала ход, Захарий Иванович услышал несколько гулких взрывов. Замигало электричество, лодку качнуло, подбросило; она свернула влево и остановилась.

Кораблев шагнул к двери, но матрос-часовой вытянул вперед руку с пистолетом, угрожающе крикнул что-то и указал на койку. Захарий Иванович сел. Снова раздались взрывы, но теперь уже дальше и глуше. Лодка сначала медленно, а потом всё быстрее пошла вперед, часто меняя курс.

Старик лег на узкую койку лицом к стене. Было душно. Гудели какие-то машины. Кораблев закрыл глаза, делая вид, что спит. Ему противно было видеть эти чужие стены, бледное лицо часового, противно было дышать спертым воздухом. Он мысленно представлял себе свой просторный дом, чистый белый снег на крыльце, луну, плывущую в темном небе.

Захарий Иванович не мог определить, сколько времени продолжался поход. Наверное, сутки, а может, и больше.

«К норвегам пришли», — прикинул Кораблев.

Он убедился в этом, едва его вывели на палубу лодки. Узкий извилистый фьорд тянулся среди высоких скалистых берегов, теснились вокруг занесенные снегом сопки. Старику приходилось раньше бывать в Северной Норвегии, но он не мог припомнить, что это за фьорд. Много их тут, и все похожи один на другой.

Возле причала стояло несколько подводных лодок, прикрытых сверху нависшей скалой. В стороне видны были тральщики и катера.

Лейтенант Мерц посадил Кораблева в закрытую автомашину. Вскоре они приехали в небольшой поселок. Двумя шеренгами тянулись однообразные стандартные строения. В конце улицы стояли занесенные снегом дома норвежцев.

Захария Ивановича провели в прихожую. На вешалке — несколько шинелей с офицерскими погонами. Лейтенант, оставив рыбака на попечение толстого сонного солдата, ушел, но через несколько минут возвратился.

— Снимите ватник и приведите себя в порядок, — приказал он Кораблеву, подтолкнув его к зеркалу.

Захарий Иванович пригладил волосы, расправил свалявшуюся бороду.

— О, вы имеете совсем хороший вид. С вами будет говорить большой начальник. — Лейтенант поднял вверх указательный палец. — Вы должны быть умным. Всё. Вперед! — скомандовал он.

Прошли полутемный коридор. Лейтенант рывком распахнул дверь и втолкнул Кораблева в комнату. Яркий свет ударил старику в глаза, он прищурился.

— Смотреть! — раздался резкий окрик. — Голову вверх!

Захарий Иванович был несколько ошеломлен такой встречей и в первую минуту растерялся.

Посреди комнаты сидел за столом капитан СС в черной форме, с повязкой на рукаве. Мундир облегал его плотную фигуру, ворот врезался в шею. Сжав тонкие губы, капитан будто гипнотизировал, не мигая смотрел в глаза старика большими, выпуклыми глазами. И столько в них было ненависти и злобы, что казалось: капитан бросится сейчас на Кораблева, будет душить его, бить чем попало. У Захария Ивановича холодок пробежал по спине: черт его знает, может, тронутый этот немец? Где-то раньше видел он такие глаза? «До той войны ещё, — вспомнил старик. — Васька-сапожник перебрал самогонки на свадьбе. Взбесился мужик, с ножом на людей кинулся. Однако очнулся, когда намяли бока…» От этого воспоминания веселей стало на душе Кораблева. Он спокойно выдержал взгляд офицера.

— Фамилия? — крикнул тот.

— Дедом Захарием кличут.

— Фамилия!

— А на кой она вам?

Капитан откинулся на спинку кресла и усмехнулся:

— Не хочешь отвечать? Заставим, Или… Вот посмотри. — Он раскрыл большой альбом в дорогой обложке из зелёного плюша. — Смотри сюда, так мы будем делать с тобой, — засмеялся капитан, переворачивая листы.

На глянцевых, прекрасно выполненных снимках Кораблев увидел нечто такое, от чего часто заколотилось его сердце. Здесь были снимки, сделанные во время пыток: голый распятый человек, руки его прибиты гвоздями к стене, каплями стекает кровь; лицо с выколотыми глазами, белое, похожее на маску, с зияющими провалами глазниц; женщина, подвешенная за ноги, волосы достают до пола…

У Кораблева закружилась голова, тошнота подкатила к горлу.

Черный капитан захлопнул альбом:

— Видишь, что мы делаем с теми, кто не хочет отвечать? Ты скажешь мне всё. Или я буду ломать тебе суставы. А потом буду тебя жечь. Сначала правую ногу, потом левую, потом правую руку, потом левую. Ты сойдешь с ума и всё равно всё скажешь.

— Воля ваша.

— Фамилия? — вскочил немец, и Захарий Иванович подумал, что он действительно сумасшедший. То кричит, то смеется. Да и не будет нормальный человек такие снимки держать. А от помешанного добра не жди…

— Ну, Кораблев я.

— Где сейчас стоит линкор?

— Откуда я знаю? — удивился старик.

— Где? В Мурманске? В Ваенге? Говори!

— Не знаю, — резко ответил Захарий Иванович. — Видать, перепутали вы чего-то, не по адресу попали.

Они стояли друг против друга: здоровый, краснощекий, чисто выбритый офицер в новом мундире, в блестящих сапогах и приземистый, широкий в плечах старик в сатиновой рубахе без пояса, в латаных ватных штанах, в валенках, обшитых резиной. Стояли и смотрели друг другу в глаза. Офицер — с ненавистью, старик — спокойно.

— Зря вы всё это, — тихо сказал Кораблев. — Моё дело сети да рыба.

Капитан шагнул к нему, щелкнул зажигалкой, выбросил вперед руку. Пламя опалило старику щёку. Он дернулся, но сзади его схватили за локти. Пламя жгло кожу, запахло горелым, старик застонал от боли.

— Где линкор?

— Не знаю.

Капитан зажигалкой ударил его в нос, на бороду потекла кровь. У Захария плыл перед глазами туман, ослабли, плохо держали ноги.

— Ну вот что, — голос капитана звучал зловеще. — Даю тебе на размышление четыре часа. Потом буду с тобой работать. Ты подумай о своей жизни.

Два солдата подхватили рыбака под мышки и вытащили из комнаты. Офицер, тяжело дыша, сел в кресло и расстегнул ворот мундира. Он не успел ещё закурить сигарету, как в комнату быстро вошел лейтенант Йоганн Мерц.

— Не перестарались вы, Циммерман? — с беспокойством спросил он.

— Нет, всё в порядке. Старик крепкий, — улыбнулся, прикуривая, капитан.

— Ну, вам виднее. — Лейтенант Мерц сел в кресло. — Я всё слышал. Вы артист, у вас незаурядный талант. Когда вы рычали на него, то даже мне становилось страшно. А ведь я не из пугливых.

— Это ерунда, — махнул рукой польщенный капитан. — Маленькая инсценировка. Зато теперь мы сможем вертеть его, как захочется.

— Уверены?

— Абсолютно. Эти русские страшно упрямы. Напрямик их не взять, даже вот такого старика. Туп, безмозгл, а упрям, как все. Надо искать обходные пути. Между прочим, не забывайте: психологический эксперимент с этим рыбаком — моя заслуга.

— Разумеется, капитан. Скажите, где вы взяли этот альбом? Это же уникальная вещь!

— Дорогой Ганс, я два года собирал снимки. Тут и моя работа, и работа коллег. И это не только для воздействия на допросах. Тут есть опыт, есть чем полюбоваться. Со временем за альбом дадут большие деньги, больше, чем за картину из Лувра.

— Я не сомневаюсь. Но если он попадет в чужие руки?

— Этого не случится. Я держу его в сейфе для секретных бумаг. Сегодня достал ради такого необычного случая.

— Да, игра идёт крупная, есть смысл делать любую ставку.

— Послушайте, Ганс, если вы залезли в самую пасть к русским, неужели не могли найти там более осведомленного человека, чем этот бородатый козел?

— У нас не было такой задачи… И вообще, хорошо рассуждать здесь, в тылу. Нам просто повезло, что встретили этого рыбака, — ответил лейтенант, болтая ногой. — Кстати, господин капитан, получена радиограмма из штаба. Адмирал Гейе[2] поздравляет с успехом всех ребят, участвовавших в операции.

НОЧНОЙ РАЗГОВОР

Прошло больше недели с того дня, как я приехал на Север, но сделать за это время мне удалось очень мало. Кроме той работы, которой занимались мы с майором Астаховым, я написал ещё подробную докладную записку адмиралу, изложив в ней, какие, по моему мнению, силы и на каких участках может применить противник. Кроме того, в записке содержались некоторые рекомендации по обеспечению безопасности кораблей на рейде и у причалов.

Чем дальше, тем сильнее росли во мне беспокойство и недовольство собой. Нападения смертников можно было ожидать каждую ночь, а полярная ночь, как известно, длится почти круглые сутки. Но я не мог сказать, что всё продумано, всё готово для встречи противника. Да и вообще, можно ли предусмотреть все детали, все случайности и неожиданности?!

Разумеется, не только мы с Астаховым думали о нападении диверсантов. К отражению их атаки готовились на флоте десятки и сотни людей. Сведения о морских диверсантах старалась добыть наша разведка, наши самолеты чаще стали летать над Северной Норвегией, осматривая побережье. Увеличилось количество дозорных судов. Всё шло своим чередом. Но меня не покидала мысль, будто всю ответственность за успех или неудачу операции несу я один. Ведь я специально приехал из Москвы, ко мне стекались все сведения, ко мне обращались с вопросами и за советами.

Мы все хорошо знали коварство фашистов. Надеясь, что бдительность у нас в праздничные дни ослабнет, они к каждому празднику готовили какую-нибудь каверзу: то неожиданную атаку, то воздушный налет на важный объект. И войну-то они начали в ночь с субботы на воскресенье, когда люди отдыхали, меньше всего думая о нападении врага.

Можно было предположить, что в этот раз противник приурочит свою операцию к Новому году. Война, дескать, войной, а праздник праздником. Советские моряки будут веселиться, офицеры и матросы сойдут на берег, а оставшиеся на кораблях начнут в полночь чокаться и произносить тосты.